ГЛАВА XVII КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ РИМА В ЭПОХУ БОЛЬШИХ ЗАВОЕВАНИЙ

Успешные завоевательные войны не только обогатили Рим материальными цен­ностями, но и позволили ему приобщиться к культурным достижениям других на­родов. Особенно велико и плодотворно оказалось влияние греческой культуры. Гре­ческая мифология, философия, литература, театр находят живой отклик в рим­ском обществе. Становится модным и даже необходимым знание греческого языка. Молодые люди едут в Грецию познавать глубины эллинской учености. В самом Риме переводятся на латинский язык произведения греческих поэтов, драматургов, уче­ных. Большой популярностью у высших слоев общества пользуются изыски грече­ской нравственной философии. Проповедуемые ею эвдемонизм, атараксия, уста­новка на достижение духовного и физического совершенства весьма импонировали духу молодых завоевателей мира. Кружок Сципионов, один из самых известных и влиятельных в Риме, объединяет поклонников греческой культуры из самых знат­ных, аристократических семей. Однако не всем представителям римской элиты было по душе безоглядное эллинофильство. Защитники традиционных римских ценнос­тей, такие, как знаменитый цензор Марк Порций Катон, активно боролись с рас­пространившимся увлечением греческой образованностью, пытались вернуть со­отечественников к строгим нормам староримской морали, порицали пришедшие с Востока роскошь и утонченный комфорт. Тем не менее, несмотря на консерватизм некоторой части общества, новые формы жизни, как частной, так и общественной, все более пробивали себе дорогу в Риме.

Основные даты:

264 г. — первый бой гладиаторов, устроенный в Риме, на Воловьем рынке, бра­тьями Брутами.

240 г. — первая театральная постановка в Риме.

184 г. — выступления Катона против роскоши.

179 г. — сооружение в Риме первого каменного моста (так называемого Эмилиева).

144 г. — возведение акведука Марция.

Греческое влияние

Уже для раннего периода мы отмечали влияние греческой культуры на некоторые стороны римской жизни, но только со времени войны с Пир­ром и особенно с эпохи Пунических войн это влияние становится решаю­щим. Оно проникает в Рим самыми разнообразными путями. Римляне всту­пали с греками в военные, дипломатические и деловые сношения. Они соб­ственными глазами наблюдали изысканный быт богатых греков Южной Италии, Сицилии и Греции, столь далекий от грубой простоты римской жизни. Сокровища греческого искусства были массами вывезены в Ита­лию в результате ограбления Сиракуз, Коринфа и других городов. В 167 г. Эмилий Павел привез в Рим прекрасную библиотеку царя Персея. Греки во множестве начинают появляться в римском обществе в качестве рабов, заложников и дипломатических представителей. Греческие актеры и пере­водчики пьес знакомят римлян с настоящим театром. Римские учителя, доктора, музыканты и другие представители «свободных профессий» по­чти без исключения были греками. Такие высококультурные люди, как Полибий или философ-стоик Посидоний, оказывали огромное влияние на римскую знать. Конечно, не все греческие и македонские заложники были широко образованными людьми, но их перебывало в Италии множество, и в целом их влияние было весьма значительным.

Итак, начиная с III в. идет быстрый процесс эллинизации римского быта и культуры, принимающий во II в. ярко выраженный характер. Знаком­ство с греческим языком, по-видимому, было довольно широко распрост­ранено среди нобилитета уже в начале III в. В 282 г. римский посол Постумий объяснялся с тарентийцами по-гречески, а в 280 г. посол Пирра Киней говорил в сенате без переводчика. Старшие анналисты Фабий Пиктор и Цинций Алимент писали свои произведения на греческом языке. Сам Ка­тон, глубоко презиравший современных ему греков, изучал Фукидида и Демосфена. Сципионовская группа (сам Сципион Африканский, его брат, Лелий Старший, Фламинин, Фульвий Нобилиор, Эмилий Павел, Сципион Эмилиан, его друг Лелий Младший и многие другие) была страстной по­клонницей греческой культуры. Эллинофильская политика римского се­ната в первой половине II в. в значительной степени объясняется грече­скими симпатиями его руководящего ядра. Эллинофильство римской зна­ти часто вырождалось в смешную грекоманию. Луций Корнелий Сципион, когда ему воздвигли статую на Капитолии за победу над Антиохом, поже­лал, чтобы его изобразили в греческом одеянии. Авл Постумий Альбин, член комиссии 10, которой было поручено устройство Греции как провин­ции, написал римскую историю на греческом языке.

Но греческие влияния не ограничивались только узким кругом нобили­тета, а шли гораздо дальше. Греческие и восточные культы проникают в III— II вв. в самую гущу населения Италии. В 212 г. в разгар войны с Ганнибалом по распоряжению сената были установлены в Риме игры в честь Аполлона (ludi Apollinares) для того, чтобы этот бог отклонил от государства новые бедствия. Семь лет спустя из Малой Азии привезли фетиш Великой матери богов Кибелы в виде простого камня, построили фригийской богине храм на Палатине и вскоре учредили игры (ludi Megalenses). Это был первый случай официального признания в Риме восточных культов.

Однако иноземные верования с такой быстротой начали распростра­няться в Италии, что сенату пришлось принять суровые меры против тех из них, которые слишком резко противоречили добрым нравам. В 186 г. сенат издал специальное постановление против культа Диониса. Около 7 тыс. человек попали под суд на основании этого постановления и многие были приговорены к смертной казни. Спустя некоторое время было нака­зано еще 3 тыс. участников вакханалий.

Поэзия и театр. Ливий Андроник

Под мощным натиском эллинистических культурных влияний проис­ходит быстрое выделение литературных жанров из той смешанной массы, о которой мы говорили в главе XII. При этом многие ростки народного италийского творчества бесследно исчезли, заглушенные более сильными иностранными образцами.

