И солнце взойдет. Он

Глава 13

На то, чтобы принять два лаконичных факта, у Рене ушел остаток дня и целая ночь. Смириться с ними было бы невозможно, так что единственным шансом как-то жить дальше оказалось позволить себе не обманываться и окончательно поверить – она убила, и она теперь влюблена. Рене понимала, что в этих двух утверждениях, на самом-то деле, нет никакой связи. Но за тарелкой спагетти, в каждом событии или действии – чёрт возьми, в каждом вздохе! – она находила имя Энтони. Он ощущался везде. И Рене задыхалась. Ночью она металась под одеялом, а в голове, будто бы на весах, качались тяжёлые мысли. Разум перебирал их по очереди, пока Рене всё же не провалилась в кошмар, где на операционном столе лежал мёртвый Тони.

Она отчётливо видела незнакомую, облицованную зелёной плиткой операционную и слышала, как раз за разом раздавался бесполезный хлопок дефибриллятора. Руки не слушались и со звоном роняли на пол один за другим инструменты. У Рене ничего не получалось, а потом стало окончательно поздно. Она не успела и теперь посреди тревожно зелёной комнаты молча смотрела, как на почему-то заснеженный пол бесшумно капала тёплая кровь. Навалилось бессилие. Самое страшное ощущение, от которого нервно сбилось трудолюбивое сердце и стало трудно дышать, даже в холоде спальни. Но вдруг зелёные стены пошли мелкой рябью, и кафель сменился песочной дорогой, что извивалась между потрескавшихся могил. Рене медленно шла по этой знакомой тропинке, пока не остановилась около одного из надгробий. Прочитав начертанное на нём имя, она всхлипнула и открыла глаза.

Рене уставилась в покрытый трещинами тёмный потолок и долго-долго пялилась на него, прежде чем вновь смежила веки. Психика отчаянно хотела справиться, однако потерпела сокрушительное поражение от простой мысли, что Рене подвела. Не оправдала надежд единственного человека, для которого наивно хотелось быть самой лучшей. Говорят, любовь – лишь набор каких-то реакций. Химических, биологических… Так, почему? Почему же так страшно, словно это она на операционном столе со вспоротым от груди до пупка животом? Нет, даже хуже! Уж лучше это действительно была бы она, а не бледное тело с чёрным пятном татуировки.

А потому ничего удивительного, что, когда в темноте ноябрьского утра Рене подняла голову с мокрой от слёз подушки, она едва не застонала от ужасающей головной боли. После двух бессонных ночей хотелось прострелить себе череп. Но раздавшийся телефонный звонок напомнил, что в Женеве уже почти день. Максимильен Роше оказался привычно краток.

– Как ты? – Мягкий вопрос, и вот у Рене уже дрожат губы. Бога ради, видимо, настало время успокоительных! Но она нашла в себе силы улыбнуться своему отражению в тёмном окне и огладила пальцами трепетавшие на сквозняке листья чуть поникшей герберы.

– Дерьмово, – честно призналась Рене, ожидая привычного выговора за сквернословие. Но его не последовало. Только треск сотовой связи и какие-то голоса, что вспыхнули эхом далёкой жизни и исчезли. – Очевидно, тебе уже донесли.

– Ещё вчера. Я звоню сказать, что понимаю, – голос почти шептал, а Рене молча покачала головой. Вряд ли, дедушка. Вряд ли. В телефонной трубке раздался шелест. – Ты… ты говорила уже с кем-нибудь об этом.

– Да. – Она чуть повернула горшок. – Не волнуйся. Всё хорошо.

– У тебя не бывает так просто,ma cerise! Я слишком хорошо помню, как это было в прошлый раз. Неделя молчания, месяц попыток вернуться в балет, а потом земля закружилась в обратную сторону от того, как быстро ты хотела сбежать.

– Сейчас всё иначе, – тихо проговорила Рене и действительно была честна не только потому что идти больше некуда, но… – Мы обсудили с наставником мою ошибку. Такого не повторится.

– Именно такого, быть может, и не повторится. Но будет другое.

– Значит, – Рене грустно улыбнулась своему отражению, – на моём кладбище появятся другие могилы, среди которых можно побродить и подумать.

Повисла небольшая пауза, прежде чем Максимильен чуть напряжённо спросил:

– Кто сказал тебе такое?

– Доктор Ланг, – удивлённо пробормотала Рене, и на том конце связи раздалось гневное шипение.

– Чёртов самоуверенный юнец! – воскликнул Роше. – Твой Энтони Ланг вообще понимает, что о таком не принято говорить в обществе благоразумных врачей? Любой неокрепший ум может навсегда заблудиться среди своих кошмаров…Mon Dieu! А потом мы читаем в сводках, как повесился или застрелился очередной гениальный хирург.

– Дедушка…

– Нет, ты послушай, – продолжал злиться Максимильен. – Даже лучшие из лучших закапывают свои ошибки так глубоко, что те плавятся от жара ядра, пока не испарятся вовсе. Ты понимаешь, насколько опасно так думать? И насколько опасно так жить!

– Да, – короткий ответ, и в трубке раздался вздох. – Я видела вчера, как уходят в загробный мир. Знаю, чем это грозит.

– А как возвращаются? – Тихий и горький смешок заставил Рене вздрогнуть. – Видела, как именно возвращаются оттуда?

Рене прикрыла саднящие глаза и с силой вцепилась ногтями в ладони. О да. Она видела и навсегда запомнила валявшееся на койке невменяемое тело, что блевало прямо на себя. И ей вряд ли удастся забыть нездоровую бледность, синюшные губы, вечную скуку, безумные, точно психозы, скачки настроения. Слишком уж это было пугающе. Слишком больно. От увиденного хотелось кричать, хватать за грудки и оттаскивать прочь от пропасти, куда всё больше затягивало Энтони. Ланга.

– Да, – повторила она и помолчала, прежде чем добавить: – Но он никогда не зайдёт так далеко, чтобы потерять дорогу назад…

И ей хотелось бы в это верить, но Рене знала точно – нырнет. Упадет, провалится, утопится, сделает всё что угодно, лишь бы однажды закончить мигрени и собственный ад. Но она не даст. Попытается, насколько возможно в их непростой ситуации, отодвинуть уже вполне очевидный конец. Тони мог её не любить. Да что там! Он даже мог её ненавидеть, но это ничего не меняло для Рене. Она всё решила.

– Так вот, значит, в чем дело, – тем временем едва слышно протянул Роше. – Та причина, по которой ты не сбежала. В нём? Что ты творишь, Рене?

– Я хочу стать врачом, дедушка, – проговорила она вдруг ту фразу, что упала в тишине их женевской квартиры где-то чуть больше десяти лет назад. И Максимильен её вспомнил. Не было сомнений, что прямо сейчас он точно так же прикрыл глаза и немного болезненно улыбнулся. – Не знаю, получится ли. Да, я не чувствую в себе тех талантов, которыми обладают родители и ты сам, но хочу исправить ошибки.

