История папства

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Иезуиты и революция (1750-1799)

И во время войны, и по завершении ее папа Бенедикт провел немало времени в переговорах с европейскими державами. По натуре своей будучи сторонником примирения, он не боялся идти на значительные уступки ради установления добрых отношений и, если можно так выразиться, бесперебойной работы церковного механизма. Что касалось Испании, он готов был пойти даже на переговоры о передаче в ведение короля назначений на двенадцать тысяч церковных должностей, оставив при этом себе лишь пятьдесят две. Когда курия пришла в ужас, Бенедикт просто заметил, что король Фердинанд почти наверняка присвоил бы себе эти полномочия в любом случае и что он, папа, вступив в переговоры, обеспечил получение Святым престолом 1 300 000 скудо в качестве компенсации.

Внимание понтифика также привлекла Португалия, с которой Святой престол разорвал дипломатические отношения при Бенедикте XIII[282]. Папа по собственной инициативе удовлетворил все требования короля Жоана и даже присвоил ему титул «Непоколебимого в вере» (Fidelissimus). Однако после смерти Жоана в 1750 году, с возвышением Себастьяна Жозе ди Карвалью-и-Мелу, более известного как маркиз де Помбал, Португалия стала источником серьезного беспокойства для папы. Новый король, Жозе I, оказался полным ничтожеством, не интересовавшимся ничем, кроме удовольствий, и вскоре маркиз стал самым могущественным человеком в королевстве. О страхе, который он вызывал, свидетельствует письмо папского нунция из Лиссабона, где говорилось, что более деспотичного министра не знала не только Португалия, но и вся Европа. Помбал полагал (как почти всегда оказывалось, ошибочно), что он лучше знает, что нужно для его страны, и не терпел, когда ему противоречили: тех, кто высказывал мнения, противоположные его собственному, или оказывался у него на пути, он бросал в тюрьму или казнил. Неудивительно, что он ненавидел церковь и всячески пытался взять ее под свой контроль. При этом особое отвращение он испытывал к наиболее активной церковной группировке — Обществу Иисуса.

Неприязнь к его членам возникла еще до этого и усиливалась с каждым годом. Основанное в 1534 году как скромный миссионерский орден, Общество теперь воспринималось как обширный круг высокомерных интеллектуалов, жадных до власти и чрезвычайно амбициозных; оно принимало активное участие в международных интригах и пользовалось любыми средствами для достижения своих целей. В течение многих лет янсенисты высмеивали его в своих памфлетах; Блез Паскаль в «Письмах из провинции» нападал на них как на бесстыжих лицемеров. Их винили во всевозможных проявлениях жестокости, во всех нарушениях закона. Кто еще, как не они, спрашивали люди, несет ответственность за убийство французских королей Генриха III и Генриха IV, за покушение на жизнь королевы Елизаветы и Якова I в Англии? И разве гражданская война в Англии не стала результатом иезуитского заговора?

В Португалии при дворе имелось пять духовников-иезуитов; школы и колледжи почти сплошь находились в руках Общества. Его власти следовало положить конец, и Помбал преисполнился решимости сделать это. В 1755 году (тогда же произошло Великое лиссабонское землетрясение) один иезуит был изгнан из страны за то, что произнес проповедь, где проявил нелояльность по отношению к престолу. (При этом никто из слушателей не заметил в ней ничего, что могло бы вызвать возражения короля.) Через два года иезуита, бывшего духовником королевской семьи, выселили из его жилья; на следующий день всех иезуитов удалили от двора и исключили из списков проповедников, выступавших в соборах. Помбал сообщил нунцию, что главной причиной стало поведение членов Общества в колониях: Парагвае, принадлежавшем Испании, и Бразилии, принадлежавшей Португалии, — где миссионеры-иезуиты якобы склоняли индейцев к мятежу. Почти в то же время португальский посол в Риме недвусмысленно намекнул папе Бенедикту, что, если тот не примет мер против Общества, король Жозе изгонит иезуитов из своих владений всех до одного.

Папа, как всегда, захотел пойти на компромисс. Ему не хотелось оскорблять короля, но позиция Помбала вызвала у него раздражение, поскольку тот требовал безоговорочного согласия Святого престола со справедливостью своих обвинений. Он вежливо ответил, что назначит одного из своих кардиналов провести расследование и, получив его доклад, обдумает свое решение и примет соответствующие меры. 1 апреля 1758 года — всего за месяц до смерти — он официально приказал кардиналу Франсишку де Салданья, португальцу, посетить и реформировать Общество Иисуса в Португалии.

Что касается отношений с Пруссией, Бенедикт также ослабил противостояние, признав протестанта Фридриха II, завоевание которым Силезии значительно увеличило число его подданных-католиков, королем (прежде Святой престол отказывал ему в этом титуле). С другой стороны, он категорически запретил королю перенести в Берлин кафедру кардинала-епископа Бреслау, викария-генерала всех католиков в его владениях, несмотря на то что король даже пообещал перестроить тамошний католический храм, превратив его в кафедральный собор. Папа понимал, что в результате в Пруссии фактически возникнет собственная церковь, полностью независимая от Рима, — а его это категорически не устраивало.

Другой серьезной проблемой стало тяжелое бремя долгов, унаследованных им. Во всех церковных департаментах он установил жесточайшую экономию, но это позволяло лишь покрыть ущерб, причиненный вражескими армиями, и это бремя оставалось невыносимым. Куда большего он достиг, реформируя богослужебные ритуалы и каноническое право. Он внес ясность в проблему межконфессиональных браков; христиане восточных конфессий, поддерживавших контакты с Римом, например, ливанские марониты и представители других униатских церквей Ближнего Востока, получили гарантии того, что могут продолжать исполнять свои религиозные обряды. Конгрегации Индекса (фактически — папская цензура) он велел не слишком усердствовать и толковать инструкции настолько вольно, насколько это возможно. (Тем не менее франкмасонство, а также труды Вольтера оставались под запретом, несмотря на то что французский философ недвусмысленно выражал свое восхищение папой[283].)

