Истории о котопёсах и их хозяевах

Возвращение

День, когда баба Надя вывела во двор Карая, жители села назвали Великим возвращением. Для понимания такой реакции стоит заглянуть в прошлое.

Стать в тридцать семь лет бабой Надей матери помогли сын и дочь, одарившие ее первыми внуками. Сама рано вышедшая замуж, Наденька не удивилась, когда и сын, и дочь быстро создали собственные семьи. Единственным ее желанием было, чтобы семьи оказались крепкими и дружными. И она все делала для этого. Правда, в своей манере.

А была Наденька женщиной шумной, эмоциональной и скорой на слова разные. Среднего роста, крепко сбитая, грудастая, румяная, юная Надя всегда привлекала внимание представителей сильного пола, но подойти к ней решались немногие. Симпатичная девушка могла так ответить тому, кто ей не по душе, что потом парням хоть из села уезжай. Меткая характеристика моментально получала статус прозвища, достаточного обидного.

Однако выискался смельчак, который сумел найти подход к красавице. Правда, из другого села, да и не знал он о своеобразном характере девушки. Как говорят, пришел, увидел, победил.

Замужем Наденька еще пуще расцвела. Знаете, кажется мне, что только в русских селах и деревнях можно увидеть настоящую красоту наших женщин. Вот идет она вся такая крепко сбитая, румяная, грудастая, в скромном платьице из веселенького ситца, и дух захватывает на нее глядючи. А глаза ее синие так и сверкают, а волосы ее русые шелком переливаются, и нет в ней ничего искусственного. На поле рано утром шагает твердо, уверенно. Вечером выйдет за калитку прогуляться, не идет – плывет, и непременная улыбка на лице. Вот и Наденька такая. И лишь одно портило картину – шумная была. Если кто из детей чего натворил, все соседи слышали:

– Вот ты ж, гаденыш, зараза такая. Я тебе сколько говорила? Голову оторву, поганец мелкий! – Это она с криком за сыном с пучком крапивы гонялась, когда он у соседа яблочко сорвать хотел, висело на ветке прямо над забором, да хлипкий забор завалился. Был Федька весь в маму, высокий, крепко сбитый, вот и не выдержал заборчик молодецкого тела.

– Анька, паршивица, слезай с сеновала. Ты зачем новую штору порезала? Убью!

– Ма-ам, я юбку хотела сшить…

– Юбку-у-у! На танцы в клуб бегать? Я те побегаю, я те потанцую.

И вот так знали все в селе, что у Надюхи в доме происходит. Громко Наденька разговаривала, чего уж там. Но… никогда она не била своих детей. Кричала, грозилась, но руку даже на курицу, забежавшую на грядку, не поднимала.

Мужа своего, Сереженьку, Наденька любила и уважала. Умел он свою голосистую ладу ворковать заставить. Но иногда и ему перепадало, когда с Петькой да Иваном на рыбалку ходил… Возвращались они хорошенькими, и не всегда с рыбкой. Вот тогда и неслось над селом:

– Святая Троица, прости меня Господи-и-и-и! И нимб над головой светится. Рыба, видать, поклоны до сих пор по дну бьет, – громко встречала она мужа с друзьями.

А нимб и правда был – над головой Сережи подсак торчал, на вечернем солнце поблескивая хромированным кольцом.

Шли годы. Упорхнули дети из дома родного. Сын в город подался, там и работу нашел, и зазнобушку. Дочь в соседнее село к мужу уехала. Появились внуки. Бабу Надю они обожали, и не пугала их она, голосистая. Вприпрыжку разбегались от бабули, когда она их за баловством ловила, а потом возвращались, прижимались к ногам, хватались за платьице из веселенького ситца и мурлыкали, как котята.

А полтора года назад умер Сереженька. Прямо за штурвалом комбайна – не выдержало сердце. И поселилась в доме Наденьки студеная тишина.

Пришла зима. Село готовилось к встрече Нового года. К Наденьке обещались приехать дети с внуками. А она вроде и отошла от потери мужа, а все никак не могла вернуть себе свою голосистость. Выплакала всю… Говорила теперь Наденька почти шепотом, медленно и осторожно как-то, словно боялась собственного голоса.

Поздно вечером забежала к ней Катерина, давняя подружка, с которой много вместе пережили. Поддерживала она ее и сейчас.

– Ой, Надюшка, зима совсем лютует, на улице мороз, ух-х, даже ресницы примерзли, – снимая куртку, заговорила Катерина.

– А ты чего так поздно в гости-то надумала? – отрываясь от чтения какой-то книги, поинтересовалась Надя, сидевшая в уголке дивана, укрывшись любимым пледом Сережи.

– Ой, Надюшка, у меня ж Марта ощенилась. Пять таких крепеньких оглоедов принесла. Три кобелька, две девки. Вот думаю теперь, кому предложить. Она ж у нас породистая, но Митька наотрез отказался продавать. Говорит, своим так отдадим.

Надя заинтересовано посмотрела на подругу, уже присевшую рядом с ней.

– Погоди, а от кого ж она понесла-то? У нас же в селе вроде нет больше таких, – удивилась Надя.

– А, это Пашка с кем-то там по интернету списывался, потом Марту возил, вот, а теперь мы с приплодом. Ой, Надюшка, они хорошенькие такие. Четверо в мамку, белесые, а один прям шоколадный такой.

Что-то затеплилось в душе у Наденьки.

– Кать, а отдай его мне, шоколадного, – тихо попросила она.

Катерина не стала говорить подруге, что в семье решили оставить коричневого кобелька себе.

– Правда? Возьмешь? Ты ж вроде кошатница всегда была, а тут щенок, за ним же уход, ну и прочее, – спросила, уже понимая, что отдаст подруге щенка.

– А мне теперь только в радость за кем-нибудь поухаживать, – печально, но как-то с надеждой ответила ей подруженька.

В конце января в доме у Нади поселился шебутной шоколадный вихрь, сующий свой нос куда можно и куда не влезает, но краем глаза заглянуть надо.

А в конце апреля, когда в своих огородах начинают порядок наводить, проходившие мимо дома Наденьки сельчане услышали знакомый голос:

– Кара-ай, зараза, ты зачем эти ямы нарыл? Я тебя вместо картошки посажу. Иди ко мне, кому говорю, мазурик.

Они шли мимо и улыбались, понимая, что вернулась их голосистая Наденька.