История папства

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Авиньон (1309-1367 и 1370-1376)

Следующим папой стал Бенедикт XI (1303-1304) — скромный доминиканец, чувствовавший себя уверенно, как о нем рассказывают, лишь в окружении членов своего ордена. Он был одним из немногих, кто поддержал Бонифация. Несмотря на присущую ему мягкость в обращении, в Ананьи он встретил опасность вместе с папой; теперь он взялся за выполнение непростой задачи умиротворить короля Филиппа и убедить его отказаться от идеи посмертно привлечь Бонифация к ответственности, использовав для этого Генеральные штаты. В этом деле ему удалось добиться временного успеха, хотя лишь после того, как он отозвал все действовавшие на тот момент постановления и заявления Бонифация, направленные против Филиппа и его подданных, включая всех французов, вовлеченных в события в Ананьи (единственным исключением остался сам де Ногаре). С другой стороны, он объявил де Ногаре, Скьярру Колонна и итальянцев виновными в святотатстве — наложении рук на великого понтифика, приказав явиться лично к 29 июня 1304 года. Они так и не сделали этого, поскольку, помимо всего прочего, папа к этому времени уже заболел дизентерией в Перудже; через десять дней он скончался.

Психическая атака на папу Бонифация в Ананьи не забылась. Как бы его ни ненавидели, многие благомыслящие церковники испытали сильнейший шок от поступка короля Филиппа, который они рассматривали как удар по папству и всему, что стоит за ним. Были, однако, и другие, которых равным образом возмутило изгнание папой двух кардиналов из рода Колонна и которые желали окончания долгого спора с Францией, каковому после кончины Бонифация более не оставалось сколь-либо серьезного оправдания. На конклаве, начавшем свою работу в Перудже в июле 1304 года, произошел раскол, и тупиковая ситуация сохранялась одиннадцать месяцев. Наконец договорились, что если кто-то будет избран папой, то он не должен состоять в коллегии кардиналов. Так и произошло: понтификом стал Бертран де Го, архиепископ Бордо, который принял имя Климента V (1305— 1314). Не будучи кардиналом, он не участвовал в конклаве, однако присутствовал на созванном Бонифацием синоде в 1302 году, хотя ему при этом удавалось поддерживать дружественные, рабочие отношения с Филиппом.

Хотя новый папа и был отъявленным непотистом, он являлся при этом знатоком канонического права и грамотным администратором. Климент сконцентрировался на миссионерской роли церкви вплоть до того, что создал кафедры арабского и других восточных языков в университетах Парижа, Оксфорда, Болоньи и Саламанки. В его соглашениях с различными государствами ему приходилось демонстрировать впечатляющую независимость нрава. Освободил Эдуарда Английского от клятвы, которую тот дал своим баронам, отстранил архиепископа Кентерберийского, отлучил от церкви шотландского короля Роберта Брюса за убийство в храме его старого врага Джона Комина и разрешил после четырнадцатилетнего спора вопрос о престолонаследии в Венгрии. Будь он итальянцем, избранным и инаугурированным в Риме, то мог бы оказаться если не великим, то по крайней мере выдающимся папой. Однако будучи подданным короля Филиппа, с момента своего избрания он стал подвергаться безжалостному давлению со стороны своего господина[156]. Его первые шаги не сулили ничего хорошего: прежде всего Филипп стал настаивать на том, чтобы новый папа, коль скоро он находился во Франции, здесь же и инаугурировался. Начало понтификата Климента трудно назвать благоприятным: когда он ехал верхом на инаугурационную церемонию, стена, на которую залезли желающие поглазеть на церемонию, неожиданно рухнула. Папу сшибло с коня, но он отделался несколькими царапинами, другим участникам процессии повезло куда меньше: несколько человек получили серьезные ранения, а герцог Бретонский погиб.

В то время не было оснований считать, что Климент не намеревался, как и положено, ехать в Рим. Его временное пребывание во Франции оправдывалось тем, что он надеялся положить конец вражде между Францией и Англией, чтобы правители этих стран смогли объединить свои силы в деле организации нового крестового похода в Святую землю. В течение четырех лет у понтифика не было определенного местожительства. Он постоянно перемещался между Лионом, Пуатье и Бордо, а его кардиналы следовали за ним по мере возможности. (К этому времени большинство их были французами: из десяти назначенных Климентом в декабре 1305 года к числу таковых принадлежало девять — четверо из них являлись его племянниками, — и процент французов существенно возрос в 1310 году, а еще больше в 1312 году.) Тем временем Филипп продолжал держать его во Франции и оказывать на него давление; однако в 1309 году Климент решил поселиться в Авиньоне — городе, расположенном на восточном берегу Роны[157] и находившемся в то время под властью вассала Филиппа, Карла Анжуйского, короля Сицилийского и графа Прованского. Небольшому городу было суждено стать местопребыванием еще шести пап после Климента V и резиденцией папства в течение шестидесяти восьми лет.

Эти годы часто называют «авиньонским пленением». Ни о чем подобном речи не шло. Папы ни в каком смысле не являлись пленниками. Они находились в Авиньоне потому, что так хотели. Тем не менее этот город не был таким уж удобным местом. Поэт Петрарка описывает его как «отвратительный город», продуваемый мистралем, как «сточную канаву, где собираются отбросы со всего света». У арагонского посла вонь на улицах вызвала столь сильные отрицательные эмоции, что он заболел и возвратился домой. Будучи папской территорией, Авиньон являлся убежищем для преступников всех мастей, и таверны и публичные дома, где они проводили время, пользовались недоброй славой. Наконец, он не годился для местопребывания в нем папского двора. Папа и его ближайшее окружение перебрались в местный доминиканский монастырь. Кое-кому из кардиналов посчастливилось реквизировать несколько домов побольше. Остальные находили кров где могли.

Переезд в Авиньон должен был по крайней мере обеспечить папе определенную степень независимости. Однако Филипп оказался слишком крепким орешком для него. Папа был больным человеком (он страдал от рака желудка в течение всего своего понтификата) и вскоре показал, что является немногим более чем марионеткой французского короля. Непоколебимый в своем стремлении привлечь папу Бонифация к ответственности, Филипп вынудил Климента начать в 1309 году расследование по всем правилам. Случались разного рода отсрочки и сложности, и в апреле 1311 года предприятие приостановилось. Однако папе пришлось заплатить высокую цену — пойти на реабилитацию кардиналов из рода Колонна, полную компенсацию убытков, понесенных их фамилией, аннулирование всех актов Бонифация, которые противоречили интересам Франции, и прощение Гильома де Ногаре. Но его ожидало еще более тяжелое унижение: содействие планам Филиппа в деле уничтожения ордена тамплиеров.

Сегодня не так просто представить, каким влиянием обладал орден тамплиеров в позднем Средневековье. Основанная в начале XII столетия для защиты паломников, толпами устремившихся в святые места после Первого крестового похода, и находившаяся под патронажем святого Бернара Клервоского, эта организация монахов-воителей за пятьдесят лет укоренилась почти во всех христианских странах от Дании до Испании, от Ирландии до Армении. В течение столетия «неимущие собратья-воины Иисуса Христа», несмотря на бенедиктинский обет бедности, целомудрия и послушания, ссужали деньгами половину Европы, будучи наиболее могущественными банкирами цивилизованного мира. К 1250 году они, как считается, стали обладателями 9000 земельных владений; в Париже и Лондоне их дома использовались как крепости, в которых хранилась королевская казна. У английских тамплиеров Генрих III одолжил в 1235 году сумму на приобретение острова Олерон; у французских тамплиеров Филипп IV Красивый добыл вымогательством приданое для несчастливого брака своей дочери с Эдуардом II Английским. Людовику IX, попавшему в плен в Египте в конце Шестого крестового похода[158], тамплиеры обеспечили большую часть выкупа, а Эдуарду I они авансировали не менее 25 000 турских ливров, четыре пятых которых они ему впоследствии простили.

