История папства

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Двое Медичи (1513-1534)

Папа Лев Х(1513—1521), взошедший на апостольский престол вслед за Юлием после короткого, прошедшего без споров конклава — на сей раз обошлось без симонии, — получил при рождении имя Джованни. Он происходил из семьи Медичи и был вторым сыном Лоренцо Великолепного. «Господь даровал нам папство, — писал, согласно преданию, тридцатисемилетний папа своему брату Джулиано вскоре после инаугурации, — так будем же им наслаждаться». Трудно сказать, правда это или вымысел, однако эти слова достаточно точно передают в обобщенном виде отношение нового папы к своему сану, да и к жизни в целом. В то же время они могут дать почву для неверного истолкования. Не в обычае Льва было «наслаждаться» понтификатом так, как это делал Александр VI: он не устраивал оргий и не бесчинствовал. Продажа индульгенций и церковных должностей продолжалась, как и прежде, — ведь надо же было откуда-то брать деньги! — но при всем том Лев отличался истинным благочестием: он серьезно относился к своим религиозным обязанностям и постился дважды в неделю.

Тем не менее факт остается фактом: он, если можно так выразиться, был в гораздо меньшей степени папой, нежели правителем эпохи Ренессанса. Заметим, что он был гомосексуалистом, как и его предшественник. В то же время он являлся весьма сведущим покровителем искусств, показывая себя утонченным ценителем и проявляя такую щедрость, о которой даже не мог мечтать его отец. Страстный охотник, он выезжал в поле со свитой числом в 300 человек; известный гурман, он устраивал щедрые пиры сам и охотно посещал те, что устраивали его друзья. В 1494 году, когда его семья подверглась изгнанию из Флоренции, он совершил путешествие во Францию, Германию и Нидерланды, где встретился с Эразмом Роттердамским. Однако через шесть лет он вернулся в Рим, где быстро добился влияния в курии, и к 1512 году успешно восстановил контроль Медичи над Флоренцией, которой фактически правил в годы своего понтификата.

Начало его правления было весьма характерно. Процессия, двигавшаяся из еще не достроенного собора Святого Петра к Латерану, превосходила своей пышностью все, которые когда-либо видел Рим. Испытывая мучения от фистулы и геморроя, он ехал на белой как снег лошади в сопровождении 112 конюших (не говоря уже о бесчисленных кардиналах, прелатах и послах и отрядах кавалерии и пехоты), а папские казначеи бросали в толпу золотые монеты. Но и это было только начало. Он заказал гобелены из шелка и золотых нитей в Брюсселе по рисункам Рафаэля (теперь они находятся в Музее Виктории и Альберта) ценой в 75 000 дукатов, а затем по собственной воле заплатил вдвое большую сумму устроителю празднеств в честь свадьбы своего младшего брата Джулиано Медичи и Филиберты Савойской, тетки короля Франции Франциска I. Он также заказал Микеланджело новый фасад церкви Святого Лаврентия во Флоренции, где уже покоились представители трех поколений его рода, для чего выстроил дорогу длиной 120 миль до тосканских каменоломен. Когда же от этого проекта пришлось отказаться (причина заключалась в том, что кончились деньги, но Лев, что понятно, жаловался на художника, с которым якобы невозможно было работать), папа затеял новый — строительство капеллы Медичи в том же здании. Его достроили уже в годы понтификата его кузена, папы Климента VII.

Следовало также уделить внимание интеллектуальному труду, в том числе наукам. Лев возродил Римский университет, Сапиенца, не функционировавший в течение последних тридцати лет; он назначил почти сотню преподавателей и существенно расширил число изучаемых дисциплин (теперь в их число вошли медицина, математика, ботаника и астрономия). Он основал кафедры греческого и древнееврейского языков, причем на каждой имелся свой печатный станок. Он даже поощрял театральное искусство (прежде неизвестное в Риме), поставив на сцене, среди многих других пьес, комедию своего близкого друга кардинала Биббиены, которая внесла свежую струю благодаря шуткам на сексуальные темы.

Биограф Льва Паоло Джовио уподобляет его правление золотому веку. Самый влиятельный банкир города Агостино Чиги воздвиг громадную триумфальную арку, близ которой прошла процессия, и начертал на ней слова: «Миновали времена Венеры и времена Марса. Теперь правит Минерва». Римляне с легкостью уловили намек на правление Александра VI и Юлия II; отсылка же к Минерве, богине мудрости, была как бы не совсем в струю. Да, Лев был высокообразованным и утонченным человеком, но мудрым его назвать было сложно. Несмотря на продажу индульгенций и создание новых должностей, он оставался должником флорентийских и римских банкиров, и папство увязало в долгах все глубже и глубже.

В политических делах Лев никак не мог избавиться от колебаний, и в этом отношении он был неисправим. Когда в 1515 году Франциск двинулся на Милан, папа присоединился к Священной лиге, чтобы противостоять ему, но в решающей битве при Мариньяно (где французская армия уничтожила эту лигу) папские войска не приняли участия, а затем понтифик поспешно уехал, чтобы встретить короля-победителя в Болонье. Результатом (которого он едва ли заслуживал) стал конкордат, согласно которому папство отказывалось от Пармы и Пьяченцы, но Медичи сохраняли и упрочивали за собой власть над Флоренцией.

Однако Флоренции им казалось уже недостаточно. В юности Лев получил немало выгод благодаря процветавшему в то время непотизму и теперь сделал все, что мог, дабы новое поколение унаследовало эту «традицию». Он назначил кардиналами двух своих кузенов и трех племянников, но для любимого своего племянника Лоренцо, сына его старшего — покойного — брата Пьеро, он уготовил нечто большее — герцогство Урбино. Нынешний герцог, Франческо делла Ровере, племянник Юлия II, в 1508 году восстал против папы, своего сюзерена; теперь, в 1516 году, Лев просто отлучил его от церкви, а посла, которого герцог отправил в Рим с нотой протеста, захватил и подверг пыткам. Разразившаяся затем война продолжалась два года и обошлась в 800 000 дукатов; к моменту ее завершения Лоренцо, ради которого папа и затеял свару, скончался. (Его дочери Екатерине, однако, суждено было получить куда большую награду, чем Урбино: она вышла замуж за Генриха, сына и наследника Франциска I. и стала королевой Франции.)

