Хорт – сын викинга

Глава 14 Похороны вождя

Вождь Яролад умер. Упокоился он со спокойной душой и надеждой, что племя будет процветать, а твердь выдержит натиск любых врагов. Это печальное событие произошло на пятый день после победы русов. Он успел пообщаться с Рёриком и поблагодарить его за оказанную помощь, но главное – для Морава – Яролад с согласия волхвов и старейшин закрепил за юношей титул стирэсмана[89].

Теперь Морав-Хорт имел законное право владеть боевым драккаром, а также содержать личный скипрейд (это понятие означало не только кормчего корабля, но и военачальника, командующего дружиной из сорока человек). Конечно, этот высокий титул не был наследственным и присваивался только за собственные заслуги и преданность своему народу, но для Морава и этого было вполне достаточно. Он словно обрел крылья, став вровень с другими военачальниками русов.

Основная часть орды была уничтожена, много корсов попало в плен, и лишь единицы добрались до своей Куронии, потому что на них охотились в лесах, как на диких зверей, возвратившиеся из походов и купеческих поездок дружинники городища. Они подоспели, что называется, на разбор шапок, к вечеру, когда защитники тверди и отряд Рёрика добивал основное ядро ватаги корсов – панцирников, которые стояли насмерть. Уж в чем-чем, а в мужестве лучшим воинам Куронии отказать было нельзя.

О Мораве уже начали складывать сказания, где было больше выдумки, нежели правды. Теперь ни для кого не являлось секретом, что он хоробрый, и многие догадывались, в каких местах он скитался три года. Звание хороброго считалось более высоким, нежели витязь, хотя бы потому, что вторых среди русов было немало, а вот первых – единицы.

Защитники тверди убедились в том, что Морав-Хорт и впрямь хоробрый, наблюдая за тем, что он творил на поле боя. И если поначалу все его приветствовали как героя, то спустя несколько дней начали смотреть на молодого воина со страхом, смешанным с обожанием. Морав-Хорт одновременно был и надёжой тверди, и страшилищем, о котором лучше говорить шепотом, притом в домашнем кругу, чтобы не навлечь на себя темные силы.

Однако никто не знал, чего стоил Мораву его подвиг. Вернувшись в жилище волхва, он упал без чувств и лежал как мертвый. Сказалось огромное напряжение всех сил – как физических, так и душевных. Долго находиться между Явью и Навью невозможно, тем более – впервые. А Морав-Хорт выдержал первый свой настоящий бой, который не шел ни в какое сравнение с поединками в тверди волкодлаков.

Рогволд сразу понял, в чем дело, и всю ночь провел, не смыкая глаз, возле постели юноши, отпаивая его бодрящими настоями и отварами, которые приходилось вливать в горло силой, а также творя молитвы и заклинания и обращаясь за помощью к Велесу, покровителю Хорта. Неизвестно, что именно помогло – древняя волшба или милость богов, – но утром юноша поднялся, как обычно, бодрым, но сильно проголодавшимся, будто он не ел два-три дня вовсе. Поэтому Морав буквально сметал со стола все, что ставил волхв.

Рогволд лишь посмеивался, наблюдая, с каким аппетитом он уминает копченый кабаний окорок, вяленую оленину и огромного лакса, запеченного на вертеле. Чтобы приготовить юноше завтрак, достойный победителя, волхв обратился к соседям, потому как его запасы были мизерными, да и ел он в основном разные каши, лесные орехи, грибы, рыбу и постное мясо косули. Зная, для кого предназначались продукты, соседи притащили гору еды и бочонок выдержанной сурицы.

После завтрака Морав немного подремал – оказывается, чересчур сытная еда тоже утомляет, – а проснувшись, попал в оборот к Рогволду. Сначала он отмыл юношу дочиста с помощью мелко просеянной березовой золы и мыльного корня, а затем долго мял его тело, после чего начал умащивать быстро впитывающимся жиром, в который были добавлены соки некоторых растений, добавляющие сил. Когда Морав поднялся со своего ложа, то ему показалось, будто кровь в его жилах забурлила, а от недавней немощи не осталось и следа…

Морав-Хорт вспоминал об этих событиях, скорбно наблюдая за похоронной церемонией вождя Яролада. Это случилось на десятый день после кончины. До церемонии тело Яролада лежало в краде – огненном кругу, где должно было произойти его сожжение, чтобы дух вождя на крыльях Огнебога-Семаргла вознесся в Ирий. Для крады вырыли глубокий, узкий ров, устроили плетеную ограду из тонких стволов лесного орешника, обложили сухим духмяным сеном, опустили в яму тело вождя, предварительно умащенное разными мазями, которые должны были сохранить его от порчи, накрыли ее крышкой и засыпали землей.

