Хроники кладоискателей (СИ)

Глава 17. Омут

Прямо над нами, на краю оврага, стоял человек. Яркое полуденное солнце, находившееся прямо за его спиной, не позволяло быстро рассмотреть деталей, но то, что мы смогли увидеть, повергло нас в панический ужас. Голова его была скрыта под старым оцинкованным ведром. В руках человек держал эмалированный таз, в который, вдруг, принялся нещадно и монотонно колотить огромной палкой. Грохот получался чудовищный! Из-под ведра начали раздаваться жуткие булькающие звуки, похожие на нечто среднее между кашлем туберкулёзника и кваканьем умирающей лягушки. В соседних дворах неистово залаяли собаки, а где-то в лесу протяжно завыли волки. Майские птицы дружно захлопнули клювы, решив перенести свои брачные игры, если не на следующий год, то уж точно на многие километры от проклятого места. Для всей остроты ощущений не хватало, разве что, полной луны, быстро скрывающейся за тяжёлыми чёрными тучами на фоне полуночного неба.

Вовка, после первого удара по тазу, не сдержался и коротко, но очень громко вскрикнул, отпрыгнув назад на добрых два метра! Я дёрнулся, было, бежать, но Вовкин ор совсем уж вогнал меня в ступор, оставив на месте. Мы, молча, стояли с каменными лицами, в ожидании неминуемой гибели, безропотно покоряясь коварной судьбе.

Наступила тишина. Человек перестал колотить по тазу и поднял палку над головой… Точнее, над ведром! Затем из-под него снова раздались звуки, на этот раз разборчивые:

— Басурмане! Ироды!

Дед Прохор ещё что-то кричал, но его уже не было слышно. Вовкин мат был куда более отчётливым и громким. Я же просто упал спиной на землю и, глядя в бездонное голубое небо, благодарил Бога за то, что до сих пор лежу живой и в сухих штанах.

На подмогу прибежала Оля, услышавшая жуткие отзвуки шаманских игрищ своего предка. Она рассыпалась в извинениях за поведение старика, сняла с седой головы ведро и отняла таз. Прямо как у классика: «И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт».

— А ну вылазь! Вылазь, кому говорю! — не унимался дед, разгорячаясь всё сильнее, — Лезуть, куды не просять! Вылазь, паразиты бестолковые!

Мы переглянулись друг с другом, затем посмотрели на Олю, которая изобразила на лице умоляющую гримасу, и нам не осталось ничего, кроме как смиренно выбраться из оврага и вернуться во двор. По дороге она благодарила нас за то, что пошли ей навстречу и прекратили поиски. А дед Прохор так и остался на огороде, присев на край оврага и, казалось, в ближайшее время не собирался оттуда уходить.

Когда обед был готов, и в ароматный домашний борщ упала первая ложка густой сметаны, я, с трудом отвлекаясь от соблазнительного блюда, напомнил о старике:

— А дедушка как же? Он, что, так и будет там сидеть, пока мы тут борщи поглощаем? Может попробовать привести его как-нибудь? — чувствуя долю вины за произошедшее, спросил я.

— Серёж, лучше не трогайте. Пусть успокоится. Да и кушает он мало. Проголодается — придёт.

— Вообще-то, мы это… — замялся Вовка, — Ну, водки ему обещали, чтобы он в нас из пулемёта не стрелял. Может он обиделся, что мы без магарыча в его огород ринулись?

— Не выдумывайте, ребят, ничего не надо. Он скоро спать ляжет, пойдёте дальше копать.

Однако старик, вопреки всем нашим надеждам и Олиным заверениям, казалось, не собирался никуда уходить. Начинало вечереть, и шансы на то, что сегодня удастся продолжить поиски, становились всё меньше. После двух безуспешных попыток уговорить протестующего вернуться в дом, Оля сдалась и дала добро на приобретение огненной воды, а уже через пятнадцать минут мы с Вовкой торопливо вывалились из местного сельпо с двумя литровыми ёмкостями самой дорогой, из имеющейся там, водки.

Когда мы вернулись, на деревню уже спустились сумерки. Из лесу теперь доносились звуки гитары и чьё-то нестройное пение, а запах шашлыков сменился еле уловимым ароматом походного кулеша. По огороду и лежащему за ними зелёному лугу, стелился лёгкий белый туман, создавая впечатление, что дед Прохор сидит посреди огромного водоёма, разливающегося своими краями далеко за горизонт.

Послом от нашей малой археологической группы был назначен ваш покорный слуга. Меня вооружили приобретённым алкоголем, свежими огурцами, варёными яйцами и двумя гранёными стаканами. Благословили и отправили в тернистый путь к вожделенному оврагу, надёжно охраняемому ведроголовым витязем.

— Прохор Матвеевич! — несмело начал я, но сидящий ко мне спиной старик не шелохнулся.

Я подошёл поближе и присел рядом. Глаза того были закрыты, лицо воздето к горизонту. Моё присутствие он упорно продолжал игнорировать. Ноги свисали с обрыва, сухие кисти рук покоились на коленях, а косматая вьющаяся борода смешно торчала вперёд. Медитирует, что ли?