Из всех стран, в которых они действовали, тамплиеры обладали наибольшим могуществом во Франции, где они с успехом создали государство в государстве. И поскольку их влияние все возрастало, неудивительно, что король Филипп стал испытывать серьезное беспокойство. Однако у него имелись и куда менее почтенные причины для действий против них: он отчаянно нуждался в деньгах. Он уже лишил собственности и изгнал еврейских и ломбардских банкиров; подобная операция с тамплиерами, что сделало бы Филиппа обладателем всех их богатств и имущества в королевстве, избавило бы его от денежных затруднений раз и навсегда. Он знал, что орден окажется опаснейшим врагом. Однако у него под рукой было готово оружие против него. В течение многих лет циркулировали слухи о тайных ритуалах, устраивавшихся рыцарями на их полуночных встречах. Теперь Филиппу лишь оставалось начать официальное расследование. Найти свидетелей, которые в обмен на скромное вознаграждение дали бы нужные показания, было нетрудно.

И вот король Филипп взялся за работу. Результаты расследования оказались даже более значительными, чем он мог надеяться вначале. Тамплиеры, как выяснилось, были сатанистами. Они поклонялись собственному идолу, именовавшемуся ими «Бафометом» (вероятно, искаженное имя «Магомет»), и устраивали тайную инициационную церемонию, в ходе которой открыто отрицали Христа и попирали распятие. Свой обет бедности, как о том знал весь мир, они давно уже презрели. Теперь выяснилось, что аналогичная судьба постигла и принесенный ими обет целомудрия. В частности, содомия не только разрешалась, но и активно поощрялась, а от тех незаконных детей, которые все же появлялись на свет, они избавлялись, нередко просто зажаривая их заживо.

13 октября 1307 года, в пятницу, Великий магистр ордена тамплиеров Жак де Моле вместе с шестьюдесятью другими членами ордена был арестован в Париже. Чтобы получить признание, схваченных подвергли пыткам — сначала их передали дворцовым чиновникам, а затем инквизиции. В течение следующих шести недель допросам подверглись не менее 138 рыцарей, из числа которых (что неудивительно) 123, включая самого де Моле, признались по крайней мере по некоторым пунктам из того, в чем их обвиняли. Между тем Филипп написал другим монархам, убеждая их последовать его примеру. Эдуард II Английский, который, по-видимому, чувствовал себя не вполне уверенно, поначалу колебался, последовать ли примеру своего тестя, однако когда пришли строгие инструкции от папы Климента, более не колебался. Магистр ордена тамплиеров в Англии был взят под стражу 9 января 1308 года. Та же участь постигла всех его рыцарей.

У тамплиеров нашлись и защитники. Когда де Моле допрашивали трое кардиналов, срочно присланные в Париж папой, он официально заявил, что отказывается от сделанного им признания своей вины, и обнажил грудь, чтобы показать явные следы пыток. Во время проведения Климентом первой консистории не менее десяти членов коллегии кардиналов угрожали подать в отставку в знак протеста против его политики. В начале февраля святая инквизиция получила приказ приостановить свои действия против ордена. Однако повернуть течение событий вспять было невозможно. В августе магистр, вновь подвергнутый допросу, подтвердил свои прежние показания.

11 апреля 1310 года состоялось открытие публичного заседания суда над орденом, где было объявлено, что всякий обвиняемый, кто попытается отказаться от сделанного ранее признания, будет сожжен на костре; 12 мая пятьдесят четыре рыцаря подверглись этой участи, а через две недели за ними последовало еще девять. В целом это грязное дело продолжалось еще четыре года. Король и папа продолжали советоваться — очевидный знак сомнений, от которых невозможно было отмахнуться, — и обсуждали, как распорядиться громадным богатством ордена. Тем временем Жак де Моле, пока не была решена его судьба, томился в темнице. Только 14 марта[159] власти вывели его на эшафот перед собором Парижской Богоматери, чтобы он в последний раз повторил свое признание.

Однако им пришлось пожалеть об этом шаге. Нельзя сказать, что Жак де Моле, будучи магистром ордена, отличился чем-то особенным за прошедшие семь лет. Он покаялся, отрекся и вновь покаялся; он не проявил героизма и даже выказал мало качеств, подобающих лидеру. Но теперь он, старик, которому перевалило за семьдесят, приготовился предстать перед Господом; более ему нечего было терять. И вот, поддерживаемый своим другом Жоффруа де Шарне, он произнес громко и отчетливо: «Господь свидетель, я и мой орден совершенно невиновны и не делали того, в чем нас обвиняют». Тут же королевские маршалы поспешно увезли его и Шарне, а к Филиппу отправили гонцов. Король не стал более медлить с исполнением своего решения. В тот же вечер двух старых рыцарей доставили на маленький остров на Сене, где были приготовлены дрова для костра.

Впоследствии ходили слухи, что перед смертью де Моле призвал папу Климента и короля Филиппа явиться на суд к Богу до истечения года. От внимания людей не укрылось, что папа скончался, прожив чуть больше месяца, а король погиб в результате несчастного случая на охоте во второй половине ноября. Де Моле и де Шарне мужественно взошли на костер и достойно встретили смерть. Когда настала ночь, монахи из обители августинцев с другого берега реки пришли, чтобы собрать их кости, которые затем почитались как останки святых мучеников.

Истинно великий папа — такой, как Григорий VII или Иннокентий III, — мог и должен был спасти тамплиеров. Увы, Клименту было далеко до них. Его малодушное подчинение Филиппу в этот наиболее позорный период в истории правления короля осталось несмываемым пятном на памяти о нем. Лишь в одном отношении он продемонстрировал склонность к самостоятельности: Филиппу, затеявшему все это дело исключительно ради того, чтобы прибрать к рукам деньги тамплиеров, пришлась явно не по вкусу папская булла от 3 мая 1312 года, согласно которой все имущество ордена (за исключением королевств Арагона, Кастилии, Португалии и Майорки, в отношении коих он отложил решение) должно было быть передано их братьям, госпитальерам, и теперь последние неожиданно стали богаче, чем даже могли мечтать. Однако король скончался раньше, нежели решение папы вступило в силу

В течение всего того времени, что длилось следствие по делу тамплиеров, здоровье папы неуклонно ухудшалось. Конец наступил в замке Рокмор на Роне 20 апреля 1314 года. Климента V вспоминают сегодня прежде всего как первого из авиньонских пап. Однако важно учитывать, что не принималось официального решения о переносе папской столицы. Сам Климент никогда не отказывался от идеи возвратиться в Рим. Он всего лишь раз за разом откладывал переезд, чему не приходится удивляться. В Северной и Центральной Италии было неспокойнее, чем обычно. По всей Ломбардии и Тоскане гвельфы и гибеллины вели ожесточенную борьбу, то же касалось партий Колонна и Орсини. Когда принц Генрих Люксембургский прибыл в Рим в 1312 году для коронации в качестве императора Генриха VII, ему пришлось силой прорываться в город. (Церемонию проводили три кардинала посреди руин Латеранского собора, большая часть которого оказалась разрушена пожаром за пять лет до этого.) Мало что побуждало пересечь Альпы, и папа, уже смертельно больной, предпочел умереть у себя на родине.

