Хроники Ворона. Книга первая.

СЕРДЦЕ МАТАДОРА

Когда это случилось? И как это вообще могло с ней произойти? Нет, мама, конечно, говорила ей в детстве: «Флави, вечно тебя тянет на какую-то экзотику», но сама себе она в этом признаться никак не могла. И зачем ей кто-либо другой, когда рядом главный красавец труппы и первая ее звезда — Эмиль? Ответов на эти вопросы Флави не находила, как ни пыталась. Но одно девушка знала точно: от Эмиля она никуда уходить не собирается. Все будет как всегда — так же, как было в ее детстве, когда она украшала свою комнату цветами: походит вокруг какого-нибудь необычного видом заморского растения, полюбуется на него, но, привыкнув к его причудливым лепесткам и окрасу, вернется к прилавку с орхидеями и купит себе одну из них, после чего та навсегда останется на ее подоконнике.

Неудивительно, что Динкель ее заинтересовал. Он был необычайно, всесторонне талантливым человеком и с первого дня, как появился в «Цюрильоне», покорил этим всех других артистов: безупречный жонглер на сцене, вне ее он был еще и безупречной душой компании, когда волновал сердца своими напевами или под остроумные шутки оставлял без штанов всякого, кто рискнет сесть с ним за карточный стол. Кроме того, те артисты, которые знали Динкеля лучше других, говорили, что когда-то у себя на родине он был великим матадором. Но Флави никогда не верила этой смешной «утке».

А еще наблюдательная Флави знала: хромой жонглер был красив. Но далеко не той ухоженной, чистой и смазливой красотой, которой славился Эмиль. То была суровая и понятная немногим красота побывавшего в дюжине штормов и выстоявшего в каждом из них судна: паруса его местами изорваны, корпус исцарапан, а краска поблекла, но построенный однажды искусным корабелом из какой-то особенно прочной древесины он продолжает свое путешествие к закату, полный достоинства и гордый былым изяществом.

Кроме того, Динкель ее любил, и она это чувствовала. Настоящей, отзывчивой любовью, во имя которой готов был пойти, казалось, на все.

Флави проснулась рано, когда Эмиль еще спал. Ее мучала бессонница. Она лежала на боку и сверлила глазами свою любимую заколку в виде бабочки, которая лежала рядом.

«Я должна была поблагодарить его тогда. Теперь мне этого уже не сделать, иначе это даст ему надежду. Жаль».

Флави развернулась и посмотрела на Эмиля, который спал как младенец, с умиротворенным и блаженным видом. Дыхание его было абсолютно чистым, никакого намека на храп.

«Я все еще с ним. Я всегда буду с ним. Хоть он и не прыгнул ради меня за борт».

***

Старый пастух Гремио говорил своему хозяину, что нельзя оставлять быка на пастбище вместе с коровами. Но тот был непреклонен.

«Нет у него, видите ли, денег на постройку отдельного пастбища. На самих быков у него деньги есть, а на то, чтобы вбить в землю несколько досок, — нет. Правильно, не ему же их ловить».

Гремио, разочарованно мотая головой, наблюдал, как здоровенный, размером по меньшей мере с двух взрослых коров, бык носится по всему пастбищу словно обезумевший, гоняясь за самками.

«Надо было мне, дураку старому, потолще цепь на него навесить, глядишь та бы и не порвалась. Странно, что он клин не вырвал. И как мне его теперь успокаивать?»

В какой-то момент Гремио заметил, что бык догнал одну из коров и, как принято говорить у крестьян, начал ее «охаживать». Тут старый пастух и решил действовать. Он открыл калитку и, очутившись на территории пастбища, насколько мог быстро побежал к месту, где им для удержания быка на привязи был вбит — как оказалось, тщетно — кол.

Гремио довольно проворно вырыл из земли длинную металлическую жердь и пошел, сжимая в руках этот незамысловатый предмет, в сторону занятых любовными утехами парнокопытных.

