Искусство Ленинграда, февраль 1991

«МЫ ВАШИ УЧЕНИКИ»

(Окончание. Начало см. № 1.)

12

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 1.II.1927

Дорогой Дмитрий Николаевич! Спешу ответить по поводу просьбы Василия Васильевича Коллегаева[30]. Порядок ходатайства о визе теперь несколько иной. Коллегаев должен свое ходатайство направить во Французское посольство в Москве, раз он получает командировку от Главнауки. Разумнее, если ходатайствовать будет Главнаука. Когда же его ходатайство будет здесь, в Министерстве иностранных дел, то мы здесь его ходатайство поддержим, но он должен быть все время в курсе хода своего дела о визе, т. е. знать, когда его ходатайство Главнаукой направлено во Французское посольство, когда Французским посольством его ходатайство направлено в Париж. Это для того, чтобы наша поддержка совпала со временем рассмотрения ходатайства Коллегаева Министерством иностранных дел. Теперь Коллегаеву нужны будут поручители здесь, в Париже, французы, если у него никого нет, то на всякий случай я ему пришлю имена двух французов, кои будут его поручители.

Дорогой Дмитрий Николаевич, это все, что мы здесь можем сделать для Коллегаева. Крепко Вас обнимаю. Сердечный привет Ольге Людвиговне. Поблагодарите Ольгу Людвиговну за ее милое письмо, на которое в скором времени надеюсь ответить.

Ваш В. Шухаев P.S. Для того, чтобы у нас были под рукой сведения о Коллегаеве, лучше, если он сам пришлет их мне.

1) Место и год его рождения. 2) Девичья фамилия его матери и ее имя.

13

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 3.VII.1927

Дорогой Дмитрий Николаевич!

На днях получил письмо от Вашего ученика Ксаверия Павловича Чемко[31] со вложенной Вашей запиской. Я ему ответил с тем вниманием, с каким Вы просили. Разумеется, я ответил бы так и без Вашей просьбы.

Цели организации Ксаверия Павловича[32] мне чрезвычайно симпатичны. После его письма я пожалел, что нахожусь за границей и не могу принять более непосредственного участия в его начинаниях.

Яковлев, которому я показал письмо Чемко, точно так же принял письмо и собирался написать Чемко и Вам. Чемко был очень любезен и прислал фотографическую группу, изображающую Вас, Ольгу Людвиговну и его с женой. Мне было очень приятно по фотографии узнать, что Вы и Ольга Людвиговна совершенно не изменились с тех пор, как я помню.

Мой сердечный привет Ольге Людвиговне.

Обнимаю Вас крепко. В. Шухаев

Вера просит кланяться.

14

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 29.VI.1928

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Мне очень стыдно, что я так редко Вам пишу. Вспоминаю Вас постоянно. Мечтаю Вас повидать, но, увы, это только мечты, а так хотелось бы! Хотелось бы поехать в Москву на Ваш юбилей, но это уже совсем неосуществимо. Почему Вы не соберетесь к нам, в Париж? Так много народа, что приезжают сюда. Мы бы Вас устроили здесь так, чтобы Ваше пребывание здесь Вам стоило бы минимально.

Сезон наш художественный кончился, в этом году что-то уж очень много было выставок, на которых пришлось участвовать. Некоторые уже кончились, а другие еще продолжаются, в числе последних — выставки в Москве и Ленинграде французского современного искусства, в числе которых посланы мои 4 холста, Яковлева, Ларионова, Гончаровой, Пуни, Анненкова и проч.[33]. Я не знаю, открылась ли? Выставка должна быть в Третьяковской галерее в июне. Вещи были взяты в мае[34]. Я был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы написали свое мнение о выставке, в частности о моих вещах. Еще не кончилась выставка в Бернгейме и две в Париже. Закрылась в Амстердаме большая передвижная выставка и в Брюсселе выставка, прошедшая с большим успехом, необыкновенная для заграницы в смысле устройств и развески[35]. Залы были декорированы по проектам Добужинского и Стеллецкого[36] (кажется, 12 зал). Как ни странно, был устроен большой ретроспективный отдел и старых икон. В ретроспективном отделе великолепные Боровиковский, Левицкий, Рокотов, Брюллова большой портрет Самойловой, скульптура Растрелли и проч. (6 больших зал). Устроена выставка была Верой Сергеевной Нарышкиной (дочь Витте)[37]. Меня поражает за границей энергия русских. Сколько работают. Какое большое количество различных выступлений по сравнению с довоенным временем. Вся Россия старая не делала того, что сейчас делают русские за границей. Этот год в Париже был исключителен по количеству и качеству различных выступлений, выставок, концертов, театра и проч. (...) Какое-то беличье колесо с шумом, гамом. Так выматываешься за зиму, что весной себя чувствуешь выжатым лимоном, и поехать летом на море — насущная необходимость. Я не так плох, но Вера Федоровна окончательно вымоталась и в смысле здоровья сильно захромала.

Ксаверий Павлович просил прислать маленькую фильму, я сделал так, как он просил: 30 метров снимков с меня, Яковлева и Веры Федоровны. На днях их посылаю с большой радостью от сознания, что будем в Москве и с экрана Вас увидим на Вашем празднике.

Я загодя Вас поздравляю с наступлением Вашего праздника; буду Вас очень просить написать мне месяц и день, когда будет Ваш юбилей, чтобы к тому дню послать Вам поздравление[38]. Мне особенно приятно будет это сделать, т. к. я многим Вам обязан, Вы — единственный человек, о ком я постоянно вспоминаю.

Годы, прошедшие с тех пор, как мы расстались, ничего не изменили в моих чувствах к Вам.

Я был бы очень рад от Вас получить письмо. Хотелось бы, чтобы Вы подробно рассказали, как Вы живете, что делаете — все доходящие сюда сведения о Вас очень неточные и совсем не подробные. Хотелось бы побеседовать обо всем, в особенности об искусстве, ведь так много воды утекло, и возможно, что во мне увидите другого человека с другими, может быть, взглядами в искусстве, про жизнь и не говорю — во взглядах все изменилось. Буду кончать письмо. Крепко Вас обнимаю, прошу передать привет Ольге Людвиговне, Вашей дочери передайте привет, правда, я мало ее знал. У меня ведь тоже есть дочь, и великовозрастная[39]. Может статься, что и я пойду по Вашим стопам и превращусь в скорости в дедушку. Вера Федоровна кланяется.