Летом 1517 года Рим потрясли события, вошедшие в самую скандальную и вместе с тем самую таинственную главу истории правления Льва. Папа неожиданно объявил — и уже само объявление это вызвало сильное замешательство, что раскрыл заговор, составленный несколькими кардиналами под руководством кардинала Альфонсо Петруччи (ходили слухи, что он был любовником папы) с целью убийства понтифика и что, по-видимому, они подкупили доктора, флорентийца по имени Верчелли, дабы тот отравил папу, обрабатывая ядом его фистулу. Во время допроса с применением пыток Верчелли (что неудивительно) признался; его тут же повесили, выпотрошили и четвертовали[223]. С Петруччи поступили так же; под пытками он упомянул других кардиналов. Его тоже приговорили к смерти. Поскольку христианину не подобало поднимать руку на духовное лицо высокого ранга, его удушил мавр с помощью шелкового малинового шнура. Остальных кардиналов пощадили, но им пришлось заплатить громадный штраф.

Обвинения казались в высшей степени неправдоподобными. Все кардиналы, попавшие под обвинение, имели ко Льву незначительные претензии, но мотивов для убийства не было ни у кого. И даже если бы они хотели расправиться с папой, то разве они избрали бы именно этот способ? Из всех кардиналов лишь Петруччи сделал попытку бежать — и все же, что любопытно, все они признались в своем преступлении. Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле; горожане, однако, твердо верили, что на самом деле никакого заговора не существовало и что Лев сфабриковал обвинение ради того, чтобы получить штрафы со своих жертв. В любом случае папство оказалось дискредитировано еще более, и то, что затем по воле Льва тридцать один человек получил кардинальский сан, заплатив ему в целом полмиллиона дукатов за красные шляпы, конечно, мало способствовало восстановлению его престижа.

Но очевидно, Лев ни в малейшей степени не подозревал, как нуждается престиж папства в восстановлении. Подобно многим своим предшественникам, он произносил пустые слова о реформах; читая о его правлении, легко забываешь, что в течение первых четырех лет его пребывания на апостольском престоле шел пятый Латеранский собор. Но собор этот не достиг практически ничего. Его решения не свидетельствуют о том, что в них имелась подлинная нужда; нет также никаких признаков того, что собор получил от папы четкие указания. Тем временем бесстыдная роскошь, вопиющий факт торговли индульгенциями и должностями, сексуальные излишества — ибо Лев уже давно оставил все попытки скрыть свои предпочтения и открыто хвастался своим последним любовником, певцом Солимандо, сыном принца Джема, — словом, все эти злоупотребления, как и многие другие, придали еще большую силу реформаторскому движению, и к настоящему моменту любому непредвзятому наблюдателю было ясно, что если церковь не возьмется за дело всерьез и не очистит, если можно так выразиться, свои авгиевы конюшни, то не замедлит разразиться масштабное восстание.

31 октября 1517 года — как раз тогда, когда после заговора Петруччи папа Лев назначал новых кардиналов, — Мартин Лютер прибил свое послание к двери церкви в Виттенберге, в котором заявил, что готов защищать в открытых дебатах девяносто пять тезисов, призванных доказать несостоятельность индульгенций и незаконность их продажи[224]. Задача была не из трудных. Идея возможности продажи духовной благодати за деньги в целях получения коммерческой выгоды выглядела очевидной нелепостью; при этом на рынок недавно поступили новые, «улучшенные» индульгенции. Теперь можно было фактически создавать кредитный баланс для будущих отпущений; с другой стороны, разрешалось покупать индульгенции для покойных родственников; время, проведенное ими в чистилище, зависело от выплаченной суммы.

К тому моменту папство очутилось на самом краю пропасти, и все же Лев не сумел разглядеть в движении Лютера ничего, кроме «скандала, поднятого монахами». Этот человек сам по себе раздражал его, но Савонарола в свое время был куда хуже, и, однако, теперь о нем почти позабыли. Этого надоедливого немца, несомненно, ждала та же участь. Тем временем в 1518 году папа издал буллу, согласно которой всякий, кто отрицает его право на дарование и выпуск индульгенций, подвергался отлучению. Но никто в Германии не придал ей значения. Уважение к папству, сокрушался Гвиччардини, «полностью угасло в сердцах человеческих». Без особого энтузиазма папа пытался получить помощь — вначале у генерала ордена августинцев, затем у покровителя Лютера, курфюрста[225] Фридриха Саксонского, потребовав у них призвать монаха к порядку, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Затем в 1520 году он издал новую буллу — «Exsurge Domine» («Восстань, Господи»), осудив Лютера по сорока двум пунктам. Лютер публично сжег ее — и в результате подвергся отлучению. 11 октября 1521 года папа даровал титул Защитника Веры (Fidei Defensor[226]) королю Генриху VIII Английскому в благодарность за его книгу «Защита семи таинств от Мартина Лютера»[227].

В день празднования нового, 1515 года французский король Людовик XII скончался в Париже. Едва минул год, и король Арагона Фердинанд последовал за ним в могилу В результате этих двух смертей на переднем крае европейской политики появилось двое молодых людей, до той поры сравнительно малоизвестных. Трудно вообразить себе двух персон, менее схожих меж собой. Король Франциск I, которому на момент восшествия на престол исполнилось двадцать лет, был в полном расцвете юной мужественности и уже пользовался несомненным успехом у женщин. Да, он был не особенно красив, но зато грациозен, энергичен, обладал живым умом, всегда был готов блеснуть остроумием, отличался тем, что можно назвать интеллектуальным любопытством, а также великолепной памятью, поражавшей всех, кто знал его. Он любил зрелища и пышные церемонии, помпу, парад, и его подданные, бесконечно уставшие от длинного ряда угрюмых, ничем не запоминающихся сюзеренов[228], полюбили его всей душой.