Как и следовало ожидать, Бенедикт XIV с энтузиазмом покровительствовал искусствам и наукам. В отличие от своего предшественника он не владел большими богатствами, и после его смерти не осталось выстроенных им зданий, которые увековечили бы память о нем. Тем не менее ему удалось основать кафедры математики, химии и физики в Римском университете и кафедру хирургии (вкупе с Институтом анатомии) в Болонском; также он значительно обогатил Ватиканскую библиотеку и Капитолийский музей. Во многом именно благодаря ему за те последние десять мирных благодатных лет, что продолжалось его правление, Рим стал не только религиозной, но и интеллектуальной столицей католической Европы. Именно в Риме Иоганн Иоахим Винкельман положил начало истории искусств; именно Рим через несколько лет вдохновил Эдуарда Гиббона на создание его труда «История упадка и разрушения Римской империи». Современник Гиббона Гораций Уолпол исчерпывающе точно охарактеризовал Бенедикта: «Священник, лишенный высокомерия и бескорыстный, владыка без фаворитов, папа без племянников». В Риме паства обожала его, и когда 3 мая 1758 года он скончался, весь город погрузился в траур.

«Кто бы мог подумать? — писал кардинал Карло делла Торрте Реццонико своему брату, узнав о своем избрании папой. — Я в полном замешательстве; [я готов признать это] перед Господом и людьми… Ты знаешь мои недостатки; если бы другие знали их, они бы никогда так не поступили…». Когда мать кардинала уведомили о случившемся, она умерла от потрясения.

Реццонико, принявший имя Климента XIII (1758-1769) в честь папы, возвысившего его до кардинальского сана, происходил из богатого венецианского рода, купившего дворянство за семьдесят лет до этого. Историк Джулио Чезаре Кордара, иезуит, хорошо знавший его, писал:

«Он обладал всеми добродетелями, коими [Господь мог] благословить князя и папу. Природная сердечная доброта, великодушие, непредвзятость, правдивость соседствовали в нем с отвращением к любому виду притворства или преувеличения. Он обладал живым умом, большой выносливостью и неиссякающей способностью к труду Получить доступ к нему не составляло труда; в общении он был добр, но знал меру; гордость и презрение к людям были совершенно чужды его натуре. Хотя судьба уготовила ему высочайшие почести, он преуспел в том, чтобы сохранить замечательную скромность и смирение».

Клименту не хватало лишь одного — уверенности в себе. Застенчивый и чрезмерно робкий, он не мог самостоятельно принимать решения. Вследствие этого он очутился в слишком большой зависимости от своего канцлера кардинала Луиджи Торриджани. Глубокое почтение последнего к Обществу Иисуса во многом повлияло на отношение самого папы к наступившему вскоре кризису

Проблемы, связанные с орденом иезуитов, не позволяли забыть о себе в годы правления Климента. В момент его восшествия на престол главным полем сражения оставалась Португалия, где маркиз Помбал продолжал преследовать их. Поручив расследование кардиналу де Салданья, Бенедикт XIV совершил роковую ошибку Де Салданья состоял в дальнем родстве с Помбалом, был обязан ему успехами своей карьеры и повиновался ему во всем вплоть до мелочей. 5 июня 1758 года, еще до истечения месяца с момента его назначения, он выпустил эдикт. В нем он объявил, что располагает достоверными сведениями о скандальных коммерческих сделках, осуществлявшихся во всех иезуитских колледжах, резиденциях, обиталищах послушников и монахов и иных учреждениях всех родов, находившихся во владении ордена и под протекторатом Португалии, где бы они ни располагались — в Европе, Азии, Африке, Америке. Вся торговая деятельность запрещалась под угрозой отлучения от церкви, все расчетные книги следовало сдать. Через два дня иезуитам официально запретили проповедовать и принимать исповедь.

Когда португальцы узнали о случившемся, их — как знать, так и простонародье — охватил ужас. В Риме, где еще продолжался конклав, реакция была во многом такой же. Нунцию апостольского престола в Лиссабоне поручили передать кардиналу Салданья, что доклад его превосходен во всем, кроме одного: в нем недостает свидетельств, а без них он представляет собой не более чем клевету. Далее отмечалось, что, хотя расследование официально начиналось 31 мая, постановление было отпечатано четырьмя днями ранее — 27 мая. В отношении запрета на деятельность иезуитов нунцию следовало указать, что подобная мера противоречила нормам канонического права: наложить запрет можно на деятельность того или иного члена ордена, но не ордена в целом. Затем выяснилось, что патриарх Лиссабонский подписал эдикт под принуждением. По опубликовании документа он удалился в свою загородную резиденцию; месяц спустя он скончался.

Случившееся, как оказалось, было только началом. В ночь на 3 сентября на короля Жозе было совершено покушение. Ответственность за это, как можно было предполагать почти с полной уверенностью, падала на группу недовольных представителей знати, двенадцать из которых публично казнили, но вскоре распространился слух, будто подстрекателями к убийству явились иезуиты, и Помбал получил прекрасный предлог, которого давно дожидался. Семь обителей иезуитов в Лиссабоне были окружены и подвергнуты обыску, а 5 января 1759 года все их имущество конфисковали — в том числе и запасы продовольствия, так что если бы над монахами не сжалились богобоязненные горожане, тем пришлось бы просить милостыню. 20 апреля король, к тому времени выздоровевший, обратился к папе Клименту с письмом, где повторял уже знакомые нам обвинения против Общества Иисуса и уведомлял Святой престол, что отныне изгоняет иезуитов из Португалии. Напрасно папа протестовал. Вскоре его нунций также подвергся изгнанию, и дипломатические отношения с Португалией прервались — примерно на тридцать лет.

