Идеалист

1

− Так кто же был там, среди заснеженного леса? Действительно ли Кентавр, или простой лесной бык с покорной самочкой-лосихой?..

Алексей Иванович Полянин и теперь, в обратной уже дороге, снова и снова мысленно возвращался к очаровавшему его видению.

Из морозной дымки, затуманившей притихший в снегах лес, из белой мглы, будто выплыли два крупных зверя. И встали. Замерли под снежной нависью деревьев.

Он сидел на открытом бугре, на заботливо подставленной ему скамеечке с ружьём на коленях. Он мог сделать два верных выстрела, и руки его уже привычно сжали, даже приподняли ружьё. И тут прорвавшееся сквозь навесь туч холодное, слепящее январское солнце явило чудо: он увидел над могучим сильным телом зверя – самца человеческий торс с поджатыми короткими руками, с крупной головой, окурчавленной снизу бородой, с длинными, спадающими на плечи волосами. Видение было настолько зримым, что он похолодел от восторга и страха – звери сейчас сдвинутся к линии стрелков, и кто из них вглядится что явилось – ожидаемый лось, или полузверь-получеловек!

Кентавр и покорно жавшаяся к нему , тёмная спиной и боками, молодая самочка, стояли, замерев в чувствуемой ими близкой опасности: впереди ждали их стрелки, сзади, тихо перекрикиваясь, надвигались загонщики.

Узкий коридорчик наискосок от линии стрелков к дорожной насыпи, куда могли ещё уйти звери, был. Надо было завернуть их в спасительный коридорчик!

И Алексей Иванович поднял ружьё. Выстрелил правее головы Кентавра, в затяжелевшую под снегом молодую ель. Пуля щёлкнула в промёрзший, твёрдый, как металл ствол, с мохнатых лап с шелестом посыпался снег, искрящееся снеговое облако зависло, преграждая путь к смерти. От звука выстрела дрожь прошла по телу Кентавра. Резко он повернул свою высокую голову, и Алексей Иванович поймал пристальный его взгляд. Кентавр как будто благодарил его. В то же мгновение полузверь и неотлучная его подруга исчезли, будто занырнули в белые волны снегов.

Ещё раз увидел он их в конце спасительного коридорчика. Кто-то из стрелков послал вдогонку им пулю. По счастью, не задевшую их. Упругими стремительными прыжками вымахнули они на высокую дорожную насыпь, красивой иноходью ушли в другой, соседний лес.

Алексей Иванович и сейчас, в сумеречности машины, пробирающейся по плохо наезженной дороге, ощущал осуждающее молчание сидящих позади охотников: ему, без промаха бившему уток влёт, непростительно было промахнуться по зверю. Знали бы они, кого он пожалел!..

Алексей Иванович покосился на слабо освещённое приборными лампочками хмурое лицо водителя, сосредоточенно вглядывающегося в дорогу. Симпатичный человек, с неудержимым охотничьим азартом, он так прославлял ум своей сообразительной собаки: «Всё понимает! Только не говорит…». Но в Кентавра выстрелить он способен. Таков уж человек нынешнего века: собаку очеловечивает, а самого его ведут по жизни страсти зверя!

Скажи он сейчас угрюмо сидящим в машине охотникам о своих мыслях – не поймут. Каждый из них предпочёл бы запас мяса замудрённостям ума. И промах ему не простят. В их охотничьем сознании он останется мазилой. «Что ж, поиск истины требует жертв и терпения», - заключил свои рассуждения Алексей Иванович, отстраняясь от свойственного ему желания объясниться.

«Уазик» катил, как бы нехотя, лучи фар то взмётывались вверх, то упирались близко в изъезженную, льдисто отсвечивающую дорогу, боковым свечением как бы сближая засугробленные обочины. Казалось, вот-вот снеговые гребни сомкнутся, и машина упрётся в сугроб. Дорога, однако, раздвинулась. Теперь шла она по территории обширнейшего Государственного заказника, к обустроенной для высокого начальства охотбазе. Дорогу здесь усердно расчищали в любую непогоду.

«Уазик» покатил веселее.

