Хорт – сын викинга

Глава 11 Странный пассажир

Впервые за то время, что он провел в тверди хоробрых, Морав почувствовал неуверенность и даже страх. Ведь ему предстояло драться против трех вооруженных, хорошо обученных гридей голыми руками. К тому же у них были мечи и щиты, а их тела защищали кольчуги. Конечно, приемами борьбы и кулачного боя он владел великолепно. Искусству самозащиты его обучал сам Твердислав, который по этой части был лучшим среди наставников хоробрых. Но бороться с рутеном было все равно что пытаться сдвинуть с места тяжеленный валун или вырвать с корнем молодой дубок.

Тем не менее на исходе третьего года учебы Морав стал оказывать Твердиславу упорное сопротивление, и случалось, что даже выходил победителем из схватки. Он больше брал хитростью и скоростью движений, нежели силой, хотя и силу он уже приобрел немалую. Но она не шла ни в какое сравнение с мощью рутена. Мало того, во время учебных поединков запрещалось применять волшбу для перехода из Яви в пограничное пространство Нави, что для Морава стало обыденностью. В конечном итоге волхв Невзор научил его, как «опережать» собственную тень, что давалось не всем гридям.

Поединками «один против трех» руководил Твердислав, который обожал эту молодецкую забаву. Но посмотреть на увлекательное зрелище собрались почти все наставники и часть гридей, не занятых другими делами. Выдержавший с честью эту схватку удостаивался поединка с самим Редвальдом, а уж скрестить мечи с Торгардом вообще было мечтой любого гридя-ученика. Этой чести он удостаивал только самых сильных и наиболее обученных волкодлаков.

За три года на памяти Морава был только один такой случай. Гридь из рутенов, которого звали Святополк, обладал невероятной силой. Он дрался с Торгардом, причем с раннего утра и до полудня, но никто из них не мог похвастаться победой. В конечном итоге вмешался Твердислав, который почему-то недолюбливал Святополка, и прекратил бой. Похоже, этим поступком он спас авторитет Торгарда, который с трудом выдерживал натиск рутена. Как потом Морав узнал, Святополк был сыном кнеса из Кенугарда. По словам наставников, Святополк хотел вернуть в Кенугард старую веру, изгнав священников-ромеев. Удалось ему это или нет, Мораву не было известно.

Перед боем все четверо поединщиков прежде всего принесли требу главному идолу хоробрых – медведю. Огромное изваяние лесного хозяина стояло в капище, расположенном в глубине острова, на невысоком, поросшем густым лесом холме. Медведь был священным зверем Велеса, покровителя волкодлаков. Впрочем, все названия лесного хозяина – медведь, бурый, бер – не были его истинным именем. Оно, как и второе имя любого из волкодлаков, было тайным, и знали его только волхвы высшего посвящения.

Медведь был вытесан из толстенного дубового ствола. Идол стоял на задних лапах, а в одной из передних держал огромную палицу. На животе зверя была вырезана волчья голова, а на спине начертано рунами слово «вук» (волк). Идол представлял самого Велеса. Треба медведю представляла собой пчелиные соты и кровь дикого кабана, которые водились в камышах и служили хорошим подспорьем в питании гридей. Но для того чтобы добыть дичину, приходилось здорово постараться.

На острове крупных зверей не осталось – он был небольших размеров, – в плавнях водились только утки, гуси, кулики и другая птичья мелюзга, а гридям хотелось чего-нибудь посущественней. Рыбы в реке, огибающей остров, было много. В ней водились щука, окунь, судак, сом, лещ, налим, язь, плотва, но к рыбьему мясу большинство волкодлаков не испытывали пристрастия. Оно не восполняло сил, которые гриди растрачивали каждый день во время обучения разным колдовским премудростям.

Бой сразу же начался в вихревом темпе. Гриди относились к Мораву настороженно, как бы не считая его своим, – скорее всего, из-за некоторой его отчужденности и больших успехов в обучении, – поэтому стремились достать любимчика наставников любой ценой.

