И солнце взойдет. Он

Глава 5

В общей комнате отдыха в этот час было пусто. Никто не смотрел хоккейный матч, не пил кофе, а от автомата с шоколадками и печеньем не доносился качественный французский мат с лёгким налетом квебекских особенностей. Здесь была только Рене. Она сидела в самом дальнем углу за стареньким компьютером, вертела в руках стаканчик с кофе и бездумно пялилась в экран монитора. Плакать уже не хотелось. Да и какой в этом толк, если во всём она виновата сама? Так опозориться в первый же день. Браво, Рене! Больница этого не забудет, а уж доктор Ланг и подавно. Это же надо настолько увлечься! Но на неё словно что-то нашло. Все эти ощущения, которые принадлежали не ей, взгляды, эмоции. Даже потом, Рене была собой и кем-то другим одновременно, и эта злость… Так странно.

Беззвучно хмыкнув, она снова крутанула полупустой стаканчик. Говорят, такое случается, когда мозг для экономии пропускает целые звенья в цепи своих выводов и сообщает телу сразу итог. Интересно, что дало сбой? Зрительный центр? А может быть, весь таламус… Да к чёрту! Какая уже разница? Теперь, увы, это больше не её забота. Рене раздражённо толкнула клавиатуру и покачала головой.

Смириться с потерей мечты пока не получалось, но это же не оправдание собственной безалаберности. Верно? Разумеется, Ланг справился бы со всем сам. Не тогда, так парой секунд позже, потому что уже потянулся в направлении злосчастной аорты. Рене почувствовала движение его рук, но оказалась на секунду быстрее. Однако, что бы случилось, не найди она аневризму сама? М-м-м? Ответ очевиден – бездарно потраченное время, пациент на грани комы, а дальше разбор операции перед всем отделением или, что ещё хуже, обсуждение у главного врача. Рене передёрнула плечами и опять нервно схватила стаканчик с кофе.

На самом деле, можно было долго гадать о вероятностях, но в итоге оставался один неоспоримо позорный факт – Рене выгнал из операционной сам Энтони Ланг. И это навсегда останется пятном на её репутации и записью в личном деле. Такое не забывается и наверняка оставит след на карьере, если та вообще состоится. А в этом Рене была теперь совсем не уверена. Вздохнув, она перевела взгляд на экран, где светилась голубыми полями очередная стандартная форма заявки. Последняя на сегодня. Она должна отправиться в резидентуру Оттавы или куда-то ещё – Рене не запоминала. Какая разница, верно?

Если честно, решение сбежать вышло малодушным даже по меркам самой мисс Роше. Но она уже делала так, а потому проторенная однажды дорожка вновь показалась слишком заманчивой и удивительно лёгкой. Всегда проще уйти, чем разбираться с последствиями. Рене знала об этом не понаслышке и сегодня, едва выбежав из помывочной, без сожалений потратила последние полторы тысячи долларов, чтобы отправить запросы на перевод во все провинции огромной Канады. И только когда синим конвертом мигнуло последнее письмо, Рене вдруг поняла, что в этот раз сдалась ещё до того, как попыталась бороться.

«Вы гневливый самодур, чей успех лишь результат везения…»– вспыхнул в мозгу отзвук недавней ссоры, и из груди вырвался стон. Уронив голову на руки, а потом вовсе прижавшись лбом к прохладной столешнице, Рене уставилась на собственные колени. Иногда она искренне не понимала, почему ей не досталось ни хитрости дедушки, ни сдержанности матери, ни тактичности отца. Даже талантами Рене блистала постольку-поскольку, будучи в своих глазах скорее заучкой, чем виртуозом, что бы ни писали в своих бумажках газетчики. Право слово, кукушонок в гнезде поколений Роше. Ну вот что стоило сегодня умно промолчать и оставить при себе попранную справедливость?

Нет, доктор Ланг, конечно же, не был святым. Смешно сказать, однако даже Рене вряд ли могла бы назвать его хорошим человеком. Но считать талант везением… Сложно оскорбить гения как-то сильнее. Она ведь видела, что это не так. Знала и всё равно сказала отвратительную ложь, от которой хотелось залить себе в рот антисептик, а потом хорошенько прополоскать его с хлоркой. Удар вышел низким. А ведь доктор Ланг был честен. Груб, конечно, но хотя бы не скрывал своего отношения и своих ожиданий. Считал избалованной неумехой, но при этом пустил на сложнейшую операцию не просто наблюдателем, но одним из участников. Дал шанс, который она… Рене вздохнула. Который она в своей заносчивости предпочла проигнорировать, словно на неё нашло какое-то помутнение. Она была сама не своя. Что вообще на неё нашло? Почему?

Неожиданно выпрямившись, Рене нахмурилась, помедлила пару мгновений, а потом решительно схватила компьютерную мышку. Если уж обвинять себя в несдержанности и вранье, то с полным набором неопровержимых фактов о собственной низости. Так что, щёлкнув на открывшемся сайте больницы по иконке хирургического отделения, Рене затаила дыхание и зажмурила один глаз, пока вторым следила, как открывалась страница.

Фотография Энтони Ланга занимала добрую треть экрана и, казалось, что даже пиксели на изображении светились с укоризной и лёгким налётом усталости. Видимо, снимок сделали очень давно, потому что волосы у электронной версии главы отделения были тогда подлиннее, черты лица мягче, а кожа не напоминала собой снега Юкона. Пролистнув страничку вверх и вниз, Рене всё же промотала к дате рождения и присвистнула – действительно молод. Немного полюбовавшись на красивые цифры, она мысленно поздравила Ланга с прошедшим недавно днём рождения и вернулась к истории его образовательных подвигов. А тех оказалось немало. Сначала всё шло, как обычно: школа, спокойная учёба в калифорнийском университете (значит, не зря ей померещился акцент побережья), Хопкинс по хирургии. Но с резидентуры в биографии доктора Ланга начиналась удивительная канитель. Неожиданно оборвав обучение на третьем году, он вдруг подался на Ближний Восток, прошёл стажировку в неизвестном Рене госпитале, а затем очутился в Канаде. Именно здесь Ланг взял программы по травматологии, потом ещё и ещё… Чёрт! Рене ошарашенно хмыкнула. Очень много травматологии! Затем шла спинальная хирургия, а после целый список достижений помельче, где из последнего – лицензия врача скорой помощи. Господи! Зачем ему столько?

Где-то в глубине мозга колыхнулась бледная мысль, что Ланг будто что-то искал. В себе или себя – кто бы знал. Иначе зачем так резко обрывать перспективную жизнь при самом Хопкинсе и бежать из страны? Рене нахмурилась, но крючок догадки соскользнул, когда взгляд зацепился за списки статей, наград и публикаций научных работ. Отзывов от пациентов, увы, не нашлось, но это не удивительно. Вряд ли Лангу было хоть какое-то дело до бренных тел, как только те покидали пределы операционной.

В общем, даже из столь сухого обзора Рене сделала вполне очевидный и предсказуемый вывод – одним везением её наставник явно не обошёлся. Бывший наставник. Наверняка уже бывший, как иначе. Снова застонав, она распласталась на прохладной поверхности стола, но тут же вскрикнула от неожиданности, когда взгляд упёрся в карман чьего-то халата. Рене дёрнулась так резко, что пришлось ухватиться за стену, дабы не сверзиться с шаткого стула.

– Ради бога, осторожнее, – воскликнул внезапно появившийся незнакомец и хотел было подхватить Рене за локоть, но она уже вернула стул на все четыре ножки.

– Всё в порядке. Я просто не ожидала. – Рене наконец-то подняла голову и встретилась со знакомым взглядом голубых глаз. – О, чёрт. Доктор Фюрст.

Она сама не поняла, зачем попыталась вскочить. Видимо, так требовало вбитое в подкорку воспитание. Однако поскольку сегодня всё шло наперекосяк, то болтавшийся стетоскоп зацепился за стол, затем больно врезался в шею, и Рене зашипела. Фюрст же шагнул навстречу и попытался помочь, но не рассчитал и неловким взмахом руки сбил стакан с недопитым кофе. Тот, конечно же, полетел на пол и по пути расплескал противную растворимую жижу на стол, тумбы и ковровое покрытие, прежде чем описал торжественный полукруг вокруг жёлтых тапочек. Следом за спиной всё-таки рухнул с грохотом стул, больно оцарапал Рене лодыжку своим торчавшим кривым колесом, и наконец в комнате наступила тишина. Она длилась недолго, прежде чем последняя на сегодня капля нелепых разочарований всё же упала в копилку терпения, и Рене шумно втянула воздух. А в следующий миг доктор Роше уже прятала в ладонях лицо, желая скрыть дурацкие слёзы.

