История Рима

Победа во Второй Пунической войне дала мощный импульс внешней политике Рима. Сразу после завершения войны с Карфагеном римляне вмешались в дела на Балканах и объявили войну царю Македонии Филиппу V (200 г.). Македоняне были разгромлены в битве при Киноскефалах (197 г.). Новым крупным успехом римлян стала война с сирийским царем Антиохом Ш (192—189 гг.). Новая попытка Македо­нии противостоять римской экспансии закончилась потерей независимости (168 г.), а затем превращением в римскую провинцию (148 г.). Таким образом, в первой поло­вине III в. Рим установил свое господство в Греции и Македонии. Параллельно с экспансией на Востоке римляне вели ожесточенные войны на Западе, в Испании, которые завершились к 133 г. практически полным покорением Иберийского полу­острова. Наконец, в 146 г. в результате Третьей Пунической войны римляне стерли с лица земли своего заклятого врага — Карфаген.

200—197 гг. — Вторая Македонская война.

192—189 гг. — Сирийская война.

171—168 гг. — Третья Македонская война.

149—146 гг. — Третья Пуническая война.

146 г. — разрушение римлянами Карфагена и Коринфа.

Положение на Востоке

После битвы при Рафии[177] в восточной половине Средиземноморья ус­тановилось относительное равновесие между тремя эллинистическими монархиями: Македонией Филиппа V, Сирией Антиоха III и Египтом Пто­лемея IV. Ни одно из этих больших государств, споривших за господство, не было настолько сильным, чтобы подчинить себе другие. Однако к кон­цу III в. это равновесие грозило нарушиться. Честолюбивому, энергично­му и не лишенному способностей Антиоху III удалось после его восточно­го похода (210—205 гг.) восстановить монархию Селевкидов почти в ее прежнем объеме. Египет же в последние годы правления Птолемея IV Филопатора явно клонился к упадку. Бездеятельный и распутный Птолемей попал под власть придворной камарильи; страна была охвачена восстани­ями. В 204 г. царь умер,[178] оставив престол своему малолетнему сыну Пто­лемею V Эпифану, при котором власть находилась в руках ненавистных всем регентов, совершавших насилия, убийства и другие преступления.

Египетские события послужили толчком к взрыву противоречий между эллинистическими державами. Антиох и Филипп решили использовать сла­бость Египта и поделить между собой его владения в Сирии, Малой Азии, Эгейском море и проливах. И хотя оба царя были соперниками, ревниво следившими друг за другом на каждом шагу, однако соблазн поживиться за счет Египта был слишком велик. По-видимому, зимой 203/02 г. они заклю­чили тайный союз и начали военные действия против Египта, даже не потру­дившись прикрыть их каким-нибудь благовидным предлогом.

Антиох вторгся в Южную Сирию, разбил египетское войско и дошел до Газы в Южной Палестине. Здесь его задержало мужественное сопро­тивление города (201 г.). Тем временем Филипп в союзе с царем Вифинии Прусием начал забирать не столько египетские владения[179], сколько неза­висимые города Эгейского моря, Геллеспонта и Босфора.

Эти захваты, сопровождавшиеся разрушениями и продажей жителей в рабство, вызвали сильное негодование в греческом мире. Особенно воз­мущались родосцы, не желавшие, чтобы проливы попали в руки Македо­нии. Они объявили воину Филиппу, привлекши на свою сторону Византий, Хиос и другие греческие полисы. К союзу присоединился и Аттал Пергамский, крайне встревоженный успехами Филиппа.

В то время как Филипп осаждал Хиос, на него напали соединенные флоты Родоса и Пергама. Битва не дала определенного результата, хотя Филипп изображал себя победителем. Однако победа стоила ему очень дорого он потерял более 10 тыс. воинов, 28 линейных судов и около 70 легких кораблей. Тем не менее ему удалось вскоре после этого разбить родосский флот у о. Лады (около Милета) и сделать попытку, правда, неудачную, с легковооруженными войсками захватить Пергам. В Южной Карии он, наконец, был блокирован родосским и пергамским флотами зимой 201/200 г. «Вследствие этого, — говорит Полибий, — Филипп был в большом затруднении, но обстоятельства заставляли его оставаться на месте и вести, что называется, волчью жизнь. Гра­бежом и кражею у одних, насилием над другими, лестью, чуждою его природе, перед третьими добывал он для голодающего войска то мясо, то фиги, то хлеб в небольших количествах» (XVI, 24). Только ранней весной 200 г. ему удалось вырваться в Македонию.

Вмешательство Рима. Вторая Македонская война

Война шла с переменным успехом. Для врагов Филиппа было бы чрез­вычайно важно привлечь на свою сторону европейскую Грецию и особен­но Рим. Летом 201 г. родосские и пергамские послы явились в сенат с просьбой о помощи против Филиппа. Еще раньше там побывало египет­ское посольство, прося защиты и предлагая Риму принять опеку над Пто­лемеем V. Сенат снова стоял перед решением задачи огромной важности, так как вмешательство в восточные дела означало бы новый этап внешней политики Рима. Трудность решения усугублялась тем, что война с Карфа­геном только что закончилась: Италия была опустошена, население ее силь­но уменьшалось, государственный долг в виде принудительного займа у граждан (так называемый tributum) вырос до огромной цифры, народ стра­стно жаждал мира. И тем не менее сенат после долгого обсуждения выска­зался за войну.

Причины, заставившие сенат принять это решение, были разнообраз­ны, но все они могут быть сведены к двум основным. Первая — страх перед Филиппом и Антиохом как потенциальными противниками Рима. Если бы они добились своих целей (что неизбежно случилось бы, не будь римского вмешательства), на Востоке образовались бы две могуществен­ные державы, которые могли стать величайшей угрозой для Рима. С Фи­липпом у римлян были особые счеты: они хорошо помнили недавнюю враж­дебность македонского царя и не простили ему союз с Карфагеном. Мы не знаем, догадывался ли сенат о новых планах Ганнибала (эти планы, как увидим ниже, состояли в том, чтобы образовать против Рима коалицию восточных государств вместе с Карфагеном). Но если даже римляне не знали о них ничего определенного, они испытывали смутное беспокой­ство: Ганнибал был разбит, но не уничтожен, а пока страшный враг жил, от него нужно было ждать всяких неприятностей. В таких условиях расту­щая сила Македонии делалась особенно опасной.

Что касается Антиоха, то до сих пор у Рима не было с ним никаких конфликтов. Но после его блестящих успехов на Востоке о нем сложи­лось представление (конечно, ошибочное) как о новом Александре Маке­донском. Титул «Великий царь», принятый Антиохом после восточного похода, мог только укрепить это представление. Слухи о тайном союзе между Филиппом и Антиохом через родосских и пергамских послов, ко­нечно, дошли и до сената. Вообще в интересах Родоса и Пергама было раздувать как можно больше все эти алармистские слухи и сплетни, чтобы втянуть Рим в войну. И это дало свой результат: не только Филипп, но и Антиох, а еще больше союз между ними стали рисоваться перепуганному воображению сенаторов как совершенно реальная угроза. Следовательно, нужна была превентивная война, время для которой казалось самым бла­гоприятным: Антиох увяз в египетских делах, а Филипп терпел неудачи в Малой Азии.

Но это только одна сторона дела. Объяснить вмешательство Рима в восточные дела одними только превентивными соображениями нельзя. Немалую роль сыграли здесь агрессивные стремления правящих римских кругов. Если перед Первой Пунической войной захватнические стремле­ния не имели решающего значения во внешней политике сената, то к 200 г. положение стало иным. За эти 65 лет утекло много воды. Потрясения двух больших войн не прошли даром: рабовладельческое хозяйство Италии сделало крупные успехи; начали складываться крепкие италийские помес­тья, впоследствии так прекрасно описанные Катоном; появился большой флот; расширялось денежное хозяйство, откупные операции и оптовая тор­говля (вспомним закон Клавдия); у римской знати и богачей появился вкус к хорошим вещам, еще недавно чуждым полукрестьянскому укладу жиз­ни нобилитета, — к изысканной обстановке, тонким блюдам, изящной одежде, греческой литературе. Все это были элементы и симптомы быст­ро формирующейся римской рабовладельческой системы и агрессии во внешней политике. Правда, к 200 г. система еще не сложилась окончатель­но: это произойдет несколько десятилетий спустя. Но уже сейчас захват­нические тенденции были достаточно сильны для того, чтобы создать в сенате определенное военное настроение. Конечно, не будь восточного кризиса, это настроение проявилось бы еще не скоро. Но кризис разразил­ся очень кстати, превентивная война послужила ширмой для агрессивных целей.

Весной 200 г. на Балканский полуостров было направлено римское по­сольство из трех человек с целью привлечь к антимакедонской коалиции греческие государства и предъявить Филиппу такие требования, которые он заведомо не мог бы выполнить. Последнее было необходимо сенату, чтобы создать перелом в римском общественном мнении, явно враждеб­ном войне.

Первую задачу решить почти не удалось. Хотя послы горячо агитиро­вали в Греции за войну с Филиппом, выставляя римлян в качестве освобо­дителей Эллады, однако греческие общины держались выжидательно и не давали никаких обязательств. Только Афины, у которых возник острый конфликт с Филиппом, объявили ему войну, да и то не по настоянию рим­лян, а по предложению Аттала.

Один из римских послов прибыл к Филиппу, который в этот момент был занят осадой г. Абидоса на азиатском берегу Геллеспонта. Царю был предъявлен ультиматум прекратить всякие враждебные действия против греков, вернуть Египту его владения, а все спорные вопросы между Маке­донией, Пергамом и Родосом передать на решение третейского суда. Фи­липп отказался выполнить эти требования, и постановлением римских комиций ему была объявлена война[180]. Характерно для мирных настроений народной массы, что при первом голосовании центурии отклонили пред­ложение, и только по настоянию консула вторичное голосование дало положительный результат[181]. Осенью два римских легиона, набранных из добровольцев, ветеранов Второй Пунической войны, под начальством кон­сула Публия Сульпиция Гальбы переправились в Аполлонию и начали войну нападением на иллирийские владения Филиппа. Одновременно от­крылись военные действия у Афин.

Тем временем римское посольство продолжало свою дипломатическую миссию. Оставалось убедить Антиоха сохранить нейтралитет во время войны Рима с Македонией. Царю дали понять, что римляне предоставля­ют ему свободу действий по отношению к Египту. Хотя Антиох не дал определенного ответа, но фактически оставался нейтральным на всем про­тяжении Македонской войны. Этот факт весьма показателен для Антиоха в частности и для политики эллинистических монархий в их взаимоотно­шениях с Римом вообще. Ни разу на протяжении своих войн на Востоке римляне не встречали единого фронта эллинистических государств. Про­тиворечия между последними были настолько велики, что мешали образо­ванию единой антиримской коалиции, которая одна только могла бы их спасти. В частности, Антиох, боясь усиления Филиппа, предоставил свое­го союзника его собственной судьбе, предпочитая под шумок забрать си­рийские владения Египта. За такую близорукую политику Антиох очень скоро был наказан.

Первые два года Македонской войны прошли без решающих успехов. Однако скоро к войне присоединились этоляне. Дарданы и иллирияне с самого начала были римскими союзниками. Родосский и пергамский фло­ты действовали вместе с римским в Эгейском море и у побережья Маке­донии.

Летом 199 г. Публий Сульпиций через Иллирию вторгся в Север­ную Македонию Филипп избегал решительного сражения, боясь чис­ленного превосходства противника. К осени римляне вернулись на свою иллирийскую базу, не добившись серьезных успехов. Это дало возможность Филиппу бросить все силы против дарданов, напавших на Македонию с севера, и этолян, вторгшихся в Фессалию.

В кампанию следующего, 198 г. римское командование предполагало из Иллирии проникнуть в Грецию и соединиться с этолянами. Но Филипп занял сильные позиции в горных проходах, ведущих в Эпир и Фессалию. Римляне в бездействии стояли против него лагерем.