Карл Габсбург, сын Филиппа Красивого и дочери Фердинанда и Изабеллы Хуаны Безумной, родился в 1500 году. Не унаследовав ни одного из качеств, столь ярко характеризовавших его родителей, он имел нескладную внешность: у него был фамильный габсбургский огромный подбородок и выдающаяся вперед нижняя губа; кроме того, он очень сильно заикался, забрызгивая собеседников слюной. У него отсутствовали воображение и оригинальные мысли; мало на свете было правителей, в такой степени лишенных обаяния. Спасали его врожденная сердечная доброта и пришедшие с возрастом благоразумие и прозорливость. Несмотря на то что он был самым могущественным человеком цивилизованного мира, он не способен был наслаждаться своим положением императора подобно тому, как Франциск I и Генрих VIII наслаждались королевским саном, а Лев X — папским.

В шестнадцать лет Карл (к тому моменту уже имевший под своей рукой Нидерланды) стал регентом Арагона и двух Сицилии, управляя ими от имени своей матери, к тому времени окончательно повредившейся в уме. Через три года скончался его дед, император Максимилиан. Императора по-прежнему выбирали, и восшествие на престол Карла ни в коем случае не было предрешено: многие по-прежнему желали видеть на троне его младшего брата, эрцгерцога Фердинанда. Еще более грозным соперником был Франциск I, которого поначалу с энтузиазмом поддержал папа. (Генрих VIII Английский в какой-то момент выдвинул свою кандидатуру, но никто не принял его всерьез.) К счастью для Карла, германские избиратели встретили в штыки идею императора-француза; Фуггеры (обладавшее громадным состоянием банкирское семейство Аугсбурга) подкупили необходимое число людей; папа в последний момент также перестал возражать. 28 июня 1519 года Карл был избран, а 23 октября следующего года коронован — не в Риме, но в Аахене, древней столице Каролингов, — под именем императора Карла V. В дополнение к Нидерландам и Испании, Неаполю и Сицилии, а также Новому Свету к нему перешла вся древняя империя, включавшая в себя большую часть современной Австрии, Германии и Швейцарии. Чуть позже в состав его владений вошли Милан, Богемия и Западная Венгрия. Для человека, обладавшего скромными талантами и умеренными способностями, то было поистине громадное наследство.

Трудно с уверенностью сказать, понимал ли папа Лев в полной мере, что, согласившись на коронацию Карла, он фактически способствовал поляризации сил континентальной Европы — последнему этапу этого процесса. Король Франции очутился в ловушке: его владения оказались буквально окружены землями империи. Император же, в свою очередь, стал властителем земель, разделенных между собой враждебным ему государством. Неизбежным результатом явилась длительная борьба не на жизнь, а на смерть между ними за господство в Европе и право хозяйничать в Западном Средиземноморье. В этой борьбе роль, уготованная папству, в основном сводилась к сохранению равновесия противоборствующих сил, но личные симпатии Льва, несмотря на то что ранее он поддерживал Франциска, теперь оказались, безусловно, на стороне Карла.

С самого начала было ясно, что молодой император не намерен терпеть французское присутствие в Италии. Сам он не имел в отношении итальянских территорий никаких честолюбивых помыслов за исключением того, что хотел сохранить власть над Сицилией, Неаполем и Сардинией — все эти земли он унаследовал от своего деда Фердинанда и намеревался передать наследникам. Что до всего остального, то он был только рад тому, что в итальянских государствах правили представители местных фамилий — лишь бы они признавали его господство и оказывали ему надлежащий почет и уважение. С другой стороны, терпеть французское влияние он считал невозможным. До тех пор пока король Франциск оставался в Италии, он создавал угрозу имперскому владычеству в Неаполе и угрожал разрушить связи империи с Испанией. В 1521 году император подписал вместе со Львом секретный договор, и в результате объединенные имперские и папские силы раз и навсегда изгнали французов из Ломбардии, восстановив в Милане власть фамилии Сфорца. Эта победа позволила папе вернуть под свою руку Парму и Пьяченцу, утраченные шестью годами ранее.

У папы Льва имелись причины торжествовать. Однако на пиру, устроенном в честь победы (по-видимому, гости буйствовали на нем еще сильнее, чем обыкновенно, и он продолжался целую ночь), он схватил простуду Она быстро перешла в лихорадку, и 1 декабря папа скончался. Этот блестящий владыка эпохи Ренессанса стал для папства настоящей катастрофой. Согласно оценкам, за восемь лет он истратил около пяти миллионов дукатов, и после его смерти за ним осталось 800 000 долга. По тогдашним подсчетам, на тот момент в Ватикане насчитывалось более 2150 должностей, которые можно было купить за деньги, общей стоимостью около 3 000 000 дукатов. Лев X оставил Италию в привычном для нее состоянии мятежа, Северную Европу — на грани религиозной революции, а папство — в состоянии глубочайшей деградации.

Состояние папской казны по кончине Льва оказалось таково, что на погребении использовали огарки свечей, оставшиеся от похорон кардинала Джанантонио ди Санджорджо, прошедших накануне. Возмущение же народа в адрес церкви дошло до того, что тридцати девяти кардиналам, собравшимся на конклав 28 декабря, потребовались телохранители для защиты.

Конклавы всегда считались делом неприятным, но этот стал одним из худших. В самые холодные дни зимы Ватикан вовсе не отапливался; в нескольких окнах не хватало стекол, и их поспешно заделали досками. Большинство присутствовавших провело большую часть своей жизни в окружении баснословной роскоши; теперь же их согнали в толпу, которая тряслась от холода в полуосвещенном помещении. Кормили их скудно — пищу подавали «на круглом колесе, вделанном в стену»; гигиенические же условия и вовсе оставляли желать много лучшего. На шестой день (к этому моменту одного пожилого кардинала вынесли полумертвым) и без того скудный рацион сократили вновь. Отличный способ заставить присутствующих побыстрее принять решение, скажут некоторые. Но кардиналы практически сразу же зашли в тупик. Поначалу фаворитом был кардинал Джулио деи Медичи, имевший пятнадцать сторонников, «о по вине кардинала Франческо Содерини остальные оказались решительно настроены против него. Сам Джулио затем отдал свой голос за кардинала Алессандро Фарнезе, но против того столь же успешно строил козни кардинал Эджидио ди Витербо. Эджидио был духовником Алессандро, и его право произносить диатрибы против последнего оказалось под сомнением, но он все же нанес ему ущерб.

