Идеалист

1

Житель провинции, попадающий время от времени в столицу, ещё в дороге, задолго до того, когда поезд прибудет к одному из Московских вокзалов, в тоскливой обеспокоенности мысленно обозревает неисчислимое множество прилипающих друг к другу зданий, внутри которых обитает миллионоликий столичный люд, утомлённый и задёрганный, воспринимающий каждое появление знакомого провинциала с плохо скрываемой досадой.

Алексей Иванович Полянин, сам достаточно вкусивший столичной жизни, продуманно поменявший её на милую его сердцу патриархальную провинцию, сознавал обременительность нежданного своего появления в любой из родственных или знакомых ему квартир. Потому старался заполучить гостиничное пристанище, благо до вывихнувшей умы перестройки, всех ветеранов, тем более инвалидов войны, привечали в гостиницах по Закону. Теперь же, когда Закон, Уважение, Память оттеснили бездонные кошельки неправедно разбогатевших новых русских и не русских, и стоимость даже односуточного гостиничного проживания стала недоступной для финансовых возможностей в одночасье обедневших рядовых граждан, приходилось поступаться и выбирать из возможного то, где меньше травмировались бы чувства тех, кто открывал ему дверь своей квартиры.

В ночной тьме вагонного купе под стук колёс и обнажённое лязганье железа, Алексей Иванович мысленно перебирал свои постояльческие возможности в нынешней, даже издалека неприветливой столице.

В былые времена он охотно останавливался у тётушки, младшей сестры отца, проживающей по Кутузовскому проспекту. Но с тех пор, как развёлся он с Наденькой, строгая тётка, отторгнувшая по соображениям нравственности нынешнюю его супружницу, не то чтобы отказала ему в пристанище, но дала понять, что отныне появление племянника в её квартире нежелательно. Сдерживая раздражение, она сказала: «Москва у всех под горой. Все в неё катятся!..»

Вариант с тёткой отпадал. На пару дней он мог бы остановиться у Юрочки. Ворчливый братец не сиял восторгом от его появления, но без излишних наставлений предоставлял ему свой кабинет с диваном и полную свободу уходить-приходить в любое время.

Самого Юрочку он, по-видимому, не очень обременял. Но сложность была с Ниночкой. Что-то разладилось в семейной её жизни, и Ниночка страдала от случившегося разлада.

Заставал он её обычно в одиночестве. В разговорах ловил порой на себе её взгляд: смотрела она сквозь влагу слёз с таким красноречивым раскаяньем в случившемся в её жизни выбором, что Алексей Иванович терялся, принимал на себя её вину и, зная, что изменить ничего уже невозможно, старался как можно реже обременять своим присутствием чужой семейный неуют.

Наверное, мог бы приветить его расположенный к нему Арсений Георгиевич Степанов. Но за много лет он так и не удосужился навестить старого, близко памятного и дорогого ему человека, несмотря на переданное от его имени приглашение, и сознавая свою вину, всё-таки отложил непростой, как чувствовал он, визит к Арсению Георгиевичу до следующего своего приезда в столицу.

Перебрав мысленно возможности ещё двух столичных приятелей, близких по писательству, и усомнившись в их радушии, Алексей Иванович вспомнил о Киме, с которым тоже давненько не виделся, и, вспомнив, ощутил потребность его увидеть.

В его жизни многое было связано с Кимом. Своим дерзновенным умением хирурга он сохранил ему единственное оставшееся после фронтовых ампутаций колено. Понять, что сделал для него Ким, он смог лишь после того, как начал жить на протезах.

Сохранённое колено и шесть сантиметров культи ниже колена спасли его от трагической замкнутости домашней жизни. Колено, даже при тяжести и пассивности другого, бедренного протеза, дало ему возможность подниматься и спускаться по лестницам, входить без помощи в троллейбусы и трамваи, в конце концов даже встать на лыжи. Со временем он оставил костыли, стал ходить с одной только палочкой. Хотя и с напряжением сил физических и сил нравственных, он смог вести жизнь внешне почти здорового человека.

Многое из отнятого войной вернул ему Ким. Но сумел ещё нечто: увлёк его мысль к познанию таинств человеческого разума.

