In vinas veritas

28

Поднимаясь на судно, я крикнул «привет» баклану и помахал ему рукой. Он сдержанно каркнул мне в ответ. Сегодня гонять его мне не хотелось — пусть себе гадит и растворяет наш пароход. Вопреки знакомому дождю, настроение нисколько не ухудшалось. Разве что домой хотелось очень, но к этому ощущению я привык за годы морских скитаний. Ностальгия также привычна, как и плохое питание на контракте. С этим бороться невозможно, приходится смириться и жить. Главное — твердо знать, что течение времени не остановить, как бы тоскливо и худо не приходилось. Все пройдет — и дембель, неизбежный, как приход весны, постучится в дверь твоей каюты официальной бумажкой под названием «детали полета», которую можно канселировать на неделю — другую, но отменить полностью нельзя.

Так нам благодушно казалось, когда мы потягивали холодное пиво в капитанской каюте. И мы были правы. По сообщениям лысого агента к середине недели должны начаться телодвижения по поводу откачки с затопленного машинного отделения излишков воды, затем придут страховщики, потом потянутся покупатели. Словом, придется поработать. А пока можно было расслабиться.

— Предлагаю завтра достойно отметить день рождения Вовы Ленина, чтоб потом торжественно завязать с алкоголем на время горячих трудовых будней, — сказал я.

— Ты что — коммунист? — поинтересовался Саша.

— Да, вроде бы — нет. А что? — не понял я.

— Тогда при чем здесь сто тридцать вторая годовщина со дня появления на свет божий вождя всего прогрессивного человечества?

— Просто дата подошла, — пожал плечами я, — сегодня пить не хочется, а завтра можно попробовать по чуть-чуть.

— Ага, — саркастически кивнул головой старпом, — сейчас набегут твои знакомые боевые пловцы, священники, Стюарт сотоварищи, еще какие-нибудь люди, жаждущие полакать дармовое бухалово.

— Тогда предлагаю на сегодня закончить рабочий день торжественным покиданием парохода, набрать легкой пивной закуси и отправиться на побережье слушать, как волны накатываются на песок.

— Идея хорошая, но после десяти минут приобщения к морской романтике будем мокрыми, как суслики — дождь-то никто не выключал! — одобрил мою идею Саша.

Я только поднял брови домиком, не в силах возразить, но старпом махнул рукой:

— Пошли, в самом деле. Не сидеть же здесь сиднями все время! Зайдем в магазин, возьмем доброй еды. Найдем у моря беседку с крышей. Они просто обязаны здесь быть. Это же не Китай!

Я подозревал, что на самом деле Сашу привлекал поход в магазин, где можно слегка позвенеть нашим кошельком.

В итоге, спустя два часа, когда в животе у меня уже свирепствовала революционная деятельность, а плечо ощутимо начала оттягивать сумка с «Варштайнером», мы дошли-таки до крытой беседки над камнями побережья. И неважно, что за местом, где мы расположились, сразу начиналась оживленная проезжая часть, отделенная от нас хиленьким тротуаром. Чуть поодаль начинались пляжи, пустынные по каким-то причинам. Лишь два сильных духом туриста резвились в воде, температура которой едва ли превышала десять градусов. Конечно, будь на мне такой же гидрокостюм, я бы тоже отважно боролся с волнами.

Саша достал из пакетов копченые куриные грудинки, банку соленых орешков, пакеты ультрахимических чипсов, шоколадку и галеты. Запах еды смутил меня окончательно — я едва не рычал, вгрызаясь в сочную куру. Вокруг моросил дождь, под стенками беседки валялись обязательные шприцы, машины, шурша колесами по асфальту, пролетали мимо, море шумело, чайки дико орали, как филиппинские моряки под караоке. Но возникало некое подобие комфорта. Это, наверно, оттого, что чувство голода внезапно отступило. Мы чокнулись бутылочками с пивом, ухмыльнулись английским моржам, глотнули «за наше светлое будущее» и потянулись за закуской. Саша — за любимой едой зубастого футболиста Рональдиньо, я — за горьким шоколадом. Хорошо, черт побери.

— Ты, Саша, неправильный штурман, — внезапно говорю я ему.

Тот похихикал в пивное горлышко и запросил объяснений.

— Да потому, что в наше лихое время все больше штурманов считают нас, механиков, слугами. А ты, вроде, являясь форменным начальником, не проявил себя пока в должной мере заносчивости и пренебрежения в отношении к своему беззащитному коллеге.