– Гой! Гой! – поддерживали зрители сражающихся.

Но Морав ничего не слышал; ему было не до того. Он сразу понял замысел своих соперников; они хотели окружить его, зажать щитами и нанести легкое ранение в ногу или руку. Тяжелая, а в особенности смертельная рана считалась позором, и нанесшего опасный удар волкодлака могли не только изгнать из гридей, но даже казнить. Этот проступок мог означать только то, что он ничему не научился и поддался боевому сумасшествию – как берсерк. Хоробры отличались от берсерков тем, что могли владеть своими чувствами в любой ситуации, как ульфхеднары викингов.

Выбрав момент, Морав присел, затем крутанулся, как юла, взмыл в воздух и невероятным по мощи прыжком с переворотом перепрыгнул через головы своих соперников. Хитрость оказалась настолько неожиданной, что они на мгновение растерялись. Этого для Морава оказалось вполне достаточно.

Он нанес всего три молниеносных удара, от которых невозможно было защититься, и все трое гридей оказались на земле. Конечно, бил он вполсилы, иначе его соперники отправились бы к предкам вместе с дымом погребальных костров. Каждый удар волкодлака должен нести смерть; так его обучали. Наиболее уязвимых точек на теле человека было немного, но Морав мог найти их даже ночью, в полной темноте, или с закрытыми глазами, так как и в этом состоянии он был способен видеть призрачную фигуру противника. В бою некогда раздумывать и каждый удар должен поражать цель совершенно бессознательно.

Одобрительные крики гридей и дружеские похлопывания по спине ручищей Твердислава, от которых подгибались колени, были для Морава лучшей наградой, несмотря на то что к ужину его ждал аппетитный кабаний окорок, зажаренный на угольях, – большая щедрость ярла в качестве поощрения особо отличившихся гридей, постоянно голодных из-за больших нагрузок, – и рог, полный выдержанной сурицы. Он поискал глазами Редвальда и увидел, что хёвдинг с удовлетворением кивнул, широко улыбнулся, приложил ладонь правой руки к груди, а затем, сжав ее в кулак, резко выбросил вперед в направлении Морава. Это был вызов. Есть! Следующий бой он проведет с Редвальдом!

Осчастливленный Морав-Хорт глубоко вдохнул свежий весенний воздух и посмотрел на небо. Светлые облака вились странными кольцами и неподвижно зависли над твердью хоробрых. Казалось, что их держит какая-то неведомая сила, хотя дул ветер и река покрылась рябью мелких волн. И в этот момент ему в голову неожиданно пришла мысль, которая давно его не посещала. Долг! Он должен вернуть долг! Но кому вернуть и что он собой представляет?

На этот вопрос ответа не было…

Середина лета в Варяжском море считалась наиболее прибыльной для пиратствующих варягов. Купеческие струги и другие вместительные суда большей частью плыли в сопровождении боевых лодий, но иногда какой-нибудь прижимистый купчина рисковал отправиться в дальнее странствие за богатым кушем без надлежащей охраны, надеясь на свою удачу. Ведь охране нужно платить, притом немалые деньги, что при плохой гостьбе могло оказаться для купца разорительным.

Даже богатая выручка от продажи заморских товаров, купленных на торжище данов в Слисторпе, не покрывала всех расходов, и получалось, что год прожит зря, ведь обернуться два раза туда и обратно редко кому удавалось. Гостьба требовала много времени, да и в пути приходилось задерживаться: то шторм нагрянет, то ветер дует с носа, и судно еле-еле ползет (на веслах при противном ветре далеко не уйдешь), или впередсмотрящий заметит на горизонте корабли варягов, и тогда нужно брать курс на берег и быстро прятаться в какой-нибудь укромной бухточке.

Купеческая лодия из Хольмгарда резво кроила мелкую волну Варяжского моря. Дул свежий попутный ветер и расслабившиеся гребцы играли в кости, весело балагуря, или просто дремали. Лишь купца снедала тревога. Он устроился рядом с впередсмотрящим на большой осмоленной бочке, непроницаемой для влаги, в которой лежали ценные меха, и рыскал глазами по горизонту, словно пытаясь определить, откуда ему ждать беды.

