Хорошая жена

Глава 9

… и как я привела ее в эту Жизнь.

Первая схватка застала меня врасплох, когда я рано утром завтракала в квартире Уилла. Одна.

Я была на тридцать девятой неделе беременности, и размышляя о стремительности жизненных перемен, думала, что едва могу знать, что будет со мной дальше.

На экране вспыхнули шестичасовые новости, и в ту же секунду раздался звонок Уилла: он собирался допоздна задержаться на встрече и просил не готовить ему ужин. Я чувствовала себя вялой и больной, и на секунду в моей голове промелькнула мысль, что свою работу он любит больше, чем меня. Хуже того, он понимает ее лучше, чем меня, и предпочитает работу ужину с женой.

— Хорошо, — сказала я. — К черту ужин.

— Будешь по мне скучать?

Я прикусила губу.

— Нет.

— А я уверен, что да. Вы обе будете скучать по мне?

Я невольно улыбнулась.

— Нет… Да.

Я, как животное, забилась в нору и сжалась в комок. Я чувствовала себя ослепшей и беспомощной. Казалось, я жаждала присутствия и внимания Уилла, но он стал… почти лишним, потому что я была завернута в кокон будущего материнства, тяжелый и громоздкий, наполненный ставшей привычной болью. Книги предупреждали меня о болях в спине, варикозном расширении вен и множестве других заболеваний, и иллюстрировали мое состояние диаграммами. Однако, ни одна не упоминала о том, насколько глубоко может быть поражен мой разум. Маленькое бобовое зернышко высасывало все потоки остроумия, энергии, изобретательности, пока не погрузило меня в смутное мечтательное небытие.

Уилл редко был рядом, и, не имея сил посещать друзей, которым я могла бы доверить свои чувства, я приобрела привычку разговаривать вслух сама с собой.

— Я чувствую себя как теплое сливочное масло, как недоваренное варенье, как тающий снеговик, — сообщила я сковороде, которую отмывала от жира, задача, которая в те дни указывала на уровень моих жизненных достижений.

Да будет так.

Вскоре после Уилла позвонил отец, чтобы проверить мое состояние. Его голос звучал озабоченно.

— Ты одна? Это неправильно. Кто-то должен быть с тобой.

— Не паникуй, папа. Все идет прекрасно.

Теперь он сердился.

— Кто-нибудь может к тебе приехать?

— Папа, сейчас только шесть тридцать. Уилл приедет, но немного позже.

— Вот как… — пронзительно заверещал его второй телефон. — Мне пора, — сказал он, — буду на связи.

Первая схватка заставила меня выгнуть спину в попытке облегчить боль. Через пятнадцать минут вторая была настолько настойчивой, что я отставила в сторону тарелку салата и вскочила на ноги.

Я положила руку на поясницу и сделала пять шагов вдоль длинной стены комнаты. Потом я повернулась и пошла обратно, чувствуя, как от тяжести моего веса подгибаются колени. Еще один шаг, и они подогнутся, подумала я. И я упаду.

Новая схватка сотрясла мое тело.

Я бы много отдала за то, чтобы сидеть сейчас на моем дереве с бутылкой сидра, осматривая в телескоп мои владения и осваивая новые ругательства.

Что будет, если я позвоню Уиллу и скажу:

— Я передаю все в твои руки. Можешь сделать это вместо меня?

Позвонив в офис, я получила ту же информацию, что полчаса назад, Уилл уехал и не оставил контактного номера. Я пыталась написать ему на пейджер, но он был отключен.

Я позвонила Элейн, которая сразу все поняла.

— Похоже, все мужья одинаковы. Со мной было то же самое. Хочешь, я приеду к тебе в больницу?

Я подумала над этим. Ее дружба поддерживала меня, но не могла заменить Уилла. Я поблагодарила и попросила ее:

— Не могла бы ты позвонить моему отцу? Скажи ему, что уже еду в больницу.

Дальше я не помню мелких деталей, только одну общую картину, за что благодарна своей памяти. Акушерка сказала, что все прошло необыкновенно быстро для первых родов. В моих воспоминаниях остался огромный живот, возвышающийся надо мной, потливость, толчки боли, хриплое дыхание в ушах, которое оказалось моим. Нечеткие тени в тускло освещенной комнате. Акушерка, входящая и выходящая через дверь. Иногда она говорила со мной. Иногда я отвечала ей.

Вскоре я пожалела, что решила рожать в одиночестве. Мне хотелось, чтобы кто-то держал меня за руку и помог подняться с каталки. Я жаждала прикосновения любящего человека, и оплакивала мою боль и тоску по Уиллу.

