Хорт – сын викинга

Глава 3 В капище Перуна

Рогволд выделывал шкуру белого волка. Морав устроился несколько поодаль на окоренном бревне, служившим скамьей для вечерних посиделок убеленных сединами старцев, и без особого интереса наблюдал за действиями своего учителя. Ему хорошо был известен процесс обработки шкур, он умел выделывать пушнину не хуже волхва, но больше для практики, ведь в тверди русов были опытные пышнари – кожемяки и мастера-скорняки, которые выдавали поистине «красный» товар, высоко ценимый на торжище в Слисторпе. Поэтому его мысли блуждали далеко от городища, в неведомых высях.

Мездра была счищена жрицами Мокоши, и волхву осталось самое главное – сделать так, чтобы шкура служила Мораву в качестве воинского плаща как можно дольше, была прочной, не подверженной гнили и действию влаги, чтобы мех не выпадал и блистал красотой. Ведь не исключено, что новоиспеченному волкодлаку суждено в будущем стать предводителем войска, и какой будет у него вид, если шкура белого волка прохудится и облезет, роняя клочья свалявшегося меха?

Сначала волхв окурил шкуру дымом костра. Затем продубил, использовав для этого отвар из дубовой коры, веток ивы и разных заговоренных травок, после чего шкура стала очень прочной. По окончании дубления Рогволд проквасил мех, намазав его кислым тестом. В данный момент волхв занимался жированием – промазывал шкуру медвежьим жиром. Обычно для этого процесса применялся жир конский или барсучий, но одеяние волкодлака было не простой шкурой, а колдовской, поэтому и выделка должна быть особой.

Меха, которыми торговали русы, ценились очень высоко. На них можно было обменять все что угодно. Они считались основным денежным средством не только на холодном Севере, но и на теплом Юге. Если северянами ценилось прежде всего тепло и ласка меха, то южан, в основном византийцев, прельщала красота мехов и изысканность природной расцветки. Редкая и красивая – «красная» – пушнина считалась драгоценностью, и ее могли носить только самые знатные и богатые люди.

Мысли юноши в основном были невеселыми. Если после битвы с варягами, когда Морав, повинуясь внезапному порыву, пришел на помощь Рогволду, сражавшемуся с ульфхеднаром, магом варягов, все жители городища привечали его как героя и едва не носили на руках, то теперь, когда он получил новое имя и добыл шкуру белого волка, все стало с точностью до наоборот.

При встрече с ним, едва завидев науз на его голове, мужчины и юнцы сразу же суровели и приветствовали Морава-Хорта подчеркнуто официально. Даже бойкие на язык, сварливые женщины опускали глаза и старались обойти его стороной. А ведь раньше он был желанным гостем в любой семье, где ему часто перепадали различные вкусности – медовые коврижки, пироги с рыбной и мясной начинкой, и в особенности сурицу, излюбленный напиток юного ученика волхва.

До недавних пор русы употребляли в пищу хрустящие ячменные лепешки. Пока купцы не завезли муку франков, из которой получались очень вкусные и пышные ковриги. Хлеб, пироги и сладкие медовые коврижки обычно пекли подневольные словене-робичичи, в прежней жизни земледельцы. Их рабская доля была не очень горькой; их считали близким народом. Русы хорошо понимали их язык, поэтому словене очень быстро приживались в городище, и многому научили русов, в том числе строить печи с дымоходом.

Что касается сурицы, то как ее приготовить, Морав знал назубок, ведь это входило в обязанности волхвов-целителей. Дело сие было сложным и ответственным не только из-за большого количества составных частей в напитке, но и по той причине, что не всякий человек мог его сварить. Нужно было знать определенные заговоры и своей мыслью дать сурице ту силу, которую от нее ждали.

Травы для сурицы обычно собирали в полнолуние. Ведь трава, как и все живое, имела душу; она не может мыслить, но понимает, что происходит. Если сорвать траву днем, то защищаясь, она выделит яд, которого не должно быть в сурице. А ночью трава спит, и ее дурное воздействие будет слабым. А еще вода для напитка должна быть живой. Для этого нужно было поставить ключевую воду на солнце, и дать ей отстояться полдня, приговаривая хорошие слова и думая светлые мысли.

Трав и ягод в напитке было столько, что так сразу всего и не запомнишь: череда, кислица, листья бадана, ягоды морошки, ромашка, липовый цвет, молодые листья лопуха, золотой корень… Собранные травы и ягоды толкли в деревянной ступе, сушили на солнце в течение дня, а на ночь замачивали в живой воде. Сушку и замачивание повторяли еще два дня. Затем перекладывали полученную смесь в глиняный горшок, заливали ключевой водой и с утра ставили на солнце. В конце дня эту закваску кипятили на костре.