А тревожиться ему было отчего. Весной он успешно сторговался в Слисторпе, получив солидную прибыль и от своих товаров, и от чужеземных, проданных оптом низовским купцам Хольмгарда. Можно было выторговать денег и побольше, но он торопился сделать еще один рейс, в этот раз на остров Готланд, который принадлежал свеям. Там располагалось торжище, которое называлось Готский двор. Оно было менее оживленным, нежели Слисторп в землях данов, да и цены там на товары купцов из Хольмгарда были ниже, тем не менее гостьба со свеями считалась выгодной. И самое главное: Готланд находился ближе, чем Слисторп, и не нужно было перетаскивать товар и судно волоком.

И все бы хорошо, однако в последний час до купца (его звали Чурило) дошли нехорошие слухи, что в Варяжском море лютуют морские разбойники. Весной варяги отправились, как обычно, в земли франков, но, получив достойный отпор, вернулись домой несолоно хлебавши. А поскольку запастись на зиму продовольствием для них было необходимо, варяги, как голодные волки, начали грабить прибрежные племена Варяжского моря и потрошить всех купцов, встречающихся им на пути.

Конечно, морские разбойники не были диковинкой в Варяжском море, и Чуриле приходилось с ними встречаться, но тогда у него под рукой имелись две лодьи новгородских воинов, которые отбили нападение. А в этом году Чурило поскупился, не нанял охрану, понадеявшись на свою удачливость. И, как оказалось, зря. Не вовремя. Несколько пиратских кораблей не представляли большой опасности – море большое, путей в нем много, поэтому встреча с морскими разбойниками прежде была редкостью. Да и нападали варяги в основном на поселения у побережья. Но когда драккаров десятки и они бороздят Варяжское море во всех направления, вот тут-то и призадумаешься.

Кроме купца и гребцов (все они были хорошо вооружены и могли сражаться не хуже дружинников) на лодье находился еще и пассажир. Он подошел к Чуриле на пристани Хольмгарда, когда уже заканчивалась погрузка товаров, и попросил доставить его в прибрежную твердь, хорошо знакомую купцу. Ему уже случалось воспользоваться гостеприимством русов, оставившим у него приятные воспоминания.

Но уж больно странно выглядел проситель. Одетый во все черное, как монах ромеев, он смотрелся чересчур суровым – несмотря на молодость, улыбка на его лице, казалось, никогда не появлялась. Строгие глаза молодого человека заглядывали прямо в душу, и Чурило даже несколько оробел. Высокий, статный, широкоплечий молодец с тонкой талией, подпоясанный кожаным боевым поясом с приклепанными к нему железными пластинами, несомненно принадлежал к воинскому сословию. Он был вооружен мечом, на плече у него висела небольшая сумка, а в руках молодой человек держал дубовый посох с бронзовым навершием в виде волчьей головы и небольшой просмоленный мешок.

Какое-то время Чурило колебался с принятием решения, хотя он предложил купцу хорошую цену за место в лодье и выразительно тряхнул перед ним кожаным мешочком, из которого послышался звон серебряных монет. Но купец хорошо знал, что не стоит пускать волка ночевать вместе с овцами в одной кошаре. Кто знает, что у него на уме? А ну как это лазутчик из ватаги ушкуйников[72], которые озорничали в основном по рекам, но уже начали поглядывать и на Варяжское море.

Тут купец оторвался от созерцания одежды молодого человека, посмотрел на его длинные волосы, завязанные на темени в узел и перехваченные кожаной лентой, – и обомлел. Перед ним стоял оборотень! Как Чуриле этого не знать, если у него в роду были волкодлаки, да и ему ведунья нагадала судьбу перевертыша. Но спасибо посаднику Добрыне, который обратил в новую, ромейскую веру жителей Хольмгарда – Нового Города. Иногда приходилось Добрыне крестить неразумных людишек даже огнем и мечом, когда восстали волхвы во главе со жрецом Богомилом, которого прозвали Соловей. А как без этого, народ темный… Зато после крещения Чурило и думать забыл о мрачных пророчествах старой карги, успокоился душой.

