История Ирэн. Гнев

Глава 28

Москов. Дом графа Балашова.

Просыпаться и только потом вспоминать кто ты и где ты, похоже входило в привычку у графа Балашова. Во рту было мерзко, голова раскалывалась, но на столике возле кровати уже стояла утренняя рюмка водки и банка с капустным рассолом.

Кирилл Балашов пил вот уже вторую неделю. А во всём виновата эта с. а Ирэн Виленская. Ну вот что ей стоило сказать своему полюбовнику графу Забела, что он, Балашов ни в чём не виноват. Так нет же, смотрела словно на пустое место, как будто он один из её казаков или вообще незнакомый человек.

И с чего нос задрала. Да, стала такая, что вокруг неё аж искрит, если бы она раньше такая была, уж он точно оставался бы с ней. Так рассуждал после многодневного возлияния граф Кирилл Балашов и невдомёк было графёнышу, что это рядом с ним женщина стала такой вот неряшливой, неухоженной, неуверенной. Оттого, что это его нелюбовь сделала её такой. Не любил, не поддержал, не уберёг.

А в мозгу графа, утомлённом возлияниями и ночными гулянками, снова возникла картинка как Ирэн протягивает руки и страстно шепчет:

— Не уходи…вернись…какой костюм вам сегодня готовить…

Балашов вдруг осознал, что снова заснул, а это его слуга Ванька спрашивает. Открыл глаза, оттолкнул наклонившегося над ним слугу:

— Какой-какой, обычный, ты чего не помнишь, на службу я пока не хожу, тьфу ты, дурак старый

Со службы графа попросили тихо уйти, хорошо ещё князь Обухов помолвку пока не разорвал, а то позору не оберёшься. Суд состоялся, назначил наказание в виде выплаты штрафа семье Лопатина в размере пятисот золотых империалов. Выгреб всё. Отдал, пусть подавятся.

А что до Ирэн, он ещё ей отомстит, за всё, за своё унижение, за то, что службы лишился, она ему за всё заплатит.

Конечно, во всём виновата та, кого он «выкинул» из своей жизни, когда стало понятно, что страсть прошла, а кричащий комок ему не нужен, так же как не нужна и жена, которая кроме «головной боли» ничего принести не может.

Сколько таких, воспитанных мамочками, убеждённых в собственной непогрешимости, уверенных в том, что мир вращается вокруг них, а все остальные ДОЛЖНЫ всё делать для того, чтобы им было удобно. Но здесь и женщина должна любить прежде всего себя, нельзя позволять себе растворяться в другом человеке. Будешь любить и ценить себя и тебя будут любить и ценить.

Пока граф предавался «сладким» мыслям о мести, его мать графиня Елизавета Петровна Балашова завтракала с братом, Ставровским Константином Петровичем.

— Костя, ну ты же можешь, ты же глава государственного совета, ну что тебе стоит, пропадает же мальчик, — плачущим голосом, периодически прикладывая платочек к глазам говорила графиня.

Князь Ставровский молча жевал омлет и не отвечал. Если честно, сестра ему уже осточертела со своим сыночком. Да ладно бы ещё сын был «с головой», а то ведь за что не возьмётся всё через задницу делает.

Поначалу он возлагал большие надежды на племянника. Тот ему казался не только исполнительным, а ещё и пронырливым, и хитрым парнем. Но кроме исполнительности «Кирюша» так ничего и не продемонстрировал.

А теперь вообще из-за его тупости сам Ставровский чуть не вляпался в историю с похищением чужого ребёнка. Что так сложно было сказать, что Балашовы отказались от девочки?

Ну да, Ставровский бы на него поругался за такое глупое и поспешное решение, но зато они не попали бы в такую неприятную ситуацию.

А эта его Ирэн?! — Ставровский ненавидел Лопатиных. Почему? Он и сам не мог ответить себе на этот вопрос.

Почему рудник с огненными рубинами, провинциальному помещику?

Почему спички, чернёное серебро, камни эти белые, тоже им? Чем он-то хуже?

