Исповедь

Ваша антипатия — МАРТИН ТАППЕР

Признаться, имя это в анкете-исповеди кажется неожиданным и загадочным. Не мудрено. В наш век о Мартине Таппере мало вспоминают даже специалисты по истории английской литературы. А ведь это «поэтическая знаменитость» времен Тургенева и Толстого, имевшая популярность в Старом и Новом Свете. Тогда как Маркс, принесший в жертву своему главному труду «здоровье, счастье жизни и семьи», с трудом добивается тысячи экземпляров первого издания «Капитала», Таппер выпускает свою «Пословичную философию» — сборник напыщенных банальностей «в стихах и прозе — тиражом неслыханным: до миллиона экземпляров — в тысячу раз больше «Капитала»! Маркс иронизирует: гонорар за этот так долго и тяжко рождаемый том едва ли возместит расходы на табак, выкуренный во время работы. А Таппер купается в деньгах и славе.

Что же за книга мудрости «Пословичная философия»? Философские прибаутки Таппера — это поэтические реминисценции философских упражнений Иеремии Бентама. А что собой представляет Бентам?

С именем Бентама XVIII век связывает свое осознание утилитаризма. Английский правовед-моралист, сделавшись духовником либеральной буржуазии, возводит на пьедестал понятие пользы и выгоды — слово «утиль», заимствованное французами у латинян. Он отстаивает неограниченное право хищника-дельца на свободное предпринимательство, благословляет свободу капиталистической конкуренции, ставит закон на службу частной собственности. И лицемерно утешает человечество, что принцип утилитаризма обеспечивает «наибольшее счастье наибольшему числу людей».

Мало сказать, что вожделенный утилитаризм пропитал плоть и кровь предприимчивого философа, но и, простите, его кости. Во всяком случае, прежде чем почить в бозе на девятом десятке, Бентам оставляет распоряжение насчет своего скелета — он завещает его науке. Несомненно, душеприказчиком Бентам сделал бы Таппера, знай он о таком родстве душ, но тогда, в 30-х годах прошлого века, поэт был еще юн и совершенно неизвестен. Распорядителем собственных останков философствующий утилитарист сделал сорокалетнего фритредера Джона Боуринга, обладавшего мертвой хваткой торгаша и колониста, да к тому же еще водившего дружбу и с музами.

Бентам научал буржуа рассматривать всю свою жизнедеятельность через призму выгодности и полезности; его собственный нос, иронизировал Маркс, должен иметь какой-нибудь интерес, прежде чем он решится понюхать… Формула утилитаризма: подчинение всех существующих отношений отношению полезности. Выгодно — бери, действуй… Наибольшее счастье — наибольшему числу людей… А как же понимать тогда отношения эксплуататора и эксплуатируемого?

— Сфера обращения, или обмена товаров, в рамках которой осуществляется купля и продажа рабочей силы, есть настоящий эдем прирожденных прав человека, — логически развивает Маркс в «Капитале» систему взглядов утилитариста. — Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам. Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например, рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей собственной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица. Договор есть тот конечный результат, в котором их воля находит свое общее юридическое выражение. Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это — стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они, в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему провидению осуществляют лишь дело взаимной. выгоды, общей пользы, общего интереса.

Но Маркс расставляет по своим местам всех действующих лиц: «Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за * ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал, на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить».

«Бентамовская бухгалтерия» производит расчеты не только в области социологии, но и в сфере нравственности, особенно в этой сфере. Главный труд правоведа-моралиста «Дионтология, или наука о морали» трактует, что с точки зрения английского филистера должно считаться моральным. Это те действия человека, в результате которых сумма удовольствий превышает сумму страданий. Он составляет перечень этих удовольствий и страданий и обучает, как выводить баланс для определен ния моральности поступка.

— Ни в какую эпоху, ни в какой стране не было еще философа… — говорит Маркс, — который с таким самодовольством вещал бы обыденнейшие банальности…

С самой наивной тупостью он отождествляет современного филистера — и притом, в частности, английского филистера — с нормальным человеком вообще. Все то, что полезно этой разновидности нормального человека и его миру, принимается за полезное само по себе. Этим масштабом он измеряет затем прошедшее, настоящее и будущее. Например, христианская религия «полезна», так как она религиозно осуждает те же самые преступления, которые уголовное уложение осуждает юридически. Художественная критика «вредна», так как она мешает почтенным людям наслаждаться произведениями Мартина Таппера и т. д…Если бы я обладал смелостью моего друга Г. Гейне, я назвал бы г-на Иеремию гением буржуазной глупости.

Конечно, скучнейшее «нравственное счетоводство» престарелого утилитариста нуждалось во вторичной переработке. И тогда появляется Таппер. «Гений буржуазной глупости» обретает поэтические крылышки. Тяжеловесно-мудреная философия становится «пословичной»… «Бентам среди философов, — определяет Маркс, — то же, что Мартин Таппер среди поэтов».

Этими строками Маркс комментирует одну из последних глав первого тома «Капитала», который он завершал в 65-м году, когда заполнялась анкета. Возможно, поэтому появилось имя Таппера. Могло появиться и другое. Но оно непременно олицетворяло бы собой филистерскую ограниченность и самодовольное невежество, что Маркс всю жизнь презирал и от чего неустанно предостерегал. Еще с молодых лет он знал:

— Невежество — это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной еще многих трагедий. Недаром величайшие греческие поэты в потрясающих драмах из жизни царских домов Микен и Фив изображают невежество в виде трагического рока. Таппер, как истый восприемник и чистейший продукт «архифилистерства», становится для новых людей века олицетворением умствующего мещанского самодовольства, расхожим ярлыком в определении конкретных его носителей. Достаточно Марксу охарактеризовать некоего Грина как «удачливого поклонника Мартина Таппера», его собеседникам тотчас становится ясен и социальный и нравственный портрет человека.

Мы не читаем Мартина Таппера. Но мы здесь вспоминаем его имя. Жив курилка? Нет. Для нас это экспонат истории. И он давно бы канул в безвестность, если бы не приметил его разящий взгляд гения. В свое время Гейне справедливо заметил о Лессинге: «Убивая своих противников, он тем самым дарил им бессмертие». С той же справедливостью эти слова можно отнести и к Марксу — микроскопические моллюски времени, попавшие в янтарь литой его мысли, сохраняются как живые.