Два года и четыре месяца после смерти Климента папский престол оставался вакантным. Поначалу собрался конклав в Карпантрасе, но затем он прервался, когда гасконские кардиналы спровоцировали вооруженное нападение на итальянскую группировку. Беспорядки выплеснулись на улицы города, значительная часть которого оказалась предана огню. Один из племянников Климента ограбил папскую казну и скрылся. Затем последовал длительный период подготовки к переговорам, и кардиналы не собирались вплоть до марта 1316 года, но даже потом прошло еще пять месяцев, прежде чем они смогли договориться, что им удалось лишь после того, как Филипп V (он наследовал своему отцу в мае[160]) заключил их в доминиканский монастырь, ежедневно сокращая порции пищи и питья до тех пор, пока они не придут к определенному решению. Их выбор пал на Жака Дюэза, который принял имя Иоанна XXII (1316-1334). Ему было уже шестьдесят семь лет, однако, в отличие от своего предшественника, он отличался немалыми административными способностями, беспредельной энергией и всегда был готов полезть в драку. Незадолго до избрания он так и сделал во время длительного противостояния с францисканскими «спиритуалами», экстремистской группировкой, близкой fraticelli, которая выступала за возвращение к исходным принципам святого Франциска и буквальному соблюдению его правил и предписаний, особенно в том, что касалось бедности. Иоанн, когда к нему обратились, без колебаний объявил: в Священном Писании нигде не сказано, что Христос и апостолы были «бедными», вообще не обладавшими собственностью. Повиновение, указывал он, более важная добродетель, чем бедность и целомудрие. Он пошел еще дальше, отрицая, что имела место соответствующая договоренность, согласно которой собственность францисканцев принадлежала Святому престолу, разрешавшему им просто «пользоваться» ею. С этого времени францисканцы становились обладателями собственности, во многих случаях весьма значительной, хотели они этого или нет.

Все это привело к большему расколу этого ордена, чем когда-либо, и многие францисканцы открыто стали схизматиками. Среди таковых оказались генерал ордена Микеле Чезена и английский богослов Уильям Оккам. Оба они бежали из Авиньона ко двору главного врага папы, германского короля Людвига IV Баварского. Вражда Людвига с курией началась в 1322 году, когда он разгромил в сражении Фридриха Австрийского и взял его в плен — эта победа, по его мнению, давала ему право на корону Священной Римской империи. Однако Иоанн запретил ему осуществлять власть в империи до той поры, пока он, папа, не разрешит спор. Людвиг ответил ему тем, что получило название Заксенхаузенской апелляции, в которой впервые отрицалась власть папы в деле выборов императора и критиковалось осуждение папой спиритуалов. На это Иоанн отреагировал решением об отлучении его от церкви. Однако в январе 1328 года Людвиг прибыл в Рим, где его короновал старый «капитан народа» Скьярра Колонна, и три месяца спустя официально объявил о лишении сана понтифика «Жака Кагора» (таково было имя Иоанна при рождении), заменив его антипапой в лице францисканца-спиритуала, который принял имя Николая V и чью голову император лично увенчал папской тиарой.

Однако Людвиг зашел слишком далеко. Он не был Оттоном Великим или Фридрихом Барбароссой, делателем пап и антипап, и римляне знали это. Более того, в его распоряжении были очень скромные силы, и когда король Роберт Неаполитанский отправил свою армию на север, Людвиг бежал, прихватив с собой антипапу В январе 1329 года оба они вместе с Микеле Чезеной и Уильямом Оккамом присутствовали в одном из соборов Пизы на церемонии, где соломенное чучело папы Иоанна, облаченного в роскошные одеяния, официально осудили за ересь. Эта из ряда вон выходящая акция мало укрепила авторитет императора и антипапы, и Николай не поехал со своим покровителем и защитником дальше. Поскольку даже та незначительная власть, которой он обладал, быстро убывала, он предоставил Людвигу одному возвращаться в Германию, а через несколько месяцев странствий сдался. Папа Иоанн обошелся с ним неожиданно мягко, даровав ему официальное прощение и даже назначив небольшое содержание, хотя он и проявил осторожность, ограничив свободу передвижения Николая, который оставшиеся три года жизни находился в папской резиденции.

Обвинение в ереси являло собой очевидный нонсенс. Однако к концу жизни, на середине восьмого десятка, Иоанн XXII все более был близок к тому, чтобы пересечь грань дозволенного. В целом он согласился с ортодоксальными богословами, что святым на небесах позволено непосредственно лицезреть Бога; в серии проповедей, произнесенных зимой 1331-1332 годов, он объявил это неистинным, настаивая, что полное лицезрение Бога возможно лишь после Страшного суда; до той поры они могут видеть лишь человеческую сущность Христа. Последовавшая за этим буря протеста привела к тому, что эти высказывания подверглись осуждению со стороны комитета докторов Парижского университета, прозвучало требование созвать Вселенский собор. В конце концов папа пошел на известные уступки, признав, что души блаженных удостоятся лицезрения «настолько, насколько позволит их состояние» — несколько забавная формула, которая удовлетворила его критиков. Подобно своему предшественнику, он был закоренелым непотистом: из двадцати восьми кардиналов, им назначенных, двадцать происходили из Южной Франции, а трое приходились ему племянниками. Однако в отличие от Климента он и не помышлял о возвращении в Рим[161]; на момент его смерти под влиянием французского короля папство стало, так сказать, более французским, чем когда бы то ни было.

Теперь Авиньон стал гораздо больше (и богаче), чем когда туда приехал Климент V. Спустя четверть столетия после того, как этот город превратился в резиденцию пап, он уже не был отвратительным городишком. Теперь он стал городом, которому налоговая система, созданная Климентом и Иоанном, принесла неслыханное богатство. Целые районы его сносились, на их месте воздвигались прекрасные дворцы и особняки для кардиналов и послов, банкиров и купцов, архитекторов, художников и ремесленников, которые стекались сюда со всей Европы в поисках удачи[162]. Папский Авиньон быстро превратился в первый финансовый центр Европы. Петрарка, писавший в 1340 году, был глубоко потрясен:

Посреди всего этого безвкусного великолепия Иоанну было приятно властвовать. Именно по его указанию развели виноградник Шатонеф-дю-Пап[164]. Сохранилось также сообщение о провизии, которую он выдал в ноябре 1324 года для пиршества по случаю свадьбы своей внучатой племянницы. В нее входили 9 быков, 55 баранов, 8 свиней, 4 кабана, 200 каплунов, 690 кур, 3000 яиц, 580 куропаток, 270 кроликов, 40 ржанок, 37 уток, 59 голубей, 4 журавля, 2 фазана, 2 павлина, 292 небольших птицы, три центнера[165] сыра, 2000 яблок и других плодов и 11 бочек вина.

