И солнце взойдет. Он

Глава 16

Всю следующую неделю Рене предстояло провести в обнимку с таблетками, подушкой и ежедневными отчетами лечащему врачу о состоянии хворой головы. Иными словами, она должна была лежать дома. Но, вопреки всем назначениям, первое утро по возвращении из больницы Рене провела в осторожных сборах. Разумеется, она знала, чем рискует. В конце концов, до этой осени ей приходилось оперировать мозг едва ли не чаще, чем чистить зубы, однако кое-что в сердце было сильнее здравого смысла. И это что-то обладало поистине выдающейся магией. Да, наклоняться, поднимать тяжести и говорить ещё было трудно, но Рене терпеливо старалась. Выдрессированный танцами мозг быстро вернул себе контроль над вестибулярным аппаратом, а в тренировке речи помогали французские скороговорки. С английскими у неё до сих пор не сложилось. В общем, Рене педантично глотала пачками прописанные препараты и считала себя не из болтливых – куда уж с разодранными губами – так что вряд ли кто-нибудь заметит лёгкое искажение дикции. В общем, нацепить на себя пушистый свитер и тёплые джинсы удалось без вызова бригады рассерженных парамедиков. Ну а в автобусе, слава богу, принято ездить молча.

Оперативный центр Монреаля располагался неподалёку от центра города, на улице Ги. Трёхэтажное кирпичное здание ютилось на крутом холме и не вызывало ни одной радостной мысли, только чувство угрозы. Рене ещё плохо знала этот район, а потому сделала три больших круга, прежде чем нашла нужный вход.

Она устало месила ногами снег, который заботливые коммунальщики свалили с дороги прямо на тротуар, и чувствовала, как по спине течёт пот. Чем обернётся это усилие, Рене предпочитала не думать. Ноги путались во влажной слякоти, тело ёжилось от промозглых порывов ветра, но она упрямо продвигалась вперёд. Разумеется, её выходка граничила с идиотизмом. О, не оставалось сомнений, что кое-кто не преминет об этом язвительно сообщить. Однако, когда озябшие пальцы наконец дёрнули ледяную ручку, Рене была почти счастлива. Чёрт возьми, какая же она влюбленная дурочка…

Огромная синяя пятилучевая то ли звезда, то ли схема дорожного перекрёстка возвышалась прямо напротив входа. И какое-то время Рене делала вид, что воодушевлённо разглядывает сей неведомый иероглиф, пока сама пыталась хоть чуть-чуть отдышаться. Вряд ли сбившееся дыхание прибавит чёткости пока нерешённым проблемам с дикцией, но тут до плеча кто-то дотронулся, и пришлось обернуться.

Стоявший напротив сержант был так же велик, как натянутый на стойку баннер с эмблемой полиции. Два метра в длину и примерно столько же в ширину занимал весьма крупный мужчина, в тени которого Рене почувствовала себя птичкой из тех пород, что бьются головой о стекло по причине своей выдающейся тупости. И словно в подтверждение собственной имбецильности, она попробовала вежливо улыбнуться губами в коростах, но встретилась с лёгким прищуром непонятного цвета глаз и нервно хихикнула. Господи…

– Что-то хотели?– спросили у неё по-французски. Монструозный мужчина скрестил на квадратной груди квадратные руки, отчего форменная рубашка едва не треснула. Рене даже показалось, что она услышала жалобный скрип натянутой ткани.– Мадемуазель?

– Я… Эм-м-м.– Чёрт. Думать было намного проще, чем говорить. Медленно выдохнув, Рене изрекла:– У в-вас здесь есть один зак-ключенный…

– Полагаю, не один,– насмешливо перебил сержант, но тут же склонил голову в знак извинения. –Прошу прощения. Продолжайте.

– Ну, в общем, вы прав-вы, кон-нечно.– Рене замялась. –Я пр… просто хотела узнать, как он. Н-не нужна ли ему пом-мощь или как-кие-нибудь мелочи. Может, одежда… Прос… простите, я в первый раз и н-не уверена… Что можно, и как будет прав-правильно. Даже не знаю, до сих пор он в этом от-дел-лении или переведён куда-то ещё…

Способность к вербальной коммуникации окончательно иссякла, когда Рене заметила направленный на неё взгляд. Такой внимательный, что она растерялась, а потом и вовсе затихла. Какое-то время Рене просто молча стояла перед живой громадиной, потом та пошевелилась и немного задумчиво произнесла:

– Приёмные часы с двенадцати до двух и с шести вечера до восьми.

Рене подняла голову, шаря взглядом по стенам в поисках часов, где даже от циферблата будто бы веяло запахом бумаги и зубодробительной канцелярщины. Стрелки показывали десять утра. Ох.

– А можно хот-тя бы узнать…

– С двенадцати до двух,– сурово отрезал сержант, а потом вдруг покосился на разбитый рот и нахмурился.

– Ясно. Изв’ните за навязчивость. Я… я тогда подожду.

– Здесь, что ли?

Кажется, полицейский был удивлен, а она лишь пожала плечами.

– Если я вам не пом-мешаю. До дом-ма далековато…

Повисла мутная пауза. Рене ждала возражений, но, когда тех не последовало, снова заозиралась, теперь в поисках хоть какой-нибудь скамейки. Но большой холл был предательски пуст. Только информационная стойка, неведомые терминалы для ещё более неведомой оплаты и столы с бланками заявлений. Всё. Пол да стены, а до назначенного времени ещё два часа. Ладно. Ничего страшного.

– Вы должны знать, что запрещено напрямую передавать какие-либо личные предметы, еду, одежду или медикаменты,– внезапно вздохнула мясистая скала, а Рене дёрнулась от неожиданности и торопливо обернулась. —Поняли меня?

Полулысые брови требовательно сошлись на переносице, чем вызвали лёгкий приступ заикания вдобавок к тем проблемам с речью, что уже были.

– Д-да, сержант. У мен-ня ничего нет. Не бес… беспокойтесь.

Полицейский фыркнул, очевидно, позабавленный наивной убеждённостью, что словам неизвестной девчонки хоть кто-то поверит, и, кажется, окончательно разочаровался в её умственных способностях. Подумав, что на этом неловкий разговор окончен, Рене собралась было уже отойти, но в спину прилетело покашливание, а следом вопрос:

– Эй! Вы хоть к кому? Вдруг и правда перевели.

Она обернулась, продолжив идти спиной вперёд, и легко улыбнулась одними только глазами до безумия влюбленной женщины.

– К Энтони Лангу. Я пришл-ла к доктору Энтони Лангу.

Сержант вдруг насторожился, ещё больше прищурился, а потом весело и как-то по-доброму хмыкнул. Кажется, он прекрасно знал, о ком шла речь. И Рене уверенно могла сказать – полицейский был удивлён. Да-да, совершенно точно не ожидал услышать ничего подобного, потому что бросил на неё заинтересованный взгляд и пробормотал нечто вроде «охренеть» или «надо же», а затем побрёл в сторону одной из стоек. А там уже ждали и загадочно перешёптывались, но стоило ему усесться к коллегам, как разговоры потеряли последнюю деликатность и взвились на уровень белого шума. Даже на расстоянии в несколько метров, у самой дальней стены Рене чувствовала любопытные взгляды, что бросал каждый, кому сержант сообщал о цели её визита. А потому шрам чесался, и противно зудела кожа под заживавшими потихоньку коростами, но сама Рене оставалась спокойна. Пусть. Пусть судачат, о чём захотят. Ей всё равно. Стоять здесь и ждать пару часов ради проклятых нескольких минут встречи казалось Рене настолько же важным, как есть, пить и регулярно высыпаться. Без этого просто не выжить.

Время тянулось умопомрачительно медленно. Стрелки часов на стене будто застряли и не шевелились, пока Рене не сводила с них взгляда. Людей в холле становилось всё больше, а воздуха меньше. Его так отчаянно не хватало, что пришлось сдвинуться к самому окну. Но хотя Рене давно стянула тяжелую куртку, пушистый свитер по-прежнему неприятно лип к влажной спине. Переступив с ноги на ногу, она устало опёрлась о шершавую стену и прикрыла глаза. Хотелось присесть, а лучше прилечь. Возможно, стоило принять парочку обезболивающих, потому что голову всё туже сдавливало где-то внутри, а разбинтованные локти противно ныли. Накатывала слабость, и Рене давно следовало бы признать, что настойчивое желание увидеться с Тони – чистая глупость и беспардонная навязчивость. Но злиться на себя было поздно.

