И солнце взойдет. Он

Глава 2

В маленькой комнате на втором этаже было непривычно темно. Сквозь плотную ткань задёрнутых жалюзи впервые не проникала ни одна искра желтоватого света уличных фонарей. Прямо сейчас она показалась бы кощунственно светлой в серо-синих оттенках раннего утра. Слишком яркой для блуждавших теней и избыточно резкой для тишины, где увяз даже шелест дыхания. Только в дешёвых часах едва различимо шуршали чёрные стрелки, да где-то в подвале монотонно гудели старые трубы.

Неожиданно на прикроватном столике ярко вспыхнул экран телефона, а следом затрещала глухая вибрация. От этого звука, зацепившаяся за комнату ночь всколыхнулась и шарахнулась в сторону от источника света. Однако Рене, что вот уже час неподвижно сидела на краю кровати, даже не вздрогнула. Она протянула руку, выключила заходившийся нервной дрожью будильник и прикрыла саднившие от бессонной ночи глаза. Сегодня не будет весёлых песен по радио, не будет танцев у зеркала, задорных косичек, платьев в цветочек и «вишенок».

Будильник стих, но Рене не cмогла заставить себя подняться и продолжила смотреть в темноту. Липкую. Цепкую. Та подбиралась к босым ногам и бледным лодыжкам, прежде чем тонкая рука словно сама по себе резко взметнулась вверх и дёрнула за шнурок маленькой лампы. Электрический свет с треском ворвался в комнату. Что же, прятаться больше не выйдет.

Рене не могла точно сказать, как провела неделю с момента звонка из реанимации. Она жила, дышала, работала… Проходила назначенные тесты, слушала лекции и даже делала операции, но внутри была пустота. Будто в тот вечер вместе с профессором Хэмилтоном умерла и девчонка, что задорно морщила нос в ответ на безобидные шутки, окружала заботой своих пациентов и вслух читала наставнику присланные откуда-нибудь из Занзибара письма коллег. Теперь всё закончилось. Больше не было того человека, который за несколько лет стал роднее, чем вечно пропадавшие по командировкам родители. Рене осталась одна посреди чужой для себя страны, и ей впервые было так страшно.

Взгляд невольно метнулся к стене, где висело с десяток крошечных акварелей, что закрывали давно выгоревшие на солнце обои. Это была дурость или ребячество, но Рене хранила их с детства. Орхидея, гвоздика и мята, вереск, шиповник и мак… Кто-то чертил на стенах засечки, ну а она рисовала цветы и деревья тех стран, чьи названия едва разбирались на тусклых почтовых штемпелях. Письма родителей иногда шли месяцами… Разумеется, это было несерьёзно и глупо. Рене понимала и даже подумывала бросить бумагомарательство, но профессор убедил продолжать, и… она продолжала.

Но теперь всё это было бессмысленно. Больше не с кем говорить о пропорциях, сравнивать рисунок прожилок на лепестках с картой сосудов и спорить в тысячный раз об оттенках зелёного только лишь потому, что Рене не любила тёмных цветов. Серьёзно, она никогда не задумывалась, но даже одежду выбирала какую угодно, но лишь бы ярче, светлее да радостнее… А теперь её ждало чёрное платье.

Судорожно втянув воздух, Рене грубо потёрла шрам и стремительно встала с кровати. В ванной комнате она долго всматривалась в своё отражение, словно пыталась найти там причину умыться. Но вместо этого видела только пятнышки посеревших веснушек, покрасневшие от недосыпа глаза и воспалённую линию некрасиво сросшейся кожи, что прочертила левую щёку и потерялась за воротом простой белой футболки. Все эти годы шрам был причиной и лучшим напоминанием, почему Рене до сих пор не сдалась. Не подвёл он и теперь.

Чувствуя, как сводит от холода пальцы, Рене плеснула в лицо водой, а потом ещё и ещё, пока кожа не порозовела, и не заболели замёрзшие руки. Хватит! Хватит лить слёзы по тому, что больше никогда не случится. Она справится и доведёт до конца обучение. Иначе, ради чего всё это было?! Рене подняла голову и снова уставилась в зеркало. Она получит лицензию и станет хирургом, но сначала завершит одно дело.

Подойдя к лежавшему на кровати платью, Рене прикрыла глаза. Профессор никогда об этом не говорил, но она знала, что все эти годы ему хотелось лишь одного – изменить ночь той аварии. Забрать обратно слова, не совершать тех поступков… Колин Энгтан будет сегодня на похоронах, и Рене не упустит шанс объяснить этому упрямому гордецу, как дорожил им Чарльз Хэмилтон, как восхищался, любил… и как сожалел. Право слово, в смерти нет места старым обидам.

Кладбище Сен-Грегуар-де-Монморанси располагалось так близко к шоссе, что от летевшей оттуда этим дождливым утром водяной пыли не спасал ни ряд высоких деревьев, ни глубокое каменистое русло протекавшего неподалёку ручья. Морось была везде, а потому Рене казалось, она дышит ею, пропиталась вплоть до отсыревшего платья и промокших туфель. Под ногами противно чавкала трава, от небольшого котлована, покрытого специальной зелёной тканью, тянуло мокрой землёй и тем запахом безнадёги, что всегда витал в подобных местах. Смотреть в сторону стоявшего на опорах гроба не было сил. Рене поёжилась и чуть опустила край большого чёрного зонта, который прямо на выходе из часовни одолжила ей Энн. Собственный ярко-жёлтый был бы здесь неуместен. Впрочем, себя она чувствовала здесь тоже чужой. Лишней. Навязчивой даже на церемонии в церкви, где собралась добрая половина больницы и ещё десяток-другой пациентов. А теперь, когда на погребение осталось не более двадцати самых близких людей, ситуация стала чрезвычайно смущающей. И всё же Рене попросили остаться.

