История папства

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. Возрождение (1447-1492)

Если, как считается, Мартин V был первым ренессансным папой, то Евгений стал вторым. Он не являл собой яркую ренессансную личность — лежа на смертном одре, папа выражал горькое разочарование из-за того, что когда-то отказался от отшельничества, но девять лет, проведенных вместе с Медичи во Флоренции, не прошли для него даром, и когда он возвратился в Рим (сопровождаемый по случайному совпадению Фра Анджелико[188]), то продолжил труды Мартина по обустройству города, где оставался четыре года. Чтобы Рим соответствовал тем образцам, которые представляли собой Милан, Генуя, Венеция и другие крупные города Северной Италии, потребовались бы поистине геркулесовы усилия. Евгений и старался вовсю, и когда секретарь курии Флавио Бьондо посвятил ему три книги о восстановлении города («Roma instaurata»), этот комплимент был заслуженным.

Рим, хотя он и был красивым и культурным городом, по-прежнему оставался чем-то вроде тихой заводи, когда Томмазо Парентучелли (1447-1455), сына скромного лекаря из Лигурии, избрали в марте 1447 года понтификом под именем Николая V.

В течение предшествующих ста сорока лет более половины времени папы отсутствовали в Риме, и расцвет классических и гуманистических учений, который смел остатки Средневековья в Тоскане и Умбрии[189], почти не затронул Вечный город. Невозможно себе представить, чтобы в Риме расцвели дарования Данте, Петрарки, Боккаччо, которые все были флорентийцами. Хотя Бонифаций VIII в 1303 году и Иннокентий VII ста годами позднее прилагали немалые усилия, чтобы сохранить местный университет, они добились лишь ограниченного успеха.

Однако с началом XV столетия в воздухе запахло переменами. Прежде всего стало ощущаться греческое влияние. Когда в 1360 году Боккаччо захотел учить греческий, ему оказалось очень трудно найти кого-либо в Италии, кто мог бы его обучить этому языку; в конце концов он разыскал старого калабрийского монаха и поселил его у себя в доме на три года, подготовив один из первых (и худших) переводов Гомера на латинский. В конце столетия во Флоренции появился первоклассный греческий ученый Мануил Хрисолор. Он преподавал здесь в течение последующих пятнадцати лет до самой своей смерти, оставив после себя книгу «Erotemata» («Вопросы»), которая не столь завлекательна, как ее название, будучи, по существу, учебником греческой грамматики, составленным в форме вопросов и ответов. Среди учеников Хрисолора были двое наиболее выдающихся деятелей раннего итальянского гуманизма — Леонардо Бруни и Поджо Браччолини. Оба они стали членами курии и получили, таким образом, возможность открыть путь новым учениям к папскому двору. Вскоре Хрисолор, таким образом, вошел в состав значительной группы греческих интеллектуалов, которые сопровождали Иоанна Палеолога на соборы в Ферраре и Флоренции.

Эти греки принесли с собой новые знания о древности. О столетиях величия Древнего Рима или забыли, или на них не обращали внимания, они не вызывали интереса ни у папы, ни у паломников. Затем последовали семьдесят лет пребывания в Авиньоне, а за ними — сорок лет схизмы. И эти катастрофические во многих отношениях годы позволили папам последующих времен взглянуть на Вечный город совершенно иными глазами — и их поразило зрелище скота, пасшегося на Форуме, или древних статуй, лежавших в пыли, чтобы стать материалом для местных строителей. Вот почему с середины XV столетия весь институт папства подвергся радикальным переменам. Проникнутые гуманистическими идеями, папы эпохи Ренессанса были честолюбивыми и энергичными людьми, в том числе и в мирских делах, озабоченными не только восстановлением былого величия папства, но и созданием нового города, в котором сочеталось бы лучшее, что можно найти в античной и христианской цивилизациях, истинного свидетеля величия их самих и их фамилий, предмет восхищения и зависти всех тех, кто увидит его.

Подобно своему предшественнику, Николай V провел несколько лет во Флоренции, где он выполнял роль домашнего учителя фамилии Строцци и завел себе немало друзей среди ученых, которые окружали Медичи. Впоследствии он более глубоко усвоил ренессансную культуру, чем Евгений до него. Он был также менее склонен к конфронтации и более хитроумен как политик, восстановив порядок в Риме и самоуправление в Папской области, даровав фактическую независимость Болонье и уговорив последнего в истории антипапу, Феликса V, отречься от сана. Одним из его крупнейших успехов стало объявление 1450 года юбилейным, в результате чего в Вечный город сошлось примерно 100 000 паломников, соблазненных предложениями индульгенций с отпущением всех грехов. Это позволило полностью восстановить папские финансы. Главным событием празднеств стала канонизация святого Бернардино Сиенского, францисканского монаха, который скончался всего за шесть дней перед этим и чья исключительная харизма снискала ему среди итальянцев популярность, сравнимую разве что с популярностью, которой обладал в наши дни падре Пио[190].