Оживление наступило только с появлением на театре военных действий консула 198 г. Тита Квинкция Фламинина с большими подкреплениями. Это был молодой еще человек лет 30, энергичный, способный и крайне честолюбивый. Он принадлежал к сципионовскому кругу, был горячим поклонником греческой культуры и мечтал стать освободителем Греции от ига Македонии. Если к этому добавить, что Фламинин обладал боль­шими дипломатическими способностями, то его назначение на Балкан­ский полуостров будет вполне понятным.

Вскоре после прибытия Фламинина была сделана попытка начать мир­ные переговоры. Римский консул поставил первым условием очищение Македонией всех греческих территорий. Филипп, конечно, отказал, тем более что он чувствовал себя очень твердо на своих неприступных пози­циях. Однако Фламинину с помощью местных проводников удалось обой­ти македонские позиции. Филипп отступил в Фессалию, к Темпейскому проходу. Римляне последовали за ним и соединились со своими гречески­ми союзниками. Союзный флот подошел к Коринфу, главному оплоту ма­кедонского могущества в Греции. Ахейский союз, правда, под сильным давлением, разорвал отношения с Филиппом и присоединился к его про­тивникам.

Положение македонского царя стала крайне трудным. Зимой 198/97 г. начались новые переговоры о мире, но теперь ситуация была еще менее благоприятна для Македонии. Естественно, что союзники не поступились ни одним из своих прежних требований, и переговоры закончились без всяких результатов.

Тем временем изоляция Филиппа росла: против него выступили даже спартанский тиран Набис и Беотия, старый друг Македонии. У Филиппа оставался последний выход: рискнуть генеральным сражением. К этому стремился и Фламинин, боявшийся, что из Рима прибудет его преемник. Филипп собрал все резервы, какие у него еще оставались, зачисляя в вой­ска даже 16-летних мальчиков. В июне 197 г. в Фессалии на холмах, носив­ших название Киноскефалы (Собачьи головы), произошла последняя бит­ва Второй Македонской войны. Силы противников были почти равны: около 26 тыс. человек на каждой стороне. Характер местности не дал возможно­сти использовать боевые качества фаланги. Филипп потерпел полное по­ражение, потеряв более половины своих войск. Он отступил в Македонию и отправил послов к Фламинину для переговоров.

Римский главнокомандующий не склонен был затягивать войну: Ан­тиох с армией и флотом в это время появился в Малой Азии, и Фламинин опасался, что сирийский царь идет на помощь Филиппу. Поэтому он принял македонские предложения. С Филиппом заключили перемирие на 4 месяца под условием уплаты 200 талантов и выдачи заложников. Текст мирного договора был окончательно утвержден в Риме, а его про­ведение в жизнь поручили сенатской комиссии из 10 человек вместе с Фламинином.

Филипп должен был отказаться от всех завоеваний, очистить Грецию, выдать военный флот, за исключением нескольких судов, вернуть плен­ных и перебежчиков и заплатить 1 тыс. талантов контрибуции: половину — немедленно, а остальную сумму — равными взносами в течение 10 лет. Относительная умеренность договора 196 г. показывает благоразумие и предусмотрительность сената, который не хотел ожесточать Филиппа, стремясь использовать его как союзника в неизбежной войне с Антиохом.

Эллинистическая эпоха всегда была богата колоритными личностя­ми. Одной из них был Филипп V — царь Македонии с 221 по 179 гг. — достойный противник римлян на Востоке. Теодор Моммзен дает яр­кую характерстику македонскому царю: «Филипп не был тем чело­веком, какой был в то время нужен для Македонии, но он не был и полным ничтожеством. Это был настоящий царь и в лучшем, и в худшем смысле этого слова. Основной присущей ему чертой было стремление к неограниченной и нераздельной власти; он гордился своей порфирой, но гордился и имел право гордиться не ею одною. Он выказывал не только храбрость солдата и сметливость полковод­ца, но и высокий ум в управлении государственными делами всякий раз, как была задета честь Македонии. Щедро одаренный и здравым смыслом, и остроумием, он располагал к себе всякого, кого хотел, и особенно самых даровитых и образованных людей, как, например, Фламинина и Сципиона; он был приятным собеседником за кубком вина и был опасен для женщин не одним только высоким саном. Но вместе с тем это был один из самых кичливых и самых нечестивых людей, каких породил его наглый век. Он имел обыкновение гово­рить, что никого не боится, кроме богов, но давал повод думать, что это были те же боги, которым постоянно приносил жертвы началь­ник его флота Дикеарх, — Безбожие (Asebeia) и Беззаконие (Paranomia). Для него не была священной жизнь его советников и тех, кто помогал ему приводить в исполнение его замыслы, а свою злобу на афинян и Аттала он удовлетворил уничтожением замечательных памятников и знаменитых произведений искусства; ему приписывает­ся политическое правило, что умертвивший отца должен умертвить и его сыновей. Он, быть может, и не находил наслаждения в жестокос­ти, но был совершенно равнодушен к чужой жизни и к чужим страда­ниям, и в его непреклонном и черством сердце не было места для той непоследовательности, которая одна только делает людей терпимы­ми. Он так решительно и так резко объявлял во всеуслышание, что неограниченного монарха не могут связывать никакие обещания и никакие требования нравственности, что именно этим создал для сво­их замыслов самые непреодолимые препятствия. Ему нельзя отказать ни в проницательности, ни в энергии, но с этими качествами стран­ным образом соединялись нерешительность и беспечность; это объяс­няется отчасти тем, что он был призван к неограниченной власти, ког­да ему было только 17 лет, и что его неистовые выходки против всяко­го, кто препятствовал его самовластию возражениями или неприят­ными советами, оттолкнули от него всех самостоятельных советни­ков» (Моммзен Т. История Рима. Т. I. М., 1936. С. 655—656).

«Освобождение» Греции

Первая статья мирного договора провозглашала свободу греков: «Во­обще всем эллинам, как азиатским, так и европейским, быть свободными и пользоваться собственными законами»[182]. Это было весьма ответственное заявление. Как оно претворилось в жизнь? На истмийских играх летом 196 г. при огромном стечении народа глашатай торжественно возвестил: «Римский сенат и полководец с консульской властью Тит Квинкций, побе­дивши в войне Филиппа и македонян, даруют свободу коринфянам, фокидянам, локрам, эвбейцам, ахеянам фтиотским, магнетам, фессалийцам, перребам, предоставляя им не содержать у себя гарнизонов, не платить дани и жить по отеческим законам»[183].

При первых же словах поднялся такой шум, что ничего нельзя было расслышать, поэтому глашатай вторично вышел на середину ристалища и повторил свои слова. Раздался неистовый взрыв рукоплесканий.

«Когда рукоплескания стихли, — говорит Полибий, — уже никто не обращал решительно никакого внимания на борцов. Все как бы в состоянии экстаза говорили, не умолкая, или друг с другом, или сами с собою, а по окончании игр в избытке радости и призна­тельности едва не задавили Тита»[184].

«Дело едва не дошло до беды, но Квинкцию было 33 года, и его силы поддерживала не только присущая юному возрасту крепость, но и радость от столь великой славы, плоды которой он теперь пожинал. Но ликование на этом не иссякло, оно длилось много дней, излива­ясь в благодарственных рассуждениях и речах: есть ли в мире дру­гой такой народ, что на собственный счет, своими силами и на свой страх ведет войны во имя свободы других, и это не для жителей со­предельных земель, не для близких соседей, не для обитателей того же материка — нет, они даже пересекают моря, да не будет во всем мире держав неправедных, да торжествует повсюду право, боже­ский и людской закон! Единственным словом глашатая освобождены разом все города Греции и Азии! Даже надеяться на такое мог лишь дерзновенный ум, а уж довести до дела — тут потребны небывалая доблесть и небывалое счастье»[185].

Мы не можем заподозрить Фламинина в неискренности: честолюбивое желание быть освободителем греков играло известную роль в его полити­ке. Точно так же нельзя отрицать, что некоторая и притом влиятельная часть нобилитета была далека от того, чтобы сознательно придать «осво­бождению» Греции характер ловко разыгранной комедии. Однако для рим­ского сената в целом прокламирование греческой свободы было прежде всего определенным этапом его восточной политики. Эта политика дела­ла только первые шаги. Римляне чувствовали себя на Балканах еще очень нетвердо, несмотря на победу над Филиппом. Антиох одной ногой стоял уже в Европе, намерения его были неизвестны. При таких условиях нуж­но было завоевать симпатии греков, вырвать их из-под влияния Филиппа и, самое главное, противопоставить в Греции свою политику политике Антиоха. Если Рим не освободит Грецию, что помешает в ближайшем бу­дущем освободить ее Антиоху?

Таким образом, объективно «освобождение» Греции было если не ко­медией в полном смысле слова, то, во всяком случае, ловким политиче­ским ходом. Ближайшие события это подтвердили. Прежде всего, «сво­боду» греческих полисов римское правительство понимало только в смыс­ле свободы от податей, иностранных гарнизонов и навязанных извне законов. Но оно сохранило высший контроль над политической жизнью Греции. Комиссия десяти во главе с Фламинином начала перекраивать политическую карту Балканского полуострова в пользу своих союзни­ков, не считаясь с желанием тех, кого насильно присоединяли к ахейско­му или этолийскому союзам или подчиняли династам Греции и Малой Азии. Да и свободу от римских гарнизонов греки получили не сразу. На первых порах римляне заняли своими отрядами важнейшие стратегичес­кие центры — Коринф, Халкиду, Эретрию и др. Только летом 194 г. они были очищены от римских гарнизонов главным образом благодаря на­стоянию Фламинина, указывавшего на недовольство греков столь дли­тельной оккупацией.

Война с Антиохом

Медлительность, с которой римляне эвакуировали свои войска из Гре­ции, вполне понятна: она объяснялась страхом перед Антиохом, кото­рый в 196 г. находился уже на фракийском побережье, т. е. в угрожаю­щей близости к Греции. За время Македонской войны Антиох колоссально расширил свои владения. Он окончательно захватил Южную Сирию, зав­ладел египетскими землями на южном берегу Малой Азии, занял Эфес, Абидос, перешел Геллеспонт и завладел фракийскими приморскими го­родами, раньше принадлежавшими Египту, а потом захваченными Фи­липпом. Фактически эти захваты означали чрезвычайно опасный на взгляд римского сената рост сирийского могущества (хотя, по-видимому, Ан­тиох вовсе не собирался вмешиваться в европейские дела, стремясь только восстановить монархию Селевкидов в ее прежнем объеме), формально же они противоречили принципам, положенным в основу мирного дого­вора 197/96 г.

Осенью 196 г. римское посольство явилось к Антиоху, который нахо­дился тогда во Фракии. Непосредственным поводом к этому были жалобы некоторых вольных городов Малой Азии[186]. Послы указали Антиоху, что Рим никак не может признать его захватнической политики: «Смешно, в самом деле, говорил Луций[187], что Антиох явился после войны, которую вели римляне против Филиппа, и присвоил себе плоды победы. Он убеждал также царя оставить неприкосновенными вольные города, а в заключение сказал, что не понимает, с какими целями царь совершил пере­праву в Европу во главе столь многочисленных сухопутных и морских сил. Сообразительному человеку остается единственная догадка, что царь со­бирается напасть на римлян»[188].

Антиох в ответ сказал, что, во-первых, ему непонятно, на чем, соб­ственно, основываются притязания римлян на города Малой Азии. Он думает, что прав на эти города у них меньше, чем у какого-нибудь другого народа; во-вторых, он просит римлян не вмешиваться в дела Азии, как он не вмешивается в дела Италии. Что же касается его появления в Европе с военными силами, то он переправился туда только затем, чтобы вернуть себе владения своих предков: Херсонес[189] и города фракийского побережья.

Переговоры прервались, не дав никаких результатов, кроме взаимного отчуждения. Это была первая серьезная трещина в отношениях между Ан­тиохом и Римом. Скоро эта трещина превратилась в пропасть. В 197 г. умер Аттал I Пергамский, старый друг Антиоха и союзник римлян, кото­рый своим личным влиянием сглаживал многие шероховатости. Преемни­ком Аттала явился его сын Эвмен II. Не связанный личными отношениями с Антиохом, он с тем большей тревогой смотрел на неуклонный рост его державы, грозившей в конце концов поглотить и Пергам. Поэтому Эвмен еще теснее сблизился с римлянами и стал горячим пропагандистом их вой­ны с Сирией.

