И солнце взойдет. Он

Глава 9

Опавшая листва была склизкой и пахла настолько пряно, что хотелось спрятаться от этого навязчивого аромата. Рене старательно закрывала рукавом нос, но терпкий воздух всё равно проникал в лёгкие. Он забивался в поры, дурманил мозг, вынуждал слезиться глаза, отчего то и дело нападал чих. От куртки тоже ярко несло осенью, а ещё канифолью и тальком. Спустя столько дней на зубах всё ещё ощущалась эта мелкая пыль, что покрывала каждый сантиметр балетного класса: зеркала, технику, фортепиано с чуть отколовшимся тёмным лаком, даже лампы на потолке казались тусклыми из-за налёта. Это был хороший запах. Привычный. Родной. Аромат спокойствия, танца и музыки. И потому на его фоне так нагло кричала гнилая листва. Она была какой-то неправильной: не весёлым шуршащим ковром на мощённых булыжником улочках, не разноцветной кроной округлых кустов около школы, а знаком тлена и разложения. Рене поёжилась и подтянула поближе колени в попытке поймать ускользавший флёр тальковой пыли.

«Здесь» всегда царил холод. Иногда становилось немного теплее, но в основном нос щекотало от льдинок, что замерли в зябком туманном воздухе. Рене давно не чувствовала ног, а пальцы на руках тут же ломило, стоило высунуть их из рукава. Ноябрь же… Чего она хотела? Тяжёлый вздох вырвался в черноту воздуха. «Здесь» было темно. Не видно ни краешка неба, ни лучика света из хорошенько заколоченных окон. Но лучше уж мрак, чем когда приходили те люди с двумя ручными фонариками. В такие минуты Рене отчаянно хотела ослепнуть, снова очутиться в ледяной темноте, чтобы не видеть. Но её не спрашивали. Впрочем, смотреть тоже не заставляли, но она не находила совести отвернуться, сделать вид, что этот кошмар творился не с ними.

Неожиданно где-то справа послышался шорох, и Рене встрепенулась, на ощупь подползая к свернувшемуся в уголке телу. Хотелось пить, но ещё больше есть и, может быть, того горячего шоколада, который ей иногда разрешали.

– Эй, малышка. Ты как? Совсем замерзла?

Голос Виктории дрожал. И хотя распухшие губы не слушались, а выбитые зубы портили дикцию, подруга всё равно постаралась добавить в слова толику лживой бодрости. Рене улыбнулась сквозь слёзы.

Виктория… Она была старше года на три или четыре. Высокая, лёгкая, вся такая воздушная. С гладким пучком блестящих чёрных волос, которые теперь превратились в сплошной ком из листьев, крови и прочего мусора. Уже балерина, чьи прыжки приводили в восторг их балетного тренера. Через месяц Вик должна была открывать рождественский сезон. А теперь Рене сомневалась, сможет ли та когда-нибудь встать, ведь вчера… Или это случилось два дня назад? Чёрт, в темноте у Рене совсем заблудилось чувство времени! Но какая уже разница, если теперь она знала, как хрустят кости. Звонко и влажно, с диким пронзительным криком и испуганным всхлипом. С каким треском рвётся прочная ткань, как глухо врезается в челюсть кулак, как… Как орёт от беспомощности девочка, которую молча насилуют.

Они никогда не были особо близки. Просто дом, где жила Вик, располагался чуть дальше, чем квартира доктора Роше. А потому казалось вполне очевидно уходить вместе после занятий. Как и в тот раз, как в тысячу… миллион других. Но почему всё случилось именно так и тогда? Рене не знала. Наверное, где-то в парке до сих пор валялись их балетные пачки. А может, их нашли или спрятали. Она помнила только втоптанный в землю ярко-жёлтый фатин, походивший на грязное солнце. И этот круг стал последним, что видела Рене, прежде чем очутилась в ледяной темноте. С тех пор её окружали лишь звуки.

– Они скоро придут, – неожиданно произнесла Виктория.

Раздался шорох неловкой попытки пошевелиться, и мгновенно к аромату перепрелой листвы добавился едкий запах мочи и кала. Обычно он доносился из самого дальнего угла их подвала, но с прошлого дня или ночи ещё и от одежды Виктории. Но никто из них не поморщился. Уже нет. Они люди, и если их физиология единственное, что им осталось, так тому и быть. Рене нащупала тонкую ледяную руку подруги, переплела их покрытые коростами пальцы, а потом легонько сжала. Осторожно, чтобы не повредить выбитые от удара камнями суставы. Что ещё она могла сделать? Ничего. И это бессилие сводило с ума. Рене закусила губу и в отчаянии зажмурилась, когда внутри вновь начало разевать ядовитую пасть чувство стыда. Осознание собственной ничтожности разъедало изнутри, вызывало боль в животе и было ужасно. Всё было ужасно. Даже Рене. Глупая, ленивая, беспечная дура, которая совсем ничего не умела. Дочь врачей! Внучка самого Максимильена Роше! А что толку, если она не могла даже понять, как остановить чёртову кровь или вернуть на место сустав! Бездарность… Боже, какая она бездарность.

Неожиданно справа послышался хриплый вдох, и Рене встрепенулась. Она пододвинулась ближе и постаралась обнять нелепо завалившуюся набок Викторию, но та болезненно дёрнулась.

– Я не хочу… Не хочу, чтобы они приходили, – начала было Рене, но подруга едва ощутимо стиснула руку.

– А я хочу, – тихо, но твёрдо ответила она. – Они отвлекутся на меня, как и всегда, а ты попробуешь сбежать…

Рене едва не расхохоталась. Отчаянно и навзрыд. Какой это был по счёту план? Пятый или пятнадцатый? В первые дни они придумывали их постоянно, искали утешение в несбыточных фантазиях, лишь бы хоть на секунду забыть об этом подвале.

– Не мели чушь, – наконец выдохнула Рене.

– Нет, ты послушай, – торопливо зашептала Виктория. – Их всегда двое. Сначала снимают на камеру тебя, потом меня и всё… что после. Я наблюдала за ними, они не ждут от нас подвоха. Думают, раз мы ничего не жрём, то и сопротивляться не можем. Идиоты.

Раздался сухой, злой смешок.

– Вик…

– Мы балерины. Выносливее их всех… – она снова забормотала. – Тебе надо бежать. Я их отвлеку – буду драться, кусаться.

– Это бред, – покачала головой Рене. – А если там будет кто-то ещё? К тому же, предлагаешь бросить тебя здесь? Тогда идиотка именно ты!

– Я долго думала, – медленно произнесла Виктория, а потом вдруг замолчала. Рене же вздрогнула от интонации, с которой было сказано такое простейшее утверждение.

«Я долго думала». Так говорят принявшее решение люди; те, кто знают итог. И прямо сейчас«я долго думала» определённо значило«я пыталась принять факт своей смерти… и я приняла». Но Рене не собиралась соглашаться с этим. Нет-нет-нет! Она было дёрнулась, однако Виктория заговорила снова.