— Прохор Матвеевич! — уже чуть громче повторил я.

Имея горький опыт общения с темпераментным старичком, я ожидал чего угодно, и даже всерьёз готовился увернуться от его клюки, но, к счастью, опасения не оправдались. Он просто открыл глаза и очень тихо сказал:

— Пришёл-таки, барбос. Ну, наливай тады, коли стаканами звенишь.

Дед не шепелявил, говорил отчётливо и спокойно, не меняя позу и даже не поворачивая в мою сторону головы. Я разлил водку в стаканы, один из которых протянул ему, вложив в другую руку огурец. Тот, всё также не оборачиваясь и продолжая всматриваться мутными глазами в угасающий горизонт, взял свою порцию и тяжело вздохнул:

— Дай тебе Бог, сынку.

С этими словами он выпил и, чуть поморщившись, вернул мне посуду. Я не знал с чего начинать разговор, поэтому просто налил ещё, снова передал стакан деду. Тот, не колеблясь, снова выпил и занюхал рукавом. «Оживает», подумал я и тоже употребил, закусывая горькую огурцом.

— От ты скажи мне, сынку, — заговорил первым дед, — в тебе зубы в роте есть?

— Зубы? Ну, есть, конечно!

— О-о-т… А в меня нету их совсем, выпали усе давно, ни одного не осталося. Усё мыши поели… Ага…

— Угу, — поддакнул я, продолжая хрустеть огурцом и не понимая, к чему тот клонит.

— От тебе и угу… Жизню проживашь, а умов не наживашь, — он, наконец, обернулся в мою сторону, — Вот скольки тебе годов зараз?

— Двадцать шесть.

— Ага… Ну, тады скажи мне, сынку, чтобы горилку пить, скоки зубов надобно?

— Да ни сколько не нужно, у вас и без зубов-то вон как хорошо получается! Как в сухую землю уходит!

— О! — протянул дед, подняв вверх свой костлявый узловатый палец, — А скоки зубов надобно, чтоб огурцом ту горилку захрумать?

Я чуть не подавился и с трудом проглотил недожёванный кусок огурца. «Чёрт! Вот тупица!» — выругав самого себя, достал из кармана два варёных яйца, которые мне предусмотрительно вручила Оля, и передал их старику.

— О-о-от… Бачу, вже чуток поумнев! Трохи ума нажив, токмо не шибко много, видать, пока нажив. Ще трохи надо вправить.

— Это ещё почему? Вам яйца пожевать, что ли? Это, извините, не ко мне…

— Бог с тобой, сынку! Не надо мне ничаво жувать, а тем паче яйца! А лучше скажи, ты мне горилки вже наливав?

— Наливал.

— Ага… А я её закусив?

— Ну, нет, конечно! Вы же огурец не смогли съесть! За это извините, конечно…

— А теперь закусывать чем я буду, сынку?

— Да ёлки-палки, ну, яйцом же будете! Я ж вам яйцо для чего дал? Закусывайте! — чуть не срываясь на крик, выпалил я.

— О! — всё также безмятежно протянул старый маразматик и снова ткнул пальцем в небо, — Токмо скажи-ка мне, сынку, а что я этим твоим яйцом закусывать буду? А?

Я медленно и глубоко вздохнул, из последних сил сдерживаясь, чтобы не взвыть от отчаянья, затем налил деду полстакана водки. Тот принял из моих рук напиток и снова уставился в заметно потемневший горизонт.

— О-о-от… Ще трохи вправить осталось и можно тебе вже рассказы говорить, — продолжал издеваться дед.

— Ну, что теперь нет так, Прохор Матвеич?

— Как что, сынку?! Ты-то, видать, хворый дюже! Себе-то вон не наливашь, а токмо мне горилку в стакан подливашь!

Я не стал ничего отвечать, а просто налил себе водки, и даже произнёс тост: «За примирение!», чокнулся с дедом и осушил свой стакан. Больше претензий ко мне не возникло.

— Прохор Матвеич, там вас Оля заждалась, волнуется, к столу зовёт. Может, пойдём в дом, а? А то нам с другом тоже уходить пора, засиделись мы у вас. Вы уж нас простите, если чем обидели, мы не специально. Не знали мы, что не разрешите здесь копать, надо было спросить, конечно — я положил руку на плечо старику и тот, будто внезапно проснувшись, легонько вздрогнул.

— Ты, сынку, в Бога веришь? — зачем-то спросил он у меня и даже обернулся ко мне лицом. В темноте его глаза, ввалившиеся от старости и худобы, казались совсем чёрными, а седые, косматые пучки волос, торчащие в разные стороны словно мочалка, придавали деду зловещий вид, который никак не сочетался с прежней комичностью.

— Верю, отец.

— Ага… — он дожевал яйцо, и вытер руки о штанину, — А в чёрта?

— В дьявола, что ли? Ну, раз в Бога верю, значит, и в дьявола тоже. Куда ж без него-то.

— О-о-от… В чёрта, значится, тоже веришь, — он на мгновение притих, и продолжил, резко повысив голос почти до крика, — Так чаво ж тогда ты, басурманин окаянный, к чёрту к этому сам на рога лезешь?! А?! — дед нервно задвигал желваками.