— Смотрите, кто пришел… — у постели появилась акушерка, и я радостно приподнялась, ожидая увидеть моего высокого светловолосого мужа.

— Привет, — сказала Мэг. — Мне позвонил твой отец. — она была закутана в черный джемпер, слишком широкий для нее, и, несмотря на жару в комнате, дрожала. От нее слабо пахло виски.

Я поборола желание отвернуться.

— Уилл не приедет?

— Думаю, он занят своими делами, — сказала она и взяла меня за руку. Ее холодное прикосновение было словно ожог, и я рада была видеть ее где угодно, но только не здесь.

Схватки участились. Мэг стояла рядом с кроватью, вытирала мне лицо и сообщала, что я все делаю хорошо. И Мэг была вторым после акушерки человеком, увидевшим Хлою.

Она родилась в 11:55 без помощи лекарств.

— Какая хорошая девочка, — сказала акушерка. — Хорошая и храбрая девочка. Для ребенка очень хорошо, когда мама все делает сама.

Она положила Хлою мне на живот. До этого момента я не понимала, какой героический поступок совершило мое тело. Все молчали, ожидая чего-то. Как странно, подумала я. То, что сейчас лежит в моей постели и есть результат девятимесячных изменений в моем теле и короткой родильной битвы. И тогда Хлоя повернула лицо в мою сторону и зажмурилась.

Ее ручка потянулась вперед, словно пытаясь ухватиться за жизнь. Эта крошечная ручка завязала невидимый шелковый шнурок, захлестнула петлей мое сердце и затянула узел одним движением розового пальчика.

— Она просто идеальна, — Мэг наклонилась, чтобы лучше разглядеть мою дочь, в ее голосе звучала нотка тоски. — Думаю, я должна быть крестной матерью, не так ли?

Она вышла, когда через некоторое время в комнату ворвался Уилл.

— Мне очень, очень жаль, — не зная, можно ли дотронуться до меня, он наклонился над кроватью. — Я никогда не поступлю так снова. Никогда.

— Вот твоя дочь, Уилл.

Он наклонился, обнял меня за плечи и поцеловал. Он был расстроен и зол на себя.

— Это было последнее заседание. Положение о детском труде в Азии на британских производствах. Я не могу винить тебя, если ты злишься.

— Я не сержусь… уже.

— Я выключил пейджер и забыл про него, а потом пошел ужинать в пиццерию. Я все пропустил?

Его раскаяние казалось почти комическим, но это было грустно. Да, он пропустил — тот особый удивительный момент, когда в наш мир пришла Хлоя.

Схватки, неудобство и гормональная буря истощили мои силы.

— Пойди посмотри на свою прекрасную дочь. А потом, пожалуйста, позвони папе… и моей матери. Я ей обещала.

— Я надеюсь, ты простишь меня?

Конечно, я простила. Хлоя была со мной и в безопасности, так что не было ничего такого, что я не смогла бы простить.

Через две недели мы переехали в новый дом в Ставингтоне. Я неохотно согласилась на переезд из безопасности квартиры, но Уилл настоял, чтобы мы соблюдали ранее согласованный график.

— Мы справимся, — сказал он в ответ на мои доводы о сложном графике кормления и пеленания детей, который казался мне непостижимой математической задачей. — Все уже готово. Мы можем отвезти нашу дочь в наш новый дом.

Все еще слабая и растерянная, я подчинилась Уиллу, а он, все еще под влиянием вины за свое отсутствие при родах, самостоятельно упаковал и перевез наши вещи. Я не делала ничего, мне это казалось разумным. Я не хотела ничего делать.

— Я не хочу вставать, готовить, стирать одежду, даже думать. — после родов даже мой голос стал звучать иначе. Я предполагала, что просто охрипла от криков, но почти поверила, что перемены затронули каждую клетку моего тела.

Уилл отнесся к моим словам с трогательной серьезностью.

— Это нормально, чувствовать себя опустошенной из-за ребенка.

— А ты откуда знаешь?

— Прочитал в книгах. — я не потрудилась ответить, и он продолжал более настойчиво. — Как только переедем, тебе станет лучше. Я буду приезжать каждую пятницу.

Я почти чувствовала жалось к нему, так отчаянно он стремился сделать все правильно.

Поля ощетинились стерней по обе стороны нашего тяжело нагруженного автомобиля, ветви буков качались на ветру. С заднего сиденья машины, где я устроилась вместе с Хлоей, я посмотрела на поля. Нравится мне это или нет, теперь они всегда будут у меня перед глазами.