Первым римским поэтом считается Ливий Андроник (около 284—204 гг.). Это был грек из Тарента, попавший в плен к римлянам и ставший рабом. Его господин, Марк Ливий, отпустил его на волю, дав ему родовое имя Ливиев. Главным занятием Андроника являлось обучение греческому и латинскому языку детей Марка Ливия и других богатых людей. Помимо этого, Андроник был актером и писателем. В своей педагогической дея­тельности он наткнулся на весьма существенное затруднение: в Риме от­сутствовали книги, по которым можно было бы преподавать латинский язык, кроме устаревшего текста «Законов XII таблиц». Это заставило Ан­дроника перевести «Одиссею». Перевод был сделан неуклюжим сатурнийским стихом и не отличался литературными достоинствами. Тем не менее перевод «Одиссеи» даже в эпоху Августа оставался главным школьным пособием. Характерно, что в нем мы находим греческие имена богов в римской форме. Так, например, Муза называется Каменой, Зевс — Юпи­тером, Гермес — Меркурием, Кронос — Сатурном и т. д. Это говорит о том, что италийские божества уже в III в. были целиком приспособлены к греческим мифологическим представлениям.

В 240 г. в Риме произошло важное событие: на Римских играх (ludi Romani) эдилы решили поставить настоящее сценическое представление. Андронику было поручено приспособить для этой цели греческую траге­дию и комедию. Так на римской почве возник греческий театр. Из трагиков Андроник переводил и переделывал главным образом Эврипида, из коме­диографов — представителей новоаттической комедии (Менандра и др.). Драматические произведения Андроника также были очень плохи, однако ему принадлежит в этой области огромная заслуга: он впервые познако­мил римское общество с греческим театром и приспособил его стихотвор­ные размеры к латинскому языку.

Андроник выступал и в качеставе лирического поэта. В 207 г. ему был заказан государством гимн в честь Юноны, который исполнял в религиоз­ной процессии хор девушек.


Деятельность Андроника несколько подняла в глазах римлян значение писательской и актерской профессии. Это получило официальное призна­ние в том факте, что писателям (писцам — scribae) и актерам было разре­шено образовать свою коллегию (союз). В храме Минервы на Авентине им отвели даже особое помещение для богослужений. Тем не менее про­фессиональные писатели и актеры долго еще оставались в Риме на поло­жении скоморохов, презираемых «порядочными людьми».

Невий

На основе, заложенной Андроником, стала развиваться оригинальная римская литература. Одним из наиболее ярких ее представителей был Гней Невий (около 270—200). О его жизни и деятельности как историка было сказано в главе I. Здесь нужно отметить только драматическое творчество Невия. Как и Андроник, он занимался переделкой греческих трагедий и комедий. Однако Невий не ограничился этим, а выступил как создатель римской исторической драмы, так называемой претексты[202]. Нам известны названия двух его претекст: «Ромул» и «Кластидий». И в области комедии Невий пошел дальше рабского копирования греческих образцов. Он впер­вые стал употреблять прием объединения двух греческих комедий в одну римскую (так называемая контаминация). В его комедиях под греческой формой содержится много чисто римских черт. Мы находим в них злобод­невные намеки и выражение демократических взглядов автора. Из немно­гочисленных фрагментов Невия можно видеть, что язык его был прост и ясен.

Энний

Деятельность Кв. Энния была весьма разнообразна. Мы знаем, что он родился в Южной Италии, в Калабрии, где греческие влияния были очень сильны. Это не могло не отразиться на его творчестве, которое в большей степени, чем у Невия, проникнуто эллинистическими мотивами. Его свя­зи со сципионовской группой — самим Публием Корнелием, Титом Фламинином, Фульвием Нобилиором — еще больше усилили эти моменты. В главе I мы упоминали о важной реформе римского стихосложения, про­веденной Эннием: о введении греческого гекзаметра. Правда, это реформа убила народный сатурнийский размер, но зато она открыла новые широ­кие возможности для римской поэзии.

Энний, как и его предшественники, занимался переделкой греческих комедий и писал трагедии, подражая в них главным образом Эврипиду. Последние были высоко ценимы римским образованным обществом за их художественный стиль и драматический пафос. По примеру Невия, Энний

сочинял и претексты («Сабинянки» и «Амбракия»[203]). Но этот национальный жанр, к сожалению, не привился в Риме: скоро он был заглушен эллинис­тическим театральным искусством с его совершенной художественной формой и поэтическими сюжетами[204].

Творчество Энния не ограничивалось театром. Он уделял много вни­мания также сатурам (их писал еще Невий). Древний тип народных сатур не получил литературного развития, будучи вытеснен греческой драмой. Но их название стало прилагаться теперь к новому жанру. Сатурами[205] на­зывали стихотворения различного характера. К ним относили сказки, басни, эпиграммы, пародии, легенды, философские стихотворения и т. п. Среди сатур Энния мы встречаем такие, как «Спор между жизнью и смер­тью», эпиграммы в честь Сципиона, философские поэмы «Эпихарм» и «Эвгемер» и даже одно гастрономическое стихотворение.

В философских стихотворениях Энния нужно видеть первые зароды­ши римской философии. Конечно, она была еще менее самостоятельна, чем другие литературные жанры. Энний проповедовал материалистиче­ское учение о природе, приписываемое сицилийцу Эпихарму (начало V в.), а также эпикурейский взгляд, что боги не вмешиваются в человеческие дела. В «Эвгемере» Энний излагал рационалистическую систему гречес­кого писателя Эвгемера (около 300 г.), согласно которому боги — ничто иное, как выдающиеся люди, впоследствии подвергшиеся обожествлению. Таким образом, Энний выступил в римской литературе первым предста­вителем философского рационализма и неверия. Нападки на религию в соединении с радикальными политическими выпадами встречаются и в его драмах.

О деятельности Энния как историка было сказано в главе I.

Плавт

В лице Плавта римская комедия окончательно выделяется из других родов литературы. Тит Макций Плавт (около 254—184), родом из Умбрии, по профессии актер, был чрезвычайно плодовитым писателем, но со­чинял только для сцены. Традиция приписывает ему около 130 пьес, из которых многие ему, конечно, не принадлежали. Из этого большого коли­чества до нас дошли только 20 полных комедий, в том числе «Хвастливый воин», «Близнецы», «Шкатулка», «Пленники», «Кубышка», «Амфитри­он», «Грубиян», «Пуниец» и др.