В. Шухаев

15

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 8.Х.1928

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Несказанно был обрадован Вашим милым письмом. Я с месяц, как вернулся в Париж, уже успел отгореть и завертеться в парижском беличьем колесе. Лето у меня вышло средним, не очень удачным и не совсем бесплодным. Сделал штук 20 пейзажей маслом. Считаю не работой, а рукодельем. Очень хочется сделать большую работу, да не представляется в настоящее время такого случая. Какой-то мелочью все приходится заниматься.

На днях писали в наших здешних газетах об открытии в Москве выставки французской живописи[40]. Очевидно, это та выставка, на которой и наши работы имеются. Очень досадно, что выставка так опоздала с открытием. Предполагалось открытие весной. Фильму Вам я послал с Сарой Дмитриевной Лебедевой (скульпторшей)[41]. Она живет в Москве. К сожалению, я не знаю ее адреса. Послал я с наказом доставить фильму Вам и дал Ваш адрес. Надеюсь, что Вы уже получили. Если нет, то черкните Лебедевой, чтобы она прислала. Сара Дмитриевна говорила, что она с Вами знакома, и за поручение взялась охотно.

Желаю Вам доброго здоровья, дорогой Дмитрий Николаевич, и прошу передать мой сердечный привет Ольге Людвиговне.

В. Шухаев.

Вера Федоровна кланяется.

16

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ [42]

Paris. 12.I.1929

Дорогой Дмитрий Николаевич, поздравляю Вас с днем Вашего юбилея.

Я сетовал в своих редких к Вам письмах на невозможность принять личное участие в чествовании и еще раз жалею, что непреодолимые препятствия не дали возможности Вас обнять и поздравить.

Я часто вспоминаю о времени, проведенном на Литейном дворе, в мастерской под Вашим руководством. В связи с Вашим юбилеем особенно выпукло встает в памяти все связанное с Вашей мастерской, начиная с первого с Вами знакомства на Алексеевской улице. Я пришел туда с просьбой принять меня в Вашу мастерскую, т. к. наступило время перехода из классов.

Просьба моя была преждевременна, меня не перевели, по причине нехватки разрядов по эскизам, которые я надеялся получить на рождественском экзамене. Надежда была большая, я дал на экзамен около 20-ти эскизов, рассчитывая угодить всем экзаменаторам.

Ваш прием был очень вежлив. Вы согласились принять меня в свою мастерскую, но окончательный ответ я должен был получить после рождественских экзаменов и по ознакомлении Вашем с моими работами.

После экзамена мы столкнулись в знаменитых академических коридорах, где произошел короткий разговор. «Ведь вы еще не имеете всех разрядов для перехода?» — «Да, не получил».

С тех пор я считал себя почти принятым к Вам в мастерскую и старался к каждому экзамену приготовить как можно больше эскизов, чтобы заработать нужные разряды.

Мне не везло: выше третьего разряда за эскизы я не получал. Я не мог понять, что требовалось, и, не полагаясь на свое чутье, давал на экзамены эскизы, сработанные или подправленные моими товарищами по классам; результат был все тот же. Конец второго семестра приближался, я был в отчаянии от мысли, что меня или оставят еще на полгода в классах, либо предложат уйти из Академии. Все кончилось благополучно; меня перевели в мастерскую, невзирая на недостачу в разрядах за эскизы, я думаю, потому, что у меня был излишек по живописи и рисованию.

С осени я уже был у Вас в мастерской, и началось — по ходячему выражению Ваших учеников — «сшибание рогов».

В классах мы считали себя уже сформировавшимися художниками, мастерская, казалось, нам нужна была как необходимая выслуга лет, чтобы и свет тоже стал бы считать нас сформировавшимися.

С первых же этюдов и рисунков Вы дали понять, что ни о каком самостоятельном творчестве и речи не могло быть, ибо надо было учиться грамоте, которую мы не постигли за двухлетнее пребывание в классах у профессоров (прошу извинения), которые и сами грамоты не знали. Было больно самолюбию; к счастью, нашлась решимость спрятать самолюбие и действительно засесть за грамоту... Самолюбию же было место — как Вам известно, я с 12-ти летнего возраста начал учиться рисовать, до Академии кончил Строгановское училище в Москве[43], а учителями моими до Академии были Вроблевский, Чумаков, Щербиновский, Коровин, Иванов, скульптор Андреев, Нивинский, Овчинников, Изразцов, Скалон, архитектор Браиловский, Жолтовский, Ноаковский. В Академии в классах: Ционглинский, Мясоедов, Творожников, Бруни, Залеман, Савинский. И Вы первый и единственный в России учили грамоте и ремеслу в искусстве, постоянно твердили, что из ученика своего Вы не делаете художника, а мастера. Я согласился и стал исповедовать то же учение. Действительно, как можно угадать степень талантливости в молодом художнике,— правильнее школа должна дать голые знания, базу для дальнейшей творческой работы.

На самом деле: не единичны были явления, когда молодой художник проявлял известное дарование, в результате не развившееся или ошибочно понятое как дарование. Так пусть же прежде художник будет мастером.

Из этой идеи, как Вы помните, вышло желание создать цех, подобный цехам средневековым. Мы назвали его цехом Св. Луки[44], из которого, правда, ничего не вышло (теперь понятно почему).

Идея мастерства меня поглотила целиком на протяжении всей работы в Вашей мастерской — только эта одна идея была целью всей работы. По окончании Вашей мастерской передо мной встала дилемма в конкурсной картине, «что писать?». Картину ли, в которой попытаться выявить себя как художника, или отказаться от этой попытки и написать картину, суммирующую знания, приобретенные в Вашей мастерской. Казалась логичной вторая задача, в соответствии с которой я и начал работу над эскизом к «Вакханалии» с дерзкой мыслью показать мастерство класса старых мастеров; я взял за образец искусство Рубенса.

Между нами произошла небольшая борьба. Вам было ясно, что я не могу рассчитывать на поощрение от Совета Академии, и Вы склонялись к мысли написания картины более приемлемой для Совета. Взяло верх мое упорство и в Рождественские каникулы холст был мною весь прописан по неутвержденному Вами эскизу. Вам пришлось со мной согласиться и поддержать мое начинание. Вы сказали: «Будем делать то, что нам надо». Картина, как Вы помните, была событием в жизни Академии, не получившая поощрения Академии, но встретившая огромную поддержку в прессе, а поощрение я получил от Русского общества в Риме в виде двухлетнего пенсиона в Италии.

