История папства

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Григорий VII и норманны (1055-1085)

Почти целый год после смерти папы Льва IX 19 апреля 1054 года в Риме не было папы. Генрих III назначил уже трех понтификов (и все трое — немцы) и решил выбрать четвертого; однако прежде чем это произошло, у него состоялись длительные дискуссии в Майнце с делегацией из Рима, которую возглавлял кардинал Гильдебранд. Выбор Генриха пал на молодого шваба по имени Гебхард, который стал епископом Айхштетта в 1042 году, еще не достигнув и тридцатилетнего возраста. Однако даже теперь Гебхард колебался и принял соответствующее предложение лишь в марте 1055 года. Последний папа из числа тех, кого назначил германский король, он был интронизирован 13 апреля под именем Виктора II (1055-1057), сохранив на все время понтификата свою старую епархию. Итальянская партия опасалась, что он будет действовать слишком уж явно как креатура императора. Наделе, однако, новый папа показал себя рьяным защитником прав церкви и не менее решительным поборником реформ, как и его предшественник. Однако он, как и другие его земляки, не смог избежать вредного воздействия болотных испарений в Риме и был уже болен, когда председательствовал на синоде в Ареццо в июле 1057 года. Когда через несколько дней он скончался, его германское окружение пожелало отвезти тело папы в Айхштетт для предания там оного погребению. Однако траурный кортеж попал в засаду и был ограблен в Равенне, где останки Виктора II теперь и покоятся — по иронии судьбы, в мавзолее Теодориха, в ту пору служившего церковью.

Никаких консультаций с императором в то время не проводилось; Генрих III неожиданно умер в возрасте тридцати девяти лет. Его сын Генрих IV был тогда шестилетним мальчиком. В результате для Гильдебранда и его друзей появилась прекрасная возможность вернуть контроль итальянских реформаторов над папством, и они быстро сделали это. Их выбор пал на Фридриха Лотарингского, в свое время главного помощника Льва IX, в ту пору аббата Монтекассино. Став папой под именем Стефана IX (1057-1058), он едва ли пользовался благосклонностью при императорском дворе, учитывая, что его брат, герцог Лотарингский Годфрид Бородатый, недавно женился на овдовевшей маркизе Беатриче Тосканской, а это предполагало контроль мощных и хорошо организованных властных структур на севере Италии. Уже поползли темные слухи о том, что папа собирается воспользоваться малолетством Генриха IV и передать императорскую корону от франконской династии лотарингской.

Сомнительно, чтобы Стефан в тот момент вынашивал подобные идеи. Однако мы никогда не узнаем это наверняка, поскольку всего через семь месяцев он скончался. Чувствуя, что конец близок, папа потребовал от представителей римского клира торжественной клятвы, что они не выберут ему преемника, прежде чем вернется Гильдебранд, который тогда находился с миссией в Германии. Однако реакционеры увидели в сложившейся ситуации свой шанс. Опыт последних нескольких лет убедил их в том, что в обстановке такого рода все зависит от быстроты. Coup d'etat был наспех спланирован участниками тускулумско-кресцентианского альянса, и в течение нескольких дней Джованни Минчо, епископа Веллетри, интронизировали в качестве папы под не предвещавшим ничего хорошего именем Бенедикта X (1058— 1059). С точки зрения сторонников реформ, трудно было сделать худший выбор. Новый папа, по-видимому, не отличался сильным характером, однако Лев IX сделал его кардиналом, а Стефан рассматривал в качестве альтернативы себе самому. Но они не могли согласиться с характером проведения выборов, которые они рассматривали как не соответствующие каноническим правилам и несвободные от подкупа. Оставив Рим в полном составе, они отправились встречать Гильдебранда в Тоскане и решили выбирать папу сами.

Их выбор пал на Жерара, епископа Флоренции, безупречного, надежного бургундца, который в декабре 1058 года оказал поддержку императрице-регентше Агнессе и — что имело не меньшую важность — герцогу Годфриду Лотарингскому. Это позволило ему инаугурироваться в качестве папы под именем Николая II (1058-1061). Он и его кардиналы, которым оказывал поддержку герцог Годфрид и его небольшой воинский отряд, двинулись в Рим, где перед ними открыли Трастеверские ворота. Они быстро овладели островом на Тибре, который превратили в свою штаб-квартиру. Последовало несколько дней уличных боев, а затем Латеранский дворец был взят штурмом, тогда как антипапа Бенедикт X едва сумел спастись бегством в Галерию[100].