— Это вызов? — спросил старпом, запихивая в пасть очередную порцию хрустящей химии. Мимо прошли три ярко одетых старушки, говорящих на французском языке. Нам они помахали руками, улыбаясь и картаво приветствуя.

Мы дружелюбно помахали в свою очередь и ответили. «Мена мунал», — сказал я, «Шли бы Вы отсюда, девчонки» — сказал Саша.

— Это комплимент, — ответил я на предыдущий вопрос.

— И я тебе отвечу, старина, — Саша успокоительно рыгнул, вызвав волну гнева у чаек, кружащих поодаль в надежде перехватить кусок доброй еды. — Мир изменился. Новые технологии, защита природы, прогресс, Вашу мать! Но люди-то не меняются. Как было двести — триста лет назад подавляющее большинство начальствующего населения негодяями — так и сейчас. Куда ни посмотри, урода легче увидеть, нежели нормального человечного человека. Я — нормальный штурман, но таких, как я, удручающее меньшинство. Море — не моя стихия. Будет возможность свалить на берег — без раздумий уйду. Но пока заработок прочно держит меня на волнах. Ты, что ли, губишь свое здоровье в консервной банке из-за романтики?

Я запустил в ближайшую чайку самой увесистой куриной костью, но та легко поймала мой подарок на лету и сразу же получила по голове от своих товарок. Кость перебрасывалась из клюва в клюв, но вниз, на камни, упорно не падала. Со стороны это казалось прелюбопытной птичьей игрой.

— А вывески Вас в машинном отделении не учили читать? — строго обратился ко мне старпом и бутылкой указал на информационную табличку.

Администрация предупреждала туристов воздерживаться кормить чаек (особенно с рук) по причине того, что птицы могут нанести травму (несовместимую с жизнью).

— Да я вообще в море человек временный. Вот уже больше десяти лет как, — проговорил я.

— Вот то-то и оно! — воздел палец в крышу, как перст в небо, чиф. — Посмотри, кто у нас работает? Хамы, идиоты и ворье. Впрочем, как везде. Насмотрелся я за свою многолетнюю морскую практику на капитанов! Скоро сам буду капитанить. Кем стану? Может быть, таким же мутантом, как этот Горошков?

— Вряд ли. Сволочью, конечно, стать придется, но зато — порядочной, — возразил ему я.

— Стать порядочной сволочью — это тоже перспектива, — вздохнул Саша. — Встречаются и среди стармехов настоящие красавцы. Такие, что механический народ с воем разбегается каждые два месяца.

— Точно, за всю работу я встретил два раза таких приматов. Даже фамилии запомнил: Молодцеватый — из Петрозаводска и Хлопунов — из Мариуполя. Просто, как близнецы были. Лишенные совести напрочь. Впрочем, и механических навыков.

— Вот потому и стали такими мерзавцами, что в работе понятия не имели. Точно?

Я кивнул головой. Вспомнив тех двух деятелей, я поневоле внутренне напрягся. Уж очень здорово они донимали меня, не понятно, правда, с какой великой целью. Молодцеватого я терпел всего ничего — дней двадцать. Потом, получив через старпома уведомление о своем позорном списании с борта, сделал за короткое время все, чтоб мой уход с судна сопровождался аплодисментами общественности, и спускался бы я по трапу с высоко поднятой головой. А именно: собрал профсоюзное собрание среди очумевших членов команды, которое подтвердило мое трезвое состояние (причина моей отставки была достаточно банальной — пьянство на рабочем месте) и, пользуясь удобным случаем, сгонял в город (мы стояли в порту), где медицински зафиксировал свое алиби. Стармех утром следующего дня опрометчиво назвал меня «трусом», раз я так засуетился. Тем самым развязал мне руки. Молодцеватый осознал свою ошибку уже на юте, куда весело добежал, направляемый моим указателем в форме кулака. Вечером я уезжал домой, экипаж на помощь к лидеру машинной команды не спешил, поэтому я провел образцово воспитательный процесс. Зрители отсутствовали, и это очень вдохновляло. На суровые в своей справедливости речи дед отвечал точными ударами живота, извините, попы, по моим обутым в тяжелые сэйфити-шузы ногам. Мне было нисколько не больно. Расстались мы на оптимистической ноте: Молодцеватый просил не преследовать его в Петрозаводске, я строил козьи морды, изображающие, что я теперь готов на все. И ведь встретились мы спустя полгода совсем случайно. Друг друга, как положено, не узнали. Мне пришлось уволиться с пароходства, Молодцеватый, естественно, узнав об этом, посчитал это своей заслугой. Поэтому при встрече изрядно струсил, ожидая мести от бешеного карела. Но разве мне это было нужно?