– Хэй-хэй! – тихо и взволнованно пробормотал доктор Фюрст, чьи некогда аккуратно зачёсанные рыжие волосы теперь торчали во все стороны. – Что за трагедия? Ну, подумаешь, кофе. Да кто вообще пьёт местное пойло? Медсёстры вечно таскают к себе получше, а нам подбрасывают дешёвый суррогат. Хотите, я куплю вам новый, доктор Роше?

Она отрицательно замотала головой, а сама попыталась незаметно вытереть дурацкие слёзы, но те никак не унимались. Ох, день позора не мог стать позорнее. Это же надо, разреветься перед незнакомым человеком. Повисла небольшая пауза, пока растерянный анестезиолог, видимо, срочно придумывал, чем успокоить плачущую девчонку, а потом раздался хлопок двери.

– Алан! – последовал удивлённый и растерянный вздох. – Я послала тебя поговорить, а не доводить нашу новую коллегу до слёз!

– Честное слово, это не я, – поднял руки доктор Фюрст, а затем запустил обе пятерни в волосы и со вздохом добавил: – Полагаю, дело в Ланге. Он сегодня в режиме задницы.

– А когда-то бывало иначе? – последовало хмыканье, и наконец проморгавшаяся Рене увидела приближавшуюся к ним темноволосую девушку. Настолько невысокую, что издалека та сошла бы за подростка. Её яркий хирургический костюм в свете ламп пестрел мультяшными героями, пара игрушек торчали из кармана халата, а трубки стетоскопа прятались в тряпичном теле жирафа.

Она осторожно пробиралась между креслами и низкими столиками, держа в одной руке подставку с двумя стаканчиками с кофейным напитком, а в другой – тарелку с большим куском сахарного пирога. Тот был щедро покрыт кленовым сиропом, отчего на дне блюдца скопилось целое янтарное озеро. Аккуратно поставив на стол свою ношу, девушка носком резинового ботинка отпихнула под кресло пустой стакан и вместо приветствия протянула коробку с сухими салфетками. Рене благодарно кивнула.

– Доктор Роше, это Роузи, – тем временем представил их друг другу Фюрст. На миловидном круглом личике тут же появилась улыбка, а щёчки украсили очаровательные ямочки. И хотя подруга доктора Фюрста могла показаться сущим воплощением доброты, Рене видела мерцавший в раскосых глазах огонёк чистой дьявольщины, когда те подслеповато щурились из-за стёкол больших круглых очков. – Она ассистент анестезиолога в неонатологии, а ещё прекрасно готовит.

– Ох, перестань, – отмахнулась Роузи, а потом уселась рядом на край стола и покачала головой. – Не понимаю, как вообще можно работать с Лангом. Он же невыносим! О, как ему повезло, что последние полгода даже носа своего длинного к нам не кажет. А то я бы живо укоротила авторитет нашей звезды. Дверью.

Рене замерла и настороженно уставилась в карие глаза Роузи, а та невозмутимо отхлебнула кофе.

– Слухи в нашей больнице распространяются удивительно резво, – вздохнул Фюрст и осторожно прислонился к краю соседнего стола. Покосившись на ароматно пахнувший пирог, анестезиолог принюхался и уже было потянулся к тарелке, но получил ощутимый пинок под колено.

– Это не для вас, доктор Алан Фюрст.

Роузи кивнула в сторону Рене, и та наконец поняла. До вымотанного переживаниями мозга всё же дошло, что разговоры, шуточки и даже пирог были своеобразным актом поддержки. Некой попыткой утешить. Удивительное дело, но двое совершенно незнакомых людей пришли успокоить напортачившего старшего резидента и принесли еду мира. От осознания такой человечности где-то в груди стало тепло. И пусть в привычную ещё с Женевы диету не вписывались ни сладости, ни ароматная выпечка, Рене была благодарна. Так что, торопливо подвинув к Фюрсту тарелку, она проговорила:

– Всё в порядке, я не голодна.

– Не удивительно, – зло хохотнула Роузи. – От Ланга не только аппетит пропадёт, но и желание жить. Редкостный обм…

– Роузи! – возмущённо воскликнул доктор Фюрст. – Твоя мстительность не знает границ!

– А твоя наивность пределов адекватности, – оскорбилась та.

– Не стоит оскорблять людей только потому, что когда-то они совершили глупость…

– Не стоит, – согласно кивнула Роузи, а потом ехидно заметила: – Только вот Ланг – чванливая сука вне зависимости от того, сколько раз ты пытался доказать мне обратное. Поверь, у этого мертвеца из хирургии аргументация получше твоей. Ёмче. Категоричнее.

– О боже… – простонал Фюрст, а медсестра взглянула на зазвонивший телефон.

– Рискнёшь спорить? – хмыкнула она, и глава анестезиологии недовольно поджал губы, однако затем резко выдохнул и покачал головой.

– Это бессмысленно. Но, пожалуйста, не настраивай против него новых коллег. Доктору Роше предстоит год совместной работы, и было бы некрасиво…

– Вот ещё! – перебила своим фырканьем Роузи, а потом с усталым вздохом сбросила вызов. – Я не настраиваю. Он со всем прекрасно справился сам. Верно?

Задорный взгляд полетел в сторону растерянной Рене, но в ответ она лишь нервно улыбнулась. Была ли в ней злость на доктора Ланга? Нет. Разумеется, нет. Исключительно на себя. Тем временем Алан Фюрст удостоился очередного шутливого тычка в бок, наказа не съесть за разговорами весь пирог, и Роузи легко спрыгнула со стола на пол.

– Мне пора на дежурство, но мы обязательно встретимся позже. И не грусти из-за этой навозной мухи, Роше. Он этого не достоин.

– Рене, – поправила она, чем заслужила коварную ухмылку.

Больше ничего не сказав, малышка Роузи махнула рукой и выпорхнула из комнаты.

– Простите за это, – вздохнул доктор Фюрст после того, как тихо хлопнула дверь. – Сводит с Энтони давние счеты.

– Он её оскорбил?

– Нет, – с неловким смешком ответил анестезиолог, а затем вдруг слегка покраснел и опять попытался пригладить волосы. – Роузи тогда только пришла к нам. В тот месяц один из хирургов Ланга решил устроить соревнование, кто сможет раскрутить на свидание больше медсестёр моложе… кхм… тридцати. Открыли целый тотализатор. В общем, когда дело дошло до Роузи, она хорошенько приложила шутника электрошоком, пригрозила судом, а потом устроила Лангу такую взбучку за попустительство… – Фюрст хмыкнул с каким-то неожиданно гордым самодовольством. – Орали долго и с тех пор не общаются, при встрече же делают вид, что незнакомы.

Рене медленно открыла рот, потом закрыла и выдохнула.

– Кажется, я даже знаю, о ком идёт речь.

Фюрст кивнул, а потом засунул руки в карманы халата.

– Почему Дюссо до сих пор не заинтересовался отдел по рабочей этике? – спросила она, вспомнив подслушанный вчера разговор. – Если он может позволить себе грубость, это должно быть наказано.

– Всё не заходит настолько далеко, – торопливо прервал возможные домыслы Фюрст, и Рене медленно кивнула. – Да, его шутки весьма убоги, но в целом он безобиден. Статус любимого врачебного трофея самой Лиллиан Энгтан накладывает отпечаток, к тому же они с Лангом друзья ещё с университетской скамьи. Вернее, Энтони позволяет так думать.

Он на секунду замялся, и Рене вздохнула, за что получила брошенный в свою сторону весёлый взгляд и веское хмыканье.

– Однако его кумир так себя не ведёт, – пробормотала она.

– Значит, вы успели заметить, – протянул анестезиолог. Теперь он смотрел с долей непонятного уважения, пока машинально крутил тарелку с пирогом.

– Это было сложно пропустить. Но вы не подумайте, будто я люблю сплетничать или злословить, просто…

Её прервал тихий смешок. Доктор Фюрст закатил глаза, а потом скрестил на груди руки.

– Ради бога, вам работать с этими людьми. А потому нет ничего зазорного узнать о них немного больше, – с улыбкой ответил он, но затем веселье слишком быстро улетучилось. Откашлявшись, анестезиолог договорил: – Разумеется, флирт случается. Мы проводим в этих стенах по сто с лишним часов в неделю, бок о бок с коллегами и пациентами, с которыми делим переживания, волнения, победы и горести. А потому романтические привязанности – обычное дело. В конце концов, здесь мы бываем чаще, чем дома. Но в защиту доктора Ланга скажу, что при всём своем хамстве он никогда не позволит себе или другим неприемлемой грубости.