Конечно, не все в юбилейный год проходило так, как планировалось. Вспышка эпидемии в начале лета унесла сотни жизней: «Все приюты и церкви, — пишет очевидец, — были переполнены больными и умирающими, и можно было видеть, как люди падают на зараженных улицах, словно собаки». 19 декабря лошади и мулы напугали толпу на мосту Святого Ангела (Понте Сант-Анджело) и потоптали ее; примерно 200 паломников были задавлены насмерть или утонули в Тибре. Однако даже эти несчастья по большому счету ничего не меняли. Юбилейный год наглядно продемонстрировал, что по прошествии полутора столетий папство восстанавливает свое положение. Авиньон стал историей, как и все антипапские эксцессы соборного движения. Папы полностью и окончательно закрепились в Риме, частью которого они являлись, и все помыслы теперь были направлены на то, чтобы остаться здесь.

В 1452 году Фридрих II Габсбург[191] пересек Альпы в сопровождении свиты численностью более 2000 человек, чтобы получить из рук папы корону повелителя Священной Римской империи. Одновременно произошла свадьба нового императора и донны Леоноры, дочери короля Португалии. В каждом итальянском городе, через который проезжал Фридрих, его шумно приветствовали и осыпали подарками. В Ферраре его встречал не только маркиз Борсо д'Эсте, но также и герцог Галеаццо Мария Сфорца, старший сын узурпировавшего власть герцога Миланского, и ему пришлось выслушивать приветственную речь «столь же долгую, как две главы Евангелия от Иоанна», произнесенную восьмилетним братом Галеаццо Марии. В Болонье и Флоренции его прием был еще более тщательно продуман, и в Сиене он встретил свою невесту в первый раз. Затем они вместе отправились в Рим и вступили в Вечный город 9 марта. 16-го числа папа Николай обвенчал их в соборе Святого Петра, после чего короновал их железной короной Ломбардии. Возложение же императорской короны произошло тремя днями позднее, а затем последовала коронация юной императрицы, для которой корона была изготовлена специально. Когда служба закончилась, император счел нужным довести папского коня до дверей собора, держа стремя, когда понтифик залезал на него. Празднества завершились торжественным пиршеством в Латеранском дворце.

Эта церемония (последняя коронация императора, состоявшаяся в Риме) стала апогеем понтификата Николая. Совсем скоро, однако, произошла катастрофа: во вторник 29 мая 1453 года после пятидесятидневной осады армия османского султана Мехмеда II взошла на стены Константинополя и положила конец христианской империи на Востоке. Эта новость навела ужас на всю Европу. Византийская империя просуществовала 1123 года[192]; хотя ей так и не удалось оправиться после Четвертого крестового похода, происшедшего два с половиной столетия назад, она оставалась восточным бастионом христианства. И когда беглецы из завоеванного города распространились по всему Западу, они принесли с собой эпическую историю героической обороны, которая, несомненно, ничего не утратила при пересказе. Однако Западная Европа, несмотря на свой глубокий и неподдельный страх перед османами, мало изменилась; в самом деле, два наиболее заинтересованных государства, Венеция и Генуя, не теряя времени даром, поздравили султана с победой и обеспечили себе наилучшие условия, какие только были возможны при новом режиме.

Что касается Рима, то папа Николай не проявил такого цинизма и приверженности исключительно собственным интересам, как торговые республики. Он сделал все возможное, чтобы побудить Запад к крестовому походу. Эту идею горячо поддержали двое кардиналов-греков, Виссарион и Исидор, а также папский легат в Германии Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа Пий II. Но все было тщетно. За два или три столетия до того рвения христиан оказалось достаточно, чтобы организовать поход для освобождения святых мест. С наступлением ренессансного гуманизма прежний религиозный пыл стал угасать. Европа пришла в замешательство, и Византия погибла. В противостоянии с османской армией, сильной более, чем когда-либо, старая империя не имела никаких шансов на успех.

Это был единственный крупный провал Николая. У него не было иного выбора, кроме как смириться с происшедшим, и он обратился к двум главным занимавшим его вещам — книгам и архитектуре, единственным предметам, на которые, по его словам, стоит тратить деньги. Двое его предшественников были энтузиастами строительства, однако ни тот, ни другой не проявляли особого интереса к литературе; папа Мартин не одобрял классических (и соответственно языческих) авторов и считал, что из античного наследия стоит сохранять лишь то, что содержится в трудах святого Августина. В отличие от него вряд ли кто-то видел Николая без книги в руках. Он читал все, что ему попадалось, обильно комментируя прочитанное на полях своим изящным почерком. Его легат Пикколомини с восхищением писал:

«С юных лет он посвятил себя свободным наукам, был знаком со всеми философами, историками, космографами и богословами; не был чужд он гражданскому и каноническому праву и даже медицине».

Таким образом, после своего вступления на папский престол Николай вознамерился создать «для всеобщего удобства в деле обучения библиотеку из всех книг на латинском и греческом, достойных папы и апостольского престола». Он начал практически с нуля: старая папская библиотека осталась в Авиньоне, где большинство составлявших ее книг было к тому времени расхищено или погибло. Что же касается остальных, то старый антипапа Бенедикт XIII после своего низложения значительную часть их вывез и держал в замке Пенискола недалеко от Валенсии. Агенты нового папы исколесили всю Европу в поисках редких рукописей, и ученые взялись с особым тщанием переводить на латинский греческие тексты — как христианские, так и языческие. Одновременно трудились сорок пять копиистов. Ко времени своей смерти Николай потратил 30 000 золотых флоринов и собрал примерно 1200 томов, которые стали ядром нынешней библиотеки Ватикана[193].

