История Северной Африки (Тунис, Алжир, Марокко). Том 1. С древнейших времен до арабского завоевания (647 год)

I. Восстания берберов

Очаги сопротивления. Если римской цивилизации удалось хотя бы внешне подчинить себе города равнин, то горных районов Магриба она даже не коснулась. Военные посты, окружавшие горные массивы, и дороги, их пересекавшие, служили средством подавления горцев, а не распространения культуры. В Оресе, Кабилии, Бибане, Дахре, Уарсенисе, Тессале и Рифе берберы сохраняли свои обычаи. Они не отказались ни от своих диалектов, ни от своих орудий труда, ни от своих погребальных обрядов. Конечно, некоторые горцы обратились к земледелию и стали строить жилища из камней, но большинство продолжало ютиться в гурби или шалашах и заниматься главным образом скотоводством.

Эти вечно полуголодные пастухи с завистью поглядывали на плодородные земли равнин. Если бы не стража, преграждавшая им путь, они охотно спустились бы вниз и разграбили урожай оседлых земледельцев. Но третий легион и вспомогательные войска стояли начеку, и до царствования Александра Севера набеги грабителей были, несомненно, явлением редким.

Но вот наступил момент, когда остов римского владычества дал трещину. Сразу выявилось, сколь поверхностна была романизация и ограничено ее распространение. Берберы, даже романизированные, из союзников превратились в подданных, жаждавших стряхнуть с себя опеку правителей. Повстанческие движения начинали, разумеется, горцы, но вокруг них сплачивались все силы вооруженной оппозиции, которая в иные моменты охватывала чуть ли не всю Африку, за исключением Проконсульской провинции, где урбанизация почти исключала возможность крестьянских восстаний.

Несостоятельность режима. Провозглашение Гордианов (238 год), вовлекшее Африку в борьбу за власть в империи, знаменовало собой начало эпохи глубоких потрясений во всем римском мире. Величественное здание, возведенное Августом, при первом же испытании оказалось на редкость шатким. Режим, опиравшийся не на конституцию, а на волю армии, служившей ему поддержкой, неизбежно должен был привести к торжеству солдатни. Африканцу Септимию Северу удалось задержать крах империи благодаря тому, что он откровенно сделал ставку на армию. «Обогащайте солдата, а об остальном не беспокойтесь», — завещал он своим сыновьям в качестве принципа управления. После него пронунсиаменто стали правилом, и империя выродилась в военную диктатуру, которую ограничивали только убийства.

Этот режим носил в себе зародыш своей гибели. Поскольку только легионы решали, кому занять престол, каждая армия считала себя вправе назначать императоров, иногда за их заслуги, но чаще за богатство, и убивать по своему желанию тех из них, кто, по ее мнению, уж слишком энергично насаждал дисциплину или уже истощил свои средства. Полководец, провозглашенный императором, бросал свои войска против армий соперников, но победителю приходилось ежеминутно опасаться кинжала убийцы или появления новых претендентов. При Галлиене, несмотря на угрозу со стороны варваров, тридцать тиранов — фактически их было восемнадцать — оспаривали между собой власть в империи.

Экономический кризис. С конца II века политический кризис усугубился кризисом экономическим. Начиная с Септимия Севера, недостаток золота повлек за собой снижение веса монет и уменьшение наполовину содержавшегося в них драгоценного металла. Antoninianus, введенный Каракаллой, содержал при Галлиене менее 5% серебра. Это была, по словам Моммзена, не более, как «металлическая ассигнация». Одновременно денежное хозяйство регрессировало к натуральному. Неустойчивость и рост цен, которые Диоклетиан безуспешно пытался сдержать путем установления максимума (301 год), привели к тому, что натуральный налог все больше и больше вытеснял денежный. Но система натуральных поставок вынуждала налогоплательщиков предпринимать дорогостоящие перевозки на большие расстояния, а государство — содержать громоздкий административный аппарат, поглощавший две трети всех ресурсов. Начиная с Валентиниана I, землевладельцы уже не могли заставить колонов рассчитываться деньгами. Чиновники и даже солдаты получали жалованье в натуре, и чтобы обеспечить необходимое для этого количество продуктов, приходилось прибегать к разорительным для населения реквизициям.

Сильные императоры — Аврелиан (270–275), Диоклетиан (284–305), Константин (305–337) пытались приостановить упадок с помощью решительных административных и финансовых реформ, но спасти империю было уже невозможно. Это объясняется тем, что, несмотря на видимость процветания и порядка, империя была лишена единой экономической базы. Хотя число городов значительно увеличилось, замкнутое домашнее хозяйство не исчезло и настоящей промышленности никогда не существовало, да и немногочисленное, в сущности, население было слишком бедно, чтобы покупать, и довольствовалось малым. Вопреки внешнему впечатлению торговля никогда не достигала значительных размеров. Она, как и промышленность, должна была обслуживать ограниченную клиентуру, состоящую из богатых граждан, жадных до предметов роскоши. Восток, край модных экзотических товаров, высасывал золото из Рима и стран Запада.

Социальный кризис. Крупные землевладельцы, вынужденные за отсутствием достаточного сбыта вести в основанных на рабском труде имениях экстенсивное хозяйство и превращать свои владения главным образом в пастбища, предпочитали делить свои земли на участки и сдавать их в аренду колонам. Античное сельское хозяйство, не знавшее рациональной техники земледелия, требовало большого количества рабочих рук и было малоэффективным. Даже в латифундиях в основном велось натуральное хозяйство.

Аристократия не обладала ни предприимчивостью, ни инициативностью современного капитализма. Ей были присущи бездеятельность, склонность к ростовщичеству и мотовство. Именно ее безумная расточительность, замораживавшая находившуюся в обращении денежную массу при одновременном истощении золотых рудников, вызвала порчу монеты.

Политические беспорядки, разразившиеся в III веке в государстве с неустойчивой экономикой, ускорили его гибель, и в течение нескольких лет показное благополучие империи рухнуло. Как ни старались императоры бороться против неотвратимой катастрофы, принимая законы, которые привязывали к своей профессии людей любого звания, будь то декурионы или колоны, они не могли излечить болезнь, от которой погибала империя.

«Десять веков коррупции и три века деспотизма, — справедливо отмечает Альбер де Брольи, — довели это древнее общество до моральной и материальной нищеты и, если позволительно употребить слишком современное выражение, до такого экономического состояния, против которого бессильны все законы. Короче говоря, Рим на протяжении четырех веков непрерывно разорялся и развал денежного хозяйства страны повлек за собой политическое банкротство. Когда общество уже не может обеспечить свои собственные нужды, это означает, что оно уже не в состоянии защитить себя…»

Римская империя, этот величественный монумент на гнилом основании, благодаря классической культуре и обаянию побед сохранила престиж, над которым не властно время. И все же редко какой политический строй кончал столь полным крахом. Город на Тибре, который, оставаясь верным своим основным институтам, раздвинул свои границы на три континента, в конце концов без боя сдал страны, защиту которых от вторжения варваров считал своей миссией.

Восстания. Берберские восстания начались в царствование Александра Севера и с тех пор уже не прекращались. О многих из них мы, конечно, не знаем из-за отсутствия документов. Однако эпиграфические открытия дают нам возможность представить, как велика была в отдельные моменты опасность.

В 253 году восстание охватило Нумидию и Цезарейскую Мавританию. Местные племена, очевидно, знали о борьбе между императором Валерианом и его соперником Эмилианом — уроженцем Африки, который имел там своих сторонников. Они, несомненно, знали также о нападениях на границы империи персов, германцев и готов. Общий кризис империи они ощущали в ослаблении подавлявшей их власти. Упразднение третьего легиона оказалось ошибкой, которую пришлось исправить, немедленно восстановив его. Возникавшие в то время разобщенные стихийные бунты порождались не расовой ненавистью, а классовой борьбой. Берберские крестьяне выступали не против римлян как таковых, а против всех своих угнетателей, кем бы они ни были, и в первую очередь против романизированных берберов, чьи земли они опустошали.

Восстание, во всяком случае в восточной части Цезарейской Мавритании, началось в 253 году. Оно объединило баваров (или по крайней мере некоторые из их племен), которые жили, как показал Р. Тувено, на Высоких Равнинах, что простирались от Верхней Мулуи до района юго-восточнее Сетифа, квинквегентанеев, пять племен которых занимали всю или часть Большой Кабилии, и gentiles Fraxinenses, то есть, очевидно, берберские войска местного вождя Фараксена, происхождение которого неизвестно.

Мавританская коалиция вторглась в Нумидию, опустошила земли и увела пленных. Святому Киприану пришлось собрать в Карфагенской церкви 100 тысяч сестерций для выкупа пленных христиан, в первую очередь девственниц, которые могли пасть жертвой насилия со стороны варваров (insultantium libidinis contagione).

Восстановить в деталях ход военных действий невозможно. Но из надписей мы узнаем о некоторых событиях: в августе 254 года отряд повстанцев потерпел поражение в долине уэда Леккал; в 255 году отряду мавританской кавалерии из Цезарейской Мавритании пришлось сражаться в районе Авзии (Омаль), и легат трех августов в Нумидии в посвятительной надписи, найденной в Куикуле, вознес Юпитеру благодарность за дарованную победу; в 257 году имели место стычки недалеко от Алтавы (Ламорисьер); в 259 году легат разбил коалицию племен, которые проникли в Нумидию сначала близ Милева (Мила), а затем на границах Цезарейской Мавритании. Командиру мавританской кавалерии удалось захватить и казнить Фараксена, но и сам он в следующем году погиб в стычке с баварами в районе Омаля.

В 262 году в Цезарейской Мавритании воцарился порядок. Восстановление римской власти совпало с временным упрочением положения империи после побед Галлиена над аламанами и устранения персидской опасности. Таким образом, общий кризис империи вылился в Африке в ряд последовательных восстаний, вспыхивавших на протяжении десяти лет в различных пунктах Цезарейской Мавритании — провинции, целиком подчиненной римлянам и находившейся под бдительным оком вспомогательных войск.

До 289 года стране не угрожала реальная опасность; во всяком случае, письменные источники дают нам сведения лишь о местных беспорядках. И все же вторжения варваров сказались прежде всего в Африке. При императоре Галлиене племена франков, перешедшие границу Галлии, а затем вторгшиеся в Испанию, опустошили берега Мавритании. В то же время властям пришлось, очевидно, выслать отряды против племен Ореса и Южной Нумидии, представлявших постоянную угрозу.

Второй кризис, длившийся, по-видимому, не менее восьми лет, был серьезнее первого. Волнения начались около 289 года в долине реки Сахеля, охватили Кабилию и распространились в южном направлении до Ходны. Подробности мало известны: По всей видимости, наместник Аврелий Литуа добился в 289 и 290 годах решительных успехов, в частности отбросил баваров за шотт аль-Ходна. Однако он не сумел добиться полного умиротворения. Волнения не утихали и в последующие годы. Поэтому император Максимиан, несомненно жаждавший лавров, лично прибыл в Африку для подавления восстания (297 год). Военные действия, по-видимому, велись в основном из Тубусупту (Тиклат) против квинквегентанеев. Кампания была победоносной, и август с триумфом вошел в Карфаген, разделив с соратниками признательность официальной Африки за восстановление мира.

