Хозяйка разорившейся таверны. Путь к счастью

Глава 6. «Золотой трюфель»

Ночной странный посетитель уехал поутру так рано, что я еще спала и не простилась с ним.

Бибби накормила его завтраком и заработала несколько монет за свои услуги. Меня он не потревожил и даже не спросил обо мне.

Думаю, это было и к лучшему.

Негоже нам было видеться еще, если нас тянуло друг к другу с такой странной силой. Ни к чему хорошему это влечение все равно не привело бы.

И хоть на сердце у меня было тяжело, словно я увидела золотой луч счастья и позволила ему погаснуть, я понимала, что поступила верно, не позволив страсти затуманить мне разум.

Потому что после страсти расставаться было бы еще больнее… Почти невозможно.

Одно грело душу: заработанные деньги. Их действительно было много. Невероятно много.

Теперь можно было и о себе подумать, а не только о щеках Бибби.

Портниха справилась с заказом быстро, и теперь моя прислуга щеголяла в веселых зеленых платьях. Бибби в коротком и пышном, с тугим корсажем, а Ханна в широкой зеленой юбке. Себе я купила новый наряд, красивый, но строгий. Негоже мне теперь выряжаться в откровенные платья, подогревать россказни Грегори о моей доступности.

Попробуй, подступись теперь ко мне!

Подумав, я и стек купила, из тех, которыми знатные господа погоняют лошадей. При известной сноровке я могла им отбиться от любого, кто посягнет на мою честь, и при этом не уронить лица, не прослыть скандальной базарной торговкой.

Но вернее стека меня хранила память о незнакомце, который так глубоко запал мне в душу.

Его образ, прекрасный и строгий, всплывал тотчас, стоило хоть какому мужчине подойти ко мне и заговорить. Ах, никто с ним не мог сравниться! И я, тайкой вздыхая, думала, что встреть я его раньше, на Грегори не позарилась бы. И даже не взглянула.

Вероятно, с честью все ж пришлось бы распрощаться; но он не стал бы тянуть из меня деньги, потому что подарки Мари для него — это просто сущие гроши. Так что все кончилось бы более чем благополучно…

На вырученные в ту ночь за трюфеля деньги я прикупила не только себе новой одежды, но и заказала вывеску у краснодеревщика.

На широкой дубовой доске, обожженной горелкой, чтоб подчеркнуть красоту древесных узоров и придать солидности, он искусно вырезал название моей таверны.

Признаться, я долго ломала голову над тем, как ее назвать. Раньше она звалась просто — «у Мари». Но что это за название для хорошего доходного места? Да и само мое имя теперь было связано с некрасивой историей и со скандалом.

Нет, определенно, надо было назваться как-то иначе.

Поэтому, прикинув так и этак, я выдумала новое название — «Золотой трюфель». И под ровными вычерненными буквами, что в дереве вырезал мастер, был изображен крепкий и красивый гриб.

Вывеска удалась на славу и над входом смотрелась очень красиво и солидно.

И название — «у трюфеля», «в трюфелях», — прижилось очень быстро, буквально в три дня.

Вместо побитой Грегори старой посуды я накупила блестящих новеньких порционных горшков с коричневыми крышками, ну, чисто боровички. В них удобно было запекать мясо с овощами и подавать вместо тарелок.

На столы купила новые льняные скатерти, шторы на окна.

Странная прихоть; но мне хотелось, чтобы мой дом, моя таверна была уютной и красивой. Я хотела смотреть на дело рук своих и радоваться. И люди, которые приходят ко мне, тоже должны были радоваться.

Для гостей я накупила хорошего мяса, отборной свинины у мясника. Старый Ганс снова с охотой (и за умеренную плату, конечно), привез мне купленное мясо. И в таверне аппетитно запахло наваристой жирной похлебкой и печеной на углях свининой, вымоченной в уксусе и маринованной с луком.

Посетители потихоньку потянулись к нам. Особенно людно было вечером, когда я запекала на шпажках маринованную свинину, и жир шипел на рдеющих углях, а от аромата слюнки текли.

Кто знает, заслуга ли это Ганса, который регулярно столовался у нас и всем рассказывал, как хорошо я научилась готовить, или налившиеся румянцем щечки красотки Бибби, которая от регулярного питания похорошела и округлилась. Да только теперь таверна была полна желающими попробовать похлебки с той самой чудо-репой, которая придает сил и так вкусна, как описывал Ганс.