На крутом повороте свет фар высветил скопление машин и людей. Алексей Иванович успел разглядеть гусеничный трактор, тяжело выволакивающий из лесного заснежья длинные, сплочённые из брёвен сани. Свет фар сфокусировался на санях, и у всех, кто сидел в машине, разом вырвался вскрик завистливого изумления: на санях грудились две лосиные туши, с торчащим частоколом уже застывших ног.

Изумиться было чему: во-первых, ехали они через Государственный заказник, где охоты никому не дозволены, во-вторых, истекал третий день, как закончился срок отстрела по лицензиям. Правда, лесник, у которого после неудачной своей охоты они задержались ради зимней рыбалки, намекал, что возьмёт на себя грех, ещё на сутки продлит лицензию, сорганизует облаву – завершёнку на общее счастье, но Алексей Иванович был твёрд. Не поколебали его и уговоры друзей по охоте. И вот, будто на блюдечке, преподносится им урок из иной жизни!

Из тьмы в свет фар словно вломилась фигура милицейского чина с грозно поднятым катафотом в руке.

− Свет выключить! – донёсся грозный окрик.

«Несправедливость не любит света», - услышал Алексей Иванович ироничный голос с заднего сидения, и напрягся до сразу занемевших кончиков пальцев, предчувствуя неминуемую схватку с очевидным не только для него браконьерством.

Пока милицейский чин разбирался с документами водителя, Алексей Иванович, отяжелённый зимней одеждой, с трудом развернулся на сиденье, неловко вылез из машины, пошёл осторожно, переваливаясь и опираясь на палочку, к милиционеру.

Он готовился спросить служителя порядка о ночном беззаконии, но подойдя почти вплотную, услышал встречь ему направленный, сдержанный голос: «Алексей Иванович, прошу вас, ни во что не вмешивайтесь. Проезжайте, проезжайте, как можно скорее…»

Он узнал капитана милиции, прекрасного человека, которого долго изучал в работе, потом убеждённо восславил в журнальном очерке. Не только восславил: вникнув в барачную неустроенность, в которой жила его семья, он в настойчивых двухлетних хлопотах добился удобной для них квартиры. Он мог рассчитывать хотя бы на объяснение происходящего. Но капитан, при всей расположенности к нему, остался в непроницаемой сдержанности.

− Алексей Иванович! Прошу Вас, ни о чём не спрашивайте. Проезжайте скорее, - вполголоса, настойчиво повторял он, в явном ожидании окрика. Окрик последовал.

− Что там, капитан?!. – донёсся властный голос из темноты.

− Поезжайте, быстро! – шепнул капитан, и громко ответил:

− Всё в порядке, товарищ генерал. Машина следует своим маршрутом до города!..

Плотную верениц «Волг» и вездеходов объехать было легче, чем двух людей, стоящих посреди дороги. Один из них в небрежно сдвинутой к затылку генеральской папахе, видя медленно приближающуюся машину, даже не пошевелился, стоял, как на постаменте, широко расставив ноги в меховых унтах. Другой, в белом, хорошо подогнанном полушубке, пофронтовому подпоясанным широким офицерским ремнём, в светлой барашковой кубанке и белых бурках, с висящим на плече карабином, на котором опытный глаз Алексея Ивановича различил оптический прицел, спокойно в это время закуривал.

Как и генерал, он не обращал внимания на униженно, с тусклым светом подфарников подползающую почти вплотную к ним машину. Пламя зажигалки высветило лицо человека в кавалерийской кубанке, и Алексей Иванович весь напрягся в мучительном усилии вспомнить явно знакомого ему человека с неприятно жёстким лицом и щёточкой усов, ниже короткого широкого носа. Схватил он всё это мгновенным взглядом, пламя зажигалки тут же погасло, лишь в нижней части смутно различимого лица красной точкой тлела сигарета. Но зрительная память Алексея Ивановича запечатлевала мгновения также чётко, как фотоаппарат запечатлевает изображение на плёнке. Он уже не сомневался, что человек в белом полушубке ему знаком. Только вот, где, когда, сводила их жизнь?!.

Водитель не посмел даже робко посигналить. Объезжая властнонеподвижного генерала, он вынуждено заехал левыми колёсами в сугроб обочины. Колёса забуксовали. Ни генерал, ни человек в белом полушубке, никто из людей, стоящих у машин сопровождения не двинулся с места в желании помочь.