– Даже если не сможешь, если снова поймают – тебя не тронут. Ты нужна им…

Темнота озарилась полыхнувшими в глазах Рене искрами. Её не тронут! И захотелось орать. Не тронут! Может, проще самой разбить себе голову? НЕ ТРОНУТ! Разумеется! Она знала об этом, и именно потому находиться здесь с каждым часом становилось невыносимее. Ведь именно её, пока живую и целую, регулярно показывали взволнованному дедушке. Именно её, нетронутую, ставили позади Виктории, дабы наглядно продемонстрировать упрямому Максимильену Роше,чтос ней могут сделать. Это Рене была целью, а не Виктория, чьи родители наверняка сбились с ног в поисках дочери. Но так не будет вечно. Да, пока Рене – ценный приз. Главный трофей и причина, по которой они обе оказались здесь. Но это не значило, что она готова мириться с ролью товара!

– Нет!

– Ты ребёнок, – терпеливо уговаривала Виктория.

– Мне четырнадцать! – И эхо отразилось от каменных стен, откуда до сих пор едва ощутимо тянуло цементом.

– Ты ребёнок, – с нажимом повторила подруга. – Твоё место в классе, а не на этом полу. Я сделаю, что собиралась. Но только тебе решать, насколько напрасной выйдет моя попытка.

– Это нечестно, – всхлипнула Рене и прижалась замёрзшим носом к теплой шее Виктории. Запах крови давно не пугал.

– Да и жизнь не игра в триктрак… – прошептала та и попробовала было пошевелиться, но содрогнулась, видимо, от боли, а потом затихла.

– Я приведу помощь, – неожиданно упрямо произнесла Рене и громко шмыгнула. – И всё будет хорошо.

– Конечно, – послышался успокаивающий голос. – Конечно, будет…

Но хорошо так никогда и не стало. Рене не знала, в какой момент дурацкий, такой отчаянный план пошёл наперекосяк. Когда ей неожиданно завязали глаза? Или когда ошеломлённая приставленным к горлу чем-то холодным она растерялась? Забилась в панике, пока впереди Виктория неожиданно выла так страшно, как никогда прежде. Этот крик оказался ни на что не похож. Рене даже не заметила, в какой момент собственная одежда отправилась на пол или куда-то ещё. Она не знала. Ничего не знала. Потерялась в пространстве, лишённая зрения. У неё остался только слух и ощущения чужих рук на собственном теле. В этой хватке Рене билась точно безумная. Она пыталась кусаться, пиналась, визжала, пока к животу прижималось нагретое лезвие. Тонкой кожей Рене чувствовала его острый конец, что то и дело колол куда-то в пупок. А потом ноги внезапно споткнулись о куртку, – или то были джинсы? – и она рухнула вниз. Туда, где воняла листва. Где было скользко от гнили и влаги. От плеча до самого лба полоснуло чем-то горячим, словно её приложили прутом, а потом в глаза брызнул свет. Тусклый, немного фальшивый. Но даже его было достаточно, чтобы на мгновение зажмуриться, а потом увидеть. И, господи, лучше бы Рене умерла. Лучше бы она ослепла…

Вик лежала на холодном полу, словно просто устала. Раскинув руки и чуть кривые от перелома ноги в разные стороны, она часто моргала и пялилась в потолок. Тихо. Молча. Только грудная клетка рвано дёргалась вверх, а потом едва опускалась. И проследив за этим движением, Рене заметила что-то ещё. Оно казалось таким инородным, будто на Викторию вывалили килограмм сырой кровяной колбасы или сарделек. Зачем? Что происходит?.. А потом Рене вдруг поняла. Оглушённым от голода и паники мозгом добралась до финишной ленты своих размышлений, которые хоть и заняли не больше секунды, но в тот момент показались длиной в целую жизнь. И вот тогда она закричала. Завизжала, почувствовав сзади возню. Кто-то раздвинул ей бёдра, кто-то уже просунул под тело ладонь, но всё это мгновенно стало неважно. Рене не представляла, сколько их было. Один или два? Её не волновало число. Только проклятый нож, что до сих пор маячил перед лицом. Она даже не поняла, как умудрилась схватить чью-то руку, – на левый глаз со лба капала кровь – осознание нахлынуло, когда пальцы сомкнулись на рукояти. А потом был резкий рывок, который никто не ожидал от истощённой мелкой девчонки, и…

– Сдохни! – Неестественно вывернутая кисть едва не переломилась от чрезмерных усилий. – СДОХНИ! Сдохни-сдохни-сдохни!

Нож скользнул в тело с трудом, споткнулся о рёбра, чуть застрял, но после двинулся дальше. А потом обратно и снова вперёд. Рене не знала, где у рухнувшего на неё чудовища сердце. Да и было ли то вообще. Но, с трудом перевернувшись, всаживала острое лезвие сначала в грудь, а потом в спину, пока сама почти задыхалась от запаха крови, пота и животного страха. Рене трясло словно в припадке, но она боялась выпустить нож и продолжала вонзать, пока в один момент не смогла вытащить. Пальцы соскользнули с мокрой рукояти, от тяжести придавившего её тела трудно было дышать, голова нещадно кружилась. Однако губы заклинанием всё повторяли заветное:«Сдохни!»Сдохни-сдохни-сдохни…

А потом вдруг вновь стало темно. Привычно… спокойно. Наверное, они остались одни, и Виктория снова жива… Рене поглубже вдохнула вдруг наполнившийся свежестью воздух, такой знакомый и мятный. Руку дёрнуло болью, отчего глаза попытались открыться, но уткнулись лишь в знакомую черноту. Однако та вдруг пошевелилась, сдвинулась немного в сторону и прошептала:

– Время спать без кошмаров…

Звук проникал осторожно и будто издалека, постепенно заполнив пространство в совершенно пустой голове. Монотонная мелодия клавиш и гул басов сливались в волны, которые убаюкивали, но спать не хотелось. А потому Рене открыла глаза. Она мазнула взглядом по комнате, а потом резко зажмурилась.

– Поздно, я всё видел, – пробормотал Ланг, последовал шорох бумажного пакета, и по комнате полетел аромат острых крылышек.

Вздохнув, Рене мужественно подняла тяжёлые веки, а затем попробовала проморгаться. Первый и последний вывод, который сделал мозг после того, как прозрели глаза, оказался неутешительным. Она лежала в кабинете доктора Ланга, пока сам хозяин с удобством развалился в кресле напротив. Закинув ногу на ногу, он лениво покачивал чудовищно длинной ступнёй в такт всё ещё качавшей на своих волнах мелодии и задумчиво обгладывал одно из крылышек. На свою гостью Ланг не глядел, поскольку внимательно вчитывался в лежавший на колене документ, но её попытка быстро осмотреть себя не осталась незамеченной. Звук отлепившейся от кожаного дивана щеки перекрыл своим звоном песню, которая набирала тревожные обороты. Раздалось хмыканье, Рене покраснела.