На это замечание Рене лишь ковырнула носочком «вишенок» жёсткий ворс ковра и грустно хмыкнула, что не укрылось от Фюрста. Он убрал пылинку с белого блюдца, а затем продолжил.

– На самом деле, Энтони не так плох, как может показаться с первого или даже с пятого раза. На нём лежит ответственность за крупнейшее отделение, которое круглые сутки должно быть готово к любой непредвиденной ситуации. Согласитесь, доктор Роше, это непросто, когда работаешь в главной больнице провинции. Так что не глупо ли ожидать от человека с таким графиком и эмоциональной нагрузкой безграничной любви к каждому из попавших на операционный стол. Как и для многих, хирургия давно стала для Ланга конвейером, где среди грязной руды он ищет для себя чистый камень. Интересный случай. Чашку крепчайшего кофе посреди бесконечного утомительного дежурства.

– Ему скучно, – тихо проговорила Рене, и доктор Фюрст лишь кивнул.

– Очень. За это его и не любят. Не скажу, конечно, что он не шёл к этому целенаправленно. Но когда появился здесь впервые, то его назначение на такую ответственную должность вызвало массу недовольства и недоумения. Где же видано, чтобы парнишка, которому едва стукнуло тридцать, стал главой отделения.

– С каких пор возраст является мерилом опыта?

– Людям не объяснить всего, – вздохнул Фюрст и снова покосился на пирог. Заметив этот взгляд, Рене поближе подвинула к нему тарелку.

– Но вы относитесь к нему иначе, чем остальные. Почему? – Вопрос получился бестактный, но Фюрст вызывал у Рене какое-то инстинктивное чувство доверия. Возможно, из-за милой, чуть нервной привычки поправлять волосы до идеального вида. Или же потому, что в нём она узнавала отражение собственных мыслей и взглядов. Тем временем он негромко рассмеялся, а затем покачал головой.

– Пять лет назад я уже входил в совет управления и видел историю Ланга. А как главный анестезиолог присутствую на всех его операциях. Так что у меня было достаточно времени, чтобы сделать правильные выводы. И уж поверьте мне, такую специализацию в травматологии вряд ли кто проходил.

– Я прочитала, что он был на Ближнем Востоке. Служил? – спросила Рене, озарённая внезапной догадкой. В голове будто сложилась мозаика. Точные движения, совершенная безэмоциональность, приказной тон, вышколенная до испуганной икоты команда. Действительно, под обстрелом много не поспоришь.

– Да. – Фюрст качнул ногой, бросил ещё один взгляд на пирог, а потом с обречённым вздохом достал, к удивлению Рене, инсулиновую шприц-ручку и взялся за тарелку. Договаривал глава анестезиологии уже с неприлично набитым ртом. – Рванул в зону боевых действий прямо посреди резидентуры, помотался под миномётным огнём несколько лет, закончил там обучение и вернулся. Военные попытались было засекретить часть его биографии, но Канаде на это плевать. При острой нехватке хирургов, здесь рады всем. Тем более таких, как Ланг, вообще единицы на всё Содружество.

Рене помолчала, прежде чем посмотреть в голубые глаза своего неожиданного собеседника и спросить:

– К чему эти рассказы? Хотите, чтобы меня окончательно заела совесть? Я знаю, сегодня что была неправа …

– Вы оба неправы, – хмыкнул Фюрст, с довольным видом подъедая пирог.

– Я солгала.

– Как и он.

– Не думаю.

– А стоит.

– Но… – Рене растерянно прервалась, когда неожиданно раздалось невоспитанное фырканье, а потом отчего-то развеселившийся анестезиолог воскликнул:

– Бога ради, это же очевидно. Назвать ученицу Хэмилтона заносчивой дрянью можно только из-за очень большой ревности!

– В смысле? – недоумённо вскинула брови Рене, и Фюрст замер с ложкой во рту. – Ревности к чему?

Она прищурилась, наблюдая, как глава анестезиологии резко проглотил едва ли прожёванный кусок. Но потом Фюрст невозмутимо пожал плечами и легкомысленно произнес:

– Чарльз Хэмилтон был гением, и это неоспоримый факт. Полагаю, Энтони просто не хотел, чтобы их сравнивали.

Рене обречённо потёрла лоб и опустилась рядом на соседний стол, поставив ноги на кривые колёсики всё ещё валявшегося на полу кресла.

– Именно это я и делала. Сравнивала.

– И каков оказался вывод? – с неприкрытым интересом спросил Фюрст, пока без стеснения собирал пальцем последние крошки с тарелки.

– Энтони Ланг победил с разгромным счётом, – вздохнула Рене, а потом неожиданно добавила: – Он выгнал меня. Да вы и сами слышали.

– И? – Фюрст развернулся, чтобы с любопытством уставиться на неё. – Что решили с этим делать, доктор Роше?

– Ну, я отправила заявления во все больницы. Буду надеяться, что кто-нибудь найдёт для меня местечко. А пока вернусь в Квебек…

Она осеклась, когда увидела неожиданно нахмурившиеся рыжие брови и сердитый взгляд.

– Внучка великого Максимильена Роше, ученица самого Чарльза Хэмилтона сдалась после первой осечки? – прохладно проговорил Фюрст. – Где же знаменитая семейная гордость?

– Я – не моё имя, – раздражённо отозвалась Рене. – Семья не имеет никакого отношения к моим поступкам, решениям и взглядам на жизнь! Равно как и мой бывший учитель. Это мои достижения или провалы, и только я решаю…

Громкий смех Фюрста оборвал пламенную речь о независимости. Запрокинув голову, он заходился в искреннем хохоте, отчего рассыпал вокруг ещё остававшиеся на тарелке крошки, и совершенно не замечал направленного на него недоумённого взгляда. А Рене не понимала, что происходит. Наконец, немного успокоившись, глава анестезиологии вытер тыльной стороной ладони заслезившиеся глаза и, по-прежнему посмеиваясь, пробормотал.

– Господи, не думал, что снова это услышу, – он ещё раз фыркнул, а потом постарался договорить. – Ну, надо же. Слово в слово, даже интонация та же.

– Я не понимаю, – напомнила о своём присутствии Рене.

Фюрст отставил опустевшее блюдо, скрестил на груди руки и вытянул длинные ноги с острыми коленками, что торчали даже сквозь широкие хирургические штаны. Затем он почему-то мечтательно улыбнулся.

– Есть у меня один знакомый, который давным-давно произнёс точно такую же речь. Даже удивительно, насколько вы похожи и при том совершенно разные.

– Полагаю, ваш друг знал, о чём говорил.

– Безусловно. Но, увы. Он не мой друг, хотя я бы этого очень хотел. Впрочем, такая мелочь не меняет факта, что его слова я вряд ли когда-нибудь забуду.

– Потому что он смог? Смог переступить через имя? – с каким-то внутренним волнением спросила Рене. Она не знала, о ком говорил Фюрст, но уже чувствовала уважение к тому незнакомцу.

– Да. И потому я хочу попросить подумать ещё раз, прежде чем уйти. – Он кивнул в сторону монотонно гудевшего компьютера, намекая на поданные заявки, а потом неловко замялся, но всё же обратился к ней по имени: – Рене… Я понимаю, доктор Ланг не самый приятный человек. У него дурной характер и раздувшееся эго, отвратительные привычки и сомнительный юмор. Но при этом такое чувство ответственности, что уже граничит с патологией. И если он взял себе ассистента, то доведёт обучение до конца.

– Но он не брал. Ему меня навязали. Доктор Энгтан просто поставила перед фактом, пригрозив увольнением и потерей лицензии, – покачала головой Рене.

– Всё равно, что пугать заключённого свободой, – фыркнул себе под нос Фюрст. – Дело вовсе не в этом…

– Разве? Мы познакомились сутки назад. С чего бы ему ещё заниматься благотворительностью, если не по принуждению. Ведь он даже не видел, как я оперирую, – хмыкнула было Рене, но немедленно замолчала и смутилась, когда заметила устремлённый в свою сторону взгляд. – Что-то не так?

– Не видел? Вы уверены? – протянул Фюрст и нахмурился, стоило Рене уверенно кивнуть. Однако затем он поджал тонкие бледные губы, отряхнул крошки с коленей и медленно поднялся, задумчиво покручивая в пальцах шприц-ручку. – Что же, тогда Ланг, очевидно, нашёл иную парочку хороших причин, чтобы оставить вас.