В 195 г. при дворе Антиоха появился Ганнибал. За год до этого он был избран на пост суфета народным движением, вызванным преступным хо­зяйничаньем карфагенской олигархии в послевоенные годы. Со свойствен­ной ему энергией и ясным пониманием дела Ганнибал провел ряд важных реформ, имеющих целью оздоровить прогнивший государственный строй Карфагена. Так, им был реорганизован Совет 104 на принципе ежегодной выборности и проведена широкая финансовая реформа. Эти меры встре­тили бешеное сопротивление карфагенской олигархии, терявшей почву под ногами. Не надеясь справиться с Ганнибалом собственными силами, антибаркидская партия донесла своим друзьям в Рим, что Ганнибал находится в сношениях с Антиохом и подготавливает новую войну против Рима. Для сената это было желанным предлогом отделаться от своего врага. В 195 г. в Карфаген прибыли три римских посла. Официальной целью их приезда было урегулирование отношений между Карфагеном и Масиниссой. Но Ганнибал хорошо знал, что дело идет о его выдаче. Он не надеялся спас­тись, оставаясь в Карфагене. Ночью Ганнибал тайно бежал из города в со­провождении двух адъютантов, сел на корабль и прибыл в Тир, а оттуда — в Эфес, где и встретился с Антиохом. Сирийский царь принял прослав­ленного полководца с большим почетом. Этот факт, казалось, подтвердил все самые худшие опасения Рима.

Таким образом, международная обстановка снова стала напряженной. Однако ни римляне, ни Антиох не торопились форсировать события. Ан­тиох хорошо понимал, с каким противником ему придется иметь дело, а римляне были заняты в это время подавлением восстания в Испании, по­этому дело ограничивалось пока только дипломатическими переговора­ми. Основное требование римлян сводилось к тому, чтобы Антиох ушел из Европы. Под этим условием они готовы были даже предоставить ему свободу действий в Азии. Но Антиох не желал на это пойти. Война не­отвратимо надвигалась.

Поводом к ней послужили события в Греции. Медовый месяц грече­ской «свободы» давно прошел. Хотя римские войска уже два года как были эвакуированы, тяжелая рука Рима не стала от этого легче. Римский сенат проводил в Греции ту же политику, какой он всегда придерживался по отношению к союзным, зависимым или опекаемым государствам: поддер­живать в них дружественные Риму группировки, причем, как правило, ими являлись наиболее богатые слои населения. И в Греции ставка Рима была не на демократию, а на олигархию, на «оптиматов». В городах Фессалии, например, Фламинин вводил тимократический строй. Естественно, что это вызывало глубокое недовольство среди демократически настроенных, т. е. наименее обеспеченных кругов. Греция уже давно была охвачена длитель­ным экономическим и социальным кризисом, который усилился благода­ря Македонским войнам. Полибий и Плутарх нарисовали безотрадную кар­тину положения вещей в Спарте, Этолии, Беотии и других областях Гре­ции. Разорение средних слоев населения, задолженность, колоссальный рост голодного люмпен-пролетариата, коррупция государственного ап­парата, одичание нравов — таково было положение вещей в значитель­ной части Балканского полуострова. В этой обстановке вспыхивают ост­рые социальные конфликты: доведенные до отчаяния массы поднимают­ся под старыми лозунгами уничтожения долгов и передела земли, избивают богачей и пускают в раздел их имущество, часто — вместе с женами и детьми. Тирания Набиса в Спарте (206—192 гг.) служит ярким примером диктатуры общественных низов: люмпен-пролетариев, наем­ников, рабов и пиратов.

Римляне в этих конфликтах неизменно принимали сторону имущих, во всяком случае, с того момента, как разбили Филиппа. До победы над Филиппом Фламинин, ища себе опоры в Греции, не постеснялся вступить в союз даже с Набисом. Но сразу после окончания войны римляне высту­пили против спартанского диктатора вместе с ахеянами и Пергамом. Набис после отчаянного сопротивления был побежден. Он сохранил на неко­торое время свою власть, но должен был отдать часть территории.

Тем сильнее было разочарование широких народных масс в Греции. Осо­бенное недовольство римлянами проявлялось в Этолии. Этоляне, которым Фламинин в значительной степени был обязан победой над Филиппом, лишь скрепя сердце признали мир 197/96 г. Они мечтали о полном уничтожении Македонии, своего наследственного врага, а вместо этого получили только то, что потеряли в Первой Македонской войне, поэтому с самого начала этоляне находились в резкой оппозиции к римлянам. Постановление сената об освобождении Греции они называли пустыми словами и говорили, что совершается не освобождение Греции, а лишь смена господ. Дальнейшее развитие событий показало, что этоляне были правы.

Единственной силой, которую можно было бы противопоставить рим­лянам на Балканском полуострове, оставался только Антиох. Поэтому все оппозиционные элементы в Греции к концу 90-х гг. начинают обра­щать свои взоры к сирийскому царю, ожидая, что он станет, наконец, истинным освободителем Греции. У бедноты это связывалось с утопи­ческими мечтами о том, что Антиох установит справедливый социальный порядок. «Толпа, жаждавшая перемен, — замечает Ливий, — вся была на стороне Антиоха».

В 193 г. этолийский союз сделал попытку создать антиримскую коали­цию из Антиоха, Филиппа и Набиса. Однако Антиох был еще не готов к войне, а Филипп не пожелал блокироваться с этолянами и Антиохом. Толь­ко Набис поддался уговорам и преждевременно начал войну с ахейским со­юзом, желая вернуть потерянные за год до этого приморские города. Встре­воженный римский сенат направил в греческие воды флот и командировал туда Фламинина и других послов, чтобы по возможности уладить дело ми­ром, но было уже поздно. Знаменитый стратег ахеян Филопемен разбил Набиса, вскоре после чего последний был убит своими же союзниками этолянами, а Филопемен присоединил Спарту к ахейскому союзу (192 г.).

В это время этоляне провозгласили Антиоха верховным полковод­цем своего союза и настоятельно уговаривали его немедленно выса­диться в Греции. Ганнибал, наоборот, советовал Антиоху не торо­питься. Он рекомендовал ему прежде всего заключить союз с Филип­пом и только после этого высадиться в Греции с крупными силами, чтобы оттуда напасть на Италию. Сам Ганнибал в это время дол­жен был с сирийским флотом и десантной армией явиться в Африку, поднять на войну Карфаген и высадиться в Южной Италии.

Этот грандиозный план не был принят Антиохом. Возможно, что неко­торую роль здесь играли опасения, которые внушали Антиоху его союзни­ки, а также придворные интриги и зависть царя к великому полководцу. Но едва ли это было решающей причиной. Антиоху вообще были чужды широкие планы Ганнибала, и вряд ли он собирался идти дальше реставра­ции старой монархии Селевкидов. Но так как римляне ему в этом мешали, он хотел навсегда отбить у них охоту впутываться в восточные дела. Лег­че всего это было сделать, полагал Антиох, нанеся римлянам поражение в Греции.

Антиох ошибался, а прав был Ганнибал, который хорошо знал Рим и видел лучше и дальше сирийского царя. Наивно было думать, что римляне оставят в покое Антиоха с его планами восстановле­ния колоссальной восточной монархии. Спасение могло быть только в одном — в создании единого антиримского фронта. В этом Ган­нибал был прав. Но был ли такой фронт возможен? Рассчитывая на возможность его образования, Ганнибал, несомненно, ошибался.

Как бы там ни было, но Антиох поддался уговорам этолян. Преувеличи­вая их военные возможности и переоценивая готовность греков встретить своего нового освободителя с распростертыми объятиями, он осенью 192 г. высадился в г. Деметриаде в Фессалии, имея только 10 тыс. пехоты, неболь­шой отряд конницы и 6 слонов. Эта высадка, да еще с небольшими силами, была основной стратегической ошибкой Антиоха, вызванной неполной ин­формацией о положении дел в Греции. Соединившись с этолянами, Антиох напал на римлян при Делии в Беотии. Война началась.

На сторону Антиоха, кроме этолян, перешли Беотия, Эвбея, Элида и Мессена, но подкреплений он получил от них гораздо меньше, чем рас­считывал. Римлян поддерживали ахейский союз и Афины. Самое же глав­ное — на их сторону стал Филипп, которому вернули заложников, про­стили остатки контрибуции и обещали расширение территории.

Римский сенат смотрел на войну очень серьезно: ожидали высад­ки Антиоха в Италии. Для операций на Балканском полуострове в Аполлонию в начале 191 г. переправили армию из 20 тыс. пехоты, 2 тыс. конницы и 15 слонов под начальством консула Мания Ацилия Глабриона, друга Сципиона. Флот должен был оставаться у берегов Италии. Главные римские силы двинулись в Фессалию, где с Анти­охом уже сражались македоняне и передовой римский отряд. С при­ближением Ацилия Антиох отступил к Фермопилам. Здесь в апреле 191 г. римляне напали на него с превосходящими силами. Антиох был разбит наголову. С ничтожными остатками своей армии царь бежал в Халкиду на Эвбее, а оттуда переправился в Эфес. Пораже­ние Антиоха привело к немедленному подчинению его греческих со­юзников Риму. Лишь этоляне продолжали сопротивление.

Теперь римляне могли думать о нападении на Азию, но предварительно необходимо было обеспечить флоту господство на Эгейском море. Италия уже не нуждалась в охране, и римский флот под начальством претора Гая Ливия Салинатора подошел к малоазиатским берегам. Родос, Пергам и боль­шие острова (Лесбос, Хиос, Самос) были на стороне Рима, поэтому флот имел для своих операций необходимые базы. Поздним летом 191 г. около мыса Корика, напротив Хиоса, соединенный римско-пергамский флот раз­бил морские силы Антиоха, которыми командовал Поликсенид. Римляне и их союзники на некоторое время сделались хозяевами Эгейского моря.

Следующим этапом было перенесение войны на территорию Малой Азии. Для руководства этой операцией единственным подходящим лицом мог бы быть только Публий Корнелий Сципион, ибо кого другого в Риме можно было противопоставить Ганнибалу и Антиоху? Но для выбора Сци­пиона консулом на 190 г. существовало препятствие: последний раз он занимал консульскую должность в 194 г. и так скоро не мог быть вновь избран[190]. Тогда прибегли к следующему выходу. Консулами на 190 г. из­брали Луция Корнелия Сципиона, брата Сципиона Африканского, и его друга Гая Лелия. При распределении провинций Лелий отказался от Гре­ции, и она досталась Луцию Корнелию. Это был человек ничтожный, абсо­лютно не способный руководить крупными военными операциями. Но ря­дом с ним поставили Сципиона Африканского, вероятно, со званием про­консула[191]. Он и стал фактическим руководителем войны с Антиохом в Азии.

В Греции продолжалась война с этолянами. Чтобы освободить свои силы для борьбы в Малой Азии, Сципион при посредничестве афинян заключил с этолянами шестимесячное перемирие для переговоров о мире. После этого римские войска вместе с союзными ахеянами и македонянами через Македонию и Фракию перешли в Малую Азию.

Эта операция была поддержана действиями родосско-римского флота, который завладел г. Сестом на Геллеспонте. Однако Антиох, усилив свой флот, попытался еще раз оспаривать господство на море. В Финикии была сформирована эскадра, которая под начальством Ганнибала двинулась в Эгейское море на помощь главным силам Антиоха. По дороге, у берегов Памфилии, она была встречена родосцами. Родосские моряки качествен­но превосходили наскоро набранные финикийские команды. Потеряв 20 судов, Ганнибал отступил и не принимал больше активного участия в вой­не (август 190 г.).

Несмотря на эту неудачу, Антиох все-таки рискнул дать морской бой своими главными силами, стоявшими в Эфесе. Около города и мыса Мионнеса, недалеко от Корика, места прошлогоднего сражения, встретились римский и сирийский флоты. У римлян, которыми командовал претор Луций Эмилий Регилл, было 80 кораблей, у Поликсенида — 89. Сирийский флот, потеряв 42 корабля, отступил в Эфес с тем, чтобы больше уже ни­когда не выходить в открытое море (сентябрь 190 г.).