И как только подумал о Киме, тотчас представил его квартиру о двух, почти одинаковых комнатах, приспособленных исключительно для работы и раздумий. Об этом говорило всё: и многоярусные книжные полки с приставленной к ним стремянкой, два больших стола с лампочками в матовых абажурах, свисавшими на шнурах с потолка над раскрытыми книгами и листами исписанной бумаги, и спартански узенькая тахта в углу одной из комнат – единственное место, где Ким вытягивал своё длинное усталое тело далеко за полночь.

Живому воображению Алексея Ивановича обиталище Кима представлялось огромным пульсирующим мозгом, где книги были серым, умственным веществом; провода, опутывающие потолок и стены, - извилинами; столы, приставленные друг к другу, - мозжечком; лампы, приборы, раскрытые книги – клеточками; лежащие повсюду, исписанные рукой Кима листочки – соединяющими их нейронами.

Здесь не было места для шумных застолий, ленивого времяпрепровождения, - в тесном от предметов пространстве царствовала энергия мысли, устремлённая к познанию истин.

Алексей Иванович всё это представил и почувствовал, как запульсировал мозг от желания пооткровенничать с Кимом.

Тут же он отвёл все другие варианты своего двухдневного пребывания в столице и твёрдо решил прямо с вокзала ехать к Киму.

2

Ким, открыв дверь, не удивился, сказал, как-то рассеянно:

− Проходи, - и первым прошёл в комнату, сохраняя привычную сосредоточенность.

От такой встречи можно было бы и обидеться, если не знать Кима. Алексей Иванович не торопясь разделся, оставил на вешалке трость, лёгкую куртку, в которой ходил всю зиму, шапку, прошёл, грузно ступая, в знакомую обитель.

Ким уже вернулся к работе, сидел за столом. В сухощавой настороженно ссутулившейся его фигуре, горбоносом профиле лица, в закурчавленности жёстких волос, было нечто от сильной птицы, запустившей когти в добычу.

− Ну-ка, Алексей, иди, смотри! – позвал он, как будто Алексей Иванович не покидал его квартиры, хотя последний раз гостевал он здесь два года назад.

− Что видишь? – Он подал плёнку, похожую на крупный рентгеновский снимок.

На снимке можно было различить едва пробившийся росток какого-то растения, и ниже линии, оттеняющей, видимо, поверхность почвы, пучок свисающих, как медузы, тонких корешков.

Горячечный интерес Кима к как будто бы обыкновенному снимку Алексей Иванович не разделил, смотрел, не выражая ни удивления, ни восторга. Ким не вытерпел:

− Смотри! – сказал возбуждённо. – Это снимок ростка гороха, сделанный через электронный микроскоп. Всё будто бы обычно – корни, росток. Но видишь этот высокий, разветвлённый, будто светящийся контур над ним? Видишь? Знаешь, что это такое? Это биополе ростка, наперёд очертившее контур взрослого растения!.. Ты понимаешь что это такое? Пробившийся росток выбрасывает энергетическое биополе, определяющее контуры его будущего. Под воздействием энергии биополя он начинает как бы врастаться, заполнять уже очерченный биополем объём. Потрясающе!.. Ты, провидец человеческих душ, можешь предположить, что сие присуще всему живому, в том числе и человеку?.. Что такое биополе? Жизненная энергия любого биологического существа. Если жизнь, как утверждают достойные уважения умы, есть непрерывный и необратимый подъём сознания, то биоэнергия есть не что иное, как проявление деятельности сознания, то есть мысли! Вот снимок возбуждённо думающего человека. Смотри, что у него над черепной коробкой?.. – пожарище, пламень! Мысль – это же чудовищная энергия, способная воздействовать не только на сознание других людей, но и на саму жизнь!.. Тебя это не окрыляет?..

Алексей Иванович обладал способностью даже из малого выхватывать суть. И теперь тотчас ухватил мысль Кима, проговорил почти шёпотом его же словами:

− Потрясающе… Но дорогой Ким, тогда мы должны признать наличие сознания у растений?..

− Тебя это удивляет? – Ким смотрел на Полянина с иронией человека, уже преодолевшего сомнения.