— Костя? Костя? Да ты слушаешь меня или нет? — голос сестры перешёл на визг

— Да слушаю, слушаю — как бы нехотя ответил Ставровский, — думаю я

— Так ты поможешь Кирюше? — похоже сестра не собиралась отступать

Ставровский поглядел на сестру: — А что? Можно и её использовать, с такой-то настойчивостью. Так и быть он предложит племяннику выбор, а сестра пусть тоже «поработает» на воплощение его целей.

Вслух сказал:

— Лиза, я помогу Кириллу, но и ты мне помоги. На майские сезоны в столицу собирается Ирэн Виленская. Ты же понимаешь кто на самом деле виноват в том, что случилось с Кириллом?

Графиня Балашова даже в лице поменялась, когда услышала про Ирэн.

— Снова эта женщина! Что надо сделать? — голос графини был полон злобной решимости

— Ничего особенного, просто всем рассказать, что она такое на самом деле, — князь снизил голос до шёпота, — и пусть почувствует, как в столице «ей все рады». А Кириллу скажи, пусть заканчивает пить, да с распутными девками гулять в офицерском клубе. Через три дня жду его у себя.

Графиня радостно закивала:

— Конечно, Костя, конечно

А про себя подумала:

— Ко всем съезжу, устрою этой Виленской «тёплый» приём. Ишь в столицу она собралась…

В этот же день. Москов. Покои фрейлины императрицы Елизаветы Тумановой.

В комнаты главной фрейлины императрицы внесли большой ящик. Елизавета, как и все женщины, любила подарки, но даже не представляла, что там может быть внутри. Сначала принесли письмо, отправителем значилась Ирэн Лопатина.

— Надо же, не называет себя Виленской. Интересно, — подумала Елизавета.

Само письмо ей понравилось. Порадовало то, что она не ошиблась в удалённой оценке этой женщины, та сразу поняла то, что было НЕ написано в письме Елизаветы.

Когда открыли ящик, то обнаружилось, что внутри, как в матрёшке, много разного размера шкатулок.

Елизавета начала с самых верхних. И вскоре позабыла обо всём. В каждой шкатулке лежали наборы, так называемых, кримов, и к каждой шкатулке были приложены аккуратно написанные листы с инструкцией. Елизавета открывала баночку за баночкой и не хотела расставаться ни с одной из них. Ну и что, что у неё нет личной жизни, и нет кого-то для кого ей хотелось бы быть красивой. Елизавета отлично понимала и осознавала все свои недостатки, но главное, что она хотела быть красивой для себя. Когда она смотрела в зеркало ей не нравилось то, что она там видела, но каждая женщина верит в чудо и пусть хоть чуть-чуть, но, если кожа станет чуть более нежной, или чуть более гладкой, это уже приятно. Она так увлеклась, что забыла про время. Ей уже полчаса как надо было быть у императрицы.

Дверь распахнулась, и императрица сама вошла к своей подруге.

— Ну и чем ты так занята? — судя по голосу Мария Алексеевна пребывала в прекрасном расположении духа. Увидела открытый короб, его сложно было не заметить, подошла, с любопытством заглянула внутрь:

— А что это у тебя за баночки?

Елизавета поняла, что показать императрице кримы получилось даже лучше, чем она хотела:

— Маша, это называется кримы, и они созданы для женской красоты.

— Да? — немного ревниво переспросила императрица, — и как же?

— Да вот же посмотри.

И Елизавета стала показывать те, с которыми уже разобралась.

— Смотри, вот эти для увлажнения кожи, — взяла Елизавета в руки фарфоровые баночки с видами столицы, закрытые розовыми крышками, — а вот эти с зелёными, от морщин, а вот эти, — Лиза показала баночки с синими крышками, — от родовых пятен и веснушек.

Императрица смотрела на баночки жадными глазами:

— И откуда же эти волшебные кри… как ты говоришь?

— Кримы, — подсказала Елизавета, вздохнула и, очень аккуратно сказала, — они из Никольского уезда, делают на фабрике Лопатиных.

Мария Алексеевна, услышав неприятно знакомую фамилию, поджала губы и положила баночку, которую держала в руках обратно в шкатулку.

— Мари, ну что ты, — Елизавета постаралась вернуть то приятное настроение, в котором императрица пришла.

