Исповедь

Достоинство, которое Вы больше всего цените в мужчине, — СИЛА

В дошедших до нас словесных портретах молодого Маркеа среди самых выразительных штрихов непременно подчеркивается проявление силы. Со страниц писем Женни встает образ любимого, «блестящий, сильный», в котором физическая яркость и мощь интеллекта воспринимаются настолько слитно, что видишь его дерзким полководцем, ведущим в бой свои «мысли-гренадеры», «наполненные мужества и достоинства». Собрат-студент рисует облик некоего «романтического гения»: «Его лицо с высоким лбом, с властным, пронизывающим взглядом под темными бровями, с резко очерченным, несколько жестким ртом свидетельствовало об уже сильно выраженном, серьезном, твердом и смелом характере».

Первое впечатление двадцатидвухлетнего Энгельса вылилось в эти поэтические строки:

Спустя несколько лет либерал Анненков, приглашенный в качестве гостя на заседание Коммунистического комитета в Брюсселе, знакомясь с Марксом, видит перед собой «человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения»; человека с неоспоримым правом на авторитет. «Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил…»

Еще позже происходит знакомство с Марксом Поля Лафарга, который представляет нам отца своей жены человеком крепкого сложения, роста выше среднего, широкоплечего, с хорошо развитой грудью, пропорционально сложенного. Как врач по профессии, Лафарг может засвидетельствовать, что Маркс был бы отменным силачом, «если бы в молодости… много занимался гимнастикой». Как известно, Маркс предпочитал гимнастику ума, полагаясь в остальном на природу.

Наблюдавший Маркса уже в зрелые годы, в пору пятидесятилетия, Лафарг отмечает, что единственным регулярным физическим упражнением у него была ходьба. «Целыми часами, беседуя и куря, он мог шагать или взбираться на холмы, не чувствуя ни малейшей усталости. Можно даже сказать, что в своем кабинете он работал на ходу; он присаживался лишь на короткие промежутки времени, чтобы записать то, что он обдумал во время ходьбы».

Но Вильгельм Либкнехт, экзаменовавшийся еще у молодого тридцатилетнего Маркса, вспоминает, что «красный доктор» увлекался и фехтованием, и стрельбой из пистолета. В Лондоне они вместе ходили к французам в «оружейный зал» на Оксфорд-стрит и скрещивали шпаги. Видимо, Либкнехт брал здесь некоторый реванш за поражения в словесном фехтовании на учебных дискуссиях, где ему «приходилось солоно»; он подчеркивает не столько успехи Маркса на тренировках, сколько его «добросовестность». «Чего ему недоставало в искусстве, он старался возместить стремительностью. И если ему попадался недостаточно хладнокровный противник, ему удавалось иногда сбить его с позиции».

Следовало бы еще заметить мимоходом, что настоящее Марксово достоинство оттеняет особый колорит… Энгельс, дочери, люди очень близкие любовно называли его Мавром, университетским прозвищем. Это очень шло к нему и, видимо, нравилось. Во всяком случае, пояснял как-то Энгельс, «если бы я обратился к нему по-другому, он подумал бы, что случилось что-то такое, что необходимо было урегулировать». В жизни Маркса был момент, когда он мог выразить восхищение мавром.

Уже на закате жизни, приехав на лечение в Алжир, Маркс не мог не залюбоваться своим романтическим отображением в волшебном зеркале… Однажды, после утренней прогулки, его привлек на галерею шум негритянского представления в саду. И вдруг он видит позади танцующего негра яркую фигуру человека с важным видом и снисходительной улыбкой.

— Это Мавр… В Алжире маврами называют арабов — небольшую часть их, которая, покинув пустыню и свои общины, живет в городах вместе с европейцами. Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков от почти белого до темно-бронзового. Их одежда — даже нищенская — красива и изящна… Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в «искусстве драпироваться» в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства…

Сила! Этим достоинством Маркс восхищается, этим достоинством обладает сам и во многом обязан ему в подвиге всей жизни. Только крепкий организм мог вынести никому не посильную ношу — полувековую каторжную работу, изнуряющий образ жизни и нашествия всяческих болячек. Даже в конце пути, когда недуги обступают его со всех сторон, стремясь сковать глухим кольцом, и тогда порывом энергии какой-то сверхсилы он отрабатывает их, вырывается из рокового плена, он жаждет «вновь стать активным и покончить с этим дурацким ремеслом инвалида»; очень беспокоится, «что же могут подумать рабочие» о его бездеятельном состоянии. Маркс снова берется за перо, как витязь за чудодейственный меч, чтобы прокладывать дорогу к счастью угнетенным и обездоленным.

И когда на смену приходят новые наследники, третье поколение, Маркс радуется пополнению именно «сильной» половины. Поздравляя старшую дочь с рождением сына Марселя, он с доброй улыбкой замечает:

— «Женская половина» нашей семьи надеялась, что «новый пришелец» увеличит собой «лучшую половину» человеческого рода; я же, со своей стороны, предпочитаю «мужской» пол для детей, рождающихся в этот поворотный момент истории. Перед нами — самый революционный период, который когда-либо приходилось переживать человечеству. Плохо теперь быть «стариком» и иметь возможность лишь предвидеть, вместо того, чтобы видеть самому…

Заглянем еще раз в «семейный альбом», перечитаем другие исповедальные страницы — как, интересно, отвечает на этот же вопрос анкеты «лучшая половина», вернее, большая часть Марксова семейства; интересно потому, что в той или иной степени эти ответы характеризуют достоинства самого Маркса, ибо он всегда был в семье кумиром.