Затем, если можно так выразиться, антииезуитская лихорадка перекинулась во Францию. В течение прошедших пятидесяти лет Франция Вольтера и Руссо, Дидро и его «Энциклопедии» являлась центром антирелигиозного мышления в Европе. «До тех пор, пока в мире живут мошенники и простецы, — писал Вольтер Фридриху Великому, — в нем будет существовать и религия. И не может быть никакого сомнения в том, что наша вера — самая смехотворная, абсурдная и кровавая из всех, что, подобно заразе, распространялись когда бы то ни было по земле». Папство презиралось, иезуиты же являлись самыми ярыми его защитниками. Кроме того, в их руках фактически находилось все образование; Общество Иисуса, по мнению отличавшихся свободомыслием французских философов, было главным оплотом реакции и обскурантизма. Неудивительно, что действия Помбала против него получили полное одобрение у многих французов. Коротко говоря, Франция представляла собой пороховую бочку, и, по иронии истории, фитиль ее зажег не кто иной, как иезуит — отец Антуан Лавалетт.

Отец Лавалетт был прокуратором миссии ордена на Мартинике, которая в 1753 году приобрела статус апостольской префектуры, то есть управления всеми поселениями иезуитов в Вест-Индии. Он, однако, был не только священником, но и деловым человеком и владел обширной плантацией на близлежащем острове Доминика, где трудилось примерно 500 рабов; продукцию он отсылал во Францию. Все было бы хорошо, если бы не Семилетняя война (1756-1763), в которой Британия и Франция сражались друг с другом. Англичане захватили неподалеку от Бордо два судна с ценным грузом, принадлежавшим Лавалетту, и французская торговля понесла ущерб в 1 500 000 ливров. Парижский парламент возложил ответственность за случившееся на Общество Иисуса, а затем объявил, что все его имущество подлежит конфискации, а самим иезуитам запрещено учить и принимать послушников в свой орден, пока его устав не пройдет тщательную проверку. Французское правительство посоветовало передать управление орденом викарию-генералу, независимому от Рима; папа тут же наложил вето, молвив: «Пусть остаются как есть — или пусть их не будет вообще». (По-латыни это звучало куда более веско: «Sint ut sunt aut поп sint».)[284] Французы выбрали второе, и 1 декабря 1764 года вышел королевский указ, согласно которому Общество упразднялось, а иезуиты изгонялись из Франции.

Теперь настал черед Испании, куда возвратился из Неаполя в 1759 году король Карл после смерти своего душевнобольного единокровного брата Фердинанда. Хотя католическая вера оставалась здесь куда более крепкой, нежели в соседней Франции, Испания, разумеется, оказалась затронута веяниями эпохи Просвещения. Многие приписывали общую отсталость страны именно влиянию католицизма; особенно часто упреки звучали в адрес иезуитов (как то было и в Португалии). Их обвиняли в беспорядках в Парагвае; те, в свою очередь, отрицали какую бы то ни было свою ответственность за них. Равным образом они были невиновны и в том, что послужило поводом к их изгнанию — уже третьему по счету, о котором идет речь в нашей истории.

10 марта 1766 года в Мадриде был обнародован декрет, запрещавший ношение традиционного длинного свободного плаща и шляпы-сомбреро с широкими полями во всех городах, где находились резиденции короля, а также в университетах и в провинциальных центрах. Вместо них мужчинам предписывалось носить короткие французские парики и треуголки. Запрещенная одежда, как утверждалось в декрете, являлась вовсе не испанской и годилась только для разбойников, которые могли с ее помощью оставаться неузнанными, скрывая лицо. Через две недели, в Вербное воскресенье, вспыхнули серьезные волнения (известные под названием «мятежей шляп и плащей»), направленные прежде всего против министра финансов Сквиллаче. Иезуиты не имели отношения к делу, но ответственность опять-таки возложили на них. 27 февраля 1767 года Карл III изгнал их из Испании и всех ее заморских владений. В ноябре того же года их попросту выдворили из Неаполя и с Сицилии, а в 1768 году — с острова Мальта (он по-прежнему находился в руках ордена иоаннитов), а также из герцогства Парма и Пьяченца (герцог Фердинанд, правивший здесь, был племянником Карла III).

Хотя это герцогство было создано как фьеф для незаконного сына папы Павла III, оно уже много лет назад перестало признавать сюзеренитет Святого престола. Вместе с тем папы один за другим продолжали предъявлять свои права на него. Если говорить о сравнительно недавних событиях, то папа Климент XIII вновь подтвердил упомянутые права, когда в 1765 году Филиппу наследовал его пятнадцатилетний сын Фердинанд. Но Парма — точнее говоря, премьер-министр герцога Гильом дю Тилло, маркиз Фелино — рвалась в бой. В течение нескольких месяцев, прошедших с момента вступления Фердинанда на престол, министр издал закон, в соответствии с которым церковная собственность облагалась громадными податями, а в январе 1768 года обнародовал новый, запрещавший ссылаться на диспуты в Риме и публиковать какие бы то ни было церковные постановления без дозволения герцога. Чаша терпения папы Климента переполнилась: он немедленно собрал конгрегацию кардиналов и епископов, дабы дать подобающий ответ. Результатом стало бреве, вновь подтверждавшее сюзеренитет Святого престола в отношении герцогства. Все пармские антиклерикальные законы объявлялись утратившими силу. На всякий случай папа Климент включил всех имевших отношение к появлению двух упомянутых законов в буллу «/я соепа Domini» («За трапезой Господней»), содержавшую список отлученных от церкви за отступничество от веры и морали (согласно многовековой традиции, она читалась в церквах ежегодно в Великий четверг).