В этот момент пришло письмо от императора Карла V, который рекомендовал своего давнишнего наставника, шестидесятидвухлетнего голландца из Утрехта по имени Адриан Флоренс Дедал, и дал о нем самый теплый отзыв. Пожалуй, никто в Риме прежде не слыхал о Дедале, но все подумали, что у него нет врагов в городе и, учитывая его возраст, он вряд ли протянет долго. После понтификата Льва избранный в результате компромисса кандидат с безупречной (по крайней мере никто не знал за ним ничего дурного) репутацией — это не так уж плохо. И разве отдать за него голоса — это не лучший способ бегства из холодного Ватикана в собственные теплые дворцы? Итак, после четырнадцати кошмарных дней он был избран 9 января 1522 года.

Папа Адриан (или Хадриан) VI (1522-1523) — не попытавшийся сменить имя при вступлении на престол вопреки устоявшейся традиции — сознательно отложил свой отъезд из-за вспышки чумы, а затем отправился в Рим по морю, так что прибыл туда только в августе. Он не владел итальянским языком, его латынь разобрать было и вовсе трудно, так что к концу года он настроил против себя всех: население, считавшее его варваром-северянином; курию, члены которой пришли в ярость, когда он отказался раздавать обычные бенефиции; Карла V, надеявшегося, что он присоединится к лиге противников Франциска I; и, наконец, самого Франциска, который фактически наложил запрет на передачу денег из Франции в Рим, когда папа арестовал и заключил в тюрьму кардинала Содерини, составившего тайный заговор с целью передать Неаполь французам. Все это время он жил как монах. Куртизанки Александра, армии Юлия, любовники и пиры Льва отошли в прошлое. Он тратил ровно одну крону в день на еду и в качестве прислуги держал одну-единственную домоправительницу-фламандку, которая готовила, стирала и убирала. Искусство и архитектура Ренессанса не интересовали его ни на йоту: он угрожал побелить Сикстинскую капеллу и сбросить статую Лаокоона — «изображение языческих идолов» — в Тибр.

Нечего и говорить, что обещанные им преобразования ни к чему не привели. Ему не удалось установить контроль над кардиналами, которые в повседневной жизни весьма напоминали дерущихся петухов; не мог он остановить и продажу индульгенций, без которой церковь постигло бы банкротство. Все его инициативы оканчивались катастрофой: и попытка сформировать европейскую коалицию против султана, и то, как он повел себя перед лицом Реформации, которую он в корне неверно оценил, преуменьшив ее значение, в точности как его предшественник папа Лев, и даже его предложение о трехлетнем перемирии, выдвинутое после захвата турками острова Родоса и изгнания оттуда иоаннитов. Когда он заболел и 23 сентября 1523 года скончался — прошло немногим больше года после его прибытия в Рим, — все испытали лишь одно чувство — облегчение. Следующее избрание папы-неитальянца произошло через четыре с половиной столетия.

Радость кардиналов, однако, умерило сознание того, что им предстоит собраться на новый конклав. К счастью, он открылся осенью, 1 октября, а не глубокой зимой, но, как обычно, с течением времени условия ухудшались. С самого начала их лишили отопления, свежего воздуха и естественного освещения; затем, ближе к концу месяца, во время полуденной и вечерней трапезы им стали давать всего одно блюдо, и наконец дошло до того, что кардиналы стали получать только воду, хлеб и вино. Опять-таки вряд ли можно было найти более убедительные аргументы для скорейшего избрания папы. Но чувства накалились до предела, на карте стояло слишком многое, и прошло пятьдесят мучительных дней, прежде чем кардиналы сделали свой выбор.

Наиболее очевидным претендентом был Джулио деи Медичи, пользовавшийся поддержкой императора и, соответственно, кардиналов-испанцев. Однако немало кардиналов-итальянцев — и в том числе Содерини (немедленно освобожденный после смерти папы) и могущественный Помпео Колонна — твердо намеревались не допустить его избрания. Англичане с упорством, доходившим до смешного, поддерживали кардинала Уолси; мнения французов разделились. Звучали аргументы за и против; то и дело возникали локальные заговоры, плелись зловещие интриги; планировались сложные соглашения, выдвигались и отвергались кандидаты, избрание которых могло привести к компромиссу. В итоге, как оказалось, кардиналы смогли уберечься от массы душевных неприятностей (не говоря уж о телесных), поскольку 19 ноября выбор большинства наконец пал на фаворита, кардинала Джулио, который — на удивление многим — принял имя жестокого антипапы времен схизмы, Климента VII (1523-1534)[229].

Джулио деи Медичи был побочным сыном брата Лоренцо Великолепного Джулиано, павшего от рук Пацци во Флорентийском соборе сорок пять лет назад. Лоренцо разыскал мать мальчика и убедил ее разрешить ему воспитывать его как собственного сына. Затем, когда сам Лоренцо скончался в 1492 году, Джулио перешел под покровительство второго сына Лоренцо, Джованни. Так как опекун был всего тремя годами старше подопечного, они тесно сдружились. И когда Джованни стал папой Львом X, он тут же легитимировал кузена в качестве члена фамилии Медичи, сделал его кардиналом и фактическим правителем Флоренции.

