И грянул гром

Глава 19

Гарри Коуртни смотрел, как шампанское льется в прозрачный бокал, образуя золотые разводы, в которых отражается свет фонарей. Прислуживающий капрал поднял бутылку, ловко поймал каплю салфеткой и отошел от Гарри, чтобы наполнить стакан бригадира Литтелтона, который сидел рядом.

— Нет. — Литтелтон накрыл ладонью пустой стакан.

— Давай, давай, Литтелтон. — Сэр Рэдверс Буллер наклонился вперед. — Это превосходное вино.

— Благодарю вас, сэр, но шампанское для победителей. Может, нам представится возможность переслать его на противоположный берег?

Буллер медленно краснел, уставившись в свой стакан. Ужасная тишина повисла над столом. Гарри попытался нарушить молчание:

— А я думаю, что приказ об отступлении был отдан вовремя.

— О, я согласен от всей души, — со свойственным ему серьезным сарказмом прибавил Дандональд. — Но, говоря начистоту, подполковник, обратно мы вернулись налегке.

Из-за этого косвенного упоминания о пушках все посмотрели на Буллера, хотя и старались, как могли, проигнорировать замечание. Но Дандональд, как равный, имел право поделиться своими мыслями. С вежливым высокомерием он встретил взгляд Буллера, пока бесцветные глаза навыкате не заморгали и сэр Рэдверс не отвернулся.

— Джентльмены, — с трудом произнес Буллер. — У нас был очень трудный день, и работы хватит на завтра. — Он посмотрел на адъютанта. — Клэри, будьте добры, известите королеву!

В одиночестве Гарри вышел из огромного шатра, служившего столовой. Палатки, как правило освещенные изнутри, занимали большое пространство, ночь накинула на них черное покрывало усыпанное серебряными звездами. От выпитого за обедом у Гарри кружилась голова, и он не заметил унылой тишины, опустившейся на лагерь.

Когда подполковник вошел в штаб-квартиру, с походного стула за конторкой поднялся мужчина. В свете фонаря черты его лица казались грубыми, а усталость он не пытался скрыть.

— А, Куртис, привет!

— Добрый вечер, сэр!

— Вы пришли с рапортом?

— Да, сэр. Это-то и плохо.

— Скажите, Куртис, каковы потери? — Вопрос был задан с таким наигранным пылом, что Тим почувствовал отвращение. Молча он изучал лицо Гарри.

— Мы понесли тяжелые потери, сэр. Нас было двадцать, четверо убиты, двое пропали без вести, пятеро ранены, двое — серьезно.

— Вы составили список?

— Еще нет.

— Ну тогда назовите их.

— Убиты Бус, Эмери…

Гарри больше не мог сдерживать подступавшее нетерпение и неожиданно выпалил:

— А как поживает новый сержант?

— Вы говорите о Коуртни?

— Да-да. — Теперь к нетерпению примешивался ужас, от которого он почувствовал пустоту в желудке.

— Ранен, сэр.

И Гарри почувствовал такое облегчение, что вынужден был закрыть глаза и задержать дыхание.

— Син жив! Слава Богу! Хвала Господу за это! Где он теперь?

— Его доставили вниз в госпиталь на станции снабжения. И отослали с первой группой тяжелораненых.

— Тяжелораненых? — Радость Гарри резко сменилась беспокойством. — Как тяжело? Насколько?

— Они сообщили только это. Я ходил в госпиталь, но они не разрешили повидать его.

Гарри опустился в кресло и инстинктивно протянул руку к ящику, но в последний момент отдернул.

— Очень хорошо, Куртис. Вы можете идти.

— Но это еще не все!

— Остальное оставьте на завтра.

Вино приятно согревало, когда Гарри шел в госпиталь. Теперь не имело значения, что он планировал смерть Сина. Он вообще не рассуждал, торопливо пересекая лагерь. У него вновь появилась надежда, что он сможет черпать силы из источника по имени Син, как он делал это много лет назад. Пошатываясь, он побежал, и носки ботинок заплетались в пыли.

Гарри в отчаянии метался по госпиталю, вглядываясь в лица раненых. Видел боль, страдания и медленно приближающуюся смерть, просачивающуюся сквозь бинты, как красные чернила. Он слышал стоны, шепот, безумный смех, вдыхал запах пота, перемешивающийся с тяжелыми парами наркоза, удушьем гниения и дезинфекции. Все это было и не было ничего. Он ничего не воспринимал.

— Коуртни? — Санитар изучал список раненых под светом лампы. — Ах да. Вот он. Его уже отправили. Первым поездом. Где-то с час назад. Затрудняюсь сказать точно, куда-то в Питермарицбург. Они, построили там новый большой госпиталь. Боюсь, не могу быть точным. Здесь пометка «опасный»… но это лучше, чем «критический».

