Хорошая жена

Глава 17

Когда я родила Хлою, Элейн отдала мне всю старую детскую одежду. Достаточное количество для начала, сказала она. Она была довольно сильно поношенная, и немного жесткая от постоянных стирок. Подол маленького платьица нуждался в починке, не хватало кнопок на паре комбинезонов. Но мне нравились эти знаки их прошлой жизни. Передавая эти вещи мне, Элейн словно приветствовала новую паломницу. Со временем я вернула их обратно.

Меня поражало то, какими неисповедимыми путями прошлое возвращается в нашу жизнь. Или, лучше сказать, как глубоко его корни прорастают в настоящем.

Рауль, стоящий у моих дверей, определенно был моим прошлым. Он не предложил никаких объяснений, сказав лишь, что они с Терезой жили в охотничьем домике под Римом, Тереза вернулась во Францию, а он остался.

— И вот я здесь, Фанни.

Он мало изменился за эти годы, хотя, конечно, стал более уверен в себе; он вошел в возраст, как говорят французы. Он всегда хорошо одевался и заботился о внешности, а так же не жалел денег на действительно хорошие вещи.

— Я так рада тебя видеть, — я поцеловала его в щеку.

— Я приглашаю тебя на обед, — сказал он. — Мы едем в отель моего друга.

Мы отправились на север в сторону Монтепульчано. Рауль со знанием дела рассуждал о вине, его истории и, что более важно, о его будущем. Отелем оказался скромный дом в селе Кьянчано.

— Пусть тебя не вводят в заблуждение бумажные скатерти, — сказал Рауль, когда на провели в комнату, заполненную посетителями. — Этот ресторанчик — местная легенда.

Мы оживленно обсуждали меню, но относительно вина проявили полную солидарность. Мы заказали Prosecco с рукколой и взяли рубиновое Брунелло ди Монтальчино 1993-го года, чтобы запить луковый пирог. Оно было сложным, но гармоничным и почти безупречным.

— Творение перфекциониста,[18] — сказала я после первого глотка.

— Да, конечно, — ответил Рауль. — он терпеливо и бесстрашно дождался самого пика спелости, прежде чем собрать урожай.

Мы замолчали, опустив носы в бокалы. Я дышала запахами лета и фруктов, солнца и тумана — сладострастно и лениво — и искала слова, чтобы точно описать этот густой аромат.

В глазах Рауля отразился тревожный интерес.

— Вы не потеряла свою страсть к винному делу?

Я покачала головой и улыбнулась.

— Не забывай, я дочь своего отца.

— Кто может предсказать, какие плоды даст семя, брошенное мужчиной? — сказал он. — Это магия. Разве можно ей противостоять?

Я поставила свой бокал.

— Но иногда мы стремимся совсем не к магии, — возразила я. Он задумчиво нахмурился. — Иногда мы нуждаемся в переменах, изменении точки зрения на некоторые привычные вещи. — я обнаружила, что рассказываю ему о Мэг, о некоторых наиболее трудных моментах жизни в Ставингтоне. Солнце и вино развязали мне язык, но мы не чувствовали неловкости. — Однажды она сказала, что ненавидит меня за то, что я умею остановиться вовремя…

— Счастливица. Умение вовремя остановиться — это один из секретов выживания, Фанни. А так же знать, когда останавливаться нельзя. Раз уж мы заговорили об этом, что ты думаешь о «Винах Баттиста»? Каковы твои планы?

— Я еще не разговаривала с Уиллом. Пока дела ведет помощник папы, но, когда я вернусь… — я посмотрела на Рауля. — Я не могу позволить его бизнесу пропасть.

— Тебе уже лучше? — осторожно спросил он.

Я подождала секунду или две, прежде чем ответить.

— Ты был прав в некотором смысле, Рауль. Я не нашла здесь того Фиертино моего отца, который себе представляла. В его рассказах город был совсем другим. Но мне здесь многое близко. Я начинаю чувствовать себя намного более спокойной и счастливой.

— Не каждый из путешественников может сказать так же. Большинство из них, пересекая границу, приобретают только клопов, больные животы и плохое настроение. Знаешь, Фанни, я часто думал…

— Что?