И всё же Рене не выдержала. Превозмогая подкрадывавшуюся тошноту, она решительно отлепилась от стены, а затем двинулась в сторону стойки, сама толком не зная зачем. Быть может, попросить стакан воды, но ещё вероятнее – взорвать к чертям отделение. Однако стоило влажной ладони вцепиться в столешницу, как мир на секунду исчез. Всего лишь на мгновение, и вот уже Рене поддерживал за руку тот самый огромный сержант. Он просто поднялся со своего продавленного кресла и схватил за локоть, даже не удосужившись перегнуться через стойку.

– Не самое лучшее место для обморока, – пробормотал полицейский, а потом протянул вторую руку, неожиданно подцепил Рене под мышки и легко перетащил на свою половину, где усадил на стул. Перед носом очутилась не самая чистая чашка с мутноватой водой, но Рене благодарно улыбнулась.

Жидкость оказалась с привкусом синтетических сливок, но гораздо лучше, чем абсолютное ничего. Оставалось лишь вздохнуть и пожалеть собственные отказавшие мозги. А ведь она почти нейрохирург, могла бы подумать о паре последствий. Но вместо этого Рене сделала ещё два глотка.

– Спасибо.

– Вы же доктор Роше, верно? – неожиданно спросил тот самый полицейский. Он снова смотрел чуть прищурившись, словно пытался узнать в покрытом шрамами и царапинами лице некое существо, что обычно пряталось за хирургической маской.

– Да, – удивленно кивнула Рене. – Но откуда…

– Филипп Эбе, мой напарник. Оперировался в прошлом месяце после перестрелки.

– Три пулевых, оскольчатый перелом голени и травма головы, – припомнила Рене. Дерьмовый случай. Впрочем, как и все, что брал Энтони.

– Верно, – громила хохотнул и взлохматил короткие светлые волосы. – Наши часто попадают к робоцыпочке-Лангу.

– А он к вам? – осторожно спросила Рене, лишь с трудом не фыркнув от дурацкого прозвища, и поторопилась сделать маленький глоток. Раздался дружный хохот, но стоявший напротив сержант громко шикнул, но тоже улыбнулся.

– Давно предлагаю ему сюда переехать. Считай, каждый месяц раньше отсиживал по несколько дней. Хотя под конец лета его, похоже, знатно приложило. А потом он исчез с наших радаров аж до декабря. Мы успели соскучиться.

– Вот как? – Рене нервно стиснула чашку. Ну да, всю осень Тони то пытался избавиться от навязанного ему ассистента, то старался, чтобы этого ассистента не прибили его же коллеги. Какие уж здесь приключения, с работой бы справиться.

– У него, кажется, умер кто-то тогда, – неожиданно вспомнил сержант, и Рене нахмурилась. Какое забавное совпадение. У неё тоже кое-кто умер… – Жалко, конечно, но это не повод буянить. Помню, едва удалось отобрать ключи у этого пьяного Джеки Чана. Он пытался завести свою хай-тек баржу, а сам даже сидеть прямо не мог. Так я Деву Марию потом неделю благословлял, что в тот день отвела нашего чудика от мотоцикла. Иначе всё. Костей бы не собрали по всему Монреалю.

По группе развалившихся на своих местах полицейских вновь пролетел хохот, а Рене до белых костяшек стиснула грязную кружку. Не сказать, что именно такие истории об объекте своей невольной привязанности мечтала услышать каждая девушка. Совсем нет. Даже наоборот. Но Рене понимала, что принимать Энтони придётся таким – с кучей чертей и полным выводком космических тараканов. Ведь нельзя любить только часть человека! Он же не чёртово Lego. Рене вздохнула и полезла в карман за обезболивающими.

– А вы сами, что от Ланга хотели? – вдруг спросил кто-то из молодых констеблей, но на него тут же зашикали. Несколько заинтересованных взглядов метнулось к покрасневшей Рене, и послышалось довольное бормотание.

– Дерьмово? – вдруг спросил гороподобный сержант, наблюдавший за тем, как она глотала таблетки.

– Бывало и похуже, – пробормотала Рене с зажатой в зубах капсулой. Химический привкус липко оседал на языке, но выбирать не приходилось. Так что, зачем-то задрав голову, она залпом проглотила целую горсть препаратов и запила остатками воды.

– Пойдёмте, – махнул рукой сержант, когда Рене поставила чашку на стол.

– А как же бумаги? Наверное, надо что-то заполнить, – непонимающе пробормотала она, пока торопливо подбирала свои вещи и прятала по карманам лекарства, на что полицейский фыркнул и закатил глаза.

– Потом разберёмся.

Комната для встреч совершенно не напоминала увиденные когда-то в кино отсеки с обязательными телефонными трубками, пуленепробиваемыми стёклами и решётками. Ничего подобного. Это был небольшой кабинет с несколькими столами и картой провинции во всю кирпичную стену. Людей здесь было немного, но часть мест уже заняли ожидавшие заключенные. Рене проводили в самый дальний уголок. Поближе к ещё одной двери и с расположившимся там постом наблюдателей. Ждать пришлось недолго. Только она успела повесить куртку на спинку деревянного стула, как металлические створки распахнулись, и в помещение вошел Энтони Ланг.

Он был бледен, как и всегда. Раздражён, разумеется, как и всегда. А ещё маялся тяжёлой мигренью, как и… ну да. Но если общее состояние Ланга было привычно стабильно, то внешний вид оказался для Рене весьма неожиданным. Куда-то исчезли извечно чёрные одежды, сменившись явно короткими спортивными штанами и неимоверно узкой в плечах футболкой со стёршейся эмблемой чего-то врачебного. На ногах его были кеды, а волосы… Те самые, что обычно лезли в глаза, теперь были собраны в аккуратный маленький хвостик на самой макушке. И увидев это, Рене прикрыла ладонью рот в отчаянной попытке не выдать себя глупым хихиканьем. Но тут губы резануло болью, а Энтони резко нашёл её взглядом. И честное слово, лучше бы Рене мигрировала на Ньюфаундлендские острова.

– Ты сдурела?! – прошипел Энтони и гремучей змеёй метнулся в сторону стола, за которым застыла перепуганная Рене. Чужая мигрень отдалась в затылке ноющей болью, пока исполинское тело нависало над ней, точно готовое рухнуть цунами. Кулаки Ланга тяжело упёрлись в скрипнувшую столешницу, а потом он наклонился так близко, что стали заметны мелкие порезы от явно тупой бритвы. Рене медленно выдохнула, но тут Энтони заговорил, и каждое его слово ощущалось в сердце идеально сцеженной каплей яда. – Позволь узнать, какого чёрта ты припёрлась сюда?!

– Ланг! – попробовал окрикнуть один из охранников, но добился лишь перешедшего на ультразвук шёпота.

– Думаешь, что особенная, или на тебя не действуют законы земной гравитации? Решила лишиться остатков мозгов? Ах, или твой ежедневник добрых дел недосчитался нескольких страниц? Какого дьявола ты здесь вообще позабыла?!

Ладонь с грохотом приземлилась на стол, мозги вспыхнули болью, и в этот же миг на плечо Ланга предупреждающе опустилась тяжелая рука сержанта. Тони зло оглянулся и тут же сбросил её одним дёрганым движением плеча.

– Отвечай! – рявкнул он, а Рене вздрогнула. Голову у обоих свело в диком спазме, но Энтони, похоже, этого не заметил.

На них уже странно поглядывали все, кто находился сейчас в комнате. Даже из коридора заглянуло несколько констеблей, видимо, привлечённые необычным шумом. Но Рене не знала, почему так бушевал Энтони. Не видела ни одной причины, а проснувшаяся внезапно обида на этого неблагодарного засранца полоснула по глазам совершенно неуместными слезами. И всё же, наплевав на боль в израненных губах, Рене попробовала улыбнуться.

– Привет, – произнесла она тихо. – Похоже, док-ктор Фюрст привез тебе одеж-жду, а я как раз думала, н-не нужно ли тебе…

– Что?! – Кажется, все презрение мира сосредоточилось в одном-единственном полувопросе-полувскрике, и Рене отшатнулась. – Ты клиническая идиотка, Роше!

А вот это было очень обидно, доктор Ланг! Она шмыгнула носом и отвернулась.

– Док, успокойся уже, – не выдержал раздосадованный сержант. – К тебе пришла девушка, так изволь быть повежливее, мудозвон ты неблагодарный.

– О-о-о. Я смотрю, ты и здесь умудрилась очаровать всех во имя своей спасательной операции, – медленно протянул Энтони, а затем поднял голову и оскалился, заметив устремлённые на него осуждающие взгляды. И Рене видела, как дёрнулась впалая щека, где даже румянец бешенства напоминал трупные пятна. А потом Тони холодно произнес: – Убирайся. И не смей больше приходить.