После «сеяли суряницу» – варили на воде высевки, а затем сваренный настой сливали в деревянную бочку, пропустив его через сито. Туда же лили закваску, предварительно процедив ее и добавив четвертую часть меда. Суряница и закваска к тому времени должны быть еще теплыми, но уже не горячими. В эту смесь добавляли сухих ягод шиповника, терна, диких яблок и немного муки. Затем оставляли бочку в покое на две недели – для брожения. Потом в нее доливали меда и немного заварного хмеля, вставляли глухое днище, обмазывали его сосновым варом и оставляли выстояться месяц. Уже готовую сурицу переливали в чистый бочонок, куда клали дубовые деревяшки в зеленой коре.

Особенно сурицу любили дружинники. Они утверждали, что в отличие от более простой в приготовлении медовухи, которая рекой лилась на пирах, после чего приходилось просыпаться с тяжелой головой, сурицу можно было пить сколько душе угодно, при этом сильно не пьянея и на другой день не имея никаких последствий. Наоборот – следующим утром ощущался прилив сил и бодрости…

Задумавшись, Морав не услышал, как Рогволд подозвал его к себе. Сумрачно глянув на волхва, юноша поднялся и подошел поближе. Ему казалось, что их отношения после посвящения разладились. Волхв стал гораздо строже, и в его голосе уже не было слышно отцовской доброты; по крайней мере, так Мораву казалось. Мало того, Рогволд прекратил ежедневные занятия со своим учеником, и юноша, привычный к нелегкому умственному труду, неприкаянно слонялся сначала по тверди, а затем, когда почувствовал со стороны общества скрытую недоброжелательность, и вовсе закрылся в четырех стенах жилища Рогволда. Благо волхва постоянно куда-то звали – то свершить требу, то кого-то излечить, то на собрания старейшин, которые могли длиться целый день, – и Морав мог спрятаться от чужих взглядов, оставшись наедине со своими мыслями.

– Отнеси шкуру в дом, – сказал Рогволд и любовно провел рукой по пышному белому меху, отливающему чистым серебром. – Для меня она тяжеловата – уж больно крупный зверь тебе попался. Когда хорошо высохнет, станет вполовину легче. Повесишь ее на клюку. А после этого нам нужно поговорить.

Морав молча взял шкуру и исполнил приказание. Клюка представляла собой олений рог длиной в локоть с обрезанными отростками; с помощью железного хомута он крепился параллельно полу на жерди, вкопанной в землю на высоту человеческого роста. Клюки было две; на одной висел праздничный наряд волхва из дорогой византийской ткани, на котором были нашиты различные амулеты, а на другой сохла волчья шкура. Чтобы придать ей форму плаща-накидки, Рогволд натягивал сырую шкуру на правилку.

Выйдя наружу, Морав увидел, что старик сидит на бревне. Он подошел к Рогволду и встал перед ним, потупившись, словно в чем-то провинился.

– Присаживайся, – сказал волхв, пытливо взглянув на своего ученика. – В ногах правды нет.

Морав осторожно сел, словно под ним было не бревно, а раскаленная сковородка. Рогволд с пониманием кивнул и мягко улыбнулся.

– Что-то ты приуныл, молодец! – неестественно бодрым голосом сказал волхв.

– Без дела скучно, – коротко ответил Морав, не вдаваясь в подробности.

Зачем волхву знать, что творится у него на душе? В какой-то момент юноша понял, что нить, связывающая их души, истончилась и вот-вот порвется и ему предстоит идти дальше своим путем и пользоваться своим умом. Поэтому его и не тянуло на откровенность, как прежде.

– Не торопись, будет тебе дело, – ответил Рогволд. – А пока искупайся и приготовь чистые одежды и пояс, который ты получил в храме Мокоши.

– Зачем?

– Не догадываешься? – скупая улыбка осветила темное морщинистое лицо волхва.

– Нет.

– Как же ты мог забыть? Завтра ведь праздник, день Перуна![25] Ты станешь настоящим мужчиной и получишь то, что должен иметь каждый воин, – настоящий боевой меч.

Морав радостно встрепенулся. Тайное имя он уже получил, но для него главным было стать воином, чтобы быть ровней Яр-Туру и другим дружинникам. Но в этом вопросе на его пути было много преград. Меч получившему тайное имя передавал по наследству отец или его ковали кузнецы городища, за что нужно было заплатить немалую цену мехами и «солнечным камнем».