Купец понял, что отказать молодому человеку невозможно. Горе тому, кто попытается стать поперек дороги волкодлаку. Тут и новая вера не поможет. Не все новгородцы смирились с насилием и стали носить крест, старые боги все еще имели большую силу, поэтому стоит ли с ними ссориться? Так Морав-Хорт попал на лодью купца Чурилы. Она была гораздо вместительнее и больше по размерам, нежели воинские корабли, но при этом шла ходко и могла быстро менять курс.

Теперь Морав мог с полным правом носить тайное имя Хорт. Собственно говоря, мысленно он так себя и называл. Морав начал постепенно таять в тумане прожитых лет, исчезать, как утренняя роса, постепенно уходил вместе с отрочеством в небытие. Ему предстояло учиться в тверди хоробрых еще год, но после того, как он наравне сражался с хёвдингом Редвальдом и ярлом Торгардом, делать ему там стало нечего. Познания Хорта в целительстве и волшбе, приобретенные им благодаря учебе у Рогволда, были настолько обширны, что наставники волкодлаков не могли дать ему больше того, что он умел и знал. За исключением военного дела, но и здесь он был на высоте.

В нем вдруг проснулось Нечто, о котором он не имел понятия до того, как попал в твердь хоробрых. Морав-Хорт знал о своей Силе, но она приходила ему на помощь редко, лишь в моменты большого душевного подъема, пробиваясь, как родниковый ключ сквозь затвердевшую земляную корку. А тут некая неведомая мощь, разбуженная наставниками, неожиданно вошла в его плоть и кровь, и юноша боялся даже мысленно измерить ее пределы и возможности.

Он сидел на корме и вспоминал. С Редвальдом он дрался, применяя волшбу. Собственно, как и хёвдинг. Так они договорились. И Морав знал причину несколько странного решения Редвальда: наверное, он почувствовал, что в обычном бою ему не победить молодого гридя, что могло сказаться на его престиже. Но хёвдингу и волшба не помогла. В Хорта словно вселился сам Велес. Оба сражались на пределе своих возможностей, нередко уходя на границу Нави, и звон их мечей, казалось, достигал даже Ирия. Возле ристалище собрались все насельники тверди – все до единого. Такой бой пропустить было просто невозможно.

Морав-Хорт дрался исступленно; временами он стелился по земле, как трава-вьюнок, а иногда взмывал высоко в воздух и наносил такой мощный удар, что раскалывал щит соперника, и Редвальду приходилось несколько раз брать новый. Зато Хорт, совсем разгорячившись, и вовсе отбросил щит в сторону, чтобы он не мешал свободе движений. Морав не берег силы, потому как откуда-то точно знал, что бой продлится недолго.

Так оно и вышло – Редвальд в конечном итоге сдался. Не зря Рогволд много раз говорил своему ученику, что тот обладает бесценным даром предвидения, который нужно развивать, но Морав обычно отмахивался – пустое; он не собирается быть ведуном. Хёвдинг пропустил несколько ударов, которые могли считаться легкими ранениями, не будь на поединщиках прочных стальных панцирей, и понял, что еще немного – и Морав сделает очередной выпад, который окажется последним, решающим. Поэтому после очередного своего провала, Редвальд отсалютовал юному гридю мечом, тем самым прекратив бой, и милостиво похлопал его по плечу: мол, неплохо дерешься.

Зрители устроили веселый гвалт – уж они-то собаку съели в поединках и видели, что хёвдинг сплоховал, как это ни удивительно, – лишь Торгард нахмурился и неторопливо удалился, задумчиво покусывая длинный ус. Теперь у него не было иного выбора, как самому сразиться с юным гридем, который оказался чересчур крепким орешком.