Тем временем понтифик продолжал дело своих предшественников по восстановлению Рима. Он укрепил старые Леонинские ворота и другие, более поздние оборонительные сооружения, надзирал за реставрацией сорока раннехристианских церквей, ремонтом акведуков, мощением улиц и начал крупномасштабные работы по реставрации замка Святого Ангела. Однако его наиболее важной заботой стал Ватикан, которому, согласно его решению, предстояло заменить Л атеранский дворец в качестве папской резиденции, и собор Святого Петра. Что касается дворца XIII столетия, который построили при Николае III, то теперь его реставрировали, а северную и западную части расширили. В нем приняли участие архитекторы Леон Баттиста Альберти и Бернардо Росселино. Папа также поручил Фра Анджелико (ему помогал Беноццо Гоццоли) расписать капеллу и его рабочий кабинет сюжетами о святом Стефане и святом Лаврентии, а сценами из жизни Христа — Часовню таинств[194].

Его планы в отношении собора Святого Петра были еще более масштабными. Подобно всем другим великим сооружениям Рима, он постепенно разваливался; Альберти утверждал, что его полное разрушение — лишь вопрос времени. Однако Николай задумал нечто большее, чем просто программу реставрации. Он подумывал об удлинении здания примерно на треть путем прибавления к нему трансепта и новой апсиды у капеллы Апостола. Существовал также план великолепной новой площади, где должны были сходиться три новых улицы района Борго и где множество людей могло бы собираться на мессу и для благословения. Осуществлению этих планов помешала смерть папы, но весьма интересно поразмышлять о том, что могло получиться, если бы их провели в жизнь. Юлий II полстолетия спустя, вероятно, не пошел бы на полную переделку; с другой стороны, мы наверняка лишились бы великой пьяцца Бернини, которая и по сей день остается одной из самых великолепных площадей в Европе.

Папа Николай V скончался в марте 1455 года в возрасте пятидесяти семи лет. Его понтификат продолжался всего восемь лет, однако значение этого времени оказалось огромным. Мартин и Евгений испытали на себе влияние идей Возрождения. Но ни тот, ни другой не восприняли всем сердцем гуманистического образа мыслей. Николай стал первым папой, который ни в малейшей мере не видел противоречия или конфликта между гуманизмом и христианской религией. Он не считал искусство чем-то суетным или легкомысленным — оно тоже свидетельствует о славе Божией. Это оказалось единственно верным решением — обеспечить церкви ведущую роль в делах искусства, как это имело место в сфере духовной. Другие папы, которые думали так же, как и он, следовали его примеру; но Николай, и только Николай сочетал в своих взглядах истинное благочестие, скромность и честность. Вполне типичным было для него, например, что в 1449 году он повелел начать процесс о реабилитации Жанны д'Арк, которую сожгли на костре в 1431 году по обвинению в ереси и колдовстве. Процесс продлился семь лет, в ходе его выслушали 115 свидетелей. Он завершился лишь при преемнике Николая, которому обычно (и совершенно несправедливо) ставят в заслугу ее полную реабилитацию.

В отличие от многих из своих предшественников и преемников Николай V не отличался ни жадностью, ни склонностью к непотизму Величие, которым он, несомненно, обладал, никогда не затемняло ему разум. В более молодые годы он писал о себе своему другу Веспасиано Бистиччи как о «простом священнике-звонаре»; таковым, в сущности, он и остался.

4 апреля 1455 года пятнадцать кардиналов собрались в Риме на конклав — и позорно упустили свой шанс. Они могли избрать папой кардинала Виссариона, одного из наиболее умных и образованных церковных деятелей в Риме. Бывший митрополит православной церкви, он являлся более квалифицированным, чем кто-либо из его коллег, чтобы покончить с 400-летней схизмой, а потому направить бы папство на новый и более здоровый путь.

Увы, его греческое происхождение, которое должно было бы говорить скорее в его пользу, настроило кардиналов против него; они выбрали вместо него семидесятисемилетнего каталонского юриста Алонсо де Борха, на итальянский лад Борджиа, который принял имя Каликста III (1455-1458).