По методам драматического творчества Плавт принципиально не от­личался от своих предшественников: он также занимался только передел­кой новоаттической комедии. Но в то время, как они близко придержива­лись греческих образцов, Плавт гораздо самостоятельнее в своем творче­стве приноравливал чуждый материал к римским условиям жизни. Отсюда у Плавта получается известное изменение ходячих типов греческой коме­дии: ловкого раба, который в комедиях Плавта становится центральной фигурой, блестящей гетеры, прихлебателя-паразита, краснобая повара и др. Греческие учреждения превращаются у него в сходные римские, что служит лишним источником комических ситуаций. Плавт значительно обогащает стихотворные размеры новоаттической комедии, вводя ряд но­вых метров.

Очень богат язык Плавта. Будучи в основе разговорной речью куль­турных римлян, он насыщен элементами народного говора с его грубыми остротами, поговорками, ругательствами и т. п. Плавт прекрасно знает сцену и в совершенстве владеет тайной драматических эффектов, в чем сказалась его профессия актера. Неистощимый юмор, сочный язык, безд­на изобретательности делают Плавта одним из крупнейших сценических писателей древности, оказавших огромное влияние на развитие комедии Нового времени.

Для суждения о творчестве Плавта полезно познакомиться с мнени­ем видного специалиста по истории римской литературы Н. А. Ти­мофеевой: «Творчество Плавта носит плебейский характер, оно тес­но связано с традициями народного италийского театра, с его искон­ными излюбленными жанрами — ателланой, фесценнинами, мима­ми. Недаром Гораций в "Посланиях" сравнивал некоторые персона­жи Плавта с одной из масок ателланы, с Доссеном. Возможно, что и само (родовое) имя Плавта — Макций — было связано с названием одного из гротескных персонажей ателланы — Макк (Maccus), роль которого, вероятно, и исполнял комедиограф, играя в низовом ита­лийском театре... Плавт использовал сюжеты новоаттической быто­вой комедии Дифила, Демофила, Филемона и Менандра, но не сю­жеты Аристофана, потому что его комедии были слишком полити­чески остры и проблемы, поставленные в них, не были актуальны для Рима III—II вв. до н. э. Сюжеты же бытовой новоаттической ко­медии Плавт с успехом использовал, усиливая демократическую направленность, элемент грубоватого комизма, буффонады, прида­вая им специфически римскую окраску...

Ориентируясь главным образом на плебейские массы, Плавт в своих комедиях ставил вопросы, актуальные для плебса, и разговаривал со своими зрителями на языке, близком ему. Его основные персонажи гротескны, их черты гиперболичны, в комедиях много буффонады, много комических обращений непосредственно к зрителям; язык ге­роев поражает обилием острых шуток, игрой слов, массой просто­речных выражений, веселых qui pro quo, когда герои не понимают один другого. Все это и придает необычайную живость комедии Плавта, вносит «италийский уксус» в противовес «аттической соли» грече­ской комедии. Недаром римский ученый-филолог Варрон (I в. до н. э.), изучавший комедии Плавта и составивший их классификацию, впол­не согласен с мнением старого грамматика Элия Стилона (конец II в.), что «сами музы пользовались бы языком Плавта, если бы захотели говорить по-латыни» (Тимофеева Н. А. Плавт // Античная литература / Под ред. А. А. Тахо-Годи, изд. 4-е, М., 1986. С. 270).

Теренций

Еще в большей степени это применимо к Теренцию. Публий Теренций Афр (около 195—159) родился в Африке. Мальчиком он был привезен в Рим в качестве раба и получил там греческое образование. Впоследствии Теренций был своим господином отпущен на волю.

От Теренция сохранилось только 6 пьес: «Андрия», «Евнух», «Свек­ровь», «Братья», «Формион» и «Наказывающий самого себя». Основной творческий прием Теренция не отличается от методов его предшественни­ков, в частности Плавта: переделка греческой комедии с применением кон­таминации. Образцом служит почти исключительно Менандр. Однако с точки зрения композиции, языка и психологических характеристик дей­ствующих лиц Теренций значительно ушел вперед. Он ближе к греческим оригиналам, чем Плавт. Римская публика его эпохи в художественном от­ношении несколько выросла: грубости Плавта стали ее шокировать. С другой стороны, дальнейшее распространение греческой моды должно было оттолкнуть образованную часть римского общества от тех народных элементов, которые содержались в творчестве Плавта. С этой точки зре­ния эволюция от Плавта к Теренцию была регрессом.

У Теренция мы почти не найдем местного римского колорита, римских названий и вообще каких-нибудь намеков на Рим — греческий фон вполне выдержан. Язык Теренция неизмеримо более изящен и гладок, чем у Плав­та. Прологи к его комедиям могут считаться одними из самых ранних об­разцов римского ораторского искусства. Недаром позднейшие римские ораторы тщательно изучали произведения Теренция.

Характеры у Теренция тоньше, сложнее и глубже. Он часто рисует их в развитии, иногда с показом психологических нюансов. Мораль Терен­ция не поднимается выше правил мещанской благопристойности и прили­чия. Но по сравнению с полной аморальностью Плавта, и это было неко­торым шагом вперед.

Влияние Теренция на развитие европейского театра Нового времени было еще значительнее, чем влияние Плавта.

Демонстрируя в своих произведениях более высокий уровень язы­ковой, литературной и драматургической культуры, Теренций, од­нако, не удостоился той всенародной любви, какая досталась на долю Плавта. Более близкие к своим греческим оригиналам, его комедии приближались к жанру высокой бытовой драмы. Написанные изящ­ным языком и практически лишенные реалий римской действитель­ности, они не вызывали отклика у народной массы, привыкшей к простой, грубой речи и соленым шуткам. Изящные сентенции о стыд­ливости и чести, об отцовском долге и уважении к женщине, звучав­шие в произведениях Теренция, могли находить отклик только у людей образованных, приобщенных к высокой культуре и способ­ных к рефлексии, но такие ценители составляли сравнительно не­большую часть той публики, которая в праздничные дни наполняла театр.