– Но… Хотя бы соизв-воль сказать – почему!

Наверное, в её голосе прорезались нехарактерные истерические нотки, ибо Ланг вдруг замер, а затем утомлённо потёр ладонями лицо.

– Просто уйди…

– Нет!

Повисло напряжённое молчание, прежде чем Тони одним плавным движением отодвинул стоявший напротив стул и, наконец-то, уселся. Он упёрся локтями в стол, отчего звякнула цепь на наручниках, и переплёл пальцы, будто собирался читать лекцию или принимать экзамен у очередного студента. Долгий взгляд глаза в глаза, а потом Ланг заговорил:

– Потому что ты должна быть дома. Потому что прошло всего две недели, и потому что десять грёбаных баллов по Глазго. Десять! Потому что у тебя в голове гематома. Потому что если вдруг ты потеряешь сознание или попросту упадёшь в этом проклятом городе, где зимой снега точно у Санты на заднем дворе, то окончательно превратишь мозги в клюквенную подливку. Потому что тебе ехать на другой конец города, а на такси ты, разумеется, решишь сэкономить. Потому что тебе нужен покой. Потому что пора уже стать чуть взрослее и немного ответственнее. Потому что скоро возобновят слушания и придётся ехать в дурацкий Квебек. Потому что ты постоянно попадаешь в неприятности. Потому что в следующий раз может так не повезти…

– Но ведь я уж-же здесь, – мягко перебила Рене. – Так почем-му бы нормально не погов’рить?

– Потому что… – Он вдруг замолчал и под тихий звон цепи потянулся к Рене через весь стол, чтобы тыльной стороной ладони зачем-то коснуться лица. Костяшки шершаво скользнули прямо по верхней губе, и только тогда во рту появился металлический привкус. Видимо, одна из корост всё-таки лопнула. Тем временем Ланг уселся назад и уставился на одну из стен.

– Тони? – рискнула позвать его Рене, но, когда реакции не последовало, раздражённо выдохнула. Право слово, драма на пустом месте! Она хмыкнула и запальчиво заметила: – И вовсе Квебек н-не дурацкий.

Но Ланг не поддержал шутки и, кажется, смиренно ждал, пока его личная головная боль встанет и покинет людное помещение. Но та лишь упрямо наклонилась вперед.

– Хорошо. Я ус… услышала тебя. Только, пожалуйста, н-не забывай, я тоже врач и могу оценить собст-ственное состояние. А ещё знаю, что алкоголь снижает коммоц… коммоционный порог. И тяжесть расстройства созн-нания была обусловлена именно опья-пьянением, а вовсе н-не силой удара. Прошу тебя, не дум-май обо мне, буд-дто о безрас-с-с-судной дурочке. Я оперировала доста-та-точно черепно-мозговых травм, чтобы…

– Да забудь ты уже о своей долбаной нейрохирургии! Хватит!

В голове Ланга будто бы взорвалась сверхновая. Забавно, но эта тема всегда действовала на него излишне деструктивно. И Рене вдруг задумалась – почему. Хотел сам и не вышло? О нет. Её даже передернуло от столь кощунственной мысли. У Энтони получилось бы всё! Так что же, не сошёлся с кем-то характером? Не нравилось само слово? Или был неудачный роман с кем-то из неврологии? Кхм… Тем временем Энтони с силой сжал край столешницы, пока пережидал раздиравшую череп боль, несколько суставов довольно хрустнуло, а потом он медленно договорил.

– Неважно, кем ты была. Сейчас у тебя роль пациента.

– Но это не отм-меняет того, что я по-прежнему врач!

– Ты НЕ врач! Умерь свой гонор, – жёстко отрезал Энтони, и Рене поджала губы. – Хватит постоянно оглядываться назад, и пойми уже наконец – у тебя не получится усидеть на этих двух стульях. Не со мной. Я не буду бороться с твоей ностальгией, спорить и потакать капризам в ущерб делу. Мне это не нужно. Так что выбирай: либо ищи нового руководителя для резидентуры по неврологии, акупунктуре или влиянию африканских танцев на родовую деятельность шимпанзе… либо прими уже факт, что через полгода ты получишь лицензию общего хирурга, а потом пройдёшь подготовку по травматологии. Всё.

Он замолчал и отвернулся. Мысль, что после этого Рене останется в Монреале, повисла в воздухе недосказанностью, но была очевидна обоим. Энтони совершенно точно собирался вылепить из ассистента свою точную копию, только вот она никак не могла решить – плохо ли это. Так что Рене озадаченно моргнула и покачала головой.

– К чему так-кая категоричность? – пробормотала она, а потом рассмеялась. – Будто ты решил меня шантажировать.

– Таковы правила моей игры.

Тони поднялся, а Рене уловила, как ударили в черепную коробку молоточки его монотонной мигрени. Он обошёл стол и встал у неё за спиной, не обратив внимания на предупреждающие окрики охраны. А дальше Рене услышала скрип спинки стула, когда Ланг склонился к её плечу так близко, что она ощутила, как в такт чужого дыхания защекотали шею выбившиеся волоски. А затем мир подернулся пеленой мятного цвета. Голос Энтони пробрался в голову откуда-то совсем издалека – из-за лазурных облаков и зеленоватого солнца:

– У тебя будет полтора месяца, чтобы принять решение. И когда я вернусь, мы обсудим.

С этими словами Ланг резко оттолкнулся и направился к выходу. Только около самой двери на секунду остановился, что-то сказал уже знакомому плечистому сержанту, а потом скрылся в чёрном провале тюремного коридора. Даже не попрощался. Рене вздрогнула, когда с другой стороны с грохотом закрылся засов.

Втянув сухой воздух комнаты в отчего-то горевшие лёгкие, она смежила веки, а потом медленно выдохнула. Да уж… Не такого разговора ожидала её влюбленная часть, рациональная же твердила, что Энтони прав. Она действительно рисковала. Да, не так сильно, как считал Ланг, но гораздо больше, чем ей самой показалось утром. Неловко поднявшись, Рене машинально подхватила куртку и направилась в сторону выхода. А на улице вдруг замерла и жадно втянула холодный воздух с примесью газов от проезжавших мимо машин. Неожиданно за спиной раздался шелест одежды, и Рене оглянулась.

– Пойдёмте, – пробормотал уже знакомый сержант. Он на ходу натягивал форменную зимнюю куртку, а во рту болталась зажатая связка ключей. – Отвезу вас домой.

– Не стоит, я вполне доб’русь сама, – смутилась Рене. От такого внимания стало очень неловко, а от следующих слов накатил окончательный стыд. Господи, ну почему у неё все невпопад?

– Ага. Не спорю, – согласился полицейский, а сам открыл пассажирскую дверцу припаркованной прямо у входа машины. – А ещё я знаю Ланга. Он хоть и обдолбанный адреналиновый наркоман с наклонностями суицидника, но точно не истеричка. Так что не хочу потом на операционном столе стать объектом для мести, если вы убьётесь где-то по пути из участка. Садитесь.

Рене помедлила пару секунд и нырнула в зябкий холод машины. Спорить было бессмысленно, к тому же ожидание и разговор вытянули последние силы. Голова немного кружилась. Отчаянно клонило в сон. Похоже, для первого дня на свободе приключений оказалось с избытком.

Следующая неделя прошла в постоянных визитах в больницу. Рене ездила на осмотры, проходила различные тесты, даже несколько раз встретилась с логопедом. И как бы ни переживал Энтони, как бы ни плевался ядом и каких бы ни ставил условий, но ей нужно было вот такое движение. Она часами проводила за столом, тренировала и разминала пальцы: сшивала позаимствованные у герберы листья, завязывала лигатуры, складывала оригами размером с ноготь, собирала пинцетом на скорость рис и зубрила… зубрила… зубрила техники, справочники и пособия, чтобы восстановить память. Чтобы ни секунды не сомневаться – она помнит. Даже Талмуд по запрещённой теперь нейрохирургии оказался прочитан до библиографического списка, в котором Рене отметила себе ещё пару статей. Всё, что угодно, лишь бы скорее вернуться. И, разумеется, она готовилась к квебекским слушаниям, что должны были состояться в последние дни перед Рождеством.