В начале IV века спокойствие как будто было восстановлено, но римский мир оставался непрочным. В борьбе с опасностью уже нельзя было полагаться на солдат, которые часто сочувствовали мятежникам и в самый разгар боя переходили на их сторону. Поселенные на границах колонисты не только не могли опираться на вассальные племена, но были вынуждены своими силами защищать римскую территорию от их нападений. Даже внутри провинций приходилось укреплять города, местечки и даже отдельные имения.

Реформы Диоклетиана. Провинции. Стремясь предотвратить распад империи, Диоклетиан окончательно отделил военную службу от гражданской и разукрупнил провинции. Это давало надежду, что профессионалы смогут оказать натиску варваров и персов более энергичное сопротивление, чем гражданские лица, случайно по воле сената оказывавшиеся во главе легионов. Отныне военачальниками могли стать представители всаднического сословия, имевшие определенный ранг.

Диоклетиан увеличил число провинций до 87 с тем, чтобы улучшить управление и осуществлять более эффективный контроль над наместниками (praesides, correctores, consulares), которые подчинялись только ему и за которыми шпионили его «служащие для особых поручений» (agentes in rebus). Провинции объединялись в двенадцать диоцезов (dioeceses), во главе которых были поставлены викарии, выполнявшие роль посредников между наместником и префектами претория. Последние превратились в настоящих министров внутренних дел (vicarius praefectorum praetorio).

В результате реформ Диоклетиана «число провинций в Африке увеличилось с четырех до восьми. Проконсульская провинция была разделена на три: Триполитанию, Бизацену с центром в Гадрумете (Сус), соответствующую Центральному и Южному Тунису, и собственно Проконсульскую провинцию, или Зевгитану, со столицей в Карфагене, охватывавшую Северный Тунис и северо-восточную часть Алжира. Нумидия, разделенная на две части, состояла из Нумидии Циртинской на Севере и Нумидии Военной на юге. Главным городом последней оставался Ламбез. Позднее, по-видимому в 313 году, Константин снова объединил обе провинции, и столица Нумидии Цирта стала называться в его честь Константиной. В Мавритании Диоклетиан выделил восточную часть Цезарейской Мавритании, чтобы создать новую провинцию — Мавританию Ситифенскую, с центром в Сетифе. Что касается Тингитаны, то она не была разделена на части, но в административном отношении отделилась от остальной Африки и вошла в диоцез Испании.

Следует подчеркнуть две особенности этой реформы. Во-первых, она проводилась не сразу, а постепенно. Деление Мавритании Цезарейской, например, было произведено до 288 года, тогда как Нумидия и Проконсульская провинция подверглись преобразованию после 295 года. Также и Триполитания была создана не водно время с Бизаценой. К сожалению, мы лишены возможности точно установить последовательность проведения реформы, так как дата Веронского списка не определена окончательно (296–297 или скорее 305–306 годы).

Вторая, не менее важная особенность реформы заключалась в том, что она сопровождалась сокращением римской территории. Если Диоклетиан укрепил границу в восточной части Берберии, то распад Цезарейской и Тингитанской Мавритании продолжался или даже усилился. Как убедительно показал Ж. Каркопино, Цезарейская Мавритания потеряла западную часть своей территории, вероятно, до Шелифа, и бывшие владения Рима, предоставленные таким образом самим себе, сохраняли зависимость от империи лишь в той мере, в какой считали это нужным, оставаясь все же верными латыни и христианству. Доказательством этого служат надписи, найденные в Помарии (Тлемсен) и Волюбилисе (Ксар Фараун), датированные вплоть до 655 года. Что касается Тингитаны, то при нынешнем состоянии источников представляется, что она сводилась к территориям, лежавшим к северу от р. Луккоса. По удачному выражению А. Терраса, «эта провинция, созданная при Клавдии в интересах Африки, сохранялась, особенно начиная с III века, в интересах Испании».

Примечательно, что из всей империи, включая Азию, только Проконсульская провинция управлялась проконсулом, который непосредственно сносился с императором, минуя викария.

Армия. В Африке оккупационный корпус претерпел те же изменения, что и в остальных провинциях империи. Часть его была размещена на границе и постоянно занимала укрепления лим (limitanei, riparienses); остальные войска размещались в различных пунктах внутри провинций и составляли мобильные подразделения, всегда готовые отправиться в любое угрожаемое место. Это были «войска свиты» (comitatenses). Диоклетиан изъял командование войсками из ведения наместников и передал его военачальникам, или дукам (duces).

Границы военных округов не всегда совпадали с административными границами провинций. Например, власть дука Триполитании простиралась до уэда Акарит на границах Бизацены. Командующий африканской армией, получивший после Диоклетиана почетный титул комита (comes Africae), имел своей резиденцией Карфаген. Это был один из самых высокопоставленных военных сановников империи. Подчиненная ему территория охватывала Бизацену, Зевгитану, Нумидию и Мавританию Ситифенскую. Дук Цезарейской Мавритании был военачальником меньшего значения и в конечном итоге перешел под контроль комита Африки. Наоборот, командующий войсками Тингитаны, в ведении которого находилась также и Испания, был важной персоной в ранге комита.

Оборона южных границ была поручена limitanei и foederati. Limitanei — это солдаты-колонисты, права которых на землю были обусловлены несением военной службы, за что они также освобождались от налогов. Foederati — туземцы соседних племен, не попавших в подданство Рима, которых все энергичнее вовлекали в имперскую армию, выплачивая им жалованье и подчиняя тому же командованию, что и limitanei. Начиная с Диоклетиана потомков limitanei заставляли идти по стопам отцов, повторяя их жизненный путь.

При Диоклетиане африканская армия, как и все военные силы империи, утратила свою былую гибкость и силу. Легионы были сокращены до одной тысячи, а в некоторых корпусах до 500 человек и не обладали необходимой боеспособностью, чтобы поддерживать порядок в стране, постоянно охваченной волнениями. Вербовки добровольцев уже не обеспечивали нужного контингента солдат, и приходилось принуждать землевладельцев к поставке рекрутов, которых они выделяли из числа своих крестьян или покупали у работорговцев в тех случаях, когда им не разрешалось внести взамен новобранца соответствующую сумму денег — рекрутское золото (aurum tironicum). Укомплектованные таким образом войска были жалки и малонадежны.

Воспользовавшись кризисом, который последовал за отречением Диоклетиана и Максимиана (305 год), викарий Африки Л. Домиций Александр, опираясь на свои войска, провозгласил себя императором. Тогда сын Максимиана Максенций, в прошлом победитель квинквегентанеев, направил в Африку своего префекта претория. Солдаты Александра оказали только видимость сопротивления. Их вождь был схвачен и удушен, а Карфаген и Цирта были отданы на разграбление разнузданной солдатне. Но как ни торжествовал Максенций по поводу победы своего подчиненного, Африка не простила ему погромов, пожаров и убийств, которые по его вине обрушились на страну.

Во время войны против Константина Максенций собрал многочисленные мавританские ополчения. Тем не менее он был разбит у Мульвийского моста, недалеко от Рима (28 октября 312 года). Константин приказал выловить его труп из Тибра и в ознаменование своего восшествия на престол отправил в Карфаген голову человека, снискавшего себе ненависть африканцев.

Казалось, новое царствование предвещал эру мира, но вскоре вспыхнули социальные волнения, которые усугубили общее неустройство и ускорили упадок Африки. Эти волнения, порожденные нищетой сельского пролетариата, приняли религиозную форму — донатистского раскола.

II. Гонения на церковь. Святой Киприан

Святой Киприан. После смерти Септимия Севера на протяжении тридцати восьми лет христианство в Африке имело возможность мирного развития. За это время у епископов вошло в традицию собирать церковные соборы. Уже в середине III века насчитывалось, быть может, более 150 епископов. Из трудов святого Киприана мы знаем, что епископ Ламбеза Приват был осужден синодом в составе 90 епископов и продолжал строить хитроумные козни против верующих, несмотря на вмешательство епископа Карфагена и самого папы.

В 249 году епископом Карфагена стал святой Киприан (Caecilius Cyprianus, по прозвищу Thascius), создавший в Африке крепкую церковную организацию. Родился он, без сомнения, в Карфагене, в начале III века, в семье, принадлежавшей к муниципальной аристократии. Киприан прошел полный курс риторики и стал адвокатом. Подпав под влияние священника Цецилиана, он роздал большую часть своего состояния бедным, а в 245 году принял христианство. Крещение переродило его. «Веяние, снизошедшее с неба, — писал он в диалоге, в котором анализировал действие на него благодати (Ad Donatum), — вдохнуло в него вторую жизнь и превратило в нового человека». Он приобрел такой авторитет среди верующих, что его избрали в епископальный совет. Его незаурядное литературное дарование помогло ему, пользуясь текстами библии, составить для одного из своих друзей аргументы в пользу христианства, которые можно было противопоставить иудаизму, и краткое изложение основ морали (Testimonia ad quirinum).

После смерти епископа карфагенского Киприан, уступая настойчивым требованиям верующих, занял его кафедру (около 248 года). Свою деятельность он начал с мер по восстановлению во всей церкви строгой дисциплины. Он расточал наставления по поводу неправильности опеки над клириками, обучения обращенным мимом начинающих мимов, мятежных действий дьякона и постыдного поведения девственниц, посвятивших себя богу. Возможно, в это же время он рекомендовал девственницам остерегаться ловушек кокетства (Advirgines).

Гонения Деция. Вскоре Киприану пришлось проявить свое рвение в весьма сложном и трудном деле. И года не прошло после его избрания епископом, как начались гонения Деция (250 год). Эта, по выражению африканца Лактанция, «мерзкая тварь» заставила всех жителей империи публично засвидетельствовать свою лояльность империи. Нужна была очень большая твердость, чтобы, рискуя жизнью, отказаться от вероотступничества, чего всеми средствами добивались местные комиссии. А ведь если верить карфагенскому епископу, африканские христиане были сильны скорее своим количеством, чем высокими моральными качествами. Созерцание неба не отвлекло их от благ земных, к которым они имели крепкую привязанность. Искушения плоти и стремление к богатству легко склоняли их к бракам с нехристианами. Они оставались черствыми, вопреки совету Христа, и недисциплинированными, вопреки увещеваниям своих епископов. Женщины обильно румянились и тем выдавали отсутствие у них скромности. Что касается духовенства, то нельзя было поручиться ни за благочестие священников, ни за честность дьяконов, ни за самоотверженность епископов, слишком охотно соглашавшихся занимать выгодные должности в ущерб своему сану и предоставлявших беднякам умирать с голоду, лишь бы самим иметь возможность рыскать по рынкам и заниматься мошенническими операциями и ростовщичеством.

При подобных обстоятельствах можно было опасаться, что ни среди духовенства, ни среди верующих не будет особого стремления к мученичеству. Более того, ренегатов (lapsi) было такое множество и они отрекались от своей веры с такой готовностью, что святой Киприан навеки сохранил в душе неизгладимую горечь.

«Они, — писал он, — не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере тогда, когда их схватят, отречься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оставили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на торжище, добровольно поспешают к смерти, — как будто они рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением. Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера, и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы».

Но не все вероотступники проявляли такое рвение, приносили жертвы богам и курили фимиам перед изображениями императоров (sacrificati). Были и такие, что обходили трудности, покупая фиктивные свидетельства о лояльности, достоверность которых власти, очевидно, не удосуживались проверять (libellatici).