Глубоко религиозный, сухой как пыль и хромой из-за подагры, Каликст во время своего понтификата был захвачен двумя всепоглощающими идеями. Первая — организовать европейский крестовый поход для освобождения Константинополя от турок; вторая — способствовать обогащению своей фамилии и соотечественников. Литература и искусство совершенно не интересовали его. «Смотрите, насколько опустошена церковная казна!» — воскликнул он, как рассказывают, когда в первый раз вошел в Ватиканскую библиотеку. За время его трехлетнего понтификата о влиянии Ренессанса в Риме говорить не приходилось. Всех художников, скульпторов, ювелиров, мастеров по металлу и интерьеру уволили. Чтобы собрать средства на крестовый поход, Каликст без колебаний распродал по сниженной стоимости множество ценных предметов искусства из золота и серебра из Ватиканской библиотеки, а также ряд наиболее дорогих книг из нее. Он построил галеры на тибрской верфи, разослал проповедников по всему континенту, чтобы они продавали индульгенции и устанавливали огромные налоги на всех христиан Запада. Реакция оказалась, однако, достаточно холодной. Судьба Константинополя опечалила европейские дворы, но они были слишком заняты своими делами, чтобы начинать борьбу за него. Тем не менее сухопутные и морские силы начали действовать, и не совсем неудачно: венгры под командованием Яноша Хуньяди разгромили турок под Белградом, а годом позднее турецкая эскадра была разбита при Лесбосе. Однако эти победы не дали результатов и долгосрочных последствий не имели.

В достижении своей второй важнейшей цели Каликст проявил не меньшую энергию и добился, пожалуй, большего успеха. Его внучатые племянники получили кардинальские шапки; будучи внуками его сестер, они сразу потребовали, чтобы им позволили сменить фамилии на Борджиа. Один из них, Родриго, был, кроме того, назначен вице-канцлером Святого престола, пост, который обеспечил ему ведущие позиции в делах Ватикана на последующие тридцать пять лет, пока он не стал папой Александром VI. Что же касается более низкого уровня, то папа наполнил двор испанцами и каталонцами, хотя лишь немногие из них надолго сохранили за собой свои посты после его смерти. Она случилась 6 августа 1458 года, и весть о ней большинство восприняло с удовлетворением.

Никто особенно не любил папу Каликста. Всем нравился Эней Сильвий Пикколомини. Один из восемнадцати детей в старинном сиенском семействе, которое потеряло свои прежние позиции, он добился высокого положения собственными усилиями и потратил восемь лет на гуманистические штудии в Сиене и Флоренции; затем он работал секретарем у различных кардиналов во время Базельского собора. Один из них, Никколо Альбергати, отправил его в 1435 году с секретной миссией в Шотландию, что стало самым большим приключением в его молодые годы.

Энею Сильвию предстояло попытаться убедить короля Якова I совершить нападение на Англию, чтобы положить конец Столетней войне. Эней собирался ехать через Лондон, однако англичане — несомненно, подозревая, что это не сулит им ничего хорошего, — не позволили ему передвигаться по их территории; ему пришлось возвратиться на континент и плыть на корабле в Шотландию прямо из Слейса[195]. Путешествие едва не закончилось катастрофой. Свирепые штормовые ветры с запада понесли корабль к побережью Норвегии, и охваченный ужасом Эней поклялся, что если выживет, то босым дойдет до ближайшей часовни Девы Марии. Наконец, на двенадцатый день корабль, который к тому времени набрал огромное количество воды, принесло в порт близ Данбара, и Эней, как и обещал, потащился по промерзшей земле до святыни в Уайткирке. К счастью для него, расстояние до нее составляло всего пять миль, и он преодолел его. Однако после того, как он отдохнул, то обнаружил, что его ноги утратили всякую чувствительность. Сначала он испугался, что вообще не сможет больше ходить; он выздоровел, однако потом всю жизнь страдал от артрита, и значительную часть своего понтификата ему приходилось передвигаться на носилках.

Его «Записки» — рассказ о собственной жизни, написанный им от третьего лица, позволяет узнать немало интересного о жизни в Британии в начале XV столетия:

Оставаясь по-прежнему мирянином, он вернулся к работе в секретариате Базельского собора и вскоре стал секретарем антипапы Феликса V. В 1442 году почти сразу после его возвращения Феликс направил Энея на рейхстаг во Франкфурте, где тот обратил на себя внимание германского короля Фридриха III, чью историю позднее напишет. Король в полной мере оценил его литературные дарования, так же как и выдающийся интеллект и деловой подход, и назначил придворным поэтом. Следующие три года молодой человек работал в королевском архиве в Вене, используя свое свободное время на сочинение множества фривольных стихов[197], а также романа (во многом в том же духе) «Лукреция и Эвриал», где во всех подробностях описывались любовные приключения его друга канцлера Каспара Шлика. Он, судя по всему, не терялся, когда речь шла об амурных приключениях, чему свидетельство — несколько его незаконнорожденных детей.

Однако такое положение не могло сохраняться бесконечно, и в 1445 году в жизни Энея произошли решительные перемены. Прежде всего он порвал с антипапой и официально примирился с Евгением IV; затем в марте 1446 года его рукоположили.

После он сильно изменил свое поведение, и начался его быстрый карьерный рост: в 1447 году Эней стал епископом Триеста, в 1450 году — Сиены, в 1456 году он получил кардинальскую шапку. Два года спустя его избрали папой, и, что примечательно, как бы в напоминание о Вергилиевом pins Aeneas[198] он принял имя Пия II (1458-1464) и занялся организацией крестового похода.