– Но…

– Мне надо идти, – неожиданно заторопился глава анестезиологии, и Рене растерянно моргнула, когда он нервно поправил болтавшийся на шее стетоскоп, а затем нарочито тщательно откашлялся. – Подумайте над тем, что я рассказал.

Подумать? Вообще-то, работа была не единственной проблемой. Рене даже не знала может ли вернуться в квартиру, или раздражённый утренним шумом мистер Смит уже вышвырнул все её вещи. Право слово, случись так, и этот день стал бы самым знаменательным в жизни. Так что она лишь хмыкнула.

– Ради чего? Вы настолько уверены, что он меня не выгонит? Мне казалось, доктор Ланг был предельно конкретен в своих желаниях.

– Уже начало пятого вечера. – Фюрст демонстративно взглянул на часы. – Энтони уехал. А на моём столе директора больничной резидентской программы так и не появилось приказа о вашем увольнении.

Что?! Рене ошалело дёрнулась, затем закашлялась, а потом вовсе едва не свалилась со стола, когда нервно дрогнула упиравшаяся в кривое колесо нога. Стол директора программы? Вот чёрт! Рене зажала рукой рот. Это значит… О-о-о.

– Спасибо, – едва слышно выдала она в попытке совладать с собственными эмоциями. – Спасибо…

– Не стоит. Просто решил, что этот факт сможет поднять вам настроение, доктор Роше.

– Рене, – напомнила она совершенно бездумно, на что Фюрст едва заметно улыбнулся и вежливо склонился.

– В стенах этой больницы исключительно доктор, мисс. Кстати, вашего летуна перевели в интенсивную, состояние тяжёлое, но выкарабкается. Остальные операции прошли штатно. Их выполнила дежурная бригада.

– Почему не доктор Ланг? – встрепенулась она, но главный анестезиолог лишь пожал плечами.

– Что происходит в голове Энтони Ланга, не всегда знает даже сам Энтони Ланг, – философски протянул он. А затем махнул рукой и направился к выходу, оставив Рене с ворохом сомнений и мыслей, среди которых главной была – возвращаться ли.

К большому облегчению Рене, когда она уже затемно вернулась домой, её вещи не валялись по всей улице, а ключ подходил к дверному замку. Джон Смит если и заметил возвращение шумной квартирантки, то никак не отреагировал. Хотя, скорее, попросту не услышал. Ор его телевизора доносился даже на другой конец их тупика, где у центра реабилитации бывших заключённых толпилась группа сомнительных прохожих. Так что Рене беспрепятственно прокралась на второй этаж и устало закрыла за собой хлипкую, почти картонную дверь. Торопливо полив поникшую без внимания герберу, она нырнула в холодную постель и попыталась расслабить уставшие ноги.

За последние несколько часов рабочего дня она так и не сумела решить, что же ей делать наутро. Вместо этого, Рене зачем-то прошла парочку тестов, провела ряд биопсий, а затем спустилась в скорую, где целый час возилась с прибывшими пациентами. Возникало лёгкое чувство брошенности. Привыкнув за последние годы к постоянному вниманию профессора Хэмилтона, она теперь растерянно бродила по затихшим перед ночной сменой коридорам и едва не бросала с горя монетку. Вернуться или сбежать? Проявить невиданную для неё настойчивость или привычно уйти от конфликта? На этом мысли окончательно застопорились. Но последнее, о чём подумала Рене до того, как перевернуться на другой бок, что работать с доктором Лангом было интересно. А значит…

Утро началось с привычной суматохи.

Негромко веселился переехавший прямо к кровати приёмник, ну а за окном было привычно темно. И хоть потрёпанный жизнью зелёный торшер едва разгонял полумрак, Рене свет не требовался. По крайней мере, перечень мышц голеностопа она могла зачитать даже в коме, а потом показать на собственных изуродованных балетом ногах. Плёвое дело! Так что лежавший на комоде справочник по анатомии в данный момент служил лишь отличным противоскользящим упором во время растяжки и ни на что более не годился.

– вещал приёмник. Рене хмыкнула. Да уж, она бы посмотрела на веселившегося ночь напролёт врача, который затем полз на сорокачасовое дежурство. Дрожащие руки, слипающиеся глаза, отходящий от алкогольных возлияний и полный неадекватных решений мозг. Рене фыркнула и сменила ногу, заодно пролистав соседний справочник на пару глав вперёд. Бог знает, что может понадобиться с таким количеством отданных ей на попечение студентов. Лучше быть готовой ко всему.

Поговаривают, что крупные больницы никогда не спят. Что вечная круговерть, когда непременно что-то случается, никогда не заканчивается. Однако Рене знала, что это не так. Всегда есть такой час, когда не слышно ни шагов, ни разговоров, ни даже далёких сирен машин скорой помощи. Только шорох промышленной вентиляции и равномерный писк аппаратов. Всё затихает, чтобы, как только стрелка часов минует волшебную цифру, вновь взорваться звуками голосов, грохотом и бесконечными трелями телефонов.

В это утро Рене застала именно эту благодатную тишину. Тускло светили через одну коридорные лампы, где-то в маленькой комнатке спал дежурный на эту ночь врач, и даже в ординаторской было ещё темно. Ступив в раздевалку, Рене щёлкнула выключателем, сделала пару шагов и ошарашенно замерла. Она растерянно уставилась на свой исписанный сверху донизу шкафчик, а потом медленно осела на удачно оказавшуюся поблизости скамейку.

На этом надписи не заканчивались. Их было много, отчего они теснились по всей поверхности металлической дверцы, наползали друг на друга, спутывались словами и цеплялись буквами. Чёрный маркер покрывал каждый миллиметр поверхности так густо, что где-то смазался, и прочитать торопливо нацарапанные пожелания оказалось невозможно. Впрочем, уж об этом Рене не жалела точно. Она поднялась, медленно подошла к шкафчику и провела коротким ногтем по одной из фраз, оставив после себя тонкую чистую полосу.

Вот как. Рене поджала губы и посмотрела себе под ноги. Вот как…

Было даже забавно, что в царстве жизни, – в том месте, где она ценилась, как ничто другое, – кто-то хотел эту самую жизнь отнять. Не убить, но сделать настолько невыносимой, чтобы Рене захотела отсюда уйти. Хмыкнув, она повернула кодовый замок и резко распахнула дверцу. Глупо отрицать, но некоторым людям просто необходимо кого-нибудь ненавидеть. Оставалось только понять – кому.

Накинув халат, она прислушалась к нараставшему гулу ожившего отделения и аккуратно закрыла шкафчик. В тот момент, когда первый коллега вошёл в раздевалку, Рене защёлкнула замок на исписанной дверце и направилась прочь. Она не будет стирать обидные фразочки. Не будет признаваться в том, что те хоть как-то задели или расстроили. Вместо этого, Рене уверенно направилась по коридору к огромной доске с расписанием.

Остановившись напротив своеобразного календаря, куда записывали пациентов, операции и имена ответственных хирургов, Рене чуть прищурилась. Она точно знала, что ещё вчера вечером, несмотря на скандал, её фамилия встречалась там минимум семь раз. Однако теперь вместо этого там красовались лишь смазанные полосы, которые подчёркивали одинокую надпись«Ланг». Ланг, Ланг, Ланг. И ни одной Роше.

Рене медленно выдохнула и почувствовала, как от волнения сжался желудок. Наверное, это ошибка или розыгрыш тех шутников, кто испортил ни в чём неповинный шкафчик. Ведь, если доктор Ланг её не уволил, значит, действительно планировал довести обучение до конца. Ну правда, не будет же он противоречить сам себе? И, ещё раз бросив на расписание недоверчивый взгляд, Рене развернулась и уверенно направилась в конец длинного коридора, где в глухом тупике находился кабинет Ланга. Только вот она оказалась закрыта, а сам глава отделения, по словам не очень общительной дежурной сестры, даже не появлялся. Это было странно, но не критично. Первая операция начиналась лишь через полтора часа, так что Рене решила заняться студентами в надежде перехватить наставника до того, как придётся спускаться в помывочную.

Но ни отчёты резидентов, ни вопросы коллег не могли прогнать чувство напряжённого ожидания. Рене казалось, что с другого конца коридора вот-вот раздастся голос с эхом далеких волн, но оттуда лишь непрерывно доносился перезвон больничных лифтов. Он вынуждал постоянно оглядываться и отвлекаться, так что работа двигалась медленно. Однако, когда стрелка в часах подобралась к началу девятого, Рене не выдержала и отбросила последние два дневника чьих-то пункций. К чёрту.