Антиох тем временем стянул в Малую Азию крупные сухопутные силы со всех концов своего царства. Но после стольких поражений он потерял уверенность в себе и предложил римлянам вступить в переговоры. Теперь он соглашался уйти из Европы, дать свободу не­которым греческим приморским городам Малой Азии и возместить половину военных расходов. Однако те условия, которые римляне приняли бы в 196 г., уже не подходили для 190 г. Сципион ответил, что Антиох может купить мир, только очистив всю Малую Азию и уплатив все военные расходы. Переговоры были прерваны.

Решительная битва произошла, вероятно, в самом начале 189 г.[192] на равнине к востоку от г. Магнезии[193]. У римлян было около 30 тыс. человек. Войско Антиоха превосходило их более чем вдвое: в нем насчитывалось около 70 тыс. человек, включая 16 тыс. тяжелой пехоты (фалангитов), 12 тыс. конницы, 20 тыс. легкой пехоты, 54 слона, большое количество серпоносных колесниц и т. д. Несмотря на такое неравенство сил, римское командование приняло бой. Оно было хорошо осведомлено о пестром со­ставе сирийской армии, куда, наряду с греческими наемниками и македон­скими колонистами, входили плохо обученные контингенты восточных и южных областей великой державы Селевкидов.

Во время битвы при Магнезии Сципион был болен, и армией командо­вал бывший консул Гней Домиций Агенобарб. Римляне одержали неслы­ханную по своим размерам победу. Антиох во главе кавалерии правого фланга опрокинул левое римское крыло и увлекся его преследованием. Но в это самое время Эвмен Пергамский, командовавший правым римс­ким флангом, силами легковооруженных отбил атаку серпоносных колес­ниц, а затем перешел в наступление всей массой кавалерии и разгромил левый фланг Антиоха, поэтому фаланга, стоявшая в центре, оказалась ничем не прикрытой слева. Эвмен немедленно ударил на нее с этой сторо­ны, в то время как легионеры начали наступать с фронта, засыпая неприя­тельскую пехоту градом копий. Слоны, стоявшие в промежутках между подразделениями фаланги, испугались и смяли ее ряды. Грозная фаланга превратилась в нестройную толпу людей, среди которой римские мечи производили страшные опустошения. По сообщению Ливия, возможно, преувеличенному (Liv., XXXVII, 44), потери Антиоха, включая пленных, превышали 50 тыс. человек. Римляне потеряли немногим более 300. Та­кой дешевой победы у римлян еще никогда не было.

После своего страшного поражения Антиох согласился на все рим­ские условия. Мирный договор был выработан в сенате летом 189 г. при участии всех союзников, а в деталях окончательно принят в г. Апамее вес­ной 188 г. полномочной сенатской комиссией из 10 человек. Антиох дол­жен был отказаться от всех своих европейских и малоазиатских владений, кроме Киликии, заплатить 15 тыс. талантов в течение 12 лет, не держать слонов и не иметь более 10 военных кораблей. Кроме этого, он обязался выдать всех наиболее выдающихся врагов Рима, находившихся под его по­кровительством, в том числе и Ганнибала.

Союзники Рима, особенно Эвмен, были щедро вознаграждены за счет территорий, отнятых у Антиоха. Пергам получил Херсонес, Лидию, Фри­гию, часть Карии и Памфилии и несколько греческих городов Малой Азии, в том числе Эфес. Пергам стал теперь самым крупным государством Ма­лой Азии. Родосу дали другую часть Карии и Ликию. Некоторые грече­ские малоазиатские города были объявлены свободными.

В Апамейский мир не была включена Этолия. После 6-месячного перемирия 190 г. война началась снова, так как сенат не желал идти ни на какие переговоры, требуя безусловной сдачи. Центром сопротивления этолян стал г. Амбракия[194]. Римские войска осадили город, в то время как македоняне вторглись в пределы этолийского союза. Амбракия героически сопротивлялась, поэтому, когда в каче­стве посредников выступили афиняне и родосцы, римский сенат смягчил свои первоначальные требования. Немалую роль в этом сыг­рало то обстоятельство, что Рим не хотел чрезмерно ослаблять этолийский союз, желая сохранить его в качестве противовеса Ма­кедонии. Этоляне также пошли на уступки. Амбракия была переда­на римлянам, которые отказались от требования безусловной сда­чи. С этолийским союзом заключили мир на следующих условиях. Этоляне должны были признать верховенство римского народа, отказаться от всех своих прежних владений, которые они потеряли начиная с 192 г., выдать всех военнопленных и перебежчиков и упла­тить 200 талантов контрибуции. В обеспечение договора этоляне обязались выдать 40 заложников на 6 лет. Из Амбракии, которая когда-то была столицей Пирра, римляне вывезли в Италию много произведений искусства.

Так закончились две крупнейшие войны начала II в. (Вторая Македонская и сирийская), которые фактически привели к установлению римской гегемо­нии на греческом Востоке. Вместе с тем они внесли глубокие изменения в положение эллинистических государств. Македония была почти совершенно вытеснена из Греции, Селевкиды потеряли все владения в Малой Азии.

Египет, на защиту которого Рим первоначально выступил против Фи­липпа и Антиоха, в результате этой «защиты» лишился всего, что он имел за пределами Нильской долины, кроме Кирены и Кипра. Таким образом, крупные эллинистические монархии оказались значительно ослабленны­ми, зато маленькие государства, особенно Пергам и Родос, усилились. По-видимому, на Востоке снова восстановилось равновесие, однако оно ока­залось чрезвычайно неустойчивым, более неустойчивым, чем когда-либо раньше. Причиной этому были сами римляне.

От удара, полученного монархией Селевкидов, она, в сущности, уже никогда не смогла оправиться. Финансы были надорваны огромной контри­буцией. Известие о поражении Антиоха вызвало против него ряд восста­ний, так что все восточные провинции оказались потерянными. Сам Антиох через год после заключения Апамейского мира погиб в борьбе с восставши­ми (187 г.). При его преемниках сирийская монархия медленно, но неуклон­но стала катиться по наклонной плоскости при энергичном содействии Рима, боявшегося нового возрождения сирийского могущества. Римляне делают все возможное, чтобы ослабить Селевкидов, начиная от военно-дипломати­ческого давления на их внешнюю политику и кончая поддержкой узурпато­ров и вмешательством в семейные дела царствующего дома.

Маленькие эллинистические государства действительно расширили свои владения. Но их существование было прекарным[195], целиком зависев­шим от усмотрения державного Рима. Под флагом защиты слабых против сильных римляне никому не давали усиливаться. Они бесцеремонно вме­шивались во внешнюю и внутреннюю политику малых государств, требуя, чтобы ни одного серьезного решения не принималось без согласия рим­ского сената. Здесь одной из основных задач было помешать образованию союзов нескольких государств. Впрочем, как раз эта задача была наиболее легкой, так как противоположность интересов каждый раз мешала созда­нию антиримской коалиции.

Гораздо более сложным и чреватым всякими неожиданностями был македонский вопрос. Но к Македонии мы вернемся позднее, а теперь оста­новимся на судьбе тех двух людей, с именами которых неразрывно связа­на история последних десятилетий III в. и первых десятилетий II в., — на судьбе Сципиона и Ганнибала.

Конец политической карьеры Сципиона и его смерть

В 187 г., вскоре после триумфального возвращения братьев Сципио­нов с Востока (Луций даже получил прозвание Азиатского), два народных трибуна внесли в сенат предложение, чтобы Сципионы отчитались в тех суммах, которые они получили от Антиоха. Публий принес документы и вместо отчета разорвал их в клочки на глазах у сенаторов. На этом дело временно прекратилось, но в городе пошли разговоры о том, что с отчет­ностью дело обстоит неблагополучно. В конце 185 г. или в начале 184 г. другой трибун потребовал отчета, теперь уже не в сенате, а в народном собрании. Тогда Публий обратился к собранию и заявил, что сегодня го­довщина того дня, когда он разбил Ганнибала в Африке и дал римлянам свободу, поэтому он призывает народ пойти вместе с ним на Капитолий и возблагодарить богов. Увлеченная этими словами толпа действительно по­шла за Сципионом, оставив обвинителя в полном одиночестве на форуме.

Однако на этот раз демагогия не помогла Сципионам. Дело пошло за­конным порядком, и на одном из следующих собраний Луций был присуж­ден к уплате крупного штрафа. Так как он отказался платить, то ему гро­зила тюрьма, от которой его спасла только интерцессия одного из народ­ных трибунов, Тиберия Семпрония Гракха, отца будущих реформаторов Тиберия и Гая. Оскорбленный до глубины души Публий уехал в свое име­ние в Кампании, где и умер, по-видимому, в 183 г., завещав не хоронить его в Риме.

Таково в общих чертах загадочное дело Сципионов. Восстановить его более точно не представляется возможным из-за противоречий в источ­никах. Совершенно очевидно, что подоплека всего дела чисто полити­ческая. Вопрос о персональной виновности обоих братьев в утайке денег и подкупе играет здесь второстепенную роль. Вообще при римской сис­теме, когда полководцы почти бесконтрольно распоряжались военной добычей, найти юридические основания для обвинения было крайне труд­но. Обвинители на это и не рассчитывали. Их целью было нанести окон­чательный удар уже пошатнувшемуся положению Сципионов. Объектом для этого был избран, конечно, не сам Публий, популярность которого была еще очень велика, а Луций, единственной заслугой которого явля­лось то, что он был братом своего брата. И удар, как мы видели, был хорошо рассчитан.

О пошатнувшемся положении Сципиона говорит тот факт, что победи­телю Ганнибала не удалось спасти своего брата от обвинения. Где же ле­жали корни той оппозиции против сципионовской группы, которая приве­ла ее к поражению? Прежде всего в совершенно исключительном положе­нии самого Сципиона и его окружения. Достаточно сказать, что в течение 10 лет после битвы при Заме представители рода Корнелиев 7 раз занима­ли консульскую должность. Другие высшие магистраты этого периода если и не принадлежали непосредственно к Корнелиям, то были тесно с ними связаны. Обе крупные войны на Востоке также были выиграны представи­телями сципионовской группы. Все это дает основание говорить о факти­ческой диктатуре той части нобилитета, которая была связана со Сципио­ном. Такая диктатура в конце концов должна была вызвать оппозицию другой части нобилитета и противодействие демократии. Вождь антисципионовской оппозиции Марк Порций Катон еще в 191 и 190 гг. выступал с обвинениями против некоторых представителей сципионовской группиров­ки. Но тогда время для генеральной атаки еще не настало: опасность на Востоке еще не была устранена, и в услугах Сципиона еще нуждались. После 189 г. обстановка изменилась. Теперь можно было покончить с сис­темой бесконтрольного господства маленькой группы знати, вызванного военной обстановкой, и перейти к более нормальному управлению.

Однако антисципионовская оппозиция выросла не только из необходи­мости положить конец неконституционной системе диктатур, она корени­лась в более глубоких подосновах римской жизни. Сципион являлся пред­ставителем римского нобилитета. Часть и даже большая часть его могла оказаться в оппозиции Сципиону. Но это была оппозиция не против сци­пионовской программы внешней политики, а против его личного положе­ния. Что же касается программы, то здесь мы не видим никаких существен­ных расхождений между ним и римским нобилитетом в целом — ведь в течение почти 20 лет сенат одобрял его политику. Зато такие расхожде­ния существовали между Сципионом и новой римской демократией.

Это особенно ясно выступает во внешней политике. Все три мирных договора, продиктованные Сципионом, — с Ганнибалом, Филиппом и Антиохом — поражают своей относительной умеренностью. Эта умерен­ность была в духе значительной части нобилитета, опиравшегося главным образом на свои земельные владения в Италии, на толпы своих клиентов, ведущего чисто натуральное хозяйство и поэтому сравнительно мало за­интересованного в захватнической политике и превращении завоеванных государств в провинции. Сторонниками этого являлись другие круги: креп­кие землевладельцы типа Катона, связанные с рынком и широко приме­нявшие рабский труд, откупщики налогов и пошлин, крупные торговцы, зарождающийся люмпен-пролетариат и другие элементы новой демокра­тии[196] . Недаром Катон выступал страстным противником либеральной внеш­ней политики Сципиона, недаром он в течение многих лет неустанно по­вторял, что Карфаген нужно разрушить, и добился в конце концов своей цели.