Это был предлог, которого так ждал дю Тилло. Не только Парму, но и три больших королевства, где правили Бурбоны — Францию, Испанию и Неаполь, охватила ярость. Отлучение папы, утверждали они, относится не только к герцогству, но в равной мере и к ним; Климент фактически освободил всех их подданных от обязанностей по отношению к своим сюзеренам. Бернардо Тануччи, премьер-министр Неаполя, дошел до того, что заявил, будто его хотят лишить всего имущества. Французский министр иностранных дел герцог Шуазель, всецело позабыв о дипломатических выражениях, писал:

Шуазель полагал, что кризис разрешится наилучшим образом, если французские, испанские и неаполитанские короли, представители дома Бурбонов, отправят совместный меморандум папе, где выразили бы изумление по поводу письма герцогу Пармскому — столь же оскорбительного, сколь и несправедливого. По его мнению, Святому престолу следовало отозвать свое бреве. В случае отказа папы дипломатические отношения с Римом прервутся до тех пор, пока он будет оставаться на престоле. Как и следовало ожидать, Климент действительно ответил отказом, и в июне 1768 года французская армия вновь оккупировала Авиньон и Венессен, а также Беневенто близ Неаполя, являвшееся с XI века папским фьефом.

Тем временем не удавалось разрешить и другую проблему: что делать с несчастными изгнанниками? Считалось, что их следует разместить в Риме, но специальная конгрегация кардиналов большинством всего в один-два голоса решила не давать им разрешения поселиться в городе. Число изгнанников измерялось тысячами; у ордена не хватало ни обителей, чтобы их расселить, ни денег, чтобы платить за их проживание. Была сделана попытка отправить около 3000 иезуитов-испанцев на остров Корсика, но она обернулась катастрофой. Уже около сорока лет на острове бушевало восстание против генуэзских властителей; повсюду шли бои, и у местных жителей едва хватало пищи, чтобы прокормить самих себя. Прибывшим разрешили провести на острове не более месяца, причем им пришлось самим добывать себе пропитание у недовольного, а иногда и проявлявшего открытую враждебность крестьянства. Через пять месяцев шестнадцать членов ордена из Кастилии скончались.

Затем 15 мая 1768 года Корсика перешла под власть Франции. Изгнав всех иезуитов со своей территории четыре года назад, король Людовик, разумеется, не собирался разрешить им заселить его новые владения. Их вновь собрали, посадили на французские суда и высадили в Сестри-Леванте между Генуей и Ла-Специей; предполагалось, что оттуда они втайне, понемногу, небольшими группами переберутся в Папскую область. Но с того момента, как они ступили на землю Италии, отношение к ним изменилось. Жалостливые итальянцы ужаснулись, увидев сотни монахов без гроша в кармане и крыши над головой, оборванных и худых, физически и морально измученных, бредущих неведомо куда. Климент не мог более держать двери перед ними закрытыми. В итоге они наконец получили доступ на папскую территорию, хотя им запрещалось появляться в Риме без специального разрешения генерала ордена.

Однако в державах, где правили Бурбоны, власти не питали к иезуитам никакой жалости. Теперь они желали полного уничтожения ордена и не удовлетворились бы меньшим. 16 января 1769 года, в понедельник, испанский посол в Риме вручил папе сообщение своего правительства. Климент принял его, благословил посла и отпустил его. Лишь после этого он открыл письмо и не принимал посетителей в течение следующих двух дней, отменив все аудиенции. Он пережил сильнейшее потрясение и унижение, от которых так и не оправился. Назначив специальное совещание консистории на 3 февраля, накануне ночью он перенес тяжелый сердечный приступ и к утру скончался.

В годы правления на его долю выпало немало горестей: это время оказалось отравлено ненавистью дома Бурбонов к Обществу Иисуса, за что Климент, разумеется, не нес ответственности. Однако ему не хватало воображения, и он отличался узостью мышления — тем более удивительной для венецианца. Возможно, будь он великим папой и прояви больше уверенности в себе и решительности, то смог бы защищать Общество куда лучше, но даже в этом случае Климент вряд ли смог бы изменить ситуацию радикально. Причина коренилась в самой эпохе: можно сказать, Просвещение и папа питали друг к другу взаимную неприязнь. Папство утратило свой престиж, а с ним во многом и власть. Христианская Европа обязана была выказывать Святому престолу почтение на словах, но этим дело в основном и ограничивалось.

Климент XIII погиб, пытаясь в ходе отчаянной борьбы спасти орден иезуитов; Климент XIV (1769-1774) прикончил его. Лоренцо Ганганелли, францисканский монах весьма скромного происхождения, по иронии судьбы, в 1743 году написал книгу об основателе Общества Иисуса, святом Игнатии Лойоле. На конклаве, где после трех с половиной месяцев его наконец избрали папой, вопрос об иезуитах стоял с самого начала заседаний. Конклав также удостоил чести своим посещением император Австрии Иосиф И. Иосиф был императором со дня смерти своего отца Франца I Стефана, но почти не обладал реальной властью, во многом сосредоточенной в руках его матери, Марии Терезии. Отвечая на вежливые вопросы, он сказал следующее: мать его столь благочестива, что не станет предпринимать ничего для запрещения деятельности ордена, но и препятствовать запрету не станет и будет только счастлива, если это случится. Сам же он во многом придерживается того же мнения.