— О твоем отце… — он наклонился ко мне. — Прости меня, если я выхожу за рамки, но он действительно хотел вернуться в Фиертино? В конце концов, он мог бы сделать это много раз. — Рауль пожал плечами. — Все места меняются со временем. Ничто не остается неизменным, он был умным человеком и знал это. Невозможно было бы вернуться сюда через столько лет и ожидать, что увидишь тот самый город детства.

— Может быть, — сказала я. — Может быть, ты прав. — я сменила тему. — Как поживает твоя замечательна семья?

Рауль понял намек.

— Кто-то стареет, кто-то растет, все как и должно быть.

— А Тереза?

Он нахмурился.

— Она не знает, что я встречаюсь с тобой. Это не очень красиво по отношению к ней, но это так. На самом деле, я не собирался приезжать, но… как видишь, я здесь.

Казалось, он перешел Рубикон в своей душе. Я посмотрела на свой бокал.

— Ты не должен лгать из-за меня.

— Это звучит очень по-английски.

— Что в этом такого особенно английского?

— Привычка не забывать о хороших манерах.

Я рассмеялась.

— Я всегда хорошо себя вела.

— Не всегда. Хотя с той поры прошло много времени. — кровь прилила к моим щекам, и, заметив это, Рауль взял меня за руку. — Я не собираюсь прибегать к намекам и иносказаниям, Фанни. Мы слишком хорошо друг друга знаем.

Теперь я вздрогнула, от удивления, но так же и от восторга. Я позволила своей руке задержаться в его ладони.

— Я была верна Уиллу.

— Я подозревал, что так и будет. Я тоже не изменял Терезе. — он налил последний бокал Брунелло. — Некоторые мои знакомые сравнивают эти… эпизоды… с дегустацией вин. Можно сделать выборку, смаковать, но не брать домой всю бутылку. Он пододвинул бокал мне. — Но это было не по мне. — официант забрал наши тарелки и заменил их свежей рикоттой, миской вишни и блюдом крошечных миндальных пирожных, способных сокрушить волю самого строгого приверженца диет. — Мне всегда было стыдно, как ужасно я… как я был эгоистичен, когда… — я выбрала пирожное и откусила немного. — Я не был внимателен к тебе.

Блюдо было белым с синими узорами — именно такое я выбрала бы для кухни в Casa Rosa.

— Я была обыкновенной девушкой, — сказала я, желая внести ясность в наше прошлое. — Я ничего не понимала. Мне было любопытно, и когда все произошло, я обиделась, опять не зная на что. Надеюсь, ты меня простил.

— Конечно.

Я обвела пальцем синий узор.

— Рауль, какие качества ты считаешь самыми важными при оценке… — я подняла глаза и улыбнулась, — вина?

— Ты мне скажи.

Я подумала.

— Нам нужна независимость. Нужно бесстрашие, чтобы оценивать само вино, а не его происхождение и родословную. Да, нам нужно мужество.

— Опыт тоже необходим, уверяю тебя.

Я проглотила последнюю крошку пирожного, и опустила глаза.

Мы обследовали городок и поехали обратно в Фиертино в сумерках под неистовые серенады цикад. Рауль остановился в отеле в Пиенце, он высадил меня у порога Casa Rosa, пообещав вернуться на следующий день.

Я зажгла свечу в бутылке Кьянти, приготовила чашку чая и вышла на лоджию.

Москиты были безжалостны. Я отчаянно хлопала по своим беззащитным ногам, но в конце концов была вынуждена сжать колени и плотно обернуть их юбкой.

Уилл был далеко. Он даже не знал, как несправедливо далеко он сейчас был от меня.

Я видела Лиз всего один раз на детском празднике в ратуше. Я отвлеклась от процесса вытирания щек Хлои, измазанных шоколадной глазурью, подняла голову и увидела ее. Я узнала ее, потому что кто-то в этот момент назвал ее имя, и она ответила.

Она не знала о моем присутствии, что дало мне преимущество и позволило восстановить душевное равновесие. Лиз не была замечательной красавицей, ничего особенного. Она была одета в зеленую вельветовую юбку и черный джемпер, волосы убраны в хвост. У нее была отличная фигура, а круто изогнутые бедра должны были привлекать мужчин. Она разговаривала с парой других жен, прижимая к груди стопку листовок.