Заслуживает внимания развернутая характеристика, которую в свое время дал Теренцию выдающийся русский филолог-классик С. И. Со­болевский: «Теренций был искусный, одаренный развитым вкусом переделыватель греческих комедий; у него было удивительное чутье латинской речи, которую в литературе он довел до высокой степени обработки, но у него не было собственного творческого таланта. От­сутствие такого таланта весьма резко сказывается при сопоставле­нии его пьес с произведениями Плавта: у последнего, несмотря на чужую, греческую оболочку, живым ключом бьет природная даро­витость, чисто римский национальный комизм, и это искупает те за­имствования, которые он делает в содержании. Если бы у нас была возможность сравнить любую пьесу Плавта с ее греческим оригина­лом, то мы наверное не узнали бы его в латинской переработке. Име­на, места действия, может быть, были бы одиноковыми, но в грече­ской комедии, несомненно, не оказалось бы юмора, свежего, неред­ко грубоватого, но тем не менее неподдельного юмора, дающего всем пьесам Плавта самостоятельную окраску.

Совершенную противоположность в этом отношении представляет Теренций. Все его произведения носят исключительно греческий ха­рактер; он близко следует за оригиналом. По своим вкусам и по скла­ду своего ума Теренций не мог сделаться таким любимцем народа, каким был Плавт. Действительно, комедии Теренция были скучны для массы публики, и народ не раз показывал свое невнимание к ним; так, представление комедии "Свекровь" два раза не могло состоять­ся: при первой ее постановке (в 165 г.) народ, не дождавшись конца представления, оставил театр и ушел смотреть представление ка­натного плясуна; при второй постановке (в 160 г.) представление опять не было доведено до конца, так как публика побежала из теат­ра смотреть на бой гладиаторов; только при третьей постановке (в том же 160 г.) "Свекровь" была прослушана зрителями до конца. Но зато комедия "Евнух" прошла с таким успехом, что в тот же день была повторена, и за нее автору была дана награда в 8000 сестерци­ев, т. е. такая цена, какой до тех пор ни один поэт не получал за одну пьесу. Комедия "Андрианка" несколько раз возобновлялась после смерти Теренция...

Комедии Теренция несомненно способствовали смягчению римских нравов, семейных отношений, способствовали выработке художе­ственных вкусов римской публики. Велики успехи Теренция и в разработке приемов раскрытия человеческого характера, в достижении художественного правдоподобия. В этом отношении он является выдающимся предшественником новой драмы. Но Теренций уступа­ет Плавту по силе реализма и по яркости драматического таланта» (Соболевский С. И. Теренций // История римской литературы / Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек и Ф. А. Петровского, т. I. М., 1959. С. 108, 110—111).

В этой характеристике много метких и глубоких наблюдений. Сопо­ставление Теренция с Плавтом и суждение о судьбе их творчества, об оценке их соотечественниками выглядят убедительными, но они же заставляют и задуматься над более общим вопросом о судьбе са­мого римского театра. Если в сравнении с грубоватыми пьесами Плавта более изысканные творения Теренция были обречены на не­успех перед массовым римским зрителем, то не свидетельствует ли это о неразвитости самой римской публики, об отсутствии в Риме надлежащей культурной среды для развития драматургии и театра? Так оно и было на рубеже III—II вв., и так осталось и в последую­щем. Никакие усилия ревнителей культуры, направленные на при­витие римской публике хорошего литературного вкуса и любви к театру, не помогли, и к концу Республики подлинный драматиче­ский театр, который энтузиасты пытались позаимствовать у греков и пересадить на римскую почву, засох, как говорится, на корню, ус­тупив место никогда не умиравшему, действительно национальному жанру — вульгарной пантомиме. Свою роль здесь сыграли не толь­ко различия греков и римлян в уровне культурного развития, но и особенности римского характера, обусловившие влечение римлян к более грубым формам зрелищных развлечений — к состязаниям ко­лесничих в цирке и гладиаторским боям, не говоря уже о только что названной пантомиме.

Проза. Катон

В предыдущих главах мы видели, как из недифференцированного пись­менного материала раннего периода к концу III в. стала вырабатываться римская художественная проза. Мы указывали, какую роль в этом процес­се сыграла эпоха больших завоеваний, расширившая кругозор римлян, познакомившая их с греческой культурой и пробудившая их националь­ное самосознание. Аппий Клавдий и особенно Катон были основополож­никами латинской литературной прозы. С Катоном как первым римским историком мы познакомились в главе I. Остановимся теперь на других видах его писательской деятельности.

За свою долгую политическую карьеру Катон произнес бесчисленное количество речей. Важнейшие из них под конец своей жизни он литера­турно обработал и издал. Таких было не менее 150. Сохранилось около 80 отрывков этих речей, в большинстве мелких. Они дают возможность со­ставить представление о Катоне как ораторе и писателе. Несмотря на не­которую архаичность его языка, в нем уже есть элемент художественнос­ти. Выразительность, остроумие и находчивость характеризуют речи Ка­тона. Он любит прибегать к образам, взятым из действительности, к мет­ким сравнениям, пословицам и поговоркам. Иногда он поднимается до ис­тинного пафоса.

Катон был образцовым семьянином в старом римском духе. Он сам занимался образованием своего сына Марка и написал для этой цели не­сколько руководств, составивших в совокупности нечто в роде энциклопе­дии знаний, необходимых для молодого римлянина. Сюда, вероятно, вхо­дили сочинения по медицине, красноречию, военному делу и юриспруден­ции. От некоторых из них сохранились незначительные отрывки. По ним можно судить, что эти руководства были составлены в чисто догматиче­ской форме, без всяких разъяснений.

Кроме учебных пособий, предназначенных для домашнего употребле­ния, Катон написал также несколько сочинений для более широкого круга читателей. Сюда относятся специальная работа по военному делу и осо­бенно знаменитое сочинение «О земледелии». Последнее является един­ственным произведением, которое сохранилось от Катона, и вместе с тем самым древним римским прозаическим сочинением, дошедшим до нас. Содержание работы Катона шире ее заглавия, так как в ней автор дает наставления не только по сельскому хозяйству, но и по домоводству, вклю­чая правила для изготовления кушаний, медицинские рецепты и т. п. Ма­териал мало систематизирован, что объясняется отчасти добавлениями и переделками популярного произведения Катона в позднейшие эпохи, от­части самим характером книги: это скорее сборник хозяйственных сове­тов и правил, чем систематическое изложение агрономических знаний. Не­смотря на этот недостаток, произведение Катона представляет огромную историческую ценность, так как оно не только подытоживает долголетний опыт самого Катона, который был прекрасным хозяином, но и отражает многовековую земледельческую практику Средней Италии.