− Сознание – это свойство материи, создавшей в своём эволюционном развитии нервные волокна и клетки, способные не только воспринимать внешние раздражения, но и осмыслять их. Дарвин утверждал, что эволюция в животном мире шла без всякого внутреннего стремления к прогрессу. Что случайные мутации, полезные для организма, в борьбе за существование закреплялись, передавались по наследству, совершенствуя тот или иной биологический вид. Мы привыкли именно так рассматривать эволюцию: развитие в случайностях без какой-либо определённой устремлённости.

После Дарвина француз Пьер Шарден, палеонтолог, биолог, философ, обосновал свою теорию зарождения и развития жизни вплоть до появления мысли и самого человека. Теорию целостную и, скажу тебе, весьма убедительную. От Дарвинской отличается тем, что устанавливает не случайность, а устремлённость эволюции. Он рассматривает определённую её направленность к постоянному подъёму сознания. От примитивного психизма на клеточном уровне, до появления мысли, затем и рефлексии, знаменующей появление уже человеческого разума. Мне думается, Шарден нащупал главный закон развития материи, человека и человечества, обозначив его именно как непрерывный подъём сознания, ведущий к разумному совершенствованию мира и самого человека, - Ким заметил напряжённые. Внимающие глаза Алексея Ивановича, удовлетворённо потёр ладони, сказал:

− Вижу, сии мысли – пища твоего ума. Возьмёшь Шардена, почитаешь, поразмыслишь в своём уединении. А пока вернёмся к психизму растений. Ты, как помню, вырос на природе. Не мог не подметить, как два разных, близко растущих дерева начинают отстраняться, как бы отталкиваться друг от друга. Здесь явно действуют биополя, заставляющие деревья расходиться, менять запрограммированную ось роста. Можно допустить, что идущие в рост деревья знают о неприятностях, возможных болезнях, если соприкоснуться стволами? Ветры, раскачивающие стволы, сотрут кору, не появятся в месте соприкосновения ни почки, ни ветви, откроется незаживающая рана. Погибнут они раньше, чем положено тому быть. Похоже, что деревья узнают опасность именно через взаимодействие биополей, и меняют направление своего роста. Не сомневаюсь, что любое животное знает среду своего обитания, помнит все места, где схвачена или найдена была добыча. Здесь свой уровень сознания. Он качественно отличен от уровня рефлексии, свойственной только человеку, когда человек не просто знает, но знает, что он знает. И всё-таки это – сознание, Алексей. – Ким торопился высказать горячившие его мысли, в увлечённости не замечая, что гость слушает его стоя.

И только после того, как Алексей Иванович сказал:

− Всё это очень интересно, Ким. Но может, ты позволишь мне сесть, и мы поразмышляем не торопясь? – Ким заметил свою оплошность.

− Извини, Алексей, - сказал он, порывисто поднимаясь из-за стола, и виноватясь сконфуженной улыбкой, смягчившей жёсткость энергичного его лица. – Дурная привычка, – сосредотачиваясь на одном, забывать про всё другое… Садись, устраивайся вот здесь, дорогой ты мой мученик. Чем угостить тебя?.. Наверное голоден?..

− Нет, нет, - отказался Алексей Иванович. – Лучше покорми пищей духовной…

− Ну, что ж, - Ким опустился в кресло-качалку, единственный экзотический предмет в его просто обставленной квартире. Закинув голову на спинку, в молчаливой задумчивости устремил взгляд на свой рабочий стол. Можно было догадаться, сколько дум передумал хозяин именно в этой экзотической качалке.

− Ну, что ж, - повторил он. – Понимаю. Тебя не столько интересуют специальные наши исследования, сколько сами тайны человеческого разума. Я не ошибся? Тогда вернёмся к мысли. Если я скажу, что мысль материальна, тебя это удивит?.. Нет? Прекрасно. На фотографии биополя напряжённо думающего человека, сделанной с помощью фотолептонного аппарата, чувствительного к микрочастицам, ты почему-то не обратил внимания на светлые сгустки в биополе. А это ведь мысли, перешедшие из деятельного мозга в биополе. И состоят они из сверхлёгких элементарных частиц, микролептонов с массой на много порядков меньшей, чем у электрона. Меня лично занимает биолокация – способность мысли отделяться, уходить во вне, восприниматься мозгом другого человека и возвращаться. Здесь скрыты ещё не разгаданные возможности человеческого разума, способные изменить не только наше представление о жизни, но и саму жизнь. Ты не задумывался о преобразующей возможности мысли?..