– То была не твоя вина! У тебя синдром выжившего, Рене. Твои эмоции ненастоящие.

– Даже если так, разве плохо, имея такой порыв, спасать жизни? – Она натянуто улыбнулась. – Идеальный врач, не находишь? Безупречная мотивация, железная самодисциплина, исключительное самопожертвование и никакого эгоизма.

– Рене… – Кажется, Максимильен был на грани отчаяния.

– Можешь не волноваться за меня. Я хожу на свое кладбище уже много лет, но только теперь поняла, что это за место. Вчерашний разговор для меня ничего не изменил, стало лишь чуть меньше вопросов.

И снова эти дурацкие паузы. Наконец, Роше откашлялся и негромко произнёс:

– Я подумывал навестить тебя на Рождество. Мы давно не виделись…

– Не стоит, – пожалуй, излишне торопливо отозвалась Рене, а потом постаралась сгладить очевидную грубость. – Я буду сутками на дежурствах, а в остальное время мало отличаться от вялого овоща. Ты ведь сам понимаешь…

– Понимаю, – тихо откликнулся Максимильен, а она зажмурилась.

Рене тоже скучала. Отчаянно и сильно. Потому что ни один, даже самый длинный телефонный разговор не мог насытить тоскующую без привязанности душу. Может быть, именно поэтому та вцепилась в первое же подвернувшееся существо? Вопрос был риторическим.

Самым сложным в первый день после катастрофы оказалось посмотреть в глаза доктора Фюрста. Даже операционная пугала Рене меньше, чем его грустный взгляд, хотя, как назло (или то были очередные воспитательные меры доктора Ланга), они должны были стоять за тем самым столом, что и вчера. Вокруг знакомо пищали рабочие мониторы, велись тихие разговоры, гудела аппаратура. Единственным незначительным отличием, которое отделяло день вчерашний от нового, была чистота, – ничто не напоминало о крови, которая вчера покрывала весь пол операционной. Во всём остальном жизнь текла, как и прежде. Рене давали возможность прийти в себя. Среди знакомых вещей доктор Ланг создавал ей новые воспоминания, которые, точно лестница, помогали выбраться из ямы.

Что же, он был, как всегда, прав. Это действительно следовало заработать, заоперировать и зашить. А дальше? Дальше поможет лишь время.

– нашёптывал за дверями помывочной Деро. Рене обернулась, встретилась взглядом с доктором Фюрстом и поспешно отвела взгляд.

Ей было отчаянно стыдно. Она чувствовала, как горят под шапочкой уши, как пылают под маской алые щёки, как бесконечно зудит старый шрам. Прошмыгнув последней в операционную, Рене торопливо надела халат и перчатки, а затем встала перед наставником. Тот удостоил её поверхностным взглядом, но по телу вдруг пробежали мурашки. Головы коснулась невидимая ладонь, и стало чуть легче. Рене словно благословляли, однако затем послышались команды доктора Фюрста, и от собственной трусости вновь сделалось мерзко. Из бокса она выбежала едва ли не первой и спряталась в кабинете доктора Ланга. Сама. Рене просто пришла и осталась, а Энтони не возражал.

Таким странным способом она избегала встреч со встревоженным Фюрстом и, пожалуй, стала абсолютной чемпионкой по пряткам на просторах огромной больницы. Энтони не вмешивался, справедливо рассудив, что нянчиться со взрослой девчонкой не входит в его список обязанностей. Рене не сочла нужным его в этом разубеждать. Она знала, что всё решит сама. Позже. Когда будет готова. Пока же внутри неё полным ходом шёл процесс осознания новой жизни.

Так, например, первое, что поняла Рене, – быть влюбленной в Энтони Ланга то ещё испытание. В этом человеке нельзя было любоваться ни красивыми глазами, ни хорошими манерами, ни добротой, ни отзывчивостью. Бога ради, даже свою гениальность он умел преподнести с таким пренебрежением к окружающим, что порой становилось стыдно перед совершенно незнакомыми людьми. Однако и перестать восхищаться этим человеком Рене не могла. Было в нём что-то такое, отчего в груди тянуло так нежно всякий раз, стоило увидеть его за работой или перед студентами, или в окружении документов, которых всегда почему-то скапливалось слишком много для стандартного двенадцатичасового дня. И казалось бы, стоило оставить Ланга в покое, ведь всем понятно – надеяться глупо, но её неумолимо влекло всегда быть где-то поблизости, хотя это едва не граничило с откровенной навязчивостью. Однако Тони, похоже, не возражал. По крайней мере, в своём кабинете он теперь проводил куда больше времени, чем когда бы то ни было прежде. Возможно, в том оказались виноваты надвигавшиеся слушания, а может, ему просто нравилось быть в чьей-то компании. Рене точно не знала, но с энтузиазмом, который бьёт через край у каждой хоть раз по уши влюблённой девушки, попыталась окружить предмет своего внимания осторожной заботой.

Она неизменно варила проклятый кофе, сортировала кипы бумаг и несколько раз попыталась подсунуть нормальный обед, который, правда, остался умышленно незамеченным. Скучающий Энтони просто ставил на него упаковку китайской лапши, а потом и вовсе о нём забывал. Рене не обижалась, но… Ладно. Было, конечно, немного досадно.

Рене понимала, что ведёт себя, как дурная девчонка, но Энтони делал вид, будто ничего не случилось. А может, и правда не замечал. Только в один из дней на рабочем столе появился рецепт на снотворные. Бросив настороженный взгляд на хмурого Ланга, который стягивал мокрую от дождя куртку, Рене отвернулась и на секунду прикрыла больные глаза. Похоже, её кошмары довели даже Энтони. Но, скорее всего, ему просто требовался функционирующий ассистент, а не падавшее от нервной усталости тело.

На самом деле, Рене до истерики боялась, что он всё поймет. Прочитает в глазах, почувствует интуицией после очередного акта полоумной заботы, как чуть позже со смехом их окрестит ехидная Роузи, и наконец-то задаст дурацкий в своей прямоте вопрос – какого, собственно, чёрта?! Но Рене сама не смогла бы ответить. И всё же упорно старалась сделать жизнь Энтони если не проще, то хотя бы капельку легче. На один вздох или день без мигрени, на одну операцию, где Рене отчаянно старалась прятать дрожавшие руки, на чашечку вкусного кофе, не самый ужасный сэндвич… На лишний час сна, переделанное втайне от Энтони расписание процедур и обходов, на ещё тысячу мелочей, которые он, конечно же, не заметит. И всё шло по плану до тех пор, пока в дело не вмешалась упрямая Роузи.