Несмотря на взаимную приязнь, они являлись полной противоположностью друг другу. Большеголовый, имевший толстое красное лицо, Лев был чрезвычайно уродлив, однако его обаянию мало кто мог противостоять. Климент, которому на момент избрания исполнилось сорок пять лет, был высок и худ; его внешность можно было бы назвать приятной, если бы не тонкие, плотно сжатые губы и надменное, почти всегда хмурое выражение лица. Несмотря на его благочестие, совестливость и трудолюбие, никто особенно не любил его — если не считать его друга Бенвенуто Челлини. Гвиччардини доходит до того, что описывает его в следующих словах: «Угрюмый и неуступчивый, слывущий скупцом, вовсе не заслуживающий доверия и по самой природе своей не склонный делать добро». Если кто-то полагал, что избрание папой еще одного Медичи означало возвращение легкой, беззаботной жизни, когда деньги лились рекой, как при Льве, то таких ждало разочарование.

Может возникнуть вполне обоснованное предположение, что такой человек, оказавшись на Святейшем престоле, проявит компетентность и способность к уверенным действиям. Увы, Климент не обладал ими ни в малейшей степени. Нерешительный и склонный к колебаниям, он, очевидно, приходил в ужас, когда требовалось принять решение. Из него бы вышел сносный майор, но генералом он был бы никудышным. Великий немецкий историк Леопольд фон Ранке именует его наихудшим из пап, что, если вспомнить состояние папства в X и XI веках, представляется не вполне заслуженным. Однако факт остается фактом: в период его правления, продолжавшегося одиннадцать лет, произошло наихудшее разграбление Рима со времен вторжения варваров, утверждение протестантизма в Германии как самостоятельной религии и фактическое отпадение английской церкви в связи с разводом Генриха VIII.

Оказавшись, подобно Адриану, втянутым в водоворот, вызванный соперничеством между Карлом V и королем Франции, Климент повел себя в этой ситуации, если можно так выразиться, еще более неуклюже, нежели его предшественник. Поначалу он оказал недвусмысленную поддержку императору, которому во многом был обязан своим избранием, но в 1524 году присоединился к Венеции и Флоренции — тайным союзникам Франции, и Франциск во главе армии, насчитывавшей примерно 20 000 человек, переправился через перевал Монсени и вступил на территорию Италии. В конце октября он восстановил свою власть над Миланом, а затем направился на юг, к Павии, где перезимовал, безуспешно пытаясь взять город путем отвода воды реки Тичино. Он по-прежнему находился там, когда спустя четыре месяца прибыла имперская армия. Войска встретились у самой Павии, и во вторник 24 февраля 1525 года завязалась битва.

Сражение при Павии сыграло важную роль в истории Европы. Оно также стало первым, где в полной мере проявилось превосходство огнестрельного оружия над пиками. Бой окончился буквальным уничтожением французской армии[230]. Сам Франциск, как всегда, показал себя отменным храбрецом: после того как под ним убили лошадь, он продолжал сражаться в пешем бою, пока наконец, изнемогая от усталости, не был принужден сдаться. Его взяли в плен и отправили в Испанию, где он провел год в заточении, впрочем, вполне комфортном; затем Карл вернул ему свободу в обмен на его подпись под документом, известным под названием Мадридского договора (согласно ему, он отказывался от всех претензий на Бургундию, Неаполь и Милан). Однако когда он возвратился в Париж и условия договора были обнародованы, всколыхнулась волна всеобщего протеста. В особенности был поражен папа Климент: если французскому присутствию в Италии придет конец, как он может надеяться защищаться от императора? Он поспешно подвигнул Милан, Венецию и Флоренцию на образование антиимперской лиги, призванной встать на защиту свободной и независимой Италии, и пригласил Францию к участию в ней. И несмотря на то что чернила едва высохли на Мадридском договоре и, кроме того, точки зрения на Милан папы и короля весьма различались (папа предпочитал, чтобы им правила фамилия Сфорца, тогда как Франциск хотел заполучить город для себя), 15 мая 1526 года король с обычной для него помпой поставил свою подпись. Коньякская лига (такое название она получила) внесла в итальянские дела принципиально новую концепцию. Здесь, пожалуй, впервые было заключено соглашение по вопросу освобождения Милана и в перспективе всех итальянских государств от иноземного господства. Слово «свобода» стало лозунгом, паролем. Однако нечего и говорить, что Карл V не пришел в восторг от создания лиги. С его точки зрения, это был прямой и осознанный вызов, и в течение нескольких следующих месяцев отношения между ним и папой постоянно ухудшались. Наконец в сентябре император отправил в Рим два письма. Даже если бы Мартин Лютер написал их собственноручно, нельзя было выразиться более четко и недвусмысленно. Первое, адресованное лично папе, обвиняло его в пренебрежении своими обязанностями перед христианским миром, Италией и даже Святым престолом. Во втором, обращенном к кардиналам Священной коллегии, автор пошел еще дальше. Если, намекалось в нем, папа откажется созвать Вселенский собор для реформирования церкви, обязанность коллегии — сделать это без его согласия. Авторитет папы оказался перед лицом недвусмысленной угрозы. Для папы Климента же этого было достаточно, чтобы объявить войну.

В Милане и его окрестностях бои вообще почти не прекращались, и наверняка многие миланцы, проснувшись утром, с трудом могли бы вспомнить, кто правит ими — фамилия Сфорца, император или французский король. Имперская армия вошла в город в ноябре 1525 года и провела зиму, осаждая находившегося в цитадели несчастного Франческо Марию Сфорца. Сфорца в конце концов сдался 25 июля 1526 года. Весть об этом повергла папу в пучину отчаяния. Его казна опустела, он был чрезвычайно непопулярен в Риме, а его предполагаемый союзник Франциск и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему. Тем временем Реформация с каждым днем набирала силу, а вдали по-прежнему маячила османская угроза. И вот теперь, с приближением осени, пошли слухи, что император ведет подготовку громадного флота, с которым в Неаполитанское королевство прибудет около 10 000 человек — так сказать, прямо к нему на порог. Еще более серьезные опасения у Климента вызвал тот факт, что имперские агенты, находившиеся в городе, делали все возможное, чтобы против него поднялся мятеж, и им в этом с энтузиазмом помогал член коллегии кардиналов Помпео Колонна.