Манночи ждал у входной двери. Профессиональная улыбка потеплела, когда он помогал мне выйти из машины.

— Добро пожаловать всем вам, — сказал он торжественно. В ответ на его приветствие Хлоя проснулась и заплакала. — Можно мне? — спросил Манночи и взял ее на руки. — Как поживаешь? — Хлоя перестала плакать.

— Я не знала, что вы так хорошо справляетесь с младенцами, Манночи.

— Она красавица. — Манночи качал Хлою именно так, как ей нравилось.

Уилл заглянул через плечо.

— Ты тоже так считаешь?

Я оставила их и переступила через порог. В доме усердно поработали, он был отремонтирован с помощью дешевых стройматериалов из местного магазина, даже ковры были уже постелены.

Недавно покрытые лаком перила слегка липли к пальцам, а, когда я поднялась наверх, новенький ковер скользнул под моими ногами. Первое, что я сделала в нашей спальне — распахнула окно и позволила свежему воздуху разбавить насыщенную запахом краски духоту.

Мое тело болело, а мой мозг был вялым, пористым и бесцветным, как перестоявшее тесто. Кроме тех минут, когда я смотрела на Хлою, я чувствовала холод и безразличие к окружающей жизни.

Где-то внизу заплакал ребенок. Во мне вспыхнула обида: я потеряла привилегию побыть в одиночестве.

Манночи поднялся ко мне.

— Хлоя плачет.

Я не двигалась.

— Я слышу.

Он попробовал снова.

— Кажется, она проголодалась.

Я знала, что должна закрыть окно и спуститься вниз. Но я не хотела отводить взгляда от облаков и ветвей бука, безжалостно вонзающихся в небо.

Манночи коснулся моей руки. Заботливый мягкий жест.

— Фанни, ты была у врача в последнее время?

Слезы стекали к уголкам моего рта. Я все потеряла. Мой дом на дереве и моя свобода были где-то далеко, в другой стране. Будут идти годы, я буду стареть, и никогда туда больше не попаду.

Слезы испугали меня: я боялась, что я не в состоянии справиться с простейшими делами, не говоря уже о блестящем управлении домом и воспитании ребенка.

Я ощутила соль на языке.

— Зачем мне врач?

— Фанни! — в дверях появился Уилл с кричащей Хлоей на руках.

Я неохотно повернулась.

— Дай ее мне.

Он сунул малышку мне в руки и посмотрел встревоженно.

— Ты в порядке?

— Да, — сказала я.

Мужчины спустились вниз, и, пока они выгружали багаж, я сидела на кровати с Хлоей и кормила ее. Со смесью восторга, гнева и умиления я смотрела на маленькие круглый рот, на голубые вены почти прозрачных век.

— Ты жадная кокетка, — сообщила я ей.

Хлоя не обратила на мои слова внимания. Когда она наелась, ее голова откинулась, и она заснула. Постепенно гудящая буря чувств во мне утихла.

Уилл подошел с чашкой чая и с любовью смотрел на нас. Его присутствие было успокаивающим, и я вдруг почувствовала себя счастливой и умиротворенной.

— Давай посидим немножко здесь, — сказал он и прижал меня к плечу, а потом положил Хлою к себе на колени. — Нам некуда спешить. Я так люблю вас обеих, девочки, — добавил он.

— Хорошо, готово, — крикнул фотограф от Ставингтон-пост. Камера вспыхнула. — Еще, — приказал он. Я попыталась укрыть за Уиллом свой все еще громоздкий живот. — Улыбнитесь и посмотрите налево.

Получилось не так плохо, как я опасалась. Оказаться центре внимания было довольно весело и, возможно, в другое время мне это бы понравилось.

— Можем ли мы сфотографировать вас с ребенком?

Единственное в чем мы с Уиллом были абсолютно единодушны, так это в желании уберечь Хлою от интереса публики и фотографов. Тем не менее, на пресс-конференцию в мэрии мы прибыли с нашей месячной дочкой. Это считалось чрезвычайной ситуацией.

Старший депутат заболел и Уилла насильно завербовали на телевидение для дискуссии о транспорте. В запале он произнес фразу, которая звучала так, словно он разделяет противоположную партийной политике точку зрения, что могло для него обернуться черной меткой.

После программы он поздно вечером добрался до Ставингтона совсем больным. Я массировала ему лоб, растирала виски и сделала чай.

— Со мной так случается иногда, когда дела идут плохо. Глупо, правда?

Его признание глубоко тронуло меня, и я просидела с ним несколько часов, разрабатывая план ограничения ущерба.