Все-таки, мои навыки шеф-повара тоже очень пригодились. Знакомые всем продукты я умела приготовить так, что посетители уписывали их за обе щеки и только головой мотали от удовольствия да нахваливали.

Старая Ханна, с прибранными волосами, умытая и опрятно одетая, в новом, хрустящем крахмальном фартуке, пекла вкуснейшие блины с золотистым шкворчащим маслом. В них мы заворачивали по ложке грибной икры из подосиновиков, с морковью и чесноком, и блины наши пользовались спросом.

Бибби, смеясь и флиртуя, разносила холодные кружки со свежим пивом, целые подносы с жареным мясом и вареным картофелем.

Зеленое платье ей шло невероятно. Заморыш и тихая, как тень, Бибби превратилась в отчаянную кокетку, которой отвешивали весьма сочные комплименты все постояльцы.

— Смотри, не повторяй моих ошибок, — предостерегла я ее, увидев, какими голодными взглядами провожают девушку наши гости. — Надо бы с этого дня насобирать тебе сундучок с приданым. И денег поднакопить, чтоб отдать тебя замуж поудачнее. И выбирать ты будешь сама, а не как я — кто поманил, за тем и пошла.

Бибби от удовольствия даже покраснела и согласно кивнула.

В ее огромных глазищах я прочла уверенную гордость. Глядя, как наше заведение снова входит в моду, Бибби обрела душевное спокойствие и уже не напоминала забитого, запуганного зверька. Да, она не совершит моей ошибки; она действительно подойдет к выбору спутника жизни придирчиво.

И это правильно!

Картофель, как я и предполагала, всем пришелся по вкусу. Он действительно ведь очень сытный, питательный, а продавали мы его недорого. Вареный, жареный. Да еще с маслицем, присыпанный зеленью!

Мои вложения в землю окупились очень быстро. Пять золотых, огромные деньги для полунищей хозяйки разорившейся таверны, теперь для меня не казались такой уж астрономической суммой. Все еще большой, но не огромной. А наших запасов чудо-клубней достаточно было, чтоб безбедно жить всю зиму.

Как и пророчествовал Ганс, полностью выкопать картошку удалось лишь через неделю. Ею был завален весь подвал, и старая Ханна, поднимаясь рано с утра, шла и чистила ее целыми мешками, чтоб хватило на целый день на толпу пирующих.

Очистки выбрасывать было жаль, и к радости Ханны я купила пару свиней. Старуха, как оказалось, очень уж любила животину, и надеялась, что подросшие поросята начнут плодиться. Ганс поправил нам свинарник, накрыл крышу, привез соломы побольше, чтоб свиньям было тепло зимовать. Очисток в таверне оставалось много, и овощных, и мясных. Ханна на заднем дворе, на сложенном из камней очаге, в огромном чане варила картофельную кожуру с капустными листами и зерном, и до отвала кормила своих новых питомцев.

— Даст бог, и мясо нам не придется покупать, — говорила она, почесывая щетинистые загривки хрюкающих поросят.

В общем, мы обустраивались как могли.

С Бибби мы отобрали несколько мешков на семена, просушили как следует, и засыпали до весны в сетчатые, сплетенные из крепких нитей мешки.

Осталось еще одно дельце.

Трюфеля.

Очень уж я хотела их отвезти в столицу и продать там подороже. А если повезет, то наладить сбыт. Поставлять грибы на кухни знатных господ.

А что? У меня все для этого было. Я хороша собой, опрятно и со вкусом одета, обходительна и мила. У девушки моей внешности грибы возьмут с охотой. Только б найти покупателя и не дать себя облапошить и ограбить в пути…

О Грегори я и думать забыла. Он больше не являлся мне в кошмарах по ночам, я не слышала его издевательский смех, позабыла угрозы и притязания. Мысли мои успокоились и текли плавно, все направленные в одно только русло: в процветание моего дела. Я собиралась стать одной из самых зажиточных и уважаемых горожанок, и пока мне удавалось небольшими шажками подойти ближе к этой мечте.

Но однажды Грегори, мой несмываемый позор, моя горечь стыда, снова явился в мою таверну. Вероятно, слухи о моих успехах долетели до его ушей, и он лично хотел убедиться, насколько это правда.

***

Я даже не сразу его увидела, а увидев — не сразу узнала. То ли насущные дела настолько вытеснили его образ из моей памяти, то ли он настолько потускнел в сравнении с тем, с другим мужчиной, о котором я отваживалась думать тайком. Или же просто научился быть незаметным от насмешек тех людей, перед которыми ранее он хвастался тем, как ловко облапошил меня.