Добежав до заступивших на дежурство сестёр, она попробовала было расспросить их о докторе Ланге, но никто не знал, куда пропал главный хирург. Его не было. Ни в кабинете, ни в отделении, ни в готовой операционной, из которой позвонил злой доктор Фюрст. Он что-то кричал в трубку, но растерянная Рене даже не знала, что делать – в каком пыльном углу огромной больницы искать не маленькую такую пропажу.

Ланг исчез.

Наконец, спустя ещё полчаса безрезультатных поисков по лабораториям и залам для конференций, уже порядком взволнованная Рене отправила часть студентов дежурить в скорую, а сама решила попытать счастья у Лиллиан Энгтан. Однако стоило ей нажать кнопку вызова лифта, как навстречу из немедленно распахнувшихся дверей шагнул Жан Дюссо. И не успев вовремя отшатнуться, она оказалась схвачена под локоть, а потом вовсе прижата к стене. Совсем рядом с головой тут же упёрлась в стену мужская рука, а в шрам больно впилась одна из металлических пуговиц с рукава мокрого от капель пальто.

– Куда-то спешим?

Они стояли в конце коридора, где их было не слышно, но отлично видно каждому, кто решил бы прогуляться по делам отделения. Прислонившаяся к стене Рене, и замерший рядом Дюссо. Двое, на первый взгляд, мирно разговаривавших коллег, но… Широкая ладонь ловко и незаметно скользнула под белый халат и удобно устроилась на тонкой девичьей талии, отчего Рене в испуге застыла. Распахнув глаза, она оцепенела и невидяще вперилась в чёрную ткань, покуда боялась вдохнуть запах намокшей шерсти и осенней листвы. Похоже… Так страшно похоже, но нужно забыть! Немедленно! Выкинуть из памяти и сосредоточиться!

– Мне надо найти доктора Ланга. Пожалуйста, отпустите меня, – пробормотала Рене, запинаясь на каждом слове. Собрав в кулак волю, она попробовала дёрнуться из цепкой хватки, но не смогла. Свою добычу Дюссо держал крепко. Дерьмо…

– Не раньше, чем ты меня поцелуешь, – хохотнул он тем временем и демонстративно подставил гладко выбритую щеку, от которой несло слишком сладким гелем. Рене поморщилась, а затем вовсе отвернулась, чтобы тут же рассерженно зашипеть и вновь попытаться выбраться из псевдообъятий.

К ужасу Рене, на них смотрели. Ещё минуту назад в коридоре было удивительно пусто, а сейчас, кажется, будто здесь собралось всё отделение. Студенты, не успевшие уйти в скорую, персонал и даже какие-то пациенты пялились в сторону парочки и с наслаждением ждали, что будет дальше. Господи, как унизительно.

– Я скорее расцарапаю вам лицо, – наконец процедила она, поворачиваясь обратно.

– О, любишь поагрессивнее, – мурлыкнул Дюссо, а затем неожиданно откинул голову и демонстративно поправил свои упавшие на лоб волнистые волосы. Послышался свист и чей-то злорадный смех, а Рене едва не заорала от полоснувшей через всё лицо боли, когда мужские пальцы как бы невзначай коснулись её руки. – С радостью, только не здесь. Скажем, у меня в кабинете через… десять минут.

Рене на секунду затаила дыхание, словно раздумывала над этим откровенно неприличным предложением, а потом медленно подняла голову, посмотрела в мутные тёмные глаза и заговорила:

– Доктор Дюссо, хочу заверить, что в моём контракте не предусмотрено ни удовлетворение ваших желаний, ни чьих-либо ещё. Как не было условия смиренно сносить домогательства. А потому повторяю последний раз – отпустите меня!

Рене едва не захлебывалась собственной смелостью. Продано, Дюссо? Как бы не так! Она не товар на блошином рынке, чтобы за неё можно было назначать грошовую цену или вовсе отдать даром. Да, Рене терпеть не могла конфликты, но эта небольшая победа над самой собой окрыляла.

– А ещё не думаю, что доктор Ланг будет счастлив, застав за компрометирующим занятием собственного резидента.

Акцент на принадлежности совсем другому мужчине вышел немного двусмысленным, но, похоже, попал в цель. Ибо Дюссо нахмурился и чуть отступил, а она почувствовала, как разжались стиснувшие талию пальцы. На этом шоу следовало бы немедленно остановить, но опьянённая успехом Рене решила поставить ещё точку и только потом поняла, как сглупила. Вытерев влажную из-за мокрого пальто щёку, которую немедленно засаднило, она презрительно бросила:

– Потому что для него работа гораздо выше тупого удовлетворения собственных инстинктов.

То, что фраза прозвучала совсем по-детски, Рене осознала ещё до того, как заржал Дюссо. Ну а когда его раздражающе громкий хохот разнёсся по всему коридору, окончательно в этом убедилась. Идиотка… Рене почувствовала, как щёки залил стыдливый румянец, а запал на отпор улетучился вместе с воздухом из сжавшихся лёгких. Господи! Куда она опять полезла? Ей бы молчать. Заткнуться и просто уйти, оставив Дюссо решать вопросы собственной репутации перед толпой. Подумаешь, показалось, что она не здесь и не сейчас. Не в первый раз… Но мозги-то на месте. Ну вот зачем она приплела Ланга? Ей давно не четырнадцать. Вполне способна сама написать жалобу в отдел по рабочей этике.

И всё же ухмылявшийся Дюссо явно считал иначе. Махнув рукой на толпу, он осклабился и негромко, растягивая каждое слово, проговорил:

– А ты, смотрю, за два дня уже разобралась кто есть кто. Так? Наш маленький гений. И всё-таки позволь дать тебе небольшой совет. Если хочешь узнать кого-то получше, посмотри на него не только в свете бестеневых ламп и ореоле собственной славы. – Дюссо подмигнул, но увидев растерянный взгляд, тихо добавил: – Прогуляйся на первый этаж, не пожалеешь.

С этими словами он отвернулся и довольный собой направился в сторону немедленно засуетившегося отделения. Ну а Рене сначала раздражённо хлопнула по кнопке вызова лифта, а потом вдруг почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Слова чёртова Дюссо наконец-то проникли в мозг и породили там самую настоящую панику. На первом этаже монреальской больницы располагалось отделение неотложной помощи. А что, если… что, если с доктором Лангом что-то случилось? Рене почувствовала, как от волнения разом онемели пальцы. Что, если… Однако додумать ворох паникующих мыслей было не суждено.

– Не надо ругаться с ним, Роше, – раздался позади напряжённый голос, и Рене вздрогнула от неожиданности.

Обернувшись, она встретилась взглядом с резидентом Дюссо и непонимающе нахмурилась. Парень же постоянно оглядывался на руководителя, словно опасался, что получит взбучку за разговоры с неугодной коллегой, и неловко переминался с ноги на ногу.

– С кем?

– С доктором Дюссо, – донёсся шёпот.

– Я и не собиралась, – немного резко откликнулась Рене и снова с силой надавила на кнопку. Ну же! Пошевеливайся, глупая машина!

– Мне так не показалось. – Франс снова обернулся и вытер рукавом халата выступившую на лбу испарину. – Ты ещё пока не знаешь, но коллективом здесь заправляет именно он.

– Но… – Рене даже на секунду забыла, что спешила, и недоумённо уставилась на вновь занервничавшего от её непонятливости парня.

– Да не перебивай же, зануда, – торопливо зашептал Франс. – Ты с пафосом кричала имя Ланга, но наш гениальный глава витает в своих хирургических высотах. И пока он с восторгом складывает мозаику из органов какого-нибудь смертника, именно Дюссо может взять тебя в оборот. Так что, если не хочешь весь год маяться с расписанием и вспарывать гнойники на задницах стариков, будь с ним повежливее.

– И сносить, как ты, все оскорбления? – едко спросила Рене, а потом смущённо добавила: – Извини.

– Да, если потребуется, – последовал серьёзный кивок. Похоже, Франс не заметил прозвучавшей насмешки и говорил, искренне желая помочь. – Неважно, чей ты резидент, Роше. Пойми. Ради непонятно кого Ланг не изменит своего отношения. Он даже не знает, как тебя зовут! Поэтому не ссорься с Дюссо, если хочешь сохранить за собой тёпленькое местечко. К тому же, твоего наставника здесь не любят. Как, похоже, и тебя. Я видел твой шкафчик. Миленькие граффити.

Пропустив мимо ушей последние фразы, Рене зацепилась за другое –Ланга здесь не любят…Уже второй человек открыто сказал ей об этом. И снова неясная тревога скрутила живот. А что, если случай с ней лишь начало большой провокации? Рене на мгновение замерла, а потом резко тряхнула головой. Ну уж нет! Подобные мысли сродни теориям про пришельцев, чипы и прочую чушь. Но всё-таки Рене ещё раз остервенело вдавила равнодушную кнопку вызова лифта и наконец услышала шум подъехавшей кабины.