Утренние газеты сообщили о программе и особо упомянули Уилла. «Легко и доходчиво», написал один авторитетный критик. «Выступление Прекрасного Принца», заявило еще одно (дешевое) издание. Манночи позвонил по телефону, и они пришли к согласию о необходимости целенаправленной местной публичности для укрепления позиций в своем округе.

Один из репортеров спросил:

— Как вы относитесь к тому, что вас считают самой блестящей парой в Парламенте?

Девушка в кожаных брюках подняла палец.

— Вы самостоятельно кормите ребенка, миссис Сэвидж?

Вмешался Манночи:

— Сегодня мы обсуждаем только политику.

Девушка поморщилась. Политику? Вернитесь в реальность!

Естественный и улыбающийся, Уилл позволил фотографам снимать его сколько душе угодно и ответил на все вопросы. Но я заметила в его глазах выражение, которое не означало ни покорности, ни терпения. Это был очень личный взгляд, который могла понять только я — указание на нашу тайную чувственную близость — и это заставило меня затрепетать.

Манночи устроил еще одно интервью, и я вошла с маленькой Хлоей, которая вела себя прекрасно, в небольшой офис, где меня ждала девушка в кожаных брюках по имени Люси.

Она положила между нами магнитофон.

— Как вы видите роль современной жены политика?

— Я только вхожу в эту роль, — ответила я. Мое возбуждение исчезло во внезапной тишине, кости почти истаяли от усталости, а картины моих бессонных ночей встали перед глазами.

— Значит, не традиционной помощницей?

— Не все мужья стремятся использовать жен ради собственной карьеры.

— Могли бы вы голосовать иначе, чем ваш муж?

— Если бы я чувствовала свою правоту.

Она посмотрела с особым сочувствием.

— Учитывая, что политические браки по известным причинам подвергаются особым опасностям, думаете ли вы, что сможете сочетать материнство с карьерой.

Предположение об обреченности нашего брака вызвало во мне негодование.

— Я не готова ответить на ваш вопрос, — сказала я. — Как видите, моя дочь еще очень мала.

С этой минуты интервью захромало.

Статья была опубликована через два дня. Заголовок гласил: «Современная и независимая жена депутата будет голосовать против мужа». Текст был не менее категоричен: «Фанни Сэвидж является женой нового поколения: умная современная женщина с успешной карьерой. Если она почувствует свою правоту, она будет голосовать за оппозицию».

Перл Верикер позвонила, когда я кормила Хлою в постели, и зачитала статью по телефону.

— Это было глупо, Фанни. Это почти измена.

С неприятным чувством я поняла, что требования Перл были жестче, чем я думала.

— Перл, я имею право на собственное мнение, и это совсем не измена.

Но здесь, как и в вопросе о колготках, не было места компромиссу. В конце концов, я передала трубку Уиллу и слушала, как он спокойно и вежливо отвечает Перл.

В этих разбирательствах была виновата я. Это понимала я сама, и это знал Уилл. Он откинулся на подушку.

— Мы так подробно обсуждали это, — сказал он.

Я потерла руками глаза.

— Она задела меня за живое.

Уилл вскочил с постели, сорвал с себя футболку, в которой спал и швырнул ее на пол.

— Об этом мы тоже говорили.

— Могу ли я напомнить достопочтенному депутату, что он тоже как-то раз ошибся?

— Да, и заплатил за это дважды.

Я уткнулась носом в щеку Хлои. Она пахла молоком и детским лосьоном, невинный, безобидный, простой и честный запах. Я представила свою вину, как струю грязного выхлопа в бесконечно чистое небо. А вдруг я повредила Уиллу? Поставила на него каиново клеймо?

— Мне очень жаль. Я забыла, как сложно скрывать то, что думаешь на самом деле.

Уилл выдвинул ящик с рубашками.

— Неужели для тебя это так трудно? Никогда, никогда не говори того, что думаешь.

Последовало долгое напряженное молчание, каждый обдумывал последствия сказанного.

— Уилл, тебе не кажется странным, что для того, чтобы выглядеть честными и открытыми, мы должны притворяться?

Уилл выбрал голубую рубашку и осмотрел воротник.

— Я знаю, — он посмотрел на меня с недоумением, почти со страхом. — Знаю.

Мой отец пришел в ужас, когда я позвонила и почти бессвязно от рыданий и усталости сообщила ему о своем бессилии.

— Я выезжаю, — сказал он. — Дай мне час, чтобы все уладить.

Он прибыл минута в минуту.

— Ты едешь со мной в Эмбер-хаус, — заявил он. — Я позвонил Бенедетте, и она едет ухаживать за тобой.