Но, так или иначе, а выглядел он не блестяще.

Я лишь усмехнулась, оценивая его порядком потрепанный вид.

Его некогда нарядная одежда была порядком поношена, затерта и пыльна, словно ему приходилось носить ее каждый день, не меняя. Ткани потускнели, лишились былой яркости, и Грегори стал каким-то серым, незаметным, невзрачным.

Физиономия у него тоже как-то странно посерела, вытянулась, словно долгое время ему приходилось довольствоваться постной пищей. А вкусные куски будто б проносили мимо его носа, даже не позволяя толком понюхать.

Даже Бибби, едва начавшая поправляться, в сравнении с Грегори теперь смотрелась более сытой, румяной и довольной.

Кажется, мое упрямство, мое нежелание продать ему по дешевке свою таверну сыграло с ним весьма злую шутку. Свадьба его расстроилась; да еще и местные девушки начали обходить его стороной из-за его хвастовства. Думая, что поймал удачу за хвост, Грегори совсем не думал о том, что болтает его язык, а потому смаковал все подробности того, как обманывал меня, выманивая подарки и деньги.

И о том, как поступил со мной потом, тоже, конечно, разболтал.

— Ух, и верещала она подо мной! — хвалился он, описывая все те мерзости, что вытворял той страшной ночью.

Он думал, что выгодная женитьба уже у него в кармане. И вдруг остался не у дел! Ему дали от ворот поворот, и он остался один. А после его грязных откровений, конечно, какая девушка отважится или просто пожелает иметь с ним дело?

Да и отцам потенциальных невест такое родство не очень-то нравилось. Лоботряс без особых талантов, без ремесла и без источника доходов кроме мошенничества, кому он был нужен, этот гадкий альфонс Грегори?

Дурачок, он правда думал, что подобные рассказы его красят?

Нет, наверное, если б он все не потерял, для кого-то он и оставался бы героем. Но выгодный брак его расстроился, а деньги, выманенные у меня, он спустил. Слишком уж любил жить на широкую ногу и сорить деньгами. Проигрывал в карты, пропивал, спускал на девиц.

Мамаша его, старая склочница, вероятно, тоже не стала содержать сынка-лоботряса.

Вот он и остался не у дел. Никому ненужным.

Как мухомор. Яркий, нарядный, но ядовитый. Годится только на то, чтоб ему пинком шляпу снесли…

— Добрый вечер, Мари, — произнес он смирно, тиская бледными грязноватыми пальцами поля мокрой шляпы. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?

— Не правда, — отрезала я, нахмурив брови и машинально нащупывая свой стек. Я вешала его на пояс, на тонком черном шнурке, и его почти не было видно в складках платья. До сих пор у меня не было повода пустить его в ход. Неужто сегодня случай представится? — Гроза за окном. Чего тебе нужно? Говори скорее и проваливай, не отнимай моего времени!

Грегори шумно сглотнул, обвел взглядом зал таверны, наполненный мягким золотым, праздничным светом, и произнес, все так же смирно, уважительно и мягко:

— А здорово ты все тут обустроила. Стало лучше, чем было, ей-богу!

Я усмехнулась, а Грегори, ободренный моей улыбкой, оживился и продолжил:

— Надо ж, какая ты, оказывается, хорошая хозяйка! Не разглядел сразу, признаю. Чистота тут какая, и уют! А пахнет как вкусно! Держу пари, ты не готовила таких блюд… раньше. О свиных ребрышках в чесночной подливке в городе легенды ходят. Только и говорят, как это вкусно!

И он гулко сглотнул слюну.

По всему было видно, что он голоден, что продрог и устал. Но что-то в моем сердце не было ни капли жалости.

— Стол для нуждающихся там, — я кивнула на темноватый, но теплый угол в глубине зала, рядом с теплой стеной, к которой примыкала печь. — Тебе там дадут похлебку и кусок хлеба, там можно обсушиться и обогреться, если хочешь.

С некоторых пор я подкармливала бедняков, из числа тех, кто не мог оплатить ужин. Картошка, которую начистила Ханна с утра, и которая не пошла в дело, которой оказалось слишком много, не могла бесконечно долго лежать в воде.

Вечером она отваривалась и подавалась беднякам вместе с чашкой бульона. Не бог весть что, но им и это было в радость…

А за этот нехитрый ужин, чтоб и впредь иметь возможность его получить, я просила у них какой-нибудь посильной помощи. Принести хвороста, скажем, или же постирать испачканные скатерти, постельное белье.