Через пять лет под голландским флагом попал я под мудрое руководство «махновца» (так назывались выкормыши мариупольского пароходства). И сразу узнал в этом коренастом шепелявом зануде своего былого петрозаводского наставника. Дело было зимнее, домой хотелось, конечно, но смысла бежать с судна не было: снова искать работу, чтоб уйти в море на лето? Я, уже опытный и уверенный в себе, вытерпел сначала полтора месяца, до ухода Хлопунова в отпуск, потом еще две недели, когда он вернулся обратно. Надо отметить, что этот забавный тип очень боялся потерять свою работу, поэтому круглый год старался сидеть на пароходе, изредка выезжая домой на месяц. Такой график устраивал компанию, семью его, наверно, тоже. А он, отдавая себя всего без остатка работе, бесновался, как только мог. Люди в машинном отделении стонали и бежали, несмотря на относительно высокую зарплату. За первый месяц у нас отправились долой два человека из четырех. То есть убежали, по требованию старшего механика все, кроме меня. Стон, что в следующем порту он избавится и от моей персоны, продолжался до самого его отпуска. Я уже юридически окреп, поэтому со смехом (мне было искренне смешно, когда Хлопунов начинал пугать меня всеми благоприобретенными азовскими страхами), заваливал его трудновыговариваемыми механическими тонкостями на английском языке. Страдающий дефектами речи, дед выл в ярости, но избавиться от меня не мог — я без ложной скромности был сведущей в рабочих моментах. Но, после внезапного возвращения его из отпуска, я понял, что теперь смехом дело не обойдется: я устал, к тому же заканчивался апрель, и можно было спокойно ехать домой.

Первая неделя прошла спокойно, Хлопунов только косил на меня глазом. Потом у нас в открытом море умерла турбина, при аварийном ремонте которой дед решил воспользоваться кувалдой. Я нечаянно, чисто из рациональных целей, покритиковал это решение, опираясь на мудрые «Правила технической эксплуатации». Наш спор протекал на такой высокой ноте, что ввиду тишины и морского безмолвия (главный двигатель по причине ремонта стоял) стал доступным для уха капитана. Тот спустился в самый напряженный момент, когда Хлопунов, брызгая слюной, перечислял все мои качества и достоинства, потрясая молотом. Капитан, как лев бросился обниматься со стармехом, уводя его вместе с кувалдой куда-то прочь с арены трудовой битвы. Тем самым мы с мотористом получили долгожданную возможность завершить ремонт самым оптимистичным образом: после нескольких часов упорного взаимодействия были вознаграждены восстановлением рабочих возможностей нашего единственного главного двигателя и уплыли к моему дембелю.

Но за несколько дней до моего отъезда Хлопунов, подкараулив меня у главного распределительного щита, подло поднял руку, чтоб провести чудовищный удар со всех своих ста двадцати килограммов, нимало не заботясь, что мне это может очень не понравиться. Но нервы мои, расшатанные к окончанию контракта, не выдержали резкого движения сбоку, что являло собой ненормальную ситуацию. Поэтому я успел присесть, удивляясь, зачем я так поступаю. Кулак, весом с полное ассенизаторское ведро пролетел над моей головой и ухнул в щит. Вырубило электричество по всему судну. Пока запустился аварийный двигатель, я успел забраться на грудь поверженного голиафа и станцевать там брейк-данс.

Домой я уезжал под стенания и угрозы, выводимые шепелявым голосом из зоны недоступности. Гоняться за безумным дедом не хотелось, но и молча уходить, тоже было неправильным решением. Тогда я дождался паузы в речитативе стармеха и выдал свою реплику: навила технической эксплуатации критиковал это рем ремонте которой дед решил воспользоваться кувалдой. окойно ехать домой. а о

— Бог даст — еще увидимся при более благоприятных обстоятельствах. Ну, а нет — обязательно найдется народный герой со слабой нервной системой, который свернет тебе башку. В этом можешь не сомневаться.