На самом деле вид у старшего резидента был самым обычным и не стоил такого внимания. Синий хирургический костюм оказался на месте, стетоскоп покоился на низком журнальном столике вместе с целой плеядой ручек, магнитных карточек и прочего рабочего мусора, а жёлтая с вишенками обувь аккуратно стояла на полу рядом с диваном. Рене вздохнула, попробовала сесть и лишь в последний момент успела подхватить соскользнувшую с плеч тяжёлую чёрную куртку поистине невероятных размеров. Та, видимо, всё это время исполняла роль одеяла.

Взгляд Рене снова метнулся к главе отделения. А тот тем временем уже закончил обгладывать последнее крыло, после чего метко швырнул его в пустой бумажный пакет. Следом туда отправились остатки других костей, красно-белая полосатая коробка, и в длинных пальцах наконец оказалась жирная салфетка. Вытерев руки, Ланг поднял с пола огромный молочный коктейль и демонстративно поправил трубочку. Глаза Рене расширились.

– Фу! Какая гадость!

Ответа, естественно, не последовало. Вместо этого Ланг откинулся на спинку кресла, а затем молча уставился на своего мгновенно смутившегося резидента. И под этим взглядом стало настолько неуютно, что Рене внезапно почувствовала себя обнажённой и инстинктивно попыталась закутаться в куртку. Она нервно вцепилась в кожаные рукава и только потому заметила на своей руке развесёлый пластырь.

– Что за… – удивлённо пробормотала было она, а потом застыла и нервно сглотнула.

Воспоминания нахлынули так резко, что перед глазами заплясали цветные мушки. Они продолжали своё мельтешение, даже когда Рене подняла на доктора Ланга испуганный взгляд и заметила, как пристально он следил за её реакцией. Неотрывно, кажется, с полным пониманием случившегося несколькими часами ранее. Руки сами потянулись к вспыхнувшему ноющей болью лицу, но тут же отдёрнулись так резко, что куртка снова свалилась. Рене медленно перевела взгляд на единственное окно, где догорали остатки заката, а потом решительно свесила с дивана ноги, торопливо надела «вишенки» и встала.

– Может, обсудим?

Вопрос пока был лишь приглашением к беседе и настиг в двух шагах от журнального столика. Схватив стетоскоп, Рене вздрогнула и увидела, как широкая тёмная бровь вопросительно поползла вверх. Нет уж! Рене стремительно направилась прочь из кабинета. Тело плохо слушалось после долгого, неестественного сна под галоперидолом, а потому, когда под ноги рухнуло одно-единственное слово, она споткнулась.

– Стоять, – лениво бросил Ланг, не поворачивая головы, и она остановилась. Замерла на середине шага, ибо не родился ещё тот человек, который мог бы сопротивляться этим приказам.

Рене осторожно выдохнула. В стеклянном отражении одного из переполненных шкафов она видела, как невозмутимо сомкнулись на соломинке коктейля губы Ланга, как дёрнулся пару раз кадык, а веки блаженно зажмурились. Глава отделения непозволительно долго наслаждался напитком, прежде чем наигранно ласково произнёс:

– Полагаю, ты хочешь сесть.

На самом деле Рене желала совершенно иного: убежать, скрыться, забиться в самую глухую нору, где получится отлежаться и понять, что делать дальше. Но ноги сами понесли обратно к дивану. Неловко плюхнувшись на жёсткую подушку, она сложила на коленях руки, переплела мелко дрожавшие пальцы и уставилась в пол. А ещё через секунду дёрнулась, когда на плечи легла тяжёлая куртка. Такая большая, что Рене в ней почти утонула.

– Всё хорошо. Это лишь я, – так же негромко и доверительно проговорил Ланг, а затем ласково добавил: – Тебя ещё знобит.

Странно, Рене даже не поняла, в какой момент наставник встал с кресла и оказался рядом. Вот он расслабленно отстукивал пальцами в такт кружившей сознание песни, а теперь бумаги безжалостно отброшены на пол, полупустой стакан валяется на боку, а на ковер оттуда падают молочные капли. Один, два… двенадцать? Рене будто выпадала из реальности. Она ловила её кусками, чтобы попытаться сложить из них непрерывное полотно, но то никак не хотело выглядеть однородным.

– Посмотри на меня.

Новый приказ, отчего череп словно сдавило, а потом по телу разлилось лёгкое чувство эйфории. Рене медленно подняла заворожённый взгляд, и это стало ошибкой. Она будто рухнула в золото глаз, как ныряют в воду с обрыва, – та сомкнулась над головой, и вокруг стало тихо. Ничего, кроме голоса, за которым хотелось идти и которому хотелось бы подчиняться. Вдох-выдох – шептало пространство ей на ухо. А Рене даже не дышала сама, за неё это словно делал кто-то другой, когда медленно поднимал и опускал грудную клетку.

– Пожалуйста, расскажи мне, что произошло, – мягкий голос окутывал. Он уносил по таким же волнам, как и постепенно затихавшая вдалеке музыка. Мягкий, такой дружелюбный, что хотелось им укрыться и раствориться в его звучании. Он просил, подталкивал впустить в себя, чтобы она больше никогда не осталась один на один с кошмаром. И нашёптывал он так сладко: – Позволь тебе помочь. Я чувствую, как ты боишься, но здесь нет никого, кроме нас. Только безопасность…

Рене слышала о таком. Когда-то давно, ещё в начале обучения, столкнулась на кафедре психиатрии с одним старым профессором. Тогда она снисходительно улыбнулась рассуждениям о гипнозе с его внушением и подчинением, даже стала подопытной на одной из лекций. Безуспешно, конечно. Но сейчас всё происходило совершенно иначе. Она чувствовала, как нежно обнимают невидимые руки чужой воли. Ощущала их мягкие, ненавязчивые, но уверенные движения. А перед глазами всё так же искрило яркое золото, словно солнечный зайчик в чашке горячего чая.

– Поделись со мной, Рене.

Луч устремился вниз, согревая озябшие руки, и она потянулась к нему, чтобы рассказать. Желание выплеснуть желчь своей истории было так сильно и казалось столь правильным, что Рене ни о чем не думала. Ни о том, откуда пришёл этот голос, ни почему так жаждет ему доверять.

– Я хочу, чтобы ты рассказала…

И она уже разлепила пересохшие губы, но неожиданно произнесла нечто совершенно иное:

– Нет.

– Нет? – Казалось, неведомый голос был чуть недоволен отказом, но после короткой паузы снова вернулся к ласковому убеждению. – Тебе нужно кому-то довериться. Прямо сейчас…

– Нет! – на этот раз Рене сказала это достаточно чётко.

Звук собственного голоса вспорол уютный кокон, и она будто прозрела. Исчезло золото и солнечные лучи, тишина наполнилась звуками новой песни, когда Рене медленно вдохнула сухой воздух комнаты. Сама. Своей волей. Уже без опаски сфокусировавшись на карих глазах доктора Ланга, она с вежливой улыбкой проговорила:

– На этом сеанс можно считать законченным. Продлевать не буду. Спасибо.