С притоком посетителей в таверну и работы стало намного больше. Мы втроем уже не справлялись, и я уже подумывала о том, что пора б нанять и поварят, и слуг. Вот и высматривала кого пошустрее и неленивого среди тех, кто нуждается в работе.

Мое замечание насчет стола для нищих, конечно, было более чем грубым и оскорбительным для Грегори. В любой другой день он сорвался бы на визг, побагровел бы от злобы и заорал, брызгая слюной.

Но не сегодня.

Сегодня он был смирный, ну, что кастрированный жеребчик, и что-то мне подсказывало, что он проглотит и не такое оскорбление.

Я-то выплыла, выкрутилась. А вот от него многие отвернулись, и невеста отказалась. Спесь с него сбили, и он, серый, потухший, потасканный и смирный, теперь и слова поперек мне вякнуть не посмел.

— Ты, Мари, молодец. Правда — молодец. Я просто восхищаюсь тобой, — проговори он, вытягиваясь в струнку и тяня шею, как голодный гусь. По-моему, он даже задницу напрягал, изо всех сил стараясь выглядеть искренним и по-настоящему восхищенным.

Похвальное рвение!

— Неужели? — холодно произнесла я. В его уважительные слова почему-то не верилось ни на грош.

Это еще больше ободрило Грегори. Видно, он думал, что я и говорить-то с ним не стану. Да, если честно, и не стоило б. Но так хотелось подольше посмотреть, как он будет пресмыкаться.

В его глазах, голодных и каких-то удивительно испуганных, изумленных, зажглась надежда.

Нет, серьезно? Он что, подумал, что похвалит меня, скажет пару приятных, льстивых фраз, и я растаю и прощу его?

И более того — приму обратно?

Он ведь на это рассчитывал, не так ли?

— Правда, — сказал он с такой теплотой, что у меня глаза на лоб полезли. Что?! Небось, неделю у зеркала репетировал? — Я ничуть не преувеличиваю. В моих глазах, Мари, ты просто невероятно выросла и поднялась над собой!

Да что ты говоришь! Только я не вижу тут человека, которого волновало бы твое мнение обо мне!

— Я был такой идиот, — о, а вот мы и подошли к гвоздю программы сегодняшнего вечера! — Я думал, ты пустышка. Думал, ты просто хорошенькая мордашка, легкомысленная и неразборчивая девица, не более.

Так, начал с изобличающих откровений. Чтоб показать, как он честен, и доказать мне свою искренность.

Я приняла заинтересованный вид, изо всех сил старясь не расхохотаться ему в лицо.

— А ты показала себя с самой неожиданной стороны, — продолжал Грегори, ободренный моим молчанием. — Вот о такой женщине — умной, сильной, хорошей хозяйке, — мечтает любой мужчина в нашем городе!

— Да что ты, — ахнула я притворно, прикрыв рот ладошкой и сделав доверчиво-круглые глаза.

Грегори с жаром закивал.

— Да, да! — ответил он. — Моя мать, узнав, что я порвал с тобой, очень бранилась, — тут Грегори повесил голову и притворно грустно вздохнул. — И даже грозилась выставить меня из дому! Вот так она расстроилась. Сказала, что я упустил выгодную партию, а она могла бы обрести почтительную и трудолюбивую дочь в твоем лице! Но я лишил ее этой мечты!

«Да неужели? А не эта ли достопочтимая дама говорила, что я тебе не ровня? Что-то у нее провалы в памяти начались, коль она это так скоро забыла!»

Грегори слегка потужился, и на его лживые глазки навернулись две скупых слезинки. Крокодил ты брехливый…

— Не может быть!

— Еще как может. Она заявила, что ты просто клад, а не невестка. Где еще найдешь ту, что сама может содержать семью?

«Ага, ищите дуру, кормить ваше паразитирующее семейство!» — недобро подумала я.