— Почему на рога? — я недоумевал, — Это вы сейчас о водке, что ли?

— Ну, а куды ж? На рога, конечно! Чаво в яр полез, дурко? Говори!

— Ну… Археологи мы… Раскопки там всякие… Копаем…

— Ты мне голову не полощи, я жизню прожил, бачу какие вы археологи! — он перевёл дух и добавил уже немного спокойнее: — Шо в тебе з рукою стало? Ну-ка глянь!

Я испуганно уставился на свои ладони, пытаясь рассмотреть что-либо необычное, но всё было в порядке: чистые, пальцы все на месте…

— А что с ними?

— От басурманин! Откеле ж мне знать-то что с ими? Это ж твои руки! Не наливашь деду, значится шось не то с руками-то!

— Тьфу ты! — не сдержался я и разлил водку по стаканам.

— Будь здоров, сынку!

Выпив горькой и закусив яйцом, старик продолжил задумчиво:

— Ведьму тутычки селяне колысь втопили. В яру омут тогда був, в нём и втопили. Давно, годов триста тому, може больше. Хлопцев молодых со свету сживала, паскуда. Придёт к ней кто погадать, чи ещё шо, она ему в ухо пошепчет, поколдует, а тот ночью тогда идёт и сам в том омуте топится. Меня ще бабка моя той ведьмою пугала, колы я мальцом бегав сюда с хлопцами у войну гулять. Говорила, шо она до сих пор ходит и детишек малых в реку заманивает. Так её, говорять, и не нашли потом! Втопили, а она там и пропала. Сгинула! Усем селом по дну искали, как у землю провалилась — нема!

К этому времени уже совсем стемнело, и над лесом взошла полная луна, заполняя всё вокруг холодным серебристым светом. Сказки деда Прохора очень гармонично сочетались с такой обстановкой, а алкоголь, в разы усиливший эмоциональный фон беседы, стимулировал нервы не меньше, чем фильм «Вий», просмотренный когда-то в далёком детстве.

— Потом река в сторону пошла, — продолжал старик, — а вместе с нею и омут обсох, токмо яр этот и остался. В нас на огороде через ту ведьму, близко до яра, не растёт ничаво, окромя бурьяна — гниёт усё. Потому, мы картохи подле дома садим, там они добрые растуть, крупные и за селом ещё один огород с бабою держали, царство ей небесное. А тут не растёт. Место совсем гиблое, сынку. Люди говорять, черти ту ведьму под землю к себе потянули, специально ход из пекла прорывши, потому и не нашли её опосля. А ещё говорять, теперича, кто спустится туды сам, назад не повернётся — черти к себе заберуть.

— Ну, может не всё так страшно, отец? Мы ж с Вовкой как-то вернулись! — я старался придать голосу беззаботный тон, но, то ли водка так на меня повлияла, то ли я действительно проникся рассказом старика, только говорить получалось с предательскими нотками волнения в голосе.

— Не страшно, говоришь? — Прохор Матвеевич возмущённо потряс в воздухе кулаком — Людей тут много гибло! Могила тутычки страшная! В пекло ворота! Куды вы с лопатой лезете, окаянные? Погублять черти дураков молодых! Они таких, как раз, люблять! Скольки вже со свету сжили, вас токмо там не хватает! Кабы б не я, жарили б вас теперича на сковороде и поминай как звали! А кабы б вы под ноги себе глядели, а не куды не попадя, то руки чёрные, волосатые узрели, когда те с под земли к тебе тянулись! Они ж тебя за ноги вже хотели хватать! Ты думаешь, чаво я в таз колотить стал?!

Надо сказать, что такой эмоциональный стиль повествования возымел некоторый эффект и мне, почему-то, очень захотелось вернуться во двор. Прямо сейчас! Сразу! Я тут же поджал, свисавшие до этого ноги, обернулся в сторону двора и с трудом рассмотрел силуэты ждущих нас Оли и Вовки. Они всё это время внимательно наблюдали за нами, а эти последние слова деда, должно быть, отчётливо расслышали в ночной тишине. Уж очень громко дед кричал.

— Умеете вы пугать, Прохор Матвеевич, — ничуть не кривя душой, сказал я, и немного поразмыслив, добавил: — Бог с вами, убедили. Не будем мы тут больше ничего рыть. Завтра же утром уедем. Давайте лучше выпьем ещё, а то… Чтоб вы здоровы были, Прохор Матвеевич!

Дед подал мне свой стакан и, еле заметно утвердительно закивал головой:

— Езжайте, сынки, езжайте… Ольгу мою, токмо, не смей обидеть, слышь?

Я удивлённо уставился на старика.

— Чаво смотришь, басурманин? Думаешь совсем дед из ума выжил, шо вже не понимает ничаво, окромя чёртовых делов? Чи думаешь не заметил я, как она на тебя глядит? Токмо гляди, сынку, друг у тебя дюже в этих делах прыткий. Отобьёт! А Ольга в нас девка добрая! — старик хитро сощурил глаз и негромко захихикал.