Но у Морава не было ни родителей, ни каких-либо ценностей. Охотился он редко, по причине большой занятости, и в основном на разную мелкую живность – для еды. А «солнечные камни» Морав собирал лишь в детстве, вместе с отцом и матерью, но варяги все имущество семьи разграбили. Что касается волхва, то он не был склонен к накоплению богатств и пресекал попытки ученика хоть как-то поправить их материальное положение.

«Твое главное богатство здесь, – сурово говорил Рогволд и стучал по лбу Морава своим твердым как камень пальцем. – Ты будешь служить богам, которые все тебе дадут».

И верно, боги не обижали старика. Вернее, благодарные жители городища, которые приносили волхву и продукты, и новую одежду, если, конечно, он пожелает. Но его желания были настолько умеренными, что иногда Морав ругался втихомолку, ставя заплаты на рубище старика. А что касается еды, то Рогволд не ел, а клевал, как птичка – по зернышку. Не будь Морава, который охотился и ловил рыбу, они бы совсем отощали, а то и умерли с голоду, потому как волхв считал зазорным требовать плату с тех, кого лечил и кого наставлял на путь истинный.

Но поначалу, пока Морав был ребенком, ему приходилось жить почти впроголодь. Правда, после нескольких лет такой жизни юноша стал очень умеренным в еде и мог довольствоваться малым.

Костер радости Морава горел недолго; после сообщения волхва о празднике по случаю дня Перуна он угас очень быстро, будто на него опрокинули бадью холодной воды. «Нет, это невозможно! – в отчаянии подумал юноша. – Где мне взять меч, если у меня нет ни дома, ни имущества, ни отца, ни старших братьев, которые могли бы купить меч или заказать кузнецу?!»

Рогволд, наблюдавший за реакцией Морава на его слова, понял, почему омрачилось его чело. Меч был оружием доблестных дружинников и вождей; далеко не каждый воин мог обладать мечом из-за очень высокой цены. Многие воины-русы ходили в дальние походы не столько за богатством и славой, сколько за тем, чтобы добыть в бою вожделенный меч. Скупо улыбнувшись, он молвил:

– Выбрось плохие мысли из головы. Будет тебе меч.

– Откуда?! – вырвался возглас отчаяния у юноши, который все еще пребывал в состоянии обреченности.

Рогволд невольно вздохнул и с некоторой долей горечи в голосе ответил:

– Боги не дали мне сына. Я берег меч для своего первенца… но теперь я стар, скоро уйду в Ирий…[26], если, конечно, Мокошь не сплела мне иную судьбу… и меч мне без надобности. Ты мне как родной сын. Тебе я и вручу это светлое оружие, чтобы ты сражался им во славу нашего рода.

– Учитель!.. – Морав в порыве огромной радости и благодарности упал на колени перед волхвом и поцеловал ему руку.

Больше юноша ничего не сказал, но слезы, которые помимо его воли потекли по щекам, были гораздо красноречивее любых слов…

Перунов день выдался на славу – ясный, теплый, безветренный. Жители городища готовились к празднику восемь дней. Хозяйки пекли огромные пироги – чтобы всем хватило, – а волхвы варили обрядовое пиво.

Утро Перунова дня началось с зачина – общего сбора всех мужчин тверди. Каждый дружинник имел при себе оружие, а те, кто победнее и кто был не в состоянии ходить в походы, вооружились ножами и топорами. Ворота городища отворились, и многолюдная процессия мужчин, во главе которой шли волхвы, старейшины и вождь Яролад, с песнями двинулась по направлению к капищу Перуна. Оно находилось в лесу, в дубовой роще неподалеку от тверди.

Мораву еще не приходилось бывать здесь. Только тот, кто имел право носить меч, допускался в капище (которое стерегли молодые волхвы), чтобы принести требу Перуну. В нем не горел священный огонь; он зажигался только во время жертвоприношений. Юноша с интересом рассматривал капище. Оно было совсем не похоже на храм Мокоши. Посреди него, в круге из камней, стоял дуб, пораженный молнией, на котором был вырезан грозный лик Перуна, раскрашенный золотой и серебряными красками. Такие дубы почитались особенно, а обереги, посохи, жезлы и стрелы, сделанные из них, считались лучшими хранителями от Нави[27].

По бокам Перуна стояли два камня со стесанными верхушками; видимо, для того, чтобы на них можно было сидеть, как на скамейках, решил Морав, что и подтвердилось вскорости: на один из них сел Рогволд, а на другой – Яролад. В нижней части дуба с ликом Перуна было закреплено большое колесо с шестью спицами. Его обод был покрашен в красный цвет, а спицы покрыты позолотой. Они изображали молнии Перуна и его разящие стрелы.