Более двух столетий Рим страдал от соперничества двух древнейших родов — Колонна и Орсини. Оба рода были невероятно богаты и оба правили своими огромными владениями так, словно это были суверенные государства, причем в каждом имелся свой двор и оба отличались изысканностью. В свою очередь, богатство позволяло им заключать престижные браки: народ до сих пор говорил о торжествах по поводу свадьбы Клариче Орсини с дядей Климента Лоренцо Великолепным как о самой пышной в XV столетии. Однако помимо этого Орсини долгое время пользовались тем, что можно назвать «особыми отношениями с папством» — по той причине, что все главные дороги, ведущие на север из Рима, проходили через принадлежавшие им территории. Поэтому папы издавна заботились о том, чтобы не задевать эту семью.

Уже этого было более чем достаточно, чтобы настроить против папства их соперников, выдающимся представителем которых в 1520-е годы являлся Помпео Колонна. Кардинал начал свой жизненный путь солдатом — и ему, возможно, следовало бы им и остаться. Он принял сан лишь по настоянию своей семьи, и его ни в коей мере нельзя было назвать божиим человеком. Даже Юлий II — еще больший грешник — отказался продвигать его по церковной лестнице. В коллегию кардиналов его в конце концов допустил не кто иной, как Лев X, но если Помпео и испытывал благодарность к папе Льву, то на его кузена она, конечно, не распространялась. К Клименту он вообще питал ненависть, которую усиливала зависть, и, как следствие, он был полон решимости уничтожить его — низложив или, в случае необходимости, устранив физически.

В августе 1526 года родич Помпео Веспасиано Колонна прибыл в Рим, чтобы договориться о перемирии между своим семейством, с одной стороны, и папой и Орсини — с другой. Папа Климент, испытавший большое облегчение, распустил свои войска. После этого армия Колонна немедленно атаковала город Ананьи, блокировав сообщение между Римом и Неаполем. Папа еще не оправился от изумления и не успел вновь собрать армию, когда на рассвете 20 сентября та же армия прорвалась через ворота Святого Иоанна Латеранского и хлынула в Рим. Примерно в пять часов вечера в тот же день после тяжелой битвы, продолжавшейся несколько часов, Климент бежал через тайный ход, устроенный папой Александром VI как раз для такого рода случаев и ведший из Ватикана в замок Святого Ангела. Тем временем начались мародерство и грабежи. Вот что сообщал один из секретарей курии:

Толпа даже ворвалась в Сикстинскую капеллу, где сорвала со стен гобелены работы Рафаэля. Были захвачены золотые, украшенные драгоценными камнями потиры, дискосы и всякого рода сокровища церкви на сумму, оценивавшуюся в 300 000 дукатов.

После необходимых приготовлений папа мог бы продержаться в замке Святого Ангела несколько месяцев; в тот момент, однако, в крепости практически полностью отсутствовало продовольствие. У Климента не было иного выбора, как пойти на соглашение. Последовавшие переговоры проходили с трудом, но результаты их оказались крайне неудовлетворительными для Помпео Колонна. Теперь он понял, что нанес неудачный удар. Общественное мнение роковым образом обернулось против его семейства. Рим подвергся разграблению, и винили в этом Колонна, что было совершенно справедливо. В ноябре Помпео (уже во второй раз) был лишен всех должностей и бенефиций, и виднейшие члены его семейства подверглись той же участи. Род Колонна потерял всю собственность в Папской области за исключением трех маленьких крепостей.

Итак, Климент спас свою жизнь, но с величайшим трудом. Еще один служитель курии писал в конце ноября 1526 года:

У папы были серьезные основания для уныния. В стратегическом отношении он был уязвим со всех сторон, и император в полной мере использовал это обстоятельство. В минувшем августе Сулейман Великолепный одержал одну из крупнейших своих побед в Венгрии, в битве при Мохаче. А теперь пришли новости об измене Феррары, правитель которой, герцог Альфонсо д'Эсте, присоединился к силам империи. «Папа, — писал миланский посланник, — казалось, получил смертельный удар. Все попытки послов Франции, Англии и Венеции подбодрить его были напрасны… Он выглядит как больной, от которого отступились доктора». И все же несчастья Климента еще не кончились. 12 декабря испанский посланник вручил ему письмо, адресованное лично ему императором, вновь содержавшее требование созвать Вселенский собор. В начале следующего года пришли вести о том, что имперская армия под командованием герцога Бурбона приближается к Папской области.

Карл, второй герцог Бурбон, был одним из наиболее высокопоставленных представителей французской знати и наследственным коннетаблем королевства. Он должен был сражаться за своего короля, которому приходился дальним родственником, но мать Франциска, Луиза Савойская, оспаривала его право на наследство, и в порыве раздражения он перешел на императорскую службу. Несмотря на это предательство, он был харизматичной личностью. Всех восхищала его храбрость. Он никогда не уклонялся от стычек; его всегда можно было видеть в самой гуще боя и легко узнать по белой с серебром мантии, которую он всегда носил, и по черно-бело-желтому штандарту, на котором было написано слово «Espérance»[231]. Ныне, пока он продвигался к югу от Милана во главе армии, насчитывавшей около 20 000 немцев и испанцев, жители всех городов, лежавших у него на пути — Пьяченцы и Пармы, Реджо, Модены и Болоньи, — отчаянно трудились над укреплением оборонительных сооружений. Однако они могли не беспокоиться: герцог не собирался тратить на них время. Он привел армию прямо к Риму. Войско поднялось на холм Яникул, находившийся сразу за городскими стенами, и в четыре часа утра 6 мая 1527 года штурм начался.

Не имея тяжелой артиллерии, Бурбон рассудил, что на стены надо будет взбираться по лестницам — метод весьма трудный и опасный, куда проще обстреливать стены до тех пор, пока они не развалятся. Так вот, в первых жертвах стрельбы оказался он сам: едва он привел отряд немецких ландскнехтов к подножию стены и уже устанавливал лестницу, как пуля из вражеской аркебузы прострелила ему грудь. (Бенвенуто Челлини, присутствовавший при этом, обстоятельно доказывает, что честь этого выстрела принадлежала ему.) Все — и осажденные, и осаждающие — заметили, как упал человек, одетый в белое, и в течение часа судьба штурма висела на волоске. Но затем мысль о мщении подвигла испанцев и немцев на еще большие усилия, и между шестью и семью часами утра имперская армия ворвалась в город. С этого момента сопротивление почти прекратилось. Римляне бросились со стен, чтобы защищать свои жилища, тогда как многие солдаты папских войск присоединились к врагу, желая спасти свою шкуру. Только швейцарские папские войска и часть папской милиции героически сражались, пока их не уничтожили.