Ваша мастерская, работавшая под Вашим руководством, была образцом дисциплины. Мне вспоминаются понедельники — постановка новой модели. Мы в чайной тянули билеты с номерами, в то время как Вы ставили модель,— порядок, соблюдавшийся строго на протяжении всего моего пребывания в мастерской. Я вспоминаю об этой мелочи, характерной для всего внутреннего распорядка мастерской. По окончании разбора мест начиналось грунтование холстов, набивание их на подрамники. Во вторник уже все на местах и работа кипела; в среду оживление вторника сменялось ожиданием Вашей корректуры. Меня всегда поражала ровность и одинаковая внимательность к каждому этюду. Ученики в своих работах делились, разумеется, на способных и менее способных. И одинаковое внимание к этюду талантливому и бездарному! Казалось, зачем было тратить время на работу, заранее обреченную на неуспех? И каждый раз повторялась одинаковая внимательность к каждой работе, никогда не было субъективного отношения, казалось, что все одинаково способны и одинаково достойны равного внимания и указаний. Подобная система создавала равенство, среди занимающихся не было любимцев, все чувствовали себя в Ваших глазах одинаково талантливыми; между нами, разумеется, различие было, нами очень хорошо сознаваемое. Ваша система равного отношения ко всем нас приводила в недоумение: «Различает ли профессор степени способностей своих учеников?» Впоследствии я уверовал в правильность и целесообразность Вашей системы, когда сам взялся за преподавательское дело.

Я не сказал бы, что наша жизнь в мастерской была спокойна; происходило настоящее бурление, чувствовалась подлинная кипучая жизнь, вернее, подготовка к ней, подготовительная работа со страстным желанием приобрести как можно больше знаний, научиться подчинять своей воле материал, с тем, чтобы материал был послушным орудием, выражающим мысль мастера.

Правда, работа в мастерской ограничивалась скромными задачами — как перейти из одного цвета в другой (в живописи) и из света в тень (в рисунке), соблюдая перспективное построение формы с сохранением индивидуальных особенностей каждой формы.

Вы настоятельно требовали постановки в каждой работе определенной задачи и ясного разрешения оной. Каким бы интересным нам ни казался этюд, никогда этюд не был Вами одобрен, если имелось в нем хоть малейшее отклонение от поставленной задачи. На этой почве в мастерской было несколько темных дней, когда Вам приходилось отказываться от удовольствия иметь в числе своих учеников лицо, явно не желавшее считаться с Вашим методом в работе и не желавшее координировать свою волю с дисциплиной, Вами проповедуемой и необходимой в работе. Вы говорили: «Если Вы пришли ко мне в мастерскую учиться, значит, вы доверяете мне как педагогу. Моя работа возможна только при взаимном доверии».

В правильности такого положения мне приходилось убеждаться в течение всего времени, что я у Вас был, и впоследствии.

Примером Вы приводили своего профессора, у которого учились в Мюнхене[45], и, несмотря на однообразную систему, из его мастерской вышли художники, в творчестве своем абсолютно не похожие друг на друга. Подобным результатом опровергались все нападки противников твердой системы в преподавании, якобы могущей оказать давление на последующее развитие индивидуальности художника. На самом деле, возьмем всех прошедших Вашу школу: мы не найдем двух художников, схожих в своем творчестве. Общие черты в работах будут — их грамотность.

В работах моих и Яковлева эта черта выступает еще более ясно по причинам всем известным. Дружба, которая нас связала с первых дней работы в Академии и особо крепко с дней работы в Вашей мастерской,— дружба, развившаяся на общности понимания искусства, главное, разумеется, на общности веры в Вас как преподавателя. Должен констатировать, что в нашей у Вас работе было не все гладко, но эта шероховатость Вам была известна, Вы ее приняли и согласились. Шероховатость явилась благодаря различию наших индивидуальностей. Например, мы не могли помириться с работой над формой в угле и искали материала более пластичного и более упругого. Нам хотелось борьбы с материалом и победы над ним — это, может быть, молодость, спортивность!

Александр Яковлев. Портреты. 1921. Местонахождение неизвестно

После долгих поисков нашли свою сангину с жесткой резинкой. Тут, к сожалению моему, должен в своих воспоминаниях отметить, что Вы этой сангине вначале оказали некоторое сопротивление, доказывая, что: «материал, нами выбранный,— трудный, требующий большого физического напряжения, тогда как уголь не требует подобного усилия. Сангина замедляет работу». Мы Вам доказывали каждые полгода свою правоту огромным количеством рисунков.

В живописи наблюдалось почти то же самое: — поиски лаков, которые давали бы быстроту в работе, изучая одновременно технику живописи старых мастеров.

К Вам и нам на помощь в то время пришел Киплик[46] со своей мастерской изучения техники живописи старых мастеров.

Всем, разумеется, теперь ясно видны результаты Вашего метода в преподавании,— метод, дающий грамоту художнику, дающий базу для дальнейшей самостоятельной работы. Были, разумеется, примеры, когда и из Ваших учеников ничего не выходило. Разве это Ваша вина? Виновна Ваша система? Вы задавили чей-нибудь талант или направили его не в ту сторону?

Нет, нет и нет! Теперь, когда у меня есть достаточно большой педагогический опыт, я могу с большей определенностью это заявить и, если позволите, добавить, что ни одна школа в мире никогда не подавила чьей-либо индивидуальности. Индивидуальность, если есть таковая, всегда сбросит с себя какие угодно путы — если этого не случится, я спрошу: «Был ли талант?» И с Вами вместе заявлю: в нашем искусстве, так же, как и в любом, должна быть школа, могущая будущего художника сделать грамотным, дать ему нужные знания. Только при наличии умения и знания возможно выявить то, что природа вложила в будущего артиста. Школа — как бы шлифовка драгоценного камня, только после шлифовки видна настоящая ценность его. Шлифовка сама по себе представляет ценность. Шлифуют простые стекла и придают простому стеклу игру и жизнь, схожую с жизнью и игрой настоящего драгоценного камня.

Вы первый у нас шлифовальщик художественных дарований. Ваша работа труднее и одновременно легче, т. к. Вам приходится иметь дело с живым человеческим материалом, имеющим свою волю. И если данная воля Вам помогает — результат может превзойти Ваши ожидания, и наоборот.

Подобным сравнением я хочу еще раз доказать правильность Вашего метода преподавания, правильность подхода к формированию артиста. Ваш метод дает ключ к пониманию формы, цвета, тона и композиции. Вы расшифровали великое мастерство, дали ясность в понимании мастерства великих артистов. Вы открыли глаза на формальную сторону искусства старых мастеров. Вы указали на законы, по которым построены картины старых мастеров. Вы учили этим законам, приводя их к азбучным, простым истинам. Я думаю — отсюда проистекала та Ваша ровность в обращении с материалом Вашей мастерской. Вам известно, что даже стеклу можно придать неожиданную ценность. Я также убедился, что задача школы — сделать мастера, научить мастерству, отшлифовать камень, не стараясь его оценивать.