– Ты хотя бы меня слушала, Роше? – зашипел в спину Франс, снова обильно потея. Видимо, от волнения. Но Рене заскочила в лифт, повернулась к нему лицом и ослепительно улыбнулась.

– Да. Спасибо большое за все предупреждения. Но я уверена, что доктор Ланг – отличный наставник и руководитель, – выпалила она скороговоркой.

Последнее, что услышала Рене прежде, чем двери закрылись, стал безнадёжный стон:

– Блаженная…

В отделении неотложной помощи было шумно. Проталкиваясь между людьми, каталками и ящиками с медикаментами, Рене торопливо двигалась мимо смотровых и с каждой пустой или заполненной совсем не теми людьми комнатой чувствовала, как сильнее колотится сердце. Ланга нигде не было. Дойдя до конца коридора, она остановилась и растерянно заозиралась по сторонам. И что теперь делать? Вызывать спасателей? Но, куда… Монреаль – огромный город, где улиц точно связей в молекуле ДНК. А что, если Ланг опять кого-то сбил или, ещё хуже, попал в аварию сам? Тогда надо срочно звать парамедиков и искать… Но где? Господи! Рене почувствовала, как от волнения онемели кончики пальцев. Следовало успокоиться и, быть может, ещё раз пройтись по отделению скорой. Вдруг она не заметила! Пропустила. Рене беспомощно уставилась на мерцающие индикаторы вызовов в палаты, не зная, куда направиться дальше, и тут за спиной раздался окрик.

– Эй, новенькая! Как тебя там? – Рене резко оглянулась, отчего в шее хрустнула парочка позвонков, и увидела позади себя дородную медсестру из неотложки. Та поправила стойку с капельницей и хмыкнула: – Не своего главного ищете?

Какого именно «главного» можно было не уточнять, ведь стандартный цвет формы хирургического отделения выдавал Рене с головой.

– Доктор Ланг здесь?

– А где ж ему ещё быть, – хохотнула медсестра над очевидными нотками надежды. – За ширмой, в «отстойнике».

Рене на мгновение замерла, а потом вымученно прикрыла глаза.

«Отстойником» звали пять простых коек, отделённых друг от друга плотными жёлтыми шторами. Туда периодически привозили бездомных с различной степенью переохлаждения, везунчиков с лёгкими вывихами и… пьяных. Что в этом месте забыл глава хирургии было неясно, но нехорошее предчувствие сдавило лёгкие, отчего каждый шаг отзывался болью где-то меж рёбер. Однако, остановившись напротив своеобразного входа в отсек, Рене резко выдохнула, а потом решительно отодвинула занавеску. Ноги уже хотели было шагнуть вперёд, но мозг немедленно приказал стоять, а затем вовсе велел бежать прочь. И Рене попятилась.

Господи… Да быть не может! Она тряхнула головой и с силой зажмурилась. У неё, наверное, обман зрения или помутнение рассудка на почве волнений. Но, моргнув один раз, затем второй, Рене поняла, что не бредит.

Доктор Ланг действительно находился в «отстойнике». В том виде, в каком она никогда не должна была его видеть. И от свалившегося на неё зрелища Рене почувствовала, как в груди зашевелилось бешенство. Отчаянное, горькое, наполненное разочарованием, никому не нужным пережитым страхом и накатившей усталостью. Но, поджав отчего-то задрожавшие губы, она шагнула в отсек.

За годы учёбы Рене успела повидать многое. Трупы в анатомичке, трупы в морге, даже трупы в палате. В них не было ничего необычного и почти ничего интересного. Но то, что валялось на узкой, заправленной одноразовой простынёй койке больше напоминало помятое тело. Из тех, что ещё бьются в слабых конвульсиях, прежде чем испустить дух. Но это огромное чёрное пятно, чьи белеющие предплечья и кисти болтались подобно поломанным палкам, было пока живо. Оно дышало, возилось и даже издавало невнятные звуки, больше похожие на бульканье какой-нибудь установки. Иногда, правда, на пару секунд затихало, но потом снова принималось елозить и бормотать, отчего по всей комнате стелился кислый аромат чудовищного перегара. От него щипало в носу, и Рене инстинктивно прикрыла лицо, опасаясь сделать слишком глубокий вдох. О господи…

Неожиданно огромная туша колыхнулась, резко перевернулась набок и натужно выблевала содержимое своего желудка прямо на кафельный пол. Остро запахло желчью.

– Твою мать, Ланг! Я же дал тебе таз.

Знакомый усталый голос раздался откуда-то слева, а затем с инфузионной системой в руках из-за занавески напротив вынырнул доктор Фюрст. Не заметив замершую Рене, он осторожно обошёл койку, постарался не наступить в медленно растекавшуюся вонючую жижу и принялся подсоединять трубки к уже висевшему пакету с готовым раствором.

– От…в’ли, – невнятно пробормотал Ланг, а затем снова зашёлся в приступе рвоты. Естественно, на пол. Естественно, в полном пьяном пренебрежении ко всем возможным нормам приличий.

– Энтони, завязывай с этим. Ваши с Дюссо попойки однажды закончатся очень плачевно, – тихо и зло произнес Фюрст.

– О-о-о, – раздался то ли стон, то ли отрыжка. И голова Ланга откинулась обратно на кровать, принимая одну горизонтальную прямую вместе с остальным телом. – Дс’со н’причем. Вч’ра я был со-о-оло.

Послышался хриплый смех, а потом Ланг подтянул руку к лицу и прямо предплечьем вытер перепачканный в блевотине рот. Рене передёрнуло. И, наверное, именно это движение смог уловить расфокусированный взгляд главы отделения, потому что вопреки не слушавшимся мышцам Ланг повернул голову и уставился на замершую в проёме фигурку.

–Alan, ich glaub, ich fahr' mir grad 'nen Film, – настороженно пробормотал он, а потом не удержался и снова срыгнул, перепачкав собственный свитер.

–Meine Ģüte!– простонал анестезиолог, а затем потянулся за салфетками. —Lang, du hast ja keine Halluzinationen. Wie kommst du darauf?

–Warum dann steht Rocher da?27

– Рош… Что?! – Фюрст резко обернулся и едва не выронил из рук нераскрытую упаковку с катетером. – Рене, что ты здесь делаешь? Почему не…

Вероятно, в её взгляде было что-то ужасное. Нечто такое, отчего Алан Фюрст немедленно замолчал. Он нервно сглотнул, отвернулся и принялся перебирать пальцами трубки капельницы, словно чувствовал вину за этот цирк. Рене дёрнула краешком губ. О, доктор Фюрст. Как же она его понимала! Но, право слово, милый доктор, не вы спаивали Ланга. Не вы таскали его всю ночь по дрянным барам и вливали дорогущие помои, исторгнутые остатки которых отвратительно воняли прямо под кроватью. Но, похоже, именно вас следует благодарить за то, что Энтони Ланг ещё жив. Удивительное человеколюбие… Рене вздохнула и посмотрела на свалившееся в отключке тело. Омерзительно.

– Доктор Роше? – напомнил о себе глава анестезиологии, и она перевела на него взгляд. Поджав губы, Рене резко нажала на кнопку вызова уборщицы и потянулась за одноразовыми перчатками.

– Идите, доктор Фюрст. Воспользуйтесь тем, что вам не придётся сидеть с этим пациентом перед ночным дежурством, и отдохните. Кто знает, как пройдут сутки, – проговорила она, пока резкими, почти рваными движениями натягивала вредный нитрил. – Я здесь справлюсь.

– Ты не обязана, Рене, – начал было Алан, но она уже достала новую упаковку с катетером, а потом со всей силы задвинула ящик железного шкафа. От грохота Ланг очнулся и что-то невнятно пробормотал.

– Как и вы. Но в отличие от вас и благодаря главе моего отделения у меня сегодня нет никаких иных обязанностей, кроме кучки студентов.

– Почему? – недоумённо спросил Фюрст, но Рене не ответила.

Резко, но негрубо она схватила чистую от чернил татуировки, а потому бледную кисть безвольного Ланга и зубами вскрыла упаковку со стерильной салфеткой. Задрав рукав черного свитера, она протёрла место инъекции. От одежды едва ощутимо, хотя и заметно тянуло травкой, отчего Рене поморщилась.

– Что случилось?