Щедро выделив подруге неделю на адаптацию, она стремительно ворвалась в кафетерий, где коротала обед уставшая Рене, и бесцеремонно уселась напротив.

– Ал обеспокоен, – не удосужившись приветствием заметила Роузи и поставила перед собой тарелку с горячим картофелем. В нос ударил аромат сладкого чили, глаза заслезились. Честное слово, им с Тони стоило устроить первенство по поеданию самой отвратительной пищи! И Рене трижды подумала бы, прежде чем сделать ставку. – Ему показалось, что случай задел тебя больше, чем решил Ланг. Кожаный вурдалак, конечно, прогудел что-то о разговоре с тобой, но что он понимает? Единственное доступное сочувствие из его рук – это доза смертельной инъекции… Скажу честно, выглядишь очень хреново.

– Всё в порядке.

Роузи фыркнула.

– Очевидно, что нет. Как дела со сном? Ал считает, ты винишь себя…

– Не потому ли, что на это есть основания?

– Вопрос в другом – винит ли кто тебя? – Роузи протянула руку и накрыла нервно стиснутые пальцы подруги. – Тебе не нужно бегать от нас. Не сейчас. Чувство вины, опустошение, сомнения – это нормально, все через них проходят. Мне тоже иногда снится, как я роняю младенца…

– Спасибо, но мне не нужно утешение.

– Тогда давай встретимся завтра в баре? Поговорим вне дурацких больничных стен.

Рене помолчала, прежде чем снова взялась за вилку, хотя есть не хотелось. Роузи же поджала губы, а затем разорвала прикосновение, чтобы снова взяться за картофель.

– Сегодня после обеда начинаются слушания, – тихо проговорила она. – И ты должна знать, Алан будет в комиссии. Тебя, разумеется, вызовут в ближайшие дни. Возможно, ограничатся просто беседой, но у Ала слишком много вопросов к твоему… наставнику. Его поведение…

– Ланг мне не нянька, чтобы следить за каждым шагом. Мои ошибки – это только мои ошибки.

Роузи тяжело вздохнула, видимо, старательно пытаясь подобрать правильные слова. Наконец, она уставилась на маленькую соусницу и призналась:

– Скорее всего, дело дойдёт до Квебека. Парнишка оказался чьим-то важным сынком, и теперь… В общем, у вас действительно проблемы.

Проблемы. Это уж точно. Рене усмехнулась и, кажется, почувствовала, как от воспоминаний о язвительных криках Энтони вновь задрожали стены хирургического отделения.

Они ругались по поводу слушаний последние несколько дней, но вчера всё зашло чересчур далеко. У Ланга начинала болеть голова, но Рене оказалась слишком упряма, чтобы вовремя остановиться. Поэтому в качестве последнего аргумента в стену полетел пыльный набор письменных принадлежностей и громогласное обещание зашить чей-то слишком болтливый рот. Рене же молча хлопнула дверью и не появлялась в кабинете до самого вечера, мучаясь угрызениями совести. Наконец, когда вышли все сроки, а дела оказались сделаны, она тихонько прокралась обратно.

Ланг полуживым гуманоидом раскинулся в низеньком кресле, а его руки безвольно свешивались с подлокотников, будто две поломанные ветки больного дерева. Призрачно-бледные, с чёрным пятном татуировки. Рене до крови прикусила язык, бесшумно подняла покорёженную сетчатую подставку для карандашей, а потом шагнула вперёд и уселась на колени подле растекшегося в кресле огромного тела. Ну вот зачем они оба так? Всё можно решить намного проще… Но Энтони не поднял век, даже не вздрогнул, когда, отложив дурацкий стакан, она осторожно дотронулась до его головы. Пальцы привычно потонули в тяжёлых прядях, чтобы коснуться лихорадочно горячей кожи, и повеяло перечной мятой. Ледяной и зябкой, от которой немедленно застыли руки, но Рене продолжила аккуратно разминать виски и высокий лоб, скользить ладонями по затылку и почти незаметно любоваться тем, как на впалых щеках пляшут тени от длинных ресниц.

Она готова была просидеть так целую вечность, однако опасливо замерла, когда большая ладонь накрыла холодные пальцы. Только тогда Рене заметила, что Энтони чуть сильнее запрокинул назад голову и теперь внимательно смотрел на неё снизу вверх. И в этот момент они поняли друг друга без слов. Без утренних криков, споров и попыток доказать свою правоту. Рене расскажет правду и не даст ему взять на себя всю ответственность, а Энтони придется либо с этим смириться, либо пристрелить упрямую дурочку. Что поделать, он сам сказал: у них здесь не богадельня.

– …на Ланга могут наложить штраф, но не думаю, что решат наказать лицензией. Всё-таки глава отделения…

Голос Роузи ворвался посреди воспоминаний, и Рене нервно дёрнулась, только сейчас поняв, что наверняка прослушала нечто важное. Подруга же удивлённо моргнула и, очевидно, хотела в очередной раз съехидничать, но в этот момент, словно в дешёвеньком фильме, в кафетерий вошёл улыбающийся Энтони. И от столь неожиданного зрелища Рене замерла в каком-то благоговении.

Никогда! Никогда прежде он не казался настолько… беззаботным? Господи, почти что счастливым. И она хотела было улыбнуться сама, но тут Ланг внезапно повернул голову вправо и чуть наклонился. За чёрной спиной мелькнул хирургический костюм в цветах кардиологического отделения, а затем показалась копна бешено-рыжих кудрявых волос, в которые ласково нырнули длинные пальцы доктора Ланга.

Рене не знала, в какую секунду в ушах противно взвизгнула кровь. Только ощутила, как неистово заколотилось обиженное сердце, а во рту вдруг стало удивительно горько.

– Вот же сукино отродье! – довольно прошипела Роузи, любуясь парочкой. – И когда только успевает их цеплять? Ты её знаешь?