Бой с Торгардом был совсем другим. Ярл строго-настрого приказал Мораву-Хорту забыть про боевую магию и сражаться как сражаются обычные воины. Видимо, он сообразил, что юнец в волшбе превосходит Редвальда, поэтому хёвдинг и прекратил поединок раньше времени. Торгард надеялся на свой богатый боевой опыт и великолепную выучку, которая приходит только с годами. Шрамы на его теле были как следы от удара вицей, которой наставник наказывал нерадивого ученика, и напоминали Торгарду, где, когда и как он сплоховал.

Мораву пришлось очень туго. Он долго подлаживался под ярла, пытаясь определить, куда тот нацелился, но разгадать маневры Торгарда было трудно, а бил он как молния – неуловимо быстро, разяще. Только потрясающая реакция и гибкое тело до поры до времени спасали юношу. Они долго топтались почти на месте, пожирая друг друга взглядами, и огромное напряжение, сгустившееся над ристалищем, как грозовая туча, заставило умолкнуть даже самых болтливых гридей. Все смотрели на потрясающий воображение поединок, открыв рты – от изумления, восхищения и невольного страха. Казалось, что еще немного – и раздастся рев Велеса, который явится в образе медведя, чтобы лично присутствовать на столь замечательном зрелище.

И в какой-то неуловимый момент Морава-Хорта прорвало. Ему показалось, что его грудь раскрылась, порвав панцирь, и на свободу вырвалось Нечто – страшное, кровожадное, беспощадное и стремительное, как сам бог войны и грома Перун. Морав вдруг почувствовал огромное облегчение, словно сбросил с плеч тяжелые железные цепи. Его движения стали мягкими, вкрадчивыми, как у рыси, а удары приобрели потрясающую воображение точность и силу. Хорт, угнездившийся в его голове, с легким презрением наблюдал за Торгардом; он был уверен, что при надобности может убить его в любой момент.

Ярл и впрямь был чересчур опытным бойцом, чтобы не заметить разительной перемены в юноше. Он пристально заглянул ему в глаза – и все понял. Понял – и похолодел. В его длинной жизни волкодлака и воина он лишь раз встречался с человеком, который смотрел на него так, как юный гридь. Этот человек-зверь наворотил возле себя кучу трупов, и главное, со стороны создавалось впечатление, будто он не сражается, а косит траву, как пахарь – неторопливо и размеренно, укладывая ее ровными валками. Тогда Торгарда спасло лишь то, что прибежали на подмогу дружинники посадника из Хольмгарда, и он затерялся в толпе, как гриб-опенок, растущий на поваленной бурей лесине среди множества себе подобных.

Ярл повторил жест Редвальда – отсалютовал мечом и молча удалился. Гриди не знали, что им делать, – приветствовать Морава громкими криками или потихоньку разойтись, что они в конечном итоге и сделали. А вечером Торгард позвал юношу на доверительную беседу (чего с ним ранее никогда не случалось). Именно тогда он и рассказал Мораву о встрече с человеком-зверем, и предостерег юного гридя от проявлений этой сущности. А затем предложил ему отправиться домой, ибо учить его было уже нечему…

Казалось, что драккар родила морская пучина. Видимо, он таился в какой-нибудь бухточке в ожидании пиратского приза – одинокого купеческого судна. И удача не изменила стирэсману – кормчему, капитану драккара. При виде купеческой посудины, скипрейд – команда драккара – ликующе возопив на разные голоса, начала быстро облачаться в защитное снаряжение, а мангеры (гребцы) налегли на весла, потому что поднимать парус не было смысла, так как корабль морских разбойников шел наперерез курсу лодьи, которая прижималась поближе к берегу. К тому же на веслах при абордаже гораздо удобнее маневрировать, нежели под тяжелым и громоздким парусом, для управления которым во время схватки не хватало рук.