В период этого кризиса Киприан считал своим долгом епископа покинуть Карфаген и укрыться в тайном убежище, где пребывал пятнадцать месяцев. Проконсулу не представляло труда найти это убежище, куда стекались «навещавшие его братья» и откуда в адрес верующих шла обширная корреспонденция. Он ограничился тем, что конфисковал имущество Киприана, объявив его изменником. Отсутствие Киприана в час опасности нашло суровых критиков в церкви не только Карфагена, но и Рима; они усматривали в действиях епископа нарушение церковной дисциплины, запрещавшей идти навстречу мученичеству, но не одобрявшей и бегства от него. Киприан, однако, отнюдь не бездействовал, находясь в укрытии. Оттуда он управлял своим диоцезом, заботился об арестованных, бедняках, об обращенных, ставших жертвами гонений, и в первую очередь занимался трудной проблемой вероотступников (lapsi), которые просили принять их обратно в общину верующих.

Вероотступники. По церковной традиции вероотступничество должно было повлечь за собой вечное покаяние. Но провинившихся было так много, что возникала необходимость поступиться принципами. Тактика епископа сводилась к тому, чтобы выиграть время и оттянуть покаяние до того дня, когда, после прекращения гонений, синод сможет принять окончательные решения.

Но события опередили эту выжидательную тактику. Lapsi находили священников, которые соглашались незамедлительно причастить их; некоторые обращались к мученикам или исповедникам, и они выдавали «им и их близким» отпустительные грамоты и призывали епископов вернуть их в лоно церкви. Таким образом, вопреки церковной дисциплине и иерархии, исповедники противопоставили авторитету церкви новое право, основывавшееся на принятых ими во имя веры муках. Те, кто истязал свою плоть ради Христа, считали себя вправе прощать грешникам, к которым они относились с большим снисхождением, чем епископ. Этот союз между экстремистами и оппортунистами затруднял принятие решения. Киприану в конце концов пришлось пойти на уступки. Он разрешил отпускать грехи lapsi, которые понесли испытания во имя христианской веры после своего падения, и libellatici, сумевшим с помощью благочестивых уловок избежать публичного отступничества. Всю свою непримиримость он направил против sacrificati.

Возвратившись весной 251 года в Карфаген, Киприан пытался склонить церковный собор к своей точке зрения, но столкнулся с сильной оппозицией. Ему пришлось отлучить от церкви пятерых мятежных священников и одного дьякона. Наиболее пылкий из священников Новат основал оппозиционную церковь и отправился в Рим, чтобы использовать выборы папы для энергичной кампании против Киприана. Но партии исповедников не удалось провести своего кандидата, очень одаренного священника Новациана, которому трудно было соперничать с Корнелием, пользовавшимся поддержкой карфагенского епископа.

Новациане пошли на раскол, и их положение оппозиционной церкви заставило их впоследствии отказаться от первоначальной снисходительности. Когда карфагенский церковный собор принял решение примириться со всеми кающимися lapsi, по крайней мере в час их смерти, и даже допустить к покаянию всех клириков — отступников, новациане выступили поборниками непримиримости. Однако церковь, принявшая точку зрения Киприана, стала преследовать раскольников, особенно в Африке, в столице которой им удалось сохранить лишь небольшую группу верующих во главе с епископом. Позиция епископа карфагенского, занятая им в отношении lapsi, и борьба с Новатом, а впоследствии с Новацианом, не могла не навлечь на него критику со стороны всех тех, кто восставал против умеренности.

В течение пяти лет после гонений Деция Киприан занимался вопросами литургии, давал советы, за которыми к нему обращались другие африканские общины, организовывал помощь нумидийцам, попавшим в плен к баварам, и поддерживал моральный дух христиан во время страшной эпидемии чумы, которая не только опустошила страну, но способствовала росту грабежей и убийств.

В 255 году разгорелись горячие споры о крещении, совершенном еретиками. В Африке оно считалось недействительным, и обращенных крестили заново. В Риме же оно признавалось действительным, и дело ограничивалось возложением епископской руки на неофитов с тем, чтобы обратить на них святой дух. Киприан, поддержанный карфагенским церковным собором, затеял в исключительно резком тоне полемику о вторичном крещении еретиков с папой Этьеном I (Стефаном), которая закончилась отлучением Киприана от церкви. Размолвка между двумя церквами могла бы закончиться разрывом, если бы смерть папы не позволила возобновить отношения. Африканцы отказались от вторичного крещения лишь при Константине на церковном соборе, состоявшемся в Арле (314 год).

Мученичество святого Киприана. Вскоре после смерти Стефана начались гонения Валериана. Император хотел парализовать деятельность церкви путем ареста ее руководителей и конфискации имущества богатых христиан, но действовал он неэнергично и бессистемно. Киприану было предложено переселиться из Карфагена в Курубис (Корба на восточном берегу мыса Бон). Там он продолжал принимать «частые визиты братьев» в местности, которая, по признанию его благочестивого биографа, не могла воскресить в памяти «изобилие всех радостей». Когда год спустя Киприан возвратился в Карфаген, преисполненный желания принять мученичество, он отказался от убежища, предложенного ему аристократами. В конце концов проконсул приказал арестовать его. Никогда магистрат не принимал столь ничтожных мер предосторожности, чтобы помешать узнику бежать. Когда Киприан предстал перед ним, он, вопреки обычаю, отложил допрос на следующий день. Еще большим своеобразием отличалась охрана Киприана. Епископ «находился, — говорится в «Актах», — в доме у офицера, став его гостем, на улице, по названию Vicus Saturni. Там собралась вся братия. Когда святой Киприан узнал об этом, он распорядился позаботиться о девственницах, так как верующие всю ночь провели на улице, перед дверью дома офицера». Родные Киприана находились вместе с ним в доме. Но епископ, осуждавший lapsi и превозносивший заслуги исповедников, пренебрег возможностью побега. Наутро он твердо пошел на казнь. Христиане толпой сопровождали его, «волнуясь в беспорядке». Когда появился палач, «братья разостлали перед мучеником льняное полотно», дьяконы взяли из его рук стихарь и связали ему руки. Центуриона охватила такая дрожь, что он долго был не в состоянии поднять меч (14 сентября 258 года). Когда настала ночь, тело Киприана с большой торжественностью, при свете факелов и свечей, с молитвами понесли к месту погребения. Карфагенские власти ничем не помешали христианам чествовать величайшего из их мучеников.

Творчество святого Киприана. Святой Киприан был не только человеком действия, проявлявшим порою несокрушимую волю, не только выдающимся организатором, пользовавшимся значительным авторитетом, но также крупным писателем, который, хотя и презрел светскую литературу, вынес из полученного им риторического образования стремление к художественному слову и изяществу, какими, помимо его воли, проникнуты все его произведения.

Подобно Тертуллиану, перед которым он благоговел, Киприан брался за многочисленные темы: он писал апологетики, в которых темпераментно и остроумно опровергал клевету язычника («Ad Demetrianum») и советовал верующим, как (согласно библейским текстам) вести себя в периоды гонений («Ad Fortunatum»); подымал вопросы дисциплины и морали, трактуя проблемы отступничества и расколов («De lapsis, De catholicae Ecclesiae unitate»), и вселял мужество в христиан, которым угрожала чума («De mortalitate»), давал пастырские наставления о достоинствах девственности, принесенной молодыми девами в дар богу («De habitu virginum»), рассуждал о социальной роли молитвы («De dominica oratione»), о необходимости благотворительности и милостыни, обязательных для верующих, и о благости, которую они им приносят («De opere et elleemosynis»), о христианской доблести терпения («De bono patientiae») и о вреде зависти и ревности («De zelo et livore»).

Но самое ценное следует искать отнюдь не в этих произведениях, написанных под слишком ощутимым влиянием Тертуллиана, а в его переписке. Как по количеству (до нас дошло восемьдесят одно письмо Киприана), так и по упоминаемым в ней фактам она остается одним из лучших источников по истории церкви III века. Эпистолярное наследие Киприана дает четкое представление о его разносторонней деятельности. Оно, может быть, даже в большей мере, чем остальная часть его творчества, характеризует его как большого писателя, язык которого, если и уступал по богатству и проникновенности языку Тертуллиана, все же отличался изяществом, очень скоро поставившим Киприана в один ряд с классиками древней литературы.

Гонения Диоклетиана. Еще при жизни Киприана все христианские писатели старались подражать ему; Киприану даже пытались приписать несколько произведений, принадлежащих его ученикам. Ни один из них не достиг мастерства своего учителя, и на протяжении сорока лет никто из африканских писателей не получил известности. Все же в тот период несомненно велась пропагандистская и организационная деятельность христиан, о которой нам почти ничего не известно.

И лишь «Акты мучеников» снова дают нам документальные материалы по истории христианства. Их появление связано с тем, что Диоклетиан, реорганизовав управление империей, решил усилить лояльность своих подданных путем возврата к национальному культу и подавить религии, не поддававшиеся ассимиляции, — манихейство и христианство.

На протяжении сорока лет мира и согласия между государством и церковью, от Галлиена до Диоклетиана, христиане имели возможность свободно совершать богослужение, владеть культовыми зданиями и распространять свою веру. Государство освобождало сановников-христиан от обязанности отправлять культ императора и пользовалось их услугами, но эта терпимость была недолговечной. Диоклетиан покончил с этим и распорядился, чтобы в армии культ его божества был обязателен не только для старших чинов, но также для младших чинов и рядовых.

Антимилитаризм. Как только идолопоклонство стало для армии обязательным, церковь, особенно африканская, вновь встала на позиции антимилитаризма и взяла назад уступки, которые ей пришлось сделать язычеству, допуская убийство по военным и патриотическим мотивам. Это вызвало рост дезертирства в годы, которые предшествовали великому гонению. В 295 году, например, проконсул проводил в Тевесте рекрутский набор. Один из ветеранов привел своего сына Максимилиана, но юный новобранец отказался вступить на военную службу. «Я не могу служить, не могу причинять насилия, я христианин», — восклицал он. Пока его осматривали, он не переставал твердить: «Не могу служить, я христианин… Не буду служить… Отрубите мне голову… Я не мирской солдат, я солдат бога… Стать солдатом мирским не могу, уже говорил вам, потому что я христианин». Исчерпав все аргументы, магистрат велел обезглавить его. В Тигаве (аль-Херба на Шелифе, между Дюперре и Орлеанвилем) ветеран Типазий, приняв христианство, отказался возвратиться на военную службу. «Я христианин, — заявил он командиру, — и не могу сражаться по твоему приказанию». Он был казнен. Центурион Марцелл, служивший в Испании, во время годовщины императора бросил к знаменам легиона свой пояс, жезл центуриона и оружие, восклицая: «Я служу вечному царю Иисусу Христу. Отныне я более не слуга ваших императоров» (298 год). Префекту легиона он заявил: «Я уже сказал, что я христианин и не могу служить в армии».

Представ перед заместителем префекта претория в Тингисе, он повторил: «Да, я бросил оружие. Христианин не может служить в презренной армии язычников, он солдат господа Иисуса Христа». Точно так же вел себя знаменосец Фабий из Цезареи.