Итак: «Достоинство, которое Вы больше всего цените в мужчине» — двадцатилетняя Женни: моральную силу; девятнадцатилетняя Лаура: справедливость; девятилетняя Элеонора: смелость; их мать — сорокалетняя Женни: стойкость.

Да, у родных и друзей Маркса, его ближайших соратников и новых волонтеров революции, у всего международного пролетарского товарищества нет более прочной и надежной жизненной опоры, чем цементирующая моральная сила самого Маркса и авторитет его учения.

Он всегда надежно рядом, если вдруг надорвались силы самого близкого человека, издерганного беспросветной нуждой, безрадостным бытом, мелочностью сплетников, мерзостью врагов.

Он всегда участлив и нежен, если вдруг зло ударило по чувствительным струнам не окрепшей еще юной души — какие-нибудь незадачливые знакомые демонстративно порывают отношения с дочерью, сделав «ужасное открытие», что она «дочь главаря поджигателей».

Он весь как монолит, если нужны помощь и поддержка бойцам, сошедшим с баррикад после поражения революции. У Интернационала ищут защиты обездоленные коммунары Парижа, гонимые врагами, нуждой, голодом. И самая настоятельная забота о них целиком поглощает мысль и сердце Маркса. «Ему приходится не только сражаться со всеми правительствами господствующих классов, но в придачу еще вести рукопашные схватки с «толстыми, белокурыми и сорокалетними» квартирными хозяйками, — говорит старшая дочь, — которые нападают на него за то, что тот или другой коммунар не заплатил за квартиру».

Да, Маркс само воплощение справедливости; она для него и достоинство, и цель, и знамя. В «Союз справедливых» Маркс и Энгельс приходят в молодости для того, чтобы воссоединить силы истинно народных борцов; чтобы рассеять туман «тайных учений», утопических систем, романтических иллюзий, чтобы указать реальный путь к человеческой справедливости через сознательное участие в происходящем историческом процессе революционного преобразования. Справедливость для Маркса не только острие разрушительного «снаряда, пущенного в голову буржуазии», но и стержень его духовного мира, личной чести. В решительный момент он без колебаний обнажает свою полемическую шпагу, чтобы оберечь правду, защитить дело чести перед лицом прокуроров и сыщиков, клеветников и доносчиков, раскольников и предателей, путаников сознательных и бессознательных, всех «алхимиков революции». Гневные страницы его «Разоблачений» — это страницы нелегкой биографии самой Справедливости. Кажется, он не оставил без удовлетворения ни одного подлеца. Маркс доказал правоту своего дела, он убедил, что «наша партия выделяется своей чистоплотностью».

Да, покушаясь на целый мир капиталистического всевластия — мир золота, тюрем, штыков, изощренных средств подавления, — нужно обладать смелостью особой закалки. И в Марксе человечество узнает великого подвижника науки, беззаветного рыцаря революции. Он не дрогнет ни перед полицейскими штыками, ни перед тюремной решеткой, когда мартовским вечёром 48-го, тут же после заседания Центрального комитета, на квартиру Маркса нагрянет брюссельская полиция с обыском, с угрозами, оскорблениями и конвоирует руководителя Союза коммунистов в тюрьму. Он не отступит перед ненавистью врагов, будь то интриги прусского короля или деспотический акт французского правительства, будь то атака монархических террористов на его газету — революционный форпост в Кёльне или замаскированная попытка убийства посредством высылки в Бретань, будь то грязная клевета буржуазных писак, «изобличающих» марксистов чуть ли не в изготовлении фальшивых денег, или мрачный заговор молчания вокруг самого значительного явления научной мысли — «Капитала». Маркс восхищается «штурмующими небо» борцами — его двери смело, гостеприимно распахнуты для преследуемых коммунаров Парижа, и для ирландских фениев, и для бесстрашных русских революционеров, таких, как Герман Лопатин, первый русский переводчик «Капитала», человек, замышлявший избавление Чернышевского из сибирской ссылки. Он всегда готов выступать «vultu instantis», свидетельствуют современники, «перед лицом самого тирана»…

Приступая к деяниям подлинно историческим — к анатомированию капиталистического общества, Маркс не случайно вспоминает слова великого флорентийца Данте:

Бесстрашие открывало ему двери к тайнам тайн. Да, и стойкость, как еще одно, может, самое постоянное, всеминутное проявление его силы. Женни, самый близкий из людей, прошедшая рука об руку почти весь жизненный путь, как никто знавшая в глаза каждую из бед, что фатальным гнетом тяготели над домом, пережившая каждую боль, каждую рану своего мужа, могла до конца дней своих восторгаться его силой, его стойкостью: «Никогда, даже в самые ужасные минуты, — свидетельствует Женни Маркс, — он не терял веры в будущее…»