Конечно, сам Катон отнюдь не был демократом. Ярый консерватор, хра­нитель «истинно римских» начал, враг греческого просвещения, он вовсе не склонен был выступать против существующей системы сенатского уп­равления. Если бы Катон дожил до времен Гракхов, он, конечно, был бы на стороне сената, а не в лагере реформаторов. Но в первой половине II в. экономическое положение Катона как представителя нового рабовладе­ния толкало его в оппозицию к внешней политике Сципиона, которая яв­лялась политикой правящей части нобилитета. Вот почему вокруг Катона сомкнулись довольно широкие слои новой демократии, которая вместе с частью нобилитета и положила конец политической карьере Сципиона Аф­риканского.

Смерть Ганнибала

По-видимому, в том же 183 г., в котором окончил свои дни Сципион в добровольном изгнании, погиб и Ганнибал[197]. После мира римлян с Анти­охом он уехал на Крит, а затем к вифинскому царю Прусию. Вифиния была старым врагом Пергама, и поэтому Прусий с восторгом встретил Ганни­бала. Карфагенский изгнанник стал военным советником и полководцем Прусия и одержал ряд побед над Пергамом. Говорят, что он уговаривал своего нового покровителя объявить войну также и Риму. В 184 г. римля­не добились заключения мира между Прусием и Эвменом. Вскоре после этого в Вифинию приехал Фламинин в качестве римского посла и намек­нул Прусию, что Ганнибала нужно устранить. Однажды дом, в котором жил Ганнибал, был окружен со всех сторон вооруженными людьми. Он понял, что это значит, и принял яд, который постоянно носил с собой.

Ливий предполагал: «Фламинин, быть может, упрекнул царя в том, что он укрывает давнего заклятого врага Рима, побудившего воевать против них карфагенян, а затем царя Антиоха, а может быть, Прусий, чтобы угодить Фламинину, сам решил выдать ему или убить Ганнибала. Как бы то ни было, после первой же их встречи воины Прусия были посланы стеречь дом полководца. Ганнибал был готов к такому исходу: он слишком хорошо знал, как ненавидят его рим­ляне, и успел убедиться в непостоянстве Прусия, а потому, узнав о приезде Фламинина, понял, что настал роковой для него час. Чтобы легче было бежать, когда грянет опасность, он заранее позаботился устроить в своем доме семь выходов, в том числе несколько потай­ных. Но от царей ничего укрыть невозможно: дом был окружен столь плотным кольцом, что ускользнуть оттуда было решительно невоз­можно. Когда царские стражники ворвались в переднюю, Ганнибал пытался бежать черным ходом, но убедившись в том, что и он пере­крыт, потребовал заранее приготовленный яд. "Ну что ж, — сказал он, — избавим римлян от многолетней тревоги, если уж им трудно ждать смерти старого человека. Нет, не принесет Фламинину славы победа над беспомощной жертвой предательства. Этот день ясно покажет миру, как низко пали римские нравы: предки нынешних рим­лян предупредили царя Пирра, вторгшегося с войском в Италию, о готовящемся на него покушении; а эти к Прусию отправляют быв­шего консула, чтобы царь убил своего гостя!". Призывая проклятия на Прусия и на его царство и умоляя богов — покровителей госте­приимства покарать явного нечестивца, он взял в руки чашу с ядом и выпил. Таков был конец Ганнибаловой жизни»[198].

Вся жизнь Ганнибала, начиная с первой детской клятвы и кончая послед­ним вздохом в далекой Вифинии, была пронизана одним чувством и одной мыслью. Чувство это — ненависть к Риму, мысль — борьба с Римом. Но, подобно тому, как герои античной трагедии были обречены на гибель в не­равной борьбе с судьбой, так и Ганнибалу суждено было пасть в безнадеж­ной борьбе с исторической необходимостью. Он был побежден в Италии, не испытав ни одного поражения. Враги не дали ему оздоровить свое государ­ство. Его грандиозный план объединить все антиримские силы разбился о противоречия между эллинистическими монархиями, об ограниченность и мелкую зависть восточных политиканов. И он изнемог в борьбе. Один чело­век, как бы он ни был гениален, не может идти против хода истории, не может изменить ее тяжелой поступи. Ганнибал взялся за дело, заранее об­реченное на гибель. Объединение рабовладельческой системы Средиземно­морья и поднятие ее на последний, высший этап развития являлись истори­ческой необходимостью. Но эту великую задачу могла выполнить только объединенная Италия, т. е. в конечном счете Рим, ибо никакое другое госу­дарство Древнего мира не находилось в более благоприятных для этого ус­ловиях. Дерзкий гений Ганнибала хотел принудить историю мира пойти иным путем, поставив во главе завершающего этапа развития древности Карфа­ген. Это был бы действительно абсолютно иной вариант всемирной исто­рии. Но для создания этого варианта у Карфагена не было достаточных сил, поэтому победил другой путь — греко-римский, т. е. европейский, а тот, кто с напряжением всех сил боролся против него, погиб, не оставив после себя ничего, кроме славной памяти в тысячелетиях.

Никакой другой полководец никогда не встречался ни со столькими бедствиями, ни с таким ужасающим численным перевесом на сторо­не противника, как Ганнибал. Его поразительное умение вдохнуть в своих людей боевой дух, совершенство его тактического и стратеги­ческого мастерства и его свершения в войне против наиболее дина­мичной и воински действенной нации в мире побудили многих исто­риков и военных теоретиков считать этого карфагенского полковод­ца величайшим военачальником в истории. Однако объективность не позволяет поставить его выше Александра Македонского, Чин­гисхана или Наполеона; также невозможно считать кого-либо из них существенно выше Ганнибала.

Третья Македонская война

После победы над Антиохом македонская проблема составляла глав­ную заботу сената. Сложность этой проблемы состояла в том, что Филипп оказал Риму большие услуги в борьбе с Антиохом. Поэтому было актом простой благодарности то, что римляне позволили ему поживиться за счет этолийского союза. Но Филипп не остановился на этом. Он завладел Деметриадой и большим числом фессалийских городов, захватил некоторые пункты на фракийском побережье и проч. Такое усиление Македонии гро­зило римской гегемонии в Греции, поэтому сенат начал принимать свои контрмеры. В 189 г. он заключил мир с этолянами на сравнительно мягких условиях, желая сохранить этолийский союз в качестве противовеса Ма­кедонии. Шесть лет спустя, опираясь на жалобы Эвмена и греческих вра­гов Филиппа, римляне заставили его очистить фракийские города и неко­торые пункты в Греции. Хотя этого удалось добиться дипломатическим путем, но отношения так испортились, что дело чуть не дошло до войны. Филиппу пришлось отправить в Рим чрезвычайное посольство во главе со своим младшим сыном Деметрием. Посольство успокоило сенат, который покровительствовал Деметрию, желая видеть в нем преемника Филиппу и стремясь втянуть его в орбиту римского влияния (Деметрий до этого не­сколько лет прожил в Риме заложником). Но законным наследником царя являлся его старший сын Персей. Политика сената имела своим результа­том только ссору в царской семье и казнь Деметрия (181 г.).

Энергичный Филипп, для которого пути в Грецию снова оказались за­крытыми, выработал другой план: он решил укрепиться в материковой Фракии. После нескольких удачных войн Филипп добился там значитель­ного влияния и заключил союз с племенем бастарнов, живших по ту сто­рону Дуная. В дальнейшие планы македонского царя входило подбить вар­варов к нападению на Италию, а самому в это время вновь подчинить Гре­цию. Но этим широким планам не суждено было осуществиться, так как в 179 г. Филипп умер, оставив, правда, Персею сильное в военном отноше­нии и сравнительно хорошо организованное государство.

Персей был настроен к Риму очень враждебно. В этом направлении на него действовали и общеполитические, и личные моменты. Однако первое время он не нарушал традиционного «худого мира», но под его покровом старался заручиться как можно большим числом друзей и союзников. Пер­сей находился в прекрасных отношениях с вифинским царем Прусием II и с сирийским правителем Селевком IV (на дочери последнего он был же­нат). Родосцы были его друзьями, бастарны — союзниками, а среди илли­рийских князей влияние Македонии было сильнее, чем влияние Рима.

Но главная ставка Персея была на греков. В этом вопросе он отступил от традиционной политики отца и пошел по иному пути, который указыва­ла ему сама обстановка. Положение в Греции с каждым годом обостря­лось, а вместе с этим возрастала ненависть к Риму. Она охватила не толь­ко низшие слои, но проникла в средние и даже высшие классы. Только узкоолигархические или открыто продавшиеся Риму круги находили для себя выгодным римское господство. Персей решил использовать эту бла­гоприятную для него конъюнктуру и выступить под маской очередного «спасителя» Греции. Вместе с тем он повел безудержную демагогическую политику, играя главным образом на страшной задолженности населения. В Греции были опубликованы официальные объявления Персея, в кото­рых он приглашал в Македонию греческих политических эмигрантов или бежавших от долгов, обещая восстановить их права и вернуть имущество. Однако эта политика, проводимая Персеем грубо и бестактно, дала обрат­ные результаты — она быстро оттолкнула от него имущие слои населения и сблизила их с проримской партией. Это сразу же показала война.

Римский сенат внимательно следил через своих агентов за тем, что происходило на Балканах, ожидая подходящего случая для вмешатель­ства. Царь Эвмен, которому политика Персея причиняла не меньше не­приятностей, чем Риму, усиленно подбивал сенат начать войну. В 172 г. он приехал в Рим с множеством жалоб на Персея, и уже тогда в сенате был решен вопрос об объявлении войны Македонии. Когда Эвмен воз­вращался из Рима, на него в Дельфах было произведено покушение, орга­низацию которого приписывали Персею. Это переполнило чашу рим­ского терпения.

Но Рим еще не был готов к войне, поэтому сенат старался максимально выгадать время. Да и Персей, который по характеру был человеком нереши­тельным и часто отступал в самую последнюю минуту, непрочь был пойти на переговоры. Благодаря этому он упустил прекрасную возможность за­нять своими войсками важнейшие стратегические пункты в Греции, а рим­лянам дал время провести военную и дипломатическую подготовку к войне.

Когда в 171 г. начались военные действия, Персей оказался почти в полной изоляции. Ахейский союз, как всегда, поддерживал римлян. Этоляне, которые не так давно обращались за помощью к Персею, теперь рез­ко изменили ориентацию. В Фессалии взяла верх проримская партия. Даже беотяне, которые издавна являлись сторонниками Македонии, далеко не все стали на сторону Персея. То же самое произошло с негреческими дру­зьями македонского царя: Риму предложили помощь малоазиатские воль­ные города, часть иллирийцев, Родос, Византий и др. Прусий остался ней­тральным, а Антиох IV, брат и преемник Селевка IV, по традиции восполь­зовался войной для того, чтобы свести старые счеты с Египтом.

Одиночество Персея в начале войны, находившееся в таком резком контрасте со всеобщей симпатией к нему за несколько лет до этого, объяс­няется тремя главными причинами: страхом перед Римом, когда увиде­ли, что угроза войны стала реальной, неумеренной демагогической по­литикой Персея и обычным соперничеством восточных государств друг с другом.

Хотя Персею пришлось воевать почти одному, начало войны не при­несло славы римскому оружию. Первое же крупное столкновение в Фес­салии кончилось поражением римской конницы и легковооруженных, что вызвало в Греции новую волну симпатий к Персею. Однако вместо того, чтобы воспользоваться этим для перехода в наступление, он малодушно завел переговоры о мире, и не его вина, что из них ничего не вышло (рим­ляне потребовали безусловной сдачи). Римское командование было без­дарно, солдаты недисциплинированы. Своими насилиями они вызвали не­довольство населения и жалобы римских союзников. Несмотря на эти бла­гоприятные для него обстоятельства, Персей после нескольких мелких сра­жений очистил Фессалию и отступил в Македонию, отказавшись тем са­мым от наступательной войны.