В общем, тело вспоминало, как экономить движения, а мозг – как медленно думать и быстро делать. Рене понимала, что ей действительно повезло, и потому каждый успех вызывал безумное желание хоть с кем-нибудь поделиться. Но единственным слушателем по-прежнему оставался распушившийся рядом с хозяйкой цветок, который от такого внимания окончательно обнаглел и стремительно чах, стоило Рене задержаться вне дома чуть дольше положенного. Например, когда она вечерами пропадала в полицейском участке…

Если Рене и надеялась, что при следующей встрече Энтони окажется чуть добрее, то оказалась в этом весьма наивна. Он просто не вышел. Просидев положенные полчаса, она так и не дождалась появления его королевского змейшества и под сочувственные взгляды охраны хлопнула дверью. Рене понимала, что это урок. Намеренно унизительный, дабы точно отложился у неё в голове. Как позорные чтения, отбитые пальцы и целый ворох язвительных фраз. И знала, что Энтони действовал не со зла, а так, как умел, и не обижалась. Что было в том толку? Однако, когда он не пришёл и в следующий раз, а потом ещё на две встречи после, Рене впервые почувствовала едкую злость. В конце концов, она не ребенок, которого следовало проучить, лишив конфет после ужина. Рене была в состоянии сама разобраться с приоритетами, но с тех пор на улице Ги её больше не видели. Хватит. Набегалась.

Впрочем, даже захоти разозлённая Рене хоть на минутку вырваться в полицейский участок, то не смогла бы. С возвращением в отделение хирургии время на что-либо иное закончилось. Его даже на сон почти не осталось. Да, ей говорили, что слишком рано. Нервный Фюрст, в очередной раз позабывший о своем диабете, за чашкой сладкого чая пытался убедить Рене подождать… Потерпеть ещё пару недель до Рождества, а там за рабочие праздники нагнать программу. Звучало вполне убедительно. Хах! Мало того, оно звучало очень разумно. Но, увы, единственный человек, кто мог заставить упрямую Рене передумать, отмалчивался в камере и не хотел её видеть. А потому (назло или же вопреки) она вернулась в проклятую хирургию.

Сразу стало понятно, что если в мире где-то существовал способ быстро развалить огромное отделение, то доктор Дюссо с ним ознакомился и воплотил в жизнь уже в первые дни отсутствия Энтони. О, он был, без сомнения, счастлив. Ведь ему наконец-то досталось кресло главы. И хотя Рене верила, что лишь на время, эффект всё равно вышел ошеломительным.

Как-то вдруг неожиданно оказалось, что Энтони был в своем отделении всем. Будто масло в зубцах шестерёнок, оставлял след абсолютно везде. В расписании, в бланках заказов, в графике операций, перечне пациентов, чистых палатах, неизбежном ремонте и ещё в тысяче мелочей. О них никто раньше не думал, но теперь механизм не крутился. И вернувшись в больницу, Рене вдруг с удивлением поняла, насколько её раньше щадили. Никогда не давали работы сверх меры, даже тот марафон операций, к которому привела категоричность главы отделения, казался теперь таким незначительным. Тогда Энтони взвалил на себя большую часть их обязанностей, а потому как-то находилось время на сон, на обед и даже на разговоры с вечно всем недовольной подругой. И вот сейчас, составленный то ли из вредности, то ли из глупости график не включал в себя основное – дорогу до дома. Рене попросту не успевала вернуться. Лишь несколько раз за две недели она засыпала в кровати, но исключительно для того, чтобы вскочить через пару часов от вызова рабочего пейджера. Смены шли одна за другой. А «on call» хирург в травматологии первого уровня, это семьдесят два часа непрерывной работы с нервной дрёмой в клетушке дежурных врачей. Без Энтони всем было непросто.

В добавок, из-за несогласованности в расписании давно сработавшиеся команды перемешались, и Рене каждый раз оперировала с кем-то другим. Но чаще, конечно, с Дюссо. И это было невыносимо. Казалось, он каждой клеточкой, каждым атомом стремился подменить собой Ланга. Да, возможно, в Рене говорила предвзятость. Но с каждой шуткой или пошлым намёком, с грубостью, хамством и, на её взгляд, вопиющей неаккуратностью, хотелось плюнуть в лицо Жану Дюссо, назвать предателем и вышвырнуть прочь из кабинета главы отделения, где этот гад обжился в первую очередь. Но, к сожалению, приходилось терпеть. С какой-то брезгливостью Рене смотрела, как он стоял на месте Энтони, слушала его речи, терпела прикосновения… Но хотя главный хирург не позволял себе лишнего, она всё равно дёргалась всякий раз, стоило им оказаться наедине. И брошенные в её сторону взгляды говорили – не зря.

Шрам теперь вообще взрывался неистовой болью настолько часто, что постепенно жжение в нём стало чем-то обыденным. Рене устала ловить свои руки, когда те тянулись к лицу, и просто старалась не снимать маску.

Впрочем, с таким количеством операций, которые повлекли за собой зимние оттепели вперемежку с морозами, это было несложно. С каждым днём экстренных пациентов становилось всё больше. А ещё студенты, младшие резиденты, плановые манипуляции, положенные программой исследования и целые Канадские Скалистые горы бумажной работы, которую отказывался делать сам доктор Дюссо. Рене понимала, что не справляется. Да в общем-то, и не должна, но хотелось сохранить хотя бы иллюзию отделения к возвращению Энтони.

Так что к концу декабря, единственное, что пока успевала Рене, – иногда выбираться в больничное кафе для короткой встречи с непоколебимо ехидной Роузи. Правда, был то обед или ужин, а может, вообще ранний завтрак – оставалось загадкой, однако подруга старалась держать в курсе дня и числа.

– Дюффо ивдеваетфя нат тобой, – пробормотала однажды медсестра с набитым чипсами ртом. – Ты посмотви на себя. Сково догонифь Франкенфтейна по фрамам, бледнофти и финякам.

– Если я не буду делать всю эту работу, то от отделения ничего не останется, – устало откликнулась Рене, пока мешала отсутствующий в кофе сахар. – Случись что, у нас антибиотиков не хватит даже на два дня.

– А остальные?

– Остальные будто не видят, что происходит. Злорадствуют друг над другом и радуются безнаказанности. Дюссо не требует с них отчетов, не проверяет пациентов. Я даже операции делаю вместо него, пока он мучает остальных совершенно бесполезными нравоучениями. Он хочет получить кресло Энтони…

– И делает всё, чтобы к его возвращению отпал каждый винтик, – мрачно продолжила догадавшаяся Роузи. – Одна ошибка любого из ваших врачей, и нашу нечисть снова посадят в клетку. Только теперь уже надолго. Чёрт побери, никогда не думала, что это скажу, но… Если так будет и дальше, то лучше бы Ланг вернулся к нам уже завтра!

Она замолчала, а Рене продолжила размешивать остывший кофе. Похрустев чипсами, Роузи вздохнула.

– Ты похудела.

– Я просто влюбилась.

– И откровенно устала.

– А это уже безысходность. Я вижу, как под ногами рушится почва, но ничего не могу сделать.

– Иди к нему, – неожиданно сказала Роузи. – Иди к нему и просто поговори. О чём угодно. О погоде, об улитках, о том, сколько литров крови он выпил из своих ассистентов и куда дел тела. Тебе сгодится любой предлог, иначе ты не дотянешь до его возвращения. Требуй, чтобы он пришел. Пусть хотя бы просто постоит рядом. Фюрст обещал поговорить с судьёй, чтобы Ланга отпустили на слушания. Только вот ты не дотянешь до конца декабря.

– Но мои смены…

– Уж как-нибудь прикроем тебя на пару часов! – подруга выразительно подняла бровь, воинственно блеснув линзами больших очков, и возразить на это Рене было нечего.

Два долгих дня она терзалась сомнениями, но в итоге снова оказалась на улице Ги у порога уродливого кирпичного здания. Руки оттягивала жестяная коробка с печеньем, вспотевшую шею колол толстый шарф, но, отряхнув снежную крошку, Рене прошла внутрь переполненного холла. Она остановилась около стойки и огляделась.

По вечернему времени в полиции было удивительно людно, а близившиеся праздники вносили дополнительную суматоху. До Рождества оставалось чуть меньше недели.

– Дерьмово выглядишь, – протянул знакомый шкафообразный сержант по имени Пьер.

Он поднял голову от компьютера, стоило Рене приблизиться, хотя по донёсшемуся аромату корицы и сахара давно догадался, кто наведался к ним. Несколько раз Роузи уже передавала угощения для полицейских с комментарием вроде:«Доблестным охранникам больничной нежити». Однако сегодня медсестра оказалась необычайно кратка.«Верните кровососа обратно!»– гласила прикреплённая скотчем бумажка, и Рене длинно вздохнула. Через месяц после аварии отсутствие Энтони почувствовали на своей шкуре все.