Не зная, что делать дальше, она остановилась чуть поодаль от большой группы, со стороны которой доносились тихие разговоры и деликатный смех. За исключением нескольких известных ещё по университету лиц, Рене не представляла, кто здесь остальные. Но мужчины и женщины были явно отлично знакомы друг с другом и любезно общались с оказавшейся в центре пожилой леди. Именно в ней Рене без труда узнала сестру профессора Хэмилтона. Будучи совсем невысокой, миссис Энгтан даже издали производила впечатление непростой личности. Забранные в замысловатый пучок тёмные волосы, почти всегда поджатые губы, скупые движения рук, массивные, но изысканные украшения, от которых веяло атмосферой кожаных кресел, дорогого янтарного виски и разговоров о высокой политике.

Поняв, что таращиться на незнакомую женщину весьма невежливо, Рене поспешила было отвернуться, но неожиданно встретилась с внимательным взглядом тёмных глаз и замерла. Миссис Энгтан смотрела едва заметно прищурившись, и ни капли не стеснялась собственного любопытства. На ум пришла неожиданная и оттого дурацкая мысль, что в отличие от сестры, у профессора Хэмилтона радужка была ярко-синяя. Так странно… Тем временем, осознав, что её заметили, Энгтан вежливо кивнула, и Рене ничего не оставалось, кроме как судорожно дёрнуть головой в ответ. Чёрт побери, всё это как-то слишком неловко. Сумев наконец перевести взгляд на валявшийся под ногами осколок надгробия, Рене медленно выдохнула и прикрыла глаза. Руки сами потянулись к зудевшему шраму, но в последний момент лишь заправили выбившиеся из косы кудрявые пряди. Нет уж! Если так пойдёт и дальше, Рене попросту раздерёт лицо до кровавых корост.

–Лоб, затылок, темя-два,

Клин, решётка, два виска,

Челюсть, скулы, нос, сошник… – забормотала она, чтобы успокоиться и выдержать паузу, прежде чем вновь поднять голову.

Когда, по мнению Рене, прошло достаточно времени, она осторожно глянула исподлобья, сощурилась и обвела взглядом равнодушную к ней толпу в поисках одного-единственного человека. В полутёмной церкви оказалось слишком людно, чтобы разглядеть всех собравшихся гостей, но теперь у неё появился шанс. И хотя Рене понятия не имела, как выглядел Колин Энгтан, отчего-то не сомневалась, что узнает его. А потому, заприметив только что появившегося рядом с миссис Энгтан столь похожего на неё молодого человека – невысокого, улыбчивого, с тёмными кудрявыми прядями – Рене резко выпрямилась. Кажется, нашла. Это он!

С нарастающим волнением Рене наблюдала, как этот мужчина то пожимал руки подошедшим коллегам Чарльза Хэмилтона, то что-то тихо говорил по-матерински улыбавшейся ему миссис Энгтан. И когда та ласково потрепала его по предплечью, последние сомнения развеялись. Рене решительно вцепилась в ручку тяжёлого зонта и двинулась вперёд.

–Нёбо, слёзы, подъязык,

Челюсть, раковины две,

И целый, мать твою, череп в голове…7 – бубнила она, а сама пробиралась меж ожидавших погребения людей и старалась не поскользнуться на мокрой траве. Пошатнувшись на очередном липком камне, Рене шумно зашипела: – Ну же, хватит строить из себя трепетную ромашку. Это просто надо сделать. Ничего сложного: подошла, поздоровалась и представилась. А дальше как-нибудь само… наверное…

Однако, когда со стороны входа на кладбище показалась фигура священника, а Энгтан с сыном направились к гробу, Рене страдальчески вздохнула и ускорила шаг. Вряд ли у них с Колином останется время поговорить до церемонии, но попытаться стоило. Как минимум, назвать себя и намекнуть, что было бы неплохо пообщаться после похорон за чашечкой чая. Да, такой исход казался весьма идеальным. А потому, упрямо наклонив голову, Рене постаралась как можно быстрее добраться до замершего к ней спиной мужчины.

Но когда его курчавая голова была уже в паре метров до вежливого покашливания, стоявшая рядом и опиравшаяся на крепкий локоть сына миссис Энгтан повернулась. Очевидно, она услышала вопиющий для этого степенного места слишком уж торопливый шум шагов, потому что удивлённо вскинула брови, а затем нахмурилась. Ну а Рене набрала в лёгкие побольше воздуха и зачастила по-английски:

– Кхм… я… Прошу простить меня за беспокойство, миссис Энгтан. Понимаю, моя просьба, возможно, прозвучит прямо сейчас неуместно. Но это действительно важно. Меня зовут Рене Роше, и мне очень нужно поговорить с вашим сыном.

Кислород закончился, и она уже собралась было вдохнуть новую порцию, но в этот момент тот самый кучерявый мужчина медленно повернулся. Он на мгновение растерянно мазнул взглядом по её ничем не примечательной фигурке, а затем вдруг цепко впился в лицо Рене такими же карими, как у матери, глазами. И было в их глубине нечто такое, отчего Роше резко запнулась, едва не закашлялась, а потом и вовсе дёрнулась, стоило ему растянуть чётко очерченный рот в снисходительной усмешке. Шрам словно обожгло изнутри, а рука сама собой взметнулась к щеке в попытке унять жжение.

Тем временем мужчина аккуратно отпустил руку миссис Энгтан, чтобы небрежным жестом поправить растрёпанные налетевшим ветром тёмные пряди. На запястье блеснули дорогие часы, и Рене вдруг подумала, что в отличие от племянника, профессор всегда выделялся удивительной скромностью. Здесь же всё, от дорогой ткани костюма и до булавки на шейном платке, кричало о вычурности и деньгах. Наверное, в этом не было ничего такого, но Рене инстинктивно сделала шаг назад, тогда как Колин Энгтан ступил вперёд. И не осталось сомнений, он встал именно так, чтобы без каких-либо помех в виде уродливого шрама полюбоваться на женское личико. Идеальный брезгливый интерес.

– Мне очень неловко вас беспокоить, – промямлила она и тут же дала себе мысленный подзатыльник, чтобы собрать разбегавшиеся мысли. Слова на неродном языке никак не хотели складываться в предложение. – Я…

Рене так и смогла поднять голову, потому что всем своим телом, каждой клеточкой, нервным окончанием и волоском она чувствовала на себе тяжёлый, приторный мужской взгляд, от которого замутило. И это оказалось слишком уж неожиданно. Пришлось срочно признать, Рене представляла Колина Энгтана совершенно иным. Более добропорядочным? Воспитанным? Ох… Рене вцепилась в зонт и упрямо продолжила:

– Мистер Энгтан. Я искала вас, чтобы обсудить одну проблему. Не уделите ли вы мне немного времени после церемонии?