Эти выступления представляли собой не единичные случаи. Церковь широко пропагандировала их, причислив Марцелла и Максимилиана к лику святых, «Акты» которых зачитывались верующим. Более того, благочестивый фальсификатор, вознамерившийся создать биографию святого Кассиана, не придумал ничего лучшего, как приписать ему роль секретаря суда легиона, который-де во всеуслышание одобрил поступок Марцелла и сам бросил на землю свой стилет и codex. «В Африке по крайней мере, — не без оснований пишет Э.-Ш. Бабю, — верхи католического духовенства в конечном итоге пришли к радикальному тезису монтаниста Тертуллиана: христианин не может стать солдатом, а солдат, принявший христианство, самое лучшее, что может сделать, — это дезертировать».

Мы, к сожалению, лишены возможности установить, не уступала ли церковь в данном случае давлению снизу, что вполне возможно. Число тайных дезертиров и солдат, отказывавшихся от несения службы по религиозным мотивам, было настолько велико, что вызвало беспокойство императора, отнюдь не страдавшего фанатизмом, и заставило его отказаться от прежней терпимости и издать эдикт о разрушении христианских базилик и запрещении культа Христа. Государство вполне обоснованно опасалось, что в минуту опасности проповеди духовенства и пропаганда «Актов» напомнят верующим, что Христос осудил того, кто взялся за меч. Типазий, например, отказался от службы во время кампании Максимиана против квинквегентанеев, от исхода которой зависела безопасность Африки. Вопрос антимилитаризма имел настолько большое значение, что когда при Константине империя заключила мир с церковью, она потребовала от нее соответствующих гарантий. Первый Арльский собор, происходивший в 314 году, обсудив по просьбе императора этот вопрос, предписал, чтобы «каждый солдат, который бросит оружие в мирное время, был отлучен от церкви». Необходимость отлучения не возникла бы, если бы случаи дезертирства не были так многочисленны и не встречали бы одобрения со стороны церковных властей. Таким образом, церковь добилась примирения с государством, лишь причислив к каноническим преступлениям действие, которое, по суждению духовенства и верующих, было достойно мученического венца.

Арнобий. Во время гонений Диоклетиана (303 год), еще более усугубившихся при его преемниках и явившихся самыми кровопролитным и из всех пережитых христианством, возникла обширная мартирологическая литература, основанная на судебных протоколах и заметках. Тогда же погибли в тюрьме девятнадцать женщин и тридцать мужчин из Абитины (близ Карфагена), заподозренных в участии в запрещенных собраниях.

Ревность гонителей была не столь велика, чтобы помешать двум африканским писателям Арнобию и Лактанцию без особых опасений публично нападать на язычников в своих произведениях.

Знаменитый оратор, консерватор и боголюб Арнобий немало удивил своих сограждан из Сикки (аль-Кеф), приняв христианство. Епископ даже усомнился в искренности неофита. В доказательство своей чистосердечности Арнобий написал резкую апологию против государств («Adversus nationes»). Это своеобразное и значительное творение было написано корректным, остроумным, но нередко выспренним языком и основывалось на странной теологической теории, приписывавшей сотворение души второстепенным божествам и отвергавшей внешние проявления культа. Оно отличалось полным незнанием христианского учения и обрядов христианства, но напористость и сатиричность делали это произведение могучим орудием в наступлении против язычества.

Лактанций. Ученик Арнобия Лактанций (L. Caecilius Firmanius Lactantius) не был мыслителем крупного масштаба. Он вел бродячую жизнь до того, как обосновался в Вифинии (в Никомедии), где Диоклетиан поручил ему кафедру латинской риторики.

Около 300 года он принял христианство. Несмотря на то что Лактанций получил образование оратора, он не имел склонности к публичным выступлениям, не интересовался ни философией, ни теологией и отвергал действие. Его привлекала только мораль. Перу Лактанция принадлежит апологетика в четырех книгах (305–311 годы) о провидении («De opificio Dei»), о божественной каре, уготованной для грешников («De ira Dei»), и, главное, о божественных установлениях («Devinae institutiones»), которые он подытожил в «Epitome». В «De mortibus persecutorum» он изобразил земные кары, уже уготованные гонителям христианства. В семи томах «Institutiones» Лактанций рассуждает о ложной и истинной религии, о ложной и истинной мудрости, о происхождении заблуждений, о справедливости, о культе истинном и счастливой жизни. Он стремился склонить образованных язычников к христианству, опровергая политеизм и доказывая, что разум легко согласуется с христианской верой. Вольтер высмеял «рапсодии» Лактанция, поверхностность и невежество которых бросаются в глаза. К этому можно было бы добавить, что мораль Лактанция ценна своей утонченностью, что ему принадлежит заслуга анализа возможностей, открываемых христианством душе человека. Стиль этого незадачливого последователя Цицерона не блистал ни простотой, ни выразительностью.

Что касается поэзии, то фактически она не существовала. Некоторые критики пытались отнести к III или к IV веку творчество Коммодиана, но более вероятно, что он жил в V веке. Многие африканцы воспевали своих мертвых в стихах, в которых чередование краткости и долготы уступило место системе, основанной на тоническом ударении. Это пристрастие к поэзии, если не к метрике, отображало стремление народа разбить классические формы и достигнуть упрощенного стихосложения, необходимость которого почувствует святой Августин.

Организация церкви. В период, когда гонения Диоклетиана вызвали донатистский раскол, впоследствии раздиравший Африку, усилившаяся церковь приобрела значительный авторитет среди христиан. Ее организационная структура сложилась окончательно к IV веку. В то время существовало шесть церковных провинций, соответствовавших шести гражданским провинциям времен Константина, хотя их границы не всегда в точности совпадали.

Цезарейская Мавритания, где христианство шло по следам римского проникновения вдоль побережья и двух военных линий, только в 393 году стала независимой от Нумидии. Что касается Тингитаны, то хотя она административно входила в диоцез Испании, в религиозном отношении по-прежнему объединялась с Цезарейской Мавританией.

За исключением Карфагена, нигде в Африке не было архиепископа, власть которого распространялась бы на других епископов провинции. Там, как правило, был избираемый старшина епископов, имевший звание примаса. Но над всей Африкой контроль осуществлял епископ карфагенский.

Христианская архитектура. Деятельность церкви нашла свое отражение в созданных ею памятниках архитектуры. Правда, иногда для христианского богослужения использовались языческие базилики, например в Мадавре или Типасе, но, как правило, предпочитались новые постройки. Как только восстановились мирные отношения между церковью и государством, повсюду выросло множество базилик, часовен, баптистериев[39] и memoriae martyrum, где хранились мощи мучеников. Строительство, скорее поспешное, чем тщательное, велось в городах, за пределами городских стен и даже в имениях, где рядом с виллами воздвигались молельни.

Эти постройки обнаруживают удивительное сходство с соответствующими памятниками Сирии и Египта. Круглые очертания и купольные перекрытия не встречаются в этих зданиях, которые представляли собой окруженную портиками прямоугольную базилику, часто без открытого сверху помещения (atrium). Базилика предварялась крытым вестибюлем или, по примеру сирийских храмов, открытой папертью с двумя башнями по бокам, как, например, в Морсотте.

Внутри помещение разделялось на многочисленные нефы колоннами, квадратными столбами, а иногда даже, как принято в Малой Азии, столбами со встроенными в них колоннами. Подпорки соединялись между собой не антаблементами, а аркадами. Перекрытие обычно строили из балок и стропил, но воздвигались уже и сводчатые церкви. Форма апсид, ризницы, находившейся по бокам апсиды, отсутствие поперечного нефа, трех- и четырехлистные в плане часовни, возвышавшиеся над могилами святых, пяты, поддерживавшие аркады кафедр, и колонки, установленные на их переднем выступе, — все это свидетельствует об отличии от римской архитектуры и о сходстве с памятниками восточной архитектуры.

К церквам обычно примыкали обширные пристройки: портики, часовни, баптистерии. И в них, и в главном здании капители, столбы, карнизы и консоли, тимпаны дверей были украшены скульптурой. Но главный элемент украшения составляла мозаика, которой часто выкладывали полы и надгробия могил.

Естественно, наибольшее количество церквей было сосредоточено в семи районах Карфагена, располагавших каждый своим клиром. В нем насчитывают около двадцати церквей, многие из которых найдены и раскопаны. Базилика в Даму аль-Карите (близ холма Баб ар-Рих), от которой сохранился только фундамент, представляла собой здание внушительных размеров (65 × 45 ж), имевшее две апсиды. Большая апсида, разделенная на девять нефов, находилась в юго-восточной части здания, а меньшая и более поздняя апсида и большой поперечный неф — в юго-западной. В передней части находился полукруглый атриум, окруженный портиком, и к нему выходила фасадом трилистная в плане часовня, посвященная неизвестным мученикам. В юго-западной части большое помещение с несколькими нефами составляло баптистерий с шестиугольным бассейном. В 1907 году была изучена посвященная святому Киприану базилика с семью нефами на холме Сэнт-Моник, в 1922 году — базилика с тремя нефами в Бир-аль-Книссии, близ Дуар аш-Шотта, в 1899 году — византийская базилика в Дуимэ с пятью нефами и, наконец, на высотах Мсидфа еще одна церковь, возможно basilica maiorum, где находились могилы Фелициты и Перпетуи. П. Деляттр нашел и восстановил надписи, в которых говорилось о мощах этих святых. Базилики Даму аль-Кариты и святого Киприана дали довольно много фрагментов надписей, а главное, там нашли множество вещественных памятников христианства: саркофаги, барельефы, вазы и лампы.

За пределами Карфагена очень много базилик найдено на территории Туниса. В Телепте (Фериана) их насчитывается семь, не считая нескольких часовен. Много церквей также в Аммедаре (Хайдра) и Суфетуле (Сбейтла). В Тубурбон Майусе (Хеншир Касба) святилище Ваала и Танит было превращено в церковь. Нет необходимости перечислять все находки и открытия, ограничимся только самыми последними: Тугга (Дугга), Юнка (Юнга) и Мактарис (Мактар).

Многочисленные развалины базилик найдены археологами на территории Алжира. Наиболее достопримечательный из этих памятников — базилика в Тевесте (Тебесса), состоявшая из церкви с тремя нефами длиною в 80 м, предварявшейся атриумом с одной стороны и часовней — с другой. Церковь стояла на возвышенном фундаменте, к которому вела величественная лестница в 14 ступеней. Пол, стены и своды внутри церкви украшала мозаика, а в часовне — инкрустации из мрамора и стеклянные кубы. Перед зданием проходила вымощенная плитами аллея, которая отделяла его от широкой площади. Различные постройки не совсем ясного для нас назначения дополняли ансамбль, обнесенный укрепленной оградой. Во время недавних раскопок под базиликой найдены подземелья, использовавшиеся для погребений, а может быть и культового назначения. Определить время постройки пока не представляется возможным, но уже нельзя согласиться с существовавшей длительное время точкой зрения, будто эти развалины, являющиеся самыми красивыми, из остатков христианских построек в Северной Африке, принадлежат византийскому монастырю.

Из слов святого Августина нам известно, что в Гиппон-Регии (Бон) находилось множество церковных зданий, в частности basilica maior, или базилика мира и церкви, посвященные епископу Леонтию, святому Тео-гену, восьми и двадцати мученикам, не говоря уже о церквах донатистов. Одна из этих базилик, еще не идентифицированная, недавно открыта археологами. Кроме того, множество часовен и молелен располагалось за стенами города.