Алексей Иванович был явно взволнован. Глубже осев в жёсткое кресло, нахмурился, закрыл глаза, как бы отстранившись от Кима; ему требовалось какое-то время, чтобы чужая мысль, возбудившая его сознание, нашла своё место в прежде установленных понятиях.

− Послушай, Ким, - нарушил, наконец, молчание Алексей Иванович. – Ты помнишь, как долго и тяжело умирал мой отец? Умирал в совершенно ясном сознании своей болезни и подступающего конца жизни. В канун смерти я сидел с ним. Подниматься он уже не мог. На белой постели лежали живые мощи.

Измученно глядели уставшие от страдальческих дум глаза. Голос слабый. Но разум до невероятности ясен и спокоен. Но об этом – особо. Я – о другом. Интоксикация ослабевшего его организма уже подходила к роковой черте. Рвало его всё чаще и мучительнее. Я должен был остаться при нём. Но дело, отложить которое я не мог, увело меня на день из города на сотню километров. Я рассчитывал, что успею вернуться. И вот что случилось в эту ночь в крестьянском доме, где пришлось задержаться до утра. Среди ночи, в полусне, я услышал отчаянный вскрик отца: «Алёша - а…» и нечто яркое, похожее на пульсирующее пламя, стремительно прошло через меня, – я даже почувствовал жаркий мягкий толчок, - и ушло во тьму. В оторопи я вскочил, взглянул на часы – было два часа десять минут.

Когда я вернулся в город, женщина, бывшая при отце, назвала именно это время: отец скончался в два часа десять минут ночи…

Алексей Иванович сидел с закрытыми глазами, Ким, сдавив ладонью рот, напряжённо вдумывался в услышанное.

− Я не мистик, - глухо проговорил Алексей Иванович. – Никому не сказал о том, что случилось в ту ночь. Не мог объяснить. Но это – было!..

− Вот, видишь, жизнь подтверждает материальную основу мысли, - в раздумчивости сказал Ким. – А то, что случилось с тобой, объяснимо. Когда смерть потянула к себе угасающую жизнь отца, он в отчаянье призвал тебя. И всплеск его мысли ты уловил. Духовная энергия вырвалась из умирающего тела, пронеслась над тобой или сквозь тебя. Куда пронеслась? Вот тут-то и есть разгадываемая ныне загадка жизни и вечности.

− Ты знаешь, что всегда меня озадачивало? – решился высказать своё отношение к вечности Алексей Иванович. – Дух человеческий, связующий века. Где-то там, во временах далёких, рождалась, скажем у Платона, Аристотеля, или у кого-то до них обитавших, мысль, обогащающая некий результат в познании жизни. Мысль эта, схваченная словом, переходила на глиняную дощечку, в папирус, потом в книгу. Безмолвно лежало слово храня мудрость, однажды познанную разумом. Над ним прокатывались войны, государства поглощали государства, гибли и нарождались людские жизни, сменялись поколения, а мудрость, когда-то постигнутая разумом и воплощённая в слове, всё лежала, как лежат письма, отправленные до востребования.

И вот, через много веков, кто-то в пытливости своего разума открывает книгу. Считывает слово. И в разуме его вдруг оживает энергия мысли, когдато рождённая чьим-то раздумьем. Потрясающе! Разум отдельного человека умирает вместе с человеком, а мысли, рождённые его разумом, не знают смерти. Может, в этом и есть бессмертие человечества?..

− И ты никогда не пытался разгадать тайну сию?.. – Ким ждал ответа, сосредоточенно сдвинув когда-то чёрные, теперь поседевшие брови к тонкому с горбинкой переносью.

Алексей Иванович уловил направленность его мыслей, полувопросительно-полуутвердительно, проговорил:

− Ноосфера?..

Ким удовлетворённо кивнул.