Повисла неловкая пауза, а потом…

– Думаю, мистер Энгтан был бы бесконечно счастлив провести с вами целый вечер, ma douce mademoiselle Rocher8.

Французский этого человека был ужасен. Настолько отвратителен, что возникло ощущение, будто в рот Рене набили с десяток стручков ванили и заставили прожевать. Их сладкий запах никак не вязался с приторной горечью вкуса, но был в этом и плюс. Двусмысленное обращение в конце фразы и интонация, которая оказалась едва ли не тошнотворнее пристально следивших за Рене глаз, заставили её оторваться от созерцания почти потонувшей в траве обуви и встретиться взглядом со стоявшим напротив Энгтаном. Шрам вспыхнул болью, и в этот момент раздалось недовольное цоканье.

– Прошу, Жан, не здесь и не сейчас. – Лиллиан Энгтан скривилась и несильно шлёпнула зажатыми в ладони перчатками по локтю мужчины. Тот чуть скосил взгляд, но послушно отступил и с невинной улыбкой уставился в черноту своего зонта.

– Без проблем, – равнодушно отозвался он.

Миссис Энгтан недовольно покачала головой, а затем повернулась к Рене, которая отчаянно ничего не понимала. Вернее, она мгновенно осознала каждый нюанс своей фатальной оплошности, но до последнего отказывалась верить. Итак… Его звали Жан. Не Колин. Господи, как стыдно-то!

– Мисс Роше, рада с вами познакомиться. – Лиллиан Энгтан протянула руку, которую Рене пожала словно в каком-то сне. Боль в шраме немного улеглась, и соображать стало чуть легче. – Чарльз много рассказывал о вас. Сожалею, что в церкви нам так и не удалось с вами поговорить. Увы, мой сын не смог приехать, однако, я с радостью побеседую с вами после церемонии. Полагаю, мне известно, о чём пойдёт речь.

Женщина ласково улыбнулась, но в этот момент послышалось ехидное хмыканье:

– Наверняка, как и самому Колину. Потому и не явился.

– Жан!

– Простите, мадам. Я всего лишь выражаю всем известную мысль. – Мужчина зло улыбнулся и вновь посмотрел на ошарашенную Рене – хищно, но с налётом брезгливости. – Mon Dieu, у вас такой очаровательный румянец.

Она, конечно, была совсем не уверена в степени «очаровательности» собственных красных щёк. Уж скорее там полыхало слово «ПОЗОР». Но нашла в себе силы сконфуженно улыбнуться.

– Ради бога, извините. Я не думала…

– А уж как вы просите прощения… – протянул Жан, перебивая или же, что вероятнее, вовсе не слушая. – Музыка для ушей.

И снова на Рене обрушился взгляд перебродившей патоки, отчего возникло чувство, будто её не просто раздели, но уже поставили на колени. На виду у всех и прямо в грязную траву. И она почти ощутила прикосновение пальцев на своём подбородке, что повернули лицо «нормальной» стороной. Господи, как же стыдно и мерзко!

– Дюссо, ещё одно слово, и ты отправишься вон. Ваша с Колином студенческая дружба не даёт тебе право распускать язык, – неожиданно холодно процедила мисси Энгтан. Рене встрепенулась, а затем вдруг ощутила, как исчезла тошнота, липкость взгляда, духота фраз и докучливая боль в шраме. Она подняла голову и увидела, как мужчина пожал плечами, а потом отвернулся, будто ничего интересного здесь никогда не было. – Мы с вами поговорим позже, мисс Роше. А сейчас, думаю, вам лучше вернуться на своё место.

– Да-да, конечно. Простите, – пробормотала Рене, чувствуя в спокойной и ровной интонации намёк на приказ. Боже… как по-дурацки всё получилось. Она опустила взгляд и уже почти повернулась, когда почувствовала, что её осторожно схватили за руку.

– Не извиняйтесь. – Улыбка миссис Энгтан оказалась неожиданно деловой, почти протокольной. – Дождитесь меня, и мы поговорим.

Сумев лишь скованно кивнуть, Рене зашагала прочь и всю дорогу уговаривала себя не сорваться на бег.

Как прошло само погребение, она запомнила слабо. Рене витала в собственных нерадостных мыслях, плавилась по третьему кругу в чувстве стыда и очнулась только с первым стуком земли о деревянную крышку гроба. Этот глухой звук, раздавшийся одновременно с тихим голосом Пола Маккартни, всё же сорвал щеколду самообладания. Неделю назад Рене присутствовала на вскрытии, видела изношенное до смерти сердце, дряблость сосудов… «Учитель, вы переживали за нас так сильно, а мы не сумели помочь».

Рене покачала головой и, сама не понимая, забормотала знакомые слова песни, которую часто включал профессор Хэмилтон. Она шептала их и давилась слезами, пока медленно двигалась в очереди к уже опущенному гробу. Дойдя до затянутого в ткань провала, на секунду замерла, а потом опустилась на колени прямо в мокрую траву. Рене было плевать, насколько уместно выглядел этот жест со стороны. Смотрел ли кто-то, осуждал, удивлялся. Прямо сейчас она хоронила единственного близкого здесь человека и просто не знала, как будет без него дальше. Без шуток, острот, молчаливого подбадривания, знаний и почти отцовского участия в жизни, в общем-то, чужой для него девчонки.

– Это была длинная и извилистая дорога, профессор, – прошептала Рене и одеревеневшими пальцами взяла ком отсыревшей земли. – По ней вы шли со мной пять лет, а потом бросили так резко и неожиданно. Но я не обижаюсь. Вашим последним желанием было дать мне уверенности и сил, помочь раскрыть крылья и позволить самой опираться на ветер. Что же… оно сбылось. Теперь я могу полагаться только на себя, и обещаю, что не подведу. Мне лишь безумно жаль, что, видимо, без таких потерь я бы никогда не справилась. Простите меня, профессор. И покойтесь с миром.