Как общественно-политическая, так и литературная деятельность Катона была пронизана реакцией на те новые веяния в частной и пуб­личной жизни, которые грозили разрушить староримский уклад, тра­диционную систему ценностей. Отсюда — моральный пафос его пуб­личных выступлений. Умный и остроязыкий, он прославился свои­ми обличительными сентенциями, прекрасную подборку которых можно найти у Плутарха: «Обвиняя римлян в расточительности, он сказал, что труднее уберечься от гибели городу, в котором за рыбу платят дороже, чем за быка».

В другой раз он сравнил римлян с овцами, которые порознь не жела­ют повиноваться, зато все вместе покорно следуют за пастухами. «Вот так же и вы, — заключил Катон. — Тем самым людям, советом которых каждый из вас в отдельности и не подумал бы воспользо­ваться, вы смело доверяетесь, собравшись воедино». По поводу владычества женщин он заметил: «Во всем мире мужья повелевают женами, всем миром повелеваем мы, а нами повелевают наши жены». Впрочем, это перевод одного из метких слов Фемистокла, который однажды, когда его сын через мать требовал то одно­го, то другого, сказал так: «Вот что, жена! Афиняне властвуют над Грецией, я — над афинянами, надо мною — ты, а над тобою — сын, пусть же он не злоупотребляет своей властью, благодаря которой при всем своем неразумии оказывается самым могущественным сре­ди греков»...

О тех, кто часто домогается должностей, он говорил, что они, веро­ятно, не знают дороги и, боясь заблудиться, стараются всегда ходить с ликторами. Порицая граждан за то, что они по многу раз выбирают на высшие государственные должности одних и тех же лиц, он ска­зал: «Все решат, что либо, по вашему мнению, занимать эти должно­сти — не слишком большая честь, либо слишком немногие этой че­сти достойны»...

Когда (пергамский) царь Эвмен прибыл в Рим и сенат принимал его с чрезмерным радушием, а первые люди государства наперебой искали его дружбы, Катон не скрывал недоверчивого и подозрительного от­ношения к нему. Кто-то ему сказал: «Это прекрасный человек и друг римлян». «Возможно, — возразил Катон, — но по самой своей приро­де царь — животное плотоядное». Ни один из слывущих счастливыми царей не заслуживал в его глазах сравнения с Эпаминондом, Периклом, Фемистоклом, Манием Курием или Гамилькаром Баркой. Он говорил, что враги ненавидят его за то, что каждый день он под­нимается чуть свет и, отложив в сторону собственные дела, берется за государственные. Он говорил, что предпочитает не получить на­грады за добрый поступок, лишь бы не остаться без наказания за дур­ной, и что готов простить ошибку каждому, кроме себя... Сципион по просьбе Полибия ходатайствовал перед ним за ахейских изгнанников и после долгих прений в сенате, когда одни соглаша­лись вернуть их на родину, а другие решительно возражали, Катон поднялся и заявил: «Можно подумать, что нам нечего делать: целый день сидим и рассуждаем, кому хоронить старикашек-греков — нам или ахейским могильщикам». Постановлено было разрешить им вер­нуться, а через несколько дней Полибий и его единомышленники решили войти в сенат с новым предложением — возвратить изгнан­никам почетные должности, которые они прежде занимали в Ахайе, и попытались заранее узнать мнение Катона. А тот с улыбкой отве­тил, что Полибий — точно Одиссей, который, забыв в пещере Поли­фема шляпу и пояс, решил бы за ними вернуться. Порицая одного толстяка, он сказал: «Какую пользу государству мо­жет принести тело, в котором все, от горла до промежности, — одно лишь брюхо?».

Некий любитель наслаждений пожелал стать его другом, но Катон в дружбе отказал, объявив, что не может жить рядом с человеком, у которого нёбо чуткостью превосходит сердце» (Плутарх. Катон, 8— 9, пер. С. П. Маркиша).

Демонстрируя свою приверженность всему римскому, Катон, одна­ко, подобно многим, не избежал влияния греческой культуры. «Еще совсем молодым, — рассказывает Плутарх, — Катон служил под началом Фабия Максима — как раз в ту пору, когда тот взял город Тарент; там он пользовался гостеприимством одного пифагорейца по имени Неарх и старался усвоить его учение. Слушая речи этого человека (примерно так же рассуждал и Платон) о том, что наслаж­дение — величайшая приманка, влекущая ко злу, а тело — первая опасность для души, которая освобождается и очищается лишь с помощью размышлений, как можно дальше уводящих ее от страстей тела, — слушая эти речи, он еще больше полюбил простоту и уме­ренность. В остальном же, как сообщают, он поздно познакомился с греческой образованностью и лишь в преклонном возрасте взял в руки греческие книги, усовершенствуясь в красноречии отчасти по Фукидиду, а главным образом по Демосфену. И все же его сочине­ния в достаточной мере украшены мыслями греческих философов и примерами из греческой истории, а среди его метких слов и изрече­ний немало прямо переведенных с греческого» (там же, 2). И все же отношение Катона к ставшему модным среди римлян увле­чению греческой культурой отличалось двойственностью. Как писа­тель Катон не мог быть невосприимчив к ее плодам: его привлекали философские наставления и утонченная словесность греков, он за­читывался трудами их прославленных историков и речами ораторов, преклонялся перед знаменитыми греческими полководцами и поли­тиками старой поры — Фемистоклом, Периклом, Эпаминондом. Но как государственный деятель определенной, консервативной ориен­тации он постоянно выступал против эллинофильских тенденций и связанных с этим культурных новаций, опасаясь их разлагающего воздействия на строй римской жизни. «Катон был уже стариком, — рассказывает Плутарх, — когда в Рим прибыли афинские послы — платоник Карнеад и стоик Диоген... Сразу же к ним потянулись са­мые образованные молодые люди, которые с восхищением внимали каждому их слову... Римлянам это пришлось по душе, и они с удо­вольствием глядели на то, как их сыновья приобщаются к греческо­му образованию и проводят время с людьми, столь высоко почитае­мыми. Но Катон с самого начала был недоволен страстью к умозре­ниям, проникающей в Рим, опасаясь, как бы юноши, обратив в эту сторону свои честолюбивые помыслы, не стали предпочитать славу речей славе воинских подвигов... Он хотел опорочить Грецию в гла­зах своего сына и, злоупотребляя правами старости, дерзко возве­щал и предсказывал, что римляне, заразившись греческой ученос­тью, погубят свое могущество». Но, справедливо замечает на это Плутарх, «будущее показало неосновательность этого злого проро­чества. Рим достиг вершины своего могущества, хотя принял с пол­ною благожелательностью греческие науки и греческое воспитание» (там же, 22—23).