Ему следовало бы проявить большую осмотрительность. Имея богатый дипломатический опыт, он должен был бы понять, что правители Европы не готовы отложить все дела ради войны с турками; однако он, подобно множеству своих предшественников, отказался учесть это обстоятельство. Через два месяца после вступления на папский престол он выпустил буллу, в которой призывал христиан начать священную войну, и объявил о съезде всех христианских правителей, который планировалось провести в Мантуе 1 июня 1459 года. Почти все они не приняли это приглашение, а те, кто не отказался, вели себя неопределенно и уклончиво. Пий II приехал в Мантую только для того, чтобы обнаружить, что там почти никого нет. Этот прискорбный упадок влияния папства мог, решил он, быть обусловлен лишь соборным движением, к развитию которого он сам в свое время приложил руку В январе 1460 года Пий II обнародовал новую буллу, в которой осуждал как еретические всякие призывы к Вселенским соборам. Трудно представить себе более радикальное изменение позиции.

Однако понтифик не смирился с поражением. Если он не мог победить Мехмеда II в битве, то мог попробовать убедить его с помощью доводов разума в том, что тот поступает ошибочно. В 1461 году он составил не имевшее аналогов послание султану, в котором содержалось детальное опровержение положений Корана, столь же подробно представлено христианское вероучение, а затем звучал призыв отречься от ислама и принять крещение. В наши дни представляется, что это письмо не было отправлено, а если это и произошло, то неудивительно, что ответа не последовало. Однако затем добрые вести пришли из Венеции и Венгрии: эти государства наконец согласились участвовать в крестовом походе. Теперь надежды папы оживились. Пий II объявил, что войска должны соединиться с флотом в Анконе, а сам он выступит во главе их.

В библиотеке Пикколомини в кафедральном соборе Сиены можно увидеть великолепный цикл выполненных Пинтуриккьо фресок, на которых изображены сцены из жизни Пия II. На последней из них изображено его прибытие в Анкону. Истина, однако, далека от того, что представляет нам живопись. Папа, принявший крест в соборе Святого Петра и отправившийся на носилках из Рима 18 июля 1464 года, был уже болен — настолько серьезно, что ему потребовался целый месяц, чтобы достичь места назначения. И когда он прибыл в Анкону, то нашел, что его ожидает там лишь горстка крестоносцев. У них не было должного руководителя и едва ли имелось какое-либо снаряжение. Венецианский флот, как ему сообщили, задерживался. Наконец 12 августа он вошел в гавань, предводительствуемый тогдашним дожем Кристофоро Моро. Однако это была не армада, которой ожидал папа, а эскадра, состоявшая всего лишь из двенадцати небольших галер. Для Пия II это было слишком горькое разочарование. Он повернулся лицом к стене и через два дня скончался. Его разбитое сердце погребли в Анконе, тело же перевезли в Рим. Так окончил свои дни один из самых одаренных понтификов столетия. Да, он был не чужд непотизма и наводнил двор своими соотечественниками-сиенцами. Однако его литературные и интеллектуальные дарования, административные способности, стремление покровительствовать искусствам — причем со знанием дела — и многолетний опыт дипломата давали ему преимущества, которыми обладали весьма немногие его современники. Также он до сих пор остается единственным в истории папой, создавшим город. Всего за пять лет, прошедших с 1459 по 1464 год, он перестроил деревушку Корсиньяно — место своего рождения. Он перепланировал ее в соответствии с новейшими представлениями о градостроительстве, то есть с классическими образцами, выстроил собор и великолепное палаццо для собственной фамилии и дал ей новое название, произведенное им от своего собственного имени, — Пиенца.

Сравниться с Пием и продолжить его начинания было непросто, и при его преемнике Павле II (1464-1471) обозначился заметный спад активности папства. Потомок богатой венецианской купеческой фамилии, Пьетро Барбо, говорят, считал себя обладателем исключительно привлекательной внешности — во что весьма трудно поверить, зная его портреты, дошедшие до нас, — и поначалу хотел принять имя Формоз («Красивый»); к счастью, кардиналам удалось переубедить его. Но обладал он телесной красотой или нет, его интеллектуальные способности от нее не улучшились. Его бескультурье доходило до бесстыдства. Не теряя времени, он избавился от гуманистов, которых так любил Пий; когда их глава Бартоломео Сакки, известный под именем Платина (впоследствии он стал хранителем папской библиотеки и создал «Жизнеописание пап»), запротестовал и позволил себе угрожающее замечание, вспомнив о соборе, его бросили в подземелье замка Святого Ангела, где он провел несколько месяцев. Нескольких членов Римской академии, отличавшихся, по мнению папы, излишним интересом к античности и недостаточным уважением к церкви, постигла та же участь; их освободили только благодаря личному вмешательству кардинала Виссариона.

Что папа действительно любил, так это богатство и зрелища. Еще будучи молодым кардиналом (племянник Евгения IV, он стал кардиналом-диаконом в двадцать три года), он собрал потрясающую коллекцию древностей и произведений искусства. Он поощрял карнавалы, скачки и всевозможные зрелища для широкой публики. Торжества по поводу второго визита в Рим императора Фридриха III в 1468 году надолго запомнились горожанам. Тем временем — что не менее удивительно — он начал реставрацию некоторых римских памятников. Пантеон, арки Тита и Сеп-тимия Севера, а также конную статую Марка Аврелия, выражаясь современным языком, взяли под контроль. Он также выстроил великолепное Палаццо Венеция, где прожил последние пять лет своего понтификата (с балкона этого сооружения, находящегося на первом этаже, в наше время выступал с речами перед народом Муссолини). Наконец, благодаря ему двое предприимчивых немцев получили разрешение запустить первый в Риме печатный станок.