Она замолчала, посмотрела на зажатую в руке землю, а потом резко поднялась и высыпала её в яму. И этот шелест падающих крупиц Рене никогда не забудет.

Сделав неловкий шаг назад, она споткнулась о чьи-то ноги, сумбурно извинилась и направилась прочь, вряд ли что-то видя перед глазами. А в голове всё вертелась и вертелась мелодия…

Последний сингл с последнего альбома провожал в последний путь преданного фаната. Это было символично и как-то правильно. По крайней мере, так искренне считала Рене. Она стояла около подобия оградки кладбища и пыталась отряхнуть от налипшей грязи колени, но, кажется, лишь размазала ту ещё больше. Слёз уже не было, только ощущение полного опустошения. Равнодушным взглядом Рене следила, как иссякла чёрная лента очереди. Как принимала очередные соболезнования Лиллиан Энгтан, и как заметно скучал под зонтом Жан Дюссо. После всей эмоциональной встряски, что произошла за последние полчаса, Рене уже не была уверена ни в его особенном взгляде, ни в своём отношении к случившемуся. Всё отошло куда-то вдаль и затёрлось бесконечной моросью дождя. Да, всё. Кроме застрявшего иглой в мозгу факта, что Колин Энгтан так и не приехал. Возможно, был действительно занят. А возможно, Рене следовало перестать оправдывать незнакомых людей.

Миссис Энгтан освободилась через полчаса, которые продрогшей и промокшей Рене показались доброй половиной вечности. Ёжась под налетавшими с залива ветрами, она прикрывалась от их порывов драматично трепетавшим зонтом и отчаянно упрашивала свой организм потерпеть ещё немного.

– Позволите? – Энгтан без капли стеснения взяла Рене под локоть. Видимо, несколько часов на ногах оказались слишком выматывающими для этой почтенной леди. Однако это ни на миллиметр не сгорбило прямую спину и не согнало с лица лёгкое выражение надменности. – Чуть дальше есть закусочная. Мне сказали, там можно согреться кофе, горячим poutine10 и спокойно поговорить.

Рене кивнула. Ей, в общем-то, было всё равно, где вести разговоры – здесь или за чуть липким столиком какой-нибудь бургерной. Она слишком устала и вымоталась за эту неделю, чтобы переживать. Даже хлюпающая в туфлях вода уже почти не волновала. Рене чуть скосила глаза на шедшую рядом Лиллиан Энгтан и попробовала её рассмотреть.

Вблизи теперь было отчётливо заметно и намеренно толстой линией подведённые глаза, и чрезмерно покрытую белой пудрой кожу, и картинно обкусанные губы под тёмно-вишнёвой помадой. Возможно, весь образ выглядел наигранно, но Рене не стала об этом задумываться. Вместо этого она вдруг спросила себя, было ли этой женщине неудобно и стыдно за поведение сына? Отпускал ли кто сегодня бестактные комментарии, или же все сделали вид, что Колина не существует? Наверное, так неправильно думать, но Рене было обидно за профессора Хэмилтона. Он до последнего мечтал объясниться и заслужить прощение, однако даже смерть ничего не исправила. Серьёзно, неужели Колин Энгтан так сильно его ненавидел? А, главное, почему?

Рене покачала головой. Это были опасные мысли. Так думать нельзя, если она всё ещё хотела помочь. Поэтому, чтобы хоть как-то отвлечься, Рене уставилась себе под ноги и принялась считать лужи, что вели до кафе. То находилось всего через несколько сотен метров от кладбища и встретило послеполуденным безлюдьем. Ланч уже закончился, а до вечернего пика ещё оставалась пара часов, потому в зале было полно свободных столиков. С расположившейся следом заправки едва заметно тянуло ароматом бензина, который странно мешался с запахом растительного масла и чеснока. По стенам были развешаны картины в духе американского pin-up и постеры с фотографиями деталей машин. Рене как раз с любопытством разглядывала одну из них, когда напротив с двумя стаканчиками кофе опустилась миссис Энгтан.

– Колину бы понравилось здесь, – хмыкнула она, посмотрев на снимок чьей-то огромной фары, и когда Рене удивлённо повернулась, пояснила: – Фастфуд, море горчицы и кетчупа, а ещё повсюду автомобили.

– Ясно, – скупо откликнулась Рене и перевела взгляд на свои пальцы, в которых крутила протянутый ей кофе. Дешёвая бодрость из утрированной крепости.

– Вы голодны? Можем заказать что-нибудь, – деликатно поинтересовалась Энгтан, чей тусклый блеск украшений и дорогое пальто смотрелись здесь инородно.

Рене не была точно уверена, да никогда бы и не подумала пересчитывать чужие канадские доллары, но чувствовала кожей это слегка выпяченное напоказ благополучие. Несмотря на уровень жизни сейчас, её детство прошло среди вот таких же людей – богатых, властных и всегда эгоистичных. Потому она не знала точно к добру ли эта их встреча. Что-то во всём облике сидевшей напротив женщины тревожило и вынуждало постоянно возвращаться мыслями к Женеве. Тем временем, не дождавшись ответа, Энгтан напомнила о себе:

– Рене? Раздумываете, как соблюсти приличия и при этом съесть огромный бургер? Не волнуйтесь, Колин приучил меня ко всему.

– Нет-нет, вовсе нет. К тому же, я не ем подобную… еду, – спохватилась Рене и покосилась на фотографию огромного poutine в закреплённом на столе держателе. От одного взгляда на жирный картофель она почувствовала, как нервно сжалась поджелудочная.

– Разумеется. Чарльз говорил, вы танцуете. – Миссис Энгтан сделала глоток, и, очевидно, только потрясающее воспитание и выпестованная странными пристрастиями сына сила воли не позволили ей тут же выплюнуть напиток обратно. Рене слегка улыбнулась.

– Танцевала.