Рене отрицательно покачала головой. Она торопливо отвернулась, но всё равно успела заметить, как на поднос Энтони отправилась пачка начос и упаковка кислых леденцов, а большая ладонь скользнула по талии кудрявой девицы, чтобы смачно огладить круглую ягодицу. Захотелось выколоть себе глаза, а лучше сразу отрезать голову, однако Рене лишь приоткрыла рот и сделала осторожный вздох. Затем ещё и ещё, пока бешеный пульс не перестал долбиться кувалдой в виски. Наконец, со свистом вытолкнув воздух сквозь сжатые зубы, она уткнулась сердитым взглядом в контейнер с едой. Рене смотрела на него с таким отчаянием, словно лежавший там кусок варёного мяса был в чём-то перед ней виноват, а затем со всей силы стиснула вилку. Блестяще! Просто восхитительно! Именно такой сцены не хватало влюбившейся до потери мозгов глупой Рене, чтобы не забыть, в какое дерьмо она влипла. Трогательный доктор Ланг! Заботливый доктор Ланг! Чушь! Пусть только придёт к ней со своей дурацкой мигренью! Пусть только попробует попросить! Она больше никогда…

Взгляд снова упёрся в стоявшую неподалеку парочку. Такую красивую. Яркую. Девчонка из кардиологии была действительно хороша в своей идеальной зрелости, когда неловкая угловатость наконец-то сменялась совершенными формами. Её лицо, фигура, даже манера улыбаться ставили неизвестную на один уровень с Лангом. И Рене, что плела идиотские косы, цепляла на жёлтые тапочки вишенки и носила слишком весёлые платья, не смела с ней даже тягаться. Чем она могла очаровать взрослого, самодостаточного мужчину, который был почти на пятнадцать лет старше? В их условиях это целая пропасть. Уж точно не постоянно зудевшим шрамом, обветренными руками и кучей проблем в голове. Следовало просто признать и смириться, что на фоне новой пассии разница в возрасте, статусе и вкусах была слишком очевидна, категорична и непреодолима.

Но Рене ничего не могла с собой поделать. Чем дольше она смотрела на рыжие локоны, что цеплялись за чёрные рукава, тем сильнее в груди пускало корни забытое чувство ненужности. Оно было опасным и совершенно неверным, ведь из-за него было так легко позабыть, что, на самом-то деле, Энтони всегда требовался лишь ассистент. Бесполое существо без фамилии. И даже все пережитые вместе события вроде пожара, кошмаров или незримой поддержки в операционной вряд ли могли что-нибудь изменить.

От этой мысли вдруг стало удивительно тошно. Так обидно, что Рене сжала руку, и в ладонь неожиданно впился острый край вилки. Он поранил тонкую кожу, а потом прибор рухнул из разжавшихся пальцев на стол, зазвенев на весь кафетерий. Поднявшийся шум перекрыл скрежет ножек резко отодвинутого стула.

– Ого, – тихо протянула Роузи. Подруга отложила обратно надкусанную дольку и теперь с интересом следила за сборами подруги. Хмыкнув, она перевела взгляд на усевшегося за соседний стол Ланга и лениво заметила: – Как любопытно.

– Ничего интересного. Просто свело ладонь…

– Да-да. И давно это с тобой?

Рене мечтала стукнуться лбом о стену и честно признаться, что с «того самого дня» прошла ровно неделя. А ещё хотелось поплакать и посетовать на несправедливость, ведь из семи миллиардов жизнь умудрилась подсунуть самый неправильный вариант в самый ненужный момент. Но так и не удостоив Роузи ответом, она подхватила вещи и вылетела прочь из кафетерия. Вслед полетел смешок:«Жду тебя завтра после шести!». Рене в бешенстве зарычала.

К чёрту! Достало! Будь проклят тот день, когда она решила поехать в грёбаный Монреаль! Но кто же знал?! Рене тряхнула головой и едва не налетела на бежавшего куда-то Франса. Кто, чёрт побери, осмелился бы предположить, что за несколько месяцев можно так поглупеть. Она словно стала сама не своя и один за другим ставила антирекорды здравого смысла! А виноват в этом был Ланг со своими улыбочками и играми в чумного доктора.

С этой мыслью Рене в гневе вышвырнула в мусорное ведро почти не тронутый обед. Она постояла рядом с ним пару минут, словно хотела испепелить взглядом, а потом пообещала себе перестать ждать какого-то чуда. Только вот одно дело клясться в чем-то у кучи отходов, а другое – претворить в жизнь.

В этот же день она вернулась домой удивительно поздно и опять из-за Ланга. Сначала пришлось сделать несколько биопсий, потом заменить на обходе ушедшего на то самое заседание Энтони, а после помочь ночной смене с несколькими новыми пациентами. И хотя Рене старалась не думать, пыталась сосредоточиться на чём-то другом, но вздрагивала от каждого перезвона лифтов. Она с тревогой ждала вердиктов первого дня слушаний. Однако, когда стрелки часов перевалили за восемь, а Ланга всё не было, встревоженная Рене решилась спуститься на этаж зала для конференций. А там с удивлением обнаружила закрытые наглухо двери и темноту пустых кабинетов.

Прекрасно! Рене потёрла руками лицо и медленно выдохнула. Итак, на сегодня всё кончилось. Только что или пару часов назад – неважно. Молча пройдя по тускло освещённому коридору, Рене помедлила, но всё же уселась на подоконник и посмотрела вниз. Туда, где на парковке светились ряды фонарей. В кармане требовательно запиликал дежурный пейджер, и прежде, чем отвернуться и покинуть наблюдательный пост, она увидела около выхода из больницы чёрный квадрат асфальта там, где всегда стоял мотоцикл. Значит, Энтони правда уехал. И довольно давно. Не предупредив, не рассказав, не успокоив… А в общем-то, разве он должен был? В груди всколыхнулось тоскливое одиночество, но Рене заставила себя встать и заняться делами.

Вибрация телефона с трудом выцарапывала себе путь среди скомканных сновидений. Она то гудела зажимом в руках, то тряслась на столе пациентом, а потом вовсе жужжала аппаратом для вентиляции лёгких. Рене перевернулась набок и накрыла голову тонкой подушкой. На несколько блаженных секунд стало тихо, но затем в мозг снова ввинтилась механическая трескотня. Не выдержав, Рене нащупала телефон и с пятого раза попала по кнопке ответа.

– Да?

Последовала пауза, но потом в трубке раздался шорох, динамик зазвенел безумными частотами, и, наконец, послышался голос.

– Р-е-н-н-н-е-е…

Господи, уж лучше бы спала дальше! Она медленно села в кровати и взглянула на циферблат электронных часов – начало третьего ночи. Проклятье! Сердце немедленно ухнуло в район желудка и испуганно затихло.

– Энтони?

– Я теб-бя разбудил?

– Да, я… неважно. Что-то случилось? – Спрятавшееся в животе сердце попробовало было вопросительно трепыхнуться, однако тут же заткнулось. На всякий случай.

– Ну-у-у, – раздалось на том конце нечто неопределенное. Затем последовал новый шорох, шум и глухой стук. – Ты н-не могла бы… Н-не могла бы ты… Ты бы не мог-гла… Короче, за-абери меня отсюда. Пожа-а-а-алуйста.

Что?!

– Прости, я не уверена, что правильно расслы…

– Я звонил Фю-ю-юрсту, но г-грёбаный немец, кажется, спит. С-спит! Пред-дставляешь?Nazi-Schweineh-hund!54 А Дю-ю-ю-юссо вообще гнида. И Ли-и-и-иззи… Лиззи? Па-а-а-адожди. А-а-а кто такая Ли-и-и-иззи? – послышался удивленный смешок, а Рене на секунду прикрыла глаза. Она устало провела по лицу ладонью и пробормотала.