— Лиза, ты знаешь, я не хочу ничего слышать про эту женщину и про её семью, — императрица «похолодела» лицом.

Елизавета часто видела такое выражение, оно возникало тогда, когда императрица больше не желала о чём-либо разговаривать.

Да, — подумала Лиза, — будет непросто. А вслух сказала:

— Думаю отдать вот этот крим Надежде Столич, а то она уже устала замазывать свои веснушки, а себе оставлю вот эти розовенькие. Мыло раздам каждой по кусочку, может начнут пахнуть приятнее.

Елизавета сморщила нос, императрица не сдержалась и хихикнула, а потом обе женщины рассмеялись. Напряжение спало.

— Ну и отдай, а мы посмотрим, действительно ли эти кримы так чудесны, как написано.

Мария Алексеевна снова сделала серьёзное лицо и сказала:

— Ладно, собирайся и приходи на ужин, я пока пойду к детям.

С этими словами императрица вышла из комнаты, а Елизавета заметила, что одна баночка с голубой крышкой пропала.

Позвала слугу и приказала отнести в покои императрицы и положить на туалетный столик красиво написанные листы с инструкцией.

А в это же время баронесса Елена Михайловна Виленская входила в приют у церкви Св Елены. Ей было плохо, она чувствовала, что с потерей племянника она в скором времени потеряет и брата, тот тоже бросит её и снова уйдёт к этой ужасной женщине. А ведь он обещал, что разведётся, говорил, что император подписал развод. Куда делся тот доверчивый мальчик, которого она растила после смерти родителей? Почему он стал так жесток к своей сестре?

Прислал законника, тот такие вопросы задавал, как будто она умалишённая… Внезапно баронесса остановилась:

— А вдруг он действительно решил отправить её в дом скорби? О нет! Что же делать?

С этими мыслями баронесса зашла в церковь. Её узнали, и одна из монахинь пригласила её пройти к настоятельнице монастыря, при котором был расположен приют и церковь. Елена Михайловна любила с ней беседовать. После разговоров с этой женщиной разум всегда прояснялся и сразу становилось понятно, что надо делать, а чего не надо. Вот и сейчас она нуждалась в наставлении.

Разговор с настоятельницей начался как обычно, сначала та ласково поинтересовалась, что сегодня тревожит баронессу, речь её была плавной, доброй, спокойной. Но постепенно монахиня стала повышать голос, в нём появились властные интонации, речь стала отрывистой, рваные фразы звучали всё жёстче и жёстче, пока наконец монахиня не нависла над побледневшей женщиной и спросила низким вибрирующим голосом: — Чего у бога просишь?

Баронесса растерялась и слова застряли у неё в горле, а настоятельница ещё громче спросила, почти прорычала: — Чего у бога просишь?

И вдруг изо рта у Елены Михайловны, к её полному ужасу, вылетело: — Хочу, чтобы брат вернулся и жил со мной в доме, уважал меня… и племянник с нами.

Но настоятельница, всё так же нависая над несчастной баронессой, прошипела:

— Так не получится, выбирай!

И Елена выплюнула из себя: — брат…

И разрыдалась, закрыв лицо руками. А настоятельница стала гладить её по голове и снова говорить с ней ласковым тоном:

— Ну всё-всё, вот всё и решилось, теперь всё наладится, сейчас пойдёшь домой и жди. К тебе придут и всё скажут.

Проплакавшись, баронесса действительно почувствовала облегчение. Решение принято и почему она раньше этого не поняла, что ей не нужен никакой племянник, шлюхино отродье, не будет его и Серёжа снова будет уважать сестру, она же одна у него родная.

И «просветлённая» баронесса Виленская поехала домой.

Несчастная женщина с неустойчивой психикой, она не понимала, что ею умело манипулируют, применяя техники, которые, пожалуй, только Ирина смогла бы назвать, потому как все эти «качели», которые баронессе устроила настоятельница, это часть «программы», которую спустя двести лет назовут нейролингвистическое программирование (НЛП).

После отъезда баронессы настоятельница отправила записку в дом в Столешниковом переулке.

Чарльз Уитворт, прочитав послание, сжёг его и посмотрев на человека, сидящего напротив сказал:

— Игра началась.