С неожиданным интересом Рене наблюдала, как плотно сжались бледные губы, как мгновенно изрезали морщинки кожу около глаз, стоило тем едва заметно прищуриться. И только сейчас она поняла – Ланг расположился перед ней на коленях. Видимо, чтобы быть на одном уровне, но даже так ему пришлось сильно сгорбиться. Рене бросила быстрый взгляд вниз и осторожно высвободила пальцы из больших, немного шершавых ладоней. Отчего-то мелькнула мысль, что главному хирургу следовало поберечь руки и не пренебрегать перчатками за рулём мотоцикла. Но та немедленно испарилась, когда Ланг чуть дёрнул уголком рта, а затем потянулся к ней, словно опять хотел поправить вечно непослушные кудрявые волосы. Пальцами он действительно перебрал несколько белокурых прядей, заправил парочку завитков у виска за ухо и вдруг впился в затылок. Рене почувствовала, как жёсткой хваткой сдавило голову, а потом её дёрнуло вперёд.

– В моем вокабулярии не находится слов, чтобы передать, насколько ты меня бесишь, – прошипел он Рене прямо в лицо. – Ну почему – объясни мне! – почему тебе всегда надо сделать по-своему?

– Я… – от неожиданности она растерялась.

Пальцы на секунду сжали сильнее, а потом исчезли, отчего Рене едва не опрокинулась на спинку дивана и только тогда поняла, что Ланг вполне мог бы проломить её череп. Не напрягаясь. На одном только бешенстве, потому что смотрел взглядом человека, дошедшего до всех пределов и немного дальше.

– Это моё дело, – скупо откликнулась Рене, хотя понимала, насколько по-детски прозвучало оправдание.

Видимо, главный хирург считал так же, потому что стремительно поднялся на ноги, собрал рассыпанные по полу бумаги, а потом, замерев на секунду, со всей силы пнул стакан с молочным коктейлем. Тот отлетел прочь, разбрызгивая повсюду своё содержимое. Потянуло ванилью.

– Скажи… Ты идиотка? – спросил Ланг, после того как затих учинённый им грохот. Повернувшись, он уставился на съёжившуюся под его же курткой Рене, которая совершенно иррационально пряталась там от испытывающего взгляда. – Мне просто интересно.

– Нет, – тихо вздохнула она, но Лангу был не нужен ответ. Помассировав начинавшие ныть виски, он устало прикрыл глаза.

– Поздно ночью бесследно исчезает один из моих сотрудников. Телефон не отвечает, его друзья утверждают, что договаривались о встрече, которая так и не состоялась. Дома никого нет, родных и близких в этом городе тоже…

Ланг на мгновение замолчал, чтобы медленно перевести дыхание и успокоиться, а она, кажется, услышала скрип зубов.

– Ты едва не довела до истерики Роузи. Эта полоумная сиамская кошка почти выцарапала мне глаза в уверенности, что я тебя наконец-то прибил. Не понимаю, как Фюрст её терпит. Но, чёрт побери! Я действительно сейчас близок именно к этому, потому что для своего распрекрасного обморока ты выбрала порогмоегокабинета, а теперь не считаешь нужным хоть что-нибудь объяснить! – Ланг всё же сорвался на крик, однако усилием железной воли успокоился, в один шаг оказался около дивана и сжавшейся на нем Рене, а потом опустился перед ней на корточки и заглянул в глаза. – Я не слепой, Роше. И не дурак. Ты была на грани нервного срыва, и случилось это в стенах грёбаной больницы!

– Неправда… – она сама не знала, что именно отрицает – проблемы с психикой или место. Но Ланг понял по-своему.

– Прекрати мне врать! – рявкнул он, а потом стремительно поднялся, запустил обе пятерни в волосы и тихо забормотал. – Ты в той же одежде, что и вчера. С той же прической. Даже ручки в кармане были в том же порядке…

Рене ошарашенно моргнула от столь неожиданного внимания к своей персоне, но застыла, стоило доктору Лангу снова заговорить.

– Будешь по-прежнему всё отрицать? – холодно бросил он, и захотелось зажать уши.

Ранки на лице мгновенно заныли, стоило вспомнить накрывший её в раздевалки постыдный ужас. Руки стиснули жёсткие полы тяжёлой куртки – целого убежища, – и Рене отвела взгляд. Возможно, упрямец прав, и стоило рассказать. Однако она не сомневалась, что, услышав лишь часть правды, Ланг не отстанет. Он пойдет до конца, по головам – чужим и её собственной – пока не доберётся до истины. Но хоть поступок насмешников предосудителен, она не могла и не хотела обсуждать свою историю ни с Лангом, ни с кем-либо ещё. Они друг другу никто, ничем не обязаны. Да и откуда всем было знать, какой хаос это принесло в её голову? Те, кто запер трижды проклятую раздевалку, не хотели такого. Верно? А потому, если Рене собиралась оставить прошлое в прошлом и не тащить на свет божий разложившиеся трупы женевской трагедии, она должна была встать и попытаться уйти.

– Как я уже говорила, это только моё дело. Мне очень неловко, что я доставила всем столько хлопот, но вы ошибаетесь. Это просто переутомление и ничего больше. Я закончила вскрытия далеко за полночь и, пока писала отчёты, заснула в комнате дежурного хирурга. А потом мне просто стало нехорошо. На этом всё – никаких тайн, драм и скелетов в кладовке уборщика.

– Засунь свою ложь кому-нибудь в задницу, но только не пытайся накормить ею меня, – медленно, едва ли не по словам процедил Ланг. А Рене небрежно пожала плечами, нарочито аккуратно повесила его куртку на спинку дивана и стиснула зубы. Она не боялась. У него не было доказательств, только беспочвенные подозрения, половина из которых наверняка придуманы взбалмошной Роузи.

– Как скажете, – ровно отозвалась Рене, а потом едва не подпрыгнула от неожиданного вопроса.

– Это произошло в моём отделении? – Подхватив позабытые бумаги, Ланг направился к столу, словно ничего не случилось.

– Нет, – соврала она. И увиденная в ответ улыбка ясно дала понять, что ей не поверили.

– Ты была здесь всю ночь?

– Нет. – Оскал Ланга становился всё страшнее и больше.

– И тебе совершенно нечего мне сообщить. – Последняя фраза прозвучала как утверждение, но упрямая Рене всё равно решила ответить:

– Нет.

В кабинете повисла тяжелая пауза, во время которой Энтони Ланг целенаправленно, миллиметр за миллиметром мысленно вскрывал голову своего ассистента. А когда закончил – заговорил, и от его слов Рене будто нырнула под первый лёд на реке святого Лаврентия. Раздался жалобный хруст треснувшей лжи, дыхание пресеклось, а сердце ошалело забилось.

– Я пришёл в секционную сразу после полуночи, через десять минут, как получил звонок от Фюрста. Но единственный, кого мне удалось там отыскать, оказался сонный патологоанатом. Сей чудесный человек поведал занимательную историю, как после целого дня работы, ты покинула его чертоги всего лишь каких-то тридцать минут назад. – Нарисованная на почти синюшном лице Ланга улыбка больше походила на прорезь в бездушной маске. Он переложил пару листов, а потом тяжело опёрся кулаками о стол. – Вернувшись в закрытое из-за ремонта отделение, я пробрался в ординаторскую и понял, что тебя нет и там. Как не было ни в одной палате, скорой или, как ты утверждаешь, в комнате отдыха дежурной смены. Мы искали тебя везде. Прошли каждый маршрут из больницы до твоего дома и того проклятого бара. Обзвонили полицейские участки и приёмные отделения всех неотложек, но Рене Роше просто исчезла. Испарилась. Вышла из секционной и… Пуф!