Приблизившись к слегка укороченной стараниями огромного быка цепи, один конец которой все еще покоился на его шее, Гремио отыскал другой конец, который, освободившись от кола, просто лежал на земле. Затем старый пастух принялся по новой закреплять на кол ржавую цепь, и когда он уже собрался приступить к тому, чтобы повторно вбить его в землю…

Бык закончил.

Могучее рогатое животное увидело несчастного Гремио, который совершал в этот момент сразу две ошибки: во-первых намеревался опять лишить быка свободы, а во-вторых был мужчиной, а значит — конкурентом.

У бедного старика не было никаких шансов: парнокопытный врезался прямо ему в корпус, проткнув и насадив на свои рога, после чего резко разогнул шею и подбросил уже мертвого пастуха вверх. Тот на секунду задержался в воздухе, а затем в неестественной позе, с торчащими из живота кишками, рухнул на землю.

Тем временем несколько коров, обратив внимание, что калитка ворот не заперта, побежали прочь с пастбища, где вовсю бесновался почуявший кровь рогатый самец, в сторону разбитого неподалеку циркачами труппы «Цюрильон» лагеря. Бык, заметив что-то неладное, побежал за ними.

***

— Я повышаю, — сказал Динкель. — На пять талеров.

— Дьявол тебя подери, Динкель, ты опять блефуешь? — отозвался Зоран.

— Вовсе нет, просто у меня рука лучше, я в этом абсолютно уверен.

— Ааа, черт с тобой, уравниваю, — Зоран бросил на середину стола, где уже лежала куча монет, пять талеров.

— Ну что, вскрываемся?

— А как же.

Динкель вскрыл свои карты: у него было два короля. При этом еще два короля лежало среди пяти общих карт, наряду с десяткой и двумя дамами.

— Каре, — ехидно улыбаясь, сказал жонглер.

— Ты гребаный шулер, — ответил Зоран. — У меня фулл хаус.

Он вскрыл свои карты, там оказались разномастные десятка и дама.

— Как всегда, Зоран, — сказал улыбающийся Динкель, сгребая монеты на свою сторону, — все как всегда.

— Всю ночь ты меня грабил. И утро тоже не на моей стороне. Такими темпами я тебе не то что штаны, а меч свой проиграю! Налей-ка эля, Динкель, а то в горле совсем уже пересохло от напряжения.

Одетый в темно-зеленую одежду, напоминавшую чем-то наряд придворного шута, и в короткий алый плащ жонглер налил в стаканы себе и своему другу темный пенный напиток, после чего произнес:

— Эх, жалко, что мы с тобой так редко видимся.

— Что, у остальных играющих с тобой карманы не такие глубокие? — отшутился Зоран.

— И это тоже. Куда ты потом? После того как сделаешь все свои дела в Эйзенбурге?

— Не знаю. На север, может быть, отправлюсь. В любом случае, где бы я ни оказался, я везде буду делать то же, что всегда. — Зоран выдохнул и в несколько глотков почти полностью осушил свой стакан.

«Сеять смерть и боль».

Динкелю показалось, что последние слова его друг произнес со смесью разочарования и внутренней злости.

— Раскрытие преступлений, тайны, разоблачения… Мне кажется, это интересно.

— Просто мне надоело быть тем, кем я являюсь. И не будем об этом.

— Как скажешь.

— А что насчет тебя, Динкель? Надолго вы в Навию возвращаетесь?

— Понятия не имею. В любом случае, я, так же как и ты, буду заниматься тем же, чем и всегда, — жонглер на манер Зорана разом выпил из своего стакана половину налитого в него эля.

«Безуспешно ухлестывать за Флави».

***

Уже собравшие все свои вещи Флави и Эмиль, держась за руки, прогуливались по лагерю готовящейся к продолжению пути в Навию труппы. Эмиль был в хорошем настроении и беззаботно отпускал свои сомнительного качества шуточки, пытаясь развеселить свою девушку, которая была отчего-то задумчивой, что очень для нее нехарактерно. С тех пор, как Динкель нырнул в море за ее заколкой в виде бабочки, она стала с Эмилем немного холодной, как ему казалось. Но на случай появления конкурентов у смазливого акробата имелось одно очень хорошее средство: его язык, способный с ног до головы облить грязью любого, кто перейдет дорогу.