– Много работы, – пробормотала она и взглянула на свое отражение в хромированной чашке с эмблемой квебекской полиции. Да уж, мумия в её худшие годы. Поблекли даже веснушки, словно Рене была больна витилиго. Задорные пятнышки посерели и как-то съежились.

– Знаю, – откликнулся Пьер. – Забегал тут один. Фюрст. Бледный, что дохлый гусь. А лицо такое зверское, будто это у него из задницы выщипали для подушки все перья. Оставил вещи для твоего Ланга и был таков.

– Ясно…

С Аланом они почти не виделись. Дюссо мог быть каким угодно самодуром, беспардонно командовать вверенными хирургами, но приказывать главе другого отделения не смел. Пока. Поэтому Фюрст всячески избегал совместных операций и приходил лишь на некоторые – поддержать Рене. Но приближался Сочельник, и работы хватало у всех.

– Да ты не грусти, – вдруг подмигнул Пьер. – Расколдуется твой Тёмный Принц из угрюмого тролля в прекрасную бабочку… Хотя, скорее, в тарантула, а может, и в скорпиона… Или жабью гадюку? Кхм. Впрочем, неважно. Идём.

Рене вымученно улыбнулась на попытку неловкой шутки и побрела вслед бодро зашагавшему сержанту. Она не ждала, что на этот раз Энтони придёт. В конце концов, после четырёх бесплодных попыток и двух недель тишины в его голове могло произойти не одно глобальное землетрясение со сдвигом тектонических плит в сторону очередной выходки. Однако жила надежда, что он почувствует что-то. Рене была вымотана. Не оправившись до конца после травмы, оказалась втянута в рабочий кошмар с именем «Дюссо».

Рене сама не знала, чего хотела, когда садилась за пустой стол. Увидеть? Поговорить? Или просто побыть чуточку рядом, как бывало в их рабочие будни? Господи, она и не знала, что стала настолько зависима. Это смешно. И чуть-чуть страшно. Наверное, стоило встать и уйти, но тут кто-то коснулся шершавых от неизменного антисептика рук, и она подняла взгляд.

Тони сидел напротив и смотрел так, что глаза защипало. Рене даже не могла описать этот взгляд. Он не осуждал. Нет-нет. Ни за что! Не корил, не насмехался, не жалел и не сочувствовал. Это так странно, но Энтони её понимал. От того ли, что сам был таким, или потому что излишне хорошо изучил своего ассистента. Но он не сказал ей ни слова. Просто смотрел, и Рене вдруг поняла – она плачет. Молча. От усталости, тревог и волнений. От бессонных ночей, страхов и постоянной огромной ответственности. А ещё от собственной глупости и от того, что скучала. Безумно. И осознав это, она склонила голову и уткнулась лбом в костяшки знакомых рук, где чуть дальше чернел лабиринт татуировки. Рене прижалась так сильно, словно хотела там раствориться, а затем со всей силы лёгких втянула витавший вокруг аромат мяты. И стало легче. Немного, на самую капельку храбрости.

Она не знала, сколько так просидела. Только чувствовала, как гладят видневшийся шрам кончики пальцев, а те Рене, наверное, стиснула в своей хватке до боли. Но всхлипы закончились. Она подняла голову, расцепила сведённые судорогой руки и провела ладонью по впалой щеке. Прохладной и, пожалуй, уже слишком худой. А та тут же прижалась и немедленно уколола трёхдневной щетиной – чёрной, острой, как и весь Тони, – и Рене вдруг рассмеялась такому чуднóму сравнению. Но тут за спиной раздались шаги, и она торопливо шепнула, прежде чем Пьер оборвал их совсем несодержательный разговор:

– Tu m'as manqué…

– Je sais, mon petit rayon de soleil61.

Рене шла по коридору, нервно сжимая в подрагивавших руках ключ от кабинета. Прозрачный брелок с вечно живым цветком вишни покачивался в такт торопливых шагов, которые глухо звучали в пустых больничных стенах. За окном была поздняя ночь, а потому в отделении пока царили покой и благодатная тишина. Рене спешила. Она хотела хоть на минуту остаться в одиночестве, закрыться за спасительной дверью и попытаться прийти в себя.

Сложные операции плохи тем, что выматывали до основания. Они высасывали из хирурга все силы, чтобы влить их в тяжёлого пациента со скоростью реинфузии, и едва завершившийся случай не был исключением. Рене чертовски устала. Она остановилась около железного шкафа с медикаментами, когда в полутьме перед глазами калейдоскопом резко закрутился коридор, и схватилась за стену. На всякий случай. Нового падения едва зажившая голова могла и не пережить. Неожиданно ноги скрутило судорогой, и Рене шёпотом выругалась. Восемь часов за операционным столом – личный рекорд, от которого хотелось повеситься.

Увы, но эффекта от встречи с Энтони хватило на пятьдесят два часа, семнадцать минут и десять секунд. Ровно столько длилась, кажется, уже бесконечная смена, и вот теперь внутренний двигатель заглох окончательно. Рене прислонилась лбом к прохладному шкафу и постаралась вернуть контроль над собственным зрением. Главное, не закрывать глаза, потому что если она это сделает, то уснёт прямо стоя. Или умрёт. Или сойдёт с ума, а затем пойдёт с диким гоготом выдирать капельницы из пациентов. Боже… Рене осторожно наклонилась, уставшими пальцами помассировала ноющие икры и всё-таки застонала. От перенапряжения захотелось кричать или расплакаться, но она заставила себя выпрямиться. Ещё немного, а дальше тёмный кабинет, знакомый узкий диван и хотя бы полчаса сна. А если вдруг повезет, то целый час. Дежурная сестра разбудит, если что-то случится. А в том, что ночь пройдет беспокойно Рене не сомневалась. В последние дни из-за дурацкой погоды было слишком много аварий.

Вертолёт кружил над больницей круглыми сутками, и гул его двигателя вызывал у всего персонала мигрень. Поэтому Рене торчала в больнице. В короткие перерывы между вызовами она бездумно смотрела из пыльных окон на психозы стихии и как-то не верила в приближавшееся Рождество. Казалось, оно где-то там, ещё через месяц, а может, полгода. Но до отъезда в Квебек оставалось два дня, а значит, праздник действительно скоро.

Держась за стены, Рене добрела до кабинета Энтони и тяжело опёрлась на деревянный откос. Из-за немного трясущихся пальцев вставить ключ во вредный замок удалось лишь с третьей попытки, но тут заедавшая ручка вдруг поддалась, дверь распахнулась, и в лицо ударил гул музыки. Что… Сердце на мгновение дрогнуло, и она попыталась прислушаться, но сквозь хрип колонок смогла разобрать лишь слово «монстр». Тони? Он вернулся? Алан говорил, что его выпустят накануне дурацких слушаний… Но зачем ему ехать в больницу? Рене не ждала. Даже не смела надеяться после сумбура их встречи увидеть его где-нибудь вне зала для заседаний. И тем неправдоподобнее звучала мысль, что Тони приехал ради неё. Что он тоже… соскучился? Хотел поговорить? Провести вместе последние пару часов? Сердце неистово заколотилось. Мечтать глупо, но уставшая Рене уже не могла остановиться.

«Монстр… Монстр. Я превращаюсь в монстра», – вещал кто-то на весь кабинет по гитарный ритм. И в предвкушении, затаив дыхание, Рене шагнула внутрь родного уже кабинета, чтобы тут же ошарашенно замереть.

Ланга здесь не было. Но по всему полу захламлённого кабинета стояли коробки, которые неряшливо набили журналами, неведомыми мелочами и даже одеждой. Взгляд Рене скользнул по торчавшей из картонного нутра чёрной куртке, потом перебрался на нечто пёстрое, и в мозгу неожиданно вспыхнуло: «Тони!» Это были вещи Энтони, которые какого-то чёрта лежали не на своих местах, а в коробках. Словно… словно их хотели выбросить? Рене подняла голову и гневно уставилась на человека, что вольготно раскинулся в большом кожаном кресле. Дюссо улыбнулся, отсалютовал чашкой с эмблемой больницы, а потом метко отправил ту в одну из коробок. Раздался звон.

– Что здесь происходит? – холодно спросила Рене, чью усталость смело волной раздражения.

Она стремительно прошла через весь кабинет и замерла напротив рассматривавшего очередной эспандер хирурга. Но ублюдок даже не поднял взгляд, лишь вновь ухмыльнулся и запустил предмет в импровизированную корзину. Похоже, он уже считал себя здесь хозяином. Да неужели! Значит, гадёныш всерьёз облюбовал себе место главы? Внутри заклокотала жгучая несправедливость, и Рене не выдержала.

– Отвечай! Какого дьявола ты выбрасываешь вещи?!