Партия реформ вновь победила, но немалой ценой. Бенедикт X оставался на свободе, и у него имелось немало сторонников. Многие римляне, вынужденные присягать на верность Николаю II, подняли в знак клятвы левую руку, давая понять, что их правая рука сохраняет верность его сопернику. Особенно беспокоило сознание того, что реформаторы не одержали бы победы без военной поддержки со стороны герцога Годфрида. Таким образом, после всех усилий, предпринятых за последнее десятилетие, папство вновь оказалось в том состоянии, в котором его застал Лев: оно колебалось между аристократией и империей, иногда у него получалось стравить их друг с другом, однако ему никогда не удавалось по-настоящему утвердить свою независимость от той или другой стороны. Главная задача реформы в таких условиях выполнена быть не могла. Так или иначе, церкви предстояло самой становиться на ноги.

На первом месте стоял вопрос с Бенедиктом. Всего тринадцатью годами ранее его ненавистный тезка показал, как много вреда может принести ренегат-антипапа; Бенедикт X пользовался куда большей популярностью, нежели Бенедикт IX, и в это время не было императора, готового вторгнуться в Италию и восстановить порядок, как то сделал Генрих III. Герцог Годфрид возвратился в Тоскану — это, пожалуй, было к лучшему, учитывая его странную нерешительность, которая привела к тому, что его заподозрили в интригах в пользу римских правых. И тут церковь предприняла неожиданный, роковой шаг. Она обратилась за помощью к норманнам.

Окончательное решение об этом могло быть принято только Гильдебрандом. Никакой другой член курии, даже сам папа Николай не обладали необходимыми мужеством и авторитетом. Вся Италия, и прежде всего римские клирики по-прежнему видели в норманнах — и не без основания — шайку грубых разбойников, ничем не лучше сарацин, терроризировавших юг до них. Для многих кардиналов идея союза с людьми, чьи кощунства и надругательства над святынями прекрасно известны, с людьми, которые всего пять лет назад не задумались поднять оружие против самого Святого престола и держали в плену папу в течение девяти месяцев, такая идея казалась куда худшей, чем соглашение с римской знатью или даже с самим Бенедиктом. Однако Гильдебранд знал что делал. Папа и кардиналы, как то почти всегда и случалось, склонились перед его волей. И в феврале 1059 года он отправился для участия в переговорах с одним из вождей норманнов, князем Ричардом Капуанским.

Ричард не колебался. Он немедленно предоставил в распоряжение Гильдебранда 300 человек, и кардинал поспешил в Рим со своим новым эскортом. К середине марта он и Николай расположились лагерем близ Галерии, наблюдая за тем, как армия ведет осаду города. Норманны, используя свою обычную тактику, произвели ужасающее опустошение окрестных территорий, грабя и сжигая все вокруг. Жители Галерии оказывали мужественное сопротивление, отбивая одну за другой попытки овладеть стенами. Но летом их вынудили капитулировать. Бенедикт был взят в плен, подвергнут пыткам, публично лишен сана и затем помещен в богадельню Святой Агнессы на виа Номентана. Эра дружбы пап с норманнами началась.

Судьба Бенедикта X вызвала сильнейший шок у реакционной группировки в Риме. Она не ожидала ни такой энергии, ни такого единства целей, с которым кардиналы выступили против его избрания, но не ожидала она и той решимости, с которой потом его устранили. И теперь, прежде чем они успели прийти в себя, Гильдебранд нанес им второй удар, надолго их парализовавший. Процедура избрания пап всегда носила достаточно расплывчатый характер. Теоретически она основывалась на порядке, установленном императором Лотарем в 824 году и возобновленном Оттоном Великим в следующем столетии, согласно которому избрание должно было осуществляться всем клиром и знатью Рима. Однако новый понтифик не мог проходить инаугурацию, пока не приносил присягу императору. Такое решение, достаточно расплывчатое уже в первоначальном варианте и ставшее еще более расплывчатым из-за двух с лишним веков различных трактовок, не могло не привести к злоупотреблениям. Не говоря о той власти над папством, которую оно давало римской аристократии, это подразумевало определенную зависимость от империи, которая, несмотря на противовес в виде необходимости для каждого императора получать корону из рук папы в Риме, ни в коей мере не совпадала с представлениями Гильдебранда о главенстве папы. Теперь, когда в Риме царила анархия, на германском троне сидел ребенок, а вооруженная помощь со стороны норманнов в случае необходимости гарантировалась, эти правила можно было наконец отменить.