Она машинально потянулась к шраму, но одёрнула себя. Это, конечно, не укрылось от взгляда Лиллиан Энгтан, однако та ничего не сказала. Лишь предприняла ещё одну смелую попытку распробовать кофейный концентрат, которая опять оказалась тщетной. Возникла пауза, во время которой Рене позволила себя хорошенько рассмотреть, пока сама пыталась собраться с мыслями. Но когда ей наконец показалось, что она нашла нужные слова, миссис Энгтан заговорила первой. И то ли это было простым совпадением, то ли всё читалось на лице Рене, но сидевшая напротив женщина сухо проговорила:

– Для меня не секрет, о чём вы хотели поговорить с моим сыном, мисс Роше. Тем не менее, ради вашего же блага прошу, не вмешивайтесь в это дело. История старая, вы многого не знаете.

– Теперь при всём желании не получится, – грустно улыбнулась Рене. – Такие разговоры требуют определённого времени, места и настроения. И мне отчего-то казалось, что именно сегодня ваш сын смог бы если не понять, то простить…

– Волнуетесь о душе?

– Всего лишь люблю справедливость, – отрицательно покачала головой Рене.

– И не выносите конфликты. Да-да, Чарльз как-то упоминал.

– Скорее, просто считаю их бессмысленными.

– Даже когда они помогают решить противоречия? – усмехнулась Энгтан.

– Туше. – Рене тихо рассмеялась и подняла руки. – Я действительно не люблю ссоры.

Миссис Энгтан чуть напряжённо улыбнулась в ответ и уставилась на свой стакан с кофе. Крутанув тот пару раз в тонких пальцах, она на секунду поджала губы, а затем с непонятным вызовом взглянула прямо в глаза Рене.

– Думаю, довольно очевидно, что мы здесь не ради обсуждения наших семейных дрязг.

– Это действительно не моё дело, – искренне согласилась она.

– У меня есть к вам пара вопросов, которые будет лучше задать без лишних свидетелей… —Откашлявшись, она неожиданно прохладно улыбнулась и спокойно закончила фразу: – Я хотела спросить, как он ушёл.

И Рене хотела бы найти в этой фразе хоть каплю сожаления или грусти, но всей своей кожей чувствовала, что бесполезно. Лиллиан Энгтан не грустила о своём брате. Она… она… Рене не могла сказать, что именно чувствовала сейчас Энгтан.

– Мисс Роше, – напомнила она о себе, когда пауза затянулась. – Я читала результаты вскрытия, у меня есть на руках эпикриз. Но только вы были с ним в последние минуты, прежде чем спасать стало некого. Так… как?

Рене закусила губу. В голове проносились тысячи слов, от формальных «спокойно» до бессмысленных «это было ужасно», однако ни одно из них не могло описать – КАК.

– Когда я пришла, профессор был уже без сознания, – пробормотала она наконец и замолчала, наткнувшись на жадный взгляд.

– А на операции?

Рене вдруг поняла, что не знает, чего на самом деле хотела эта женщина, а та чуть наклонилась вперёд и продолжила:

– У вас была совместная операция. Что-то случилось ещё там? Я знаю, после этого его никто не видел, но…

– Это неправда, – перебила Рене, а сидевшая напротив женщина вдруг жутковато улыбнулась. И неожиданно возникло ощущение, будто кто-то попался в ловушку. Рене? Мёртвый профессор? Проводивший вскрытие врач? Или кто-то ещё?

– Медсестра из вашего отделения сказала, он отправился в кабинет, где его и нашли.

– Верно, однако профессор был не один. По крайней мере, какое-то время. – Рене нервно сцепила и расцепила руки. Боже, как ей не хотелось признаваться, но и лгать не выходило. – К нему пришёл посетитель, и у них вышла нехорошая ссора, которую слышала Энн. Та самая медсестра, что общалась с вами.

– Почему же она не сказала?

– Думаю, не хотела волновать вас. А может, посчитала, что эти события не связаны между собой.

– А вы так не считаете?

Рене покачала головой.

– Я стараюсь не судить людей. Люди ругаются, люди мирятся. Такое происходит ежедневно…

– Но не всегда от этого кто-нибудь умирает, – резонно заметила миссис Энгтан.

– Да.

– Так всё же, что думаете именно вы? Говорят, вы талантливый врач.

Рене дёргано улыбнулась. Вот и всё… Ловушка была для неё.

– Я не могу дать вам нужный ответ, миссис Энгтан, потому что являлась предметом того самого спора.

– Поясните.

– Профессор Хэмилтон хотел отправить меня в Монреаль на стажировку. Чтобы заручиться согласием больницы, он организовал конференцию и… демонстрационную операцию. К сожалению, мне не удалось произвести достаточный эффект на нужного человека, о чём тот сообщил моему наставнику в весьма грубой форме.

Услышав последнее, Энгтан скептически хмыкнула и подняла тонкую светлую бровь.

– Любопытно. И как же звали этого привереду? Специалистов уровня моего брата считаное количество… – Однако, заметив виноватое выражение на лице Рене, прервалась, а затем досадливо цокнула. – Хотя бы, как он выглядел. Что, тоже нет?

– Высокий, темноволосый. Если честно, – Рене смущённо отвела взгляд, – его машина запомнилась нам куда больше.

Повисла короткая пауза, во время которой миссис Энгтан даже перестала вертеть в пальцах стаканчик с остывшим кофе, а затем вкрадчиво переспросила.

– Машина?

– Да. Такие всегда привлекают внимание, даже если в них ничего не понимаешь. К тому же её появление вышло слишком уж громким для нашего тихого городка. Разумеется, это вызвало у всех повышенное любопытство. Здесь, в Квебек-сити, таких и не сыскать… – пробормотала Рене, а потом задумчиво добавила. – Да и некуда на них ездить.

– Вот как. Значит, скандальный специалист – любитель громкой музыки, – словно обращаясь к самой себе, сказала Энгтан. И вновь тёмно-вишнёвые губы чуть жутковато растянулись.

– Я не говорила, но вы угадали. У нас даже стёкла дрожали.

– Вот как… – снова задумчиво произнесла женщина, а потом откинулась на спинку пластикового стула и поднесла к лицу руку.

Она осторожно провела по подбородку кончиками пальцев, потёрла переносицу, и Рене могла ошибаться, но, похоже, это была попытка скрыть выражение откровенного самодовольства. Неожиданно Лиллиан Энгтан вскинула взгляд и уставилась прямо в глаза не ожидавшей такого Рене, прежде чем откровенно фальшиво улыбнулась.