Следующие две кампании (170 и 169 гг.) шли так же вяло, но Персей развил за это время усиленную дипломатическую деятельность. Она дала некоторые результаты благодаря активизации македонского флота в Эгей­ском море и кажущейся неспособности Рима победоносно закончить вой­ну. У родосцев снова взяла верх промакедонская партия, и даже Эвмен, как говорили, вступил в какие-то таинственные переговоры с Персеем. В начале 168 г. родосцы, торговле которых война мешала, энергично взя­лись за посредничество для заключения мира. Но это дало только обрат­ные результаты: сенат решил во чтобы то ни стало кончить войну быстрой победой.

Одним из консулов на 168 г. избрали Луция Эмилия Павла (сына Эми­лия Павла, погибшего под Каннами). Он был небогатым человеком и, хотя принадлежал к старой знати, не играл очень большой роли в политиче­ской жизни. Здесь сказывалось и его родство со Сципионами. Зато Луций Эмилий Павел пользовался репутацией отличного полководца (он выдви­нулся в испанской и лигурийской войнах) и безукоризненно честного че­ловека. Прибыв на театр военных действий, новый главнокомандующий быстро восстановил упавшую дисциплину и перешел к решительным дей­ствиям. Ему удалось обойти укрепленные позиции Персея в Южной Ма­кедонии и заставить его отступить к г. Пидне. Здесь 22 июня 168 г. про­изошла знаменитая битва, положившая конец Македонской монархии.

Первый удар македонской фаланги был настолько силен, что римский авангард оказался смятым, и даже легионы стали отступать к возвышен­ностям, находившимся возле самого римского лагеря. Поседевший в боях Эмилий Павел никогда не видел ничего более страшного и впоследствии, по словам Плутарха, часто вспоминал о том впечатлении, которое произ­вела на него атака фаланги. Но сама стремительность удара погубила ма­кедонян. Ряды фаланги кое-где разорвались вследствие быстрого пресле­дования ими римлян и неровностей почвы. Эмилий воспользовался этим и, перейдя в наступление, бросил манипулы в образовавшиеся интервалы. Римляне стали нападать на македонян с флангов и с тыла, приведя их ряды в полное расстройство. Великолепная македонская конница в эти траги­ческие минуты стояла в полном бездействии, а затем, видя поражение пе­хоты, стала уходить с поля боя. Персей, растерявшись и думая только о спасении своих сокровищ (он был чрезвычайно скуп), первым показал при­мер бегства.

Все было кончено менее чем за час. По словам Ливия (Liv., XLIV, 42), 20 тыс. македонян остались на поле боя, 11 тыс. попали в плен. Римские потери были до смешного малы. Персей убежал со своим золотом (у него еще оставалось более 6 тыс. талантов) на о. Само­фракию в тщетной надежде воспользоваться правом убежища, ко­торое давали самофракийские святыни. Там он сдался в плен вмес­те со всеми своими богатствами и с двумя сыновьями. Македонский царь был интернирован в Италию, где и умер несколько лет спустя. Его старший сын Филипп умер года через два после отца, а младший сын впоследствии служил простым писцом.

Битва при Пидне была решающим событием в завоевании греческого Востока, уничтожив последнее крупное государство на Балканском полу­острове. Однако даже теперь Македония не была обращена в провинцию. Сципионовские традиции внешней политики, несмотря на падение Сципи­онов, еще продолжали жить в Риме, поэтому Македонии оставили при­зрак независимости, но царскую власть уничтожили там навсегда. Страну разделили на 4 самостоятельные, абсолютно изолированные республики, жители которых не могли сноситься друг с другом, не могли вступать в брак и вести торговлю. У власти в каждой из республик была поставлена преданная Риму аристократия. Половина податей, которые Македония пла­тила своим царям, теперь выплачивалась Риму. Македонянам было запре­щено разрабатывать золотые и серебряные рудники, вывозить строевой лес и ввозить соль. Население было обезоружено, крепости срыты.

По такому же образцу сенат создал три самостоятельные республики в Иллирии. Особенно пострадал Эпир, поддерживавший Персея: по прика­занию сената в 167 г. 70 городских округов Эпира были отданы на разграб­ление римским солдатам, а 150 тыс. жителей проданы в рабство. Приве­зенная в Рим добыча была так велика, что трибут (прямой налог), которым облагались граждане, был после этого надолго упразднен.

Сокрушив Македонию, Рим перестал нуждаться в друзьях и союзни­ках, что привело к резкому изменению политики по отношению к Греции и особенно к эллинистическим государствам. Хотя Греция номинально про­должала оставаться свободной, но фактически лишилась последних остат­ков независимости. Тяжелее всех пришлось этолийскому союзу, его тер­ритория была ограничена коренными областями Этолии, a сторонники Македонии частью были отданы на расправу своим политическим против­никам, частью отправлены в Рим. Вообще во всех греческих государствах подозрительные, с точки зрения римлян, элементы объявлялись заложни­ками и отправлялись в Италию. Этой участи не избег даже Ахейский союз. 1 тыс. знатных ахеян, в том числе и Полибий, были помещены в различ­ных италийских городах, где они содержались в очень тяжелых условиях.

Печальная судьба постигла Родос. Римляне не могли простить ему неко­торых симпатий к Персею и попыток мирного посредничества. Большая часть владений Родоса на материке была у него отнята. Родосская торговля по­терпела значительный ущерб уже из-за одного того, что Македонии запре­тили торговать солью и строевым лесом; по-видимому, этот запрет был на­правлен главным образом против Родоса. Но подлинной катастрофой для родосской торговли явилось объявление Делоса свободным портом. Римля­не, подозревая делосцев в симпатиях к Персею, изгнали жителей, передали остров афинянам и объявили его торговлю беспошлинной. Ввиду этого весь торговый оборот восточного Средиземноморья пошел через Делос, а тамо­женные доходы Родоса в течение года упали с 1 млн. драхм до 150 тыс. После этого удара родосцы уже никогда не смогли оправиться.

Даже Эвмен Пергамский, верный друг римлян, впал у них в немилость. Его подозревали в том, что он вел какие-то переговоры с Персеем за спи­ной Рима. Никаких доказательств, кроме сплетен, у сената не было. Но доказательств и не искали: сильное пергамское царство, созданное Римом как противовес Македонии, теперь было не нужно. Эвмен ничего не полу­чил после окончания войны. Римляне пытались выдвинуть против него в качестве претендента его брата Аттала и даже подстрекали к восстанию его подданных. Когда же Эвмен хотел приехать в Рим, чтобы рассеять не­доразумения, ему дали понять, что его присутствие там нежелательно.

Примером того, как римляне после 168 г. стали распоряжаться восточ­ными делами, служит их вмешательство в сирийско-египетскую войну. Антиох IV был умным и энергичным человеком, большим поклонником греческой культуры и искренним другом Рима. Воспользовавшись маке­донской войной, он чрезвычайно удачно вел войну с Египтом и в 168 г. подошел вплотную к Александрии. Египтяне обратились за помощью к Риму. Римский посол Гай Попиллий явился к Антиоху, который стоял пе­ред Александрией, и передал ему приказание сената возвратить все, что им было завоевано, и очистить Египет в определенный срок. Царь попро­сил, чтобы ему дали время на размышление. Тогда Попиллий обвел вок­руг него черту своей тростью и потребовал, чтобы он дал ответ, не пере­ступая черты. Антиох исполнил приказание.

Покорение Македонии и Греции

Искусственно разделенная на 4 части и ослабленная Македония недол­го сохраняла тень своей независимости. В стране царили нищета и беспо­рядок. Фракционная борьба приняла ужасающие по своей жестокости фор­мы. Ненависть к Риму и установленному им строю дошла до крайнего пре­дела. Македоняне вспоминали своих царей и готовы были многое отдать, чтобы вернуться к старым порядкам, поэтому когда в 149 г. в Македонии появился самозванец, выдавший себя за сына Персея — Филиппа, его там признали и поднялись против римлян.

История Лжефилиппа похожа на авантюрный роман. Его звали Андриск. Это был простой фракийский ремесленник, наружностью очень похожий на Персея. Первые попытки Андриска выдать себя за сына покойного царя и сирийской принцессы Лаодики оказались не­удачными: всем было известно, что настоящий Филипп умер в Ита­лии 18 лет от роду. Затем мы встречаем Андриска в Сирии в каче­стве наемника. Здесь он обратился к царю Деметрию I Сотеру как к своему дяде по матери. Тот приказал его арестовать и отправить в Рим. Сенат не придал этой истории серьезного значения и помес­тил Андриска под надзор в одном из италийских городов. Отсюда он бежал в Милет. Городские власти снова его арестовали и обрати­лись к римским уполномоченным с вопросом, что с ним делать. Те посоветовали отпустить его, что и было сделано. Тогда самозванец опять появился во Фракии. На этот раз почва, по-видимому, была лучше подготовлена, так как Лжефилиппа признали некоторые фра­кийские князья, в том числе один, женатый на сестре Персея. С их помощью самозванец вторгся в Македонию и в двух сражениях раз­бил местные ополчения, после чего был признан всей страной.

Движение росло. Самозванец вторгся уже в Фессалию. Так как у рим­лян на Балканском полуострове не было военных сил, то Фессалию при­шлось с трудом защищать силами ахейского и пергамского ополчений. Наконец, прибыл римский претор с одним только легионом. Тем не менее он напал на Андриска, но был убит, а его войско почти полностью уничто­жено. Большая часть Фессалии попала под власть самозванца. В Риме уже стали ходить слухи о союзе Македонии с Карфагеном (в это время проис­ходила Третья Пуническая война).

В 148 г. на Балканский полуостров отправили довольно большую римс­кую армию под начальством претора Квинта Цецилия Метелла. При поддер­жке пергамского флота она ворвалась в Македонию. В первый момент Андриск имел некоторый успех, но затем в его армии началось разложение. Стра­тегическая ошибка Лжефилиппа, разделившего свои силы, дала возможность Метеллу без труда одержать решительную победу. Самозванец бежал во Фракию, был вторично разбит и, наконец, выдан римлянам. Его казнили пос­ле того, как провели по улицам Рима в триумфальном шествии Метелла.

Метелл, действовавший вместе с сенатской комиссией, превратил Ма­кедонию в римскую провинцию (148—147 гг.). В нее были включены Эпир и Южная Иллирия с городами Аполлонией и Эпидамном. Новая провин­ция охватывала значительную часть Балканского полуострова, простира­ясь от Эгейского до Адриатического морей. Тем самым римляне положи­ли конец Македонии, хотя могли бы это сделать 20 годами раньше. Только теперь Рим навсегда покончил с либерализмом сципионовской политики, перейдя к системе полного присоединения завоеванных территорий.

Македония была не единственной страной, которая пала жертвой нового этапа римской агрессии. Страшный международный кризис 149— 146 гг. поглотил также Грецию и Карфаген.

Македонское движение 149—148 гг. неизбежно должно было найти от­клик в южной части Балканского полуострова, еще более обострив там ситу­ацию. Непосредственным поводом к греческим событиям послужили внут­ренние дела Ахейского союза, единственной крупной силы, еще сохранив­шейся в Греции. Там происходили бесконечные споры из-за границ и степени автономии Спарты, входившей в союз. Споры были перенесены в римский сенат, обещавший прислать комиссию. Однако вожди Ахейского союза, опи­раясь на усилившееся демократическое движение, решили воспользоваться благоприятной международной обстановкой и сбросить ненавистную опеку Рима. Обстановка действительно казалась подходящей: в Македонии появил­ся Лжефилипп, действия которого на первых порах протекали очень успеш­но: в Испании тянулось опасное восстание и вдобавок началась война Рима с Карфагеном. Ахейский союз не стал ожидать решения сената и напал на Спар­ту, несмотря на предупреждения Метелла (148 г.).

Тогда сенат решил наказать ахеян. Сенатская комиссия вынесла поста­новление отделить от союза Спарту, Коринф, Аргос и еще некоторые го­рода. Когда это решение было оглашено на собрании делегатов союза в Коринфе летом 147 г., оно вызвало бурю негодования: все спартанцы, слу­чайно находившиеся в Коринфе, были арестованы, и сами римские послы с трудом избежали насилия. Сенат все еще надеялся кончить дело дипло­матическим путем. Но вожди союза Критолай и Дией истолковали эту мяг­кость как проявление слабости: хотя движение в Македонии было уже по­давлено, война в Испании и Африке продолжалась. Поэтому Критолай, бывший тогда стратегом, начал готовиться к военным действиям (зима 147/ 46 г.). К ахейскому союзу примкнули беотяне, локры, фокидяне и халкидяне, что говорило о широком сочувствии, которым пользовалась в Греции надвигающаяся борьба с Римом. Все движение носило не только нацио­нальный, но и социальный характер: вожди демократии говорили на со­браниях, что богачи продались римлянам, что нужна военная диктатура и что скоро начнется общее восстание всех народов против Рима. Взыска­ние долгов было приостановлено.