Перед кумиром стоял большой камень с углублением посредине; на нем зажигали жертвенный огонь. Эта процедура считалась далеко не простой. Огонь для жертвенника должен быть живым, поэтому его добывали трением с помощью священного огнива, представлявшего собой две деревяшки. Такой способ добывания огня был хорошо известен Мораву, он сам это делал много раз, но юноша очень удивился, что тонкие стружки и сухой мох загорелись очень быстро. Уж он-то знал, что для этого нужно было хорошо потрудиться, да так, что пот прошибал.

Волхвы, хранители капища, подбросили в огонь дубовых поленьев и все собравшиеся начали славить Перуна. После этого волхвы произнесли слова молитвы богу-громовержцу, и вои приступали к освящению оружия: на щиты, сложенные перед капищем, положили мечи, топоры, копья, ножи и булавы. Рогволд зажег от жертвенного огня факел, прикоснулся им к груде оружия и начал молиться на древнем языке:

– Пожещемоти, боже! Яко се намо деяцеши суру пити. Смертию а на врази грендешеши, а тоя беяшеши мещем твоем. Мовлено мзгоу а свентем мрещиши ощесы. А анъщ на не натенчаше, або исиан знещенти то, убо Пероуну ат омовленхомсен. Яко онь с незбавитихом сверзи грябе ида инде то иден, яко хощеши ты. А зобых имо упрензвенцещи а громовити на ны. А то бысте сила тва на нь поля о плоднящи а гръм, ижде лиящетисен а онь и тьму сем облази, яко идехом по въле твоеи. Азъ бо утрениа слава ти ренще наимах. А тако рцемо, яко благо есь а под тащ благ наших. Упръщеная оны суте, яко овця утещашут. Да имеши ны ве все дниа! Да будехом ти вирни и до конце славы твоея. Отще бо наше сен да вожде а да бендищи тако во си дни. Жъртву ти правихом овщане бращно. А тако поем славу а великоща твоя…

Мало кто (за исключением старцев волхвов) понимал, что говорит Рогволд, но этого и не требовалось; торжественные слова молитвы вливались прямо в души воинов, поднимая боевой дух и добавляя силы мышцам. Мораву казалось, что словеса старого волхва поднимают его над землей, а взор достает до самого входа в Ирий.

После освящения оружия в круг вышли два дружинника, чтобы провести бой «Перуна» с «Велесом». Он длился недолго и закончился победой «Перуна», который вернул стадо небесных коров – с десяток глиняных фигурок. После этого воины принесли игрушечную ладью с дарами и поставили на краду[28] – бревна для погребального костра, сложенные колодцем вне пределов капища. Рогволд, раздевшись по пояс, возжег краду и стал творить молитвы вместе с волхвами, пока костер не прогорел. Затем воины насыпали над пеплом могилу и начали тризну – обрядовые бои на могиле.

Морав смотрел на все это действо как во сне. Огонь жертвенника, ароматный дым от крады (в ладью положили разные пахучие травы, в том числе и конопля), азартные крики сражающихся, звон мечей, подбадривающие возгласы воинов, переживающих за своих товарищей – бои обязательно должны были заканчиваться победой одного из них, что означало небольшую царапину на теле, нередко весьма болезненную, – кружили голову юноше и казались захватывающим сновидением. Легко раненные поединщики лишь посмеивались, когда волхвы перевязывали кровоточащие царапины. Они не считали себя побежденными, наоборот – кровь, пролитая во славу Перуна в его капище, считалась самой лучшей жертвой.

А в голове юноши билась, как птичка в силках, одна-единственная мысль: «Когда?! Когда наступит и мой черед?!»

Он не был единственным, кому предстояло пройти обряд посвящения в воины в этот день. Рядом с ним стояли еще шестнадцать его товарищей по детским играм. Они держались отчужденно, особняком, будто Морав был чужим. В их взглядах, которые он иногда ловил на себе, явственно читалось опасение, смешанное со жгучим интересом. Ведь Морав был единственным волкодлаком во всем городище. Даже дружинники обращались с ним предупредительно, и в глаза Мораву старались не смотреть.

Наконец поединки закончились, и как раз к этому времени прогорел костер, который зажгли поодаль от крады. Волхвы-потворники разровняли горящие уголья, и образовалась «огненная дорожка» длиною в пять-шесть шагов, по которой предстояло пройтись босыми ногами всем посвящаемым. Дорожка называлась «огненной рекой». Идти нужно было небыстро, это знали все юноши. Знали и боялись – первое испытание могло стать последним.