Не наше дело разбираться на основе первых шагов художника в степени его талантливости. Живой человеческий материал все-таки не камень. Шлифовщик всегда отличит ценный камень. Мы также различаем, но мы не должны забывать, что наша задача ответственнее в искусстве. Посредственность, хорошо обработанная, доведенная до степени мастера,— безусловно ценна. При помощи ее создается определенное направление в искусстве.

Ваша мудрость дала Вам возможность проникнуть в тайны искусства, понять их и, расшифровав, показать, что тайн нет, а есть простое знание, то есть мастерство.

Вы пришли в тот момент, когда традиции прервались, с ними знание и умение. Вам пришлось восстанавливать прерванные традиции, восстанавливать школу обязательную и единственную для художника. Вы видели не один результат победы Вашей. Еще до войны Ваши педагогические принципы получили распространение в преподавательской деятельности Ваших учеников.

В 1917 году наступило полное торжество. Мы были избраны профессорами-руководителями в Академию художеств. Мне удалось с Вами проработать некоторое время рука об руку[47]. В моих руках в то время было 3 мастерских в школе барона Штиглица[48], две в Академии художеств и одна частная школа Гагариной[49]. Но волею судьбы не удалось продолжать Ваше дело в том большом масштабе. Я оказался за границей, и уже здесь, на чужой земле, приходится вести начатую Вами работу. Я думаю и верю, что судьба смилостивится и нам еще придется пошагать нога в ногу, рука об руку. Я прошу Вас верить, что Ваша правда стала и моей правдой. Знайте, что Ваш метод, Ваши принципы я так же исповедую, как Вы.

Сейчас не приходится говорить о Ваших преемниках. Вы живы и полны сил и ведете свою работу.— Но также знайте, что с Вами Ваше большое дело не кончится, оно и теперь имеет разветвления в преподавательской деятельности Ваших учеников. В дальнейшем ученики учеников дело Ваше продолжат.

В заключение позвольте упомянуть: в Вашей мастерской на Литейном дворе я приобрел своих лучших друзей: Вас — старшего друга — и Яковлева.

С Вами судьба нас разъединила, но ей не по силам разорвать нашу дружбу. В Вашей мастерской рядом со знаниями я приобрел любовь друзей. С Вашей мастерской связаны все мои лучшие воспоминания молодых лет. Вы, кроме влияния учителя, оказывали влияние и как человек. С Вашей помощью мне удалось ликвидировать мои ошибки. Вы своей личностью указали, что такое честность. Вы на протяжении всей моей жизни и деятельности были примером.

Теперь я хотел бы сложить перо, так как затронутая мною сейчас область слишком меня волнует и я просто не в состоянии и не умею найти нужные выражения для передачи чувств, питаемых к Вам. Я знаю, что Вы мои чувства к Вам понимаете и они Вам ясны без переложения на бумагу. Еще будучи у Вас в мастерской, были моменты, когда хотелось и нужно было Вам сказать о своем отношении к Вам, о своих чувствах; такое положение кончалось молчанием, молчаливым рукопожатием.

В. Шухаев

17

А. Е. ЯКОВЛЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ [50]

Париж. 12.I.1929

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Как хотелось бы в этот день, когда все друзья Ваши, сплотившись, Вас окружают, принося поздравления и пожелания,— быть тоже с Вами, с Вашими старыми учениками и вместе с ними, принося Вам дань нашей глубокой благодарности, иметь возможность сказать молодежи, доверившей Вам свои надежды, о том, что Вы нам дали.

Мне хочется вспомнить о том ореоле, которым были окружены Ваши мастерские, о том значении, которое они имели в нашей жизни — жизни учащейся молодежи и в общей художественной жизни.

Помню, когда, еще до поступления моего в Академию художеств, я впервые услышал Ваше имя как художника и как профессора: с ним было связано представление о культуре и современности.

Значение Ваше определялось как противопоставление сознательного, европейского — случайному, доморощенному. О Ваших мастерских (я говорю об академической и частной[51]) говорили, их значение обсуждали, и вокруг деятельности Вашей уже создавалась легенда. Имя Ваше произносилось с необычайным уважением. Уважение это сказывалось даже и в критиках, против нас направленных, со стороны тех, кто к Вам в мастерскую попасть не мог или не решался.

Мы чувствовали, когда еще только мечтали к Вам попасть, что быть учеником Вашим являлось большой честью.

Когда нам под руку попадался «кардовец», вопросам не было конца. Хотелось узнать в деталях, что происходит у Вас в мастерской.

Помню академические выставки, где перед этюдами, эскизами и рисунками Савинова, Анисфельда, Абугова[52] и других мы не могли не чувствовать их отличия от работ учеников других мастерских.

Дух независимости мастерской Вашей по отношению к Академическому Совету, ясно чувствовавшийся в выставленных работах, принимал для нас особое значение. Вы являлись в глазах наших молодостью и современностью, вошедшей в нашу художественную жизнь, чтобы помочь нам бороться сознательно с косностью, потерявшей всю свою убедительность, отмиравшей академичностью.

Но лишь когда двери Вашей мастерской наконец передо мной открылись, я мог понять ту сумму упорных усилий, что Вы затрачивали на каждого из нас и на ведение общего ритма работы в мастерской. Может быть, лишь много позже почувствовал я, сколько терпения, теплоты и сердечности скрывалось за Вашим спокойным, убедительным голосом, когда Вы, внешне так холодно, логично, разбирали сущность недостатков или достоинств наших работ. Благодаря подбору Вашему и естественному стремлению в Вашу мастерскую лишь людей с известным складом мысли, создавалась группа, отличающаяся особенным духом сплоченности.

Постепенно Ваш метод мышления, Ваш строгий анализ поставленных задач, Ваша забота о логическом обосновании всякого творческого усилия вникали в наше сознание и формировали наше миросозерцание.

Так создавалась мастерская, у которой был свой лик и своя особая непреодолимая внутренняя связанность.

И знаю, что со стороны мастерская Кардовского, где-то там, далеко на Литейном дворике, казалась чем-то таинственным, где делают особенное и новое, а спокойный облик «Отца», которого многие ученики других мастерских не имели случая даже видеть, принимал значение символа и таинственной, необычайной силы.

Мы сознаем все, что то, чем мы обладаем, тем мы обязаны Вам, и если мы внесем что-нибудь личное в искусство, оно будет проявлением того, что Вы сумели в нас найти и развить.

Вот почему в этот день мне хотелось бы быть около Вас, хотелось бы самому сказать Вам, как мы, старые кардовцы, Вас благодарим, сказать, что мы Вас сейчас, после долгих лет самостоятельной художественной работы, еще лучше понимаем.