– Ты пьян.

– Чер-р-ртовски верно, мой ас-тис-тент-с! – отрапортовал счастливый Ланг.

– Где ты? – тихо спросила Рене и решительно откинула одеяло, чтобы свесить ноги с кровати.

В босые ступни немедленно впился холод деревянного пола, а тело пробила зябкая дрожь. Чёрт, не заболеть бы в этих трущобах. Тем временем из телефона донёсся шум, голоса и чьи-то радостные крики, но потом всё резко стихло. Видимо, Энтони вышел на улицу или вовсе свалился. Потому Рене уже открыла было рот, чтобы позвать, но тут раздался характерный щелчок зажигалки, а Ланг удивительно твёрдо проговорил:

– Я в клоаке под названием «Голдис».

Рене дёрнула за веревочку старого торшера, поморщилась от яркого для середины ночи света, а затем тяжёлым взглядом уставилась в зашторенное окно. После снотворного спать хотелось безумно.

– Жди, – пробормотала она, наконец. – И постарайся не покалечиться.

Первая мысль, что пришла в голову, стоило увидеть нужный бар, – Энтони не соврал. Ступив из такси на мокрую мостовую, Рене уставилась на огромный белый кусок фанеры, где красовалось от руки нарисованное пафосное название, и тяжело вздохнула. Это действительно была дырой. Эдакий провал в никуда, каким-то образом появившийся посреди складского района на другом конце города. Право слово, если Ланг искал место, где можно сдохнуть и месяца два проваляться неопознанным трупом, то это оно.

Старые кирпичные дома здесь выглядели даже хуже, чем в её неблагополучном районе. Вонь от переполненного пивными банками мусорного бака одуряла, а чья-то рвота под ногами и звуки почему-то немецкой попсы довершали картину. Музыка доносилась из-за забитой всё той же белой фанерой двери, оттуда же летели чьи-то развесёлые крики, звуки драки, а ещё звон разбитого стекла. Что же, оставалось надеяться, что Энтони найдется быстро и в целости.

– Подождите, я скоро, – бросила Рене таксисту и, не дожидаясь ответа, отвернулась, но успела сделать лишь несколько шагов, как за спиной истерично взвизгнули шины.

С ощущением вселенского фатализма Рене проводила взглядом быстро растворившиеся в дождливой ночи габаритные огни, а потом снова посмотрела на нужную дверь. И только тогда заметила около входа груду чего-то, что валялось большим мешком на мокром асфальте. Это лежало под каплями ледяного дождя и не издавало ни единого звука, только едва заметно подрагивало. Рене не представляла, как узнала Тони в этой куче тряпья, – наитием или тем самым их общим чутьём, но бросилась к нему со всех ног ещё до того, как окончательно поняла, кто перед ней. Опустившись перед ним на колени, она осторожно приподняла его голову за подбородок.

Ланг был бледен до синевы, которую не могли скрыть пёстрые огни вывески над головой. Замёрз настолько, что впал, кажется, в полубессознательное состояние. И вряд ли Рене смогла бы сказать, что испытала в момент, когда увидела облепленные мокрыми чёрными прядями высокие скулы и разбитые губы. Отчаяние? Да. Безусловно. А ещё горькое, выворачивающее наизнанку разочарование. Ей хотелось взять Энтони и хорошенько встряхнуть, отчитать, накричать, оставить на впалых щеках тридцать пощечин, а потом целовать их, пока не потускнеют следы оплеух. Она мечтала вновь уткнуться в твёрдую грудь, вдохнуть запах мяты, а не дешёвого пива, и целую вечность рассказывать, как, чёрт возьми, он ей нужен. Саркастичный, эгоистичный, жестокий, с мигренью и без, но живой.

Зачем вот он так? К чему эта дурость с попойками? Очередные скелеты? Или Тони просто устал? Господи, Рене хотела бы знать. Она бы даже снова позволила придавить себе пальцы, стань ему от этого лучше. Но так не бывает, верно? Так что она вытерла рукавом влажное от дождя лицо, хлюпнула носом и приступила к осмотру.

Точно бездомный, главный хирург крупнейшей больницы прятался под накинутой курткой и, похоже, дремал, привалившись к влажной стене. По той стекали жирные потоки грязи и уличной копоти, отчего Рене невольно поморщилась. Тони била редкая дрожь, однако стоило осторожно дотронуться до уже прохладной от ноябрьской сырости кожи, как он дёрнулся в сторону, разбрызгав вокруг скопившуюся на куртке воду.

– Эй, – прошептала она, а сама осторожно взяла ледяную руку. Господи! Внутри всё отчаянно сжалось, пока Рене пыталась зачем-то растереть озябшие пальцы. – Глупый! Ну какой же ты глупый!

Она сжала огромную кисть в своих ладонях, а потом Тони наконец-то пошевелился. Он попробовал согнуть озябшие ноги в промокших джинсах, но лишь неловко скользнул подошвой ботинка по какой-то обертке.

– Ты что-то д-долго, – пробормотал он и вновь содрогнулся.

– Я… прости. В половину третьего ночи не так легко выбраться из северного Монреаля. – Рене скользнула рукой под ворот куртки и попробовала нащупать под холодной кожей сонную артерию. От влажного свитера повеяло характерным сладковатым запахом, который так же отсырел под бесконечным дождем. Вот дерьмо! – Что ты курил?

Энтони тяжело повернул к ней голову и попробовал разлепить веки, но смог приоткрыть лишь левый глаз. Но даже так он умудрился смерить Рене презрительным взглядом, от которого любой почувствовал бы себя полным дураком.

– Травку. Я пока не опустился до другой наркоты, – высокомерно бросил он, а Рене захотелось его ударить. Врезать от души по синюшной роже, но она позволила себе лишь поджать губы.

– Вставай. Надо тебя согреть, – вздохнула она и попробовала потянуть на себя огромную тушу, но добилась лишь треска кожаного рукава. Тогда она наклонилась к Энтони, отчего их лица оказались совсем рядом, подхватила под мышки и дернула вверх. – Ну же! Помоги мне. Хватит корчить из себя немощного, ты же можешь…

Договорить она не успела, потому что огромное тело Ланга наконец подалось вперёд и сдвинулось с места. Однако вместо того, чтобы подняться, оно вдруг решило продолжить движение по горизонтали и начало заваливаться на растерявшуюся от неожиданности Рене. Увернуться та уже не успела.

От падения воздух из легких вышибло дважды. Сначала при ударе спиной о мокрую мостовую, а затем, когда грудой из конечностей и отсыревшей одежды на Рене рухнул тяжёлый Ланг. Его локоть больно врезался под ребро, и на глаза навернулись инстинктивные слёзы. Повисла неловкая тишина.