13 апреля 1059 года папа Николай собрал синод в Латеранском дворце. И здесь, в присутствии 113 епископов, в том числе Гильдебранда, он обнародовал решение, которое (с одной-двумя позднейшими поправками) продолжает регулировать выборы пап и по сей день. Впервые избрание нового понтифика возлагалось теперь непосредственно на кардиналов — по сути, высшее духовенство Рима[101]. Только после того, как папу выбирали, могла идти речь об утверждении его остальным клиром, а также народом. Чисто формальный характер носили нарочито темные оговорки по поводу того, что выборщики должны иметь попечение об уважении и почете по отношению к Генриху как нынешнему королю и, можно надеяться, императору в будущем, а также ко всем таковым его преемникам, которые лично получат соответствующие права от апостольского престола, однако значение этих оговорок было ясно: в будущем церковь намерена сама вести свои дела и устанавливать собственные порядки независимо ни от империи, ни от римской аристократии.

Это было смелое решение. И даже Гильдебранд не осмелился бы принять его иначе как из-за норманнов. И для империи, и для римской знати случившееся означало пощечину, хотя и дипломатично оформленную. И можно было ожидать, что любая из сторон попытается восстановить свои прежние привилегии силой оружия. Однако переговоры Гильдебранда с капуанским князем, не говоря уж о недавних событиях в Галерии, снова вселили уверенность в него, а благодаря этому и во всех церковников. С подмогой не более чем в 300 норманнов из Капуи он привел в замешательство основные силы неприятеля. Насколько большего удалось бы ему добиться, если бы все норманнские силы из Апулии и Калабрии встали под папские знамена? Такая поддержка дала бы церкви возможность избавиться от последних остатков политической зависимости и осуществить наиболее глубокие преобразования без опасений за последствия. Кроме того, события 1054 года создали такой климат в отношениях между Римом и Константинополем, в котором, совершенно очевидно, в ближайшем будущем не приходилось надеяться на примирение в теологических вопросах. И чем скорее искажающие истину доктрины греков совершенно исчезнут в Италии, тем лучше. Норманны, у которых наконец установились терпимые отношения с их подданными — лангобардами, — вынудили византийцев отступить в немногие изолированные опорные пункты в Апулии (прежде всего в Бари) и Калабрии. Если бы они имели полную свободу рук, то вскоре довершили бы начатое, и затем, по всей вероятности, они взялись бы за неверных на Сицилии. По сравнению с другими народами, населявшими Апеннинский полуостров, норманны действовали наиболее эффективно и, несмотря на все свои недостатки, они были католиками. Так не следовало ли лучше их поощрять, нежели бороться с ними?

Со своей стороны вожди норманнов не требовали ничего другого, кроме как союза с римской церковью, что неизбежно втянуло бы их во вражду с императорским двором. Однако хотя в прошлом они и их соплеменники и могли поступать вопреки своим религиозным убеждениям, норманны всегда (даже при Чивитате) демонстрировали уважение к папе и поднимали оружие против него только для самообороны и лишь после того, как все попытки мирного урегулирования терпели провал. Они были не настолько сильны, чтобы отказаться от гарантий от угрозы комбинированного удара со стороны империи и папского государства или от союза против кого-либо из врагов — Византии, Тосканы или сарацин, с которыми им приходилось сталкиваться. С другой стороны, норманны достаточно сильны, чтобы вести переговоры с папой на равных. Им было на что надеяться, когда в июне 1059 года Николай II оставил Рим в сопровождении внушительной свиты из кардиналов, епископов и клириков и направился в маленький город Мельфи, первую цитадель норманнов на юге Италии.

Медленно и торжественно двигался папский обоз по Кампании. Он остановился в Монтекассино, где к нему присоединился аббат Дезидерий, являвшийся официальным представителем папы на юге страны и тем самым его послом у норманнов. Кортеж через горы добрался сначала до Беневенто, где папа собрал синод; затем до Венозы, где с помпой освятил церковь Святой Троицы — главный храм норманнов в Италии, и, наконец, до Мельфи, куда он прибыл к концу августа и где обнаружил ожидавшее у ворот города представительное собрание норманнских баронов во главе с Ричардом Капуанским и другим, еще более крупным, Робертом д'Отвилем, известным как Гвискар[102].

Синод в Мельфи, который официально являлся поводом для визита папы сюда, в целом забыт. Его целью была попытка восстановить целомудренность (или по крайней мере безбрачие) духовенства Южной Италии — попытка, оказавшаяся совершенно безуспешной, как показывает отрешение от сана епископа Трани в присутствии более чем ста других епископов. Однако присутствие Николая показывает, что речь шла о гораздо более важном для норманнов и папства предмете — их примирении. Началось с того, что папа утвердил Ричарда в качестве капуанского князя, потом провел церемонию инвеституры Роберта Гвискара как герцога Апулии, затем Калабрии и, наконец, Сицилии, хотя никто из присутствовавших норманнов не ступал на остров. По какому праву папа столь щедро одаривал территориями, над которыми ни он, ни его предшественники не имели власти, вопрос спорный. Но вряд ли кто-то из присутствовавших в Мельфи в тот августовский день имел желание задавать вопросы на эту тему. Папа Николай мог позволить себе подобную щедрость — ведь взамен он получал немало. Правда, он оказывал поддержку наиболее опасным и потенциально разрушительным из всех политических сил юга Италии. Однако, оказав благоволение обоим норманнским вождям, чьи отношения, как известно, были натянутыми, он благоразумно сохранял разделение этих сил. Более того, оба предводителя принесли ему присягу, которая обеспечивала ему феодальный сюзеренитет над большей частью Южной Италии и Сицилии и полностью и радикально изменила положение папства в регионе. По счастливой случайности полный текст клятвы Роберта (но, к сожалению, не Ричарда) дошел до нас в ватиканских архивах — один из самых ранних текстов такого рода, сохранившийся до нашего времени. В первой части мало интересного, а вот вторая чрезвычайно важна:

Все присутствовавшие на церемонии могли быть удовлетворены тем, что они сделали. Однако никто не выразил этого. Римская аристократия удалилась в свои обветшавшие замки в гневе и страхе. Византийцы видели, что теряют последний шанс сохранить то, что еще оставалось от их итальянских владений. И в западной империи, лишившейся своих привилегий при избрании пап, оказавшейся перед лицом союза, чрезвычайно опасного как в военном, так и в политическом отношении, в довершение всего вынужденной в бессильной ярости наблюдать за тем, как огромные куски имперской территории спокойно раздаются шайке разбойников, реакцию на поведение Николая нетрудно представить. К счастью для Италии, Генрих IV был тогда еще ребенком. Случись это несколькими годами позднее, он не потерпел бы такого обращения. С тех пор имя этого папы демонстративно выпускали из молитв во всех имперских часовнях и церквах, а синод германских епископов дошел до того, что объявил все решения Николая недействительными, лишенными силы, а также о разрыве всяких отношений с ним. Мы не можем сказать, какова была бы его реакция; прежде чем папа узнал о ней, он умер во Флоренции.

Смерть Николая создала ситуацию еще более запутанную, чем обычно. Его избирательные реформы произвели тот самый эффект, против которого были направлены. Неизбежно была поставлена под вопрос преемственность, ибо как могла императрица-регентша принять кого-либо из избранных в Риме по каноническим правилам кандидатов, не подразумевая тем самым, что принимает новые правила? Кроме того, за престол святого Петра вели борьбу двое пап. Более прочными были, очевидно, позиции Ансельма, епископа Лукки, чье избрание папой под именем Александра II (1061-1073) кардиналами-епископами, которых возглавлял, как обычно, Гильдебранд, было в каноническом отношении безупречным. С другой стороны, его соперник, антипапа Гонорий II (1061-1064), выбранный Агнессой и поддержанный епископами Ломбардии, которые, как язвительно заметил святой Дамиан, больше годились рассуждать о женской красоте, нежели выбирать папу, имел влиятельных сторонников в Риме и достаточно денег, чтобы подпитывать их энтузиазм. Лишь с военной поддержкой со стороны Ричарда Капуанского (оказанной им по просьбе Гильдебранда уже во второй раз) Александр II смог вступить во владение своей епископией. Даже после этого Гонорий не сдался. В конце мая 1063 года, после того как Агнессу сместили и императорский совет высказался за его соперника, он даже сумел вновь захватить замок Святого Ангела и удерживать его несколько месяцев. И хотя его официально низложили в следующем году, он продолжал выдвигать свои претензии до самой смерти.

Учитывая, что Гильдебранд продолжал играть роль eminence grise[103], едва ли было неожиданностью, что союз папства с норманнами оставался прочным. В 1063 году папа Александр отправил знамя Роберту Гвискару и его брату Рожеру, сражавшемуся с сарацинами на Сицилии; а три года спустя он послал еще одно Вильгельму, герцогу Нормандскому, который сражался под ним в битве при Гастингсе. Он сделал максимум возможного для улаживания конфликта с Византией, отправив делегацию во главе с Петром из Ананьи в Константинополь. Но страсти на берегах Босфора раскалились слишком сильно, и после захвата Бари норманнами во главе с Робертом Гвискаром в 1071 году, что означало падение последнего бастиона византийского владычества в Южной Италии, шансы на урегулирование спорных вопросов стали еще меньше. Однако даже теперь отношения были во многом лучше, нежели со Священной Римской империей.