— Мама, мне больно, — Хлоя вывернулась из моих рук и упала со стула.

Я нагнулась, чтобы погладить ее ушибленное колено.

— Все в порядке, дорогая, — сказала я. — Ничего страшного.

Хлоя прижалась ко мне, и я подняла ее. В этот момент Лиз обернулась и увидела меня. Она побледнела и через несколько секунд вышла из комнаты.

Хлоя подняла мордашку и я поцеловала ее с большей любовью и страстью, чем могла выразить словами.

Я понятия не имела, что Лиз вынесла с этой встречи, но вполне могла судить о своих собственных чувствах. Моя реакция оказалась неожиданной для меня самой. Я не испытывала к ней ненависти, и даже не презирала ее (в конце концов, я победила и забрала Уилла). Все эти эмоции были бы лишними. Нет, меня удивило осознание того, что Лиз играла важную роль в продвижении Уилла, а значит и меня, к вершине карьеры. Она показала мне, что хорошо это или плохо, но я покинула Союз независимых девушек, к которому она все еще принадлежала. Мое крутое бедро не могло служить приглашением другим мужчинам, пока на нем сидел мой ребенок. Набор новых ценностей сменил старые. В отличие от Лиз, если бы я и вышла из комнаты, то не из желания спрятаться. Я была неразрывно связана с Уиллом и Хлоей.

Годы и годы в карусели благотворительных базаров, обедов Ротари-клуба, встреч с избирателями. Четыре предвыборных гонки… и вот я здесь.

Я открыла мой ноутбук и в свете свечи перечитала мой отзыв о Брунелло. «Копия винограда Санджовезе, но более насыщенная. Концентрированный и яркий букет с оттенком граната и кориандра.»

Если бы я много лет назад не оттолкнула Рауля так далеко. Если бы я не пришла в отчаяние и ужас от нашей близости, если бы моя невежественность не оказалась столь мучительной, моя жизнь сложилась бы по-другому.

Что-то зашуршало в кусте майорана на краю лоджии. Мышь во влажной от жары шубке? Комар опустился на сгиб локтя, где выступили бисеринки пота. Я точно знала, что сказал бы Уилл, увидев меня с моими заметками: «Вино — это только вино. Жизнь людей гораздо важнее». Он действительно верил в это. Конечно, у него не было никаких оснований любить алкоголь.

Зазвонил телефон.

— Разве мы не договорились? — спросил Уилл. — Почему ты не отвечала на звонки? Что происходит?

Я почесала комариный укус.

— Отбиваюсь от крылатых вампиров. — мой голос звучал неестественно весело. — Ты в порядке?

— Так себе.

— Уилл? — был подходящий момент, чтобы сказать «Угадай, кто приехал? — Рауль. Он оказался здесь рядом.»

— Ты же знаешь, что такое политика, Фанни. — да, я знала, что такое политика. — Я не могу убедить тебя вернуться домой?

Я зажмурилась.

— Нет.

В его голосе прорвался сдерживаемый гнев.

— Я не понимаю, что происходит, возможно, это моя ошибка, но о тебе спрашивали вчера за ужином в университете Ставингтона, и на других мероприятиях. Я не могу говорить людям, что ты просто прогуливаешь.

— Но ведь им нужен ты, а не я.

— Ты исчезла так внезапно, — возразил он. — Ты никого не предупредила. Я словно проснулся и обнаружил, что живу с человеком, которого совсем не знаю.

Это признание порадовало меня. Оно подтверждало, что наша жизнь не была столь предсказуемой и однообразной, как я привыкла думать. Я прихлопнула еще одного комара.

— Разве у тебя не все под контролем?

— Прекрати.

— Уилл, я подсчитала, что отработала на тебя пять тысяч семьсот сорок пять дней моей жизни. Только потому, что взяла на себя одно обязательство в день нашего бракосочетания. Минус двести шестьдесят шесть дней родов и праздников.

— Так много? — парировал он. — Надо же, как летит время.

Я не успела взять себя в руки и рассмеялась.

— Так то лучше, — сказал Уилл.