Неся одиночество, как часы, Гарри доковылял до своей палатки.

— Добрый вечер, сэр.

Денщик ожидал его. Гарри всегда требовал, чтобы его дожидались. Это был новенький, они менялись довольно часто. Подполковник не выносил их больше месяца.

Гарри прошел мимо, хватаясь руками за воздух.

— Осторожней, сэр. Давайте ляжем в кроватку. — Денщик говорил подобострастным голосом. Так разговаривают с пьяными. Прикосновение его рук взбесило Гарри.

— Оставь меня. — Он набросился на него с кулаками, ударил и отбросил назад.

— Оставь меня! Убирайся!

Денщик, пятясь, робко потирал разбитую щеку.

— Убирайся! — завопил Гарри.

— Но, сэр…

— Убирайся, черт тебя побери! Пошел вон!

Денщик вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Гарри шагнул к выходу и плотно закрыл ее. Он был один. «Им нельзя видеть меня сейчас. Они будут смеяться надо мной! О Боже, Син».

Гарри оступился, искусственная нога подвернулась на неровном полу, и он грохнулся. На четвереньках подполковник пополз к комоду, стоявшему в другом конце палатки, нога сильно дергалась, причудливо изгибаясь.

Стоя на коленях, он сунул руку в китайскую чашу и вынул из нее бутылку. Дрожь не унималась, и, впившись в горлышко зубами, он сделал такой большой глоток, что его затошнило. Когда тошнота немного прошла, Гарри стал пить ритмично. Немного бренди разлилось, и брызги остались на ленте креста Победы.

Теперь он отдыхал, переводя дух от обжигающего напитка. Потом он выпил опять, но не так много. Удалось унять дрожь, дыхание выровнялось. Он подтянулся, достал бокал без ножки с верха комода, наполнил его, бутылку поставил рядом на пол и принял удобную позу.

Его искусственная нога на порванной подвязке лежала под неестественным углом к колену. Он смотрел на нее, медленно потягивая бренди и ощущая, какая она холодная и безжизненная.

Нога была смыслом его существования. Бесчувственная, неподвижная, напоминающая эпицентр смерча, вокруг которого вращалась вся его жизнь.

Наступило короткое успокоение от алкоголя, давшее забвение, и далекие тени прошлого обступили его. В той заоблачной дали он был в отличной форме, неизвращенным и незапятнанным, здоровым, а главное — обе ноги были настоящими.

Ночь сжалась, а время утратило всякое значение. Каждый час длился несколько минут, они пролетали, уровень в бутылке падал. Он сидел, прислонившись к комоду, потягивая бренди и наблюдая, как уходит ночь. На рассвете последние картины прошли перед его глазами…

Он на лошади в сумраке едет в Теунискрааль. Одно окно освещено, остальные темны.

От необъяснимых предчувствий близкого ужаса становится то жарко, то холодно, как от внезапного ливня, тишина нарушается только цоканьем копыт по гравию. Он с трудом поднял стучащую деревяшку на первую ступеньку и дрожащими, как в ознобе, руками дотронулся до ручки двери, толкнул ее.

Его голос звучал невнятно от алкоголя и ужаса.

— Есть кто-нибудь? Анна! Анна! Я вернулся!

Но его встретили лишь голубое пламя спички и запах горелого парафина, когда он зажег свечу. Потом опять стук деревяшки по коридору.

— Анна! Где ты?

Анна, его невеста, лежала на кровати в темной комнате, полуобнаженная. Она быстро отвернулась от света, но Гарри успел заметить мертвенно-бледные черты лица с кровоподтеками и разбитые губы. Свеча на столе отбрасывала неровные тени на одеяло. Он подошел и откинул его. Тело молодой женщины смутно белело во мраке. Гарри повернул ее лицо к себе.

— Анна, дорогая, что случалось? — Под грубой блузкой он нащупал налитую от беременности грудь. — Тебя ударили? Кто? Скажи мне, кто это сделал? — Но она закрыла руками лицо и разбитые губы. — Дорогая моя! Бедняжка! Кто это? Один из слуг?

— Нет.

— Пожалуйста, скажи мне, что случилось? Неожиданно ее руки обвили его шею, а губы прижались к уху.

— Ты знаешь, Гарри! Ты знаешь, кто это сделал! — Ее голос дрожал, и она с трудом произнесла лишь одно слово, невероятно ужасное слово: — Син!

— Син?! — вслух, с отчаянием произнес он. — Син! О Боже! Я ненавижу его! — дико завопил Гарри. — Пусть он умрет! Пусть умрет! Молю тебя, Господи, пусть он умрет!

… Он закрыл глаза и почувствовал первый отвратительный приступ подступающей тошноты.

Слишком поздно было искать кровать, рвота началась, и теперь бесполезно было ее сдерживать. Теплый, кисло-сладкий бренди хлынул через горло в рот и в нос.