Сексуальные аппетиты папы породили массу пересудов. Похоже, у него имелись две слабости — к красивым молодым людям и дыням. Правда, ходивший в те времена слух, будто он наслаждался зрелищем пыток первых, поглощая вторые, звучит заведомо неправдоподобно. Он скончался от удара 26 июля 1471 года. Ему исполнилось лишь пятьдесят четыре года; говорили, что причиной его ранней смерти стали вышеупомянутые пристрастия.

Когда его преемник, Франческо делла Ровере, принял имя Сикста IV (1471-1484), это вызвало всеобщее удивление: с момента смерти Сикста III прошло более тысячи лет (он скончался в 440 году). Новый папа был францисканцем — и, более того, главой ордена — и выдающимся теологом, за что пользовался уважением кардинала Виссариона и других авторитетных князей церкви. Его проповеди были весьма популярны, и, судя по всему, он горел страстью к реформаторской деятельности. Францисканцы известны своей склонностью к нестяжательству; следует только добавить, что Сикст, став папой, сделался исключением из правила. В мгновение ока его характер переменился. Деньги текли рекой: одна только тиара, которой он был коронован, обошлась в 100 000 дукатов, что составляло более трети годового дохода папского престола. В поисках дополнительных источников средств он в прежде невиданных масштабах продавал индульгенции, обеспечивавшие полное отпущение грехов, а также звучные церковные титулы и синекуры. Он возвел на епископскую кафедру в Милане одиннадцатилетнего мальчика и сделал архиепископом Лиссабонским восьмилетнего. Непотизм при нем приобрел столь же грандиозные масштабы. Одним из первых его дел по вступлении на престол стало дарование им кардинальских шапок двум из одиннадцати его племянников — Джулиано делла Ровере и Пьетро Риарио (повсюду ходил слух, что это сын папы от его собственной сестры). Третьему племяннику, Джироламо Бассо, пришлось подождать год или два, пока его кузена, кардинала Пьетро, не свел в могилу беспутный образ жизни в возрасте двадцати восьми лет. Еще четыре племянника и две племянницы вступили в брак с представителями правящих домов Милана, Неаполя и Урбино, а также с представителями римских фамилий Орсини и Фарнезе.

Тем временем реконструкция города шла своим чередом. Сикст продолжил начатое Николаем V. Благодаря ему в Риме впервые со времен античности появился новый мост через Тибр — Понте Систо; его построили, дабы избежать повторения катастрофы 1450 года. Он также выстроил церкви Санта-Мария-делла-Паче и Санта-Мария-дель-Пополо, которая фактически стала мавзолеем его фамилии. Он возродил Римскую академию. Он восстановил госпиталь Святого Духа (там и поныне находится больница) и конную статую Марка Аврелия на Капитолии. Он обустроил в городе новые площади и заменил средневековые лабиринты узких улочек новыми широкими артериями. После него Рим стал ренессансным городом. Что до его деятельности в пределах Ватикана, то он продолжал работу по созданию библиотеки, начатую Николаем: он увеличил фонд втрое и назначил хранителем Платину, прежде находившегося в немилости.

Но прежде всего имя Сикста связано с Сикстинской капеллой, строительство которой стало величайшим из его деяний на благо города и церкви. В первую очередь она предназначалась для конклавов, но в ней также регулярно проводились службы для capella papalis — группы высокопоставленных лиц кардинальского и других званий, молившихся вместе с папой. Когда в 1481 году строительство было в основном завершено, для работы над фресками собрали целую армию художников. Среди них оказались такие выдающиеся мастера, как Боттичелли, Гирландайо и Перуджино; внесли свой вклад также и некоторые другие — в том числе Пинтуриккьо и Синьорелли. (Микеланджело на тот момент исполнилось всего шесть лет; эпизод, когда он неохотно уступил настояниям папы Юлия II расписать восточную стену и потолок, произошел двадцать семь лет спустя.)

По иронии судьбы — в этом случае особенно заметной — инициатор строительства одного из самых прекрасных зданий в мире стал родоначальником одного из наиболее зловещих институтов во всей мировой истории. В Испании Реконкиста — возвращение власти над областями страны, занятыми маврами, — почти завершилась. Однако серьезное беспокойство вызывало многотысячное еврейское население, принудительно обращенное в христианство, — марраны. В царствование прежнего монарха — короля Энрике IV[199] — они обладали немалой властью: занимали высокое положение в правительстве, в деловых и финансовых кругах и даже в церкви. Теперь же их заподозрили в приверженности прежним верованиям. Вследствие этого в 1478 году Сикст в своей булле отдал приказ начать масштабное расследование. Так возникла знаменитая испанская инквизиция, в результате чего доминиканец Томас Торквемада — всецело поддержанный монархами Фердинандом и Изабеллой — установил режим террора, столь жестокий, что ничего подобного в Испании не наблюдалось вплоть до XX века и гражданской войны 1936-1939 годов[200].