– Ничего. Просто доктор Ланг отстранил меня от операций, – спокойно ответила она, пока примерялась к одной из вен, что это оказалось несложно. Кожа под пальцами была настолько тонкой и бледной, что сквозь неё просвечивали мельчайшие сосуды. Быстро спустив с системы воздух, Рене настроила скорость вливания и снова повернулась к лежавшему почти без сознания мужчине. Тот дышал поверхностно и часто.

– Отстранил? – Кажется, Фюрст был удивлён, на что Рене лишь криво улыбнулась.

– Кто-нибудь проверял доктора Ланга на анемии? – спросила она вместо ответа не в силах оторвать взгляд от синюшного лица, где признаками жесточайшего обезвоживания чернели носогубные складки и шелушились губы. – Как он питается?

– Тебе не понравится ответ, – негромко заметил Фюрст и подошёл ближе.

Они замолчали, разглядывая острый профиль, что резкими изгибами напоминал клюв жуткой птицы. Наконец анестезиолог вздохнул, засунул руки в карманы халата и качнулся на мысках, словно решался на что-то.

– Он не всегда так напивается, – наконец выдал Фюрст, и Рене хмыкнула. – Может завалиться с Дюссо в какой-нибудь стрипклуб или зависнуть в пабе, но чтобы настолько, да ещё и один… Такое было всего раз пять.

Анестезиолог покачал головой, а она почувствовала новую волну удушающего разочарования и отвернулась. Это же насколько надо за свои неполные сорок лет устать от мира и самого себя, чтобы так заскучать? Вздохнув, Рене потянулась за пледом, который лежал на соседней койке. Вынимать тот, что сбился в ком под грязными ботинками Ланга, не хотелось, потому она развернула чистый и аккуратно укрыла им начинавшее блестеть испариной тело.

– Идите, доктор Фюрст. Я справлюсь сама.

– Хочешь, я поговорю потом с Лангом насчёт операций? – осторожно спросил анестезиолог. – Думаю, его в ночи просто потянуло на вредность.

Рене лишь отрицательно покачала головой. Она со всем разберётся сама, как минимум спросит – был это доктор Ланг или неизвестные шутники.

– Я объясню доктору Энгтан твоё отсутствие на дежурстве, – твёрдо проговорил Фюрст, и Рене не стала спорить.

– Спасибо.

Постояв ещё немного рядом, глава анестезиологии резко кивнул и направился прочь, а в их отсек наконец-то вкатила тележку уборщица.

Время, пока в Ланга один за другим вливались растворы, тянулось мучительно медленно. Не скрашивали его даже студенты, которые неизбежно требовали внимания. Понимая, что вид пьяного главы хирургии вряд ли поспособствует у них поднятию рабочего духа и мотивации, Рене не никого пускала внутрь маленькой обители перегара. Вместо этого она то и дело выходила в общий коридор скорой, где между каталками и шкафами подписывала листы назначений и слушала сбивчивые отчёты. Пейджер постоянно разрывался сообщениями о состоянии пациентов, несколько раз прилетал вертолёт, а в обед, ради разнообразия, её навестила сердитая Роузи и принесла божественно резиновый салат из буфета. Медсестра кинула брезгливый взгляд на валявшегося Ланга и, прошептав«упырь», вернулась обратно к своим маленьким пациентам.

На этом события дня как-то резко закончились, только брошенный на тумбочку телефон (разбитый и, естественно, чёрный) с периодичностью в каждые двадцать минут взрывался голосом Мика Джаггера. Он так отчаянно страдал и так хотел перекрасить весь мир в чёрный цвет, что Рене не выдержала и усмехнулась. Кажется, её наставник преследовал те же цели, только вот начать решил прямо с себя. Больше Рене никто и ничто не беспокоило. И ближе к пяти вечера, когда разошлись последние студенты, она с удобством расположилась на колченогом стуле и сделала вид, что почитывает найденное здесь же потрёпанное руководство для хирургов-стажёров.

На самом деле, Рене не запомнила ни слова из бездумно пролистанных страниц. Тяжёлая книга лежала на коленях, но она туда почти не смотрела, потому что больше, чем буквы и схемы… Больше, чем показания приборов и состояние Ланга, её занимал тот самый узор на крепком мужском предплечье. Весь день она натыкалась взглядом на столь контрастно черневший рисунок и одёргивала себя, чувствуя, как горят от смущения щёки. Это так невоспитанно – разглядывать спящего! Но было что-то завораживающее в том, как линии сливались в строгую геометрию. И Рене смотрела на них настолько долго, что сама не заметила, когда осторожно потянулась к безвольно повисшей руке. Коснувшись одной из дорожек, она подушечками пальцев ощутила едва заметную неровность кожи, провела по ложбинке между двух нарисованных стен, очертила звезду перекрестка и попыталась взглядом найти хоть один выход, но не смогла. Ещё раз полюбовавшись на странный узор, Рене дала себе мысленный подзатыльник и прочитала целую лекцию о неэтичности поведения, прежде чем аккуратно уложила тяжёлую мужскую руку поверх одеяла и подняла взгляд.

Ланг смотрел внимательно. Без привычной скуки или равнодушия, которые проскальзывали в первые их встречи и даже вчера, пока они друг на друга орали. Тогда в его глазах было больше усталости от назойливости нового резидента, чем раздражения. Но теперь там было что-то похожее на любопытство. Впрочем, всё это Рене могло показаться, потому что она немедленно уставилась в лежавшую на коленях книгу и почувствовала, как горят уши. Нехорошо разглядывать спящих, а уж трогать их и подавно.

– Добро пожаловать в мир адекватных людей, – нарочито ровно произнесла она и захлопнула учебник.

– Сомнительное пожелание, – откликнулся Ланг, а затем пошевелился. В попытке проверить функционирование своего организма он осторожно приподнялся, но руки пока не слушались. Так что, прикрыв глаза, незадачливый хирург упал обратно на койку и пробормотал: – Где Фюрст?

– Делает свою работу, – сухо откликнулась Рене, что не осталось незамеченным.

– Ох, ну, давай. Прочитай мне часовую нотацию о роли и обязанностях врача, о моём неподобающем поведении и прочей дребедени.

– Обязательно, но чуть позже. – Она скрестила на груди руки и нахмурилась. Ланг же приоткрыл один глаз, скептически посмотрел на сидевшую рядом с ним девушку и снова плотно смежил веки. Рене успела заметить покрасневшие белки, но в целом глава отделения уже меньше походил на восковую копию самого себя. Наплевав на возражения, Рене посветила в прищурившиеся глаза, проверяя реакцию зрачков, за что получила лёгкий шлепок по руке.

– Почему ты смотришь на меня так, будто я отобрал у тебя щенка и отдал проходящим мимо цыганам? – невнятно пробормотал он.

Рене недоумённо приподняла брови. Ланг этого, конечно, не видел, но правильно истолковал повисшее молчание.

– Осуждающе и с полным непониманием происходящего, – едко пояснил он и снова открыл глаза, уставившись на поднявшуюся Рене ещё пока мутным взглядом.

– Наверное, потому что я осуждаю и не понимаю?

– Ого, наш серафим способен на подобные чувства? Трепещите! Скоро состоится второе пришествие! – ехидно провыл привидением Ланг, а потом резко отсоединил капельницу, неаккуратно выдернул катетер, отчего Рене непроизвольно вскрикнула, и пробормотал: – Проваливай и позови Фюрста.

– И не подумаю, – прошипела она в ответ, а сама спихнула ладонь, которой выругавшийся Ланг попытался остановить рванувшую из вены кровь.

И, видимо, именно это ребяческое поведение, которое никто не ждал от взрослого врача, стало катализатором, что толкнул цепную реакцию всех вялых рассуждений за этот день. А потому Рене выпалила:

– Посмотрите на себя! Даже бывшие уголовники из моего убого района выглядят приличнее. А ведь у большинства из них нет ни дома, ни работы, ни образования. Они перебиваются временной работой и не знают, что будут делать завтра, тогда как доктору Лангу дано всё это и больше. Но он позволяет себе подобное поведение! Так, как после этого можно говорить, что моё осуждение неуместно?

– О, а вот и обещанные нотации. Ради бога, не утомляй меня своей моралью, – скривился Ланг, однако внезапно перестал сопротивляться и позволил наложить себе повязку. И было это то ли из пьяного чувства благодарности, то ли потому, что он до сих пор не мог сидеть прямо, и ему вновь стало дурно.

– Я не пытаюсь вас учить. Во имя всего, я хирург, а не психоаналитик. Мне всего лишь хотелось понять – зачем?