А. Яковлев. Париж

18

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 22.IV.1929

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Я предвидел, что Вы перед юбилеем не будете спать. Об этом у нас был здесь разговор. Мы также знали, что торжества не в Вашем духе, но это надо было сделать, и я ужасно рад, что все удалось на славу и в конце концов все задуманное Чемко не доставило Вам неприятностей, и, в данном случае, Ваш юбилей вышел подведением итога Вашей 25-летней педагогической деятельности, итог, как Вы видели, неплохой. Не думаю, что кто-либо из педагогов мог бы показать результат своей педагогической деятельности, подобный Вашему. Вы говорите, что теперь придется начинать все заново: в этой фразе мне почудилась какая-то непонятная мне горечь — по существу педагогического дела всегда приходится начинать снова, т. к. поступает в обработку новый материал. Я старался Вашу фразу понять и строил для уразумения ее массу предположений, но, вероятно, изменившиеся социальные условия, мне незнакомые, могут служить ключом для уяснения Вашей фразы.

Яковлев 2 мая открывает выставку своих работ[53] и в январе будущего года уезжает снова с экспедицией Citroën'a[54], а между прочим, эта экспедиция захватит кусок России — Туркестан. Я на днях уезжаю на этюды на Дордонь[55], летом же собираемся поехать в Италию.

Привет Ольге Людвиговне и Вашей дочке, которую видел на фильме, что прислал Чемко. Вера Федоровна тоже шлет привет.

Крепко Вас обнимаю. В. Шухаев.

19

А. Е. ЯКОВЛЕВ — Д. И. КАРДОВСКОМУ

[Париж. Конец 1930 года]

Дорогой Дмитрий Николаевич.

Только что кончилась выставка, которую я устроил здесь,— результат полутора года работы. Прошла она с успехом... на который жаловаться не могу, но с точки зрения материальной она не принесла многого, т. е. финансовый кризис на художниках очень отражается, но жаловаться не буду, т. к. всегда удастся выбраться из сколько-нибудь трудного положения. Буду говорить о работе моей с точки зрения чисто художественной. Вот уже три года, как искания мои приняли характер для меня новый.

Живопись, как таковая, приняла для меня новый облик. Не отказываясь от того, что искал до сих пор, не отходя от упорного искания формы, стараюсь обогатить себя и свое творчество в работе над цветом, стараюсь обрести большую чувствительность в цвете, ищу связь цвета с атмосферой и большую связанность цвета с общей композицией. От работы моей, в которой цвет часто бывал лишь окраской известного объема,— предпочитал определенно изображенным предметам, из которых складывается композиция,— перехожу к более широкому определению красочных элементов композиции. Стараюсь цвету дать новое для меня композиционное значение, а также завоевать себе большую свободу и открыть поле новым задачам.

Конечно, трудно об этом судить по письму, трудно судить и по фотографиям. Скоро у меня будет несколько цветных репродукций моих последних пейзажей. Я их Вам пришлю — воспроизведения не с самых моих характерных вещей, но все же, я думаю, они объяснят Вам до известной степени задачи, которые я себе поставил. У меня в моей комнате над письменным столом стоит единственная фотография — Ваш портрет — чем больше время идет, тем больше я и Шухаев отдаем себе отчет в том, что Вы нам дали, заставивши к творчеству нашему относиться аналитически.

Кончается год, будущий мне, может быть, принесет много нового, т. к. надеюсь отправиться в длинное и интересное путешествие[56].

Шлю Вам, супруге и дочери Вашей искреннейшие пожелания. Желаю Вам тоже много удачи в работе над развитием нового поколения и в Ваших личных работах — и еще раз хочу сказать о том, каких Вы в нас, учениках своих, имеете преданных и искренне благодарных друзей.

Ваш А. Яковлев

20

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 7.I.1931

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Поздравляю Вас с Новым годом! Вторая половина старого года была здесь очень тиха. Надо надеяться, что 31 год несколько изменит общую тишину. Все объясняют подобное затишье экономическим кризисом. Возможно, что это так, во всяком случае, по тем или другим причинам, в искусстве очень тихо, выставок меньше, а из имеющихся все проходят с полным материальным неуспехом. Я этой осенью не выставлял, вероятно, и весной не буду. Яковлев сделал свою выставку осенью, прошла очень неудачно — совсем не было продажи. Он снова собирается в длительное путешествие, на этот раз длительностью в полтора года.

Прошлое лето мы провели вместе на Корсике. Оба работали. Я работал неудачно, ничего не сделал, все вещи, привезенные с Корсики, выбросил — мало интересные вышли[57]. Очень надеюсь, что новое лето будет удачнее. Осень прошла в заканчивании еще зимней работы, а теперь принялся за большую работу, которой, кажется, хватит до весны. 5 панно размером каждое в 4 метра и восемь огромных зеркальных панно (гравировка на зеркале)[58]. Вторая часть более скучная в смысле процесса работы.

Я был бы очень рад получить от Вас весточку. Поздравьте от меня с Новым годом Ольгу Людвиговну. Вера Федоровна шлет свое поздравление. Сегодня моя шуба опять едет в Москву и Питер, но с другим французом. К Вам он едва ли зайдет. Я бы очень хотел взглянуть на Россию, но, увы, это совсем невозможно.

Крепко обнимаю Вас.

В. Шухаев.

21

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 21.IV.1931

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Большое спасибо за Ваши чудесные костюмы к «Ревизору»[59]. С Яковлевым рассматривали и вспоминали все Ваши работы подобного рода. Яковлев уезжал[60] и поручил мне послать Вам воспроизведения с его вещей, которые должны были появиться в «Illustration», но до сих пор еще не напечатаны, поэтому я пока посылаю Вам фотографии с моих четырех панно, потом постараюсь прислать фотографии с зеркал, но фотографии еще не сделаны, и затем пришлю фотографию с нашей совместной прошлогодней работы. Фотографии тоже еще не сделаны.

Я только что закончил все свои работы и обдумываю, за что приняться — ехать ли на этюды или в Париже поработать над чем-нибудь. (...) Очень время скверное делать работы для себя с расчетом устроить выставку — занятие довольно бессмысленное в виду общего кризиса, т. к. никто никакими картинами не интересуется, а работ заказных что-то не видно. Вероятно, придется выезжать какое-то время и поработать впрок.

Сердечный привет от меня и Веры Федоровны передайте Ольге Людвиговне. Вас крепко обнимаю.

В. Шухаев.