Судя по белому флагу с нарисованным на нем черным вороном, трепетавшему на верхушке мачты драккара, это были норги – самые жестокие, воинственные, выносливые и жадные из всех пиратов Варяжского моря, которое они называли Эйстрасальт – «Более Восточное Море». Именно норгов франки и англосаксы наименовали норманнами – «северными людьми», – когда те пришли в их земли. Видимо, стирэсман отбился от своего лейданга[73] для одиночной охоты на купеческие корабли, что всегда было большим риском на этом участке побережья Варяжского, потому как проживающие здесь русы вряд ли могли считаться легкой добычей. Но, похоже, расчет был на проходящие мимо территории русов купеческие суда других племен. А на мачте купеческой лодьи как раз и развевался флаг Хольмгарда – бело-синее полотнище с нарисованными на нем двумя медведями и четырьмя серебряными рыбами под ними.

Первым заметил корабль варягов Чурило. Его как обухом хватило по голове; он побелел, словно полотно, и непослушной рукой перекрестился.

– Свят, свят… Осподи, за что?! – Это был даже не стон, а крик души купчины.

Но затем он все-таки собрался и зычно рявкнул, обращаясь к кормчему Гостяте:

– Поворачивай в открытое море! Варяги!

– Не успеем… – пробасил Гостята. – Ветер дует с борта. Пока спустим парус и возьмемся за весла, варяги насядут на нас как коршуны. Робяты, готовьтесь к отпору! – приказал он гребцам.

Без лишнего шума и толкотни гребцы вооружились и сняли щиты, которые до этого были подвешены снаружи на бортах лодьи. Они были больше обычных щитов и тяжелее тех, что применялись дружинниками на суше. Ведь их на себе не носить, к тому же такие щиты закрывали почти все тело от вражеских стрел. Видимо, гребцам не раз приходилось участвовать в морских сражениях, потому что действовали они предельно слаженно, каждый знал свою позицию, а когда варяги приблизились на расстояние выстрела, их встретил рой стрел.

Стрелы не нанесли большого урона варягам; они мигом спрятались за дощатым настилом, превратив его в один широкий и длинный щит. Настил лежал на дне драккара, предохраняя ноги от забортной воды, которую морские волны щедро плескали на низкие борта корабля.

– Басурмане… – проворчал Гостята, взвешивая в руке увесистую булаву, головка которой были утыкана железными шипами. – Что ж, приходите, гости незваные…

Морав понимал, что устоять против варягов – их было гораздо больше, нежели гребцов, – команда лодьи вряд ли сможет. Поднаторевшие в набегах и морском разбое, норги не знали себе равных в абордажном бою. Даже русам приходилось туго, когда они встречались с ними на поле брани. Наверное, такие же соображения бродили в головах Гостяты и его команды. Тем не менее у гребцов даже мысли не возникло запросить пощады и сдаться без боя. Это значило стать рабом, собакой, посаженной на цепь. Чего свободолюбивая душа жителей Хольмгарда вынести не могла. Мертвые сраму не имут…

Драккар на полном ходу ударил бортом в крутой бок лодьи. Гребцы попытались оттолкнуть его длинными жердями, однако норги сноровисто метнули абордажные крюки, и спустя считаные мгновения оба судна представляли собой единое поле боя. Какое-то время сражение шло без особого перевеса с одной и другой стороны: гребцы стреляли из луков и бросали камни, которые были опасней стрел, однако варягов было больше, и вскоре часть их перебралась на лодью, где закипела жестокая сеча. Гребцы сражались отчаянно; видно было, что к оружию они привыкли сызмала, поэтому дрались умело и довольно хладнокровно, но бешеный натиск норгов, которые в ярости выли и рычали, как дикие звери, мало кому удавалось сдержать.

Постепенно они начали поддавливать, и гребцы стали отступать к мачте, где защиту держали Чурило и Гостята. Купец ловко орудовал мечом, несмотря на некоторую тучность и на то, что был далеко не молод; видимо, храбрость ему удваивало отчаяние от мысли, что он может потерять ценный товар и понести большие убытки. Что касается возможности пленения, то Чурило на этот счет не особо волновался. Он был уверен, что его обязательно выкупят. Купцы из Хольмгарда всегда были дорогим призом для варягов. Обычно их никогда не убивали и не продавали за бесценок на невольничьем рынке франков.