— Мари, — меж тем полным светлого вдохновения голосом произнес он. — Я виноват перед тобой. Я долго думал… я так ругал себя! Я даже расстался с той девушкой. Не смог с ней оставаться. Ты можешь мне не верить, но когда я увидел тебя… твой огонь в глазах, твою смелось и решимость, я пропал! Да, я в тот день ругал тебя, но это потому, что слов не мог подобрать нужных и правильных. Ты была такая… такая!.. Я забыть не мог твою силу, твою красоту, твое достоинство, когда ты нас выставила. Мысли о тебе с того дня не давали мне покоя. Я не мог ни есть, ни спать. Только о тебе и думал. Переживал. Места себе не находил, страдал, извелся весь. Словом, сейчас, когда я раскаялся, когда я порвал с прошлым, со всеми своими подружками… Я готов стать самым ласковым, самым почтительным мужем. И работать простым поваренком на твоей кухне готов. Или, там, дров нарубить, и что по хозяйству надо… Мари, может нам начать все заново? Как ты думаешь?

***

Ответить я не успела. Просто обалдела от наглости этого скромника!

А пока я молчала, потрясенная его бесхитростной наглостью, в атаку пошла тяжелая артиллерия.

Мамаша этого подлеца, старушка божий одуванчик, вроде, и не старая еще дама, но уже скрюченная, словно ее от злости искорежило.

Ходила она вечно в унылых зеленых цветах, как черепаха Тортилла, в огромной шляпе и с палкой, на которую тяжело опиралась. Глаз ее из-под насупленных седых лохматых бровей видно не было. Нос крючком, длинный, свисал до самых губ. Рот — просто щель на лице. Злая щель.

И висячие, как у бульдога, дряблые морщинистые щеки.

Эта почтенная дама, тряся головой, шустро приблизилась ко мне. Она даже не спросила, помирились ли мы, простила ли я Грегори. Она просто была уверена, что иначе и быть не может!

— Вот и правильно, вот и хорошо, — мерзким голосом проскрипела она, рассматривая и меня, и мою таверну. — Нечего упрямиться, когда хороший человек замуж зовет. Родом ты не вышла, чтоб сильно разборчивой быть! К тому же, порченная… кому ты нужна. А Грегори очень хорошая партия для тебя, замарашки.

— Да неужели! — вскричала я.

Бабка стукнула палкой об пол, скривила и без того кривой, желчный рот.

— Молчи, когда я говорю! — прикрикнула она. Наверное, хотела добавить «дура», но как-то постеснялась. Все ж сватать своего Грегори пришла. — Почтения в тебе ни на грош… Ну, ничего. Я быстро научу тебя вежливо разговаривать со старшими. Тебе это только на пользу пойдет. Уж поверь мне. Будешь почтительна и мила — сразу все позабудут о том, что ты блудила до свадьбы. В нашем семействе все люди почтенные, уважаемые, и ты такой же станешь.

— Да ладно!

— Как выражаешься, — старуха чуть не плюнула мне под ноги, обозленная. — Ну и язык… разве так говорят со старшими?! Ты должна говорить: «Да, мадам! Как прикажете, мадам!». Учить и учить тебя еще, деревенщину неотесанную. Ну, да ладно. Это дело поправимое. Я быстро налажу тебе мозги-то!

И она гадко захихикала, аж кровь стыла в жилах.

Я покосилась на ее палку. Догадываюсь, каким образом она собралась меня учить…

— Грегори моему, — продолжала меж тем бабка, — нужна покорная, тихая и благочестивая жена. Поэтому ты мне за науку должна в ноги поклониться. Берем тебя, подзаборную, в свою семью. Человека из тебя сделаем. Уважаемую женщину! Это, знаешь, дорогого стоит. Уж куда больше, чем твой хлев, — старуха презрительно окинула взглядом таверну. — Управлять тут всем я буду.

— Простите, что?!

— Негоже молодой жене шляться и задницей вилять перед мужиками, — проговорила зло старуха. — Иди на кухню, там твое место. Готовить ты еще можешь, а тут, по залу расхаживать — ни-ни.

Старуха снова огляделась кругом с видом хозяйки, готовой все взять в свой кулак и сжать так, чтоб денежки рекой потекли. В карман.

В ее карман.

— Ну, ничего, — приободрившись, произнесла она, и глазки ее заблестели из-под лохматых бровей. — Я тут наведу порядок. Я тут все переделаю! Чем ты кормишь посетителей? Свининой? Не жирно ли? Расточительство какое! Каши с них было б достаточно! А что за клубни ты подаешь? О них только и говорят. Дорого они стоят? Наверное, придется от них отказаться, это нам не по карману. Нечего деньги транжирить. Горе ты мое… не умеешь распоряжаться имуществом, не берись! Когда переезжать-то к тебе будем? Комната-то подходящая для меня найдется? Имей в виду, я спать где попало не стану! Пожалуй, пока в твою поселюсь. А потом, когда в другой наведешь порядок, да ремонт сделаешь, туда съеду.