Пока тело усопшего Яролад лежало в краде, жители городища собирали деньги и ценности на похороны. Для вождя отдавали последнее – его уважали как отважного воина и мудрого правителя. Собранные средства разделили на три части: треть осталась для семьи, другая треть пошла на одежду, в которой он войдет в Ирий (а она должна быть богатой, под стать его положению), а на остальные деньги закупили все необходимое для приготовления ритуальной сурицы. Она несколько отличалась от обычной, и для тризны по усопшему ее требовалось очень много. В эту сурицу добавляли заморские плоды, благодаря чему она была гораздо хмельнее той, которую пили на пирах.

После этого начали подыскивать девушку, которая согласилась бы стать «женой» вождю, чтобы сопровождать его во время путешествия в далекий Ирий. В древности вместе с усопшим укладывали в краду его законную супругу, но с течением лет этот обычай несколько изменился, и теперь место жены обычно занимала невольница из робичичей. Конечно же, долго искать спутницу вождя в загробный мир не пришлось; для этого «путешествия» выбрали юную красивую невольницу, которую привезли с собой вернувшиеся с торгов купцы.

Девушка не знала, какая судьба ей уготована, поэтому радовалась, что ее одели в красивые одежды, нацепили, куда только можно, дорогие украшения, кормили и поили сытно и не нагружали никакой работой. Невольница была из племени ливов, языка русов она не знала, поэтому никто не мог рассказать девушке, что ей предстоит. К тому же ее опаивали дурманящим напитком, который вызывал безразличие к своей судьбе, беспричинную радость и покорность.

На десятый день к берегу подогнали лучшую лодью, волоком подтащили ее к краде, подняли на специальный помост и установили на подпорки из белого тополя и березы. Волхвы начали читать заупокойные молитвы, сменяя друг друга, и длилось это действо довольно долго. Потом на лодью принесли широкую скамью с подголовком, покрыли ее дорогими тканями и подушками из византийской парчи, достали тело Яролада из ямы, облачили его в новые шаровары, сапоги, рубаху, кафтан парчовый с золотыми пуговицами, надели на голову шапку из меха соболя и посадили на скамью, обложив подушками.

После этого над телом соорудили шатер и начали бросать в лодью хлебцы, лук, орехи, кабаньи окорока, вяленое лосиное мясо, сухую рыбу, а в конце положили туда же небольшой бочонок ритуальной сурицы. Кроме того, зарезали пса, двух лошадей, быка и все это присоединили к продуктам, которые должны были стать жертвой богам. Затем в шатер положили оружие вождя, его панцирь и щит. Ведь такого знатного воина, как Яролад, боги несомненно примут в свою дружину.

После полудня к лодье привели девушку. Она отрубила голову черно-красному петуху и бросила его в лодью. Петух был провозвестником конца мира, когда он должен был своим криком разбудить героев на последний бой. Петух был главной жертвой; он устанавливал связь с загробным миром, чтобы обеспечить воскрешение вождя в Ирии.

По окончании жертвоприношения четверо дружинников сцепили руки в виде мостка, на который встала девушка. Они три раза поднимали ее вверх, и девушка, которая перестала вообще что-либо соображать, не очень связно выкрикивать что-то на своем языке, обращаясь к кому-то невидимому.

– О чем она говорит? – не сдержавшись, спросил Морав у Сокола, который стоял рядом, – он понимал речь девушки, так как в его семье были ливы-робичичи.

– Когда ее подняли первый раз, – шепотом разъяснил Сокол, чтобы не нарушать благоговейную тишину церемонии, – она сообщила, что видит покойных отца и мать. На второй раз она узрела всех умерших родственников и начала звать их по именам. А когда ее подняли в третий раз, то девушка в восторге рассказала, будто видит вождя в саду, сад тот очень красив, зелен и полон цветами, а рядом с Яроладом сидят убеленные сединами мужи и нежные отроки и он зовет ее к себе.