— Подходит ко мне как-то раз Динкель и говорит: «Знаешь, Эмиль, а я ведь когда-то был подающим надежды матадором! У меня даже прозвище было! „Песчаный шторм!“». А я ему отвечаю: «Ну какой из тебя песчаный шторм? Скорее кривой жонглер!»

Флави шутку не оценила. Взгляд ее сделался сердитым, и она заговорила:

— Знаешь что, Эмиль? Не такой уж он и кривой. По крайней мере, в море не промахнулся, когда прыгнул в него за моей заколкой.

— Да что ты все со своей заколкой? Это просто кусок металла! Я бы новую тебе купил, еще лучше, чем эта! Из-за какой-то вшивой заколки ты уже полторы недели со мной сквозь зубы разговариваешь. А про Динкеля ты лучше вообще молчи. Он еще пожалеет, что полез, куда не просят.

Флави горько усмехнулась:

— Лучше этой заколки ты бы найти не смог. Ты даже не помнишь, что именно я тебе о ней рассказывала.

— Ты говорила, что кто-то из родственников тебе ее подарил, все я помню!

— Да, мне подарил ее мой отец. И знаешь, почему лучше нее заколки ты не найдешь? Потому что отца моего нет в живых! Она — единственное напоминание, которое о нем осталось. Но ты же упустил это из виду, да, дорогой? Как всегда, был всецело увлечен собой, так ведь? Слишком бесполезная информация для твоих нежных ушей?

Эмиль никогда не видел Флави такой злой.

— Флави, успокойся, пожалуйста. Ты просто устала в дороге.

Девушка замолчала.

Эмиль на шаг обогнал спутницу, встал к ней лицом, после чего посмотрел в глаза и заговорил:

— Прости меня. Возможно, я в чем-то был не прав, и впредь постараюсь стать лучше ради тебя. Давай просто забудем эту дурацкую ссору и продолжим жить как раньше. Я люблю тебя, Флави.

Циркачка глядела на Эмиля, и ей казалось, что высокомерная физиономия акробата вдруг приняла чуждое ее чертам выражение искреннего раскаяния. Или парень просто был хорошим актером.

— Наверное, я действительно просто устала. Но ничего, скоро мы вернемся в Навию, отдохнем, и все будет хорошо, — утешала она сама себя.

Эмиль посмотрел на Флави так, словно брошенная ей последняя фраза воспринялась им как незаконченная. Заметив это, девушка продолжила:

— Я тоже тебя люблю.

«Наверное».

Эмиль захотел поцеловать Флави, но не успел этого сделать, поскольку внезапно мирные звуки сборов труппы заглушил душераздирающий крик многочисленных голосов, полных ужаса. Эмиль и Флави начали оглядываться по сторонам. Вокруг была настоящая паника: циркачи бегали, кричали, забирались на деревья и толкали друг друга. А причиной этому оказался взявшийся не пойми откуда громадный черный бык. Он мычал, бегал от одной палатке к другой и крушил все на своем пути. И мчался. Неумолимо мчался прямо в сторону оцепеневших Флави и Эмиля.

***

Забежавший на место остановки циркачей в поисках своих коров парнокопытный ловелас снес стол, за которым в этот момент сидели друг напротив друга Зоран и Динкель. Он пробежал прямо между ними, тараня рогами деревянную конструкцию, и они лишь чудом успели отскочить, чтобы их тоже не задело.

— Беги, Динкель! — орал Зоран. — Лезь на дерево! Стой! Куда ты поперся! Там бык, мать твою!

Но Динкелю было наплевать на предостережения. Он услышал, как где-то неподалеку закричала Флави, и отправился к ней, так как не мог допустить, чтобы его любимой был причинен вред. Зоран подбежал к нему и схватил за руку, намереваясь своей могучей ладонью остановить безумный марш хромого жонглера.