Ланг взмахнул бледной рукой, словно изобразил взрыв.

– А теперь представь моё удивление, когда утром я нашёл тебя у двери кабинета всё в той же одежде, с расцарапанным лицом и вряд ли понимавшую, что происходит вокруг. Знаешь, о чём я подумал?

– Нет, – беззвучно, одними губами произнесла Рене.

– Нет… Конечно, нет, – выплюнул Ланг, а потом неожиданно ударил кулаком по столу. – Весь день, пока ты спала и любовалась расчудесными снами, я думал – где? Где, раздери тебя черти, ты пряталась или, вернее… Где тебя прятали?

Рене моргнула, и реальность в ту же секунду сделала перед глазами кульбит. Как символично. Темнота, холод и поиски. История прошла полный круг, чтобы вернуться в исходную точку. Рене стиснула зубы.

– Единственным местом, куда я не пошёл, была раздевалка. Единственное место, которое я лично закрыл на ключ ещё днём, чтобы вы там не перетравились от запаха краски! А теперь объясни мне… Как ты туда попала? Как?!

Ланг смотрел спокойно и прямо, без присущего ему раздражения, скуки или злого веселья. Он действительно хотел знать – да что там! – имел вескую причину добиться объяснений, почему в эту ночь ему пришлось мотаться по городу, а потом целый день просидеть возле спящей неадекватной девчонки. И Рене понимала, что должна рассказать; чувствовала, как двигалась челюсть, но не смогла. Прошлое умерло в прошлом, а трупы не ходят и не говорят. Так что ни слова не слетело с потрескавшихся губ, но Ланг её понял. Почувствовал или же догадался – бог его знает. Однако он как-то по-особенному хмыкнул и уткнулся взглядом в бумаги, которые до этого бездумно перебирал. С неожиданным содроганием Рене узнала в них свои ночные отчёты.

– Я могу идти? – шёпотом спросила она.

– Можешь, Роше. – Ланг вздохнул. – Можешь идти и врать этой ненормальной из педиатрии, Фюрсту, кому-нибудь ещё, где и как ты провела эту ночь. Надеюсь, у них не возникнет столько вопросов.

Сарказм оседал на языке жгучей перечной мятой, отчего захотелось промыть рот водой. Но глава отделения имел право на такой тон.

– Вчера вы назвали меня по имени, – зачем-то заметила Рене и мгновенно прикусила язык. Ну, что за дурость? Нашла время!

– Вчера ты от меня ничего не скрывала, – резонно откликнулся Ланг и уселся в большое чёрное кресло, с которым то же мгновение слился.

Ну а Рене, немного помедлив, коротко кивнула и направилась к двери, но надавив на вечно заедавшую ручку, замерла и рискнула спросить.

– Сэр, я… что-нибудь говорила во сне?

– Нет, – пришел лживый ответ. И стало понятно, что Ланг уже обо всем догадался.

Следующее утро выдалось хмурым, прямо как отражение в зеркале. Рене с сомнением разглядывала внушительные синяки под глазами, слушая одну за другой тоскливые песни по радио. Похоже, у диджея тоже выдалась не лучшая ночка. Сутки прошли, но лучше не стало. Рене мрачно посмотрела на воспалившийся шрам, провела пальцем по маленьким гнойничкам, что скопились, точно планеты на Млечном Пути, а затем прикрыла саднившие от бессонницы веки. Что же, надо признать, она выглядела отвратительно. Разодранная кожа горела, глаза покраснели, а общая бледность приблизилась к ланговскому эталону. От пудры пришлось отказаться, потому что та была несовместима с мазями, которые выдала разозлённая Роузи.

Вчерашний разговор с Фюрстом был сложным. Каждый из них понимал, что Рене врала напропалую, но анестезиолог оказался слишком тактичен для откровенных вопросов. Да – уснула. Да – в комнате дежурного резидента. Нет – они попросту разминулись с доктором Лангом, а телефон – вот удивление! – предательски сел. Ну а лицо – банальное следствие нарушения техники безопасности. Четырнадцать часов в секционной кому угодно уничтожат не только легкие, но и любой кожный покров. Так что ей очень жаль, как всё вышло. И это, пожалуй, оказалось единственным честным признанием. На душе было чертовски паршиво.

В ординаторскую Рене влетела аккурат перед стремительным и привычно устрашающим появлением доктора Ланга. В отделении пахло свежей краской и чистотой. Оборудование вернулось на свои места, и теперь ничто не напоминало ни о ремонте, ни о той ночи. Успев обменяться кивком головы с нервным Франсом, Рене наткнулась на тяжёлый взгляд посетившего их собрание доктора Дюссо и проскользнула в глубину комнаты. Подальше от чужих глаз. Ссадины на лице неимоверно чесались, но она постаралась не думать о них, а также о том недоумении, что читалось в глазах коллег. К счастью, с расспросами к ней не лезли.

Устроившись поудобнее на твёрдом стуле, Рене огляделась и заметила Хелен. Медсестра восседала на подоконнике позади одного из ведущих хирургов, заразительно смеялась над его шутками и, очевидно, была совершенно уверена в своей безнаказанности. Что, впрочем, не удивительно. Ведь доказательств у Рене не было. К счастью, это понял и Франс, который бросал в сторону медсестры опасливые взгляды, но неожиданно мудро молчал. Надо же…

Впрочем, все чаяния и ожидания Рене рассыпались в прах, стоило доктору Лангу верхом на сегвее заложить лихой вираж по переполненной ординаторской. Сделав почётный круг, он остановился в центре комнаты, а затем легко и ловко, словно не было в нём двухметрового роста, вскочил на один из столов, подхватил стоявший рядом стул и водрузил наверх. Усевшись на импровизированный трон, глава отделения закатал рукава и носком ботинка столкнул на пол стаканчик с разномастной канцелярией. Этим он привлёк внимание последних галдевших коллег. Они уставились на Ланга, Ланг уставился в ответ, и в ординаторской воцарилась тишина.

– Странные дела творятся в нашем королевстве, – после внушительной паузы неторопливо произнёс он с интонацией, достойной театральных подмостков.

Рене поёжилась и отвела взгляд. Видит бог, в Энтони Ланге умер прекрасный актёр. Яркий. Запоминающийся.

– Десять смертей за одну ночь, две выбитые двери за другую. Какая… поразительная работоспособность там, где нужно. Не боитесь, что правление больницы задастся вопросом о компетентности всего отделения? М-м-м… Что скажете, доктор Дюссо?

Рене украдкой посмотрела в сторону хирурга и увидела, как сжались в кулаки его руки. Неуклюже поёрзав, она нервно выдохнула, а потом уставилась на собственные колени. Ситуация была… неловкой. Какие бы отношения ни связывали этих двоих, прямо сейчас глава отделения требовал объяснений. Но тех, конечно же, не последовало. И Рене знала почему. Когда в пять утра идёт твоя восьмая по счёту операция, тебе не до раздумий или хирургических тонкостей.