В конце концов, спиритуалы, возможно, были правы.

Папа Иоанн XXII скончался 4 декабря 1334 года. На сей раз кардиналы действовали достаточно быстро. Нового папу посвятили в сан уже в 20-х числах. Им стал епископ Памьерский, сын булочника, бывший цистерцианский монах по имени Жак Фурнье, который теперь стал Бенедиктом XII (1334-1342). Он был не слишком привлекательной личностью. Высокого роста, грузный, с очень зычным голосом, он снискал себе известность в качестве инквизитора и взялся уничтожить последние следы катарской ереси на юго-западе Франции. В этом деле он весьма преуспел: в присутствии пяти епископов и короля Наварры 183 мужчины и женщины были сожжены на костре — зрелище, описанное современниками как «сожжение, очень большое и угодное Богу»[166]. Папа Иоанн сделал его в ту пору кардиналом в награду за проделанную работу.

Однако, несмотря на свою непреклонность и бескомпромиссность, Бенедикт обладал и некоторыми достоинствами. Он не отличался заносчивостью Иоанна. Презирая всякую роскошь, он продолжал носить платье цистерцианца. Непотизм он ненавидел — ни один из его родственников назначений не получил — и объявил войну бесчисленным злоупотреблениям, которые творились во время понтификата его предшественника. Всех живших при храмах прихлебателей и бродяг-монахов, не имевших резона оставаться в Авиньоне, отпустили. Плата, полагавшаяся за подготовку документов, была впервые зафиксирована; для цистерцианцев, францисканцев, бенедиктинцев выпущены новые строгие правила. Куда менее уверенными оказались его действия на дипломатической арене. Ему не удалось предотвратить начало Столетней войны между Францией и Англией, положившей конец всяким надеждам на организацию крестового похода. Не имели успеха и его усилия по улучшению отношений с императором Людвигом, французским королем Филиппом VI и неаполитанским королем.

Есть свидетельства о том, что в самом начале своего понтификата Бенедикт мог всерьез размышлять о возвращении в Италию, хотя, видимо, на первый раз не далее Болоньи, поскольку в Риме обстановка явно не улучшалась. Почти сразу после своего посвящения в сан он приказал отреставрировать собор Святого Петра и настелить на него новую кровлю и в течение нескольких лет тратил огромные суммы на это и на работы в Латеранском соборе. Однако вскоре его, похоже, отговорили от этой идеи кардиналы (почти все они были французами) и Филипп; и к концу 1336 года подданные папы более не сомневались, что в обозримом будущем, а может быть, и навсегда курии суждено остаться на берегах Роны. Начались работы по строительству Palais des Popes, или Дворца пап.

Было выбрано место непосредственно к югу от кафедрального собора. Первым из его зданий возвели 150-футовую башню, нижнюю часть которой приспособили под помещение для папской казны, верхнюю же отвели под апартаменты для папы. К этому Бенедикт добавил двухъярусную капеллу и то, что теперь является северной частью дворца. Он предоставил своему преемнику доделывать скорее западное и южное крылья, создавая тем самым обширный монастырь, позднее превратившийся в парадный въезд (court d'honneur), к югу от которого находится сводчатое помещение для аудиенций. Не вполне удачное сочетание дворца, монастыря и крепости, Пале-дэ-Пап едва ли может считаться архитектурным шедевром. На сегодняшний день ему не хватает мебели. Однако он, бесспорно, остается впечатляющим памятником папства в изгнании.

Папа Бенедикт умер 25 апреля 1342 года. Петрарка пишет, что понтифик был «отягощен годами и вином». А ведь ему едва перевалило за шестьдесят, однако, возможно, в этих упреках что-то есть: несмотря на простоту во всем остальном, папа отличался невероятной прожорливостью. Его преемник едва ли мог здесь являть больший контраст. Пьер Роже, хотя и не отличался знатностью происхождения (он был сыном землевладельца из Корреза), уже успел сделать удивительную карьеру. Став доктором и богословия, и канонического права, архиепископом Санса в двадцать восемь и Руана в двадцать девять, вскоре после этого получил от Филиппа VI назначение канцлером и первым министром Франции. Очень опасаясь, что Роже станет преемником Бенедикта, король отправил своего сына в Авиньон в надежде сорвать выборы, однако когда принц прибыл туда, то увидел, что нужда в этом отпала — кардиналы уже избрали Роже папой под именем Климента VI (1342-1352).

«Мои предшественники, — объявил Климент, — не знали, как быть папами». Он хотел показать, как следует это делать, хотя, по сути, жил не столько как папа, сколько как восточный владыка. Роскошно одетый, окруженный огромной свитой, демонстрировавший свое богатство и благосклонность ко всем, кто к нему обращался («Папа, — говорил он, — должен делать своих подданных счастливыми»), он расточительностью, мотовством и внешним блеском легко оставил далеко позади всех коронованных особ Европы. Расходы на его двор, как говорили, в десять раз превышали аналогичные расходы короля Филиппа в Париже[167]. На пиршестве по случаю инаугурации присутствовало 3000 гостей, которые съели 1023 барана, 118 голов крупного скота, 101 теленка, 914 козлят, 60 свиней, 10 471 курицу, 1440 гусей, 300 щук, 46 856 порций сыра, 50 000 пирогов и выпили 200 бочонков вина. Это поразило не только окружающих, но и самого папу. Человек потрясающего ума, лучший оратор и проповедник своего времени, он обладал неотразимым обаянием. Но все злоупотребления давних времен начались вновь. Вновь, как и прежде, настали дни мести и непотизма. На двадцать пять кардиналов, назначенных Климентом за годы его десятилетнего понтификата, пришелся двадцать один француз; как минимум десять из них являлись его близкими родственниками, один — впоследствии Григорий XI, последний из семи авиньонских пап, — был его сыном, если верить многочисленным слухам. Ходили и другие слухи, касавшиеся женщин; во многих из них фигурировала прелестная Сесиль, графиня Турская, невестка папского племянника, которая регулярно брала на себя обязанности хозяйки на дворцовых приемах. Петрарка, как и в других случаях, буквально впадает в истерику от негодования:

Постели пап, утверждает он, «кишели проститутками». Пожалуй, из поэтов никогда не получается хороших свидетелей, но Петрарка, один из величайших писателей Средневековья, мог бы оставить нам блестящее и вместе с тем точное описание папства авиньонского периода, если бы только пожелал. Жаль, что вместо этого он создал пародию, граничащую с гротеском.

Задумывался ли папа Климент хоть на минуту о возвращении в Рим? Разумеется, нет. Он не только завершил строительство папского дворца, начатое при Бенедикте, но и в 1348 году купил Авиньон и окружавшее его графство Венессен (Venaissin) у Иоанны, королевы Неаполитанской и графини Прованской. Иоанне было двадцать два года, и она славилась своей красотой, но в Авиньон она прибыла в поисках убежища. Тремя годами ранее ее молодой муж герцог Андрей Венгерский, живший с ней в Неаполе, был убит по приказу ее двоюродной бабки Екатерины Валуа, однако не обошлось без подозрений в соучастии и самой Иоанны. Брат Андрея, король Людовик (Лайош) Венгерский под предлогом мести за убийство вторгся в Неаполь и захватил королевство. Иоанна бежала в Авиньон со вторым мужем, Людовиком Тарантским, ища защиты от деверя и умоляя папу Климента восстановить ее доброе имя.