— Отпусти меня, Зоран! Там Флави! — прорычал тот.

Тон Динкеля не терпел возражений. Зоран догадался, в чем дело, и передумал мешать своему другу, как бы этого ни хотелось. И произнес:

— Я пойду с тобой. Просто буду рядом на случай, если станет туго.

— Договорились.

Когда они проходили мимо палатки, в которой заночевал глотатель шпаг Престус, Динкель взял со стойки длинное острое орудие этого артиста и, бегло осмотрев, мрачно сказал себе под нос:

— Подойдет.

***

Флави и Эмиль бежали прочь от преследующего их быка, причем акробат безоговорочно бежал первым, как вдруг путь им преградил Динкель.

— От быка не убежать. Отойдите в сторону и спрячьтесь где-нибудь, — в руках у него была шпага и вечно носимый им алый плащ, который он зачем-то снял.

Пара инстинктивно послушалась жонглера, после чего акробат и Флави разбежались по разным сторонам. Эмиль скрылся за чьей-то палаткой, а девушка спряталась за большим деревянным ящиком и принялась наблюдать за происходящим.

Бык с бешеной скоростью мчался на Динкеля, а тот неумолимо стоял прямо у него на пути, держа впереди алый плащ, за которым была сокрыта от глаз животного шпага.

Когда быку оставалось пробежать каких-то пару ярдов до решившего, по всей видимости, покончить с собой циркача, Флави вскрикнула. Ей стало страшно от мысли, что она больше никогда его не увидит.

Тем сильнее Флави обрадовалась, когда увидела, что Динкель с несвойственной калекам ловкостью и даже некоторой грацией увернулся от бодающегося зверя, и от удара последнего пострадал разве что алый плащ, который бык пробежал насквозь.

«Не может быть… он и вправду матадор».

На секунду бык потерялся, пытаясь догадаться, в чем дело. Он вроде как и врезался во что-то, а вроде как и нет. Ощущения были не такими, к каким он привык. Он как будто впечатался рогами не в чью-то плоть, а в воздух. Это было странное чувство, ведь он видел, что за этим красным полотном, так напоминающим кровь, стоял человек, а от него ощущения должны быть совершенно иными. Бык развернулся, не понимая, что сделал не так, и обнаружил, что человек стоит на том же месте, прячась за тем же красным полотном. Никакой паники, никаких смертей и разрушений не осталось позади быка. Это неправильно. Это нужно исправить.

Рогатый снова помчался на Динкеля, и у Флави в этот момент чуть не остановилось сердце. Но матадор вновь избежал смерти — это не он сегодня был игрушкой в ее руках, а то огромное яростное животное, которое осмелилось бросить ему вызов и чуть не убило Флави. Это бык, сам о том не догадываясь, танцевал свой прощальный танец. Но не Песчаный Шторм.

Динкель, хромота которого будто бы стала менее заметной, вращался, был неуловим, как порыв ветра, и всякий раз «проваливал» туповатого быка при попытке атаковать.

«Она смотрит. Я должен сохранять грацию».

Флави почудилось, что в какой-то момент обезумевший от несостоятельности своих усилий бык все-таки задел Динкеля, попав рогом в его левый бок. Циркачка с облегчением выдохнула, когда увидела, что матадор движется по-прежнему ловко, ведь это значило, что она ошиблась. Но тут же у Флави появился новый повод для волнений: после очередной провальной атаки на Динкеля взбешенное животное на большой скорости влетело в палатку, за которой прятался Эмиль, и было не разглядеть, пострадал акробат от этого удара или нет.

Прошло несколько минут после атаки быком палатки. Он начал заметно уставать и замедлился, а еще через некоторое время, выдохнувшись уже окончательно, вовсе замер в какой-то паре шагов от Динкеля и уставился на последнего. Опытный матадор понял: сражение закончено.