Генрих IV взошел на германский престол в 1056 году вскоре после того, как ему исполнилось шесть лет. Ничего особенно примечательного в начале своего правления он не сделал. Его мать, императрица Агнесса, ставшая регентшей, была совершенно не в состоянии контролировать его, а после того как прошло его буйное отрочество и вызывавшая дурные толки юность и он в шестнадцать лет взял власть, он уже пользовался репутацией порочного и распутного человека, от которого ничего хорошего ожидать не приходится. Эту репутацию Генрих начал по крайней мере как-то дезавуировать, однако в течение всей своей несчастливой жизни он оставался человеком необузданным, вспыльчивым и весьма деспотичным. По мере взросления король все более негодовал по поводу того, что он считал проявлением растущего высокомерия со стороны римской церкви, и, в частности, тех реформистских мер, с помощью которых она стремилась полностью освободиться от контроля империи. Очевидно, решающая схватка между церковью и империей была неизбежна. Долго ждать не пришлось.

Местом действия стал Милан. Нигде в Италии стремление клириков к независимости от диктата Рима не было столь сильно, как в этой старой северной столице. Здесь особая традиция богослужения ревниво сохранялась со времен святого Амвросия, то есть семь столетий. Нигде новым римским реформам, особенно тем, что касались симонии и целомудрия священнослужителей, не сопротивлялись столь упорно. С другой стороны, власть в городе находилась в руках левой группировки, известной под названием патаренов, которые отчасти в силу искреннего религиозного чувства, отчасти от ненависти к богатству и привилегиям, коими столь долгое время пользовалась церковь, стали фанатичными сторонниками реформы. Такое положение было взрывоопасным и без вмешательства со стороны империи. Однако в конце 1072 года во время спора по поводу пустовавшего места миланского архиепископа Генрих еще более усугубил ситуацию, официально назначив по собственному выбору кандидата из числа аристократов и противников реформ, хотя прекрасно знал, что папа Александр уже одобрил избрание патарена, осуществленное по каноническим правилам.

Вражда между двумя партиями привела к пожару в Миланском соборе. Страсти с обеих сторон накалились до предела, и когда в апреле 1073 года умер папа Александр, его преемнику лишь оставалось продолжать борьбу. Не могло идти и речи о том, что им станет кто-то кроме Гильдебранда. Архидиакон Гильдебранд уже в течение примерно двадцати лет, по сути, заправлял делами в курии, в то время как многие занимали высшее положение лишь по имени. Когда, согласно тщательно разработанному плану, толпа во время заупокойной службы по Александру внесла его в церковь Сан-Пьетро-инвинколи (Святого Петра в веригах) и там торжественно провозгласила его папой, это было вряд ли чем-то большим, нежели признанием существующего положения дел. Последовавшее затем избрание по каноническим правилам представляло собой чистую формальность. Его поспешно рукоположили — желательная процедура для папы, который на ранних этапах своей карьеры, судя по всему, ее не прошел, — и затем немедленно интронизировали в качестве верховного понтифика под именем Григория VII (1073-1085).

Если говорить о трех великих папах XI столетия — Льве IX, Григории VII и Урбане II (с которым мы еще не сталкивались), то Григорий был наименее привлекательным и наиболее примечательным из них. Если двое других принадлежали к числу аристократов, обладавших всем тем, что могло дать знатное происхождение и первоклассное образование, то он был безобразным, не располагавшим к себе сыном тосканского крестьянина, ломбардцем по происхождению, чей уровень познаний и общей культуры стоял много ниже, чем у ведущих деятелей церкви. Каждое слово и жест выдавали его низкое происхождение[104]. Лев и Урбан считали, что сан папы полагается им почти как нечто само собой разумеющееся, он же добился его только после долгой и упорной службы в курии (хотя и приобретая все большее влияние) и только благодаря своим огромным способностям и силе воли. Они были высокого роста и видной внешности; он — низенький и смуглый, с выступающим брюхом и голосом столь слабым, что его римские коллеги, даже делая скидку на непростой провинциальный выговор Гильдебранда, часто затруднялись понять, что он говорит. Он не обладал ни всеми признанной праведностью Льва, ни политическим инстинктом и дипломатическим тактом Урбана. Он не был ни ученым, ни теологом. И все же в его характере чувствовалось нечто настолько необоримое, что он почти всегда, автоматически и без особых усилий добивался безраздельного господства во всякой группе, в которой оказывался. Петр Дамиан не назвал бы его «святым сатаной», не будь к тому оснований.