В Тамугади (Тимгад) нашли несколько церквей и два баптистерия; в Куикуле (Джемила) две базилики, часовню и баптистерий; в Типасе, помимо большой базилики с девятью нефами и судебной базилики, превращенной в церковь, за стенами города в противоположных концах возвышались два святилища, окруженные множеством саркофагов. Одно из них было посвящено святому Сальсе, который принял мученичество при Константине согласно его «Passio», хотя, по мнению А. Грегуара, это не более, как плод народного воображения. Второе святилище епископ Александр посвятил iusti priores, то есть, очевидно, первым епископам города, чьи могилы, по всей видимости, находятся в святилище.

Кроме этих крупных ансамблей, следует отметить некоторые отдельные здания. Одни из них представляют собой интерес как памятники архитектуры и скульптуры, например базилика в Иомниуме (Тигзирт), другие, как монастырь в Айн-Тамде, могут служить источником для изучения древней архитектуры монастырей в Северной Африке. Раскопки непрерывно обнаруживают все новые церкви, а изыскания в Центральной Нумидии свидетельствуют, в частности, о большой плотности христианских построек как в городах, так и в небольших местечках, и даже в фортах лим, например в Бураде.

Говоря о последних открытиях, следует остановиться на донатистских базиликах. Базилика в Ала Милиарии (Бениан) известна уже давно. Но к ней прибавились недавно открытые: в Айн-Горабе к юго-западу от Тебессы, в Вегесале (Ксар аль-Кальб к востоку от Хеншелы), а главное, базилика в Тимгаде, с которой связаны воспоминания о епископе Оптате, поскольку она была его кафедральным собором.

К сожалению, большинство памятников христианской архитектуры Африки, как католических, так и донатистских, с трудом поддается датированию. Их место в трехсотлетием периоде, отделяющем арабское завоевание от царствования Константина, часто определяется на основании весьма неубедительных данных. Наиболее древней из христианских церквей, остатки которой были найдены и изучены до сего времени, является базилика в Кастеллум Тингитануме (Орлеанвиль), построенная в 324 году. Но сейчас от нее осталась только мозаика. Судя по часовне епископа Гонория, найденной в окрестностях Сбейтлы, строительство церквей продолжалось еще накануне вторжения мусульман.

III. Донатизм и социальное восстание

Манихейство. Хотя с начала IV века христианство в Африке получило широкое распространение и вся страна покрылась базиликами, оно постоянно ослаблялось раздиравшими его расколами. Епископам приходилось бороться и с монтанизмом, наиболее выдающимся представителем которого был Тертуллиан, и с враждебными церквами Новата и Новациана. Теософские и эклектические секты, в частности секта распятого в 277 году перса Мани (манихейство), проповедовавшего проникнутый аскетизмом дуализм, были опасны тем, что привлекали к себе верующих, тем более, что не заставляли их отказываться от соблюдения христианских праздников. С конца III века манихейская литература проникла в Берберию, несомненно через Египет, а затем распространилась на латинском языке в Проконсульской провинции и Нумидии. Как известно из возражений святого Августина, в Карфагене и Боне появились группы «избранных», комментировавшие священные книги. После того как христианство восторжествовало, католики обращались к имперским чиновникам за помощью в борьбе против этой секты.

Компромиссы христиан. Опасность угрожала церкви и с другой стороны. Чем больше увеличивалась численность христиан, тем меньше твердости оставалось в их вере. Языческие привычки были слишком сильны, чтобы не давать о себе знать и после принятия христианства; неофиты были не в состоянии порвать с давно установившимися в обществе связями. Фактически христиане все больше входили в соглашение с языческим миром. Африка знала христианских фламинов и, хотя их религиозные функции изменились, сан их не мог не напоминать о языческих обрядах. Верующие отнюдь не уклонялись от присутствия на официальных пиршествах, устраивавшихся в храмах после жертвоприношений. Они применяли древние обряды к своему новому культу, предлагая душам мучеников мясо и вино. Наконец, благодаря их изобретательности появилось множество мощей весьма сомнительного происхождения.

До нашествия вандалов Магриб фактически не страдал от арианского раскола, раздиравшего остальную империю, ибо берберы, увлеченные дисциплинарными вопросами, мало интересовались теологическими спорами между сторонниками Ария, который отрицал подлинно божественную природу и вечность Слова, и их противниками. Зато Магриб стал ареной почти исключительно африканского раскола — донатизма, который надвое расколол церковь, противостоял репрессиям и разжег революционный пыл пролетариата.

Донатизм. Его возникновение. Непосредственной причиной конфликта послужил, как и во времена святого Киприана, вопрос о lapsi. Гонения Диоклетиана породили большее число отступников, чем гонения Деция. Толпа упрекала епископа карфагенского Мензурия в том, что, стараясь избежать мученичества, он прибег к уловкам, недостойным главы церкви, и даже отдал священное писание. Нумидийское духовенство относилось к высшему духовенству Карфагена с неприязнью и солидаризировалось с народом. Трусливости церковных сановников оно противопоставляло твердость абитинских мучеников, которые через голову уклонявшегося от своих обязанностей епископа своею властью отлучали отступников от церкви. Абитинцы были простыми людьми; их теологические требования не получили признания со стороны церкви, но отлучение, которому они вопреки церковной иерархии подвергали всех, кто выступал «вкупе с предателями», вызывало энтузиазм, особенно в Нумидии, и приобрело характер не только религиозного, но и социального протеста.

После смерти Мензурия на его место был избран один из самых ненавистных деятелей, архидьякон Цецилиан, которого обвиняли в том, что он кнутом разгонял манифестацию — перед тюрьмой абитинских мучеников и морил голодом находившихся в заточении исповедников. Вскоре после избрания Цецилиан был посвящен в сан тремя соседними епископами, также не пользовавшимися ни уважением, ни любовью. Это вызвало протест нумидийцев, и собор, собравшийся в Карфагене под главенством примаса Нумидии, отменил избрание и посвящение в сан. Цецилиан, однако, отказался отречься, и его противники, во главе с выдающимся вождем Донатом Великим, объединились в партию Доната (pars Donati) или донатизм (donatismus), быстро привлекший к себе многочисленных сторонников.

Когда после Миланского эдикта, прекращавшего гонения (313 год), принявший христианство Константин был вынужден высказаться по поводу конфликта, он принял сторону Цецилиана против раскольников. Решения церковных соборов и проконсула совпадали по всем статьям. Избрание Цецилиана и посвящение в сан были санкционированы как абсолютно правомерные, невинность одного из тех, кто его посвящал в сан, была полностью доказана, а донатисты были объявлены императором вне закона. Таким образом сложился неизбежный союз между светской властью и официальной церковью. Нельзя было бороться против церкви, не борясь одновременно против правительства и наоборот; поэтому прибытие в Африку посланных Константином членов комиссии по расследованию вызвало мятежи. Позиция, занятая государством, способствовала широкому распространению донатизма.

Церковь-победительница очень скоро превратилась в церковь-гонительницу. Католики и государственные власти с помощью войск изгоняли донатистов из базилик и многие из них пали при этом жертвами массовых избиений. После пятилетних гонений Константину надоела навязанная ему роль, он призвал католическое духовенство к умеренности и издал эдикт о терпимости.

Циркумцеллионы. Репрессии вызвали настоящую революцию пролетариата. Параллельно донатизму и поначалу без всякого официального контакта с ним развивалось чисто социальное движение циркумцеллионов (circum cellas — те, кто бродит вокруг риг). Основной причиной его послужила страшная нищета сельскохозяйственного пролетариата, которого почти не коснулась римская цивилизация. Империя отдала его на милость римской и романизированной аристократии, заботившейся только о том, чтобы заставить его трудиться в поте лица своего. Между крестьянами и землевладельцами не было ничего общего; напротив, культура, язык, религия — все разъединяло их.

Сельский пролетариат, главным образом Нумидии, воспользовался борьбой между католиками и донатистами, чтобы создать отряды, терроризировавшие землевладельцев. П. Монсо, который при всей своей эрудиции не понимает глубокого социального значения этого восстания, огульно характеризует циркумцеллионов, как «банды оборванцев, недовольных и авантюристов всякого рода, туземцев, бежавших из своих племен, разорившихся колонистов, неимущих крестьян, беглых рабов». Он, видимо, не сомневается, что можно поставить знак равенства между профессиональным грабителем или карманным вором и бездомным бродягой — этим неизбежным продуктом экономической нищеты.

Циркумцеллионы, конечно, были далеко не святыми, и письменные источники дают нам немало свидетельств различных бесчинств, совершенных ими. Но нет уверенности и в том, что эти источники являются неоспоримым отображением истины и справедливости. Ш. Сомань убедительно показал, что циркумцеллионы были не только бездомными бродягами, но и составляли особую категорию сельскохозяйственных рабочих. И безусловно, не все они заслуживают презрения, которое иногда проявляется по отношению к ним.

Циркумцеллионы выступали поборниками справедливости. «Они ненавидят господ и богачей, — писал один из их недругов, — и когда встречают господина, едущего в экипаже в окружении пеших рабов, то заставляют его сойти и бежать рядом, а рабов усаживают в экипаж. Они похваляются тем, что пришли восстановить равенство на земле, и призывают рабов к свободе».

Хотя это восстание сопровождалось мистическими кризисами и самоубийствами, оно представляло собой, как хорошо понимал Э.-Ф. Готье, «социальную революцию», «классовую борьбу» и «в то же время массовое возмущение против империи и всего латинского мира», который, как неоднократно убеждались эксплуатируемые, неизменно находился на стороне эксплуататоров. Неудивительно поэтому, что движение встретило одинаково отрицательное отношение со стороны как католических, так и донатистских епископов. И те, и другие пришли к единодушному решению просить государственные власти восстановить порядок. Комит Африки удовлетворил их просьбу, перебив армию циркумцеллионов. Донатистский собор даже запретил хоронить жертвы в базиликах.

Совсем иную позицию занимал народ и низшее духовенство. Повстанцев, павших от руки солдат, чтили как мучеников и, вопреки запрету епископов, священники принимали их тела в дом господний. Поле боя стало местом паломничества, священным кладбищем мучеников восстания (около 340 года). Такой же славой, несомненно, пользовалась и memoria мученика Маркула в Вегесале (Ксар аль-Кальб).

Констант и эдикт об объединении. Император Констант, которому достался диоцез Африки, решил положить конец социальным волнениям и религиозному расколу. С этой целью он направил в Африку комиссию с двоякого рода задачей: произвести подсчет бедных и распределить между ними милостыню, а также восстановить религиозное единство. Комиссары раздавали деньги членам общин и подкупали руководителей. Донат был вынужден принять меры против коррупции, запретив верующим принимать помощь, и попытка Константа окончилась неудачей.

Желая все-таки прекратить раскол, император решил прибегнуть к исключительным мерам. Он издал эдикт «об объединении» или «о единстве», в котором приказал обеим враждующим церквам слиться, а донатистские базилики конфисковать и передать католикам. Операция проводилась с большой жестокостью. Против циркумцеллионов были высланы войска, которые после столкновения под Багаи вошли в город и перебили его жителей. Донатисты были вынуждены отступить перед силой. При приближении войск города пустели; иногда завязывались кровопролитные сражения. Естественно, что очень скоро в раскольнической Нумидии был восстановлен порядок. Но он был достигнут с помощью таких жестоких репрессий, что католики не решались защищать этих «мастеров по единству», которые — как это признает П. Монсо — «оставили по себе в Африке славу зловещих палачей».