Морав был само спокойствие и отрешенность. Рогволд учил его, как сосредотачиваться перед вхождением в «огненную реку», и юноша, которого поставили на уголья первым, прошел весь путь медленным шагом, словно по горячему летнему песку на берегу моря. Воины одобрительно загудели; им понравилась его выдержка.

Первое испытание прошли не все. Двое юношей, сгорая от стыда и морщась от боли в обожженных ступнях, соскочили с «огненной дорожки» и поторопились скрыться за спинами зрителей. Морав мысленно улыбнулся; он знал про «огненную реку» и не раз ходил по угольям костра. Волхв научил его не ощущать боль, даже самую сильную.

Второе испытание для посвящаемых было не проще. Оно не приносило боли, но могло закончиться досадной неудачей. Юношам предстояло с завязанными глазами дойти до дуба, который находился на расстоянии сорока шагов от капища. Для этого они должны были «запомнить» босыми ногами все препятствия на пути к дубу, священному дереву Перуна, определяя по пению птиц и дуновению ветра нужное направление. Мораву завязали глаза, и Яр-Тур провел юношу, поддерживая под руку, сначала к дубу, а затем вернул обратно.

– Пусть Перун укажет тебе путь! – торжественно провозгласил Рогволд, и Морав, сосредоточившись, уверенно направился в сторону дуба.

Он уже почувствовал нужный душевный подъем – у него открылся «третий глаз». Морав как бы видел себя со стороны, с высоты птичьего полета. Поэтому путь до дуба он проделал быстрым уверенным шагом, словно и не было у него на глазах плотной повязки. Возвратившись к капищу, юноша поймал ободряющий взгляд Рогволда, в котором читалась гордость за ученика.

И на то были веские причины. С мыслевидением юноши волхву пришлось здорово повозиться. Морав никак не мог взять в толк, что человек способен видеть и с закрытыми глазами, зреть мыслию то, что доступно лишь вострому глазу. Рогволд отводил юношу в незнакомую лесистую местность и предлагал ему представить себя ястребом. Морав долго изучал окрестности, ходил кругами, представляя, как участок леса и поляна выглядят с высоты, а затем пытался обойти местность с завязанными глазами. Он учился около трех лет, и все безуспешно, пока однажды у него не случилось какое-то прояснение в голове, которое он мысленно назвал «третьим глазом».

С той поры Мораву достаточно было отрешиться от всего земного и представить себя птицей, как в его воображении появлялась нужная ему местность, притом в подробностях. Однажды он пытался достать мыслию даже до Ирия. Но едва взгляд Морава пробил тучи и перед «третьим глазом» начали вставать немыслимо красивые дворцы в ярком голубовато-белом сиянии, как раздался страшный грохот, и какая-то неведомая сила свергла его на землю, где он и пролежал без памяти почти сутки, пока Морава не отыскал Рогволд.

Хорошо, что он не ушел далеко от городища, а остановился возле священного ключа с удивительно вкусной водой. Именно отсюда русы брали живую воду для приготовления сурицы, меда и пива.

Когда Рогволд узнал причину столь странного случая, он потемнел, как грозовая туча, и впервые разъярился. Волхв начал осыпать своего ученика упреками за его богохульство, а после, немного остыв, сказал, что боги проявили к Мораву неслыханную милость, оставив в живых. Получив столь серьезную взбучку, Морав даже перестал помышлять еще раз увидеть Ирий, зато после этого злосчастного случая все его чувства сильно обострились, и «третий глаз», прежде несколько замутненный, стал различать на земле мельчайшие предметы.

Второе испытание все юноши выдержали с честью. А как не выдержать, если будущих добытчиков приучали с малых лет не просто чувствовать природу, а сжиться с нею, стать былинкой среди трав или малой пичугой в птичьей стае.

Третье испытание не представляло для Морава особой сложности. Нужно было найти среди нескольких предметов самый нужный и отгадать за три попытки три загадки. Предметом оказалась игла, без которой не сошьешь себе одежду, а загадки он знал.

Первой загадкой была: «Без рук, без ног, а ворота отворяет». Вторая: «По всей сковороде лепешки, посредине пышный хлеб». Третья загадка: «Печь день и ночь печет, а невидимка дошлую ковригу выхватывает».

«Ветер. Небо, звезды и луна. Смерть», – без запинки ответил Морав все три отгадки. Никто из присутствующих на торжестве особо и не удивился; ученик самого Рогволда не может быть глупцом. Один из бывших приятелей Морава, которого звали Сокол, не прошел третье задание, и его закопали в землю, закидав дерном, где он должен был лежать до тех пор, пока его не выручит другой испытуемый, отдав ему одну или две из своих попыток. Это была проверка юношей на взаимовыручку.