На следующее утро за завтраком Бенедетта казалась усталой и грустной. Я забеспокоилась, что прибавила ей слишком много работы, но она махнула рукой.

— Это из-за моего сына в Милане, — сказала она. — Думаю, он приобрел плохие привычки. И боюсь, что он тратит слишком много денег. Ничего не откладывает. Я зову его приехать домой. Я говорю, что ему нужна его мама. — она растерянно развела руки. — Он тоже говорит, что должен приехать ко мне. Но как это сделать?

Что делать? Вопрос, который мы все задаем себе.

Я сидела за столом, пила кофе и ела хлеб с абрикосовым джемом. Луч солнца пронзал кухонное окно и освещал изображение Мадонны в массивной рамке, стоящей на полке среди кастрюль.

— Бенедетта, — спросила я. — Как была разрушена ферма?

Бенедетта сложила руки на столе.

— Это было очень плохо. Тебе не надо это знать. В этом не было никакого смысла.

— Пожалуйста, расскажи мне.

Она тяжело поднялась на ноги.

— Мне надо проверить помидоры.

Я последовала за ней. Было только 9:00, но солнце уже пощипывало кожу. Бенедетта шла между грядками и вырывала сорняки.

— Лусилла была сестрой твоей бабушки, — призналась она наконец.

— Я не знала, что у нее была сестра.

Бенедетта пожала плечами.

— Когда ей исполнилось девятнадцать лет, она вышла замуж за фашиста и уехала жить в Рим. Я была еще маленькой, но сплетни… Фашисты заставляли людей воевать, они приезжали из Рима, избивали мужчин или забирали их в тюрьму, если они отказывались. — в рассказах о войне довольно много сходства, и я могла предположить, что произошло дальше. — Этот человек приехал с Лусиллой в большой машине и потребовал, чтобы все мужчины Фиертино шли в армию. Ни один из членов семьи не стал говорить с Лусиллой, и нам, детям, запретили подходить к ней. Я помню, как мы шли по дороге с братом, а она стояла за воротами Fattoria, плача и рыдая. В конце концов, муж посадил ее обратно в машину, и они уехали. — Бенедетта сорвала два спелых помидора и дала один мне. — Ешь, Фанни.

Насыщенный красный, почти цвета крови.

— Потом они вернулись?

— Да, они вернулись. В конце войны твоя бабушка и твой отец ушли с холмов. Немцы взорвали там несколько домов, — Бенедетта указала в сторону Fattoria, — чтобы союзникам было труднее пройти по дороге, а в холмах устраивали засады. Каждый дом в деревне был поврежден. Это было очень плохо. Думаю, они вернулись, потому что Лусилла не знала, что еще можно сделать. На этот раз она сама была за рулем автомобиля. А он сидел сзади, очень бледный, очень жирный, в обнимку с бутылкой коньяка. Она поддерживала его руками и повела в Fattoria просить помощи у своей сестры, твоей бабушки. Она не знала, что там никого нет. — Бенедетта оттянула ткань платья около шеи, чтобы немного охладиться. — Да. — пот блестел в складках шеи. — Той ночью там никого не было, и никто не знает, что произошло. Знаешь, мы каждый вечер прятались в разных домах, и никогда не оставались на вторую ночь в том же месте.

Я слышала некоторые из этих историй от отца; ему их рассказала бабушка. При повторениях истории обычно улучшаются, но в них сохранялись непосредственность и простота, с какой люди готовились к худшему. По ночам женщины складывали свое имущество в коляски и вместе с детьми переносили все, что могли, в безопасное место. Это была лотерея. Часто они выбирали неправильный дом, и под обстрелом их убежище уже не было безопасным. «К тому времени, — говорил мой отец, — мы привыкли к секретам. Знали, куда надо прятать масло, ветчину и сыр. Где надо укрывать кур».

Дойдя до конца грядки, Бенедетта выпрямилась.

— Никто не хотел указать Лусилле и ее мужу безопасный дом. Партизаны сообщили нам, что немцы собираются заминировать дорогу, ведущую из долины на север, так что мы прятались в церкви. Но в конце концов, это были не немцы. Это были… Партизаны спустились с холмов и потребовали выдать им мужа Лусиллы. Никто ничего не сказал, потому что Лусилла все еще была одной из нас.