Союз церкви и государства. Устранив противников с помощью массовых избиений, изгнаний или насилия, африканская церковь могла на протяжении пятнадцати лет наслаждаться победой (348–362 годы). Она все теснее объединялась с государством по причинам, которые с большой проницательностью были вскрыты Ренаном: «Власть тянется к власти. Люди, настроенные столь консервативно, как епископы, должны были испытывать непреодолимое искушение примириться с государственной властью, которая, как они могли убедиться, чаще всего действует ко благу… Ненависть между христианством и империей равносильна ненависти людей, которые в один прекрасный день должны полюбить друг друга».

Церковь в ожидании «царства» не подготовилась к трудностям гражданской и политической жизни. Она понимала, что без помощи светской власти ей не по силам одержать победу над еретиками и раскольниками, и ощущала даже в своем лоне давление со стороны пролетариата, угрожавшее ее иерархической и авторитарной организации. Еще отцы Антиохийского собора обратились к солнцепоклоннику императору Аврелиану с просьбой покарать отлученного от церкви епископа. Тем более, когда государство стало христианским, католики, не колеблясь, прибегали к его помощи. И Магриб в этом отношении не составлял исключения. Кроме периода правления Юлиана (361–363 годы), высшее африканское духовенство, начиная с Константа (337–350 годы) в его борьбе против донатизма, неизменно поддерживалось полицейской властью.

Союз циркумцеллионов и донатистов. Реакцией на этот союз церкви и государства было сближение между циркумцеллионами и донатистами. До 347 года эти движения были независимы друг от друга и даже враждебны. Конечно, все симпатии сельских священников, особенно в Нумидии, находились на стороне циркумцеллионов, но их действия не могли побороть враждебность высшего духовенства. Сотрудничество между циркумцеллионами и донатистами носило только местный и случайный характер. Правда, Оптат Милевитанский в связи с резней в Багаи (Ксар-Багаи) утверждает противоположное, но, как указывает О. Ванье, он был настолько заинтересован в искажении истины, что на его свидетельства нельзя полностью полагаться.

Багайская резня и «подвиги» «мастеров по единству» породили чувства солидарности, которые с тех пор неоднократно проявлялись. Пролетарии и раскольники объединились против коалиции империи и официальной церкви. Еще Донат высокомерно ответил одному из посланцев Константа: «Что общего у императора с церковью?» Донатисты убедились, что они солидарны с империей не больше, чем сельский пролетариат. Раскол был как будто преодолен, восстание подавлено, но нужен был только повод, чтобы оно вспыхнуло с удвоенной силой.

Донат и Пармениан. В 355 году донатизм потерял своего основателя — Доната. На протяжении сорока лет этот грозный боец вел непрерывную борьбу. Быстрое распространение донатизма в значительной мере являлось его заслугой. Он обладал всеми необходимыми качествами вождя. Неподкупный организатор, последовательный теоретик, страстный оратор и писатель, умевший увлечь людей, требовательный как к себе, так и к другим, гордый и непримиримый, он мог, по признанию своего нумидийского противника Оптата Милевитанского, предъявлять своим епископам «невероятные требования», ибо они чтили его, «как бога».

Преемник его Пармениан не был африканцем по происхождению, но Карфаген стал его второй родиной. Это был способный человек, активный пропагандист, грозный полемист и красноречивый оратор. Его беспристрастность и честность внушали уважение даже врагам. Он сумел как нельзя лучше использовать эдикт императора Юлиана, который из равного презрения к католикам и еретикам провозгласил свободу культов, и не колеблясь, разрешил христианам, как это показал Л. Лески при изучении муниципального альбома[40] Тимгада, — вернуться к обычной жизни на общих основаниях. Возвращение изгнанников вновь раздуло пламя гражданской войны. Циркумцеллионы, возглавляемые своими епископами, громили церкви, издевались над клириками и убивали верующих. Сколько бы церковный собор раскольников ни старался отмежеваться от насилий, наличие связи между восставшими крестьянами и донатистскими священниками более не вызывало сомнений.

Двадцать месяцев спустя смерть Юлиана (363 год) вызвала новый поворот и новые санкции. Борьба уже не ограничивалась столкновениями вокруг церквей и переросла в войну памфлетов. Именно в это время Оптат Милевитанский выступил с крупной работой, направленной против трактатов Пармениана.

Восстание Фирма. Непрерывные смуты, потрясавшие Африку, вынудили императоров усилить военную оккупацию. Однако разложение кадров исключало возможность каких-либо решительных действий. Убедительным примером этого послужила Триполитания. В 364 году ее порты оказались под угрозой нападения племен. Жители Лептиса обратились за помощью к комиту Африки Роману, который обусловил свое вмешательство получением четырех тысяч верблюдов. Не получив их, он воздержался от оказания помощи. Император направил в Африку комиссию для расследования, но Роман подкупил ее. Нападавшие смогли беспрепятственно грабить и убивать мирное население (365–366 годы). Города Берберии не могли более полагаться на защиту римского государства, прогнившего до самого основания.

Подозрительное вмешательство комита в раздоры из-за престолонаследия, разгоревшиеся между сыновьями князя Западной Кабилии, вызвало восстание. Устав посылать императору жалобы, которые до него все равно не доходили, один из наследников — Фирм, по словам Аммиана Марцеллина, «восстал против императора и присоединился к разбойникам и еретикам», то есть к циркумцеллионам и раскольникам, составлявшим большую часть населения Мавритании. То обстоятельство, что во главе восстания стоял берберский князь, подчеркивало его национальный характер. Фирм быстро овладел Цезареей (Шершель) и Икосиумом (Алжир), но был вынужден остановиться перед Типасой. Впоследствии утверждали, что город был спасен благодаря вмешательству святого Сальсы, ребенка, принявшего мученичество при Константине за то, что он сбросил в море бронзового дракона, которому поклонялись язычники. Напрасно взывал к нему Фирм, который был христианином и к тому же, несомненно, донатистом; при выходе из святилища он, по преданию, упал, и это послужило роковым предзнаменованием.

Вскоре после этого в Игильгили (Джиджелли) высадился лучший римский полководец того времени, начальник кавалерии Феодосий (373 год). Фирм тотчас запросил аман, Феодосий согласился, но тем не менее начал военные действия. На протяжении трех лет он вел ожесточенные бои против коалиции племен. Кончилось, как всегда, подкупом вождей. Один из них собрался было выдать Фирма, но последний, узнав об этом, удавился. Верблюд принес к ногам римского полководца останки опасного врага, со смертью которого прекратилось восстание (375 год).

Репрессии против донатистов возобновились с удвоенной силой. К ним уже относились не только как к раскольникам, но и как к мятежным сообщникам Фирма. Ряд эдиктов запретил второе крещение — основной обряд донатистского культа, и предписал конфисковывать дома и земельные участки, где происходили запрещенные собрания. Император Феодосий, сын начальника кавалерии, решил разорить еретиков, — а к донатистам начали относиться именно как к еретикам, — обложив их клириков непомерным штрафом в десять золотых ливров (392 год). Эти меры способствовали такому усилению пропаганды донатистов, что католики уже не решались ей противодействовать. Накануне появления на сцене Августина Берберия была на пути к полному принятию донатизма.

IV. Торжество церкви. Святой Августин.

Юность и принятие христианства. Августин родился в Тагасте (Сук-Ахрас), в Нумидии, стране, где восторжествовало раскольничество (354 год). Отец его, язычник, славился своей веротерпимостью, а мать, святая Моника, была рьяной христианкой и оказала на сына большое влияние. Августин получил солидное образование сначала в Тагасте, затем в Мадавре и, наконец, в Карфагене, где в течение пяти лет занимался риторикой. В Карфагене он вел весьма свободный образ жизни, и в восемнадцать лет обзавелся любовницей, которую страстно любил и от которой имел сына. В «Исповеди» она выведена под именем «матери Адеодата». Он, однако, расстался с ней по настоянию матери, которая в данном отношении проявила себя скорее провинциальной мещанкой, чем христианкой, и желала для своего сына более подходящего брака. Позже Августин с горечью вспоминал о распутстве своих юных лет, но продолжал страдать от упорно преследовавших его чувственных видений. Может быть, именно эта одержимость, охватывавшая по ночам его плоть, помогла ему убедиться в непрочности воли человеческой и в острой необходимости благодати. Некоторые были даже склонны именно в этом усматривать ключ к его «Исповеди».

Благодаря своим способностям он сделал блестящую карьеру грамматика, приведшую его в Рим, а впоследствии в Милан (383–384 годы). Десять лет спустя измученная душа Августина заставила обратиться его к манихейству. Пресытившись им, он впал в «пробабилизм».

Но сомнение не могло удовлетворить этого африканца и он с пылом отдался неоплатонизму, метафизика которого привела его к христианству. Находясь в отшельничестве в Кассикиакии, близ Милана, Августин пережил острый кризис, который и побудил его подчиниться власти церкви. Влияние матери и пример миланского епископа Амвросия, несомненно, способствовали его обращению. Оно, быть может, вовсе и не носило того драматического характера, который он придает ему в «Исповеди». В «Диалогах», написанных три месяца спустя после кризиса в саду Кассикиакия, ощущается не беспокойство, а только стремление с помощью усилий человеческого разума, вопреки сомнениям скептиков, постигнуть истину. Теологические воззрения Августина не отличались высокой требовательностью, и можно предположить, что ко времени крещения, 24 апреля 387 года, он оставался еще христианствующим неоплатоником.

Августин вскоре возвратился в Африку и три года провел в отшельничестве в Тагасте. После смерти матери и сына душа его была посвящена только богу. В конце 391 года население Гиппона неожиданно избрало его священником. В скором времени он стал советником и другом епископа карфагенского Аврелия, а затем епископом Гиппона (395 год). С тех пор история христианской Африки переплетается с жизнью Августина, по крайней мере в нашем представлении.

Августин и Примиан. Августин обладал исключительными качествами: душой страстной и утонченной, волей и темпераментом вождя, которые он поставил на службу церкви, ловкостью дипломата и острым глазом организатора. Благодаря своему интеллекту, поражающему своим многообразием, Августин стал выдающимся оратором и писателем. Никогда до этого христианство не имело столь богато одаренного поборника. Это очень скоро ощутили на себе раскольники и еретики.

По странной случайности донатизм мог противопоставить Августину только ничем не примечательного преемника Пармениана — Примиана, который не смог сохранить единство секты. После Гиппонского собора (393 год) Августин воспользовался разногласиями в стане противника, чтобы энергично перейти в наступление. Донатисты и циркумцеллионы еще сохраняли в то время свои позиции в Нумидии и Мавритании. Религиозные споры нередко переходили в потасовки. Надпись, найденная около Тиарета, прославляет мученика донатиста, погибшего, несомненно, в одной из схваток. Перейти к репрессиям католикам мешали нескончаемые смуты, которые лишь с трудом подавлялись римскими властями. Новое восстание туземцев дало донатистам возможность снова продемонстрировать свою ненависть к имперской власти.