Что до событий в Италии, Сикст вполне мог бы избрать нейтральную позицию, держась в стороне от политической борьбы, продолжавшей терзать Апеннинский полуостров, — в Венеции, Милане, Флоренции и других меньших государствах шла бесконечная война за власть; увы, он поступил иначе, погрузившись в нее с головой, и тем самым нанес неописуемый ущерб моральному престижу апостольского престола, превратив его в еще одну партию — участницу бесконечной свары. Историки до сих пор спорят, насколько глубоко был он вовлечен в так называемый заговор Пацци 1478 года, имевший целью замену Медичи, фактически правивших Флоренцией, племянником папы Джироламо Риарио.

Еще в 1473 году банк Пацци (слабейший соперник банка Медичи) одолжил Сиксту большую часть суммы в 40 000 дукатов, требовавшейся для приобретения города Имола — папа хотел передать его двум своим племянникам. Медичи, которые ранее отказали в займе, имея на то свои причины, пришли в ярость; еще больше оснований для ярости появилось у них на следующий год, когда Сикст отказал им в роли своих главных банкиров и вдобавок оскорбил их тем, что назначил архиепископом Пизанским (Пиза находилась под контролем Флоренции) одного из ближайших сторонников Пацци — Франческо Сальвиати. Лоренцо Медичи (Великолепный) отказался признать это назначение, запретив новому архиепископу приезжать в Пизу и даже во Флоренцию; в ответ Сикст пригрозил отлучить от церкви всю Флорентийскую республику и наложить интердикт на нее.

И вот, покуда отношения между фракциями стремительно ухудшались, составился заговор, и в воскресенье, 26 апреля 1478 года, прежде всего в соответствии с приказами Франческо де Пацци и архиепископа Сальвиати, заговорщики перешли к действиям. В заранее условленный момент — что характерно, сигналом послужил звон колокола при вознесении Святых Даров — во время мессы во Флорентийском соборе целый отряд убийц (ив том числе Франческо) накинулся на младшего брата Лоренцо, Джулиано. Ему нанесли не менее дюжины (некоторые очевидцы говорят о девятнадцати) ударов кинжалами в грудь и спину. В следующий миг они кинулись на Лоренцо. Он, однако, выхватил короткий меч и отразил удары, а затем перескочил через низкую ограду, за которой находился хор, и укрылся в ризнице. Он получил тяжелые, но не опасные для жизни раны; Джулиано же скончался.

В мгновение ока вся Флоренция была на ногах. Все взялись за оружие; заговорщиков окружили, схватили и поступили с ними безо всякой пощады. Обычно казни совершались вне города, за восточными стенами, но на сей раз поступили иначе: по решению Лоренцо убийцам предстояло понести примерное наказание. Якопо Браччолини, сын великого гуманиста Поджо, был повешен на высоком окне над площадью Синьории. Франческо де Пацци ожидала такая же участь: его повесили в окне лоджии Ланци. Так же поступили с архиепископом и его братом Якопо Сальвиати. Анджело Полициано, гуманист и знаток античности, протеже Лоренцо Медичи, сообщает, что, умирая, архиепископ — вероятно, в результате самопроизвольно возникшего спазма — так сильно укусил повешенного рядом с ним Франческо, что даже после наступления смерти зубы его надолго застряли в груди товарища.

Участвовал ли папа Сикст в заговоре на самом деле? Конечно, он знал о нем и, что весьма вероятно, поощрял участников, ибо никто так не стремился потеснить Медичи, как он. Говорят, что понтифик настаивал на бескровном разрешении конфликта, однако, поскольку заговорщики видели в качестве своей цели убийство, трудно понять, как он мог добиться и того, и другого одновременно. Теперь же он наконец решил исполнить свою угрозу и отлучить Медичи от церкви, а на Флоренцию наложить интердикт — и вспыхнула война, охватившая всю Италию. Удар едва-едва не попал в цель: ведь если бы Лоренцо оказался чуть менее удачлив и разделил судьбу брата, то заговорщики с легкостью могли бы воспользоваться успехом своего предприятия, что привело бы к смене правителей во Флоренции, — и громче всех, притом совершенно искренне, аплодировал бы папа Сикст IV.

Есть своя логика в том, что смерть Сикста, последовавшую 12 августа 1484 года, обычно объясняют тем разочарованием, которое вызвал у него навязанный правителями Италии мир. Из-за его смерти наверняка никто особенно не огорчался; действительно, весть о его кончине вызвала двухнедельные торжества в Риме, причем свое влияние на это оказали его злейшие в Риме враги — Колонна. Примечательно и его великолепное бронзовое надгробие в Ватикане, выполненное Поллайоло, — вероятно, самое роскошное из всех папских надгробий, если не считать микеланджеловского, задуманного для себя племянником Сикста Джулиано (будущий Юлий II), но его так никогда и не закончили.