Сила Григория заключалась прежде всего в исключительности его цели. Всю свою жизнь им владела всепоглощающая идея: переход всего христианского мира из-под власти двух императоров под власть римской церкви. Церковь могла бы возводить их на престол и низвергать; она также могла бы освобождать подданных от верности правителям. Однако точно так же, как церковь должна быть главной на земле, так же папа должен быть главным лицом в церкви. Он — судья для всех людей, ответственный лишь перед Богом; его слово не просто закон, но Божественный закон. Следовательно, неповиновение ему сродни смертному греху. Все это и многое другое излагалось в двадцати семи пунктах, известных как «Dictatus Papae» и опубликованных в 1075 году. Среди прочего в них утверждалось, что все папы по определению святые, унаследовавшие святость от святого Петpa, — теория эта, очевидно, весьма удивила старших современников Григория. Никогда прежде концепция церковной автократии не заходила так далеко; никогда прежде она не формулировалась в столь решительных выражениях. И этот экстремизм не мог не продемонстрировать свою крайнюю разрушительность. Столкнувшись со столь серьезными противниками, как Генрих IV и Роберт Гвискар, такими же решительными, как и он сам, но намного более гибкими, Григорий должен был понять, что те издержки, которые влек за собой его упорный отказ от компромисса, даже если он не затрагивал основополагающих принципов, могли привести лишь к поражению.

Однако все это пока оставалось в будущем. Генриху IV еще предстояло справляться со стоявшими перед ним трудностями. На Великопостном соборе, состоявшемся в феврале 1075 года, папа решительно осудил церковные постановления, совершенные мирянами, под страхом отлучения. Разъяренный Генрих, только что рукоположивший двух епископов на кафедры в Италии, для ровного счета добавил к ним еще и архиепископа Миланского, хотя первый из кандидатов был еще жив. Отказавшись явиться по вызову папы в Рим и отвечать за эти действия, он созвал общий собор всех германских епископов и 24 января 1076 года в Вормсе объявил Григория «лжемонахом» и официально низложил его с папского престола. Об этом решении ему пришлось горько пожалеть. Его отец Генрих III низложил трех пап, и сын решил, что может сделать то же самое. Однако ему пришлось пережить фиаско, чтобы понять, что папство теперь иное, нежели полстолетия назад, и что те трое злополучных понтификов были не ровня Гильдебранду.

Генрих долгое время горел желанием прибыть в Рим для проведения собственной императорской коронации, однако его ссора с несколькими папами из-за инвеституры помешала ему сделать это. После собора в Вормсе, однако, он увидел, что не может больше откладывать. Григорий отреагировал на свое низложение отнюдь не с той яростью, о которой уже ходили слухи в Германии, однако он вовсе не собирался мириться с этим. Поскольку решение собора невозможно было проигнорировать, то папу надлежало отстранить силой и назначить ему преемника. Требовалось провести маленькую успешную военную операцию, а пока шла бы подготовка к ней, принять меры для того, чтобы лишить папу его сторонников в Италии. К северу от Рима обстановка не благоприятствовала этому: грозная герцогиня Матильда Тосканская была преданной поборницей дела церкви, ее верность Григорию не вызывала сомнений. На юге же перспективы выглядели более обнадеживающими. В частности, норманнский герцог Апулии, казалось, не испытывает особых симпатий к папе. Он мог пренебречь своей феодальной присягой, если бы это оказалось более выгодным для него. И если бы герцога и его людей можно было убедить принять участие в комбинированном нападении на Рим, у Григория не осталось бы шансов.

Послы Генриха прибыли к Роберту Гвискару (вероятно, в Мельфи) в начале 1076 года и официально даровали ему императорскую инвеституру на все его владения. Не исключено, что они даже упомянули о возможности получения им королевской короны. Однако на Роберта это не произвело впечатления. Он и так уж пользовался полной свободой действий в своих владениях и потому не видел резона рисковать, давая Генриху повод для вмешательства в дела Южной Италии. Его ответ был твердым, хотя и немного ханжеским. Бог дал ему завоевать эти земли, они добыты им у греков и сарацин, за них пролито немало норманнской крови. За ту небольшую территорию, принадлежавшую империи, которой он владеет, Роберт готов быть вассалом императора, «всегда блюдя свой долг перед церковью» — оговорка, которая, как он прекрасно знал, сводила, с точки зрения Генриха, его верность на нет. Остальным же он будет владеть, как всегда и владел, по воле Всемогущего.

Тем временем папа Григорий действовал с обычной для него энергией. Во время проведенного им Великопостного собора в Риме в феврале 1076 года он отстранил всех непокорных епископов и объявил об отлучении от церкви самого короля Генриха. Это возымело в Германии эффект катаклизма. Ни один правящий монарх не подвергался отлучению со времен Феодосия Великого семью веками ранее, что поставило императора на колени, а теперь та же угроза нависла над самим Генрихом. Чисто религиозный аспект не беспокоил его — эту проблему можно было всегда решить с помощью своевременного покаяния, — однако политические последствия оказались весьма серьезными. В теории отлучение освобождало всех подданных короля от необходимости быть верным ему; напротив, они сами подвергались анафеме, если продолжали иметь с ним какие-либо дела или подчиняться ему. И если строго следовать этому, то власть Генриха должна была бы рухнуть, а сам он оказался бы не в состоянии дольше оставаться на троне. Неожиданно император обнаружил, что оказался в изоляции.