– Скажу, что в тех условиях я сделал всё возможное, – процедил тем временем Дюссо. А Ланг вопросительно поднял брови, словно ожидал продолжения, и нехорошо усмехнулся, когда того не последовало.

– Надеюсь, этическая комиссия удовлетворится таким же всеобъемлющим объяснением, – протянул он, а потом неожиданно повернул голову и мгновенно нашёл в разномастной толпе новую жертву. – Мистер Холлапак…

Привыкший к постоянному коверканью фамилии Франс сначала даже не понял, что удостоился внимания самого Энтони Ланга. Он нервно сглотнул и зачем-то оглянулся. Рене же закатила глаза. Бога ради, да не съедят его прямо здесь! Однако резидент, видимо, считал иначе.

– Да? – проблеял Франс.

– Скажите, вы заметили прошлым утром что-нибудь необычное?

Вопрос звучал невинно, но у Рене ёкнуло сердце. Она метнула на Франса испуганный взгляд и неожиданно увидела в ответ такой же растерянный. Холлапак знал, что если выдаст Хелен, то придётся рассказать и о Рене. А потому она в отчаянии качнула головой.«Молчи! Ради всего святого – молчи!»Но Франс уже отвернулся и теперь смотрел себе под ноги.

Не было сомнений, что глава отделения догадался. Длинные пальцы Ланга скользнули по едва изогнутым в улыбке губам, пока сам он гипнотизировал взглядом Хелен. А та боялась поднять голову и посмотреть в глаза своей жертве. Трусиха! Но сегодня Рене была этому рада. Всё что угодно, лишь бы память о мёртвой Виктории так и осталась лежать под женевской могильной плитой. Прошлое прошло! Хватит! Остановитесь!

– Так, что же? – Ланг решил прервать необычную пантомиму. Рене зажмурилась.

– Нет, сэр.

Она в изумлении подняла голову и уставилась на вспотевшего Холлапака. Тот старался казаться беспечным, даже откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, невольно повторив позу пребывавшего в злом веселье Ланга, но взгляд выдавал панику.

– Вот как? – цокнул языком главный хирург. – Значит, это не вы выбили обе двери?

– Я, – пришел ответ. – Мне нужно было переодеться, но какой-то дурак закрыл раздевалку. А в пять утра искать ключ оказалось накладно. Ремонт. Бардак…

– Действительно. – Теперь Ланг выглядел откровенно увлечённым беседой. Он опёрся локтями на колени, чуть подался вперёд, а после фальшиво участливо поинтересовался: – Но что же случилось с душевыми?

Франс дёрнулся и почти бросил взгляд в сторону Рене, но вовремя удержался.

– Сэр! Мне безумно хотелось отлить. – На потном лице появилась улыбка святого мученика. – Боялся не утерпеть.

Раздалось приглушенное хихиканье, а Ланг хмыкнул. Он какое-то время взглядом препарировал Франса, но потом фыркнул своим мыслям, неожиданно махнул рукой и вздохнул.

– Бог с вами, Холлапак. Их всё равно надо было менять. Считайте, что оказали больнице неоценимую помощь по демонтажу старых дверей. – Ланг было замолчал и уже повернулся в сторону окна, когда словно невзначай договорил: – Только прошу вас, в следующий раз не терпите так долго. Это вредно для здоровья.

О чьём здоровье шла речь можно было не уточнять. Рене осторожно втянула воздух, не в силах поверить, что гроза миновала, а потом облегчённо прикрыла глаза и без зазрения совести прослушала дальнейшее обсуждение рабочих вопросов. Она едва дождалась окончания планёрки, прежде чем сорвалась с места. Итак, Ланг всё понял, но… отступил. Не стал давить, требовать объяснений или наказывать за враньё. Чёрт возьми, простил даже двери. И Рене была ему благодарна. До совершенно неуместной улыбки на саднившем лице, до искрившихся глаз, до засевшего в груди солнца. А потому, стоило Лангу закончить собрание, как она ринулась прямо к нему. Но сначала путь ей преградили студенты, которые требовали каких-то заданий, подписей или журналов, а затем резиденты. Так что, когда рядом остался лишь Франс, глава отделения уже давно скрылся в лабиринте больничных коридоров.

– Спасибо, – пробормотала Рене, едва ли не впервые не находя нужных слов.

– Благодарить не за что, – Холлапак пожал плечами, а потом бросил странную фразу. – Предательство бывает разным на вкус.

Рене недоумённо взглянула на парня, но тот уже направился прочь.

– Кстати, – крикнул он не оборачиваясь. – Сейчас начнётся заседание этической комиссии. Ну, это если вдруг решишь кое-кого отыскать.

Наверное, Рене никогда не бежала так быстро. Уж точно не пролетала восемь этажей на одном ударе сердца. Не считала ступени, не скатывалась по перилам и, разумеется, не врывалась с грохотом в пустой коридор. Но когда за спиной наконец-то хлопнула долгожданная белая дверь, Рене остановилась и почему-то смутилась. В груди жгло, во рту пересохло, однако она столь упрямо всматривалась в полумрак, что перед глазами поплыли цветные круги.

Впрочем, нужды изучать пустой коридор не было. Ланг нашёлся мгновенно. И не заметить высокую фигуру, что темнела вдалеке полутёмного помещения, было практически невозможно. Его чернота, как всегда, оказалась чернее.

– Ты так спешишь, будто опаздываешь на свидание, – раздалось знакомое хмыканье, а Рене широко улыбнулась. Лучше! Это было гораздо лучше всех тех неловких встреч, что хоть когда-либо приключались в её жизни. Жёлтые тапочки гулко застучали по бетонному полу, пока она торопливо шагала в сторону прислонившегося к стене мужчины.

Энтони Ланг был собран, пожалуй, напряжён. Об этом говорила чрезмерно прямая спина, уже привычно поджатые губы и лёгкий прищур, с которым он наблюдал за спешившей к нему девушкой. Но когда Рене остановилась напротив, взгляд потемневших до махагони глаз оказался слишком… встревоженным? Или чуть удивлённым? Разобраться в переливах этого цвета она бы никогда не смогла и, разумеется, напридумывала всякого… Но всё равно встала почти до неприличия близко, чтобы сказать такое важное для себя:

– Спасибо.

Но Ланг ничего не ответил, только чуть сдвинулся в сторону, чтобы под светом далекой лампы рассмотреть обращённое к нему лицо. Его внимательный взгляд напряжённо изучал появившиеся на шраме воспаления, и с каждой новой находкой высокий лоб хмурился всё сильнее. Неожиданно Ланг поднял руку и едва ощутимо коснулся её подбородка, окончательно открыв левую щеку желтоватым лучам. Ну а Рене не сопротивлялась, только смежила веки, когда он провел по самой длинной из всех царапин. Кожу немедленно засаднило, и она чуть поморщилась, отчего ощущение прохладных пальцев мгновенно исчезло. Рене больше никто не держал, но это показалось настолько неправильным, что тело само неосознанно качнулось вперёд. Лоб неловко ткнулся в костяшки мужских рук, а затем голову накрыла большая ладонь.