– Последний вопрос, мисс Роше, и я вас отпущу.

–Je vous écoute11, – тихо проговорила Рене, от внезапности сбиваясь на привычный французский.

– К кому именно на стажировку собирался отправить вас Чарльз?

Взгляд миссис Энгтан был неимоверно тяжёлым. Столь же плотным, как отсыревшая земля; как намокший под дождем плащ; как… Господи! Рене отчего-то нервно сглотнула, прежде чем произнести враз пересохшими губами шесть слов.

– К Колину Энгтану. К вашему сыну.

Рене сидела за столом в ординаторской и машинально раскачивала без того расшатанный стул. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Её взгляд бездумно следил, как мерцал на экране портал для резидентов. Голубыми конвертами там светились пятнадцать заявок в больницы провинции, и по прошлому опыту Рене уже знала, что впереди её ждали изматывающие недели бесконечных интервью. На них тщательнейшим образом проверят её теоретические знания, зачитают CV и едва ли не по буквам разберут скопившиеся за десять лет публикации в научных журналах. А после всего останется только ждать и надеяться, что её не сошлют куда-нибудь на отшиб Тадуссака. Несмотря на полученный вид на жительство, Рене была чужой для этой страны. Она вздохнула и снова качнулась на стуле.

Спустя несколько дней после похорон, отделение нейрохирургии жило в привычном темпе, не в силах хотя бы на минутку остановиться и отдышаться. Кто-то куда-то спешил, кто-то что-то зубрил или же с криками обсуждал, наставники ругались на резидентов, резиденты спорили между собой – кто виноват и что стоило делать. Из динамиков то и дело доносилось привычное информирование про «код синий» где-нибудь в неотложке, после чего сразу слышался топот. Крутанувшись в кресле, Рене замерла и упёрлась взглядом в светло-зелёный костюм операционной сестры.

– Разговор может подождать до конца обеда? – вяло спросила Рене и кивнула в сторону почти нетронутого контейнера с едой, пока сама накручивала на палец прядь белокурых волос.

– Ты всё равно не ешь, – пожала плечами Энн.

– Жду, пока выветрится аромат твоих тюрингских колбасок.

– Вообще-то, франкфуртских! – возмутилась медсестра, а затем принюхалась и скривилась. – Фу! Что за дрянь?

– Цветная капуста с приправой из франкфуртских колбасок недельной давности, – всё так же равнодушно откликнулась Рене, но медсестра не слушала.

– Ты бы хоть кленовым сиропом её полила. Иначе же невозможно! Кошмарная гадость. – Она скривилась, вызвав ответный длинный вздох. Кажется, ждать до конца положенного обеденного перерыва Энни не собиралась.

– Что ты хотела?

Рене выпрямилась и наконец посмотрела на недовольно хмурившуюся рыжеволосую подругу. Та бросила последний скептический взгляд в сторону ни в чём неповинной еды, а затем демонстративно шлёпнула по столу объёмной папкой.

– Из университета прислали документы на подпись. Как я поняла, твоя резидентура в нашей больнице закончилась.

– Документы? – Рене непонимающе уставилась на внушительную стопку листов. – В смысле? Ещё не было ни одного интервью или хотя бы приглашения. Да и программа молчит.

Она махнула рукой в сторону по-прежнему равнодушно мелькавших голубых конвертов. Система подбора новой больницы начиналась только после всех собеседований, месяца эдак через два.

– Было или нет, молчит она или блажит, им из твоего университета виднее. Конверт прислали с курьером пятнадцать минут назад, так что, похоже, тебя куда-то срочно переводят.

Энн развела руками и присела рядом на краешек стола. Ну а Рене потянулась за первым листком, где обнаружила информационное письмо, обязывающее явиться к директору резидентуры Квебека. Ого!

– Странно, – задумчиво пробормотала она, а сама провела кончиком пальца по тиснённой золотом эмблеме кафедры медицины. – Тебе так не кажется?

Медсестра задумчиво почесала нос и поправила привычные хвостики.

– Ничего не происходит просто так, – наставительно начала она, а затем важно скрестила на груди руки. – И в такой поспешности с резидентурой я чувствую подкрадывающуюся удачу. Думаю, Роше, ты вытянула джокер.

– В прошлый раз твоё чутьё подвело, – тихо пробормотала Рене, посмотрев на свои «вишенки». Энн проследила за её взглядом и вздохнула.

– Чья-то аура оказалась сильнее твоего врачебного дара спасения, – так же негромко ответила медсестра, и обе они знали, кем был этот «кто-то». – Но для того ты и учишься, чтобы однажды его победить.

Рене посмотрела в голубые и чистые глаза Энни, а потом рассмеялась и покачала головой.

– Боже, не верю, что веду разговоры о потусторонних силах.

– Не надо, – отрезала подруга, и улыбка на лице Рене превратилась в вымученную. – Интуиция меня никогда не подводит. Профессор Хэмилтон умер, когда твоя смена закончилась, а значит, «вишенки» справились. Так что, поверь, тебя ждёт нечто грандиозное.

Ничего на это не ответив, Рене поднялась и захлопнула крышку контейнера. В глазах предательски защипало, но она спокойно убрала еду в холодильник и вернулась, чтобы сложить бумаги. Продолжать дискуссию на тему третьих сил, которые то и дело мерещились Энн, не было настроения. Однако стоило Рене схватить злополучную папку, как плеча осторожно коснулись.

– Нам тоже его не хватает, – прошептала Энни. – Как будет не хватать и тебя. Иди, Солнышко. Пришло время взойти в новом месте.

Рене порывисто обняла подругу и молча направилась прочь, возможно, в последний раз дарить заботу своим пациентам.