Гильдонская война. В вознаграждение за эффективную помощь начальнику кавалерии Феодосию и преданность Риму Гильдон, брат Фирма, был назначен коми-том Африки (около 386 года). Военачальнику провинции нелегко было забыть, что он происходит из местных князей. Двенадцать лет хранил он верность Риму, но в трудную минуту отказался прийти на помощь императору Феодосию в борьбе против претендента (393 год). Когда Феодосий умер, и империя была разделена на две части, Гильдон порвал с императором Западной Римской империи Гонорием и передал диоцез Африки в подчинение императору Восточной Римской империи Аркадию, который находился так далеко от Африки, что фактически был не в состоянии ее контролировать (395 год). К мятежу Гильдона склонял praepositus sacri cubiculi[41] Аркадия, евнух Ефтропий, являвшийся самым важным лицом при константинопольском дворе. В руках у Гильдона были сильные козыри: он мог заставить голодать Рим и Италию, прекратив поставку анноны. Осенью 396 года он восстал и прекратил отгружать продовольствие. Фактический руководитель Западной империи magister militum (начальник армии) вандал Стилихон вышел из тяжелого положения, реквизировав хлеб Галлии и Испании, а затем заставил сенат объявить Гильдона врагом государства. Рим строил свою политику на распрях между туземными вождями. Когда-то Гильдон подсказал Феодосию тактику борьбы против своего брата Фирма; на этот раз бербер Масцезель взял на себя командование войсками, посланными против Гильдона. Масцезель без труда одержал победу при Аммедаре (Хайдра). Вожди племен, несомненно подкупленные, в разгар сражения бежали с поля боя. Спастись бегством по морю Гильдону не удалось. Трудно сказать, был ли он казнен или кончил самоубийством. Конфискация его имущества дала казне такие богатства, что для заведования ими пришлось создать специальную административную должность (comes patrimonii gildoniaci).

Триумфальный прием, оказанный Масцезелю по его возвращении в Италию, не мог не отодвинуть в тень Стилихона. Мавританский вождь вскоре умер от несчастного случая, который, может быть, и не был случайным. Славу его постарались умалить. Официальная версия была изложена поэтом Клавдианом. В книге «Гильдонскад война» («De bello gildonico») он описывает перспективы голода, устрашавшего Рим, появление в небесах Африки, утверждавшей, что она предпочитает погибнуть в волнах Нептуна, чем подчиниться Гильдону, явление царствующим императорам Феодосия и его отца, ставших богами, их упреки Аркадию и советы Гонорию и, наконец, военные приготовления. Масцезель упоминается только один раз, когда Стилихон заявляет, что недостойно Гонория брать на себя командование войсками против мятежника. Клавдиан был вынужден отказаться от намерения написать вторую книгу своей поэмы, так как в ней было бы трудно умолчать об успехах Масцезеля. Поражение Гильдона имело свои последствия не только в Африке. Оно послужило для Стилихона толчком к захвату Иллирии с целью распространения своего влияния на Восточную империю.

Репрессии. Суровые репрессии, которым подверглись сторонники Гильдона, обрушились также и на донатистов. Один из них, непримиримый епископ тамугадский Оптат, являвшийся советником мавританского вождя и душой сопротивления, умер в тюрьме и почитался как мученик. Землевладельцы оказывали давление на своих крестьян, чтобы возвратить их в лоно католицизма. «В этой стране латифундий, — писал П. Монсо, — церковной пропаганде энергично помогали крупные землевладельцы, сами добивавшиеся обращения своих колонов и восстановления религиозного единства в своих нумидийских поместьях». Трудно подыскать более сдержанные выражения для характеристики принуждения, которому подвергались крестьяне с целью возвращения их в лоно церкви. Католицизм оставался для господ гарантией повиновения сельскохозяйственного пролетариата.

Церковь в свою очередь возобновила активную пропаганду. Августин склонял ее к уступкам, щедро расточал свой талант в спорах, созывал соборы, которым диктовал решения, засыпал власти разоблачениями действий раскольников и доносами на них и подготавливал непосредственное вмешательство светской власти в конфликт. По требованию карфагенского собора император приравнял донатизм к ереси и объявил его вне закона (12 февраля 405 года). В результате официальные репрессии, усугублявшиеся личной местью, безжалостно обрушились на раскольников. Католические епископы не считали для себя зазорным доносить на своих противников в полицию. По примеру Феста, заслужившего похвалу Августина, землевладельцы Нумидии удвоили свое рвение. При таких обстоятельствах «обращенным не было числа; целые города порывали с расколом»; и даже многие циркумцеллионы вставали на праведный путь. Точно таким же способом Людовик XIV добился обращения несчетного множества людей с помощью драгонад[42]. Но в Нумидии раскольники сопротивлялись репрессиям, принявшим настолько ожесточенный характер, что Августин был вынужден сообщить проконсулу об эксцессах. В ответ на репрессии циркумцеллионы отказывались повиноваться донатистским епископам, отрекавшимся от них, и вновь стали грабить латифундии. Таким образом, суровые санкции вызвали усиление социального восстания.

Карфагенский собор. Внезапно, по неизвестным причинам, император провозгласил свободу всех культов (410 год). Но многочисленные протесты церкви заставили его отменить декрет о терпимости и пригрозить еретикам смертной казнью или изгнанием. Церковь, однако, не довольствовалась осуждением своих противников, а стремилась вызвать среди них замешательство. С этой целью был созван всеобщий собор для восстановления единства. У еретиков было не больше надежд на торжество их точки зрения, чем у Лютера накануне Вормского сейма, но тем не менее они решили принять участие в Карфагенском соборе (411 год). Вместо конференции они оказались на настоящем судилище, возглавлявшемся проконсулом Марцеллином. Это был известный католик, которого донатисты обвиняли во взяточничестве. Как ни старались донатисты использовать всякого рода процедурные и обструкционистские уловки, чтобы отложить приговор, они были все же осуждены, сначала имперским комиссаром, а затем Гонорием. Конституция 30 января 412 года предписывала раскольникам вернуться в лоно церкви под угрозой конфискации имущества, телесных наказаний и ссылки.

Наместники и специальные комиссары тотчас принялись за дело, неукоснительно выполняя предписания императора. Все донатистские базилики были конфискованы в пользу католиков. Насилие достигло таких размеров, что многие раскольники были доведены до самоубийства. «Считалось признаком хорошего тона, — с юмором констатирует П. Монсо, — сжигать себя живым в обществе друзей, и епископы подавали в этом пример». Еще более изысканным тоном, несомненно, считалось доводить раскольников до самоубийства. Репрессии вызвали террористическую реакцию. Участились покушения на отдельных лиц, поджоги церквей, стычки, убийства клириков, совершаемые циркумцеллионами. Власти отвечали изданием все более и более суровых указов. Так одно насилие порождало другое, создавая заколдованный круг.

Церковь не преминула воспользоваться репрессиями для усиления своей пропаганды, популяризации «Актов» Карфагенского собора и осуждения схизматиков. "Она добилась множества новых обращений, но чего стоит отступничество, достигнутое с помощью страха? «Несмотря на поддержку государственных властей, — признает П. Монсо, — католической церкви не удалось вытравить раскол в некоторых районах Нумидии и Мавритании». В 422 году в Ала Милиарии (Бениан) умерли, так и не покаявшись, донатистский епископ Немессан, в течение восемнадцати лет занимавший эту кафедру, и его сестра благочестивая Юлия Гелиола. И впоследствии, по крайней мере вплоть до 446 года, не раскаявшись, умирали многие другие видные донатисты, являя собой пример устойчивости раскольнических общин, существовавших до конца VI века. Благодаря Августину католики вышли из этой борьбы победителями. Но это единство было чисто внешним. В глубине народа кипела глухая ненависть против империи, официальной церкви и земельной аристократии, объединившихся для подавления раскола. Эта чуждая жалости ненависть вырвалась наружу в тот самый день, когда эта триединая сила рухнула под ударами вандалов.

Донатистская литература. Полемика между донатистами и католиками породила с обеих сторон огромную литературу, ставшую нам известной благодаря глубокой эрудиции и превосходным и точным переводам П. Монсо. Как это ни странно, на протяжении полувека (313–366 годы) католики не отвечали на атаки своих противников, очевидно, потому, что надеялись с помощью государства быстро подавить раскол. Только при Юлиане на сцену выступил Оптат Милевитанский, и лишь Августин окончательно утвердил за христианской полемической литературой ее славу и престиж.

Первым крупным донатистским теоретиком был основатель этого течения — Донат, главная работа которого о святом духе, не дошедшая до нас, отдавала, по словам святого Иеронима, арианством, но почиталась за священную книгу («Uber de Spiritu Sancto»). Творчество Пармениана известно нам только из опровержений Оптата Милевитанского и Августина. Он написал большую апологию в пяти книгах и сборник псалмов, разжигавших благочестие верующих и вызывавших возражение со стороны отколовшегося от секты донатиста Тикония. Этот Тиконий не подходил для непримиримой донатистской среды, где он хотел оставаться ничем не связанным и говорить откровенно и напрямик. Он не остановился перед тем, чтобы по нескольким вопросам противопоставить свою точку зрения концепции секты («De bello intestino, Expositiones diversarum causarum»). В оппозиционной партии такие люди опасны, так как сеют сомнение и подрывают ее деятельность. Именно поэтому святой Августин выступил с похвалой в адрес Тикония, Пармениан подверг его критике, а секта исключила из своих рядов. Оставшись вне церкви, но будучи образованным и остроумным теологом, Тиконий опубликовал комментарий к Апокалипсису, получивший большую известность, а главное, руководство по объяснению и толкованию библейских текстов. В нем Тиконий, следуя новому методу, взялся за наиболее спорные места библии, эти основы основ, которых до него никто не решался коснуться, и нашел в них пищу для творческого истолкования. Святой Августин восторгался утонченным трактатом Тикония и использовал в своих целях это глубокое произведение библейской герменевтики («Liber regularum»).

В качестве одного из ораторов донатистской секты на Карфагенском соборе выступил Годенций из Тамугади, человек железной воли, которому в 420 году удалось помешать конфискации базилики благодаря тому, что он угрожал заживо сжечь себя вместе с ней. После этого случая он вступил в письменную полемику со святым Августином. Но самой выдающейся личностью среди участников собора был Петилиан из Цирты, подлинный глава донатистской секты, прославившийся своим колким красноречием. Он выступал с бесчисленными речами и памфлетами, обращался с письмами к святому Августину и написал трактат о крещении.

Католическая литература. Оптат Милевитанский. До Августина католическая церковь почти не выступала с критикой своих противников. Единственная значительная работа принадлежала Оптату, епископу Милева, который в 366 году попытался опровергнуть Пармениана и доказать ложность донатизма («Libri contra Parmenianum donatistum»). В этой книге Оптат излагает историю раскола, подтверждая ее документами. Она остается главным источником наших сведений о происхождении конфликта, хотя к приведенным в ней сведениям следует относиться с осторожностью. Материалы Карфагенского собора показывают, что католицизм был представлен на нем талантливыми ораторами. Но все они меркнут рядом с блаженным Августином.

Августин полемист. Борясь с донатизмом, Августин произнес множество речей и написал большое число сочинений. Прежде всего он дал точное определение сущности церкви, а в целях преодоления сомнений масс верующих разъяснил значение таинств. Чтобы придать своим положениям наибольшую популярность, он облек их в форму азбучного псалма («Psalmus abecedarius contra partem Donati»), который по числу слогов, цезуре, рифме и ассонансу явился провозвестником романской поэзии. Каждая строфа из двенадцати стихов заканчивалась рефреном: Omnes qui gaudetis расе, modo verum iudicate, который звучит как восьмисложное двустишие. Свои возражения противникам Августин изложил в трактатах о крещении («De baptismo contra donatistas, De unico baptismo contra Petilianum»), об обращении донатистов, об их позиции после собора («Contra partem Donati post gesta») и о многих частных вопросах.