Весной 146 г. началась война, вести которую было поручено консулу Луцию Муммию. Но еще до его прибытия в Грецию из Македонии явился Метелл и разбил войско Критолая в Локриде (сам стратег пропал без вес­ти). Затем римляне быстро подавили сопротивление в Средней Греции, очистив ее вплоть до Истма.

Борьба вступила в свою высшую фазу, когда приехал Муммий и принял командование. Дией, заступивший вместо Критолая, сосредоточил на Истме всех, способных носить оружие, присоединив к ним 12 тыс. рабов, отпу­щенных на волю. В Пелопоннесе царил террор: богатые были обложены принудительным займом, сторонники мира казнены. На Истме произошла решительная битва. Ахейская пехота мужественно сражалась, но не смогла устоять перед подавляющим численным превосходством римлян. Дией бе­жал на родину, убил свою жену и сам отравился. Города Ахейского союза сдались без сопротивления; Муммий вступил в Коринф (146 г.).

Консулу вместе с обычной сенатской комиссией было поручено новое устройство Греции. Суровая расправа постигла противников Рима. Все союзы (Ахейский, Беотийский, Эвбейский, Фокейский и Локридский) были распущены. Городские общины делались изолированными. Запрещено было приобретать собственность одновременно в нескольких городах[199]. Демократические конституции отменялись и вводился цензовой строй. Го­родские общины, принимавшие участие в восстании, должны были пла­тить Риму определенный налог. Все они в военном отношении были под­чинены македонскому наместнику, которому принадлежало также высшее руководство в вопросах администрации и суда. Таким образом, фактиче­ски большая часть Греции оказалась присоединенной к Македонской провинции[200]. Остальные греки, не примкнувшие к восстанию (Акарнания, Этолия, Фессалия, Афины, Спарта), сохранили к Риму прежние «союзниче­ские» отношения. Но об их фактической самостоятельности можно говорить еще меньше, чем до событий 147—146 гг.

Особенно сурово победители расправились с теми крупными города­ми, которые являлись главным оплотом движения, — с Фивами, Халкидой и Коринфом. Стены Фив и Халкиды были срыты, их население обез­оружено. Коринф по прямому приказанию сената был разрушен до основа­ния, а место, на котором он стоял, предано проклятию. Уцелевших жителей продали в рабство, произведения искусства вывезли в Рим и Италию.

Жестокая расправа с Коринфом как главным штабом восстания до из­вестной степени являлась репрессивной мерой: хотели навсегда отбить у греков вкус к мятежам против Рима. Но едва ли только этим можно объяс­нить полное уничтожение Коринфа. Сопоставим факты. За 22 года до это­го римляне провозглашением Делоса свободным портом убили родосскую торговлю, а в год разрушения Коринфа, как увидим ниже, точно таким же образом был уничтожен Карфаген. Характерно, что на территории обоих городов было запрещено селиться кому бы то ни было. Коринф до 146 г. оставался единственным крупным торговым центром на Балканском по­луострове. Из этих фактов нетрудно сделать вывод, что варварское разру­шение Коринфа было прежде всего делом рук римских купцов. На протя­жении двух десятилетий они уничтожили трех самых сильных своих кон­курентов: Родос, Коринф и Карфаген. Торговое значение Коринфа унаследовал Делос, ставший крупнейшим центром римской торговли на Востоке. Таким образом, санкционируя меры против мятежных городов, римский сенат в значительной степени уже выступал проводником внеш­ней политики купеческого и ростовщического капитала.

Третья Пуническая война и разрушение Карфагена

Мы уже знаем, что попытки Ганнибала провести реформы в Карфагене не удались из-за противодействия дружественной Риму олигархии. Несмот­ря на это, Карфаген скоро оправился от последствий войны. Богатства его все еще огромной территории, простиравшейся на восток до Кирены, про­должали оставаться источником больших доходов карфагенского граждан­ства. Правящая партия старалась жить в мире и с Римом, и со своим не­посредственным соседом — Масиниссой.

Однако существование Карфагена вызывало в Риме постоянную трево­гу: слишком сильны были воспоминания о ганнибаловой войне, чтобы рим­ское гражданство могло скоро их забыть. Пока во внешней политике про­должались сципионовские традиции, дальше смутных опасений дело не шло. Положение стало меняться после Третьей Македонской войны. Мы видели, что она послужила началом больших сдвигов в области римской политики: хищник стал показывать когти. Это сейчас же сказалось и в от­ношениях к Карфагену.

В 153 г. в Африке побывал старик Катон в качестве главы посольства, отправленного для урегулирования споров Карфагена с Масиниссой. Ког­да он собственными глазами увидел цветущее состояние Карфагена, мысль о разрушении города стала его idée fixe. Катоновский лозунг «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» («Впрочем, я думаю, что Карфаген нуж­но разрушить») получил решительную поддержку тех кругов римского общества, для которых беспощадная агрессия стала знаменем внешней по­литики.

Чтобы объявить войну Карфагену, нужно было найти подходящий пред­лог и создать соответствующее настроение в римском гражданстве. Пре­красную роль здесь мог сыграть Масинисса. Договор 201 г. сознательно не определял точных границ между Нумидией и Карфагеном, что служило источником бесконечных споров и вызывало частые присылки римских ко­миссий. Чем враждебнее к Карфагену становились в Риме, тем наглее вел себя Масинисса. В конце концов терпение карфагенян лопнуло. Во главе карфагенского правительства оказались вожди демократической партии, являвшиеся сторонниками более твердой политики по отношению к Масиниссе. Его друзей изгнали из Карфагена, а когда нумидяне напали на карфагенскую территорию, против них выслали войско под начальством Гасдрубала, одного из лидеров демократов. Правда, это войско потерпело жестокое поражение от Масиниссы (150 г.), но искомый повод для объяв­ления войны Карфагену был найден — карфагеняне в нарушение договора 201 г. начали войну без разрешения римского сената.

В Риме начались военные приготовления. Испуганное собственной сме­лостью карфагенское правительство немедленно забило отбой: Гасдрубал был приговорен к смертной казни (ему, впрочем, удалось бежать и собрать на карфагенской территории собственное войско), а в Рим отправили по­сольство, которое свалило всю вину на Гасдрубала и других вождей воен­ной партии. Но в сенате признали объяснения карфагенян недостаточны­ми. Тогда из Карфагена явилось второе посольство с неограниченными полномочиями. Но война уже была объявлена и консульская армия поса­жена на суда (149 г.).

Карфагенское правительство, чтобы спасти город, решило сдаться без всяких условий. Сенат объявил, что он гарантирует карфагенянам сохра­нение свободы, земли, собственности и государственного строя под усло­вием выдачи в месячный срок 300 заложников из числа детей правящих семей и выполнения дальнейших распоряжений консулов. Заложники были немедленно выданы.

Когда консулы высадились в Утике, которая уже раньше сдалась рим­лянам, они предъявили Карфагену требование сдать все оружие и боевые припасы. Это распоряжение также было выполнено. Наконец, последовал страшный приказ: город Карфаген должен быть разрушен; его жители име­ют право выбрать себе новое место для поселения, где они хотят, но не ближе 80 стадий (около 15 км) от моря.

Когда это бесчеловечное требование стало известно в городе, гнев и отчаяние охватили население. В слепой ярости толпа перебила находив­шихся в городе италиков, должностных лиц, по совету которых были вы­даны заложники и оружие, а также ни в чем не повинных послов, принес­ших ужасный ультиматум.

Город был обезоружен, но его местоположение и мощная система ук­реплений давали возможность выдержать самую продолжительную осаду. Нужно было только выгадать время. К римским консулам отправили по­сольство с просьбой о месячном перемирии якобы для отправки послов в

Рим. Хотя официально в перемирии отказали, но консулы, нисколько не сомневаясь, что город не сможет защищаться, отложили на некоторое вре­мя штурм.

Таким образом карфагеняне получили драгоценную отсрочку. Гасдрубалу, занимавшему своей армией почти всю карфагенскую территорию, дали амнистию и обратились к нему с мольбой помочь родному городу в минуту смертельной опасности. Для пополнения городского ополчения освободили рабов. Все население днем и ночью ковало оружие, строило метательные машины, укрепляло стены. Женщины отдавали свои волосы на изготовление канатов для машин. В город свозили продовольствие.

Все это происходило под боком у римлян, которые ни о чем не подозре­вали. Когда же, наконец, римская армия появилась под стенами города, кон­сулы с ужасом увидели, что они опоздали и что Карфаген готов к обороне.

Первые два года осады (149-й и 148-й) прошли для римлян без всякого успеха: взять город штурмом оказалось невозможным, в нем находилось много продовольствия, а полевая карфагенская армия мешала полной изо­ляции города. Римлянам даже не удалось парализовать деятельность кар­фагенского флота. Длительная и безуспешная осада привела только к па­дению дисциплины в римской армии. Масинисса почти не помогал римля­нам, так как был недоволен их появлением в Африке: он сам намеревался завладеть Карфагеном. К тому же он умер в конце 149 г., и встал сложный вопрос о его наследстве.

Среди высших римских офицеров был только один действительно та­лантливый человек: военный трибун Публий Корнелий Сципион Эмилиан, сын победителя при Пидне, усыновленный сыном Сципиона Африкан­ского. Впервые он выдвинулся еще в Испании, под Карфагеном приобрел репутацию блестящего офицера, не раз выручавшего командование своей находчивостью и мужеством в трудные минуты осады. Один факт показы­вает, каким уважением пользовался Сципион: когда умирал 90-летний Ма­синисса, он просил Сципиона приехать в Нумидию для раздела власти между тремя его сыновьями. Сципион удачно выполнил это трудное ди­пломатическое поручение, за что добился посылки под Карфаген вспомо­гательных нумидийских войск.

В 148 г. в Риме всем стало ясно, что необходимо возможно скорее и какой угодно ценой довести до конца позорно затянувшуюся осаду Карфа­гена. Для этого решили повторить тот удачный опыт, который когда-то проделали со Сципионом Африканским. На 147 г. избрали консулом Сци­пиона Эмилиана, хотя по возрасту и стажу он еще не подходил для этой должности (ему было около 35 лет), и специальным постановлением по­ручили ему ведение войны в Африке.

Прибыв в Карфаген с подкреплениями, Сципион прежде всего очистил армию от торговцев, проституток и т. п. сброда. Подняв дисциплину и по­рядок в войске, он штурмом взял предместье Карфагена и затем система­тическими осадными работами добился полного окружения города с моря и суши. Полевая карфагенская армия была разбита и уничтожена. Зимой 147/46 г. всякая связь осажденных с внешним миром прервалась. В городе наступил голод.

К весне 146 г. голод и болезни произвели в Карфагене такие опустоше­ния, что Сципион мог начать общий штурм. На одном участке стены, ко­торый почти не защищался ослабевшим от голода гарнизоном, римлянам удалось проникнуть в гавань. Затем они овладели примыкавшим к гавани рынком и стали медленно подвигаться к Бирсе, карфагенскому кремлю, расположенному на крутой скале. Шесть дней и ночей длился бой на уз­ких улицах города. Карфагеняне с мужеством отчаяния защищали много­этажные дома, превращенные в крепости. Римляне вынуждены были про­ламывать стены и переходить по балкам, перекинутым через улицы, или по крышам. Озверевшие воины никого не щадили. Наконец, римляне по­дошли к Бирсе. Там укрылись остатки населения — около 50 тыс. человек. Они стали молить Сципиона о пощаде. Тот обещал сохранить им жизнь. Только 900 человек, среди которых большинство состояло из римских пе­ребежчиков, не захотели сдаться: они подожгли храм, находившийся в крем­ле, и почти все погибли в огне. Сдавшиеся были проданы в рабство, город отдан на разграбление воинам.