Климент, не скрывавший своей слабости к хорошеньким женщинам, с готовностью согласился помочь. Разумеется, результат расследования, предпринятого им, был почти наверняка заранее предрешен, но важно было соблюсти формальности. Папский трон установили на возвышении; по обе стороны от него собрались кардиналы, выстроившись полукругом. Двое послов короля Лайоша предъявили иск; Иоанна, как нам известно, защищалась самостоятельно — и делала это блестяще. Затем Климент встал и провозгласил ее невиновной. Иоанна достигла первоочередной цели, но у нее была приготовлена новая просьба. Ненавистный ей деверь захватил казну, и она осталась без гроша. Людовик возвратился в Венгрию, и неаполитанские бароны призывали ее вернуться, но ни у нее, ни у ее мужа не хватало денег даже на дорогу. Папа вновь с готовностью пришел на помощь. Он немедленно предоставил ей 80 000 золотых флоринов, получив за это во владение город и окружавшие его земли.

История эта выглядит еще более примечательной из-за того, что произошла она в год Черной смерти. Чума достигла Авиньона в январе 1348 года; к сентябрю число жертв насчитывало не менее 62 000 человек — вероятно, около трех четвертей населения города и окрестных территорий. В их числе оказалась и возлюбленная Петрарки Лаура, и все до одного члены английской общины отшельников Святого Августина[168]. Папа Климент, который мог легко найти убежище за городом, проявил незаурядное мужество, оставшись в Авиньоне, где договорился с извозчиками, чтобы они вывозили тела, а с могильщиками, чтобы они закапывали их, хотя совсем скоро и тем, и другим пришлось отступиться. Он также купил огромное поле, чтобы превратить его в кладбище. К концу апреля здесь предали погребению 11 000 человек, и один ряд тел приходилось класть поверх другого. Как писал один фламандский каноник Флемиш, оказавшийся в тех краях, когда произошла вспышка эпидемии:

В первые дни эпидемии папа сам присоединялся к процессиям, но, осознав, что они могут стать источником инфекции, вскоре положил им конец. Он мудро удалился в свои личные апартаменты, где никого не принимал, и проводил день и ночь, сидя меж двух пылающих жаровен для обеззараживания. Когда в разгар лета в Авиньоне делать это стало невозможно, он ненадолго удалился в свой замок близ Баланса, но с наступлением осени возвратился, чтобы проводить те же процедуры. Этот прием доказал свою эффективность — папа выжил, однако до самого Рождественского поста не было признаков того, что эпидемия пошла на спад. Когда же это произошло, то в Авиньоне осталось не так много людей, чтобы порадоваться этому.

По мере того как Европа оправлялась от этого кошмара, стали искать козла отпущения. И что было почти неизбежно, таковыми оказались евреи. Чем еврей не антихрист? Разве не похищает и не мучит христианских детей? Разве не оскверняет постоянно тело Христово? Разве не отравлял он источники в христианских общинах, чтобы заразить всех их членов чумой? Напрасно евреи указывали на то, что сами пострадали от эпидемии столь же сильно, как и христиане, может быть, даже больше, учитывая скученность в гетто, в которых им приходилось жить. Однако их обвинители отказывались внимать им. Уже в мае произошла бойня евреев, в Нарбонне и Каркассоне были ликвидированы целые еврейские общины. В Германии и Швейцарии преследования по масштабам мало чем отличались от холокоста. Папа Климент отреагировал быстро. Дважды, 4 июля и 26 сентября, он обнародовал буллы с осуждением убийств, где бы они ни совершались, и призвал всех христиан вести себя сдержанно и терпимо. Те, кто продолжил бы преследования евреев, подлежали отлучению от церкви.

Увы, для многих евреев оказалось уже слишком поздно. Вести в XIV столетии доходили медленно. Несмотря на все усилия, произошло 350 избиений, более 200 еврейских общин стали жертвами полного уничтожения. Но осуждать Климента за это невозможно. Напротив, стоит помнить, что он стал первым в истории папой, который принял активные меры в защиту еврейского населения, где бы оно ни проживало. Это стало наиболее великодушным и мужественным шагом в его жизни — пример, которому не помешало бы последовать многим его преемникам.

В попытке оживить свалившуюся в штопор римскую экономику папа Климент объявил 1350 год юбилейным, однако успеха это не принесло. Явившихся в Рим паломников шокировали всеобщие упадок и разложение. Город, где папа теперь отсутствовал уже почти полстолетия, выглядел как никогда печально. Был момент, когда римляне, казалось, могли вернуть себе самоуважение — это случилось в 1344 году, когда Кола ди Риенцо, сын римской прачки, которому выпало стать гением демагогии, затеял яростную кампанию против местной аристократии, возбуждая воображение народа напоминаниями о былом величии города и пророчествами о возрождении его славы. Он добился такого успеха, что три года спустя его облекли на Капитолии званием трибуна и дали ему неограниченные полномочия диктатора; затем, созвав «национальное» собрание, он торжественно даровал римское гражданство жителям всех городов Италии и объявил о намерении организовать выборы итальянского императора, предположительно имея в виду себя самого.

Однако призывы к единству Италии, исходили они от германских князей или римского агитатора, в любом случае были обречены на провал. Диктаторские полномочия, столь легко доставшиеся Кола, вскружили ему голову. Он устроил себе резиденцию в том, что осталось от Латеранского дворца; принял титул «рыцаря — кандидата[169] Святого Духа»; совершил ритуальное омовение в порфировой ванне, в которой, как считалось, папа Сильвестр крестил Константина Великого[170]; наконец, как сообщают, его увенчали шестью отдельными коронами. И неудивительно, что в 1347 году римская толпа обратилась против Кола ди Риенцо и вынудила его уйти в изгнание. Отлученный от церкви папским легатом, трибун поначалу нашел убежище у fraticelli; затем в 1350 году он перебрался в Прагу, ища поддержки германского короля Карла IV. Здесь, однако, Кола допустил серьезную ошибку: когда Карл увидел его, то счел, что это сумасшедший, отправил на два года в заключение, а затем передал в руки папы. Климент, не имевший прежде возможности должным образом препятствовать Кола, устроил над ним процесс по обвинению в ереси, однако втайне подготовил его оправдание.

Когда в декабре 1352 года папа Климент скончался в возрасте шестидесяти одного года, Кола ди Риенцо все еще томился в заключении в Авиньоне. В следующем году он предстал перед судом, на котором его не признали виновным. Затем в 1354 году преемник Климента Иннокентий VI (1352-1362), который мечтал о возвращении курии в Рим, задумался об отправке Кола обратно в ранге сенатора, считая, что тот сумеет помочь его викарию-генералу испанскому кардиналу Гиль Альваресу Каррильо де Альборносу подготовить все необходимое — восстановить авторитет папы в городе, возглавить оппозицию враждебной аристократии и склонить настроения масс в пользу дела папы. Соответственно Кола возвратился на сцену своих былых триумфов, где встретил сдержанный прием, и его прежние чары утратили свою силу. Толпа, переменчивая, как всегда, выступила против него. Напрасно он поднимался на балкон Капитолия, облаченный в сверкающие доспехи, неся над собой знамя Рима; над ним лишь смеялись еще громче. Переодевшись в лохмотья нищего, он попытался бежать, однако золотые браслеты, блестевшие сквозь рубище, выдали его. Через несколько минут тело Кола было подвешено за ноги на городской площади — мрачная судьба, аналогично настигшая в середине XX века его наиболее удачливого подражателя — Бенито Муссолини.