Мораву нравился Сокол, с которым он дружил с детства и который был превосходным стрелком из лука, поэтому щедро отдал ему три свои попытки, которые тот с успехом сумел использовать. Возвращаясь к остальным посвящаемым, Сокол бросил на Морава взгляд, в котором явственно читались огромная благодарность и признательность. Теперь Морав был уверен, что Сокол и впредь будет ему преданным другом.

Именно об этом не раз говорил Рогволд: «Чтобы занять высокое положение, нужно завоевать доверие и уважение окружающих. Это нелегко, но к этому нужно стремиться. Поступись малым и получишь в ответ гораздо больше».

Наконец началось последнее испытание, самое трудное. На посвящаемых началась настоящая охота. Они должны были уйти от погони, спрятаться в лесу или высокой траве, а затем пробраться через цепь охотников к священному дубу и коснуться рукой его листвы. Здесь уже каждый из юношей должен был постоять сам за себя.

Морав не питал надежд, что его будут искать спустя рукава. Скорее наоборот – волкодлака станут выслеживать лучшие следопыты городища. Он бежал по лесу и знал, что скрыть от них следы на земле невозможно. Значит, нужно подняться в воздух. Конечно, даже самые знатные волхвы не умели летать, но ходить по веткам Морав мог, как белка.

Он спустился в низинку, добежал до груды валунов, забрался на камни, стараясь не повредить мох на их крутых блоках, чтобы не оставить следов, а затем подпрыгнул, уцепился за ветку дуба и поднялся повыше. Эту дубраву он давно заприметил. Вековые деревья стояли так близко, что их ветви переплетались. Благодаря своему расположению – от моря дубовую рощу защищала высокая гряда и ее почти не трогали злые северные ветры – некоторые дубы в ней были вечнозелеными. Дуб у русов считался священным деревом, а вечнозеленый – тем более, и, казалось бы, дубрава – самое то место, где могло находиться капище Перуна, тем не менее эту местность жители городища избегали.

По старинным преданиям, дубовую рощу облюбовали зловредные лесавки – дети лешего и болотной кикиморы. В холодное время года они питались в основном желудями, поэтому земля в бору хрустела под ногами, и ноги утопали в ней, как в ворохе звериных шкур. Это были скопившиеся за долгие годы скорлупки желудей. Лесавки не отказывали себе в удовольствии пошалить; они могли сбить путника с дороги, запутать тропу, а то и обсыпать его с головы до ног трухой или обмотать паутиной, да так, что человек становился похожим на кокон бабочки. В общем, место было нехорошим.

Но Морава это не остановило. Творя заклинания, он храбро двинулся по ветвям в глубь дубравы. Ветки и сучья дубов были толстыми, так что соблюдение равновесия не требовало больших усилий. Постепенно он углубился в такие заросли, что не видно было ни земли, ни неба. Ветви настолько плотно переплелись, что Мораву приходилось уже не просто идти по ним, перепрыгивая с одной на другую, а пролазить между сплетениями. Но для гибкого мускулистого тела юноши это обстоятельство не было серьезным препятствием, мешали только преграды из паутины, от которой хотелось чихать. Но Морав сдерживал такие порывы, чтобы не выдать себя ни единым звуком.

Неожиданно он резко остановился, будто наткнулся на невидимую глазом препону. Сбоку от его воздушной «тропы» виднелось странное сооружение, похожее на огромное птичье гнездо, только шаровидной формы и с круглым отверстием-входом. Морав нерешительно шагнул вперед… и тут из «гнезда» выскочило странное, невиданное им доселе существо, размером с медвежонка.

Оно было мохнатым, с большими волосатыми ушами торчком и тонкими ручками, похожими на птичьи лапки, которые заканчивались узловатыми, обросшими шерстью пальцами с острыми когтями. Существо походило на человеческого уродца, но его обличье было каким-то несуразным. Физиономию странного существа, казалось, слепили с лица человека и заячьей мордочки. Даже два чрезмерно длинных верхних зуба были точно как у зайца и торчали наружу. Наверное, мохнатый уродец питался листьями и корешками растений.

От испуга юноша едва не свалился с ветки, но успел зацепиться за соседнюю, которая шла на уровне груди. Существо какое-то время смотрело на Морава большими круглыми глазами, которые горели желтым огнем, как у кошки в темноте, а затем негодующе заверещало и прыгнуло вниз. Морав проследил за ним взглядом и увидел, что существо не упало на землю, а буквально полетело среди ветвей, цепляясь за них руками-лапками. Вскоре оно исчезло с поля зрения, и Морав перевел дух.