22

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 17.XII.1932

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Давно Вам не писал, стыдно мне, что не мог исполнить свое обещание прислать фотографии со своих последних декоративных работ[61]. Мне не удалось до сих пор сделать по причине очень отдаленного нахождения места, где работы были сделаны. Я надеялся, что летом мне удастся это сделать, и не удалось — весной мне пришлось тащиться в Марокко, где у меня было две работы: одна — в Рабате[62], а другая в Касабланке[63]. Работы, правда, были сделаны довольно быстро, но все путешествие в один и другой конец было довольно длительное и здорово утомительное, т. к. мы вздумали ехать в Марокко на своей машине, а путешествие в семь тысяч километров — немножко много, да еще сам управлял машиной, но зато были вознаграждены удовольствиями — посмотрели Испанию и Марокко.

Границу Франции с Испанией мы переезжали в Cerbère.

Следующие этапы были: Barselona, Perida, Madrid, Aranjuis, Valdepeñas, Granada, Malaga, Algesiras. В Algesiras'e мы грузились на пароход. Переехав Гибралтар, высадились в Ceuta. Дальше Tetuan, Larache, Kenitra, Rabat и Casablanca. В Casablanc'e 1½ месяца проработали, работая буквально 12 часов в сутки. Кончив работу, съездили в Marrakech-Meknes и Fes, затем обратно через Algesiras, Ciades, Sevilla, Cordova, Linares, Valdepeñas, Madridijos, Toledo, Madrid, Burgos, Miranda-de-Ebro, San-Sebastian и Франция.

Какая прекрасная страна Испания!

Александр Яковлев. Парижанка. 1921

В Гранаде Альгамбра[64], которую я не очень любил по воспроизведениям, и не очень жаловал арабское искусство, [в] действительности разбила мои предубеждения. Я не ожидал, что арабское искусство столь тонко, изысканно и совершенно исключительного вкуса. Испанское, к сожалению, мешанина нидерландского с арабским и позднее барокко, барокко, принявшее чудовищные формы. Но какая красивая страна (земледельческая). Поля, фантастические по грандиозности панорамы. Страна исключительной культуры. Красивый народ. И в довершение Веласкез, Гойя, которых только в Испании видишь в настоящую величину. Prado[65] — культ Веласкеза. Произведениям его отведено несколько зал. С исключительным уменьем и тщательностью его вещи развешаны, а для его знаменитого портрета[66] отведен отдельный зал с особым, тонко обдуманным светом. На этом портрете только понимаешь величину мастера. Как это написано, уму непостижимо. Сделано просто, а как? Я полагаю, что это-то и есть величайшее искусство. Гойя поражает своим диапазоном, революционностью.

Марокко — отсталая страна с остатками старого большого искусства. Бедность страшная, колония. Я делал там: плафон в квартире марокканского паши в Казабланке и декорации для Salon de Thé в гостинице в Рабате. Теперь снова в Париже, и пока мелочь разная — рисунки, портреты и проч. И снова тянет к большой декоративной работе.

Что Вы делаете? Как Ваша педагогическая работа? Здоровье Ваше? Какие-то слухи о Вас были здесь, но очень неясные. Прокофьев[67] недавно вернулся из России, но ничего не мог о Вас сказать.

Новый год наступает. Примите мои и Веры Федоровны поздравления, и очень прошу передать наши поздравления Ольге Людвиговне.

Крепко Вас обнимаю, дорогой Дмитрий Николаевич. Ах как бы я хотел бы Вас повидать!

Сердечный привет.

В. Шухаев.

23

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 6.I.1934

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Пишу Вам по следующему поводу. Как Вы знаете, Прокофьев проводит теперь большую часть зимы в Москве и Ленинграде, и, вернувшись из своей последней поездки в Союз, он привез мне от директора Русского музея в Ленинграде[68] неожиданное и весьма обрадовавшее меня предложение приехать в Союз со всеми моими картинами и устроить там выставку.

Предложение это сделано для того, чтобы уже на месте поднять вопрос о вхождении моем в качестве профессора живописи в вузы[69].

Я думаю, что, зная меня, Вы сами поймете, как взволновала меня возможность вернуться в свою страну и снова заняться профессорской работой, которую я люблю и которой занимался здесь много лет, но без удовлетворения, п.ч. состав учеников был всегда случайным, непостоянным и неинтересным[70]. Я хочу просить Вас, дорогой Дмитрий Николаевич, если, разумеется, моя просьба Вас не обеспокоит,— навести справки относительно серьезности этого предложения, поговорить с людьми, близко стоящими к искусству и Наркомпросу, и способствовать реализации этого предложения. По совести говоря, сил у меня еще много, опыт приобретен за эти годы большой и работать с пользой, если есть во мне надобность, очень хочется.

Мне хотелось [бы] знать, что Вы по этому поводу думаете?

Кроме того, я хочу написать также Щусеву[71], но адреса его не знаю и был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы Вы прислали мне его.

Крепко Вас обнимаю, и сердечный привет Ольге Людвиговне.

В. Шухаев

24

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 10.I.1934

Дорогой Дмитрий Николаевич! Вашей книжкой так обрадовали! так обрадовали, что и сказать невозможно. Большое спасибо. Книжка хорошая вышла и написали все хорошо[72]. Маторин надпись на обложке сделал плохую, в слове «Кардовский» все буквы плохо скомпонованы, а буква Д совсем невозможна[73]. А как хороша иллюстрация к Достоевскому! Я не знал, что Вы увлекались Достоевским и делали к его произведениям иллюстрации![74]

Кажется, несколько лет, что я не имел от Вас писем. Беспокоился, не знал, писать или нет? Прокофьева просил Вас повидать, но он не удосужился, но все-таки справился о Вас и привез весьма утешительные сведения. Весной он снова поедет в Москву. Если Вы будете на его концерте, повидайте его. Я каждый раз, как он приезжает сюда, расспрашиваю его о художественной жизни, но он так мало встречает художников, что толку от него не добьешься. Меня так интересует узнать, что делается в художественном мире, есть ли выставки и какие, как обстоит дело с художественным образованием, что наша Академия художеств, продолжает ли существовать, и как и кем ведется преподавание? Если удосужитесь, черкните. Покорнейшая просьба — передайте поклон Ольге Людвиговне. Судя по портрету в книжке, Ольга Людвиговна продолжает работать[75].

Очень крепко Вас обнимаю.

В. Шухаев.

25

В. И. ШУХАЕВ — Д. Н. КАРДОВСКОМУ

[Париж] 6.VI.1934

Дорогой Дмитрий Николаевич!