– Всё-таки загноились. Я обработал их, пока ты спала. Но, видимо, прошло слишком много времени, – донеслось тихое бормотание и лёгкий вздох, когда пальцы скользнули по виску и устремились дальше по шее. Туда, где прятался шрам, словно Ланг знал, насколько ей больно. Швы и ткань хирургической робы отчаянно натирали раздражённую кожу.

И в этот момент Рене отчётливо поняла, что расскажет. Даже если придётся вколоть зелье правды, посадить себя на электрический стул или вновь запереть в раздевалке. Она поделится с ним. Потому что поступить иначе было бы не по-дружески. А в том, что каким-то неведомым образом Энтони Ланг стал ей ближе, чем Фюрст или Роузи, она не сомневалась. За один только день, ночь и сегодняшнее утро.

Неожиданно глава отделения отступил и принялся копаться в карманах своих чёрных джинсов, пока с тихим звоном не извлёк некий предмет, что блеснул в тусклом свете.

– Говорят, у тебя недавно был день рождения, – как ни в чём не бывало заметил Ланг, а сам с силой сжал правую ладонь.

– Да, – в тон откликнулась Рене. – Позавчера. Жаль, вы не успели попробовать торт. Из того, что я знаю, угощение пришлось бы вам по вкусу. Много приторного шоколада, жирный крем и кислые ягоды. Идеально для тренировки вашей поджелудочной.

Ланг усмехнулся и покачал головой.

– Действительно, весьма прискорбно. Но, надеюсь, у меня ещё будет шанс заработать хронический панкреатит?

– Я подумаю, – задорно улыбнулась Рене и отвела взгляд, а потом удивлённо вздрогнула, когда перед глазами что-то сверкнуло.

– Держи.

На раскрытой ладони, сплошь усеянной мелкими шрамами, лежал ключ. Обычный такой, один из тех, что подходят к сотням замков. Но внимание привлекло вовсе не это. Следом за ним, на цепочке из семи звеньев расположился цветок, увидев который, Рене ошеломлённо застыла. Она медленно перевела взгляд на брелок, а потом вздрогнула, когда послышался голос. Ланг понял её замешательство по-своему и поспешил объяснить.

– Это ключ от моего кабинета. Когда в следующий раз надумаешь полежать в обмороке, то не стоит располагаться около порога. Продует.

Он усмехнулся, но Рене всё никак не могла оторваться от залитых в прозрачный куб розовых лепестков, и молчание опасно затягивалось. Только когда протянутая рука напряжённо дрогнула, она спохватилась и вцепилась в мягко блестевший ключ. Брелок был откровенно дешёвым, какие миллионами штампуют трудолюбивые китайцы, но прямо сейчас дороже него в этом мире ничего не было.

– Почему вишня? – выпалила она вопрос, который со стороны наверняка выглядел глупо. Поняла это Рене по тому, как вытянулась от неожиданности лицо Энтони Ланга.

– Какая вишня? Где? – Он действительно не понимал.

– На брелоке. Бутон вишнёвого дерева. – Докопаться до правды казалось жизненно важным, хотя Рене не могла взять в толк – почему.

– Да? Если честно, понятия не имею. Взял первый попавшийся в сувенирном автомате внизу. В меру девчачий, для такой особы, как ты, – пожал плечами Ланг, а у неё внутри неожиданно что-то сжалось. Словно она ждала иного, но обидно ошиблась. Право слово, глупости какие!

– Ясно. – Непонятная горечь всё же прорезалась в голосе, отчего Ланг поднял на неё удивлённый взгляд. И Рене поспешила добавить: – Спасибо.

– К тому же так будет проще с отчётами, – проговорил он, а сам задумчивым взглядом уставился куда-то ей за спину. В конце коридора хлопнула дверь, и Ланг оглянулся. – Мне надо идти.

– Слушание? – похолодев, спросила Рене.

– Да, – пришёл короткий ответ.

А она стиснула руки, когда вновь ощутила непонятное желание прикоснуться, или чтобы коснулись её. Рене не понимала, что происходит, но сделала шаг вслед отвернувшемуся Лангу, словно не хотела с ним расставаться. И когда он неожиданно повернулся, то в последний момент успел подхватить врезавшееся в него тело. Ланг смотрел очень внимательно, словно тщательно думал стоило ли говорить, прежде чем всё же решился.

– Задай тебе комиссия вопрос: кто виноват, что десять человек погибли, не дождавшись помощи? Как бы ты ответила? – Рене почувствовала большие ладони, которые тревожно стиснули предплечья.

– Я… я не знаю, – растерялась она, но Ланг покачал головой.

– Мне нужно кое-что понять. Рене, я изучил твои отчёты, проанализировал каждую строчку. Но сама ты видела гораздо больше, чем можно было бы описать. – Он вновь поджал губы и вдруг отпустил, а Рене невольно потёрла руки.

– Тогда… я сказала бы, что доктор Дюссо действовал согласно установленным протоколам, – после секунды раздумий твёрдо произнесла она, а потом с грустной усмешкой добавила. – Ему просто не повезло. Даже вызови он помощь, оперировать всё равно было бы негде. В ту ночь больница работала на износ, и службе спасения следовало это учесть. Доктор Дюссо не виноват. Здесь вообще нет чьей-либо вины. Таково оказалось стечение обстоятельств.

Рене замолчала и вдруг почувствовала, как отпускает скопившееся где-то в голове напряжение. Не её. Чужое. Однако ощущение было настолько ярким, что она поражённо выдохнула.

– Значит, это не было попыткой меня подставить, – медленно произнёс Ланг и покачал головой, когда заметил уставившийся на него испуганный взгляд. Зло оскалившись, он тихо процедил: – В этом гадюшнике ты единственная, кому я мог доверить вскрытия без риска получить в спину десяток ножей.

С этими словами он развернулся и стремительно направился в сторону открывшейся двери, откуда на пол падала тонкая полоса электрического света. Рене же нащупала рукой спасительно устойчивую стену, а потом вовсе уткнулась лбом в покрытые стандартной краской твёрдые камни.

Гадюшник.

Значит, в тот день с дурацким тортом ей не показалось. Все те люди из ординаторской действительно пошли бы на любое безумие, любую подлость ради удовлетворения собственной мстительности. И Ланг отвечал им взаимностью. Господи, он не доверял даже Дюссо! Странно, что со всей своей эмпатией, Рене не заметила этого раньше. Ведь всё так очевидно. И тот случай в «отстойнике» наверняка не был первым, когда на помощь приходил Алан Фюрст, а не пятьдесят человек хирургического отделения или номинальный лучший друг.