С самого начала конклава все понимали, что никто из открыто симпатизирующих иезуитам не станет папой, так как на его кандидатуру наложат вето одна или несколько католических держав; с другой стороны, победа на выборах, купленная ценой предварительно данного обещания прекратить деятельность ордена, имела бы, если так можно выразиться, привкус симонии. Вследствие этого Ганганелли решил проявить осторожность, избрав средний путь. Он дал понять, что рассматривает возможность полного запрета на деятельность иезуитов, но не более того. Возможно, сам он не являлся ни сторонником, ни противником иезуитов, однако, будучи честолюбив, твердо решил разыграть «иезуитскую» карту — правда, действуя исподволь, — чтобы добиться преимущества. 19 мая 1769 года в возрасте 64 лет конклав избрал его папой. Климент XIV обладал целым рядом качеств, достойных восхищения: умный, совершенно неподкупный, он держался дружелюбно, отличался скромностью и живым чувством юмора. Когда 26 ноября 1769 года новый понтифик принимал участие spossesso — процессии с участием толп народа, предшествовавшей официальной церемонии вступления нового хозяина в Латеран, — его лошадь, испугавшись приветственных криков, встала на дыбы и сбросила его. Позднее он выразил надежду, что если по пути на Капитолий он напоминал святого Петра, то в момент падения ему больше хотелось походить на святого Павла. Однако его, к сожалению, подводил недостаток политического опыта: он никогда не выезжал за пределы Италии и не занимал дипломатических постов за границей. Возможно, именно сознание им этого недостатка подрывало его уверенность в себе. По свидетельству некоего хорошо знавшего его современника, «ему недоставало смелости и твердости характера; принимая решения, он проявлял невероятную медлительность. Он обманывал людей красивыми словами и обещаниями, завлекал их в сети, очаровывал. Вначале он обещал им целый свет, но затем возникали трудности, и он, в типичной для Рима манере, откладывал решение… Тот, кто хотел добиться решения дела в свою пользу, должен был добиваться этого при первой же встрече с ним».

Кардинал де Берни, французский посол в Риме, писал:

Упомянутая любовь к секретности создала папе серьезные трудности в отношениях со Священной коллегией. Он не доверял своих замыслов кардиналам и даже не интересовался их мнением по тому или иному вопросу Они начали выражать сожаления по этому поводу; не получив ответа, они взяли дело в свои руки, бойкотируя церковные церемонии, в результате чего папе пришлось совершать богослужения практически в одиночку Более того, привычка Климента окружать себя людьми низкого звания вызвала значительное напряжение в отношениях между ним и римской знатью — вплоть до того, что всего через четыре месяца после его восшествия на Святой престол она отказалась являться на церемонии, что традиционно входило в ее обязанности. Особенное раздражение вызывал у нее личный секретарь папы, его любимец и товарищ по ордену Святого Франциска Бонтемпи, сын повара из Пезаро. Именно Бонтемпи, а не канцлер Папской области Орсино Паллавичини выполнял при папе роль конфидента.

Инстинктивное желание папы умиротворять все и вся привело к тому, что сразу же после своего вступления на престол он начал дискуссию с Португалией и державами, находившимися под властью Бурбонов. Разобраться с Португалией оказалось легко. После десяти лет ожесточения в отношениях все до одного жители Португалии искренне желали прекращения ссоры. Единственное исключение составлял Помбал, но после того как Климент утвердил все угодные ему кандидатуры на епископские должности и предложил красную шапку его брату, даже ужасный маркиз смягчился. Затем в 1770 году папа предпринял новый серьезный шаг. Он отменил ежегодное чтение буллы «In coena Domini», навеки положив конец традиции, восходившей самое позднее к началу XIII века, — той самой буллы, куда его предшественник включил герцога Пармского, что повлекло за собой ультиматум Бурбонов.

Эти и другие подобные им жесты отчасти улучшили отношения между сторонами, но Климент по-прежнему испытывал постоянное давление и хорошо понимал, что рану не удастся залечить, пока Общество Иисуса не будет распущено раз и навсегда. Он откладывал этот шаг до последней минуты. Но в 1773 году стало известно, что Бурбоны планируют решить проблему силовым методом, что почти наверняка должно было привести к полному разрыву — то есть к полному отказу наиболее могущественных европейских держав признавать авторитет Святого престола. Некоторые сомнения еще оставались в отношении габсбургской Австрии, поскольку Мария Терезия прежде благоволила иезуитам и доверила им образование своих сыновей. Но в апреле императрица, весьма надеявшаяся выдать свою дочь Марию Антуанетту замуж за французского дофина, будущего Людовика XVI, отправила письмо испанскому королю Карлу III, где подтверждала, что, несмотря на глубокое уважение, питаемое ею к Обществу, если папа сочтет целесообразным в интересах сохранения единства католического мира запретить его деятельность, она не станет чинить препятствий. Сохранились свидетельства нескольких людей, хорошо знавших ее, о том, что она сожалела об этом письме всю оставшуюся жизнь; ее сожаления были бы еще горше, узнай она о том, какая судьба ожидала ее дочь, ради которой она принесла в жертву Общество Иисуса.

После обнародования письма Марии Терезии у папы, можно сказать, больше не осталось карт. Итак, булла, содержавшая запрет деятельности ордена, «Dominus ас redemptor noster» («Господь и Спаситель наш»), подготовленная в канцеляриях курии, была выпущена 16 августа 1773 года. На следующий день генерала ордена Лоренцо Риччи препроводили в Английский колледж в Риме, откуда через месяц его перевезли в замок Святого Ангела. Тем временем кардиналы разделили между собой содержимое его винного погреба. Та же участь постигла большую часть коллекции предметов искусства, принадлежавшей иезуитам, хотя наиболее ценные из них попали в музеи Ватикана.

Кроме Риччи, в замок бросили его секретаря, пять помощников, ведавших делами ордена в Италии, Польше, Испании, Португалии и Германии, и еще семь человек. По приказу тюремщика, монсеньора Альфани, весьма одиозной личности и испанского посла в Риме, Хосе Монино, им запрещалось разговаривать друг с другом; окна в их камерах заделали досками, чтобы они не могли поддерживать никакой связи с внешним миром. В октябре им запретили участвовать в мессе; сумму, выделявшуюся на их пропитание, урезали вдвое. Затянувшееся изнурительное расследование не выявило ничего преступного в их действиях, однако их продолжали держать в заточении. Несмотря на неоднократные прошения в адрес Климента и его преемника, семидесятичетырехлетний Риччи скончался в 1775 году, по-прежнему находясь в замке Святого Ангела (правда, похоронили его все же в иезуитской церкви Джезу). После его смерти, однако, преследования его товарищей были приостановлены. Двое умерли раньше его; последнего заключенного освободили в феврале 1776 года.