– Потому что мне они не нужны, – пожал плечами Дюссо и потянулся за новым эспандером, но Рене ловко выбила тот из рук.

Сейчас она не думала ни о последствиях, ни о приличиях. Перед глазами замельтешили цветные точки, стоило склониться вперед и впиться короткими ногтями в столешницу.

– Мешают тебе? А по какому праву?

– По какому праву, – повторила Рене и вдруг поняла, что голос дрожит. Точно так же, как тряслись сейчас руки, но уже не от усталости, а самого настоящего бешенства. – По какому праву ты находишься в его кабинете? По какому праву смеешь трогать его вещи? По какому праву сидишь за его столом, будто ты – это он!

Дюссо поднял насмешливо бровь и промолчал.

– Отвечай, тварь ты неблагодарная!

– Потому что ты зря думаешь, будто наш милый Ланг вернётся.

– Как это понимать? – процедила Рене. – Стал главным врачом? А может, сразу министром здравоохранения? Знай, не тебе решать! Доктор Энгтан…

Фраза оборвалась на полуслове, потому что Дюссо вдруг резко поднялся и вплотную приблизил физиономию к её лицу. Почти коснулся лба, отчего в воздухе затрещало такое злорадство, что Рене попробовала отшатнуться. Но тщетно. С ужасом она вдруг ощутила, как в локти вцепились жёсткие пальцы. Они держали удивительно крепко, не давая пошевелиться, пока внутри растекалась беспомощность. И увидев в её взгляде панику, Дюссо растянул губы в мерзкой улыбке, а потом холодно прошипел:

– Доктор Энгтан сделает так, как будет лучше для целой больницы. И если во имя спокойствия придется пожертвовать Лангом, то так тому и быть.

– Она не сделает этого, – процедила Рене и попробовала вырваться. Но пальцы сомкнулись сильнее, отчего закололо предплечья. – Отпусти меня!

– Заседание в Квебеке уже послезавтра. А скажи-ка мне, где Ланг сейчас?

– Доктор Фюрст сказал, что его отпустят на время слушаний…

– Что его,может быть,отпустят, – уточнил Дюссо и кивнул куда-то в сторону. – Бумаги для слушаний все ещё здесь, доктор Энгтан не подписывала ни одного судебного решения, а в Квебеке его не ждут. Я узнавал. Время вышло, крошка. Догадываешься, чем это пахнет?

Он сделал вид, что принюхался, а Рене вдруг почувствовала, как по спине пробежали мурашки. И, видимо, ужас от осознания отразился на её лице, потому что Дюссо неожиданно рассмеялся.

– Вот ведь какая умница, – ласково проворковал он, а Рене едва не стошнило. – Поняла.

Шрам отчаянно заныл, прорезав болью прямо до левой ключицы, а потом вовсе будто порвал заново кожу, стоило Дюссо чуть приблизиться и коснуться щеки теплым дыханием.

– Знаешь, я тут понял недавно, что ты такой же переходящий приз, как это кресло, кабинет или вид из окна. Я даже не рассчитывал на такое приятное и удобное дополнение, но теперь просто в восторге.

– Если полагаешь, будто я стану с тобой работать и дальше, то ошибаешься. – выплюнула Рене и попробовала вырваться, однако Дюссо держал крепко. Чёрт! – Думаешь, я не знаю, кто его подставил? Кто годами выписывал лекарства, кто намеренно подсадил на них, а потом подделал экспертизу? Кто, в конце концов, мелочно украл статью и попытался скомпрометировать передо мной Тони? Ты жалкое пародийное ничтожество, которое изо всех сил старается быть похожим на свой идеал и не может. Решил, что если опустишь задницу в кресло, то немедленно получишь тот же талант и успех? Ты придурок, если не понимаешь, чем платит за это Тони.

– Какая трогательная забота. Не волнуйся, я найду, что обменять на свою цель. Например, тебя.

– Господи, неужели ты действительно думаешь, будто я стану почтительно подавать скальпель или благоговейно дуть на коагулятор? Считаешь меня идиоткой?

– О нет, – выдохнул Дюссо. – Маленькой влюбленной дурочкой – да. Но не идиоткой. Ланга никогда не интересовали глупые женщины, а ты произвела на него впечатление. Ещё летом. Но, вот беда! Похоже, его больше не будет рядом.

Дюссо театрально выпучил тёмные глаза, но что-то в словах ублюдка заставило Рене насторожиться. Она нахмурилась, однако в этот момент он вдруг разжал хватку, а потом грубо смёл со стола вещи. Бумаги и документы, ручки, личные мелочи, даже какие-то обёртки – всё полетело с грохотом и шелестом на пол. Словно Дюссо хотел стереть саму память о владельце этого кабинета, убить остатки чужого присутствия. И Рене не знала, что в ней вдруг отозвалось такой болью. Быть может, знакомый мятый стаканчик для карандашей или же чёрный, как ночь за окном, стетоскоп… Возможно, дело было в усталости, безысходности и каком-то отчаянии. Однако Рене рванула вперёд с таким бешенством, которое помнила у себя лишь один раз. Тот самый, когда в руках оказался нож.

Перед глазами стояла абсолютная темнота. Рене не видела и не понимала, что делает, но пальцы сами нащупали на полу канцелярское лезвие. Она лишь почувствовала под ладонью влажную кожу, куда со всей силы впилась ногтями, и поудобнее перехватила хлипкую пластиковую рукоять. С треском выдвинулся механизм, а затем тело вдруг грубо швырнуло в сторону. Но Рене не отпустила. Наоборот, она проскребла ногтями по чужой твёрдой руке, наверняка разодрав ту до мяса, а потом вцепилась ещё сильнее. Дюссо взвыл и дёрнулся, отчего их обоих по инерции поволокло в сторону. Раздался грохот, в бок больно врезалась дверца открытого шкафа, и музыка стихла. Рене не заметила. Весь её мир сосредоточился на безобидном канцелярском ноже, который она сжимала в потной ладони. И когда над ухом раздалось чужое шипение, рука сама потянулась к маячившей перед глазами шее с набухшими венами. Но тут Дюссо всё же сумел оттолкнуть Рене чуть в сторону, в живот упёрся твердый край, а в следующий миг голова больно врезалась в стол. Снова. В мозгу вспыхнули искры, пока кто-то колотил руку об острый угол, и как только пальцы разжались, кисти немедленно оказались скручены за спиной. Нож с тихим звоном упал на заваленный мусором пол.

– Ух ты, – пробормотал запыхавшийся Дюссо. – Вот это прыть. Если трахаешься ты так же бешено, как и дерёшься, то я понимаю Ланга. Ради чего он обменял снулую рыбу Клэр на тебя. А с виду не скажешь. Вроде бы ангелочек, а на самом деле редкая блядь.

– Пошёл вон!

Рене зарычала, но тут же задергалась в панике, ощутив, как сверху всем своим весом на неё лёг Дюссо. Его ладонь огладила сжавшиеся от прикосновения бёдра, попробовала было раздвинуть, но потом со звонким шлепком неожиданно приземлилась на правую ягодицу. В следующий момент взвывшая от страха Рене почувствовала, как он грубо провёл по скрытой за тканью штанов напряжённой промежности. Она попробовала заорать, забилась всем телом, но рот тут же зажали. Послышалось хмыканье, и затем её больно ткнули лицом в твёрдый стол.

– Надо же, какая недотрога. Что, не часто вы здесь так развлекаетесь? – хохотнул Дюссо. – Какое неправильное упущение. Помнится, раньше Энтони не брезговал всякими играми…

Какими такими играми раньше не брезговал Ланг, она уже не услышала. В ушах громыхнуло, словно рядом взорвался снаряд, а потом Рене почувствовала, как стало легче дышать. Что-то сдернуло с неё тушу Дюссо, а потом раздалась очередь из ударов. Ещё один и ещё, затем стон… От этих звуков голова едва не раскололась на части. Рене тяжело опёрлась на дрожавшие руки и попыталась перевернуться, однако стоило хоть немного выпрямиться, как взгляд упёрся в валявшийся на полу нож. Перед глазами снова рухнула чёрно-красная круговерть боли, отчего Рене пошатнулась. Сердце билось точно безумное, кожу покрыл липкий пот, а зубы стучали так сильно, что пару раз прикусили безвольный язык. Ей надо было немедленно проморгаться, но от попыток зажмуриться стало только больнее. Глаза свело, будто они готовились лопнуть, и Рене схватилась за голову. Ну же! Всего лишь чуть-чуть постараться… Наклониться и наконец-то увидеть. Но доносившийся шум и собственный страх никак не давали понять – ударила или нет? Господи! Была кровь на долбаном лезвии или нет?! Ей нужно знать! Прямо сейчас!