— И?

— Это была я. — Бенедетта говорила так тихо, что я почти угадывала ее слова по губам. — Я слышала, как партизан спросил: «Где этот человек?». И я подбежала к нему и крикнула: «Я знаю, я знаю», — пропищала она тонким детским голосом. — В Fattoria. - вернувшись на кухню, Бенедетта остановилась перед изображением Мадонны и перекрестилась. — Меня учили всегда говорить правду. Потом мы увидели, что ферма горит. Нам было видно из церкви… но они, должно быть, уже были мертвы.

Я села.

— Мы должны думать так, — сказала я.

Казалось, что прошел час, хотя на самом деле минута или две. Бенедетта добавила:

— Лусилла была хорошей женой, верной до самой смерти.

Позже за пошла на кладбище за деревней. Странная смесь фигур из белого камня, надгробий из цветного мрамора, фотографий на металлических пластинках и грязный пластмассовых цветов. Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти Лусиллу, ее не было среди Баттиста, ее семьи. Она была похоронена в северной части кладбища, в самом углу. Ее камень был простым и плохо обработанным, лаконичная надпись гласила: «Лусилла Баттиста. 1919–1944». Кипарис над ней вонзался в твердое голубое небо. Не было никаких упоминаний о ее муже или детях.

Рауль забрал меня из Casa Rosa в 10:00. Он был одет в отлично скроенные льняные брюки и рубашку, но под глазами у него лежали темные круги.

— Мы едем в Кортону. А потом в Тарквинию смотреть этрусские артефакты. — он одел темные очки. — Я знаю, твой отец всегда ими интересовался. Потом я привезу тебя обратно в Фиертино, и ты сможешь переодеться и отдохнуть. Мне надо будет отлучиться по делам в соседнюю деревню. А потом мы отправимся в La Foce, где мой друг Роберто угостит нас ужином.

— Со мной?

— Он ждет тебя.

Я не могла удержаться от улыбки при виде его уверенности.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Когда мы добрались до Кортоны, над холмами собирались кучевые облака, но было жарко. В затененном сумрачном ресторане мы заказали итальянские закуски и легкий, острый Пино Гриджо. Я ела и пила с ощущением нереальности происходящего, словно я вернулась домой, но не узнаю ни людей ни предметы. Но мне хотелось знать, что произойдет дальше.

— Спасибо за обед, Рауль. — я подняла свой бокал. — Знаешь, что самое приятное? Не думать о расписании.

В его глазах застыл вопрос.

— Позволь мне быть честным, Фанни. Я надеялся, что ты отблагодаришь меня другим образом. — от этого прямолинейного предложения что-то сжалось у меня в животе. — Мне кажется, это неизбежно, поэтому лучше сказать сейчас, чтобы ты успела подумать и решить.

В Тарквинии мы купили билеты в палаццо пятнадцатого века, где хранились этрусские находки. Мы полюбовались на пару терракотовых крылатых лошадей, бронзовое зеркало перед статуей Афродиты и бронзового Геракла, усмиряющего лошадей Диомеда.

Отойдя на несколько шагов, я случайно бросила взгляд через плечо и увидела их. Я их узнала сразу. За стеклом красиво освещенной витрины лежал надгробный камень. Он был размещен на задрапированном тканью возвышении. Две лежащие рядом фигуры, мужчина и женщина. Она была молодой, с огромными серьгами и ямочками улыбки в уголках рта. Одна ее рука лежала поперек груди, почти касаясь мужчины. Его рука обнимала ее плечи, он тоже улыбался. Надпись гласила: «Супружеская пара, пятый век до н. э.».

То, что я уже знала.

Я прочитала путеводитель:

— «Жители богатых полей Тосканы, славившейся своими пшеничными полями и виноградниками, позже пришедшей в упадок».

— Они выглядят такими естественными, — прокомментировал Рауль, — такими понятными.

Рауль взял у меня путеводитель.

— «Этрусские женщины пользовались свободой, чтобы выходить из дома, участвовать в праздниках и пить вино. Этрусские мужчины уважали своих жен и дорожили их обществом.»

— Ах, — сказала я.

Рауль подчеркнул:

— «При этом они не ограничивали их».