Наверное, надо было что-то сказать или попытаться столкнуть с себя придавившее к земле тело, но Рене старалась не шевелиться. Это же делал подозрительно тихий Энтони. Она чувствовала на своей шее тепло чужого дыхания с чудовищной примесью алкоголя, щекотавшие кожу короткие волоски, и молотивший по лицу мелкий дождь. Наконец, спустя целую вечность, Рене рискнула открыть глаза и столкнулась с серьёзным, но совершенно пьяным взглядом.

Энтони смотрел внимательно, будто впервые видел, а она вдруг почувствовала, как вспыхнули от смущения щёки. Однако, рассердившись на саму на себя – черт возьми, нашла, когда стесняться! – Рене наигранно недовольно сдвинула брови и уже собралась было столкнуть разлёгшегося на ней мамонта, но не успела. Энтони наклонил голову и вдруг удивлённо произнёс:

– Ты такая мелкая!

От наглости заявления Рене засопела, а потом хорошенько пнула коленом куда-то Лангу в бедро. Послышался недовольный стон.

– Зато ты хоть и большой, но такой дурак! – процедила Рене и скорее почувствовала грудной клеткой, нежели услышала тихое хмыканье. – Слезь с меня.

– Не хочу. Ты слишком тёплая, – пробормотал он, а затем меланхолично уставился на потерявшую дар речи ассистентку. Что?!

Очевидно, Ланг сильно пьян. Ничем другим Рене не смогла объяснить ни подобной вольности, что граничила с развязностью, ни бьющей через край откровенности. Неожиданно послышался парный хлопок двери, громкое улюлюканье и нетрезвый свист, но потом вывалившаяся из бара компания увидела кого-то знакомого и, слава богу, побрела прочь.

– Тони, мне тяжело, – наконец пробормотала Рене.

В следующую секунду Ланг перекатился на спину и улегся прямиком на асфальт, раскинув в сторону руки да ноги. Он смотрел в покрытое облаками небо и моргал, когда мелкая дождливая морось попадала в глаза. Вздохнув, Рене осторожно поднялась и протянула ему руку, но та осталась проигнорированной.

– Может, хватит заниматься саморазрушением?

– Человека разрушают черви, микроорганизмы и личинки насекомых. Всё остальное деградация.

– Как же ты невыносим.

Энтони открыл было рот, чтобы возразить, но затем передумал, перекатился набок и попытался встать с четверенек на ноги. Однако стоило Рене подбежать к нему, как Ланг грубо отмахнулся.

– Сама сказала, что не потянешь такую ношу, – едко отозвался он. И Рене не поняла, говорил ли Тони о своём дурацком характере или же глупо шутил об их очевидной разнице в весе. Впрочем, разбираться сейчас не было времени.

– Позволь, мне решать! – Она топнула ногой от бессилия спорить с этим человеком, а потом вдруг огляделась. – Энтони, а… где твой байк?

Ланг, наконец, совладал с собственными телом и водрузил себя на ноги. Теперь он шатко хватался руками за стену, но мгновенно побледнел ещё больше, когда от резкой смены положений организм взбунтовался. Энтони быстро задышал, приоткрыв рот, пока сам невидяще пялился в подтеки дождя. Ну а Рене осторожно ухватила его за талию. Ланг удивлённо посмотрел на обернувшиеся вокруг него руки и вдруг проговорил совершенно серьезно, именно с той уверенностью, что присуща каждому пьяному суждению:

– Ты не должна меня обнимать. И вообще должна бежать от меня к любому другому наставнику.

– Почему это?

Энтони резко повернул голову и, видимо, не рассчитав, больно уткнулся подбородком прямо в макушку замершей рядом Рене. В запахи дешевого алкоголя и травки мгновенно вплелась дерзкая мята, от которой больно защипало в носу. Тем временем Энтони чуть пошатнулся, и подбородок сильнее уперся ей в голову.

– Потому что я чертовски тебя подвел. Чер-р-ртовски. Я выступил против, но ты будешь нужна им на слушаниях в Квебеке.

– Знаю. Роузи сказала…

– Ах, Ро-о-о-зи, – булькнул Энтони злым пьяным смехом. – Странно, что ты ещё не орёшь мне в лицо, насколько я сраный говнюк, больное чудовище или… кто там? А! Злобная нечисть.

Его снова пробрала крупная дрожь, но Рене лишь сильнее сцепила озябшие пальцы.

– Наверное, потому что я так не считаю? – торопливо спросила она, но в ответ услышала лишь сдерживаемый рвотный позыв. Вздохнув, Рене продолжила: – Люди не рождаются злыми, Энтони. Как не становятся злые люди врачами. Можешь что угодно доказывать, кидаться любыми словами, но моё мнение тебе не изменить.

– Наивная идиотка.

– Я знаю, – вздохнула она. – А теперь…

– Прости, – неожиданно пробормотал Ланг.

Вновь синие губы не слушались, а сам Энтони скосил было взгляд, но быстро зажмурился, когда его повело в сторону. Но Рене успела. Дёрнув на себя, она вернула пьяное тело в вертикальное положение.

– За что теперь?

– Ты не обязана быть здесь… Ты вообще, – он попытался махнуть рукой, но едва не рухнул. – Ты вообще…

Энтони явно хотел сказать что-то важное для себя, но потом вдруг резко нагнулся. И Рене в последний момент успела сделать шаг в сторону, прежде чем Ланг зашёлся в приступе рвоты. Его выворачивало надсадно и тяжело прямо под ноги. Скручивало в столь жёстких судорогах, что казалось, ещё минута, и Рене его не удержит. Но она продолжала упрямо тянуть Энтони вверх, пока его трясло и шатало.

Бог знает сколько длилась эта агония, но вытерев рукавом рот, Ланг наконец прислонился лбом к влажной стене и надсадно закашлялся.

– Куда тебя отвезти? Ты замёрз, почти на грани переохлаждения.

Ответа не было. Энтони лишь помотал головой, а затем кивнул на дверь бара. Его лицо покрывала болезненная испарина, отчего сердце Рене вновь сжалось где-то в желудке и почти заскулило в отчаянии.

– Давай я вызову такси… – кажется, она уже умоляла. Последовала долгая пауза, прежде чем Энтони шумно выдохнул. Видимо, ему все же стало немного лучше, потому что, сплюнув горькую слюну, он вдруг криво усмехнулся и привалился к злополучной стене.

– Надо забрать ключи. Оставил их в залог… в залог дерьма, что здесь наливают…

Ясно. Бросив нервный взгляд на хлипкую дверь, откуда по-прежнему доносилась громкая музыка и голоса, Рене решительно застегнула на вновь мелко содрогавшемся Энтони тяжёлую куртку, а затем нырнула в смрад, наверное, самого дешёвого бара во всём Монреале.