− Она. Сфера разума, всё более овладевающая земной нашей жизнью. Живой, пульсирующий слой, сотканный из мыслей, догадок, истин, из деятельности миллиардов человеческих умов! Из этого обиталища вечно живых духовных обретений человечества, накопленных за всю историю его разумного существования, мы извлекаем мысли, когда-то осенившие разум далёких и близких наших предков. Переосмысливаем их на уровне возросшего сознания, вбираем что-то в свою жизнь, идём дальше, познавая ещё не познанное. И всё это после нашей смерти отделяется от нас, уносится туда, в ноосферу, пополняя этот духовный надземный слой. Понимаешь какой тугой узелок завязывается в жизни человечества?..

Миллионы лет эволюционировала наша земная жизнь по законам биосферы. Человек – продукт, если хочешь, итог этой миллионолетней эволюции. И вот, взращённый биосферой, он сотворяет энергией своего разума иную, всеземную оболочку – ноосферу, духовную оболочку, наслаивающуюся на биосферу. И вот, на общечеловеческом уровне и на уровне каждого из людей затягивается не вдруг распутываемый узел противоречий: до совершенства отработанная биологическая основа жизни и – разумное начало, ведущее человечество от природных необходимостей к разумному цивилизованному сосуществованию. Вот проблема ближайшего тысячелетия!..

− Ким, - в возбуждении воскликнул Алексей Иванович. – Ты даже не представляешь, как близки мы в своих поисках! Но давай уточним. Каким образом возможно изменить жизнь человечества на разумную, то есть, добиться всеобщей справедливости?.. Изменяя среду обитания, устройство общества? Или изменяя самого человека?.. Ведь корни инстинктов, названные страстями, уходят в законы биосферы, отрабатывались они миллионы лет? Способен ли человек действительно и полностью очеловечиться?

Ким с обострённым любопытством наблюдал ответную горячность Алексея Ивановича, сказал, без желания его успокоить:

− А почему, собственно, ты противопоставляешь одно другому – «или – или»? А если: «и – и»? Извне и изнутри?.. Ноосфера медленно, но создаёт собой среду будущего – духовное обиталище человечества. Доминанта развития жизни – подъём сознания. Она проявляет себя в каждом отдельном человеке, и через каждого во всём человечестве. Процесс не параллельный, процесс сходящийся в какой-то точке будущего. Мне кажется, именно это надо иметь в виду.

− Понимаешь, Ким, я рассматриваю современного человека, как Кентавра: получеловек-полуконь, со всеми заложенными в конской его половине природными страстями. То, что жизнь – непрерывный подъём сознания – это закон уже признанный. Но человек ещё не достиг того уровня сознания, которое дало бы ему возможность вытащить себя полностью из конской шкуры. Вот и ворочаемся мы между порывом к человечности и отяжелённостью миллионолетним природным, биосферным наследием. Как быть? Ждать той счастливой точки исторического развития, когда в гармонии сольются всеземная ноосфера и разум каждого из людей? Но это всё равно, что у порога смерти ждать своего же нового рождения!..

У эстета и проницательного художника Боттичелли есть прелюбопытная картина, на мой взгляд заслуживающая глубокого раздумья, – «Кентавр и Паллада». Кентавр, отяжелённый могучим конским телом, рядом – Афина-Паллада, олицетворяющая мудрость. Протянула свою одухотворяющую руку, запустила пальцы ему в волосы, вроде бы ласково понуждая его вытянуть всего себя из конской шкуры. Но в лице Кентавра недовольство, вроде бы даже упрямство, он явно не готов к очеловечивающему усилию. Можно думать, что при данном ему разуме Кентавр не хочет расставаться со страстями дикого своего тела. Похоже, Боттичелли сознавал, что у людей пятнадцатого века зов мудрости к очеловечиванию слишком слаб перед мощью телесных страстей?

Мы подошли к веку двадцать первому. На зов мудрой Афины-Паллады по-прежнему бессилен – современные Кентавры предпочитают очеловечивающему разуму дикость телесных страстей!..

− По-моему, Алексей, ты слишком уходишь в мир художественных обобщений. Мне предпочтительней твёрдая почва науки. Мы исследуем свойства человеческого мозга. И всё больше убеждаемся, какую колоссальную энергетическую мощь природа заложила в мозг человека. По всей видимости, предвосхищая будущие изменения земного мира. Может быть, не только земного. Нынешние поколения используют мозг едва ли больше, чем на четыре-пять процентов его возможностей.