Морав скептически ухмыльнулся: под то зелье, что дали ей выпить, можно было нашептать девушке на ухо все что угодно, и она повторила бы любую ахинею слово в слово. Жрецы, ведающие похоронным обрядом, хорошо знали свое дело…

Затем девушка сняла два дорогих наручных браслета и вручила их старой безобразной карге, одетой во все черное. Это была плата за то, что бабища собственноручно отправит жертву в «зеленый сад» к Яроладу. После этого девушка сняла два толстых ножных кольца из серебра и отдала их двум девушкам, дочерям старой карги, которые прислуживали ей все десять дней.

Когда девушку подняли на корабль, появились шестеро дружинников в полном боевом облачении. Жрецы возвысили голоса, и над берегом (Яролада хоронили на самой верхушке мыса Клюв Ястреба) разнеслись слова заупокойных молитв. Дружинники принесли красивый золоченый кубок, доверху наполненный сурицей, и дали его выпить девушке. После этого она вдруг запела какую-то длинную тоскливую песнь.

– Прощается со своими подругами… – шепнул Сокол.

Когда девушка закончила свои песенные упражнения (все терпеливо ждали, хотя пела она долго; видимо, вспоминала всех подружек поименно), ей снова подали тот же кубок, который опять-таки был наполнен до краев. Девушка уже была пьяна, но она мужественно справилась и со вторым кубком, после чего бестрепетно шагнула под сень шатра, поддерживаемая с обеих сторон дружинниками, потому что ноги повиновались ей плохо.

Едва за нею опустился полог, воины ударили в щиты, забряцали оружием, а жрецы и волхвы дружно грянули молитву-песнь в честь Семаргла, вестника между Явью и Навью, который должен был сопровождать дух Яролада в Ирий. Весь этот шум был поднят лишь по одной причине – чтобы заглушить предсмертные крики жертвы.

Когда все было закончено и люди покинули лодью, под помост набросали сухих, тонко наколотых дубовых дров и облили их горючим священным маслом, а несколько в стороне жрецы зажгли небольшой жертвенник. Огонь в нем был добыт не с помощью огнива, а трением деревяшек.

После окончания этих приготовлений, первым к краде подошел Гардар как ближайший родственник и наследник Яролада. Он взял лучину и зажег ее от жертвенного огня. Гардар был обнажен, если не считать набедренной повязки. Сын вождя подошел к помосту и поджег растопку. Пока огонь разгорался, к краде подходили сначала родственники вождя с зажженными лучинами, затем дружинники и, наконец, все остальные участники похоронной церемонии, пока огонь не набрал такую силу, что близко стоять было невозможно.

Лодья скрылась в языках пламени, и жрецы снова грянули песнь-молитву в честь Семаргла-Огнебога, призывая его отнестись к духу покойного с добротой и участием. Когда от лодьи остались лишь тлеющие уголья и пепел, все принялись за работу. Кто шапками, кто пригоршнями люди начали носить к краде землю и насыпать поверх нее холм. Работа эта длилась почти до вечера, и когда холм вырос до нужного размера, жрецы закопали сверху толстое бревно белого тополя, написав на нем имя Яролада.

Вскоре на месте столба должен будет стоять красный камень с рунами в обрамлении красивого орнамента, который переживет века. Но пока над ним трудили камнерезы – больно прочным оказался кусок скалы, привезенный издали в купеческом струге.

Тризна по усопшему длилась до полуночи. Многие упились до бесчувствия, и их пришлось нести в твердь на руках. Мораву было тревожно: а ну как сейчас нападут варяги или корсы? Пьяные дружинники лыка не вязали, как они будут сражаться? Однако все обошлось.

После полуночи началась гроза, тем не менее дождь на городище так и не пролился. Огромные огненные столбы молний вырастали почти у самого берега, но штормовой ветер лишь швырял редкие капли на лицо Морава, который вышел на стену тверди, чтобы понаблюдать за грозным явлением. Похоже, это забавлялся Перун на пару с Одином. Морав-Хорт ощущал в этой забаве, вызывающей смятение чувств, какое-то предупреждение, только никак не мог понять, кому именно – всем русам или лично ему?…

Глядя, как работает Дымша, юноша отдыхал душой. В длинном крытом сарае, где мастер работал над преображением трофейного драккара, пахло варом, живицей, древесными стружками, пенькой и еще чем-то неуловимо-приятным. Только здесь, в потаенной гавани, где строили и ремонтировали лодьи, юноша был не Хортом, а Моравом, тем босоногим мальчишкой, который частенько прибегал сюда, чтобы понаблюдать, как из бесформенных деревяшек постепенно вырастал стройный корпус грозного боевого корабля.