Можно представить себе жестокую радость папы, когда он наблюдал за тем, как король борется за то, чтобы вернуть себе верность тех, кто его окружал. Наложенный Григорием запрет оказался более действенным, чем можно было рассчитывать. Германские князья, встретившись в Трибуре, договорились дать своему королю год и один день от момента этого решения и до снятия папой отлучения. Они уже назначили съезд в Аугсбурге на февраль 1077 года. И если к 22-му числу этого месяца отлучение не будет снято, они официально откажутся соблюдать верность по отношению к нему и выберут на его место другого короля. Генриху лишь оставалось подчиниться этому решению. С его точки зрения, все могло кончиться еще хуже. Ультиматум князей означал для него всего-навсего страшное унижение перед папой. Если это плата за сохранение королевской власти, то он готов был заплатить ее. К счастью, один из альпийских перевалов, Монсени, не завалило снегом. Преодолев его с женой и маленьким сыном, Генрих прошел через Ломбардию и наконец нашел папу в замке Каносса, где последнего принимала в качестве гостя его друг, герцогиня Матильда, пока не прибыл эскорт, чтобы проводить его в Аугсбург. В течение трех дней Григорий заставлял Генриха ждать аудиенции. Наконец он сказал, что ему ничего не остается сделать, кроме как смягчиться, и даровал ему прощение, которого тот добивался.

История с Каноссой, обычно оживляемая елейным изображением короля, босого и в дерюге, дрожащего на снегу перед закрытыми воротами ярко освещенного замка, всегда пользовалась популярностью у авторов детских книжек по истории, которые преподносили ее в качестве наглядного примера суетности мирских вожделений. Однако на деле триумф Григория ничего не стоил, и Генрих знал об этом. Его собственное унижение не имело отношения к покаянию. Это был хладнокровный политический маневр, обусловленный необходимостью сохранить корону, и Генрих не собирался выполнять обещания после того, как они позволили достичь поставленной цели. Папа тоже не строил особых иллюзий по поводу искренности короля. Если бы христианская совесть позволила ему не снимать отлучение, он был бы только счастлив поступить так. Григорий одержал бесспорную моральную победу. Но какая польза была от победы, если побежденный вернулся в свое королевство, не чувствуя страха, в то время как победитель остался сидеть взаперти в тосканском замке, отрезанный от Германии крайне враждебно настроенными по отношению к нему ломбардскими городами, будучи не в силах вмешаться?

А Генрих, разумеется, показал, что не собирается исправляться. Он настолько обострил отношения с германскими князьями, что они избрали вместо него другого короля, Рудольфа Швабского. Григорий сделал все от него зависевшее в качестве посредника, чтобы примирить их, однако кончилось тем, что в 1080 году он вторично отлучил Генриха от церкви, объявил о его низложении и провозгласил королем Рудольфа. Увы, он поставил не на ту лошадь. В том же году Рудольфа убили в сражении. Что же касается Генриха, то никогда его мощь не была так велика. Он во второй раз объявил о низложении Григория, а затем созвал синод германских и итальянских епископов в Бриксене (ныне Брессаноне) в Тироле, который в июне 1080 года послушно избрал Гиберта, архиепископа Равенны, папой под именем Климента III.

Избрать антипапу было легко, но гораздо труднее — утвердить его власть. Генрих предпринял три попытки завладеть Римом, однако лишь на третий раз добился успеха. Наконец в начале 1084 года отряд из миланцев и саксонцев сумел взойти на Леонинскую стену, и в течение часа или двух воины Генриха вели ожесточенный бой в храме Святого Петра и вокруг него. Однако Григорий действовал быстрее их. Сдаваться он не собирался. Поспешив в замок Святого Ангела, он забаррикадировался там и в бессильной ярости наблюдал, как в Вербное воскресенье Климента интронизировали в Латеранском соборе. Всего неделю спустя, в Пасхальное воскресенье, состоялась императорская коронация Генриха.

Григорию пришлось спасаться у норманнов. Четырьмя годами ранее Роберт Гвискар поклялся ему в верности, пообещав оказывать папе любую помощь, в которой тот будет нуждаться; во всяком случае, его позиции оказались бы под угрозой, если бы Генрих, недавно ставший императором и к тому же пользовавшийся поддержкой послушного ему Климента III, смог распоряжаться в Южной Италии. И поэтому 24 июня 1084 года Роберт выступил по Латинской дороге (via Latina) с силами, насчитывавшими примерно 6000 всадников и 30 000 пехотинцев, и где-то поблизости от нынешней пьяцца ди Порта Капена разбил лагерь у стен Рима.