Иннокентию VI было уже семьдесят лет, однако он отнюдь не утратил энергии. Многим из кардиналов, привыкшим к роскошному образу жизни при Клименте, вероятно, пришлось горько пожалеть о своем выборе. При новом режиме Авиньон пережил крупномасштабные перемены. Исчезли яркость, роскошь, расточительность, парады и процессии; вернулись простота, бережливость, справедливость и дисциплина. Как и во времена понтификата Бенедикта XII, реформы были насущной необходимостью. Новый папа самолично предложил свой дворец в Вильневе на дальней стороне Роны картезианцам, приспособив его для монастырской жизни большей частью за свой счет[171]. Однако при этом он ни на минуту не переставал думать о Риме. И Иннокентий не мог выбрать на роль своего представителя там никого лучше, чем Альборнос. Скорее военачальник, нежели священнослужитель, этот кардинал быстро привел к покорности различных тиранов и феодальных владетелей, которые держали под контролем папское государство. Один за другим пали мятежные города: Витербо, Орвьето, Сполето, Римини, Анкона. Но что особенно важно, он отнял у миланских Висконти Болонью. Не все свои завоевания он осуществлял силой оружия — сыграл свою роль и подкуп (как, например, в Болонье), однако к 1364 году, так или иначе, папское государство вновь полностью признавало понтифика.

Папа прилагал немалые усилия для того, чтобы привести в порядок свой дом, — и в целом успешно. При нем Авиньон выглядел, конечно, более мрачно и неприветливо, нежели при его блистательном предшественнике. Однако наиболее возмутительные злоупотребления были пресечены, счетные книги приведены в порядок. Если говорить о дипломатической сфере, то он продолжал придерживаться дружественных отношений с Карлом IV, который в 1355 году ненадолго посетил Рим, где его короновал кардинал-епископ Остии — даже несмотря на то, что Карл выпустил Золотую буллу[172], в которой регламентировался порядок избрания германских королей, но при этом не упоминалось право папы утверждать кандидатов. Однако его планы организации нового крестового похода потерпели крах (как то уже произошло со множеством других планов такого рода), столь же неудачной оказалась и его попытка преодолеть схизму с Византией. Поскольку он исходил из традиционной папской политики, предполагавшей полное подчинение Византии Риму, провал этой попытки едва ли можно считать неожиданным.

По-видимому, крупнейшим дипломатическим успехом Иннокентия оказались переговоры о мире в Бретиньи в 1360 году, итогом которых стали девять лет относительного мира в разгар Столетней войны. Однако вскоре ему пришлось горько пожалеть об этом. В ходе военных действий наемные армии, из которых в значительной мере состояли силы обеих сторон, получали щедрое жалованье и в основном занимались своим ремеслом, теперь же, когда наступил мир, они неожиданно обнаружили, что остались не у дел. Что оставалось им, кроме как собираться в «вольные отряды» и заниматься грабежом? И где они могли ожидать более богатой добычи, как не в папской столице? В декабре 1360 года, всего через семь месяцев после подписания договора в Бретиньи, они захватили маленький город Понсент-Эспри, в двадцати пяти милях вверх по течению Роны, и отрезали Авиньон от связей с внешним миром. Вскоре и сам город оказался в осаде. И эта осада продолжалась до первых месяцев 1361 года, когда вновь вспыхнула эпидемия. К началу лета умерло 17 000 человек, в том числе девять кардиналов.

И папа Иннокентий, которому было в это время уже под восемьдесят, наконец сдался. Он откупился от разбойников, выплатив им в обмен на их уход значительную сумму денег, которую ему пришлось взять в долг. Конкретные условия соглашения нам неизвестны. Вполне возможно, что предполагалось участие наемников в походе на Италию для поддержки Альборноса в его кампании по умиротворению. Известно, что кардинал нанял несколько таких «вольных отрядов» на свои средства, однако входили ли в их число те, кто осаждал Авиньон? Мы этого уже никогда не узнаем.

Папа Иннокентий скончался в сентябре 1362 года в печали и разочаровании. Поначалу выбор кардиналов пал на брата Климента VI — они, очевидно, страстно желали вернуть золотые дни, однако тот отказался; не сумев выбрать кого-либо из своей среды, они обратились к монаху-бенедиктинцу Гильому де Гримору, который и стал папой Урбаном V (1362-1370). Благодаря различным поездкам в Италию в качестве папского легата этот прелат обладал определенным опытом в политических делах. Однако он остался человеком не от мира сего, строгих правил и глубокого благочестия. В течение всех восьми лет своего понтификата Урбан продолжал носить черное облачение членов своего ордена, а по ночам спал на голых досках в специально оборудованной монашеской келье. По нескольку часов в день он проводил в размышлениях и молитве. Будучи сам серьезным ученым и покровителем наук и искусств, Урбан щедрой рукой выделял вспомоществование бедным студентам — однажды он, как говорят, оказал поддержку сразу 1400 из них, — помог колледжу в Монпелье и основал университеты не только в соседнем Оранже, но и в весьма отдаленных Вене и Кракове.

Урбаном владели две идеи: первая — крестовый поход против турок, который, как он надеялся, позволит привести восточную церковь в лоно католицизма; вторая — возвращение папства в Рим. Мысль о крестовом походе возникла вновь. Воинство должен был возглавить французский король Иоанн II Добрый, который попал в плен к англичанам в битве при Пуатье. Но недавно его освободили в обмен на нескольких заложников (в том числе и его сына), которые должны были оставаться у англичан вплоть до внесения денежного выкупа. Король прибыл в Авиньон, где поклялся повести армию в 150 000 человек, чтобы освободить Святую землю. Однако прежде чем он сумел сделать это, его сын сбежал из английского плена, и Иоанн, поскольку это было делом чести, добровольно вернулся в плен. Он оставался в Англии до самой смерти.

Что касается долго обсуждавшегося вопроса о возвращении в Рим, то условия его стали более благоприятными, чем это имело место полстолетия назад. Альборнос прекрасно выполнил свою работу. Бернабо Висконти продолжал чинить неприятности Болонье, однако от него наконец откупились, и в папском государстве более или менее наступил мир. И вот в июне 1366 года папа Урбан принародно, к сведению не только своих кардиналов, но и всех правителей Европы объявил о том, что курия намерена покинуть Авиньон и перебраться в Рим. Светские правители могли думать что угодно, но папский двор охватила тревога. К этому времени практически все, кто входил в его состав, от кардиналов до последнего из секретарей, были французами. Их дома, на многие из которых они потратили все свое скромное состояние, находились в Авиньоне или Вильневе. Родным их языком был французский или провансальский. Они не хотели бросать все это ради малярийного зловонного города, который, как они знали, дошел до последней стадии угасания и обветшания, беспрерывно терзаемый распрями между развращенной аристократией и известной своей непредсказуемостью толпой. Однако святой отец сказал свое слово, им оставалось только собираться.