Дымша перекрасил драккар, и теперь он был не коричневым, а цвета перезревшей лесной малины – темно-красным. Нижнюю часть корабля помощники мастера обработали варом, которым когда-то покрывали скедию, отчего скорость драккара должна была стать еще большей, а парус сшили новый, хотя это и было накладно, но средства у Морава имелись, и он не поскупился. Полосатую тряпку варягов заменило алое полотнище, посредине которого щерилась голова белого волка.

По просьбе Морава рукописец изобразил глаза волка огромными, как оловянные кружки, и когда парус повесили для просушки (его окунули в раствор, предотвращавший выцветание крашеной парусины и изображения), то казалось, что они заглядывали прямо в душу каждому, кто останавливал на нем взгляд. В общем, картина была не для слабонервных.

Изображение головы белого волка на парусе поддержал весь скипрейд Морава, где в большинстве была его «волчья дружина». Набрать команду ему не составило особого труда; многие просились под его руку, так как все знали, что с хоробрым не страшны никакие передряги и что тем, кому покровительствует Велес, всегда сопутствует удача. Поэтому в скипрейде были в основном молодые, но уже побывавшие в сражениях дружинники и выносливые, видавшие виды гребцы-мангеры.

Дымша трудился над носовой фигурой. Прежде на драккаре (что удивительно, поскольку корабль по всем своим качествам был просто великолепен) стояло грубо сработанное изображение дракона, который больше был похож на разъяренного дикого кабана. Морав решил сменить его на крылатого аспида. И теперь Дымша, закончив резку фигуры, покрывал ее золотой краской.

Юноша слышал от бывалых людей, что позолоченные фигуры стоят на кораблях ромеев, а поскольку у него были тайные замыслы, о которых он не распространялся, то и нос его драккара должен был им соответствовать. Изваяние аспида было съемным: когда русы или викинги приставали к берегу и вытаскивали корабль на сушу, носовая фигура снималась, дабы не прогневить местных богов.

Для бо́льшего впечатления Морав-Хорт попросил Дымшу вставить в глазницы аспида два больших алатыря, найденные им еще в детстве. Это были странные камни – внутри их время от времени зажигался огонек, и его блеск тревожил души и навевал страх. Даже Рогволд не знал, что за разновидность «солнечного камня» добыл Морав, да и вообще, алатырь ли это? Поэтому было решено их не продавать, и они хранились в тайнике.

– …Любой корабль должен иметь название, – балагурил Дымша.

С видимым удовольствием он покрывал позолоту лаком, который делал из алатырь-камня. Процесс его приготовления был большим секретом мастера и длился очень долго. Конечно же, любознательный Морав имел возможность наблюдать за варкой лака – Дымша не таился перед юношей, считая, что тот мало смылит в его манипуляциях, хотя это было совсем не так: благодаря Рогволду Морав умел готовить такие сложные снадобья, что куда там процессу изготовления лака, отличавшемуся простотой. Конечно, для человека посвященного.

Алатырь-камень нужно было расплавить в чашке с мелкими дырочками в донце. Дымша устанавливал ее на ножках внутри горшка, на дно которого наливалась вода. Чашку мастер накрывал оловянным колпаком с таким расчетом, чтобы он помещался в емкость с водой, при этом его края погружались в воду, дабы исключить доступ воздуха к плавящемуся алатырь-камню. Горшок ставили на огонь, который должен был гореть не очень сильно, в меру, и ее мог определить только Дымша. Он наблюдал за огнем, как кот за мышиной норкой.

При нагревании из камня шли испарения, растворяющиеся в воде, а затем он начинал плавиться, протекать через дырочки в дне чашки и капать в воду, при этом сразу остывая. Другие мастера тоже умели извлекать лак из алатыря, но они варили его в открытом котле, и лак получался у них темного цвета. А тот, что делал Дымша, был прозрачный, с легкой желтизной. И все потому, как сообразил Морав, что мастер своим хитрым приспособлением предотвращал его перегрев.