Генрих не ждал его. Сведения о размерах и мощи норманнской армии побудили его поторопиться с решением. Собрав на совет виднейших граждан Рима, он объяснил им, что сейчас настоятельно необходимо его присутствие в Ломбардии. Он вернется сразу, как только позволят обстоятельства. Они же должны храбро сражаться со всеми, кто нападет на них. Затем, за три дня до того, как герцог Апулийский появился перед воротами города, он бежал со своей женой и большей частью армии: объятый страхом антипапа поторопился вслед за ним.

Три дня Роберт прождал в своем лагере, не будучи уверен, что Генрих действительно скрылся. Затем в ночь на 27 мая под покровом темноты он подошел к городу с севера. На рассвете он пошел в атаку, и в течение нескольких минут первый из его штурмовых отрядов прорвался через Фламиниевы ворота. Они столкнулись с упорным сопротивлением; по всему Марсову полю — территории, лежащей непосредственно за рекой от замка Святого Ангела, — шла кровавая резня. Однако вскоре норманны отбросили оборонявшихся через мост, вызволили папу из крепости и с триумфом пронесли его мимо дымящихся руин в Латеранский дворец.

Увы, триумф оказался кратковременным. Столица была предана грабежу и разорению, в ходе которых свирепые банды сицилийских сарацин, приведенных Робертом, себя не сдерживали.

На третий день население Рима больше не могло выносить зверств и кровопролития. Весь город восстал против притеснителей. Застигнутый врасплох Роберт Гвискар оказался в кольце. В критический момент его спас собственный сын, который сумел прорваться через толпы врагов к убежищу отца, однако лишь после того, как норманны, борясь за свою жизнь, подожгли город.

Теперь Рим постигла катастрофа, равной которой не случалось со времен варварских нашествий за шесть столетий до этого. Церкви, дворцы, древние храмы рушились в разраставшемся пламени. Капитолий и Палатин были уничтожены. На всем пространстве между Колизеем и Латеранским дворцом едва ли хоть одно здание избежало гибели. Когда наконец дым рассеялся и те из виднейших граждан Рима, кто еще уцелел, покорно простерлись перед герцогом, (каждый) с обнаженным мечом, привязанным к шее в знак капитуляции, город лежал пустым, являя собой картину разорения и отчаяния.

Григорий, так или иначе, выиграл битву — но какой ценой? Героические папы прошлых веков спасали свой город от завоевателей: Лев I — от Аттилы и гуннов; тезка Григория VII, Григорий I, — от захватчиков-лангобардов; а он, во многих отношениях их превосходивший, довел город до разрушения. Тем не менее в посланиях папы не видно следов раскаяния или сожалений. Его совесть была чиста. Он боролся за принципы, и благодаря его упорству и неустрашимости эти принципы взяли верх. Свершилась воля Господня.

Так мог рассуждать Григорий в своей гордыне, которая была одной из его наиболее характерных и непривлекательных черт. Однако воздаяние не заставило себя ждать, население Рима, с таким воодушевлением провозгласившее его папой одиннадцать лет назад, теперь с немалыми к тому основаниями видело в нем причину всех своих несчастий и утрат. И оно жаждало мести. Только присутствие Роберта Гвискара и его армии не давало им возможности разорвать на куски когда-то обожаемого папу. Однако Роберт не желал оставаться в Риме дольше, чем того требовала необходимость, и в результате Григорий пережил последнее унижение: осознание того, что когда норманны покинут Рим, ему придется уйти вместе с ними. В начале июля 1084 года сопровождаемый большой толпой норманнов и сарацин, которые были и его спасением, и его гибелью, папа покинул Рим в последний раз. Он направился на юг, в Салерно. Здесь Григорий поселился во дворце, подобавшем его достоинству. И в нем 25 мая 1085 года он умер. Его погребли в юго-восточной апсиде собора, «построенного Робертом Гвискаром на свои средства», как гласит надпись на его фасаде. Там находится могила папы и по сей день.

Несмотря на падение авторитета папства в последние годы, виновником чего стал Григорий, его достижения оказались больше, чем он мог себе представить. Он внес огромный вклад в установление верховенства папства в церковной иерархии, и хотя он не добился такой же победы над империей, он так заявил о правах церкви, что это нельзя было больше игнорировать. Церковь показала зубы, и последующим императорам приходилось бороться с угрозой, исходившей от нее. Тем не менее Григорий умирал если не сломленным, то по крайней мере испытав разочарование и утратив иллюзии. Горько прозвучали и прощальные слова: «Я любил праведность и ненавидел несправедливость, а потому умираю в изгнании».