На то, чтобы расплатиться с немаленьким долгом и забрать ключи от мотоцикла ушло десять очень длинных минут. И всё время, пока бармен намеренно медленно отсчитывал сдачу, она оглядывалась на дверь, будто могла видеть сквозь стены. Но, увы. Рене не представляла, стоял ли ещё Энтони, а может, снова лежал, как старая, никому не нужная ветошь. Но пробравшись обратно к выходу и получив пару шлепков с весьма грязными предложениями уединиться, она вышла за дверь и вдруг поняла, что Ланга не было.

На осмысленную ругань сил уже не нашлось, хотя Рене успела послать к чёрту буйного пьяницу, прежде чем на мгновение прикрыла глаза. Впрочем, предаваться долгим страданиям настроения не было так же. Так что ещё раз посмотрев по сторонам, она наконец-то заметила, как одного цвета с мокрым асфальтом прямо посреди дороги шаткой походкой ползла чёрная тень. Она то и дело падала на четвереньки, а потом поднималась, пока издалека к ней навстречу мчалась машина. И когда та не свернула в последний проулок, а лишь громче взревела разболтанным двигателем, Рене с гневным рыком бросилась к нелепо замершему посреди шага Лангу.

– Энтони! – заорала она, когда налетела на него мокрым вихрем. – Идиот!

Но он смотрел перед собой пустым взглядом и не двигался, не смотря на все отчаянные попытки Рене оттолкнуть его к краю дороги. Туда, где виднелась спасительная автобусная остановка.

– Да очнись ты уже!

Она взвизгнула Энтони прямо в ухо, и он наконец сделал было один нужный шаг, но потом начал медленно заваливаться к краю обочины, споткнувшись о собственные ноги. Рене попыталась его подхватить, но вместо этого ощутила, как её тянет вниз. Через секунду воздух из лёгких выбило в третий раз за этот злосчастный вечер. Сзади прошуршал шинами автомобиль и стало тихо.

Рене лежала зажмурившись, хотя понятия не имела, в какой же момент закрыла глаза. Ей было удивительно мягко, а земля под ней равномерно двигалась вверх и вниз. Смотреть на мир не хотелось, но она подняла одно веко, затем второе, а потом отчаянно расхохоталась. Истерично. Визгливо. Так громко, что до этого внимательно разглядывавший лежавшую на нём девчонку Ланг болезненно поморщился.

Чёрт возьми, это какой-то цирк! Выступление клоунов. Настоящий гротеск и эталонный фарс ситуации. И потому Рене всё смеялась, пока не заболел живот, а на глазах не выступили слёзы усталости и облегчения. Гад! Какой же Энтони гад.

Однако постепенно нервное веселье перешло в слабые всхлипывания, а потом Рене затихла. Она какое-то время молчала, уткнувшись лицом во влажный мужской свитер, но дёрнулась, когда ощутила прикосновение холодных пальцев к своим бешено скрутившимся от влажности волосам.

– Чем же ты, чёрт побери, пахнешь?

Бормотание было чуть слышно и явно не предназначалось для чьих-то ушей, но Рене подняла голову, чтобы взглянуть на пьяно-задумчивого Энтони. Его чёрные брови нелепо сошлись на переносице, и, наверное, полагалось опять рассмеяться, но вместо этого стало неловко. Словно она подслушала нечто совершенно интимное. Так что Рене лишь нервно дёрнула щекой.

– Сонным человеком, – отшутилась она. Но Тони смотрел так серьёзно, что Рене всё-таки отвела взгляд и смущённо пробормотала: – Я вызову такси.

Торопливо поднявшись на ноги, она приступила к осмотру, но сразу же тихо выругалась. Дерьмо. Теперь её одежда была столь же грязной, как у провалявшегося на улице Энтони: мокрого, бледного… От него несло сыростью и дикой смесью из марихуаны, рвоты и дешевого пойла. Святые угодники, будет чудом, если их всё-таки довезут до дома. Из груди сам собой вырвался тяжёлый вздох, но рука решительно потянулась к телефону. Надо любым способом выбираться отсюда.

Пока до них добиралось такси, Энтони задремал, привалившись к одной из опор остановки. И Рене пришлось чуть ли не силой впихивать ничего не соображавшего мужчину в полумрак салона и отчаянно надеяться, что сонный водитель не заметит оставленной после них грязи. Выведать адрес у выпавшего из реальности Ланга не вышло. А потому после короткого совещания с самой собой Рене постановила везти его в северный Монреаль и надеяться, что удастся без лишнего шума дотащить на второй этаж тяжеленное тело. Однако где-то неподалеку от центра города Энтони всё же очнулся. Он приоткрыл тяжелые веки, взглянул за окно на проносившиеся мимо яркие фонари и тихо проговорил:

– Куда мы едем?

– Ко мне домой, – сухо откликнулась Рене и отвернулась.

Её укачивало от плавного хода машины, а ещё неумолимо клонило в сон – часы в телефоне показывали бездушные четыре утра. В салоне снова стало тихо, и Рене уже успела позабыть, о чём был вопрос, когда Энтони неожиданно заговорил. Он по-прежнему смотрел на мелькавшие за стеклом огни и, кажется, считал пролетавшие мимо столбы.

– Раз меня ждёт тёплая постель, скажи… – Ланг на секунду задумался, а потом сжал пальцами переносицу. – Ты простила?

– Что? – Она встрепенулась и обернулась, взглянув на неумолимо серьёзного Энтони. Кажется, тот начинал потихоньку трезветь.

– Ты простила меня? – с нажимом переспросил он, а Рене непонимающе покачала головой.

– Твою пьянку? Бога ради, Энтони, я тебе никто…

– Нет… Я спрашиваю, простила ли ты мне статью и то, как я тебя бросил одну с пациентом. Рэмтони. Верно? – Похоже, его действительно мучил этот вопрос. Энтони сверлил своим удушающим взглядом в надежде вытянуть правдивый ответ. Боже. Словно она стала бы врать! – Ты пришла. Приехала, несмотря ни на что, а значит, не настолько зла. Я прав?

– Тони…

– Ответь.

Рене видела, как напряглась узкая челюсть и был вздёрнут вверх подбородок. Глупый гордец. Ну, далось ему это прощение! Будто это хоть что-нибудь значило для него, для неё, для всего этого мира.

– Для тебя это так важно? – она попробовала отшутиться, но…

– Да.

Короткий, неумолимый ответ, и Рене оказалась зажата в угол своих решений и чувств. Простила ли? Мысли резко застопорились, а потом она устало тряхнула головой. У неё никогда не получалось злиться достаточно сильно, чтобы постоянно твердить заветное «нет». В прошлый раз воли хватило на сутки. А теперь? Да, на душе было гадко, но вовсе не из-за тех причин, что волновали сидевшего рядом доктора Ланга. Статьи? Пациенты? Что же, первое поправимо, ну а второе ничто не изменит. Так смысл злиться на это? Наверное, наоборот. Ей следовало быть благодарной, ведь Ланг сделал всё, чтобы она не влюбилась. А на себя сердиться можно целую вечность.