Когда интервенты приблизились к Ватикану, папа поспешил прочь из собора Святого Петра и во второй раз направился по тайному проходу в замок Святого Ангела, уже переполненный охваченными паникой семьями, искавшими убежища. Толпы были так велики, что решетку ворот удалось опустить лишь с величайшим трудом. За стенами замка в Борго и Трастевере солдаты начали вакханалию убийств. Кардинала Джованни Мария Кьоччи дель Монте — будущего папу Юлия III — подвесили за волосы. Почти всех пациентов госпиталя Санто-Спирито перебили; не осталось в живых и никого из сирот, находившихся в приюте Пьета.

Имперская армия пересекла Тибр незадолго до полуночи; немецкие ландскнехты расположились на Кампо деи Фьори, испанцы — на пьяцца Навона. Разграбление, последовавшее затем, описано как «одно из ужаснейших в мировой истории». Кровопролитие, начавшееся за Тибром, продолжалось неослабно: осмелиться выйти на улицу означало накликать на себя почти неминуемую смерть, но и оставаться в зданиях было почти столь же опасно; едва ли хоть одну церковь, дворец или дом, и большой и малый, обошло стороной мародерство и опустошение. Монастыри были разграблены, их насельницы изнасилованы; красивых монашек продавали на улице по джулио[232] за каждую. По меньшей мере двух кардиналов протащили по улицам и подвергли пыткам; один из них, которому перевалило за восемьдесят, впоследствии умер от увечий. «Ужасы Ада, — сообщает свидетель-венецианец, — бледнеют перед тем, что творится в Риме».

Прошло четыре дня и четыре ночи, прежде чем город наконец получил передышку. Лишь с прибытием 10 мая Помпео Колонна и двух его братьев с восемью тысячами солдат порядок хотя бы внешне восстановился. К этому времени буквально все римские улицы оказались разрушены и завалены трупами. Один захваченный в плен испанский сапер позднее сообщал, что только на северном берегу Тибра он и его товарищи закопали почти 10 000 тел, а еще 20 000 побросали в реку. Шесть месяцев спустя из-за повсеместного голода и долгой эпидемии чумы население Рима составляло менее половины того, каким оно было накануне осады; в большей части города от зданий остались лишь дымящиеся руины, меж которых лежали тела, брошенные без погребения в самое жаркое время года. В культурном отношении потери также не поддавались исчислению. Живопись, скульптура, целые библиотеки — включая Ватиканскую — были разорены и уничтожены, папские архивы разграблены. Художника Пармиджанино бросили в тюрьму, и он спас свою жизнь только благодаря тому, что рисовал портреты своих тюремщиков.

Тем временем императорская армия страдала почти так же, как жители Рима. Она также практически осталась без продовольствия; ее солдаты — которым месяцами не платили жалованье — полностью деморализованные, интересовались только грабежом и мародерством. Дисциплина упала; ландскнехты и испанцы готовы были перегрызть друг другу глотки. Папе Клименту, однако, не оставалось иного выбора, кроме капитуляции. По официальным сведениям, в качестве платы ему пришлось отдать Остию, Чивитавеккью, Пьяченцу и Модену, а также 400 000 дукатов (собрать эту сумму ему удалось только после того, как он расплавил все свои тиары и продал золото и драгоценные камни, которыми те были инкрустированы); в действительности цена оказалась еще более высокой, так как венецианцы — хотя они и состояли с папой в союзе — заняли Равенну и Червию. Папская область, где впервые в истории появилось эффективно действующее правительство, фактически перестала существовать. В начале декабря папа бежал из Рима и, переодетый, отправился в Орвьето. Именно там он принял послов Генриха VIII, они сообщили, что их повелитель хочет расторгнуть свой брак с Екатериной Арагонской. Один из них сообщал:

Когда речь зашла о разводе, папа, которому и без того было о чем подумать, как всегда, впал в замешательство. Послы возвратились разочарованные.

Наступивший в конце концов мир стал результатом переговоров, начатых зимой 1528-1529 годов теткой Карла Маргаритой Австрийской и ее золовкой Луизой, матерью короля Франции. Они встретились в Камбре 5 июля 1529 года; результатом этой встречи стал договор, подписанный на первой неделе августа. Дамский мир, как его впоследствии стали называть, закреплял власть Испании над Италией. Франциск вновь отказывался от всех своих притязаний на эти территории, взамен получая от Карла обещание, что империя не будет претендовать на Бургундию. Однако союзников Франции по Коньякской лиге совершенно не приняли в расчет. В результате они впоследствии вынуждены были принять условия, которые Карл поставил им в конце года, — условия, которые, среди прочего, предполагали отказ Венеции от всех ее владений в Южной Италии в пользу Неаполитанского королевства, которым правили испанцы. В Милане восстанавливалась власть Франческо Марии Сфорца (хотя Карл оставил за собой право держать в цитадели свой гарнизон); было также восстановлено правление Медичи, изгнанных из Флоренции в 1527 году (хотя потребовалась десятимесячная осада, чтобы осуществить реставрацию); наконец, остров Мальта в 1530 году был дарован рыцарям ордена Святого Иоанна.

Тех, кто счел, что французский король предал их, расценили это соглашение как позорное. Однако по крайней мере оно восстановило мир в Италии и положило конец тянувшейся много лет отвратительной главе ее истории — главе, начавшейся с момента вторжения Карла в 1494 году. В результате этих событий итальянцы не получили ничего, кроме опустошений и разрушений. Чтобы окончательно подвести черту, Карл V впервые пересек Альпы и прибыл на церемонию императорской коронации. Это было совсем не обязательно: его дед Максимилиан и вовсе обошелся без нее, а сам Карл пробыл на троне с момента коронации в Аахене почти десять лет без окончательной конфирмации своей власти. Однако оставалось фактом, что пока папа не возложил на его голову корону, его титул императора Священной Римской империи не был официально подтвержден, а для того, кто придавал столь важное значение своей святой миссии, были весьма важны как титул, так и таинство.