Так что разум наш пока ещё в младенческом состоянии, если рассматривать во вселенском масштабе. И всё-таки в жизни земной уже сотворена цивилизация, пусть, как ты считаешь, лишь получеловеческая.

Возможности мозга необратимо будут возрастать, вместе с ним и разумная деятельность человечества. Так что наши ожидания созвучны законам развития. И, повторюсь, общий подъём осуществляется через подъём индивидуального сознания. Опять-таки, всё замыкается на самом человеке. Чем глубже осознаёт человек своё великое предназначение, определённое ему вместе с разумом, тем неотвратимее утвердятся на Земле законы человечности. Я долго сомневался в одном из постулатов материалистической философии: сознание не только отражает действительность, но и творит её. Теперь вижу: нужды нет доказывать очевидность как будто странного для материалистов утверждения. Если хочешь построить дом, прежде необходимо детально продумать его в своём воображении. В противном случае руки строителя увязнут в хаосе проб и ошибок.

Ты должен быть счастлив уже тем, что дано тебе знать себя подобным творцом-строителем. Энергетической силой своего разума, одухотворённого ещё и талантом, ты можешь уже сейчас творить будущее – ту самую разумную очеловеченную действительность, за которой будущее. Перейдут твои мысли, твои художественные образы в сознание других людей, значит, ты, хотя бы на шаг, но уже продвинул жизнь по главной оси её развития. Ты в лучшем положении, чем мы: мы только изучаем возможности мозга, ты эти возможности воплощаешь…

Алексей Иванович, несколько смущённый глобальности суждений Кима, хотел было по аналитической своей дотошности усомниться в некоторых общих его высказываниях, но раздумал: Ким сделал благое дело уже тем, что подтолкнул его мысли за порог привычного обитания. Потому, остывая от всегдашнего при напряжённом разговоре возбуждения, он некоторое время молчал. Мысли как-то сами собой с высот всеземных соскользнули в невесёлые заботы дней нынешних. Понимая, что ум Кима настроен на иной ход суждений, он всё-таки сказал:

− Всё это поразительные и, наверное, обоснованные мысли. Но понимаешь, Ким, есть ещё людские будни с их реальностью. Если теперешнее наше общество с навязываемой нам демократизацией цинично извращает уже достигнутую человечность, то как может в таких условиях действовать закон развития жизни, ориентированный на подъём сознания? Зло политики оказывается сильнее заложенного в саму жизнь добра?..

Ким не скрыл досады, нервические губы его покривились, как будто на язык попало нечто противное вкусу, сказал, хмурясь:

− Я, Алексей, не политик. О политике тебе лучше с отцом говорить. Но если уж спросил, скажу. Человечество оказалось в парадоксальной точке развития: достигнутое ныне сознание обернулось против самого сознания. Образовавшийся в человеческом обществе властвующий элитный конгломерат старается сохранить прихваченные прижизненные привилегии. Этому своекорыстному элитному слою нужны примитивно мыслящие, послушные их воле людские сообщества. Используя капитал, власть, ум теоретиков и прочих прислужников, они пытаются если не остановить, то задержать развитие сознания остальной части человечества. Да, такой вот парадокс, Алексей: пленённое корыстолюбцами человеческое сознание восстало на своего родителя, на Разум. Вопрос: надолго ли подобная противоестественность?

Представь глухую плотину, перекрывшую многоводную реку, постоянно подпитываемую подземными истоками. Вода изо дня в день поднимает свой уровень, миллиарды кубокилометров водной материи наращивают напор неостановимой мощи. В какой-то момент плотина будет снесена, или воды хлынут через плотину. Возможен предупредительный вариант: сброс воды в заранее заготовленные русла, что и пытаются делать время от времени политики, услуживающие властвующей элите. Но такое возможно лишь на время и при постоянном балансе прибываемых и сбрасываемых вод. В подъёме сознания баланса нет, подъём сознания непрерывен. И нет плотины, которая могла бы устоять перед основным законом развития жизни. Реки через любые препятствия достигают моря. Человеческое сознание аналогично полнит ноосферу. Возможно ли остановить постоянно возрастающую силу Разума? И возможно ли просветлённые умы засорить мутью слов, рождаемых корыстью?!. Так вот, Алексей, соглашайся не соглашайся, дело твоё. Но мудрый совет природного русского философа должен быть при тебе. Помнишь: «Проходите мимо временного!» Вот и следуй мудрости Михаила Михайловича, насколько знаю, весьма уважаемого тобой…