Лесавка! Он встретил лесавку! В этом у юноши не было ни малейшего сомнения. Но старики говорили, что они больше похожи на людей, нежели это мохнатое лупоглазое чудище…

В дубраве Морав долго не задержался. Он услышал стрекот сорок, который постепенно отдалялся, и с удовлетворением улыбнулся. Волхв научил его, как уходить от присмотра этих лесных стражей, которые по причине своего чрезмерного любопытства не пропускали ни одно живое существо, чтобы не обсудить его на своем птичьем языке. Даже лучшие следопыты племени не смогли скрыться от зорких сорочьих глаз, и теперь птицы преследовали их, что называется, по пятам. Погоня потеряла его след, а значит, пора сворачивать к священному дубу. Это был немалый крюк, но Морав бегал лучше всех среди юнцов городища, поэтому не сомневался, что обогнать его, чтобы перехватить на подходе к дубу, не сумеет никто.

Так и случилось. Занимавший целую поляну священный дуб, кряжистый великан в пышной шапке зеленых листьев, загадочно шумел. Сгорая от нетерпения, Морав хотел бегом пересечь открытое место, но что-то его остановило. Прислушавшись, он быстро набрал охапку разных трав, обтыкался ими, и стал похожим на небольшой лохматый стожок сена. Затем, наметив места, где росла трава повыше и погуще, Морав лег на землю и очень медленно пополз к дубу.

Ему показалось, что он полз целую вечность. И чем ближе становился дуб, тем сильнее в нем крепла уверенность, что за поляной кто-то наблюдает. Но кто? Ведь за ним точно не могли проследить, в этом юноша не сомневался.

Наконец узловатый ствол дуба закрыл Мораву весь лес. Он уже добрался до кореньев священного дерева, которые раскинулись на половину поляны, и теперь они скрывали его от взгляда наблюдателя. Измерив взглядом расстояние до дуба, Морав вскочил на ноги, бросился вперед, взлетел по стволу вверх, как белка, и с торжествующим криком начал оглаживать зеленую, словно лакированную листву. Все, он победил!

Морав спрыгнул на землю – и увидел широкую улыбку на бородатом лице Яр-Тура. Старый воин не стал бегать по лесу вместе с более молодыми следопытами племени, а устроился неподалеку от священного дуба, чтобы понаблюдать, кто первым из посвящаемых доберется до поляны.

– Я был уверен, что ты всех обведешь вокруг пальца, – прогудел он своим басищем, довольно похлопывая себе по животу. – Так и вышло. Знать, не зря я с тобой возился столько лет. Но ты и меня провел, негодник. Ужо я смотрел, ужо смотрел, – все глаза проглядел. А оно вишь как получилось… И меня в дураках оставил. Как ты ухитрился пробраться к дубу незамеченным, ума не приложу. Колдовство, чистое колдовство.

– Никакого колдовства, – весело ответил Морав. – Я делал все так, как ты меня учил.

Яр-Тур с недоверием посмотрел на его наряд – часть травяных пучков уже была утеряна, и юноша напоминал плохо ощипанного гуся, – пожевал губами и ответил:

– Так-то оно так, да не совсем так. Без колдовского туману здесь не обошлось, ей-ей. Волкодлак – он и есть волкодлак… Хорошо, я, старый дурень, не пошел по твоему следу, решил полежать в тенечке, поберечь силы. То-то стыдобища была бы… Один из лучших следопытов племени – и так опростоволосился. Ты, это, не говори никому, что я тебя проморгал, – попросил старый дружинник. – Договорились?

– Договорились, – с легким сердцем ответил Морав, и они пошли к капищу…

Все юноши выдержали четвертое испытание с честью. Правда, Морав подозревал, что следопыты, отправившиеся за ними в погоню, не шибко усердствовали. К тому же не прошедших последнее испытание не лишали возможности получить светлое оружие. Их только понижали в статусе. Все прекрасно понимали, что от опытных воинов скрыться трудно, а то и невозможно. Они «читали» лес, как волхвы руны.

Одна-единственная сломанная веточка и едва заметный след на траве могли подсказать опытному следопыту столько, что в голове не вмещалось: и сколько человек прошло по лесу, и какого они роду-племени, и куда держат путь, и какой у них вес. Если большой, значит, это воины с оружием, а то и в броне, которые пришли с недобрыми намерениями. Небольшой вес и узкая обувь указывали на охотников из других племен, позарившихся на богатые охотничьи угодья русов. В отличие от воинов, которые носили большей частью или простые чеботы, или тачаные сапоги, охотники предпочитали мягкие поршни. Их делали из целого куска мягкой кожи, подбирая его по краю кожаным ремнем, которым обматывали ногу, чтобы поршни не спадали.