Коронация императора по традиции происходила в Риме. Высадившись в Генуе в середине августа 1529 года, Карл, однако, получил известие о том, что Сулейман Великолепный неуклонно приближается к Вене, и тут же решил, что глупо будет отправляться в такое далекое путешествие вниз по полуострову в такой момент: оно займет слишком много времени, а кроме того, в случае кризиса он окажется отрезан от Германии, что небезопасно. К папе Клименту поспешили гонцы, и было решено, что в сложившихся обстоятельствах церемонию нужно устроить в Болонье — и добраться до нее было гораздо легче, и власть папы там по-прежнему оставалась крепка. Но даже после этого неопределенность не разрешилась окончательно: по пути в Болонью в сентябре Карл получил срочное известие от своего брата Фердинанда, находившегося в Вене и умолявшего о помощи, и чуть не отказался короноваться в назначенное время в назначенном месте. Лишь после долгих размышлений он решил сделать, как было условлено. Ведь к тому моменту, как он достигнет Вены, город уже падет или султан отступит на зимние квартиры; в любом случае малых сил, бывших с ним в Италии, будет недостаточно, чтобы повлиять на ход событий.

Итак, 5 ноября 1529 года Карл V торжественно вступил в Болонью, где перед базиликой Святого Петрония папа Климент ожидал встречи с ним. После краткой приветственной церемонии оба удалились в Палаццо дель Подеста, расположенный по другую сторону площади, где их разместили в приготовленных для них соседних покоях. Предстояло сделать немало дел, обсудить и решить множество важнейших вопросов, прежде чем совершить обряд коронации. В конце концов, прошло всего два года с того момента, как папский Рим разграбили имперские войска, в то время как Климент находился в замке Святого Ангела, будучи фактически пленником Карла; теперь, так или иначе, нужно было восстанавливать дружеские отношения. Затем требовалось заключить договоры о мире со всеми итальянцами — бывшими врагами империи. Лишь после этого, когда на всем полуострове был окончательно восстановлен мир, Карл счел себя вправе преклонить колени перед Климентом, чтобы получить императорскую корону. День коронации был назначен на 24 февраля 1530 года; приглашения полетели ко всем правителям христианского мира. Чтобы устроить будущее Италии, Карл и Климент дали себе срок чуть менее четырех месяцев.

Удивительно, но его оказалось достаточно. Итак, мир был подписан, и в назначенный день, в соборе Святого Петрония, Карл получил из рук папы меч, державу, скипетр и, наконец, корону Священной Римской империи. В последний раз в истории папа короновал императора; в тот день пришел конец 700-летней традиции, начавшейся, когда папа Лев III возложил императорскую корону на голову Карла Великого. Это никоим образом не означало конца империи, но отныне никогда более — даже символически — император не получал власть из рук Христова наместника на земле.

Оставалась еще проблема развода Генриха VIII. Король решил во что бы то ни стало получить его: он отчаянно нуждался в сыне, которого вряд ли могла родить Екатерина Арагонская, — и надежда слабела с каждым годом. К счастью для него, казалось, выход существовал. Екатерина была вдовой его старшего брата Артура, а согласно каноническому праву, брак с женой умершего брата воспрещался. Юлий, пойдя на значительную уступку, дал ему особое разрешение на свадьбу с ней; теперь Генрих ссылался на то, что запрет был не просто продиктован законами церкви, но исходил от Бога. Таким образом, разрешение противоречило правилам, и, следовательно, брак его являлся недействительным. То, что он и Екатерина не могли произвести на свет сына, было очевидным знаком Божьего гнева.

Может показаться, что, с точки зрения папы, такую цену, как разрешение на развод, было не жалко заплатить за то, чтобы сохранить власть католической церкви над Англией. Но имелось одно непреодолимое препятствие: нежеланная супруга короля приходилась теткой императору, которого папа только что короновал. Более безопасным выходом было отлучить Генриха от церкви, и в конце концов, когда 11 июля 1533 года Генрих вынудил архиепископа Кентерберийского Кранмера объявить его брак с Екатериной расторгнутым и уже женился на Анне Болейн, Климент так и поступил. Однако Генрих нанес ответный удар. Да, он носил титул защитника веры, но теперь не колеблясь порвал с Римом и создал англиканскую церковь, возглавив ее самолично.

И тем не менее, несмотря на все свои злоключения — многие из них были на его совести, — папа никогда не забывал о том, что он князь эпохи Ренессанса и носит фамилию Медичи. Он покровительствовал Челлини и Рафаэлю; он нанял Микеланджело, дабы тот изобразил Страшный суд на восточной стене Сикстинской капеллы, а также завершил его работу над надгробиями Медичи в церкви Святого Лаврентия. Его семья возвратилась во Флоренцию, хотя это стоило немалых усилий; городом правил Алессандро, считавшийся побочным сыном Лоренцо II, внука Лоренцо Великолепного[234]. Теперь Климент, которому оставалось жить меньше года, добился единственного существенного дипломатического успеха за всю свою карьеру — заключения двух браков, связавших Медичи с двумя наиболее могущественными (и при этом пребывавшими в постоянной вражде) королевскими домами Европы — Валуа и Габсбургами. Одна свадьба соединила дочь Лоренцо II Екатерину и Генриха, герцога Орлеанского, сына Франциска I, — впоследствии он стал Генрихом II Французским; вторая — Алессандро и Маргариту Австрийскую, побочную дочь Карла V. Для того чтобы совершить обряд на первой из них, папа отправился в Марсель в октябре 1533 года[235]; в конце года он возвратился в Рим уже больным. Здоровье его так и не поправилось, и 25 сентября 1534 года он скончался.