Марк Порций Катон был в известной степени знаковой фигурой своего времени. Примечательна именно противоречивость его жиз­ненных установок. С одной стороны, он защищал устои старорим­ской нравственности, а с другой — занимался ростовщичеством, причем, по замечанию Плутарха, «самым гнусным его видом: ссу­дой денег под залог кораблей» (с этих ссуд получали самый высо­кий процент). Проповедуя благородство земледельческого труда, его значение для укрепления духа и морали граждан, он сам, одна­ко, не чурался новейших, чисто предпринимательских занятий: ак­тивно скупал земли с пастбищами и лесами, оборудовал ремеслен­ные мастерские и не брезговал торговыми операциями. Порицая греческую образованность, он, тем не менее, не упускал случая поучиться у греков или сослаться на их авторитет. Эта видимая двойственность была характерной чертой не одного только Катона, но многих других римлян времени великих завоеваний. В этой черте, однако, не следует видеть только проявление духовной не­последовательности. В условиях стремительных сдвигов во всех сферах общественной жизни она отражала естественную осторож­ность — стремление при использовании добытого в ходе завоева­ний чужеродного культурного материала не разрушить без остатка собственной культуры и не утратить, таким образом, своей нацио­нальной идентичности.

Изобразительные искусства

В скульптуре и живописи продолжали усиливаться эллинистические влияния, начавшиеся еще в предыдущую эпоху. Их подражательный ха­рактер избавляет нас от необходимости говорить о них специально. Мас­совое появление предметов изобразительного искусства из Греции разви­вало только коллекционерство и мешало окрепнуть оригинальному рим­скому творчеству.

В архитектуре нужно отметить, помимо усложнения типа частных жи­лищ, о чем было сказано раньше, строительство крупных общественных сооружений, прежде всего так называемых базилик. Это были здания, пред­назначенные для суда и торговых сделок. Они представляли собой боль­шие крытые помещения, разделенные на несколько частей колоннами. Об­разцами для них служили аналогичные постройки эллинистического типа. Первая такая базилика была сооружена Катоном в 184 г. на форуме рядом со зданием сената (Порциева базилика). На Тибре, ниже Авентина, в 193 г. была построена речная гавань, получившая греческое название «эмпорий». В 70-х гг. появляются каменные рынки, пришедшие на смену старым тор­говым рядам с их деревянными лавчонками. В Риме начинают воздвигать колоннады и арки, украшенные позолоченными статуями греческого типа. Главные артерии города мостят лавой, бассейны облицовывают камнем. Продолжается также постройка храмов, в которых эллинистический стиль все более вытесняет этрусский.


Архитектура была самым почитаемым видом искусства в Риме. При­родному прагматизму римлян импонировала функциональная направ­ленность этого вида творчества. Греческая и эллинистическая архи­тектура была воспринята и переработана римскими зодчими с уче­том практических интересов их собственного развивающегося госу­дарства. Если в греческой архитектурной традиции главной доми­нантой являлся храм, то в Риме основное внимание уделялось репрезентативным общественным зданиям и инженерным сооружени­ям. При этом сооружение разветвленной системы дорог, мостов, акведуков, амфитеатров и триумфальных арок, терм и базилик, двор­цов и вилл требовало не только развития инженерной мысли, но и новых строительного материалов. В конце III в. до н. э. при построй­ке дорог начинает применяться исключительно прочный и водоупор­ный материал — римский бетон. В его состав, кроме извести и щеб­ня, входил вулканический песок (пуццолана), который придавал бе­тону особую прочность. Применение этого раствора в строитель­стве зданий позволило не только удешевить постройки и ускорить их возведение, но и создать принципиально новую конструкцию арочно-сводчатых перекрытий для больших помещений. Наряду с бето­ном в строительной технике использовались туф, травертин (твер­дый известняк), кирпич-сырец, а с конца II в. до н. э. также и обо­жженный кирпич различных конфигураций.

К концу Республики на основе синтеза этрусской и италийской ар­хитектуры складываются своеобразные, характерные формы рим­ского зодчества. Появляются типы сооружений, определившие ори­гинальный характер римской архитектурной традиции. Долгое вре­мя основным типом общественных сооружений оставался храм. Его развитие шло от этрусско-италийских простилей (храм Юпитера Ка­питолийского) к греческому периптеру прямоугольной и круглой формы (храм Весты на Бычьем рынке), а затем к оригинальному рим­скому псевдопериптеру (храм Юпитера в Таррацине)[206]. Применение ордера в храмовом строительстве определялось по преимуществу интересами декора: в отличие от греков римские зодчие не задумы­вались над конструктивной логикой ордеров, и сочетание коринф­ских колонн с дорическим фризом считалось у них вполне дозволимым.

Позднее одним из распространенных типов общественных зданий ста­новится базилика — прямоугольное в плане здание, обычно разде­ленное внутри на три или пять пролетов (нефов) и имеющее в про­тивоположном от входа конце возвышение (трибунал), служившее местом для выступления ораторов. Базилика являлась неотъемле­мой принадлежностью италийского форума. Здесь происходили важ­ные встречи, решались городские вопросы и личные проблемы граж­дан, совершались торговые сделки и велось судопроизводство. В Риме в 184 г. возводится базилика Порция, в 179 г. — базилика Эмилия, в 169 г. — базилика Семпрония, в 121 г. — базилика Опимия. В условиях широчайшего развития торговли небольшие лавки-таберны уже не справлялись с возросшим товарооборотом. Обустраи­ваются древние торговые площади — рынки Бычий, Овощной, Рыб­ный, возникают новые продовольственные центры — мацеллумы. Последние представляли собой перистильные дворы, вокруг кото­рых группировались таберны, одни из которых имели выход во двор, а другие — наружу. В центре перистиля обычно находился бассейн с рыбой, часто окруженный колоннами. Подобный мацеллум распо­лагался недалеко от римского форума и просуществовал там до на­чала Империи.