Но тогда возникал другой вопрос. Что, чёрт возьми, доктор Ланг сделал с собой, раз быть нелюдимым одиночкой показалось ему справедливым и верным? Рене покачала головой. Она не понимала его. Старательно складывала мозаику поступков, действий и слов, но картина не собиралась. Словно детали не подходили друг к другу и образовывали некрасивые мелкие дыры. Так бывает, если смешать элементы от двух разных пазлов. Она фыркнула. Какой бред! Разве что у доктора Ланга диссоциативное расстройство, а это совсем уже за гранью научной фантастики.

Она покачала головой, оттолкнулась от стены и побрела обратно на восемнадцатый этаж.

Хотя отданный ключ символизировал высшую степень доверия, Рене старалась ей не злоупотреблять. Она не знала, закончились ли сексуальные приключения доктора Ланга в рабочее время, так что забегала в заведомо пустой кабинет лишь утром и вечером. Там Рене оставляла на подпись отчёт и забирала задания на день, а ещё иногда нужные справочники. Чем закончились слушания, стало известно лишь через несколько дней, от доктора Фюрста. Сам Ланг молчал. Зато Роузи, прознав про неожиданную рабочую близость подруги с ужасом отделения, нудно просила впустить её в кабинет и дать хоть глазком посмотреть на пристанище «чёрной жужелицы». Но Рене бережно хранила в душе случайно брошенную фразу о доверии. Вряд ли Ланг говорил это всерьёз двадцатилетней девчонке, но иногда можно и помечтать. Верно?

В общем, следующие несколько дней после случая с раздевалкой, о котором ни Франс, ни Роузи, ни даже Ланг предпочли не напоминать, прошли в обычных заботах. Разве что Дюссо всё чаще появлялся где-то поблизости, но прошедшее слушание явно поумерило его пыл. Или же дело было в главе отделения, который также неизменно оказывался рядом. У Рене даже возникло идиотское чувство, будто за ней устроена слежка. Но она быстро выкинула подобные мысли из головы, потому что иначе можно было додуматься до паранойи.

Однако Рене то и дело замечала непонятную собранность доктора Ланга. Будто тот готовился в любой момент… К чему? Она не знала. Вновь поймать на призраках прошлого? Отправить на освидетельствование к психиатру? Ох! Да ладно! У главы огромного отделения наверняка есть миллион других важных дел помимо какой-то девчонки. Но, когда через неделю Рене зашла в раздевалку вместе с возмущённо тараторившей Роузи, она почему-то насторожилась. Что-то было не так.

Если честно, всё это время Рене старательно избегала этого места, но ей нужен был шкафчик. Она сомневалась, что доктор Ланг будет рад найти в своём кабинете россыпь резинок для волос, помаду или опасного зверя по кличке «расчёска», который давно рассорился с вечно растрёпанной шевелюрой хирурга. Так что выхода не было. Вздохнув, Рене стянула халат.

– Ты так и не стёрла это дерьмо, – тихо заметила Роузи и кивнула в сторону надписей.

Рене равнодушно пожала плечами. Она сама давно привыкла к украшению в виде своеобразных граффити, которые уже не замечала. Это было даже забавно. Кто-то украшал шкафчик наклейками, а у неё – настенная живопись. Надо бы попросить автограф у Хелен, тем более, та как раз вошла в раздевалку. Рене потёрла ещё не зажившие на лице ранки и снова пожала плечами.

– Серьёзно, это уголовно наказуемый моббинг. Если поймать того, кто сделал…

– Здесь нет камер, – напомнила она, а маленькая медсестра презрительно фыркнула.

– Ланг знает? – Роузи отошла в сторону, чтобы рассмотреть новые двери.

– О надписях? Скорее всего.

– Нет, о том, что это твой шкафчик. – Она повернулась и скрестила на груди руки. Мимо них протиснулась группа студентов. – Как глава отделения он должен…

– Ничего! – резко оборвала подругу Рене, а потом добавила тише: – Он ничего мне не должен. Я не маленькая девочка и смогу разобраться сама.

– Ну да, – скептично пробормотала Роузи и поправила большие очки. – Уже разобралась один раз…

Это была странная ситуация, в которой каждый из них знал о произошедшем, но упорно делал вид, будто ничего не случилось. Даже двери вернулись на своё место уже на следующий день и оказались похожи на старые. Так что Рене предпочла проигнорировать шпильку и потянулась к замку. Она ввела код, круглая ручка тихо щёлкнула, и в этот же момент за спиной хлопнула входная дверь, заставив взметнуться от сквозняка волосы. А затем перед глазами всё сделалось огненно-рыжим.

Рене не поняла, что случилось. Она дёрнула на себя дверцу, и в лицо раскалёнными пулями полетели комья горящей бумаги, руки обожгло чудовищной болью, а в ушах зазвенел собственный крик. В голове мелькнула ошалелая мысль, чтоонисожгли все конспекты, а затем тело дёрнуло в сторону.

Дальше всё завертелось сломанным калейдоскопом: над ухом кто-то испуганно повторял её имя, потянуло палёными волосами и тлеющей тканью. Послышался грохот огнетушителя, шипение пены, и Рене со всей силы зажмурилась. Она плотно смежила веки и сквозь собственный страх, через шум криков услышала тихий злой голос, который осел на языке жжёной мятой.

– Уведи её в скорую. Живо. Передай: термические ожоги рук и, возможно, лица, а ещё пусть проверят под одеждой… и дыхательные пути. Чёрт знает, что за смесь эти дуры использовали. И дай ей успокоительное, – последнее Ланг добавил совсем тихо, и Рене открыла глаза.

Первое, что она увидела, была знакомая чернота рубашки, затем взгляд зацепился за блестящую пуговицу – конечно же, чёрную – и серебряный клип перьевой ручки. Надо же… Рене моргнула и ощутила спиной холод от кафельной стены. Видимо, Ланг успел оттащить её в сторону до того, как она вспыхнула, точно свечка. Губы задрожали, но она упрямо их закусила и медленно перевела дыхание.

– Да, сэр, – тем временем согласилась на удивление покладистая Роузи и осторожно позвала: – Рене?

Решение пришло само. В тот момент, когда она медленно подняла голову и встретилась взглядом с доктором Лангом. В этот же миг, прежде чем он отвернулся, Рене протащило по кочкам уже знакомых махагониевых глаз и утопило в целом вулкане бешенства. А там обещало сгореть абсолютно всё. Отделение, целый этаж, даже больница… Бушующее внутри Ланга пламя было опасно. Рене могла бы поклясться, что прямо сейчас глава отделения мог бы убить. А потому она тихо, но твёрдо произнесла:

– Нет.

– Я не хочу, чтобы ты это слышала. Уходи. Тебе нужна помощь.

В голосе почудился едва сдерживаемый треск огня, от которого отшатнулась даже привыкшая ко всему Роузи. Однако Рене не шелохнулась, только вглядывалась в наполненные злостью глаза да считала красные всполохи, прежде чем снова это почувствовала. То самое невероятное ощущение, когда внезапно рухнули стены, а мир стал в сотни раз ярче. Она будто смотрела чужими глазами и вздрогнула, стоило Лангу уставиться на тонкие руки. Все в красных пятнах до самых локтей.

Господи, разумеется, ей надо бы в скорую! Но…

– Нет.

– Рене!

– Я. Никуда. Не пойду.