С той кампанией мне пришлось тоже расстаться, получив соответствующую характеристику от своего начальства, но я нисколько об этом не сожалел.

— Какие люди выгодны нынешним судовладельцам? — втиснулся в мои невеселые воспоминания голос Саши.

— Нехорошие, — невпопад ответил я.

— Глупости. Работящие, ответственные, умные? Ничуть не бывало. Ис-пол-ни-тель-ны-е и без-от-вет-ны-е.

— Интересно тебя послушать, Александр! Прямо врачеватель людских душ!

— Надеюсь, ты мне не будешь возражать, что мы на судне полностью беззащитны! Только, пожалуйста, не надо вспоминать о профсоюзах. Захотят тебя убрать с судна — уберут без уведомления и, причем, за твой же счет. Что будешь делать, в суд побежишь?

— Зачем пустым делом нервы себе мотать? Сориентируюсь по обстановке, — мрачно произнес я.

Саша посмотрел на меня сквозь бутылочное стекло:

— Прошу развернуть ответ.

— Все зависит от того, какое из многообразия решений подобной проблемы таит в себе наибольшую выгоду. Например, если я уверен, что больше в этой компании мне работу не получить, то зачем же мне еще и тратиться на билет? Окончательный расчет со мной будет произведен перед покиданием судна. Моя подпись подтверждает получение денег. Беру листок и вижу, что с меня вычли за обратный путь. Скажем тысячу долларов. Это в среднем: может быть больше, может быть — меньше. Подпись ставить отказываюсь. У капитана есть два выхода: либо звонить в офис и жаловаться на мою неуступчивость, либо сказать: «Хорошо» и удалиться. Тогда я начинаю подозревать этого капитана в планировании подделки моей подписи и отказываюсь вообще сходить с судна. Мне терять нечего, закрываюсь в каюте, жду злобной полиции и алчного представителя профсоюза. Невыплата всех денег — уж поверь мне — по законодательству страны флага — преступление. Если я спокоен в своем решении, больше не связывать свою судьбу с этим судовладельцем, то легко получаю все лавы и под ненавидящие взгляды капитана улетаю домой.

Однако если крупная компания будет пытаться искать компромисс — это значит, что она все-таки заинтересована во мне. И я позднее смогу получить больше денег на другом судне, нежели сейчас одноразово. Вот и вся выгода.

— Логично. Но дай бог не оказываться в подобных ситуациях.

— Хороший тост! Мочи козлов!

Мы допивали пиво. Чайки теряли остатки сознания, чуя поживу, бабки — француженки нарезали уже второй круг мимо нас, дождь превратился в водяную пыль.

— За всю свою более десятилетнюю карьеру тебе довелось встретить всего двух идиотов на должности старших механиков. А можешь ли подсчитать, скольким капитанам на берегу ты бы не пожал руки, сдерживаясь, чтоб не плюнуть в наглую харю? — Саша, пытался закрыть эту тему, но пока не мог.

— Я могу пересчитать лишь тех, кто, на мой взгляд, более-менее нормальны. Не так их и много: человек пять. А в чем дело? — спросил я.

— Да просто процент ненормальности среди небожителей гораздо больше, нежели среди Вашего механического брата, — вздохнул старпом.

— Если так происходит, значит это кому-то выгодно, — пожал плечами я.

— Молодец! Правильно! — потряс пивной бутылкой старпом. — Судовладельцам проще всего назначать на руководство судов своих верных и преданных слуг, добиваясь к тому же, чтоб остальные члены экипажа были на положения рабов. Помнишь лозунг: «Рабы немы»? Попробуй что-нибудь сказать своему суперинтенданту, сразу же поймешь, кто ему в экипаже нужен.

— Саша, тебя часом с парохода не списывали? — поинтересовался я.

— И неоднократно, — вздохнул он.

— Ладно, думаю, хватит нам мусолить эту тему. Мир не изменить, а особенно морской. Работаем, пока работается, оставаясь собой. Рано или поздно выгонят — тогда будем искать выход. А пока — хорошая еда, обилие свободы, спокойное существование, зарплата, какая — никакая. Кайф! Только домой, конечно, хочется.

— Это от обилия свободного времени. Завтра грозно отметим день рождения Вовы Ленина — и за работу, скучать и тосковать будет некогда. Пошли в нумера, время ужина, однако. Джефф Тараторкин сегодня должен представить нам возможности своей кухни. Надеюсь, это не станет для нас неприятным сюрпризом.