Что касается Гостяты, то варяги сначала было сунулись к нему, но затем в страхе отступили. Кормчий ревел словно медведь, а его булава разбивала вдребезги щиты и колола шлемы, как орехи. Поэтому Чуриле легче было управляться со своими противниками, так как кормчий прикрывал ему спину.

Неожиданно раздался страшный, нечеловеческий крик, который заглушил шум боя, и на драккар обрушился настоящий ураган. Варягам показалось, что на корабль напал сам волк Фенрир, отпрыск бога огня Локи и великанши Ангрбоды, потому что его белую шкуру нельзя было спутать ни с какой другой. А то, что под ней скрывался человек, это ничего не значило. Боги могли принимать любой облик.

Чудище с волчьей шкурой на плечах выло и рычало, а его разящий меч не знал промаха. Против страшилища не было защиты. Нужно отдать должное варягам – сначала они сильно испугались, но затем испуг быстро прошел, и они дружно набросились на человека-волка.

– Это ульфхеднар! – раздался чей-то вопль.

Варяги немного воспрянули духом: ульфхеднар хоть и волкоголовый, но все же человек, однако знание того, что перед ними не один из богов-асов, а то и сам Фенрир в человеческом облике, не добавило им мужества. Воин в белой волчьей шкуре не имел ни защитного снаряжения, ни щита, но движения волкоголового были неуловимо быстры, и поразить его было невозможно. Иногда казалось, что он раздваивался, настолько молниеносными были его передвижения. И все это на весьма ограниченном пространстве – от одного борта драккара до другого!

Человек-волк не только рубил и колол мечом. Иногда он стремительно сближался с каким-нибудь норгом, и рукой, свободной от оружия, вырывал ему горло. Какое-то время варяг держался на ногах, и фонтан крови щедро поливал сражающихся. Это было необычно, дико и страшно. При этом ульфхеднар (если все-таки это не был бог в его обличье) дико завывал, а глаза боевого мага горели, как у самого настоящего волка.

Морав сражался, не помня себя. Впервые Нечто пришло к нему во время настоящего боя. Упоение кровавой битвой ударило ему в голову, но не лишило тех способностей, которые он получил в тверди хоробрых. Морав-Хорт постоянно уходил на границу Нави, чтобы избежать ударов. Все это получалось у него без особых усилий, само собой. Только запредельная жестокость, которая раньше ему претила, пожирала его изнутри, вызывая невольное сопротивление разума.

Однако он ничего не мог с собой поделать – Нечто вырвалось наружу, и загнать его обратно Хорт смог только тогда, когда на палубе драккара не осталось ни единой живой души. Оставшиеся в живых, напуганные до полусмерти видом страшилища, которое нельзя было победить, попрыгали в воду и начали умолять купца из Хольмгарда поднять их на борт.

– Мы сдаемся, сдаемся! – кричали они, захлебываясь морской волной. – Спасите нас!

Видя такое дело, норги, которые перебрались на лодью, бросили оружие и пали на колени, тем самым выражая покорность победителям. Их доконала боевая песня Морава-Хорта, который все еще был не в себе. Они ее знали. Древняя песнь славила Хельхейм – преисподнюю, владения Хель, повелительницы мира мертвых. Ее звуки могли привести в смятение даже самые храбрые души. Ведь в Хельхейм попадали все умершие бесчестно. А варяги мыслили себя героями, которые если и должны погибнуть, то лишь в бою, потому как только таких храбрецов валькирии забирали в Вальхаллу.

Гребцы, еще не остывшие от жаркого боя, совсем забыли про свои раны и о своих коленопреклоненных противниках. Их глаза были прикованы к драккару, где среди горы трупов стоял пассажир лодьи в шкуре белого волка и, подняв меч к небу, пел какую-то варварскую песнь, состоявшую из набора странных звуков, в которых слышался и вой ураганного ветра, и грохот штормовой волны, и птичьи крики, и еще что-то такое, от чего обмирало сердце, а в душу заползал невольный страх.