Рене всхлипнула и попыталась встать на колени, чтобы сквозь стекавший вместо реальности сюр нащупать нож. Но тут ноги вдруг подкосились, а череп в очередной раз раскололо по линии горячего шрама. От падения её удержало дурацкое кресло. Оно валялось перевёрнутым на полу и дерзко торчало в воздух колёсиками. За одно из них и ухватилась шатавшаяся Рене. В разваливающуюся на части голову ворвались голоса.

– Ты же не хочешь снова сесть. Да, Ланг? Раз сумел каким-то чудом выбраться, – послышался сиплый шёпот. А Рене удивлённо выдохнула. Энтони? Но… как? Мысли в больной голове путались, однако муть перед глазами стала светлеть. Видимо, от шока. Тем временем раздался глухой удар, длинный выдох и шорох одежды.

– Что ты ей сделал?

Видимо, Энтони повторил свой вопрос, потому что сипы стали сильнее. Рене отчаянно заморгала и наконец-то смогла разглядеть заваленный мусором пол, оборванные оконные жалюзи и Энтони. Он стоял к ней спиной в той же одежде, что была на нём в вечер аварии. В вытянутой руке Ланг держал шею Дюссо и побелевшими пальцами, кажется, готов был переломить ту пополам. И тогда Рене заставила шевелиться свой непослушный язык.

– Всё в п’рядке, – торопливо, хоть и слегка невнятно пробормотала она. Однако Энтони не разобрал или же не услышал, потому что ещё раз приложил Дюссо головой о стену.

– Я задал вопрос. И хочу услышать ответ из твоего поганого рта. Ты что-то сделал. И я хочу знать что!

– Ничего… Ничего я не делал твоейшлюхе. – Дюссо едва мог вздохнуть, но вложил в последнее слово две тонны презрения. А Энтони вдруг с рыком протащил по стене будто кукольное тело, собрав им все выступы и углы.

– Ах, вот что, – протянул он, и Рене поняла – надо вмешаться. Сделать, сказать, крикнуть хоть что-нибудь, иначе Ланг попросту свернет эту шею. И тогда… Что именно будет «тогда», она думать уже не стала.

Оттолкнувшись от кресла, Рене схватилась за стол, а через пару шагов упёрлась руками в надёжный шкаф. Они здесь все были такие, доверху набитые справочниками и журналами. Наконец, она оказалась рядом с замершей около двери парочкой и смогла их рассмотреть. У Энтони была содрана скула, Дюссо же выглядел намного хуже. Из разбитого носа на халат капала кровь, белок правого глаза краснел лопнувшими капиллярами, а лицо уже посерело. На первый взгляд, других ран на нём не было, но Рене слишком хорошо помнила нож и тупое желание перерезать чужую шею. Как тогда… Её передернуло, однако страдать времени не было.

– Отпусти его, – сказала она твёрдо, и Ланг вздрогнул. Он явно не ожидал, что Рене окажется настолько близко, а потому метнул на привалившуюся к шкафу фигурку быстрый взгляд.

– Сядь, – приказал он, но Рене упрямо шагнула вперед. Паника уходила, сердце билось ровно и чётко, так что она уверенно сжала напряжённое мужское предплечье и постаралась заглянуть в тёмные от бешенства глаза. В них не было ни искорки золота, но Рене всё равно улыбнулась.

– Пожалуйста. Отпусти.

То, что произошло дальше не было волшебством, каким-нибудь чудом или уловкой человеческого подсознания. Ничего из того, чем обычно объясняли такую связь в глупых ток-шоу или в непопулярных роликах на YouTube. Просто от одного вида лишь слегка дрогнувших губ, Рене рухнула в чужие эмоции, словно в свои. Энтони хотел улыбнуться. Сам не понимал почему, но, глядя в её лицо, отчаянно боролся с собой и проиграл. Он разжал пальцы, отпустил руку, а потом на секунду прикрыл глаза.

– Ты уволен, – неожиданно ровно проговорил Ланг.

– Что, всё-таки решил не возвращаться в тюрьму? – ехидно спросил Дюссо, пока сам расцарапанной рукой потирал оставшийся на шее след и размазывал кровь.

– Собирай свои вещи и проваливай из моего отделения, – безэмоционально повторил Энтони. Казалось, он совершенно спокоен, однако во взгляде, которым он неотрывно смотрел на Рене, бушевали миллионы эмоций. И ей хотелось понять хотя бы одну – поймать, изучить, рассмотреть, быть может, даже оставить себе… Но стоило попытаться, как те молниеносно сменились чем-то ещё более сложным и потаённым, отчего она растерялась.

– Да ладно! Пошутили и хватит. Подумаешь… Где ты будешь искать ведущего хирурга в канун Рождества?

Дюссо попробовал рассмеяться, но тут его схватили за шкирку и молча выставили в предварительно открытую дверь.

– Я сказал – уволен.

Раздался щелчок замка, и в кабинете остались лишь двое.

Они смотрели друг на друга целую вечность, а может, и две. Или с момента большого взрыва, пока вокруг них из осколков вырастали галактики, собирались системы, вспыхивали и гасли яркие звёзды. Где-то семью этажами ближе к земле рождалась новая жизнь, а чуть дальше по коридору стучалась в палату смерть. Но сейчас всё это было неважно. По крайней мере, Рене казалось именно так, покуда мир свивался в воронки за спиной у молчавшего Энтони. Он стоял совсем рядом. Так близко, что она чувствовала запах кожи от куртки, стандартных моющих средств и даже немного тюремной затхлости от одежды. Наверное, можно было уже подойти и обнять эти чуть сутулые плечи, но Рене отчего-то боялась. Не двигался и сам Тони. Лишь смотрел, смотрел и смотрел, пока она не решалась даже дышать.

Вдруг за спиной что-то стукнуло, разорвав пелену тишины, молодой мир замер на половине созвездия, и Рене очнулась. Она заморгала так часто, словно хотела смахнуть реальность разрушенного кабинета, а вместе с ним последствия всех поступков. Но те бросались в глаза разбитыми стёклами в створках шкафов, измятой бумагой и канцелярским ножом. Взгляд замер на чистом лезвии.

– Я… я не… – Рене споткнулась на слове «ударила». Не смогла даже выговорить эти несколько букв, испугавшись, что кошмар вдруг окажется правдой. Она ведь хотела убить! Но тут Энтони шагнул вперёд и закрыл собой блеск лезвия.

– Нет. Всё хорошо.

Рене судорожно выдохнула и прикрыла глаза, но вдруг ощутила, как тёплые пальцы осторожно смахнули с лица щекотавшие пряди. И это было настолько знакомо, что она интуитивно потянулась вперёд и опять уткнулась лбом в сухие костяшки.

– Прости меня, – раздался над ней тихий голос, но Рене лишь отрицательно покачала головой. Тони не виноват.

– Почему ты здесь? – вдруг спросила она. Последовало молчание, пока Ланг задумчиво перебирал плетение одной из растрёпанных кос, а затем он усмехнулся.

– Потому чтотыздесь.

Его ответ был одновременно и непонятен, и до забавного ясен. Он включил в себя целый месяц причин, поступков и действий, а ещё океан чужой доброты. Рене не умела сомневаться в людях, так что подняла восторженный взгляд и улыбнулась. Видит бог, она принесет на улицу Ги тонну печенья и сладкий пирог.

– Решил для них все сканворды?

– Вроде того, – пробормотал Тони, а сам большим пальцем вдруг скользнул по шраму до самой ключицы и замер. – Прости меня.

– Ну а теперь-то за что? – попробовала опять рассмеяться Рене, но тут же застыла, стоило Энтони придвинуться ближе.

– За это, – услышала она шёпот, и мир ошеломленно вздохнул.

Губы Тони были сухими и пахли мятой именно так, как всегда казалось Рене. А ещё были удивительно тёплыми, когда накрыли по-прежнему приоткрытый в улыбке рот и скользнули чуть дальше, коснувшись полосы шрама. Они проследили кривую линию от начала и до конца, вернулись и больше не исчезали. Энтони будто пробовал Рене на вкус. Легко, почти невесомо он поцеловал один раз, второй, затем скользнул языком по уголку рта и вдруг хохотнул. Негромко, почти неслышно, но Рене ощутила, как гулко зазвучал его смех где-то в груди.

–Mein Gott! Ich bin ein Blödmann,– пробормотал он, покачав головой. –Kirschen! Es duftet immer nach Kirschen bei dir!63

– Что? – испуганно переспросила Рене, но ответа уже не последовало.