Был очень огорчен, узнав о Вашей болезни[76]. На днях получил письмо от Веры[77], в котором она рассказывала о своем визите к Вам,— очень счастлив, что Вы поправляетесь. Я был страшно взволнован, узнав от Прокофьева, что к моему желанию вернуться в Союз Вы отнеслись не безучастно, а наоборот, приняв так горячо к сердцу. На днях я подал прошение в Ц.И.К. С.С.С.Р. о восстановлении меня в советском гражданстве. Мое дело пойдет из Парижа в наркомотдел 11 июля за № 531. В графе о лицах, меня лично знающих, я указал Вас и Всеволода Эмильевича Мейерхольда[78].

Я буду Вас очень просить, если это будет для Вас возможно, посодействуйте успешному и скорому прохождению моего ходатайства, потому что мне очень хочется с осени приняться за работу в Союзе. Я заранее Вас благодарю и очень надеюсь, что мне удастся скоро действительно Вас обнять.

В. Шухаев.

Мой сердечный привет Ольге Людвиговне.

12

¹ Василий Васильевич Коллегаев (1886— 1954) — ученик мастерской Д. Н. Кардовского во ВХУТЕМАСе, художник-живописец. В 1950-е годы ректор Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина.

13

¹ Ксаверий Павлович Чемко (1896—1942) — художник-живописец и педагог, один из активных организаторов московской «Студии на Тверской». Высоко оценивая Д. Н. Кардовского как художника и педагога, Чемко собрал материалы, освещающие его деятельность. Большую роль сыграл Чемко и в организации выставки, посвященной 25-летию художественной и педагогической деятельности Д. Н. Кардовского (Москва).

² Имеется в виду подготовка к выставке, посвященной юбилею Д. Н. Кардовского. Перечень произведений Шухаева и Яковлева см. в каталоге: Выставка картин московских и ленинградских художников, посвященная 25-летию художественной и педагогической деятельности профессора Д. Н. Кардовского. М., 1929. С. 7—8.

14

¹ Выставка была собрана при содействии Полпредства СССР во Франции, Галереи Билье и художников М. Ларионова и С. Фотинского по плану и материалам, составленным в Париже А. Эфросом и В. Мидлером. См. каталог: Государственная Академия художественных наук. Государственный музей нового западного искусства. Государственная Третьяковская галерея. Современное французское искусство: Каталог выставки. М., 1928. Ларионов Михаил Федорович (1881—1964) — живописец, график, театральный художник. С 1914 года жил в Париже. Гончарова Наталья Сергеевна (1883—1962) — живописец, театральный художник и график. С 1915 года жила за границей, в том числе в Париже. Пуни Иван Альбертович (1894—1956) — живописец, график, театральный художник, иллюстратор, автор статей по искусству. С 1924 года жил в Париже. Анненков Юрий Павлович (1889—1974) — живописец, график, художник театра и кино. С 1924 года жил в Париже.

² В Государственной Третьяковской галерее выставка открылась осенью 1928 года. См. письмо № 15.

³ Выставка старого и современного русского искусства проходила в 1928 году в Брюссельском Дворце искусств. См. каталог: Palais des Beaux-Arts de Bruxelles. Association sans but Lucratif. Exposition d'Art Russe. Ancient et Moderne. Organisée par le Palais des Beaux-Arts de Bruxelles. Catalogue. Inauguration des Salles Déposition mai — juin 1928.

⁴ Добужинский Мстислав Валерианович (1875—1957) — график, живописец, художник театра. С 1925 года жил в Литве, с 1939-го — в США, но работал во Франции, Англии и других странах. Стеллецкий Дмитрий Семенович (1875— 1947) — живописец, скульптор и график. Жил в Париже.

⁵ Витте Сергей Юльевич (1849—1915) — государственный и политический деятель России.

⁶ Выставка, посвященная 25-летию художественной и педагогической деятельности Д. Н. Кардовского, открылась в Москве в здании школы «Памяти декабристов» на Большой Дмитровке 29 января 1929 года. В связи с юбилеем 29 июня 1930 года Совнарком присвоит Д. Н. Кардовскому звание заслуженного деятеля искусств РСФСР за заслуги в области преподавания и искусства.

⁷ Шухаева Марина Васильевна (1912—1986) — дочь художника от первого брака. Жила с матерью, E. Н. Шухаевой, в Ленинграде.

15

¹ См. примечание 1 к письму № 14.

² Сарра Дмитриевна Лебедева (1892—1967) — скульптор, заслуженный деятель искусств РСФСР, член-корреспондент Академии художеств. В 1963 году В. И. Шухаев написал живописный портрет С. Д. Лебедевой.

16

¹ В. И. Шухаев окончил московское Строгановское центральное художественно-промышленное училище (1897—1905) по классу чеканки.

² «Цех святого Луки» — профессиональный союз художников, основанный в Петрограде (1917) и просуществовавший непродолжительное время. Его возглавили «мастера» — Д. Н. Кардовский, В. И. Шухаев, А. Е. Яковлев. Под руководством «подмастерьев», которыми были Б. Ф. Коварский, В. Н. Мешков, Н. Э. Радлов, Н. В. Ремизов, М. Э. Фохт, работали «ученики». «Цех святого Луки» ставил целью «защиту интересов художников и практическое применение искусства. Мастерская цеха, где ученики работают вместе со своими учителями, берет на себя выполнение всяких заказов. (...) Цех организует клуб, где будут устраиваться лекции, доклады и беседы, и предполагает свое издательство; имеется также в виду наладить производство красок. Для осуществления этих задач цех основывает товарищество на паях» (А. Р-ва // Аполлон. 1917. № 8—10).

³ Профессор Антон Ашбэ (1862—1905) — живописец и педагог. Имел собственную школу живописи и рисования в Мюнхене. Его педагогическая система имела значительное сходство с системой П. П. Чистякова. Из русских художников у него учились И. Грабарь, И. Билибин, М. Добужинский, В. Кандинский и др., с 1896 по 1900 год — Д. Н. Кардовский.

⁴ Киплик Дмитрий Иосифович (1865—1942) — художник, с 1910 года — руководитель мастерской техники декоративной живописи ВХУ при АХ. С 1923 по 1942 год — профессор технологии живописи ленинградского ВХУТЕМАСа-ВХУТЕИНа, автор книги «Техника живописи».

⁵ После февральской революции 1917 года Д. Н. Кардовский участвовал в работе комиссии по реорганизации Академии художеств и реформе ВХУ. В феврале 1918 года он был выбран деканом живописно-скульптурного отделения ВХУ при АХ, которое 12 апреля 1918 г. было преобразовано в Свободную художественную школу, а в дальнейшем — в Петроградские свободные художественно-учебные мастерские. 30 сентября 1918 года он был выбран и утвержден профессором-руководителем живописной мастерской. Весной 1919 года в связи с болезнью уехал из Петрограда в Переславль-Залесский (формально оставаясь руководителем мастерской), где прожил до осени 1920 года, когда переехал в Москву. В. И. Шухаев с 1918 по начало 1920 года руководил мастерской живописи и преподавал рисунок в архитектурном классе Петроградских свободных художественно-учебных мастерских.