Бесчеловечное обращение с этими людьми, состоявшими в сане священников, против которых не было найдено ни одного свидетельства, изобличавшего бы их в каких бы то ни было преступлениях, навеки оставило пятно на репутации Климента XIV, и без того уже запятнанной. Сам он не имел никаких претензий к иезуитам: в противном случае почему же он откладывал свои действия против них в течение трех лет? Однако он всегда понимал, что расформирование ордена — это цена, которую ему предстоит заплатить за избрание на Святой престол, и он был готов без малейших колебаний принести эту жертву. Он мог возразить, что на тот момент у него не было выбора и что Святой престол не мог надеяться возвратить себе уважение католических стран Европы, пока орден продолжал существовать. Увы, после его упразднения уважение к папству пострадало еще больше и его международный престиж упал так, как не падал ни разу со времен Средневековья.

Последние годы папа влачил жалкое существование. Мучительная кожная болезнь, от которой он страдал многие годы, внезапно значительно усилилась; вместе с тем он впал в глубокую депрессию. Терзаемый манией преследования, он пребывал в постоянном страхе за свою жизнь, боясь покушений, — настолько, что перестал целовать ноги изображения Христа на своем любимом распятии, думая, что иезуиты смазали их ядом. В течение нескольких месяцев его состояние ухудшилось до такой степени, что к августу, по словам Чентомани, агента Неаполя в Риме, «он исхудал и полностью утратил румянец; глаза его блуждали, из открытого рта капала слюна». Его смерть утром 22 сентября 1774 года стала облегчением для всех вокруг него — и, безусловно, для него самого. И даже тогда, увидев, как быстро истлевает его тело, нашлись многие, считавшие, что иезуиты все-таки в конце концов добились своего.

Джованни Анджело Браски, избранный в феврале 1775 года после продолжавшегося четыре месяца конклава и принявший имя Пия VI (1775-1799), происходил из старинной аристократической фамилии; помолвленный, он в последнюю минуту изменил свое решение и принял сан священника. Его понтификат продолжался почти двадцать пять лет — на тот момент он поставил абсолютный рекорд в истории папства[285]. К великому несчастью, в эти роковые четверть века церковь оказалась в руках совершенно беспомощного правителя.

Пий не обладал ни глубоким умом, ни подлинной духовной силой. Однако благодаря высокому росту и привлекательной внешности он пользовался любовью народа. В то время обычай посещать Францию, Италию, Швейцарию и другие страны для завершения образования был в большой моде, и папа с огромным удовольствием появлялся в роскошном облачении на всех торжественных церемониях в соборе Святого Петра перед молодыми путешественниками, стекавшимися в Рим, и раздавал благословения щедрой рукой. В других отношениях он тоже напоминал пап эпохи Ренессанса. Непотизм возродился с новой силой: папа выстроил на пьяцца Сан-Палантео Палаццо Браши для своего племянника Луиджи (этот дворец стал последним в истории, выстроенным папой для своей семьи) и многократно умножил богатства еще нескольких родственников за счет церкви. Он оказывал щедрое покровительство искусствам, воздвигнув в Риме еще три египетских обелиска и значительно расширив Музео Пио-Клементино в Ватикане. Он даже пытался — правда, без успеха — осушить Понтинские болота (и что характерно, передал значительную часть освободившихся земель в свободное владение своему племяннику).

Если два предшественника Пия вынуждены были вести борьбу с правителями из дома Бурбонов, то главным противником самого Пия стал император Иосиф II. При жизни своей матери, Марии Терезии, Иосиф не доставлял хлопот Святому престолу, но после ее смерти в 1780 году он резко изменил свое поведение. Церковь в Австрии, решил император, срочно нуждается в реформах, и в этих делах он более не готов слушаться распоряжений пап или их нунциев. Для начала следовало уменьшить число монастырей, которых, по его мнению, было слишком много — более 2000; 1300 он тут же закрыл. Что касается священства, то императору его кругозор представлялся слишком ограниченным: в будущем все семинарии предстояло перевести под контроль государства, студентам же предписывалось давать качественное светское образование наряду с религиозным. В октябре 1781 года император нанес ряд новых ударов по папству: так называемый Эдикт о веротерпимости фактически подчинил церковь государству, обеспечил свободу вероисповедания и равные возможности для католиков и протестантов, упразднял религиозные ордена, члены которых не занимались никакой специальной деятельностью, и передавал уцелевшие монастыри из-под юрисдикции папы в ведение местных епископов.

С точки зрения Пия, требовалось только одно: ему следовало лично отправиться в Вену. Он выехал туда ранней весной 1782 года и прибыл незадолго до Пасхи. Пий совершил смелый шаг (со времен Реформации ни один папа не покидал Италию), но надеяться следовало лишь на то, что влияние его личности и несомненное обаяние помогут переубедить императора. Его ожидало разочарование. Иосиф оказал ему радушный прием, поселил его в Хофбурге, окружив роскошью, и устроил несколько пышных церемоний, где красивая внешность и гордый вид папы произвели сильное впечатление на всех присутствовавших. Однако его долгие беседы с императором не привели ни к каким уступкам со стороны последнего. (Австрийский канцлер князь Кауниц позднее обронил, что подбил папе глаз.) На обратном пути в Рим Пий заехал в Баварию по приглашению ее правителя, курфюрста Карла Теодора. Здесь его также ожидал восторженный прием; повсюду, где бы он ни показался, раздавалось эхо приветственных возгласов, и никто не догадывался, что всего через четыре года собравшиеся на конгрессе в Эмсе поднимут (и едва не решат в положительном смысле) вопрос о создании Германской католической церкви, фактически независимой от Рима. В том же 1786 году в самой Италии, в Пистойе, при поддержке брата императора, Великого герцога Тосканского Леопольда, планировалось нечто весьма похожее, но на сей раз Пию удалось отстоять свою власть. Он сумел склонить на свою сторону наиболее активного участника собрания, вдохновлявшего всех прочих, — епископа Сципионе Риччи (по стечению обстоятельств — племянника несчастного генерала ордена иезуитов) и осудил все резолюции, принятые в Пистойе, в булле «Auctorem Fidei».