Машина долго раскачивалась, проминая себе колею, наконец, с включенными обеими мостами выползла на расчищенное пространство дороги. Алексей Иванович видел, как водитель отёр ладонью взмокший от напряжения лоб.

До города ехали в молчании. Только однажды сидящий на заднем сидении молодой, несколько циничный напарник Алексея Ивановича по охоте, нарушил общее молчание. С язвительностью человека оскорблённого, но не имеющего возможности ответить на оскорбление, он сказал в тягостную пустоту машины:

− Вот так! А вы, Алексей Иванович, говорите!..

Алексей Иванович не ответил, но справедливый упрёк к тому, что чувствовал он сам, ещё одну каплю горечи.

2

Странным человеком был Алексей Иванович Полянин: возможности спокойной, обеспеченной, счастливой по обывательским представлениям жизни, сами давались ему в руки. Он же как будто не замечал открывающихся возможностей, - иные высоты занимали его ум.

В душе его как будто вживлено было некое чуткое, как спираль барометра, устройство, улавливающее даже малые отклонения от того понимания справедливости, что зародилось ещё в отрочестве и окончательно утвердилось тяжким опытом прожитых лет. Он как будто чувствовал себя ответственным за справедливость, долженствующую определять жизнь, и постоянно, с излишней горячностью вмешивался, обычно во вред себе, если справедливость кем-то, где-то вдруг нарушалась.

Видение ночного, откровенно циничного, хорошо организованного разбоя в Государственном заповеднике, было для него как зубная боль. Он пробовал успокоить себя спасительным для многих размышлением о том, что в масштабах страны, с её Гималаями скопившихся проблем, случай этот, в общем-то, мелочь, пустяк. Не заслуживающий серьёзного к нему отношения, но успокоится не мог. Давно утвердился он в мысли, что мелочей в жизни не бывает: в любой мелочи, будь то поступок или слово, являет себя суть человека или той среды, в которой человек обитает. То, что произошло на дороге, чему стали они нежелательными свидетелями, не могло быть простой случайностью. Была здесь пусть малая, но частица общей несправедливости, которая с нарастающей силой заполняла жизнь разного рода несуразностями, найти объяснение которым он не всегда мог.

… Главный охотинспектор принял Алексея Ивановича Полянина в длинном, узком, как барсучья нора, но персональном кабинете, сидя спиной к единственно светлому квадрату окна. Некоторая изначальная настороженность сменилась в главохотинспекторе откровенным любопытством, когда прояснилась причина появления человека, отважившегося печатно критиковать надзор за состоянием дел в охотничьих угодьях.

Алексей Иванович знал, что принимающее его должностное лицо находится под непосредственным покровительством высокого областного начальства, время от времени разряжавшего свою страсть в шумных персональных охотах, организуемых лично им, главохотинспектором, с плотоядной фамилией Мясоедов.

Алексей Иванович прекрасно понимал. Что главохотинспектор сознаёт свою неуязвимость. Отсвет сознаваемого высокого покровительства просматривался в медлительных жестах его рук, длинных, худых, как у всех высоких людей, в ироничности взгляда запавших под брови глаз, которые, как поплавочки из воды, время от времени, всплывали из-под полуопущенных век, останавливались с откровенной насмешливостью на его, он чувствовал, излишне возбуждённом лице.

Почти физически он ощущал полосу отчуждения между собой и этим человеком, разграничивающую тех, кому посчастливилось оказаться за этой охранной полосой, и тех, других, подобных Алексею Ивановичу Полянину, чьи даже справедливые усилия не связывались с покровительством людей высокой власти. Оттуда, из-за разделительной полосы, и глядело на него, будто издалека, остренькое усмешливое лицо должностного человека, усвоившего в многолетней службе науку старательной исполнительности с точным знанием кому и что можно, и кому что нельзя.

− И что же вы намерены предпринять, исходя из вышеизложенного вами? – вопросил с нарочито медлительной расстановкой слов сухой должностной голос, и Алексей Иванович отчётливо понял, что приход его в это государственное учреждение не только бесполезен, но и наивен, несколько даже забавен для нынешнего властителя мрачноватого кабинета.