«Знакомый взгляд. Он устал. Принял свое поражение и понимает, что его жизнь в моих руках. Нет, я не могу отпустить тебя, потому что в следующий раз, отдохнув, ты станешь хитрее. А я ранен, и на второй бой меня сегодня не хватит».

Динкель низко опустил плащ, держа его в левой руке. Бык опустил голову, сопровождая движения плаща взглядом и не обращая внимания на высоко поднятую правую руку жонглера. Ту, что сжимала шпагу.

Динкель со всей доступной ему скоростью подбежал к ожидающему своей участи быку, после чего с хирургической точностью вонзил в его тело, в участок между передних ребер, шпагу, попав тем самым аккурат в сердце. Животное тяжело рухнуло на землю и больше не дышало.

Флави тут же ринулась к палатке, за которой прятался Эмиль, и в который раз за это утро пришла в ужас: Эмиль лежал, не подавая признаков жизни.

— Нет… нет…

Но когда она склонилась над телом акробата, ей на плечо вдруг легла чья-то большая, твердая ладонь, после чего циркачка услышала глубокий, низкий голос:

— Не переживай, Флави, с ним все хорошо. Я все время был здесь и видел, как он просто потерял сознание от страха. Бык его даже не зацепил.

Циркачка посмотрела на незнакомца. Им оказался могучий и пугающий мужчина, который в прошлый вечер сидел с Динкелем у костра. Это был друг жонглера, но она никак не могла вспомнить его имя. Он продолжил:

— Вот кто действительно пострадал, так это Динкель. Его ранил бык во время боя. Я сейчас иду к нему. Ты со мной? — на этих словах Зорана Эмиль уже очнулся.

— Флави? Ты здесь? Я намеревался подбежать к тебе, чтобы защитить, как вдруг чертов бык оглушил меня.

Эмиль приподнялся, и на нем не было ни царапины. Флави посмотрела на него, и в ее взгляде не оказалось ничего, кроме равнодушия. Разве что отголоски презрения вдобавок. Ничего не ответив, она развернулась и пошла в сторону Динкеля, который тем временем сидел на земле, опершись спиной о тело быка, и держался за бок.

Зоран проводил ее взглядом. Он знал, что рана у Динкеля несерьезная, и хотел оставить двух циркачей наедине, понимая, что его помощь не потребуется, и, чувствуя, что Флави наконец-то закончила внутренний спор с самой собой. Закончила и выбрала того, кто ей по-настоящему нужен. Того, кто готов сделать для нее все что угодно, даже ценой жизни. Того, кого, в конце концов, она действительно любит. Однако рядом с Зораном стоял еще и Эмиль, и он вовсе не собирался отдавать Флави жонглеру.

Акробат с разгневанным и недовольным видом уже шагнул в их сторону, как вдруг услышал, как стоявший с ним рядом незнакомец угрожающим тоном произнес:

— Ты куда-то собрался?

Эмиль обернулся и посмотрел на Зорана так, словно может ему что-то сделать.

— Шел бы ты отсюда, пока я не добрался до тебя, сразу после твоего хромого уродца.

Это было зря. Зоран в излюбленной и отработанной им на Бирге в Скале Воронов манере схватил Эмиля за горло своей ладонью-капканом и немного приподнял. Совсем чуть-чуть, ведь акробат был довольно тяжелым.

— Ты же не станешь им мешать, верно?

Эмиль хрипел, но сразу сдаваться не стал, а вместо этого попытался разжать пальцы Зорана. Не получилось. Тот лишь еще сильней сжал его горло.

— Не стану! Не стану! Отпусти! — все же слишком быстро сдался акробат для того, чтобы называть свои чувства к Флави настоящей любовью.

— Вот и хорошо.

Когда Зоран отпустил Эмиля, тот с поникшим видом ушел в противоположном от Флави и Динкеля направлении. Ему было невероятно трудно смотреть, как его бывшая девушка целует хромого, бесстрашного матадора.

А Зоран улыбался.