– К примеру, возьмем конунга викингов Олава Трюггвасона, – продолжал Дымша. – Драккар у него был просто потрясающий воображение – восемьдесят локтей в длину! Сколько мангеров можно разместить на такой махине? А воинов? То-то же. Драккар летел на веслах как ветер. Не говоря уже про парус. Потому и назвали его «Большой Змей». Конунг Олав (его прозвали Кракабен – Воронья Кость) ходил на нем под стены Люндерса[90] и пограбил там всласть. Все его морские походы были удачными. Однажды он попал в страшный шторм у земли вендов, где ему пришлось остаться на зиму. Но даже это происшествие, которое едва не закончилось бедой, благодаря «Большому Змею» пошло ему на пользу – Олав женился на дочери конунга вендов Бурислава, которую звали Гейра. После этого Олав Трюггвасон воевал в Скании и на Готланде и захватил большую добычу.

– Однако же конунг Олав все равно погиб, притом безвременно, – возразил ему Морав.

– Все мы смертны. Да, он погиб, но как герой, в битве у Свольдера. Его предал ярл йомсвикингов[91] Сигвальд Струт-Харальдссон. Увы, от предательства трудно уберечься. Поэтому всегда имей глаза на затылке, чтобы не получить нож в спину. Но говорят, что мертвым Олава никто не видел, а это значит, что Один забрал его в Вальхаллу.

– Я, конечно, понимаю, что кораблю нужно наименование, но пока не могу придумать, – отвечал Морав.

– Название появится само собой, когда ты вернешься из своего первого похода, – рассудительно молвил Дымша. – Это как тайное имя человека, которое определяют только боги.

Тут Морав вспомнил, что он Хорт, и невольно нахмурился. Юноша до сих пор не мог определиться, хорошо, что он волкодлак-оборотень, или плохо. Даже его друзья из «волчьей дружины» относились к нему весьма предупредительно, словно чего-то опасались.

Какое-то время оба молчали – мастер добавлял последние штрихи в лакировке, стараясь не оставить и пятнышка, не покрытого алатырь-лаком, а Морав озадаченно морщил лоб, пытался вспомнить, кто такие йомсвикинги. В конце концов он решил, что эта задача ему не под силу и надо расспросить Дымшу, что они собой представляют. На память Морав никогда не жаловался, но, оказывается, еще есть некие тайны в Варяжском море, о которых он не имеет понятия.

– Хех… хех… – хихикнул мастер, услышав вопрос Морава. – Лучше бы тебе не знать, кто эти разбойники. Тем более – никогда с ними не встречаться в открытом море. Супротив них даже варяги-норги что дети малые.

– Я уже их боюсь, – не без иронии ответил Морав-Хорт.

– Молодо-зелено… – Дымша с осуждением покачал головой. – Говорю тебе, предупреждаю, как родного сына, – держись от йомсвикингов подальше.

– Почему? Неужели они страшнее ульфхеднаров или берсерков?

– А есть между ними, есть… и эти самые… кгм! – Тут Дымша спохватился и бросил виноватый взгляд на Морава.

Конечно же, он знал, что юноша – волк-оборотень, к тому же хоробрый. Морав сделал вид, что не понял, почему запнулся старый мастер, и с невинным видом предложил ему чашу доброй сурицы – промочить якобы пересохшее горло. Утром, перед тем, как направиться в гавань к Дымше, Морав не забыл положить в сумку небольшой кувшинчик с напитком.

Он знал, что мастер большой любитель этого хмельного напитка. Покойный вождь племени Яролад в свое время строго-настрого предупредил заказчиков лодий под страхом серьезной кары, чтобы они не угощали его ни пивом, ни сурицей, потому как после третьей чаши Дымша бросал работу и превращался в баятеля, который мог любого заболтать до смерти. На подпитии он мог говорить с утра и до вечера, с короткими перерывами на возлияния.

– Твердь этих разбойников называется Йомсборг, – продолжил Дымша, с видимым удовольствием похлопав себя по тощему животу, в котором свободно мог вместиться бочонок сурицы. – Где она находится, никто толком не знает. Говорят, что в устье Одры[92], но проверить это никто из конунгов пока не решился. За исключением ярла норгов Хакона, который в морском сражении сумел победить йомсвикингов, но все равно найти Йомсборг не смог. А может, побоялся. Ну-ка, сунься в это осиное гнездо, ткни в него пальцем. Отгрызут руку по самый локоть.

– Неужто никому не удалось побывать в Йомсборге? – удивился Морав. – Что-то не верится… А купцы, это ведь такие проныры, куда угодно заберутся.