Что касается того, кем были пришлые, то их выдавал запах тел и одежды. Следопыты определяли, какого они роду-племени, как волки – верхним чутьем. У каждого народа был свой запах, и Мораву приходилось долго учиться, чтобы разобраться в тонкостях этой сложной науки.

Для этого у волхва было много одежды и обуви практически всех представителей племен, населявших побережья Варяжского моря. Он хранил все это барахло в плотно закрытых кожаных мешках. Рогволд заставлял своего ученика принюхиваться к тряпкам и определять, кому они принадлежат. Со временем Мораву достаточно было лишь легкого дуновения ветерка, чтобы узнать, чья одежда лежит на пригорке в некотором отдалении…

Морав едва не подпрыгивал на месте по причине огромного возбуждения. Его почему-то поставили в конец очереди, и он изнывал от нетерпения. Некоторые юноши – из семей, что побогаче, – получали мечи, а те, кто победнее, – боевые топоры. Ритуал несколько затянулся, и на капище опустился тихий летний вечер. В краду подбросили поленьев, и огонь поднялся высоко, ярко осветив место священного действа.

Иногда ему на ум приходило встреча с лесавкой, и он невольно вздрагивал. Что это было? Какое-то грозное предупреждение, посланное богами, или некая милость, доверие, высказанное к нему лесными духами? Ведь лесавок никто не видел с давних пор. В старые времена их было гораздо больше, и русы иногда встречали их в своих охотничьих угодьях.

Кроме желудей и сладких корешков лесавки не прочь были полакомиться еще и мясом. Нередко случалось, что они утаскивали добычу из ловчих петель и сетей. Лесавки мужского рода назывались лесовичками. Скорее всего, Морав встретился именно с лесовичком. Для ублажения лесавок, дабы они не воровали дичь из ловушек, охотники оставляли в лесу сладкие коврижки и мясные обрезки. Об этом Мораву рассказал Рогволд.

Но с некоторого времени лесавки затаились, будто предчувствуя недоброе. Волхвы и старейшины в один голос говорили, что виною тому новая вера, которая пришла к племенам, проживающим на берегах Варяжского моря, с Востока.

– Эй, ты уснул? – Сияющий Сокол, который получил новенький меч, легонько подтолкнул Морава. – Пришел твой черед…

Морав подошел к пылающей краде на деревянных, негнущихся ногах и встретил подбадривающий взгляд Рогволда. Волхв держал в руках ножны с вложенным в них мечом. Мораву одного взгляда на оружие хватило, дабы определить, что такого меча ему еще не доводилось видеть. Даже у вождя Яролада ножны были поплоше, не говоря уже о «яблоке» рукояти, на которой сверкал, словно кровавый глаз, большой красный камень.

Оружие явно было заморским, о чем свидетельствовала оковка ножен: на медном устье неведомый мастер вычеканил крылатых львов, а наконечник выполнил в виде волчьей пасти, заглатывающей ножны. Их изготовили из черного дерева и покрыли лаком, который местами несколько пообтерся. Видимо, оружие не раз побывало в сражениях. На перевязь пошла прочная бычья кожа – толстая, но очень мягкая, с вытисненными на ней рунами.

– Прими этот меч, сын мой! – торжественно провозгласил Рогволд и надел на Морава перевязь с мечом. – Ты достойно выдержал испытание.

Морав, едва сдерживая бурное ликование, выхватил меч из ножен, поднял его высоко над головой и взялся руками за оба конца.

– Гой! Гой! – Боевой клич русов взметнулся к небу.

– Именем Света, именем Рода, именем силы его! – Рогволд начал творить молитву. – Перун насылает благость на призывавших ее. Силу и славу, твердость и ярость, даждь нам Перун в бою. Громом явленный, будь вдохновенным, волю яви свою. Именем Сварога воину силу даждь. Сыну и брату, другу и вою, волю свою яви. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди! Гой!

– Гой! – проревели русы.

И в этот момент раздался раскат грома. В предвечерней тишине он зазвучал особенно мощно и гулко. Все мигом притихли и обратили взоры на запад. Оттуда надвигалась гроза. Молнии кромсали черные тучи, и небо над лесом озаряли яркие всполохи.

«Перун подал знак… Что он означает?» – озабоченно думали одни волхвы. «Не к добру все это…» – мрачно вздыхали другие. «Быть сечи великой…» – сделали вывод опытные вои. Только Морав, по-прежнему держа над головой светлую стальную полоску клинка, глядел в бескрайний небесный простор, на котором начали появляться первые звезды, и чувствовал необычайную радость и прилив богатырских сил.