– Зачем что? – переспросил Ланг, не поднимая головы. А Рене остановилась на секунду, чтобы тихо договорить. И, чёрт возьми, она честно пыталась скрыть боль от разочарования в человеке, которым заведомо хотела восхищаться.

– Зачем вы сделали это? Зачем напились? Зачем явились сюда?

Теперь уже Ланг внимательно разглядывал склонившуюся над ним девушку, а потому от Рене не укрылось, как дрогнули крылья его большого и немного кривого носа. Словно он к чему-то принюхивался. Впрочем, разве можно было почувствовать здесь что-нибудь, кроме пропитавшего свитер запаха рвоты? И всё же Лангу явно что-то мерещилось. А потом ситуация стала ещё непонятнее, когда он внезапно поднял руку и, нахмурившись, коснулся изредка ноющей ссадины на щеке Рене. Ту этим утром оставила пуговица с пальто Дюссо, а казалось будто это было вчера. Надо же… всего два дня и уже столько ранений. И Рене бы наверняка посмеялась над таким совпадением, но в следующий момент холодные пальцы задели шрам.

Вибрация и успевший опостылеть за день голос Джаггера вновь разорвали возникшую тишину. Рене дёрнулась и с ужасом отшатнулась, но Ланг успел поймать её за руку.

– Почему ты здесь, Роше? – тихо спросил он в откровенном желании уйти от ответа на почти риторический вопрос: зачем он напился. Да потому что так было весело!

– Кто-то должен был за вами следить… – пробормотала Рене, но тут же осеклась, увидев, как поморщился Ланг.

– Нет. Я не спрашиваю – для чего. Я спрашиваю – почему. Почему ты решила, что нужна здесь? М-м-м? Мстишь за вчерашнее или потребуешь возвращения в операционную? Может, мне стоит сдать анализ на яды?

Ланг, конечно же, шутил насчет отравления. Единственные яды, которые были в его организме, он успешно влил в себя сам. Но фраза о мести и возвращении прозвучала серьёзно. И Рене замерла, ошарашенно глядя в уже почти трезвые глаза. Чёрный… весь чёрный. Одежда, волосы, музыка и, похоже, даже мысли. Но чёрная ли у вас душа, доктор Ланг? Ещё утром она бы громко крикнула«Нет!», но теперь уже не была столь уверена. Значит, это действительно его решение. Знал ли он о посланиях на шкафчике? Наверное, да. Но ничего не сделал…

А почему, собственно, должен был? Кто она такая, чтобы из-за нее немедленно набрасываться с обвинениями на весь коллектив? Никто. Ничтожество. Ей твердят об этом который день. Так что, собрав в кулак всю свою терпеливость и искренность, Рене проигнорировала очевидную, но непонятную попытку вывести её из себя и спокойно произнесла:

– Потому что это очень низко эксплуатировать друга, зная, что он не откажет. Если вам плохо – обратитесь в скорую. Вы должны были…

– Со своим «должен» я разберусь как-нибудь сам, без советов малолетней зазнайки. Равно как решу вопросы этичности моего поведения с Фюрстом, который не друг, а квалифицированный врач. Мы говорим сейчас о тебе. – Раздражённый отсутствием нужного ему ответа Ланг передёрнул плечами.

– Я хотела… – она замялась, не зная, как облечь в слова все эмоции и чувства.

– Проблема в том, что ты сама не знаешь какого чёрта здесь забыла, да? И ты прекрасно понимаешь, как это непрофессионально.

– Нет же!

– О, так я запамятовал, что нанял тебя личной нянькой?

Ланг осклабился, а она возмущённо вскрикнула.

– Я не ваша сиделка! – О, ну почему это происходит снова? Почему она опять теряет последние зачатки разума в разговоре с этим чудом господним? – Чем вас не устроил ответ, что я хотела просто помочь?

– У всего есть какая-то цель и значение. Если твоя жизнь настолько бессмысленна, что ты ищешь причины для неё в непрошенной помощи другим, то я могу тебе только посочувствовать, – холодно сказал Ланг и сдёрнул покрывавший его плед, пока она возмущённо хватала ртом воздух. – Проваливай отсюда.

Сев на кровати, он попробовал привести в порядок волосы, запустив туда чуть дрожавшую пятерню, но тут его резко качнуло. Действуя больше инстинктами, чем разумом, Рене кинулась, чтобы подхватить начавшее заваливаться тяжёлое тело, но её грубо отшвырнули. Наверняка нечаянно, но толчок вышел настолько сильным, что Рене отлетела почти к стене, где спиной натолкнулась на стойку с реанимационным оборудованием. Больно врезавшись в угол установки, она попыталась было подхватить зашатавшийся от удара дорогущий дефибриллятор, но не удержала, и тот с грохотом рухнул на пол.

Повисла испуганная тишина, покуда они оба пялились на разлетевшиеся пластиковыми осколками электроды. Наконец, Рене выпрямилась и перевела дыхание. Ладно. Количество травм превысило число отработанных дней, а значит, к весне она попросту здесь убьётся. Подумаешь… Какие мелочи. Точно такая же незначительность, как та самая безвозмездная помощь – причина, по которой Рене ушла в медицину. Но Лангу неоткуда было об этом знать.

– Решила побыть святой? – тем временем низко и глухо спросил он. – Никому не нужна твоя блаженность, так что прекрати впутывать других в своё лживое милосердие. Здесь не Квебек, и никто не будет падать перед тобой ниц. Но если так хочется засветить над головой нимб, то выйди на улицу, напяль терновый венец и истеки где-нибудь кровью во имя вселенской любви и всепрощения. Хотя бы избавишь меня от своей проблемы.

Это стало последней каплей, которая переполнила огромную чашу обиды.

– Так, по-вашему, мне следовало бросить вас захлебываться собственной рвотой? – едва слышно спросила Рене, чувствуя, как сдавливает горло. Ну почему, что бы она ни делала, это так его раздражает? А ведь она искренне и бескорыстно хотела, если не подружиться, то хотя бы заслужить капельку уважения. Но, видимо, это было так же невыполнимо, как накормить всех голодных и согреть всех замёрзших.

– Тебе следовало привести медсестру, а самой идти заниматься работой! – прорычал он и наконец-то сумел подняться, а Рене не выдержала.

– Чтобы вся больница была в курсе, как отвратительно напился глава отделения? О, я бы с удовольствием убралась отсюда куда подальше, – воскликнула она, отталкивая прочь загромыхавшую стойку с оборудованием. – Потому что воняет от вас просто отвратительно. Но, к моему большому сожалению, вы по-прежнему мой наставник!

– Напомню, я не звал тебя быть моим резидентом! – повысил голос Ланг. Он явно всё быстрее приходил в себя, потому что неожиданно гибко потянулся, хрустнул суставами, а потом в два лёгких шага очутился рядом с Рене. Близко. Пожалуй, даже слишком, потому что снова повёл носом, и резко наклонился к её лицу. – И кстати, кто бы говорил про вонь.

– Что? – Она растерянно моргнула. А Ланг наклонился ещё ближе, шумно втянул воздух и процедил:

– От тебя за километр несёт духами. О каких операциях вообще может идти речь, если за все эти годы ты так и не выучила базовых правил?

– Но…

Рене ничего не понимала. Духи? Какие к чёрту духи? Она знала правила! Но Ланг, похоже, не хотел разбираться. Вместо этого, он больно ткнул в неё тем самым справочником, который Рене читала днём, а потом процедил:

– Никаких операций. Никаких пациентов. Никаких осмотров. Будешь переписывать мне главу за главой и зачитывать наизусть перед всеми на утренней планёрке, пока не выучишь каждый пункт допустимого поведения. Заодно повторишь, что значит фраза хирурга:«Я сам!»Если не будешь ошибаться и лениться, то как раз до конца года управишься.

Рене открыла рот, затем резко захлопнула и сглотнула. Это унизительно. Обидно настолько, что даже не верилось в происходящее. Но твёрдый корешок книги, который настойчиво упирался в живот, дал ясно понять – Ланг не шутит. И поняв это, Рене со всей силы прикусила язык в обречённой попытке не разреветься, вырвала из рук наставника книгу и бросилась прочь. Она бежала так быстро, что едва не столкнулась с возникшим на пороге «отстойника» Фюрстом. Тот было улыбнулся летевшей на него Рене, но едва успел отскочить, когда, почти оттолкнув его плечом, она выбежала в коридор. И уже там, всё-таки дав волю слезам, услышала донёсшийся из смотровой удивлённый вопрос:

– Was ist hier los?

– Lernprozeß. 29

И пусть Рене не поняла ни слова из сказанного, но голос доктора Ланга сочился таким ядом самодовольства, что захотелось кричать.