— Вон пошла, — очень зло и как можно отчетливее произнесла я. Старуха даже захлебнулась от моего нахальства.

— Что! — выкрикнула она. Но голос ее превратился в какое-то сипение. Глаза на лоб полезли. Она стукнула палкой об пол, как будто напугать меня хотела, но тут же осеклась, обнаружив конец моего стека под своим дряблым подбородком.

— Я сказала, — прорычала я, тыча стеком в ее морщинистую черепашью вытянутую шею, и едва удерживая себя от того, чтоб в пару взмахов разукрасить ее мерзкую наглую рожу алыми полосами, — пошла вон, старая сука! И говнюка своего похотливого забирай к чертовой матери, пока я не велела вам руки и ноги переломать, и не выкинула в сарай к свиньям!

— Да как ты смеешь! — вскипел Грегори, который до сих пор стоял смирно и тихо.

Он сунулся мне под горячую руку, и я не без удовольствия обрушила свой стек на него.

В меня словно бес вселился; Грегори орал от боли, а я хлестала и хлестала, не особо-то заботясь о том, куда попаду.

Наверное, мне стоило б испугаться и собственной смелости, и того, что Грегори может ответить мне, скрутить руки и отнять хлыст. Но он оказался трусом; он предпочел уворачиваться из-под руки озверевшей Мари, а не драться с ней!

А вот старуха была не из робкого десятка.

Ловко тюкнула она меня своей палкой, и я закричала от боли.

От боли и гнева.

И следующий удар пришелся по ее руке, рассекая кожу до крови.

А еще я ловким пинком подшибла ее палку, и старуха, лишившись опоры, рухнула передо мной на колени. И мои гости, мои постояльцы тотчас навалились на эту парочку, крепко ухватили их за руки.

— Я сказала, — тяжело дыша и отходя от приступа ярости, вымолвила я, — оба пошли вон. Вас сюда не звали. Вам тут не рады. Ничего здесь вам не принадлежит и принадлежать не будет!

Мой голос гневно загрохотал среди напряженной тишины, и Грегори злобно рванулся из удерживающих его крепких рук.

— И замуж за тебя, насильника и извращенца, — звонко, чтоб слышали все, выкрикнула я, — я не пойду никогда! Иди, избивай и вымещай свою извращенную злобу на ком-нибудь другом!

— Кто насильник! — орал Грегори, которого толпа мужчин тащила к выходу. — Да ты сама!.. Ты ж согласна была!

— Избивать меня и согласия не давала, — мстительно выдохнула я.

И мои защитники с гневным гулом вышвырнули Грегори прямо в осеннюю слякоть.

Старуху они тоже вытолкали взашей, разве что швырять не стали. Просто наподдали сочного подсрачника, чтоб она бодрее перебежала через порог.

И старуху накрыло стеной серого холодного дождя.

Она обернулась, злобная и страшная в своей злобе.

Из-под раскисшей под дождем шляпы огнем сверкнули ее глаза.

— Ты заплатишь за это, стерва! — прошипела она, и я, не совсем соображая, что делаю, порылась в кармане, и кинула ей под ноги несколько мелких медных монет, вместе с презрительным плевком.

Посетители таверны захохотали, показывая на нее пальцами, а Грегори, позабыв обо всякой гордости, весьма ловко ползал в грязи вокруг своей мамаши на коленях, выбирая медяки из холодных луж.

— Ты заплатишь больше моего! — огрызнулась я, и рывком захлопнула дверь за ними. — А не отпраздновать ли нам это дельце хорошим красным вином? — выкрикнула я, обернувшись к поддержавшим меня людям. — Я угощаю! Первая кружка даром, остальные за плату!

Меня так и трясло от возбуждения и злости.

Гости мои приветствовали мое предложение радостным ревом, и Бибби по моему знаку помчалась в погреб, открыть новый бочонок с вином. А старая Ханна осторожно, незаметно подошла сзади и чуть склонилась к моему плечу.

— Как бы худа не было, госпожа, — прошептала она испуганно. — Как бы не было худа! Дурной глаз у нее, очень дурной. Она крепко запомнит это унижение!

Но что я могла сделать? Смиренно принять предложение Грегори? Подчиниться его мамаше и до конца своих дней им прислуживать? Терпеть тычки, упреки и побои?

Ну уж нет.

Верни все обратно, я не смогла бы поступить иначе.

Я сделала б все точно так же, и не пожалела.