Ответить как-то надо было, и Алексей Иванович сказал:

− Пока я хотел бы выяснить, кто и кому дозволил явно браконьерскую охоту?

Маленькое личико должностного человека, казалось, приблизилось из своего далека, и Алексей Иванович услышал шелест перебираемых бумаг, вздох человека утомлённого бесполезной беседой.

− Если я скажу, что на той дороге, в то время, в том месте, о котором вы говорите, среди людей, производивших охоту, был лично я? Этого достаточно для вас?! – Спокойный голос, спокойный взгляд, полнейшая невозмутимость! «Нет, этот инспектор никогда не разглядит Кентавра в лесном быке. Природа для него – лишь товар,» - подумал Алексей Иванович не без горечи.

− Смелый вы человек! – произнёс он, стараясь хотя бы иронией разрушить невозмутимость сидящего за столом должностного лица. – Насколько я понимаю, дальнейший разговор бесполезен?

− Понимаете вы правильно. Все прочие разъяснения, если у вас есть такие возможности, можете получить в известном вам Красном доме.

− Благодарю вас! – Алексей Иванович привычным рывком поднялся, но левая его рука ошиблась в движении, не до конца защёлкнула замок бедренного протеза. Падая, он всей тяжестью тела навалился на край стола. Стол, несмотря на внушительность своих размеров, оказался шатким.

Посыпались на пол карандаши, ручки, фотоальбомы, ножички и пальмочки из чёрного дерева, фигурки собак, птиц из металла и фарфора, бог знает что ещё – подобострастные подарки тех, кто в суетном служении охотничьим страстям старался выговорить себе нечто лучшее, чем имели другие. Упал и стакан недопитого чая, жёлтое пятно растеклось по раскинутым по столу бумагам…

Маленькое лицо властителя кабинета побелело, он гневно вытянулся на стуле, но окрик не сорвался с искажённых его губ. Главохотинспектор был умным человеком, неумные долго не удерживаются в услужении. Ему хватило сообразительности понять, что с человеком случилось несчастье. В неподвижности он ждал, когда Алексей Иванович обретёт нормальное положение и когда Полянин, наконец, поднялся, сказал, назидательно:

− Вам давно следовало бы понять: не в первый раз вас подводит шаткость вашей опоры…

В Красном доме, среди работников Обкома партии были люди, всегда встречавшие писателя Полянина не только с показным уважением. Алексей Иванович узнал, что в область с охотничьим вояжем пожаловал заместитель министра внутренних дел, и с ним вместе некто Геннадий Александрович Авров, лицо стоящее даже выше Министра.

Министр министром, а вот фамилия «Авров» резанула слух, и тотчас отозвался, заныл в сознании отзвук незабытой войны. «Не может быть! – думал Алексей Иванович. – Столько лет прошло! В движении времени в небытие уходили и великие личности, не такие невзрачные людишки. Неужто снова, и в новом качестве, вплывает в мою жизнь тот самый Авров, недобрый мой попутчик по тем горестным годам ?!. Может ли такое быть?..»

А тревожный, на одной ноте, звук всё звенел. И вспоминая того, кто стоял рядом с генералом, в белом армейском полушубке, в форсистой кавалерийской кубанке, с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, он по какому-то бытующему и в человеке инстинкту узнавания, всё определённее утверждался в мысли, что охотником на той ночной дороге был именно он – бывший старшина его взвода Авров.

− Не может быть! – повторял про себя Алексей Иванович, не в силах поверить, что бывший его старшина возвысился до участия в великосветской охоте.

В лице Алексея Ивановича видимо отобразилось нечто, что заставило насторожиться расположенного к нему человека, в кабинете которого он был, и который знал всё, и в области и выше.

Добрый человек, понимая и оберегая его, сказал мягким, в то же время и встревоженным голосом:

− Только не советую вам, Алексей Иванович, каким-либо образом ввязываться в рассказанную вами историю. Дело даже не в том, что человек этот в высокой должности. Вам решусь сказать больше: он связан с Самим!..

− С Самым-Самым? – догадливо спросил Алексей Иванович.

Человек глазами показал: с ним.

Алексей Иванович понял: госохотинспектор – лишь самая низшая ступенька. Устремлённая вверх лестница несправедливости была очень и очень высока!..