– Рене?

– Нет, – вздохнула она. – Потому что я никогда и не обижалась. А раз так, то мне нечего прощать.

Но Энтони, кажется, было этого мало. Он отвернулся и вдруг коротко рассмеялся, а потом тряхнул влажными от дождя волосами.

– Дурацкая позиция. Идиотская, – зло пробормотал он. – Но, говорят, друзья часто поступают именно так.

– Возможно, – она пожала плечами. Друзья? Ах, если бы всё было так просто.

– Я не брал твою статью. Знаю, звучит неправдоподобно и очень похоже на оправдание… Но я не брал и уж точно не стал бы публиковать. А знаешь почему?

– Этика? – нервно хохотнула она, но осеклась, стоило увидеть в свете очередных фонарей осунувшийся профиль Ланга. Его губы кривились, а потом он разомкнул рот и так просто, почти обыденно произнес фразу, от которой на душе сначала стало так радостно, а в следующий миг мир разлетелся на осколки из одного слова.

– Ты мой лучший друг, Рене. А с друзьями так не поступают. Даже я.

Рене моргнула и отвела взгляд. Друг. Лучший, мать его, друг! Она зажмурилась, а потом отвернулась, чтобы нечаянно не выдать себя. Наверное, её должна была переполнять дикая радость, а может, восторг или почтительная благодарность. Ещё месяц назад она была бы так счастлива, а теперь хотелось забыть эту ночь. Лучший друг. Разве можно обозначить свою позицию чётче? Нет, доктор Ланг, как всегда, выразился изумительно точно и кратко.

– Это смешно. Лучшими друзьями не становятся за два месяца и три десятка операций, – наконец прошептала Рене и вымученно улыбнулась, но Ланг остался сосредоточен. Он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

– За пятьдесят восемь дней, более сотни пункций, восемьдесят пять операций и сорок обходов. Остальное по мелочи, – пробормотал он, а Рене ошарашенно замерла. Но… – А вообще, думаю, за всю жизнь…

Последняя фраза вышла странной, словно оборвалась на половине и остальное предстояло додумывать самостоятельно. Но Рене промолчала, а когда тишина затянулась, устало покачала головой. Что за бред? Однако в груди что-то предательски дрогнуло от секундной надежды.«За всю жизнь». А что если? Что если… Но тут в памяти всплыла сцена из кафетерия, и Рене задавила неуместные фантазии. Она друг. Лучший, не лучший – без разницы.

– Ты пьян, – фыркнула в итоге Рене, однако ответом ей стал долгий взгляд и задумчивая улыбка.

– Это отрицать невозможно.

Бесшумно пробраться на второй этаж вышло тем ещё приключением. Ланг почти спал на ходу, а потому умудрился налететь на единственное росшее в саду дерево и под шёпот ругательств переломал ему парочку веток. Стараясь без лишнего шума затащить его по скрипучей железной лестнице, Рене закинула к себе на плечо руку Тони, которая, похоже, была весом с добротный парусный крейсер. И всё равно пару раз не смогла удержать этого двухметрового монстра. Грохот поднялся такой, что можно было перебудить половину района. Однако в жилище Джона было тихо. Прислушавшись и подождав пару секунд, Рене смело вставила ключ и открыла замок.

Квартира встретила не выключенным светом и бардаком ночных сборов. На диване валялась пижама, ящик комода с нижним бельем оказался открыт, а кровать так и манила приветливо откинутым одеялом. Однако Рене проигнорировала весь оставленный и, очевидно, неловкий для чужих глаз хаос, и вместо этого повернулась к устроившемуся у косяка Энтони. Её руки потянулись к нему сами. Сначала они стащили тяжёлую куртку, потом подцепили за кромку свитер и дёрнули вверх, отчего пришлось встать на носочки и по одной выпутывать длинные конечности Ланга. Сам он не помогал, потому что пребывал где-то в гостях у Диониса или Морфея, но, когда женские пальцы уверенно легли на пояс джинсов, вздрогнул всем телом и отшатнулся.

– Надо снять с тебя мокрую одежду, – терпеливо объяснила Рене. – Первое правило при переохлаждении.

В ответ Энтони ошарашенно огляделся, будто только сейчас понял, где очутился, а затем молча шагнул в сторону предполагаемой ванной. Рене проследила взглядом за его шаткой походкой и, тяжело вздохнув, побрела к комоду за полотенцем. Право слово, что за ненужная скромность? Они здесь оба врачи.

Ланг отогревался под душем невероятно долго. Ровно столько, чтобы Рене успела развесить мокрую одежду около вентиляции отопления, украдкой переодеться обратно в пижаму и притащить к себе на диван старый плед. Кровать была щедро оставлена нежданному гостю. Так что к моменту, как Энтони покинул крошечную для себя ванную, в спальне уже было темно и удивительно тихо. Сквозь плохо задёрнутые жалюзи в комнату проникал слабый свет, но даже в нём Рене видела почти белоснежную спину Тони. Он шёл осторожно. Явно боялся наткнуться на что-нибудь в незнакомом для себя месте, и его шаги казались удивительно тихими. Но вот под тяжестью огромного тела скрипнула кровать, и Рене медленно выдохнула. Теперь только треск старого дома нарушал повисшую в квартире неловкую ночь. А та словно не знала, может ли наконец переступить порог и дать отдохнуть двум измученным людям.

Рене не заметила, когда провалилась в лихорадочный сон. Помнила, как зябко ёжилась и зарывалась с головой под старое покрывало, но понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем тишину вновь вспорол скрип кровати. Сквозь полудрёму ей почудились чьи-то шаги. Но стоило тем замереть рядом с диваном, где она пыталась согреться, как стало неожиданно страшно. Уставший мозг взбрыкнул совершенно нелогичным испугом, но проснуться не дал. Только попробовал сонно отбиться, когда тело сначала плотно укутали в немного колючее покрывало, а потом подняли и понесли.

– Тише, – долетел до Рене мягкий смешок. – Не хочу наутро найти твой хладный труп.

Снова шаги, знакомая мягкость кровати и опустившееся сверху тёплое одеяло. Матрас на другой стороне осторожно прогнулся, отчего Рене в своем коконе мгновенно съехала в образовавшийся под весом Энтони провал и уткнулась ледяным носом куда-то в мужское ребро. Раздался новый смешок, кровать опять скрипнула, а на плечо опустилась приятная тяжесть руки. Ну а через пару секунд Рене уже крепко спала, доверчиво свернувшись калачиком в тепле спокойных объятий дремавшего Тони.