Не сказать, что она обладала серьёзным опытом в изысканных поцелуях, да впрочем, и в отношениях. Господи, Рене всего лишь двадцать четыре, из которых четырнадцать пришлось на глупое детство, и ровно на столько же она была младше Тони. Если подумать, жуткая пропасть. Но это его, похоже, совсем не беспокоило. Как не смущали не успевавшие за ним губы, ещё пока робкий язык и одеревеневшие от волнения пальцы, которыми Рене впилась в тёмные волосы. Но Ланг был хорошим учителем. Наверное, лучшим. И потому её била дрожь восторга и переполнявших эмоций. Руки покалывало от волнения, а в голове вдруг сделалось удивительно пусто. Так звонко, что сначала Рене застонала, а потом тихо вскрикнула, когда Энтони легко прикусил интуитивно подставленную для него шею. Он пытался лёгким поглаживанием расслабить напряженные мышцы, но стоило растянутым в улыбке губам найти её рот, как по телу вновь пробегала волна. И это было волшебно. Ведь, вопреки неловкости и смущению, Рене пыталась вложить в поцелуй всю свою душу, безграничное счастье и, конечно, любовь. А потому под плотно закрытыми веками звёзды снова закручивались в спирали галактик, в центре которых был Энтони. Его руки, дыхание, тепло рта и мятный аромат тела.

Рене не знала, в какой момент они всё же остановились. Когда в кабинете закончился воздух? Наверное. На меньшее она была не согласна. Но Тони стоял, уткнувшись носом ей в волосы, и что-то едва слышно пел. Неожиданно он пошевелился, поцеловал растрёпанную макушку и с тихим вздохом сказал:

– Тебе надо отдохнуть.

– Я ещё сутки на дежурстве, – ответила Рене и поглубже зарылась в тепло чёрного джемпера.

– Значит, придется вернуть Дюссо и отправить в операционную, – хохотнул Энтони, а потом она почувствовала новый поцелуй.

– Его ведь и так не уволят? Доктор Энгтан не даст.

– Не даст. Но и вернуть я его не позволю, – пришёл тихий ответ, и они опять замолчали. В объятиях Энтони было слишком уютно и невероятно спокойно, а потому Рене заворчала, услышав почти что приказ. – Иди, переодевайся. Я всё улажу и отвезу тебя домой.

– Но…

– Ради бога, хотя бы сегодня не спорь.

Хорошо. Для него всё что угодно. Рене снова прикрыла глаза и уткнулась носом в твёрдую грудь, где билось чёрное сердце доктора Ланга. Наверное, стоило спросить, что теперь будет. Но она не решилась, ещё раз втянула аромат мяты с примесью неизбежной месячной затхлости, а потом отстранилась.

– Мне надо в душ, – сказала Рене и вдруг смутилась. О господи! Уж наверняка Энтони сам догадался о таких мелочах! Вот дурёха. Но…

– Иди. Я подожду. – Он лишь пожал плечами, словно это их самый обычный разговор. Один из тех, что даже не замечаешь.

«Придержи здесь зажим».

«Конечно».

Рене нервно выдохнула. И, точно уловив витавшее вокруг волнение, Энтони вдруг посмотрел очень внимательно, будто чего-то ждал. Но она лишь неловко кивнула и направилась прочь. Чёрт! Рене понятия не имела, как следовало себя вести. Поцеловать? Обнять? Всё внезапно стало так удивительно сложно, что она растерялась. Однако, уже дотронувшись до вечно заедавшей ручки, на мгновение остановилась, а потом обернулась. Энтони рассматривал одну из коробок, но когда хлопка двери так и не последовало, вскинул голову, и его брови удивлённо приподнялись.

– Рене?

И в этот момент, на неё снизошла безбашенная решимость. Отпустив вредную ручку, Рене бросилась обратно так быстро, что Тони едва успел подхватить, когда она запрыгнула на него, обвила ногами крепкую талию и принялась судорожно покрывать поцелуями такое дорогое лицо. На долю секунды он растерялся, а затем с громким хохотом попытался не уронить их обоих. Его повело в сторону, но тут Ланг упёрся спиной в ещё пока целый шкаф и поймал её губы своими. Господи, как она была счастлива!

– Чёрт возьми, какая же ты ещё девчонка, – со смешком пробормотал Тони, пока Рене старательно изучала высокий лоб и поистине достойный нос.

– Это плохо? – напряглась она, но притворно-раздражённый взгляд вынудил фыркнуть.

– Разумеется, нет. Я просто только что вдруг это понял.

На то, чтобы торопливо привести себя в порядок и собрать все эти дни старательно расползавшиеся по отделению вещи, у Рене ушли рекордные полчаса. Шальным эритроцитом она носилась по коридорам и кабинетам, едва не натыкалась на стены и каждый раз глупо краснела, стоило оказаться где-то поблизости с Энтони. А он сидел за столом дежурной сестры и методично проверял журнал за журналом. Хозяин вернулся домой, и мощная машина огромного отделения вновь зажужжала колёсиками. Но, когда Рене наконец замерла перед Лангом, который раздражённо черкал прямо поверх чьих-то анализов, он резко захлопнул папку и встал.

– Идём.

Протянутая ладонь показалась слишком огромной, стоило Рене вложить в неё свои пальцы. И было немного забавно, что за удивительной точностью на операциях, она никогда не замечала, насколько это могло помешать. А ведь у Тони наверняка ушли целые годы, чтобы научиться владеть своим телом, раз из противника то стало союзником. Он был гибок, удивительно цепок, словно циркач. И держа его за руку в лифте, Рене вдруг подумала – чья же это заслуга? Кто смог обучить гения? Нигде, ни в одном документе, она ещё не встречала фамилии учителя Энтони. Обычно люди хвалятся подобными учениками, а здесь – тишина. Так странно.

Большой холл они миновали, по-прежнему держась за руки. Вернее, Тони уверенно вёл за собой, а Рене от усталости спотыкалась даже о ровные плиты пола. После горячего душа и эмоциональных качелей навалилась сонливость, и приходилось едва ли не силой волочить упрямые ноги. Те отчаянно не желали куда-либо тащиться. Но когда под подошвой ботинок захрустел снег, Рене подняла голову от белого полотна и огляделась. Посреди ночи на парковке, конечно же, было безлюдно. Лишь пара машин около входа, ещё несколько под единственным фонарём и нечто знакомое немного дальше. Чуть прищурившись, Рене всмотрелась в расплывавшуюся темноту и ощутила, как внутри что-то заныло.

«Гром, почувствуй гром…»– эхом всплыло в голове, и она остановилась. Невозможно! Это было попросту нереально. Неужели тот самый чёрный уродец? Он здесь. Вместе с хозяином. В этой самой больнице! Рене оглянулась в нелепой надежде, что вдруг прямо сейчас появится тот самый чужак. Но парковка оказалась пуста. Может, она всё же ошиблась? Рене снова посмотрела вперёд. Туда, где в темноте ещё больше чернела машина. Но нет. Стоявший позади всех, огромный, уже только на первый взгляд дикий автомобиль был отлично знаком. О, Рене его не забудет, даже если ей окончательно отшибёт память. И не только по причине эффектного появления, но из-за тех бед, что он привез за собой. Она нервно сглотнула и опять оглянулась назад, на ярко горевший вход монреальской больницы. Зачем? Кто бы знал…

– Рене? – окликнул её Энтони. – Всё хорошо?

Хорошо? Ох, если бы она знала. Рене одновременно хотела и боялась увидеть того страшного человека. Но тут раздался перезвон ключей и новый вопрос.

– Рене?

Тони успел уйти немного вперёд и теперь терпеливо ждал, когда она догонит. И Рене повернулась…

Пожалуй, отчаяние – отличное слово. Именно оно смогло коротко описать, что ощутила в своей душе Рене, когда увидела Энтони. А он стоял у открытой двери и, удивлённый заминкой, смотрел в её сторону, пока она пыталась осознать теперь уже очевидный факт. Боже!

– Рене, ты идёшь? – внезапно проговорил до боли знакомым голосом тот самый незнакомец из осени.

Картинки перед глазами замелькали со скоростью проматываемой фотопленки. Вот Квебек и лежавшее на полу тело, а вот Монреаль, отбитые пальцы и волшебные поцелуи. Но как? Как?! Как это возможно? Рене попробовала зажмуриться, но не помогло. Ничего никуда не исчезло. Ни Тони, ни снег, ни открытая дверь чёрной, безумной машины с ярко горевшим значком королевской кобры. Вот она и нашла невольного убийцу Чарльза Хэмилтона. Ну что, счастлива, дорогая?