Установление равновесия между светской и духовной властью в государствах католической Европы могло стать важнейшим вопросом для обсуждения в будущем, и это обсуждение могло бы продолжаться многие годы, подчас вызывая ожесточенные схватки. Но во Франции уже сгущались тучи, и подобные вопросы оказались полностью забыты в ходе катаклизма, вот-вот готового разразиться. 5 мая 1789 года в Версале собрались Генеральные штаты.

Франция была банкротом — из-за непомерных налогов, которых требовала монархия, и ничем не ограниченной власти аристократии[286]. В первые дни революции хулы на церковь не прозвучало: ни Людовик XIV, ни Людовик XV не поддерживали дружеских отношений со Святым престолом, но по существу Франция оставалась католической страной. Последний принявший мученичество протестантский пастор умер в тюрьме в 1771 году; последние протестанты, попавшие на галеры, вышли на свободу совсем недавно — в 1775 году. Пост первого министра занимал архиепископ Тулузский, кардинал Этьен Ломени де Бриенн[287]. Но зияющей пропасти между аристократией и «третьим сословием» — народом — соответствовала точно такая же пропасть, существовавшая между знатными епископами и основной частью приходского священства, прозябавшего в такой бедности, что души едва не разлучались с телами. По мере того как гигантская волна революции набирала силу, церковь оказалась захвачена ею. Предложение передать всю церковную собственность «в распоряжение народа» прозвучало опять-таки из уст прелата — еще одного агностика, Шарля Мориса де Талейрана-Перигора, епископа Отенского. Через три месяца последовал запрет на деятельность всех религиозных орденов во Франции.

На тот момент церковная иерархия во Франции не претерпела изменений. Но в июле прошла ассамблея, утвердившая Гражданскую конституцию духовенства, революционную по самой своей сути. Пятьдесят две епископские кафедры упразднялись; отныне в каждом департаменте должен был быть свой епископ, названный «должностным лицом» и подчиняющийся власти избираемого епархиального совета. Отныне клириков предстояло избирать мирянам всех вероисповеданий; их именовали «граждане священники», кюре ситуайен. Разумеется, все эти предложения выдвигались без каких бы то ни было предварительных консультаций с папой, от которого, очевидно, ожидали, что он примет конституцию во всей ее полноте, без изъятий. В противном случае имелась значительная вероятность того, что Франция вновь аннексирует Авиньон (где революционная партия уже объявила аннексию свершившимся фактом), а также графство Венессен.

Когда в 1789 году Национальное собрание в одностороннем порядке отменило выплату церковной десятины в пользу Святого престола, папа Пий не высказал возражений. Учитывая, что никакой реакции Рима не последовало, 22 июля Людовик XVI дал свою предварительную санкцию в отношении конституции (хотя его и посещали дурные предчувствия). К несчастью, на следующий день он получил частное письмо от папы, написанное 10 июля, дабы предупредить, что конституция «ввергнет всю нацию в заблуждение, породит в королевстве раскол и, возможно, станет причиной жестокой гражданской войны». Не обнародовав письмо, король вступил в отчаянные переговоры с Пием, надеясь, что какого-то компромисса удастся достичь, — хотя, учитывая настроение участников Национального собрания, никак нельзя было рассчитывать на то, что они готовы принять в расчет те или иные требования или даже мнения папы.

Французское священство, ничего не знавшее о письме папы и по большей части отнесшееся к конституции с ненавистью, с тоской поглядывало в сторону Рима, ожидая, что оттуда прозвучит публичное заявление и им станет ясно, что делать. Однако клирикам предстояло пережить разочарование. Пий был готов писать королю частным образом, но благословить новое законодательство он не желал; если бы он открыто высказался против него, он рисковал вызвать в стране открытый раскол, как это случилось в Англии двумя столетиями ранее. По этим причинам он продолжал молчать, и у клириков по-прежнему отсутствовали какие бы то ни было инструкции, когда 27 ноября Национальное собрание распорядилось, чтобы все служители церкви принесли клятву соблюдать конституцию. Из приходских священников это сделали около половины, но из епископов — только семь (разумеется, включая Талейрана). Тех, кто уклонился, лишили занимаемых постов, но дозволили (по крайней мере теоретически) продолжать молиться, как им угодно. Однако время шло, революция набирала силу, и их стали считать предателями; многие подверглись депортации.

Именно случай с клятвой наконец заставил папу нарушить молчание. В марте 1791 года, опять-таки в апреле, он денонсировал конституцию как вызывающую раскол, объявил назначение государством новых епископов святотатством и запретил совершение службы всем прелатам и священникам, кто принес клятву. Церковь во Франции оказалась расколота до основания. Дипломатические отношения прервались, Авиньон и Венессен были вновь аннексированы. Наконец 10 августа 1792 года монархия перестала существовать, и началось кровопролитие[288]. В Лионе массовые казни привели к гибели более сотни священников и монахинь; избиения продолжались в Париже, Орлеане и некоторых других городах. Не менее семи епископов встретили смерть на эшафоте. Ломени де Бриенн наверняка оказался бы среди них, если бы он, если можно так выразиться, не перехитрил гильотину, отравившись в тюрьме. 21 января 1793 года французский король последовал на эшафот за сотнями своих подданных.