Что же касается знаменательного момента, то, похоже, приводившее в ужас путешествие бесконечно откладывалось: предводитель французских разбойников Бертран дю Геклен[173], которому Карл V поручил вести 30-тысячную армию, большей частью состоявшую из «свободных отрядов», против Педро Жестокого в Испании, по собственной инициативе прибыл к лежавшему в стороне от его пути Авиньону и без лишних слов потребовал 200 000 золотых флоринов, чтобы, как он говорил, оплатить расходы на кампанию. Папа ответил отлучением от церкви их всех, однако в ответ они стали вести себя еще более угрожающе, опустошив сельскую округу, повергнув в ужас все окрестности, изнасиловав бесчисленное множество монахинь и вообще действуя как самая что ни на есть вражеская армия. Урбан в отчаянии установил особый налог для каждого горожанина и собрал требуемую сумму, однако дю Геклен, узнав, что деньги взысканы с населения, немедленно возвратил их, заявив, что не желает ввергать людей в нищету. Он соглашался принять требуемые деньги только в том случае, если они будут взяты из папских сундуков. Результатом стал новый налог, еще более непопулярный, ибо взимался он исключительно со священнослужителей; лишь после этого дю Геклен увел своих людей через Пиренеи в Испанию.

Двор, опять впавший в меланхолию, вновь занялся приготовлениями. Кое-кому из чиновников предстояло остаться в Авиньоне, чтобы повседневными делами можно было заниматься до того момента, когда Рим окажется готов принять у них дела. Наконец дату переезда назначили на 30 апреля 1367 года. Нелегко представить себе истинные масштабы всего предприятия — перемещение сотен (возможно, и тысяч) людей, их семей и всего их скарба вместе со всеми папскими архивами, мебелью, обстановкой, причем все это требовалось погрузить на баржи и плыть в Марсель. Отсюда 19 мая папа и его кардиналы отправились на галерах флотилии, предоставленной Венецией, Генуей, Пизой и рыцарями ордена Святого Иоанна с их базы на Родосе. Иоанниты также соглашались сопровождать основную часть переселявшихся, которая ехала сушей, сначала от Генуи, а затем на юго-восток вдоль западного побережья Италии.

После тяжелого семнадцатидневного плавания папская флотилия 5 июня достигла порта Корнето, где ее ожидал Альборнос. Папа, естественно, захотел немедленно ехать в Рим, однако кардинал переубедил его. Альборнос указывал, что Латеранский дворец совершенно не приспособлен для жилья. Ватикан уже готовили к приезду папы, однако до завершения было еще далеко: будет намного лучше, если святой отец и его гости останутся до осени в Витербо. Урбан и остался там, а 16 октября он в сопровождении вооруженной охраны из 2000 человек оказался в Риме — нога первого папы за шестьдесят три года ступила на землю Вечного города.

Ему оставалось жить всего три года. Однако за это время он начал крупномасштабную реконструкцию Латеранского дворца и разработал амбициозную программу ремонта римских храмов, поскольку почти все они теперь лежали в развалинах. Между тем присутствие папы действовало на римлян ободряюще. Могло показаться, что наконец-то появляется шанс добиться стабильности, а может, даже и процветания. Дух жителей города поднялся еще больше в результате роскошных празднеств, устроенных в честь различных европейских правителей, прибывших поздравить папу: Петра I Кипрского, королевы Иоанны Неаполитанской, императора Священной Римской империи Карла IV и — что было наиболее примечательным — византийского императора Иоанна V Палеолога, который в четверг 18 октября 1369 года подписал документ о принятии им лично римской католической веры и скрепил его золотой печатью. Речь не шла о каком-либо союзе двух церквей, которые оставались столь же далеки друг от друга, как и всегда, — ни один православный священник не сопровождал императора в Рим. Иоанн поставил свою подпись, имея в уме только одну цель: убедить Западную Европу оказать военную помощь Византии против турок-османов, угроза со стороны которых Константинополю росла с каждым днем. Подпись обязывала его самого, но никого больше. Урбан оказался первым и последним понтификом, который принимал одновременно императоров Запада и Востока. Прибытие Иоанна стало блистательным подтверждением правильности решения папы возвратиться в Рим, принятого в условиях вполне реальной физической угрозы и чудовищного административного хаоса, не говоря уже об определенной оппозиции со стороны французского короля и всей коллегии кардиналов. Однако на самом деле папа уже пресытился достигнутым. Он доживал шестой десяток, сердцем он оставался во Франции — из восьми новых кардиналов, назначенных осенью 1368 года, шестеро были французами и только один — римлянином, и с момента прибытия в Рим коллегия кардиналов, пожалуй, еще более усилила давление на папу. К тому же Аль-борнос умер, а без его умения управляться с итальянскими делами политическая ситуация на Апеннинском полуострове вновь стала быстро ухудшаться. Перуджа зашла столь далеко, что подняла восстание против власти Рима и набрала отряд наемников, чтобы угрожать папскому Витербо. Он находился под командованием известного английского солдата фортуны сэра Джона Хоквуда, который участвовал в сражениях при Креси и Пуатье, а теперь осел в Италии и охотно поставил свой меч на службу тем, кто больше заплатит.

По-видимому, после того, как ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться, Хоквуд склонялся к соглашению. Однако теперь папа получил еще более тревожные известия. В 1369 году Карл V Французский бесцеремонно аннексировал провинцию Аквитанию, являвшуюся частью приданого королевы Алиеноры, когда она вышла замуж за будущего короля Англии Генриха II в 1152 году. Прапраправнук Генриха Эдуард III, глубоко возмущенный случившимся, начал не одну, а две отдельных операции по возвращению Аквитании. О договоре в Бретиньи забыли; Столетняя война разгорелась вновь, и велась она столь же интенсивно, как и прежде. Для папы Урбана это была катастрофа. Папа дал слово Иоанну Палеологу, что сделает все от него зависящее для организации большого крестового похода против турок-османов, однако он прекрасно знал, что это возможно только в том случае, если французы и англичане забудут о своих разногласиях и согласятся объединить усилия в борьбе за дело христианства. Так или иначе, ему нужно было восстановить мир между ними. Ясно, что он не мог сделать этого, находясь в далеком Риме. Зато действуя из Авиньона, папа имел определенные шансы на успех. И вот, внешне неохотно, но в глубине души, надо думать, испытывая облегчение, Урбан отдал распоряжение возвращаться.

Папская флотилия из тридцати четырех кораблей отплыла из Корнето 4 сентября 1370 года. К концу месяца папа вернулся в Авиньон, где 27-го числа его встретили как героя. Немногие из присутствовавших, будь то миряне или клирики, смогли бы поверить, что после катастрофического эксперимента папа вновь покинет Авиньон. Ведь Рим — это так далеко, так опасно, так вредно для здоровья, так непрактично. Никто, будучи в здравом уме, не подумал бы сейчас о возвращении. Разделял ли сам Урбан подобную точку зрения? Возможно; и все же, как понтифик ни был рад, что смог вернуться к цивилизации, он наверняка испытывал чувство глубокого разочарования, даже поражения. Нет сведений о том, что папа начал переговоры с королями Франции или Англии; однако у него и не было особых возможностей для этого. Через шесть месяцев после его возвращения он серьезно заболел и 19 декабря 1370 года скончался. Его похоронили в кафедральном соборе Авиньона. Однако в 1372 году брат перезахоронил останки Урбана в аббатстве Святого Виктора в Марселе. Там они стали объектом поклонения, в связи с чем, видимо, пять столетий спустя, в 1870 году, папа Пий IX причислил его к лику блаженных.