Глава резидентуры Джонатан Филдс вызывал у всех выпускников медицинских школ нервный трепет. Властный вершитель судеб. Почти кукловод, который дёргал за ниточки и собирал по всем уголкам огромной провинции самых перспективных врачей. Он помогал, консультировал и одним лишь скептическим взглядом мутных голубых глаз ставил слишком амбициозных юнцов. Филдс был избирателен. Проработав полвека в лучших больницах Америки и Канады, он с полуслова отличал будущую уникальность от штампованного среднего профессионала и вцеплялся своими мелкими, острыми зубами. Рене запомнила его, как высокого, скупого на слова человека, чей кабинет кардинально отличался от всего кампуса в целом и тревожил одним только видом. Здесь словно застыл девятнадцатый век. Красное дерево книжных шкафов, вишнёвого цвета огромный письменный стол, тёмно-красный ковёр и портьеры. Идеальное пристанище для готической сказочной нежити. Рене поёжилась, но переступила порог этого склепа.

Обычно комиссия для собеседования состояла из пяти человек, которые своими вопросами доводили до седых волос паникующих резидентов. Однако сегодня Рене не увидела никого, кроме Филдса. Она втянула густой запах сандала и ароматического воска для полировки дерева, а потом едва не чихнула. Господи, да кто же в третьем тысячелетии ещё пользуется настолько дремучей смесью!

В уши немедленно ударил треск старой пластинки и объёмный голос оперной дивы прошлого века.

– Добрый день, месье Филдс. – Рене прикрыла за собой дверь и замерла.

Нервно стиснув зубы, дабы те стучали не так громко, Рене зачем-то одёрнула белое вязаное платье и запоздало обеспокоилась, что выглядит несерьёзно. Не так, как следовало врачу её лет и опыта. Наверное… Ох!

Филдс тем временем тяжело поднялся во весь свой тощий и шестообразный рост, ленивым движением длинного пальца снял с пластинки иглу, и в кабинете стало тихо. Какое-то время директор возился с проигрывателем, прежде чем взял со стола стопку бумаг и приглашающе махнул на одно из кожаных кресел. Лишь чудом не споткнувшись о злополучный ковёр, Рене уселась, а затем вдруг поняла, что тонет. Нет, даже не так. Она почувствовала, как пожирается монстром на четырёх ножках и с двумя огромными подлокотниками, который не оставил ни единого шанса выбраться из его пасти без потери чести, достоинства и пары конечностей. Вцепившись в твёрдый край побелевшими пальцами, Рене огромным усилием сдвинулась на самый уголок и опасливо замерла. Освободившееся от её веса кресло издало отвратительный звук спущенного воздуха. Во имя всего святого! За что?! Рене почувствовала, как краснеет вместе со своими веснушками.

– Мадемуазель Роше, – кивнул Филдс и изящно опустился в заботливо подставленные лапы прирученного чудовища. Закинув ногу на ногу, директор департамента резидентуры соединил кончики узловатых пальцев и взглянул на лежавшие перед ним бумаги. – Не думал, что встретимся вновь, но печальные события решили по-своему.

Последовала формальная улыбка, которая на пергаментной коже этой административной реликвии наверняка означала высшую степень сочувствия, после чего его лицо приняло стандартное безразличное выражение.

– Я полагала, у нас состоится интервью, – осторожно заметила Рене и огляделась. Но нет, кабинет был по-прежнему пуст.

– За окном сентябрь, а все опросы прошли ещё в марте, – небрежно отмахнулся Филдс. – Но ваша ситуация требует немедленных решений, если вы, конечно, не готовы ждать до следующего года.

– Нет.

– Я так и думал. – Он отбил носком ботинка несколько тактов только что стихшей арии, пока вчитывался в документы, а Рене опять расправила невидимые складки на юбке. Она начала было перебирать кромку подола, но руки сами бросили вязаную ткань и потянулись к мерзенько зудевшему шраму. Заметив это, Филдс откашлялся и продолжил. – Скажите, мадемуазель Роше… Почему вы выбрали нейрохирургию?

– Это моя мечта. Я влюблена в человеческий организм, и работать с ним на таком уровне сравни вызову, – кротко ответила она и едва заметно улыбнулась в ответ на удивлённо вскинутые брови директора.

– Значит, любите решать сложные задачки. – Филдс нацепил очки, а затем неожиданно наклонился вперёд, отчего Рене нервно дёрнулась. – Я прав?

– В медицине не бывает простых задач… – она замялась.

– Верно-верно.

Филдс снова откинулся в кресле, задумчиво перебирая бумаги у себя на коленях. А Рене вдруг поняла, что это её досье. Каждый запротоколированный шаг, записанный ответ, пройденный тест и сделанная операция. Всё – от момента её поступления, до… Возможно, до сегодняшнего дня.

–Каков ваш уровень английского? – последовал неожиданный вопрос на языке британской короны.

–Учитывая, что мы во французской Канаде, то приемлемый, – немного резко откликнулась Рене, также меняя диалект, и тут же смутилась. – Простите, я нервничаю. Английский не мой родной язык, но профессор Хэмилтон называл его более, чем достаточным. Последние годы мы общались с ним по-английски.

– Что же, это прекрасно, – чему-то обрадовался Филдс.

Правда, радость эта выглядела весьма устрашающе на обтянутом кожей черепе, но Рене тут же стало стыдно за свои мысли. Директор же не виноват, что у неё слишком живое воображение, а слухи о персоне директора с каждым годом обрастают новыми, зловещими подробностями. Как его только не называли. И «ссохшийся вурдалак» среди них считалось самым приличным.

– Могу я узнать, почему вас заинтересовало моё владение вторым языком? В прошлое интервью у нас с вами были другие вопросы.

– Не только можете, но и должны. – Филдс острозубо улыбнулся. – На вас поступила заявка в системе. К сожалению, мой коллега никак не успевал приехать, чтобы поговорить с вами лично. А потому он доверил это мне.

Повисла тишина, во время которой директор с фальшивым участием смотрел на растерянную Рене, а та пыталась найти в его словах подвох.

– На вас положила глаз больница общего профиля в Монреале, – ровно произнёс Филдс. – Им нужен старший резидент…

– Но я перехожу лишь на пятый год обучения, а эту должность занимают исключительно выпускники, – торопливо перебила Рене, испуганная тем, что могла произойти досадная ошибка. Но осеклась, когда Филдс договорил:

– Вас ждут в отделении общей хирургии. А там, как известно, учатся на год меньше, чем у вас в неврологии.

«Вас ждут в отделении общей хирургии…»

– Что… простите? – Рене не верила. Это точно ошибка! Программа определённо дала где-то сбой!