Ким не отпустил Полянина, оставил ночевать у себя. Угостил самолично поджаренной картошкой, крепким обжигающим чаем, который любил и пил медленно, маленькими глотками, как и Арсений Георгиевич.

Отвергая протесты гостя, застелил ему узенькую тахту, на которой спал сам. Рядом раскинул раскладушку. Когда вытянулся на ней, ступни длинных его ног выставились из-под лёгкого одеяла на край кровати. Алексей Иванович ещё раз попробовал убедить Кима поменяться местами, но Ким не удостоил ответом интеллигентскую щепетильность гостя, стал расспрашивать о семейной его жизни. Вникал с врачебной дотошностью в подробности тонких душевных и не менее тонких интимных отношений, недоверчиво хмыкал, когда Алексей Иванович, хотя и стеснительно, но утверждал, что нынешняя супружеская жизнь его сложилась счастливо.

Когда Алексей Иванович замолк, удовлетворив его любопытство, Ким проговорил, как бы отделяя себя от всяких семейных соблазнов: «А счастья нет. Но есть покой и воля…» Нет, нет, Алексей, верю в твоё семейное благополучие. Я – о другом. Затаскали это святое словечко. Как расхожую деньгу повытерли. Болтают о счастье, не вникая в суть. Связали счастье только с женско-мужскими отношениями, причём на уровне анатомии и физиологии. Это же уровень биосферы, присущий и животному миру! Человеческое счастье не может быть примитивным, оно по меньшей мере на порядок выше. Можешь представить, что истинное счастье я испытываю, когда после мучительных поисков, опытов, раздумий, вдруг озарит моё сознание истина, никем ещё не познанная? Подобная радость для меня несравнимо большее блаженство, чем близость самой красивой женщины. Можешь понять такое?

− Почему же нет? Мне это знакомо. Но я, наверное, жадный до жизни человек. Держусь за разум, а стараюсь соединить в гармонии и чувственные и духовные радости, и радости познающей мысли. Не думаю, что это умаляет суть человеческого счастья.

− А в тебе есть что-то от помянутого тобой Кентавра, - в задумчивости проговорил Ким. – Ну, ладно. Давай спать.

Он выключил свет. Но Алексей Иванович, будто взбодрённый темнотой, не удержался, спросил:

− Ким, а почему ты один, без семьи?.. Ты что – холостяк по убеждению?..

Ким долго не отвечал. Скрипнула раскладушка своими сочленениями, услышался шорох откинутого одеяла, - похоже Ким подсунул под голову руки.

− Дело в том, Алексей, - сказал он всё с той же привычной раздумчивостью, - что пришлось мне убедиться в невозможности упорядочить женскую натуру. С послевоенной своей супругой я расстался. С тех пор, ни-ни, - запретил себе думать о семейном благоденствии. Только вольный и временный союз. Есть понимающая меня женщина. Этого достаточно, чтобы избавиться от сексуальных беспокойств. Для меня свобода мыслить, искать, поступать – выше, пусть даже добровольной, кабалы страстей. Знаю, какой-то стороной своей жизни, я не исполняю один из главных законов природы, - не оставляю Земле своего потомства. Но сознание, дарованное мне той же природой, даёт возможность оправдать моё холостяцкое положение. Мыслительную энергию и массу времени, что затрачена была бы на взращивания потомства, я отдаю поиску истин, как мне верится, необходимых человечеству. И если ноосфера пополнится, хотя бы одной истиной, постигнутой моими стараниями, бездетная моя жизнь будет оправдана. Может быть, даже больше, чем практикой хирурга. Ладно, спи, жадный до жизни человек! За один вечер в жизнь не вникнешь. Думаю, не раз ещё покопаемся с тобой в заманчивых тайнах бытия!..