Формально, насколько нам известно, папский Авиньон не являлся частью Франции. С другой стороны, в культурном и эмоциональном отношении его население рассматривало себя как французов или как провансальцев, что в то время было уже примерно одно и то же. С населением, выросшим примерно до 30 000 человек, их город занимал территорию, равную лишь четверти Парижа, однако как интеллектуальный и религиозный центр, средоточие банковского дела и международной торговли он вполне мог сравниться со столицей. Университетская школа права привлекала студентов со всей Европы, так же как и располагавшаяся в папском дворце школа богословия. Здесь также находилась великолепная библиотека с пополнившейся коллекцией арабских и еврейских рукописей, не говоря уже о памятниках греческой и латинской литературы и философии, благодаря чему город рано превратился в центр гуманистических исследований. Грязный, зловонный старый Авиньон, который поносил Петрарка, ушел в прошлое. Те, кто посетил его в 1370 году, видели прекрасный и процветающий город, над которым возвышался огромный папский дворец; дворцы поменьше и особняки, возведенные для кардиналов и епископов, образовывали целые улицы. Церкви и монастыри возникали в великом множестве, как внутри стен, так и за их пределами. Торговый квартал был густо населен; мало находилось таких диковин Востока или Запада, которых не смогли бы предложить купцы в Авиньоне.

Вероятно, с чувством некоторого самодовольства и удовлетворения («мы же говорили!») коллегия кардиналов, состоявшая в основном из французов, собралась на конклав, чтобы всего за два дня выбрать одного из своей среды — Пьера Роже де Бофора, принявшего имя Григория XI (1370-1378). Последний принадлежал к числу священнослужителей еще с детского возраста. Каноник собора г. Родеза в одиннадцать, кардинал по назначению своего дяди Климента VI в девятнадцать, он был глубоко религиозным, аскетичным и склонным к мистицизму человеком, но при этом его характеризовало непреодолимое упрямство, нередко приводившее в изумление тех, кто его знал. Он не отличался крепким здоровьем, которое постоянно давало его врачам повод для беспокойства, а то и тревоги.

Весьма возможно, именно мистическое начало в его характере побуждало его думать, что, несмотря на очевидные преимущества Авиньона и неудачный опыт предшественника, папство принадлежит Риму. Действительно, Авиньон представлял собой более благоприятное место, если вести речь о посредничестве в деле примирения между Англией и Францией; однако ситуация в папском государстве представлялась во всех отношениях важной для христианства, и очевидно, что сеявших смуту мятежных предводителей наемников можно было держать под контролем, лишь находясь в Италии. Кроме того, Григорий XI был одним из немногих священнослужителей в Авиньоне, кто искренне любил Италию. В юности он изучал право в Перудже, где познакомился со многими учеными-гуманистами того времени и прекрасно изучил итальянский язык. Позже, во время пребывания Климента в Риме, будущий понтифик был одним из главных представителей папы. Поэтому он принял решение; и вот 9 мая 1372 года он объявил своим кардиналам, что «очень скоро» всем им предстоит отъезд в Рим.

Конечно, он не мог не знать, что это гораздо легче сказать, чем сделать. Это означало оказаться перед лицом оппозиции не только со стороны кардиналов, но и королей Франции и Англии. Кроме того, в папской казне не было денег для оплаты расходов на переезд. Кампании в Италии, не говоря уже о состоявшемся два года назад путешествии большей части папского двора в Рим и обратно, опустошили папские сундуки. Григорию пришлось занять 60 000 золотых флоринов у герцога Анжуйского и еще 3000 у короля Наварры просто для того, чтобы поставить папство на ноги. Однако в Италии, как всегда, царила смута. Висконти вновь встали на тропу войны, угрожая Пьемонту (что не особенно беспокоило папу) и Романье (что беспокоило его гораздо больше). Строгие меры, которые понтифик принял против Милана, — военная лига, интердикт, даже проповедь крестового похода, не дали никакого результата, и в конце концов ему пришлось пойти на унизительный мир. Тем временем Болонья объявила о своей независимости, и Григорию пришлось призвать преемника Альборноса в качестве легата в Италии, кардинала Роберта из Женевы, чтобы набрать наемников для утверждения авторитета папства.

Кардинал Роберт не обладал дипломатической тонкостью своего предшественника. Он сразу же блокировал Болонью, пытаясь голодом принудить ее жителей к сдаче, опустошил всю сельскую округу и позволил своим наемникам грабить и убивать сколько душе угодно. Крайней точки зверства достигли тогда, когда воинам позволили напасть на соседний город Чезену В результате резни погибло 4000 мужчин, женщин и детей. Болонья, однако, продолжала держаться. Перемирие было заключено лишь после того, как папа прибыл в Рим.

Все это могло только отсрочить дело, как то и произошло в последний момент из-за просьбы об арбитраже от королей Англии, Франции и Арагона. Все обстоятельства такого рода привели к тому, что отъезд из Авиньона произошел в конце концов лишь через четыре с половиной года после того, как Григорий объявил о нем. Это могло случиться еще позже, если бы не вызывавшая ужас юная доминиканская монахиня Катерина Бенинкаса, более известная как Екатерина Сиенская, которая объявила в Авиньоне, что необходим новый крестовый поход против мусульман, одновременно призвав Григория возвратить папство на его историческую и духовную родину[174]. Наконец он выехал с кардиналами и двором 12 сентября 1376 года, сделав первую остановку в Марселе, где их ожидали корабли, предоставленные королевой Иоанной и другими правителями. Почти сразу небольшая флотилия попала в жестокий шторм и лишилась нескольких судов. Уцелевшим потребовалось два месяца, чтобы достичь Корнето, откуда они медленно двинулись вдоль побережья по направлению к Остии, а затем по Тибру в Рим. Наконец во вторник 13 января 1377 года Григорий сошел на землю.

Папство возвратилось в Рим. На этот раз оно там осталось. Больше курия никогда не покидала город. Однако Италия, в которую она вернулась, хотя и не изменилась в некоторых отношениях, в других радикально отличалась от той страны, какой она была семьдесят лет назад. Единство выглядело недостижимой мечтой более, чем когда бы то ни было: гвельфы и гибеллины, о первоначальных причинах ссоры между которыми уже забыли, продолжали противостоять друг другу, и кровь лилась по-прежнему обильно и бесполезно. Однако за семь десятилетий без папы или сильного императора расстановка сил изменилась, другим же водоразделом стала Черная смерть, в то время как настоящее оказалось еще более подвержено воздействию перемен. Светский, пытливый дух, который теперь набирал силу в Италии, не был чем-то новым. Его истоки восходят к Рожеру Сицилийскому и окружавшим его греческим и арабским мудрецам, Фридриху II и его соколам, Манфреду и его трубадурам, Арнольду Брешианскому и схоластам, богословам и законоведам Болоньи и Салерно. Но XIV столетие породило нечто новое — в политической сфере Кола ди Риенцо и тиранов на севере Италии; в культурной — Данте[175], Петрарку, Боккаччо и гуманистов[176] — и в то же время ограчинения со стороны папства, которые столь долго препятствовали прогрессу, неожиданно исчезли. Ренессанс стоял на пороге.