– На вашей кандидатуре настаивали, несмотря на иной профиль специализации. И, боюсь, у вас нет вариантов.

– Подождите… Вы собеседуете меня для другой специальности?

– Совершенно верно, мисс Роше.

– Но разве это возможно?

Она ничего не понимала.

– Ваш случай, увы, не вписывается в стандартные протоколы, так что нам приходится… – Филдс взмахнул сушёной рукой в поисках ораторского вдохновения. – Нам приходится импровизировать.

Рене сглотнула, а затем в упор посмотрела в мутную синеву глаз.

– В стране перевелись нейрохирургические центры? Закончились специалисты? – тихо спросила она и облизнула сухие губы, одурев от собственной наглости. Никогда! Никогда в жизни Рене не позволяла себе такого тона, но сейчас не могла иначе. Она, чёрт побери, шла к своей мечте десять лет! – Я не понимаю. На каком основании! Даже неотложная помощь ближе к моей специализации, чем чьи-то аппендиксы или грыжи!

–Следите за своей речью, мисс Роше, – процедил Филдс, а затем снова перешёл на французский. – Чтобы не пожалеть.

Рене вздрогнула и сжалась в огромном кресле. Она была не готова к таким новостям.

– У меня слишком мало опыта в общей хирургии, и уж тем более для старшего резидента, – наконец спокойно проговорила Рене. – Это ответственность, к которой…

– К которой вы не готовы? Если знаете, когда будете, то сообщите, – с насмешкой закончил за неё Филдс. И снова эта отвратительная тишина с тяжёлым запахом сандала и воска. Наконец, Рене взяла себя в руки.

– Мистер Филдс, вы же понимаете, что вся моя практика проходила совершенно в иной области.

Директор зашуршал бумагами, поправил очки и принялся зачитывать.

– Шестьдесят часов на четвёртом курсе в отделении неотложной помощи, из которых вы оперировали суммарно двадцать семь. Три ротации во время резидентуры с отделением травматологии, что больше, чем у любого из ваших коллег. – Филдс остановился и стянул очки. – Мисс Роше, обозначу ситуацию более ясно. На данный момент мест нет. Все вакансии заняты ещё в апреле, и чудо, что нашлась хотя бы одна. Потому путей у вас немного: принять предложение или ждать до марта. Но сразу предупреждаю – вы теряете непрерывную практику, а значит, два года учёбы – врачам без лицензии запрещено выходить к операционному столу после такого перерыва. Так что, если вас и возьмут, то только резидентом второго года.

– Это всё равно, что начать заново. В обоих случаях, – прошептала Рене.

– Да. Только если в первом варианте вы получите лицензию уже в июне, то выбрав другой… – Филдс развёл руками. – Года через четыре.

– Но я уже отучилась столько же. Мне оставалось немного!

– Именно поэтому я взял на себя обязанность предложить вам сменить специальность. – Неожиданно Филдс прервался, потёр глаза и как-то совсем уж устало вздохнул. – Мисс Роше… Рене. Поверьте моему опыту – вы попадёте к лучшему из специалистов. Он в стране всего несколько лет, но уже стал легендой среди ургентной хирургии. Да, я понимаю, это обидно и горько заниматься не тем, к чему тянуло с самого начала. Но потом вы сможете пройти ускоренную программу по нейрохирургии, посетить какие угодно курсы… Mon Dieu, сделать абсолютно всё, но с лицензией на руках. С билетом в мир самостоятельной медицины. Возможно, я позволяю себе лишнее, но вы выпускница моего факультета. И я, моя гордость… Что там, весь Квебек и, уверен, профессор Хэмилтон не хотели бы терять такие руки, как у вас.

– И всё же, вы их отдаёте.

– Нет. Я дарю их Канаде, – негромко откликнулся Филдс, а затем протянул небольшой файл с документами. – Вот ваш договор. У вас есть буквально пара дней, чтобы с ним ознакомиться и принять решение.

Рене молчала и не шевелилась, не сводя взгляда с папки. Казалось, в ней крылся тот самый пресловутый пограничный шлагбаум; эдакая колючая проволока, за которой минное поле и десяток собак. Однако Рене протянула руку.

– Я шла к своей мечте десять лет. Осознанно и по очень личной причине, – тихо произнесла она, не забирая, но и не отпуская чёртовы документы. – Десять лет, которые, если я соглашусь, окажутся бесполезными.

– В медицине не бывает ничего бесполезного, – откликнулся Филдс, и впервые за всё это время Рене увидела в его глазах неподдельное сочувствие. – Как нет ничего лишнего, ненужного или неважного. Медицина – это тысяча мелочей, которые бог его ведает, когда пригодятся. Но в тот единственный нужный момент вы поблагодарите, что знали всё это. Вам двадцать три, вы непозволительно молоды, но зато впереди целая жизнь, чтобы выучить всё на свете.

Рене крепче ухватилась за документы, и руки сами потянули на себя файл. У неё не было ни одной причины не верить доктору Филдсу. Но почему-то Рене казалось, что она падает на дно знаменитого водопада Монморанси, где её ждали совершенно иная программа, чужой город и незнакомый наставник. Господи, будет чудом, если она не расшибётся.

Рене положила на колени бумаги и бросила взгляд на первый из документов. Что же… Согласно пригласительному письму, заведующий отделением общей хирургии доктор Энтони К. Ланг оказывал поистине фантастическую честь, принимая под крыло выпавшего из гнезда кукушонка Рене Роше, и был готов наделить великой мудростью под чутким руководством главного врача – Лиллиан Энгтан. Шумно втянув сандаловый воздух, Рене прикрыла глаза. Вот оно как. Спасательный круг для тонущего водолаза. Похоже, ей действительно следовало быть благодарной.

Как только за спиной захлопнулась тяжёлая дверь, в кармане Рене зазвонил телефон. Кашлянув пару раз, чтобы как можно скорее избавиться от душного дурмана красной комнаты, она не глядя нажала кнопку ответа и машинально пробормотала:

–Bonjour?

– Bonjour, ma petite cerise… 14

Голос Максимильена Роше принёс с собой ветер с французских гор и плеск женевского озера.