⁶ В Центральном училище технического рисования барона А. Л. Штиглица В. И. Шухаев преподавал в 1917—1918 годах, являясь профессором живописи, рисунка и декоративного искусства.

⁷ С 1915 по 1917 (?) год Шухаев преподавал рисунок и живопись в Рисовальной школе княгини М. Д. Гагариной («Новой художественной мастерской»), которая находилась в Петрограде на 4-й линии Васильевского острова.

17

¹ Под частной мастерской подразумевается личная школа Д. Н. Кардовского на Алексеевской улице, которой он руководил с 1904 года. В школе учились будущий архитектор Б. А. Альмендинген, художники В. И. Козлинский, Д. С. Стеллецкий и др.

² Савинов Александр Иванович (1881—1942) — художник-живописец и педагог, ученик академической мастерской Д. Н. Кардовского (1903—1908), впоследствии — профессор Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. Анисфельд Борис (Бер) Израилевич (1879—1973) — художник театра, график, ученик академической мастерской Д. Н. Кардовского (1903—1909). С 1918 года жил и работал в США. Абугов Семен Львович (1877—1950) — художник-живописец, рисовальщик и педагог, ученик академической мастерской Д. Н. Кардовского (1903—1908). С 1939 года — профессор Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина.

18

¹ 31 октября 1929 года в парижском магазине Гиршмана откроется также персональная выставка В. И. Шухаева. О ней оставит воспоминания К. А. Сомов: «Выставка Шухаева очень хорошая, он сделал большой шаг вперед в смысле простоты и натурализма. Но, к сожалению, хотя выставка и посещается публикой, продана всего одна картина» (письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 4 ноября 1929 г.— Константин Андреевич Сомов: Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 360).

² А. Е. Яковлев отправится в Азию не в январе 1930 года, как пишет Шухаев, а в 1931 году.

³ Дордонь — река на юго-западе Франции.

В. Ф. Шухаева оставила воспоминания о поездке на Дордонь: «Аржанта — очень живописный, интересный по цвету городок на берегу реки Дордонь в Оверни. Овернь считался тогда одной из бедных провинций, про нее говорилось, что кроме каштанов там есть нечего. (...) В Аржанта мы писали этюды, даже я писала. Река Дордонь цвета натуральной сьены. Крыши из черного шифера, дома стоят у самой реки и отражаются в коричневой воде Дордони. Кругом ярко-зеленые деревья. По дороге плетутся коричневые волы, запряженные в повозки, словом, Шухаев писал и писал и никуда не хотел уезжать» (В. Ф. Шухаева. Черновая рукопись. Комментарии к картинам В. И. Шухаева // СР ГРМ, ф. 154, ед. хр. 146, л. 58—59).

19

¹ Имеется в виду поездка с экспедицией Ситроена в Азию (1931—1932).

20

¹ В Архангельском областном музее изобразительных искусств имеется картина В. И. Шухаева «Корсика» (1930).

² Панно были предназначены для гостиницы в Савойе, в Дивонн-ле-Бен.

21

¹ Вероятно, имеются в виду акварельные эскизы костюмов к комедии Н. В. Гоголя «Ревизор», исполненные Д. Н. Кардовским в 1922 году для Государственного академического Малого театра СССР.

² С экспедицией Ситроена в Азию.

22

¹ См. примечание 2 к письму № 20.

² В Рабате Шухаев исполнил роспись салона гостиницы. Эскиз росписи находится в собрании Н. Д. Сосновской (Тбилиси).

³ В Касабланке художник оформил дом паши. Кроме того, в Марокко Шухаевым было написано много этюдов, часть которых легла в основу цикла картин «Марокко», исполненного в 1961 году.

⁴ Альгамбра — крепость-дворец мавританских властителей.

⁵ Прадо — художественный музей в Мадриде.

⁶ «Менины». 1656.

⁷ Сергей Сергеевич Прокофьев (1891—1953) — композитор, народный артист РСФСР, близкий знакомый Шухаевых. В 1918—1932 годах жил за рубежом, сначала в США, а с 1921 года — во Франции. В 1936 году вернулся в СССР. В. И. Шухаевым написан живописный портрет С. С. Прокофьева (1932).

23

¹ Директором Государственного Русского музея с 1932 года по 14 марта 1934 года был Иосиф Наумович Гурвич.

² В СССР В. И. Шухаев вернулся в феврале 1935 года. Вскоре в Москве и в Ленинграде была организована и проведена персональная выставка художника (см.: Шухаев В. И. Выставки в Москве и Ленинграде [Каталог]. Л., 1936).

³ См. примечание 5 к письму № 10.

В Париже В. И. Шухаев преподавал в собственной школе живописи и рисования (1922—1930) — и в Художественной школе, основанной Т. Л. Сухотиной-Толстой (1929 год—начало 1930-х).

⁴ Щусев Алексей Викторович (1873—1949) — архитектор, действительный член Академии архитектуры СССР (с 1939 года), академик (с 1943 года). См. примечание 3 к письму № 11.

24

¹ Речь идет об издании: Дмитрий Николаевич Кардовский. Текст А. В. Бакушинского, А. В. Григорьева и Н. А. Радлова. М., 1933.

² Обложку и суперобложку книги оформил художник М. В. Маторин.

³ В 1932 году Д. Н. Кардовский иллюстрировал роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (бумага, тушь, перо).

⁴ В книге помещена цветная иллюстрация с портрета Д. Н. Кардовского, написанного в 1929 году О. Л. Делла-Вос-Кардовской.

25

¹ В июне 1934 года у Д. Н. Кардовского неожиданно открылся острый туберкулезный процесс в легких.

² Жена художника Вера Федоровна Шухаева вернулась в СССР в 1934 году.

³ Мейерхольд Всеволод Эмильевич (1874—1940) — режиссер, народный артист РСФСР.

В. И. Шухаев вместе с А. Е. Яковлевым участвовали в ранних театральных экспериментах Мейерхольда (см. примечание 4 к письму № 2). См.: Яковлева Е. «Это было счастливейшее время...» А. Е. Яковлев, В. И. Шухаев и В. Э. Мейерхольд: К истории создания двойного автопортрета А. Яковлева и В. Шухаева «Арлекин и Пьеро» // Нева. 1987. №8. С. 271—276.

Публикация и примечания Е. ЯКОВЛЕВОЙ