К этому времени преследованиям подвергались не только упорствовавшие священники — оказалось, террор направлен против христианства как такового. Около 20 000 человек расстриглось. Одни церкви стояли запертые, другие превратили в «храмы разума», в третьих почитались ложные святыни вроде «Плодородия» или «Верховного Существа», введенного Робеспьером. Публичные отправления христианского культа почти прекратились; к весне 1794 года лишь в 150 из всех приходов, существовавших до революции, продолжали служить мессу. Ситуация несколько улучшилась с падением Робеспьера, казненного в июле 1794 года, но три года спустя поднялась новая волна насилия, и преследования приобрели еще более ужасающий характер.

Находившийся в Риме папа Пий с содроганием наблюдал за происходившим. Прежняя Европа, знакомая ему с тех времен, когда в 1775 году он взошел на престол, радикально изменилась. Бурбонам во Франции пришел конец. Они по-прежнему правили в Испании, но Карл IV, взошедший на трон после своего отца Карла III в 1788 году, представлял собой полное ничтожество и не интересовался ничем, кроме охоты. Австрийский император Иосиф II скончался в 1790 году, а через два года за ним в могилу последовал его брат Леопольд II. Императорский трон теперь занимал сын Леопольда Франц II, и идеи Иосифа по поводу церковной реформы оказались забыты. При этом Австрия возглавила коалицию европейских держав, противостоявшую Франции. Пий не хотел присоединяться к ней: во-первых, существовала давняя традиция, согласно которой Святой престол сохранял нейтралитет в войнах между государствами, население которых исповедовало католицизм, и, во-вторых, он не хотел, чтобы Франция получила возможность оправдания своего вторжения на территории Папской области. Однако Святой престол вполне мог, оставаясь в стороне, оказывать коалиции всяческую поддержку.

Ни папа, ни кто бы то ни было другой не предвидели, что Европе предстояло пережить новую трансформацию, наиболее радикальную и драматичную со дней существования Римской империи. Приближались времена Наполеона Бонапарта.

Когда в 1795 году во Франции был установлен режим Директории, Бонапарта назначили заместителем командующего Внутренней армии; через пять месяцев, когда Директория приняла решение начать новую кампанию против Австрии, двинув войска через Италию, все сочли, что серьезный, тогда еще худощавый молодой корсиканец, говоривший одинаково хорошо и по-французски, и по-итальянски, — наиболее подходящая кандидатура на роль полководца. Никто — в том числе, вероятно, и сам генерал — не подозревал, каких успехов он достигнет и с какой головокружительной быстротой. Ближе к концу апреля 1796 года Франция аннексировала Пьемонт; король Карл Эммануил IV отрекся от престола и удалился в другое свое королевство, на Сардинию. 8 мая французы пересекли По, а 15 мая Наполеон торжественно вступил в Милан, где провозгласил республику. Согласно его приказу, папство — «средоточие фанатизма» — подлежало уничтожению, но в Ломбардии по-прежнему находилась австрийская армия, и Наполеон не захотел продвигаться слишком далеко на юг. Вместо этого он двинулся через легации (называвшиеся так потому, что ими управлял папский легат) — Равенну, Болонью и Феррару — и заключил перемирие с папой на чрезвычайно выгодных для себя условиях. Согласно им, он удерживал за собой легации, размещал гарнизон в Анконе и получал свободный доступ во все порты Папской области. Он также потребовал выплаты контрибуции в размере 21 миллиона скудо и выдачи в соответствии с его собственным выбором 500 древних манускриптов и 100 произведений искусства из папских коллекций. Со своей стороны папа предпринял попытку убедить всех французских католиков принять и соблюдать законы их страны, касавшиеся религии. В феврале 1797 года эти условия приобрели законную силу, будучи зафиксированы Толентинским договором. Кроме того, согласно ему Авиньон и Венессен навечно переходили во владение Франции вкупе с новой громадной контрибуцией и бесчисленными произведениями искусства. Через три месяца французская армия двинулась в сторону Венеции.

Тем временем старший брат Наполеона Жозеф вместе с генералом Леонаром Дюфо отправился в Рим в качестве посла. Оба получили инструкции сеять повсюду смуту и таким образом подготовить почву для свержения папской власти и замены ее Римской республикой. 22 декабря 1797 года они организовали вооруженную демонстрацию противников папы, в ходе которой, однако, Дюфо был застрелен папским капралом. Жозеф остался глух к объяснениям курии и сообщил Директории, что один из самых талантливых молодых генералов страны убит попами. В результате генерал Александр Луи Бертье получил приказ наступать на Рим. Не встретив никакого сопротивления, он занял город 10 февраля 1798 года. Через пять дней на римском форуме была провозглашена новая республика. С Пием, которому уже исполнилось восемьдесят, обошлись отвратительно — Кольцо рыбака силой сорвали с его пальца, а его самого увезли в Сиену; толпы народа под проливным дождем преклоняли колени, провожая его.

В мае в Сиене произошла серия землетрясений, и несчастного папу препроводили в картезианский монастырь неподалеку от Флоренции. К этому времени он так ослабел, что доктора боялись за его жизнь и стали решительно возражать, когда Директория приказала отправить его на Сардинию, но ему так и не дали отдохнуть. В марте следующего года, когда французские войска оккупировали Флоренцию и уничтожили Великое герцогство, он вновь отправился в путь — на сей раз во Францию. Практически полностью парализованного, его перевезли в паланкине через альпийские перевалы, где царил холод, в Бриансон, а оттуда в Баланс, где 29 августа 1799 года смерть положила конец его мученичеству.

Пий и впрямь был мучеником. За всю историю папства мало кто из понтификов страдал столь много — и столь напрасно. Мужество и сила духа, с которыми он переносил свои страдания, во многом послужили к восстановлению его репутации — ибо, в конце концов, на нем лежал груз ответственности за многое. Вряд ли он смог бы спасти католическую церковь во Франции от революции с ее яростью и бесчеловечностью, но факт остается фактом: он не сумел показать пример, когда от него ожидали этого. Напротив, он заколебался — и христианству во Франции едва не пришел конец.