— Ты позвонил Бенедетте? Ты вызвал ее? — глупая улыбка расползлась по моему лицу. — О, папа, я так давно не видела ее. — Потом я сказала. — Я не могу оставить Уилла.

— Уилл будет приезжать в Эмбер-хаус на выходные. Все просто. — он крепко обнял меня. Я потащила его на мою неприбранную кухню и задвинула ногой корзину с выстиранной одеждой Хлои под стол.

— Извини, здесь грязно, но я слишком устала, чтобы заняться уборкой.

Он бросил ключи от машины на стол.

— Ты моя дочь, и тебе нужна моя помощь. Поедем прямо сейчас. Дом готов.

— Хорошо. — я села с чувством головокружительного облегчения.

Я позвонила Уиллу и сказал, что еду с отцом домой.

— Только на несколько недель.

— Что значит «домой»? — обиделся он. — Я думал, что твой дом рядом со мной.

— Извини. Оговорилась. — но он стал заметно холоднее, и я не в первый раз пожалела, что мы не можем обсуждать наши проблемы и планы по телефону.

— Ты не возражаешь? Там мне и Хлое будет лучше.

— Я вижу, ты уже сама все решила. — но, в конце концов, он сказал: — Конечно, тебе надо ехать. Конечно, тебе нужна помощь.

Я положила трубку и заметила слой пыли на уродливом радиаторе под окном. Я слишком устала, чтобы идти за тряпкой. Я просто подула. Пыль поднялась с места.

— Улетай, — сказала я ей. — Собирайся в облако и лети в другое место.

Когда мы приехали в Эмбер-хаус, отец выхватил Хлою у меня из рук.

— Полюбуйтесь на нее! Какая красавица.

— И умница, папа. Посмотри, как все бегают вокруг нее.

Хлоя взглянула на своего деда. Он сел и положил ее на колени.

— Я не повторю с ней моих ошибок.

— Ты не делал ошибок, — сказала я. — Ты был самым лучшим отцом.

Он пожал плечами.

— Бывали дни, когда я был готов упаковать тебя и отправить к твоей матери. Но, конечно, я этого не сделал.

Я занялась стопкой подгузников Хлои.

— Ты собирался это сделать? — неожиданно на глаза навернулись слезы.

— Франческа, ты меня не поняла. Как только ты родилась, я понял, что жить без тебя не могу. Я хотел, чтобы тебе было хорошо, и старался привыкнуть к новой жизни. — он погладил пальцем пухлую щечку Хлои. — Ты поймешь.

Я наблюдала, как внучка и дед смотрят друг на друга. Я уже поняла. Я тайком вытерла глаза и улыбнулась им. На несколько секунд я погрузилась в любовь, безусловную и безыскусную, которая заставила меня почувствовать себя лучше и увереннее.

Хлоя открыла рот и начала кричать. Мою грудь защипало, начало сочиться молоко. Быстро, как молния, отец передал дочку мне в руки.

Ничего не переменилось в Эмбер-хаусе. Он был мирным, надежным, немного потертым и знакомым. Это позволило мне расслабиться и успокоиться. Он знал меня, я знала его. Никаких сюрпризов. Никаких ненужных изменений. Отец был прав. Я нуждалась в этом отступлении, и с приездом Бенедетты тяжкое бремя упало с моих плеч.

— Санта Патата, какая ты бледненькая, — сказала она. — Тебе надо есть печень. Я приготовлю ее для тебя.

Она возглавила нашу жизнь, словно и не было прошедших лет, словно Бенедетта не выходила замуж и не овдовела, а я сама не выросла. Она отдавала приказы на фронте и суетилась в тылу — стирала и складывала одежду Хлои, проверяла, чтобы я спала днем, укачивала Хлою, когда она капризничала после вечернего кормления.

— Ты моя bambino,[10] Фанни, и я с нетерпением ждала bambino моей bambino. - ритмы и переливы ее голоса будили во мне спящие отголоски моего детства.

Они были мудры, мой отец и Бенедетта. И щедры. Позабыв о своем прошлом, они объединились, чтобы дать мне пространство мира и покоя, где я могла сосредоточиться на Хлое. Я узнала, что один крик означает голод, а другой, что ей неудобно или скучно. С советами Бенедетты (мы общались на ее ломаном английском и моем далеко не совершенном итальянском) я научилась предвидеть потребности Хлои — когда кормить, когда укладывать спать, когда может потребоваться дополнительное успокаивающее средство. Под присмотром Бенедетты мои мышцы приобрели гибкость и силу, чтобы легко и изящно принять на свои плечи груз перемен и материнства.