Ужасную картину последних дней Карфагена нарисовал Аппиан (Ли­вийские дела, XIX, 128—130): «Все было полно стонов, плача, кри­ков и всевозможных страданий, так как одних убивали в рукопаш­ном бою, других еще живых сбрасывали с крыш на землю, причем иные падали на прямо поднятые копья, всякого рода пики или мечи. Но никто ничего не поджигал из-за находившихся на крышах, пока к Бирсе не подошел Сципион. И тогда он сразу поджег все три узкие улицы, ведшие к Бирсе, а другим приказал, как только сгорит какая-либо часть, очищать там путь, чтобы удобнее могло проходить по­стоянно сменяемое войско.

И тут представлялось зрелище других ужасов, так как огонь сжигал все и перекидывался с дома на дом, а воины не понемногу разбирали дома, но, навалившись всей силой, валили их целиком. От этого про­исходил еще больший грохот, и вместе с камнями падали на середи­ну улицы вперемешку и мертвые и живые, большей частью старики, женщины и дети, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные кри­ки. Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались насмерть. Но это не было для них концом мучений: воины, расчи­щавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых, и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или пере­ворачивая их железными орудиями, — человеческое тело было му­сором, наполнявшим рвы. Из перетаскиваемых одни падали вниз го­ловой, и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, чтобы так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск, крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели.

В таких трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессоницы, трудов, избиения и ужасных зрелищ... Еще много шло опусто­шений, и казалось, это бедствие будет еще большим, когда на седь­мой день к Сципиону обратились, прибегая к его милосердию, неко­торые, увенчанные венками Асклепия... Они просили Сципиона со­гласиться даровать только жизнь желающим на этих условиях выйти из Бирсы; он дал согласие всем, кроме перебежчиков. И тотчас выш­ло 50 тысяч человек вместе с женами по открытому для них узкому проходу между стенами».

Гасдрубал со своей семьей и с римлянами-перебежчиками укрылся в храме Эскулапа, готовясь сжечь себя. Но в решительный момент карфагенский военачальник не выдержал. Он выбежал из храма и на коленях стал просить Сципиона сохранить ему жизнь. Жена Гасдрубала, увидев это, язвительно пожелала своему супругу спасти свою жизнь, столкнула в огонь детей, а за ними бросилась в пламя и сама.

Комиссия, присланная из сената, вместе со Сципионом должна была окончательно решить судьбу Карфагена. Большая часть его еще была цела. По-видимому, сам Сципион и некоторые сенаторы стояли за то, чтобы со­хранить город. Но в сенате взяла верх непримиримая точка зрения Катона (сам он умер в 149 г., не дожив до осуществления своей мечты). Сципиону приказали сравнять город с землей и, предав вечному проклятию то мес­то, на котором он стоял, провести по нему плугом борозду.

Такая же судьба постигла и те африканские города, которые до конца держали сторону Карфагена. Другие, как, например, Утика, сдавшиеся в начале войны римлянам, получили свободу и сохранили свои земли. Вла­дения Карфагена были обращены в провинцию Африку. Наследники Масиниссы не только сохранили свои земли, но и получили еще часть карфа­генской территории.

Так в течение ужасного 146 г. погибли два цветущих центра древней культуры: Коринф и Карфаген.

Многие римляне, пережившие страх и бедствия Ганнибаловой вой­ны, навсегда затаили ненависть к Карфагену. Символом такого от­ношения к противнику стала жизнь и деятельность Марка Порция Катона Цензора (234—149). «Последним из его деяний на государ­ственном поприще, — пишет Плутарх (Катон, 26—27), — счита­ют разрушение Карфагена. На деле его стер с лица земли Сципион Младший, но войну римляне начали прежде всего по советам и на­стояниям Катона, и вот что оказалось поводом к ее началу. Карфаге­няне и нумидийский царь Масинисса воевали, и Катон был отправ­лен в Африку, чтобы исследовать причины этого раздора... Найдя Карфаген не в плачевном положении и не в бедственных обстоятель­ствах, как полагали римляне, но изобилующим юношами и крепки­ми мужами, сказочно богатым, переполненным всевозможным ору­жием и военным снаряжением и потому твердо полагающимся на свою силу, Катон решил, что теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, но что если римляне не захватят город, исстари им враждебный, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как прежде. Без всякого промедления вернувшись, он стал внушать сенату, что прошлые поражения и беды, по-видимо­му, не столько убавили карфагенянам силы, сколько безрассудства, сделали их не беспомощнее, но опытнее в военном искусстве, что нападением на нумидийцев они начинают борьбу против римлян и, выжидая удобного случая, под видом исправного выполнения усло­вий мирного договора, готовятся к войне.

Говорят, что закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призы­вал к насилию и более открыто; высказывая свое суждение по како­му бы то ни было вопросу, он всякий раз присовокуплял: «Кажется мне, что Карфаген не должен существовать». Напротив, Публий Сципион Назика, отвечая на запрос или высказываясь по собствен­ному почину, всегда говорил: «Мне кажется, что Карфаген должен существовать». Замечая, по-видимому, что народ становится непо­мерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упива­ясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повино­вения у сената и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, — замечая это, Назика хотел, чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою, сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы отно­ситься к ним с презрением. То же самое тревожило и Катона, но он считал опасной угрозу, нависающую со стороны государства и прежде великого, а теперь еще отрезвленного и наказанного пережитыми бедствиями, меж тем как римский народ буйствует и, опьяненный своим могуществом, делает ошибку за ошибкой; опасным казалось ему приниматься за лечение внутренних недугов, не избавившись сначала полностью от страха перед покушением на римское влады­чество извне. Таким доводами, говорят, Катон достиг своей цели: третья и последняя Пуническая война была объявлена» (пер. С. П. Маркиша).

Испанские войны

События в Македонии, Греции и Африке не случайно совпали друг с другом. Это был общий политический кризис, охвативший значительную часть Средиземноморья. Едва ли между политическими деятелями Маке­донии, Ахейского союза и Карфагена была какая-нибудь непосредствен­ная связь. Движение всюду возникло стихийно, как последняя отчаянная попытка отстоять свою независимость от Рима[201].

Попытку освободиться от римского господства сделали и испанцы. После Второй Пунической войны римляне осуществляли свою власть толь­ко в восточной и южной частях полуострова, остальные районы остава­лись почти совершенно независимыми. В начале II в. римские владения были окончательно организованы в две провинции: Ближнюю (Hispania citerior) и Дальнюю (Hispania ulterior). В первую входили области по сред­нему и нижнему течению Ибера и довольно узкая полоса восточного по­бережья до Нового Карфагена включительно. Дальняя провинция охваты­вала территорию к югу от Сьерры-Морены. Провинции управлялись дву­мя преторами с большими правами, которые обычно назначались на 2 года.

Если городское население обеих провинций довольно терпеливо сно­сило римское господство (здесь был ряд привилегированных городских общин, с которыми Рим находился в союзнических отношениях, напри­мер Тарракон, Сагунт, Гадес и др.), то воинственные племена остальной части Испании доставляли римлянам много беспокойства. Они не только сопротивлялись всяким попыткам подчинить их, но часто нападали и на территории провинций, что приводило к восстаниям даже мирного испан­ского населения против римлян. Это создавало необходимость держать в Испании постоянную большую армию и прибегать к чрезвычайным воен­ным мерам.

Так, например, в 195 г. для подавления большого восстания пришлось отправиться самому консулу М. Порцию Катону. Энергичными мерами он подавил восстание. Катон, между прочим, положил начало разработке римлянами богатейших серебряных рудников около Нового Карфагена. В начале 70-х гг. Ближней Испанией управлял Тиберий Семпроний Гракх, прославившийся не столько суровыми военными мерами, сколько разум­ной политикой: он привлекал кельтиберскую знать на службу в римскую армию, организовывал новые городские общины и т. п. Это создало ему широкую популярность среди испанских племен.

После управления Гракха на полуострове больше 20 лет царило отно­сительное спокойствие, но в 50-х гг. вспыхнуло новое восстание. Оно на­чалось в стране лузитан (часть Португалии), захватило кельтиберов Цен­тральной Испании и другие племена.

Движение приняло такие опасные размеры, что сенат отправил в Испа­нию одного из консулов 153 г. — Квинта Фульвия Нобилиора. Для того чтобы он мог скорее выехать к месту своего назначения, день вступления консулов в должность был перенесен с 15 марта на 1 января. Так было установлено новое начало года, сохраняющееся у нас до сих пор.

Бездарность римских командиров, их жестокость и вероломство при­вели к тому, что восстание приняло затяжной и чрезвычайно опасный ха­рактер. В начале 40-х гг. у лузитан появился талантливый вождь Вириат, человек простого происхождения.

В периохе 52-й книги Ливия читаем: «В Испании Вириат, превра­тившийся из пастуха в охотника, из охотника в разбойника, сделал­ся вождем настоящего войска и занял всю Лузитанию».

Римляне потерпели от него ряд тяжелых поражений. В течение 8 лет Вириат победоносно боролся с Римом. Восстание приняло такие размеры, что начиная с 145 г. в Испанию ежегодно посылались кон­сулы. Только благодаря измене удалось отделаться от грозного про­тивника. В 139 г. во время мирных переговоров римляне подкупили нескольких приближенных Вириата обещанием амнистии и деньга­ми, и те ночью закололи его, когда он спал в своей палатке. Только после этого Лузитания была покорена.

Вторым очагом восстания являлась Северная Испания. Консул Цецилий Метелл, победитель Лжефилиппа, в 143—142 гг. добился почти полного ее подчинения. Только несколько кельтиберских городов, в том числе Нуманция (к юго-западу от среднего течения Ибера), продолжали сопротивление. Непримиримость сената, требовавшего безусловной сдачи, и вероломство римского командования, нарушившего мирные условия, привели к страш­ному озлоблению нумантинцев. В 137 г. большая римская армия под коман­дованием консула Гая Гостилия Манцина, окруженная под Нуманцией, была вынуждена сдаться. В войске Манцина служил квестором старший из бра­тьев Гракхов — Тиберий. Его имя, благодаря отцу, пользовалось большим уважением среди северных испанских племен, поэтому Тиберий выступил главным посредником при выработке условий капитуляции. Римляне полу­чили право свободного отступления ценой заключения союза между Римом и Нуманцией. Но сенат отказался утвердить договор и выдал Манцина. Быв­ший консул в одной рубашке, со связанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Нумантинцы отказались его принять, не желая признать расторжения договора.

Война продолжалась. Римляне терпели одну неудачу за другой, так как командиры были бездарны, а солдаты совершенно разложились. Наконец, в сенате решили послать в Испанию героя Карфагена — Сципиона Эмилиана. В 134 г. он прибыл под Нуманцию в звании консула. Сципион начал с того же, с чего начал под Карфагеном: выгнал из армии 2 тыс. проституток. Солдат он заново стал обучать военному делу и рытью окопов. Когда дис­циплина несколько поднялась, Сципион окружил Нуманцию двойной лини­ей укреплений. Голод заставил осажденных сдаться на милость победителя (осень 133 г.). Остатки населения были проданы в рабство, город разрушен. Нуманция пала в тот самый год, когда в Риме Тиберий Гракх выступил со своим аграрным законом и погиб в борьбе за его осуществление.

После событий 154—133 гг., закономерно связанных с общим кризи­сом середины II в., в Испании надолго установилось спокойствие.

Подведем итоги. В течение 130 лет римляне стали господами Средиземноморья, создав основы своей мировой державы. Государ­ства и народы, оставшиеся независимыми, либо пали в течение бли­жайших лет (Пергамское царство было присоединено в 130 г.), либо не играли существенной роли в дальнейшей политической жизни (Египет, Сирия, Нумидия). Эти огромные завоевания, подготовлен­ные всей предшествующей историей Средиземноморья, были выпол­нены федерацией италийских общин во главе с Римом. В ходе завое­ваний Италия, еще в начале III в. сравнительно отсталая страна, сама испытала глубокие изменения в экономической, социальной и культурной жизни. Эти изменения стали исходной точкой нового этапа римской истории.