В эпоху Республики в основных чертах сложился еще один тип со­оружений, ставший отличительной чертой римского архитектурно­го пейзажа, — общественные бани, термы. Прекрасно сохранившие­ся Стабиевы термы в Помпеях (от II в. до н. э.) дают представление о планировке банных комплексов республиканского периода. Термы начинались с раздевальни — аподитерия, далее шли фригидарий — своеобразный предбанник с холодным бассейном, затем тепидарий, где система подогрева делала воздух теплым, и, наконец, кальдарий — собственно баня, где находилась большая мраморная ванна (или, скорее, бассейн) с горячей водой. Позднее в банях появляется и парильня — лаконик. Кроме того, на территории банного комплек­са находились залы (палестры) для гимнастических упражнений, борьбы и спортивных игр, плавательные бассейны и иные помеще­ния для проведения досуга.

В ту же эпоху складываются основные типы зрелищных сооружений — цирков, театров, амфитеатров. Цирки являли собой открытые оваль­ной формы стадионы, предназначенные в основном для состязаний колесниц. Возможно, их прототипом был греческий ипподром. Наи­более древними сооружениями такого типа в Риме были: Большой цирк, расположенный в низине между Палатином и Авентином, по преданию, устроенный еще при царях, а потом неоднократно пере­страивавшийся, и цирк Фламиния, сооруженный на Марсовом поле в 221 г. до н. э.

Театры появились сравнительно поздно и первоначально представ­ляли собой временные сооружения из дерева. Первый каменный те­атр был построен в Риме только в 55 г. до н.э.; этот театр Помпея (на Марсовом поле) стал образцом для всех позднейших сооружений та­кого рода. Из сохранившихся театральных построек самое раннее — Большой театр в Помпеях (III—II вв. до н. э.). Он был сооружен по греческому образцу на ступенях, врезанных в холм; площадка для хора — орхестра была правильной окружности, но сцена представ­ляла уже не просто возвышение с естественным ландшафтом вмес­то декорации, а отдельное здание, за которым находился большой портик, служивший своеобразным фойе. Малый театр в тех же Помпеях (начало I в. до н. э.) вообще являл собой сооружение, никак не связанное с рельефом. Это было типичное для будущего времени здание театра римского образца. Места для зрителей и сцена были подняты на субструкциях, и под их сводами располагались кулуары, выходы и разные подсобные помещения.

Совершенно оригинальными римскими сооружениями были амфи­театры. Их строительство было связано с появлением такого специ­фически римского вида развлечений, какими были гладиаторские бои и травля диких животных. Амфитеатр представлял собой как бы со­единение двух театральных полукружий с ареной в центре, причем арена, первоначально круглая, постепенно приобретала форму эл­липса, что лучше отвечало разыгрывавшемуся там действию (под­робнее о римской архитектуре времени Республики см.: Всеобщая история архитектуры. В 12 т., изд. 2-е. Т. II. М., 1973. С. 419). Среди собственно изобразительных искусств особыми успехами было отмечено развитие скульптуры. Римляне достигли исключительно­го мастерства в искусстве портрета, начало которому было положе­но традицией посмертных восковых масок: их снимали с лиц покой­ных родичей и хранили в каждой семье в главном помещении дома (атрии), в специальных шкафах. Затем маски стали заменяться бюс­тами, причем от скульптора требовалось точное воспроизведение черт умершего. Это обстоятельство содействовало сохранению и развитию тенденции к портретному воспроизведению конкретного лица. В отличие от греков, которые стремились к типизации пласти­ческих образов, римские скульпторы чаще старались достигнуть фи­зиономического сходства, не забывая при этом отразить особеннос­ти характера изображаемого лица. Эпоха Республики оставила нам образцы высокого художественного мастерства римских ваятелей. Среди них наиболее известны бронзовый бюст римлянина от второй половины IV в. (так называемый Брут), статуя оратора от II в., пор­третная статуя римлянина, совершающего возлияние, от I в. до н. э.

Быт и нравы

Те изменения в быту богатых римлян, которые наметились еще в IV в., теперь под греческим влиянием принимают характер настоящей револю­ции. Староримский дом в III—II вв. окончательно превращается в боль­шое расчлененное жилище, иногда удвоенное по греческому образцу. Его начинают обставлять с изысканной роскошью, до сих пор чуждой Риму. В домах богатых людей появляются предметы греческого искусства, выве­зенные из Сицилии и с Балканского полуострова, книги, серебряная посу­да, мебель с бронзовой отделкой, ковры и т. п. Меняется характер обеден­ного стола, увеличивается количество блюд, они изготовляются тоньше и вкуснее. Повар-профессионал вытесняет из кухни хозяйку, которая рань­ше сама с помощью рабынь приготовляла еду для семьи. Кулинарное ис­кусство дифференцируется: из него выделяется хлебопечение, приготов­ление пирожных и т. п. Об этом говорит появление в Риме около 171 г. булочных. Греческие вина и понтийская рыба находят широкий доступ к римскому столу. Энний, в подражание одному греческому поэту, пишет гастрономическое стихотворение. В сохранившемся от него отрывке го­ворится о местах, где водятся самые лучшие сорта рыб. Попойки с неуме­ренным употреблением неразбавленного вина[207], сопровождаемые игрой и танцами греческих арфисток и танцовщиц, становятся обычным явлением.

Меняется не только домашний, но и общественный быт римлян. Коли­чество праздников и народных увеселений растет, увеличивается их про­должительность. Кроме старых состязаний в беге и бега колесниц, на иг­рах появляются греческие атлеты. Театральные зрелища эллинистическо­го типа, о которых мы говорили выше, также были крупным новшеством в общественной жизни Рима. Однако, несмотря на любовь римской толпы к театру, она предпочитала ему более грубые зрелища. Иногда нельзя было закончить спектакля, так как зрители массой уходили из театра смотреть кулачные бои или травлю зверей. В 167 г. лучшие греческие флейтисты оставили публику совершенно холодной. Тогда эдилы приказали им пре­кратить игру и вступить между собой в кулачный бой, что вызвало неопи­суемый восторг зрителей.