Едва ли нужно говорить о том, что Джулиано мечтал о папском престоле; то же касалось и кардинала Родриго Борджиа. Однако, несмотря на предложения крупных взяток и выгодных должностей, ни тот, ни другой не добились необходимой поддержки в Священной коллегии. И поэтому они, оставаясь соперниками, приложили совместные усилия для того, чтобы папой стал второстепенный персонаж, которым они могли бы управлять словно марионеткой. Остается лишь заметить, что они в этом преуспели. Генуэзец Джанбаттиста Чибо, принявший имя Иннокентия VIII (1484-1492), представлял собой полнейшее ничтожество. Он также весьма поощрял непотизм — с той разницей, что осыпал благодеяниями не племянников, а собственных сыновей от любовницы из Неаполя — одного из них, безнадежно распущенного Франческетто, он был вынужден женить на дочери Лоренцо Великолепного; в обмен тринадцатилетний сын Лоренцо, Джованни, получил кардинальскую шапку[201]. Когда через три года, в 1479 году, Джованни занял место в коллегии, отец отправил ему письмо, в котором предостерегал от зол Рима — «клоаки, средоточия всевозможных беззаконий» — и настаивал: «Поступай так, чтобы уверить всех видящих тебя: благоденствие и честь церкви и Святого престола тебе дороже всего на свете». Более всего Джованни должен был остерегаться искушения следовать дурному примеру, который подадут ему члены Коллегии кардиналов, где «в настоящее время так мало достойных людей… Будь кардиналы такими, как должно, весь мир улучшился бы от этого, ибо они всегда избирали бы достойного папу, и христиане благодаря сему жили бы в мире».

Сикст обременил папство огромными долгами, да и Иннокентий не отличался бережливостью. Итак, несмотря на продолжавшуюся продажу индульгенций, должностей и титулов, он, несомненно, попал бы в отчаянное финансовое положение, если бы не внезапный доход, пришедший из совершенно неожиданного источника, из Османской империи. После кончины османского султана старший сын, дабы избежать каких бы то ни было споров о престолонаследии, обычно тут же подвергал всех своих братьев удушению. Но когда Мехмед II, завоеватель Константинополя, скончался в 1481 году, его сын и наследник Баязид необъяснимым образом не смог расправиться с младшим братом Джемом[202], также претендовавшим на трон. Но тот потерпел неудачу и бежал, чтобы спасти свою жизнь, найдя убежище на Родосе у рыцарей Святого Иоанна, чей Великий магистр Пьер д'Обюссон прославился успешной обороной острова от войск отца Джема, Мехмеда в 1480 году Д'Обюссон радушно принял его, но при этом вступил в тайное соглашение с султаном о том, что возьмет его под стражу за ежегодную выплату 40 000 дукатов. Вскоре, осознав, что Родос находится слишком близко к османским владениям, чтобы можно было чувствовать себя спокойно, он отправил Джема к одному из руководителей ордена во Франции. Там он оставался до 1489 года, когда папа Иннокентий принял его (турецкий беглец был, в конце концов, бесценным дипломатическим и политическим активом) в обмен на кардинальские шапки для д'Обюссона и протеже французского короля. Когда Джем прибыл в Рим, ему оказали блестящий прием, его сопровождал в Ватикан Франческетто, где ему и его свите предоставили роскошные апартаменты, и они предавались расточительным развлечениям.

Между тем субсидии продолжали выплачиваться, и в следующем году папа принял турецкого посла, который доставил ему 120 000 дукатов — это равнялось почти всему годовому доходу папского государства — на содержание принца в последующие три года. Он также привез в качестве подарка священную реликвию — копье, которым был прободен бок Христа во время распятия. Была построена особая капелла для него в соборе Святого Петра. Джем тем временем неплохо устроился при папском дворе, где появление группы мусульман в их кафтанах и тюрбанах резало глаз даже больше, чем игравшие в садах папские внуки.

К этому времени, однако, здоровье папы стало стремительно ухудшаться. Как говорится в недавней работе одного специалиста, «он почти все время спал, просыпаясь для того, чтобы обжираться столь же неумеренно, как Гаргантюа… Он стал очень тучным и все меньше двигался. К концу жизни Иннокентий мог питаться лишь несколькими каплями молока из груди молодой женщины. Когда ему показалось, что он умирает, для спасения его жизни пожертвовали жизнью трех молодых здоровых людей, чтобы добыть кровь для переливания (по иронии судьбы, эту попытку предпринял доктор-еврей). Молодым людям заплатили за их кровь по дукату каждому. Они погибли во время этой процедуры, и когда их тела начали коченеть, монеты пришлось вырвать из их сжатых ладоней».

Сам же Иннокентий VIII скончался 25 июля 1492 года, успев дожить до известия об окончательном изгнании мавров из Испании. Его понтификат был довольно бесцветным. Во время правления Иннокентия Рим, который всегда нуждался в том, чтобы кормило власти держала твердая рука, погрузился в пучину хаоса, и папское государство пребывало в состоянии, близком к анархии. На смертном одре он умолял кардиналов о прощении за его недостатки и повелел выбрать ему более достойного преемника.

К несчастью, они этого не сделали.