– Вот тут ты прав. Был один такой человечек. Он пытался вступить в братство йомсвикингов, да только кишка у него оказалась тонка. Но об этом позже. А пока слушай, какие порядки заведены в Йомсборге. Чтобы стать разбойником, надо быть не моложе восемнадцати и не старше пятидесяти лет. Правда, однажды было исключение, когда двенадцатилетний мальчик по имени Вагн Окессон победил в схватке самого ярла Сигвальда Струт-Харальдссона. Представляешь?

– С трудом, – признался Морав. – Похоже на вымысел.

– Как бы не так! В битве при Хьёрунгаваге между ярлом норгов Хладиром и флотом данов, которым помогало братство из Йомсборга, и тот и другой командовали йомсвикингами. Это факт.

– Видать, у Вагна Окессона были какие-то выдающиеся способности…

– Может быть, не исключено… – Тут Дымша бросил выразительный взгляд на Морава-Хорта и быстро отвел глаза в сторону. – Хех… В этом мире чего только не бывает. Взять хотя бы тот же Йомсборг. Представь себе, там запрещаются всякие ссоры между йомсвикингами и даже грубое обращение друг к другу может закончиться изгнанием. На хмельном пиру викингов – и без доброй драки! Такого просто не должно быть. А оно есть.

– Пиры в тверди тоже проходят мирно…

– Так это у нас. Дальше – еще чудеснее. Йомсвикингам запрещается отлучаться с тверди более чем на три дня, притом с согласия братства. Женщины и дети в Йомсборг не допускаются, мало того, йомсвикинги даже в плен их не берут. Говорят, будто у некоторых есть жены и подружки вне тверди, но про это точно неизвестно. А плесни еще чуток… – Дымша подставил чашу.

Морав исполнил его просьбу; Дымша выпил и продолжил свой рассказ:

– Каждый йомсвикинг обязан защищать собратьев, не жалея живота своего, а в случае смерти товарища или нанесенной ему большой обиды должен отомстить за него. Все трофеи делятся между йомсвикингами поровну. В их общине считается преступлением не передать захваченную в бою добычу в распоряжение ярла, который занимается дележкой награбленного. Прослыть трусом или бежать перед лицом равного или уступавшего по численности врага считается у йомсвикингов большим бесчестьем, хотя отступление перед превосходившими силами противника не считается позором.

– Еще бы… – Морав иронично хмыкнул. – Уверен, что после доброго пинка под зад побегут эти йомсвикинги так, что только пятки будут сверкать. Русам ли об этом не знать…

– Ну, предположим, нашим воям еще не доводилось встречаться с йомсвикингами. А так, да, случалось. Бивали мы викингов, и не раз… Так вот, подхожу к главному. Для вступления в братство любой викинг обязан свершить подвиг. То есть согласиться на хольмганг[93] с одним из йомсвикингов. Вот тут-то наш человечек и дал маху; вернее – стрекача. Ему предложили сражаться с Торкеллем Длинным. А у того ручищи ниже колен и сам как сосна. Здоровый бык. С ним бодаться все равно что со скалой. Хольмганг должен был начаться на следующий день, но наш незадачливый соискатель почетного звания йомсвикинга не стал дожидаться печального конца и ночью сбежал из Йомсбурга. Ясное дело, после такого позора этот никчемный муж не мог оставаться в землях данов, откуда был родом, поэтому ему пришлось перебраться в Хольмгард, где его взяли в услужение к какому-то купчине. Вот он и порассказал много чего про йомсвикингов, а наши купцы подслушали. Драться ему было слабό, а ежели трепаться попусту, так это запросто. Язык у него был что помело. Народ наш добрый, всех привечает. Даже таких никчемных людишек. А надо ли?

Вопрос Дымши повис в воздухе; Морав не ответил, углубившись в свои мысли. Мастер с сожалением потряс кувшинчик, из которого вылилось всего несколько капель, и занялся работой. Над гаванью висела легкая дымка, предвестница дождя. Запахи цветущего разнотравья усилились и кружили голову.

Морава почему-то сильно задел рассказ Дымши. Ему вдруг захотелось заняться мыслевидением, чтобы посмотреть с высоты на таинственный Йомсборг, но он понимал, что это невозможно: твердь йомсвикингов находилась слишком далеко. Да и пугать своим видом доброго старика не стоило – во время мыслевидения наружность Морава-Хорта сильно менялась. Он становился бледным как мертвец, и временами его начинало трясти, словно и впрямь та неизвестная птица, зрением которой он, видимо, пользовался, попадала в воздушную круговерть.