В описываемую эпоху входят в практику те кровавые зрелища, кото­рые стали потом одним из источников морально-политического разложе­ния римского общества: гладиаторские бои и травля зверей. Бои гладиато­ров как пережиток человеческих жертвоприношений в память умершего появились в Риме, вероятно, под влиянием Этрурии и Кампании. Впервые в 264 г. братья Бруты на похоронах отца устроили бой трех пар гладиато­ров на Воловьем рынке. В 216 г. в Риме выступало уже 22 пары гладиато­ров, в 200 г. — 25 пар, в 183 г. — 60 пар. В дальнейшем эти цифры все растут. Травля зверей развивалась параллельно гладиаторским играм и ча­сто была с ними связана. Первое массовое зрелище такого рода засвиде­тельствовано в 186 г., когда в Рим были привезены африканские звери.

Лучшая часть римского гражданства пыталась бороться с этими крова­выми представлениями, действовавшими на зрителей крайне развращаю­ще. Однако никакие меры не помогали, и, вопреки правительственным за­прещениям, гладиаторские бои и звериные травли не прекращались.

Глубокие сдвиги в римских нравах и общественной психологии шли одновременно с изменениями быта. Особенно заметно это сказалось на семейной жизни. Устои римской патриархальной семьи начинают расша­тываться. Наиболее ярким выражением этого факта явилась женская эман­сипация. Римские матроны стараются завоевать право самостоятельно рас­поряжаться своим имуществом. Закон не давал для этого никаких основа­ний, и поэтому они начинают прибегать к различным уловкам (фиктивным бракам и проч.), чтобы добиться освобождения от опеки агнатов. В ре­зультате этого в женских руках скапливаются такие крупные состояния, что в 169 г. правительство вынуждено было запретить назначать женщин наследницами по завещаниям. Женская эмансипация шла одновременно с ослаблением власти отца семьи, уменьшением числа браков, увеличением разводов и общим падением старых моральных основ.

Однако было бы ошибкой думать, что все римское общество уже в эту эпоху было охвачено процессом разложения. Во-первых, описанные выше явления захватывали главным образом общественную верхушку и город­ское население. Во-вторых, даже среди римской знати эти явления встре­чали отпор среди консервативных элементов. Новые формы быта и новые нравы пробивали себе дорогу в ожесточенной борьбе со старым. Только в свете этой борьбы можно понять переходный II век.

М. Порций Катон, о котором мы не раз говорили на предыдущих страни­цах, и являлся как раз представителем тех консервативных староримских элементов, которые боролись против новых течений. Этот консерватизм Катона уживался с тем, что он был передовым италийским хозяином первой половины II в., образцовым помещиком, беспощадным рабовладельцем, лов­ким дельцом и коммерсантом, не брезговавшим никакими средствами в по­лучении прибыли: «Он был добрым отцом семейства, хорошим мужем и превосходным хозяином», — говорит Плутарх в биографии Катона. Как ни ценил Катон государственную деятельность, однако исполнение долга граж­данина, как он его понимал, т. е. рачительного хозяина и главы семьи, ста­вил выше всего. Он говорил, что «предпочитает быть хорошим мужем, чем знаменитым сенатором». Катон всегда присутствовал при том, как его жена купала и пеленала детей, только неотложные государственные дела могли помешать этому. Он требовал, чтобы его жена сама кормила грудью ребен­ка. Своего старшего сына Катон учил сам, хотя у него был образованный раб-учитель. Катон обучал сына чтению и письму, законоведению, гимнас­тике, фехтованию, верховой езде и т. п. Он собственноручно переписал свое историческое произведение большими буквами, чтобы сын мог познакомить­ся с историей родного города. Катон был чрезвычайно сдержан в присут­ствии детей, остерегаясь произносить при них непристойные слова.

Образ жизни Катона был крайне прост и расчетлив. Никаких трат на роскошь или даже простой комфорт не допускалось, он не покупал доро­гих рабов и богатых платьев, в доме не было ковров, а стены оставались нештукатуренными. Обычный стол Катона отличался непритязательнос­тью и умеренностью, только в случае появления гостей допускались неко­торые излишества.

Среди своих рабов Катон поддерживал суровую дисциплину. Без раз­решения хозяина ни один раб не смел выходить из дома; раб, по мнению Катона, должен был или работать, или спать. За мелкие погрешности Ка­тон имел обыкновение собственноручно наказывать провинившегося. В случае тяжелого проступка он судил виновного в присутствии всех рабов, приговаривал его к смерти и приказывал казнить на их глазах. Когда один его раб совершил без ведома господина торговую сделку и это стало изве­стно Катону, то раб повесился. Старых или больных рабов, по мнению Катона, следовало продавать, чтобы не кормить даром. Он поощрял ссоры среди рабов, считая, что они обеспечивают хозяину безопасность.

Свои твердые принципы Катон проводил и в политике. Мы видели выше, как он боролся со сципионовой группой нобилитета. В бытность свою цензо­ром в 184 г. Катон нагнал ужас на римское высшее общество беспощадными мерами против роскоши и распущенности нравов. Он исключил массу уважа­емых лиц из сената за проступки, которые казались строгому цензору неблаговидными[208]. Огромными налогами на предметы роскоши (платья, колесни­цы, женские наряды, домашнюю утварь) Катон пытался вернуть римлян к старой простоте. Он приказал уничтожить трубы, с помощью которых была проведена вода из городского водопровода в дома и сады частных лиц, распо­рядился сносить строения, занимавшие часть государственной земли, и т. п.

Но, конечно, наивно было думать, что всеми этими мерами можно было остановить развитие в римском обществе новых взглядов, обычаев и нра­вов. Они являлись результатом не столько внешних заимствований у гре­ков, сколько продуктом тех глубоких изменений в экономике и социальных отношениях Италии, которые произошли во II в. К обзору этих изменений мы сейчас и переходим.

Загрузка...