В процессе этой полемики блаженный Августин сформулировал страшный своими последствиями принцип «полезного террора», осуществляемого государственными властями и направленного к тому, чтобы вернуть еретиков в лоно ортодоксальной церкви и помешать слабым уклониться от этого. Отталкиваясь от изречения Христа: «Заставьте их войти» (compelle intrare), он оправдывал насилие со стороны государства. К каким бы ухищрениям ни прибегали апологеты святого Августина, чтобы оправдать его позицию пли представить ее в более выгодном свете, бесспорно, что силой своего авторитета и личным примером он поддержал практику, которая в будущем неизбежно приводила к избиению еретиков, имевшему своим следствием лишь еще более широкое распространение ереси. Такова часто бывает судьба идей, действие которых не всегда отвечает желаниям людей, их выдвинувших.

Проблема благодати. Пелагианство и полупелагианство. Донатизм был не единственной ересью, против которой приходилось бороться Августину. Бретонский монах Пелагий выдвинул тезис, что человек может добиться спасения собственными силами, без помощи благодати. Один из его учеников, распространявший эту доктрину, был осужден церковным собором в Карфагене, и епископ гиппонский выступил с опровержением его тезисов в нескольких трактатах об отпущении грехов («De peccatorum meritis et remissione»), о духе и букве («De spiritu et littera, ad Marcellinum»), о природе и благодати («De natura et gratia»), о человеческой справедливости («Ad episcopos Eutropium et Paulum de perfectione iustitiae hominis»), о божьей благодати и свободе воли («De gratia et libero arbitrio»), о предопределении святых («De praedestinatione sanctorum liber ad Prosperum et Hilarium») и о даре твердости («De dono perseverantiae»).

В ходе этой полемики Августин в теологической форме выдвинул сделанные им на основании личного опыта выводы о слабости человеческой натуры. Без помощи благодати человек не в силах сопротивляться непрерывным искушениям жизни и преодолеть «лес, полный ловушек и опасностей». Понятно, что взгляды Пелагия потрясли не только разум, но и самые сокровенные чувства Августина.

Пелагианство, осужденное папой, было оправдано его преемником. Африканские епископы отказались подчиниться этому решению и снова обратились к государству. Папе пришлось уступить, но в отместку он встал на сторону священников, навлекших на себя критику со стороны епископа гиппонского или его учеников. В конце своей жизни Августин, борясь против возрождения ереси в более умеренной форме полупелагианства, сделал упор на свое учение о благодати. Согласно этому учению, Всевышний избрал людей, которые будут спасены от последствий греха, и уже не может ни увеличить, ни уменьшить их число. На эту небольшую горстку избранных снизойдет его благодать, и они получат указания, необходимые для спасения; все остальные обречены на вечные муки если не в результате своих прегрешений, то в силу первородного греха; дети же, не получившие крещения, будут неминуемо обречены как обремененные грехом от рождения.

Борьба Августина против ересей. Августин оспаривал, что есть какая-либо несправедливость в этой системе непререкаемой логики, ибо, по его мнению, ни один человек не заслуживает благодати, и, отказываясь распространить ее, бог лишь подтверждает истину, что никто ее не достоин. Впрочем, он признавал, что могут существовать различные степени вечной кары.

Епископ гиппонский не щадил ни ересей, которые не прививались в Африке, ни языческих религий, ни иудаизма. Именно к нему обратился его ученик Павел Орозий за помощью в борьбе против испанца Присциллиана, утверждавшего, что любой человек способен обрести божественное вдохновение, особенно для истолкования священного писания, и оригенистов, веривших в предсуществование душ и во многих отношениях приближавшихся к арианам («Ad Orosium presbyterum contra Priscillianistas et Origenistas»).

До Августина арианство не получило в Берберии большого распространения. Из арианских сочинений нам известны только одно возражение, построенное на основе библейских текстов и приписываемое дьякону Макробию, и несколько трактатов жившего в Риме африканца Мария Викторина, прозванного за его происхождение Афром. Епископ гиппонский впервые обратил внимание на арианство только в 418 году в связи с анонимной проповедью, против которой он выступил с опровержением («Contra sermonem Arianorum»). За два года до смерти он вступил в публичную полемику с епископом, принадлежавшим к арианской секте («Contra Maximinum»). Начиная с 398 года Августин в течение семнадцати лет работал над колоссальным трудом, в котором изложил ортодоксальное учение о о святой троице («De Trinitate»).

Августин слишком долго был в плену манихейства, чтобы не понимать исходившей от него опасности. В Африке во главе этой секты стоял способный пропагандист епископ милевитанский Фауст, и в один прекрасный день святой Августин встретился в Гиппоне со своими бесцветными противниками. Возвратившись в Тагасту, Августин приложил все усилия, чтобы разоблачить манихеев в публичных дискуссиях, в которых имел огромный успех и в трудах об их правах («De moribus ecclesiae catholicae et de moribus Manichaeorum»), о свободе воли («De Libero arbitrio»), об истинной религии («De vera religione»), о двух душах («De duabus animabus contra Manichaeos») и о природе добра («De natura boni»).

Творчество Августина. В оправдание христианства, которому его недруги тотчас после взятия Рима Аларихом приписывали все неудачи и злоключения, Августин написал одну из своих самых значительных работ — «О граде божьем» («De civitate Dei»). В этом труде, разоблачая нападки на христиан и излагая свою философию истории, Августин противопоставил суете земных городов, чья гибель не имеет большого значения, вечный град божий. Он не остановился перед тем, чтобы выразить свое сожаление о Риме, судьба которого была предрешена. Однако как бы суров он ни был в отношении государства, он все же видел в нем необходимого защитника против анархии и призывал повиноваться ему, невзирая на его недостатки (pessimam etiam…flagitiosissimamque rempublicam). Августин, естественно, отдавал предпочтение христианскому государству, поставившему свой меч на службу церкви в ее борьбе против ересей. Григорий VII обращался к Августину с просьбой поддержать его теократические намерения. В лаконичной форме Августин опровергал также нападки евреев («Contra Judaeos»). Будучи грозным полемистом, епископ гиппонский был в то же время искусным экзегетом библии, до тонкостей разработавшим метод толкования священного писания («De doctrina Christiana»). Он написал комментарии к священным книгам и показал, что между евангелиями не существует коренных расхождений («De consensu Evangelistarum»).

Подобно Тертуллиану и святому Киприану Августин давал пастве не только теологические наставления, но и советы морального порядка. Так, из указания карфагенскому дьякону о том, как преподавать христианское вероучение, родилось одно из основных его произведений («De cathechizandis rudibus»). Чтобы наставить в вере несведущих — в этом смысл заглавия, — следует выполнять свою задачу с любовью, уметь подбирать наиболее типичные примеры с таким расчетом, чтобы подвести слушателя к выводу, что «в писании все, вплоть до явления Христа, представляет собой выражение того, что воплощено в Христе и в его церкви» (П. де Лабриоль); исходя из этого, следует превозносить подвиг во имя любви, каким является искупление, затем показать наставляемому на путь веры, что бог проявляет себя в его личном опыте, и, наконец, нарисовать перед ним перспективы воскрешения как возможное увенчание жизни христианина.

Кроме нескольких сот проповедей, до нас дошло, к сожалению, только 276 писем Августина, чрезвычайно ценных для истории религии и понимания психологии автора. Самое полное представление о нем можно составить по его книге «Исповедь», проникнутой искренностью, волнением и лиризмом, но не лишенной порой риторичности. Августин написал «Исповедь» в последние годы IV века (несомненно, в конце 397 или в начале 398 года). Это далеко не первая автобиографическая работа в мирской или духовной литературе Рима, но никто до Августина не создал столь пламенных и столь безыскусственных строк. Только Жан-Жак пошел дальше в признании своих недостатков. Но если женевец хотел показать себе подобным «человека во всей его наготе», то святой целил выше. Он смиренно сознавался в своем падении с целью показать, что человек, предоставленный собственным силам, не может освободиться от греха. Все произведение проникнуто религиозной экзальтацией, достигающей страшного напряжения и действующей на нервы, что, впрочем, не мешало «Исповеди» на протяжении более пятнадцати веков пользоваться неизменным успехом.

Торжество церкви. Благодаря святому Августину церковь, особенно в Африке, приобрела неоспоримый престиж и авторитет. Она превратилась в настоящее государство в государстве. Благодаря исключительным прерогативам своих епископов, решениям соборов и автономной организации африканская церковь стала настолько могущественной, что не признавала авторитета папы-императора в вопросах юрисдикции и дисциплины. И хотя церковь проповедовала божественное происхождение царской власти, ее посягательства на эту власть возрастали с каждым днем и доходили до попыток отстранить ее от участия в выборах папы и в церковных соборах. Духовенство не облагалось муниципальными налогами, а церкви стали местами убежища.

Однако слишком быстрое торжество церкви над язычеством и пополнение ее огромной массой новообращенных привели к тому, что христианская элита отнюдь уже· не блистала высокими моральными качествами. Еретики и схизматики, насильно приобщенные к ортодоксии, не могли влить в нее новые силы, и многие из наиболее праведных христиан искали тогда уединения вдали от суетного мира. Так появился отшельнический аскетизм, затем монашество, введенное в Африке святым Августином и получившее там быстрое распространение.

В миру церковь помогала обездоленным, лишь бы они мирились с социальным неравенством и покорно сносили его. Она объявила рабство законным явлением, так как экономические потребности, и особенно широкое применение в хозяйстве физической силы человека, делали его отмену невозможной. В лучшем случае она пыталась сделать его более терпимым. Она занималась благотворительностью и раздавала в виде подаяния часть средств, которые сама получала от верующих. В городах она все чаще заменяла собой угасающие муниципалитеты.

Распад империи. Но римский мир был слишком глубоко поражен гангреной, чтобы церковь могла принести ему исцеление. Сама того не подозревая, она своими ересями и расколами ускоряла его гибель. В Африке, как и во всей остальной империи, единственной устойчивой силой оставалась, наряду с церковью, земельная аристократия.

Во времена, когда общество целиком и полностью основывалось на сельском хозяйстве, крупный землевладелец сделался абсолютным властелином не только над своими рабами и колонами, но и над свободными людьми, работавшими в его хозяйстве. Его богатства позволяли ему подкупать куриалов и имперских чиновников. Несмотря па наличие императорской власти, покровительство, оказываемое землевладельцами, привлекало к ним свободных людей, желавших обеспечить свою безопасность. В результате землевладельческая аристократия сосредоточила на своих землях единственные жизнеспособные элементы империи. Сохраниться этот порядок мог только при условии прикрепления крестьянина к земле, и император Феодосий запретил колонам «покидать землю, которую они однажды взялись обрабатывать».

Империя, представлявшая собой федерацию городов, не могла, не подвергая себя смертельной опасности, допустить угасание муниципальной жизни, хотя связанные с ней расходы становились непомерно велики. Поэтому она была вынуждена возложить их на куриалов. С тех пор лица, величавшиеся honores[43] образовывали группы, солидарно ответственные не только за управление общиной, но и за взимание налогов. Куриалы, однако, бежали, добиваясь включения в сенаторское сословие, и покидали таким образом провинции, освобождаясь от возлагавшихся на них повинностей. Муниципальная верхушка таяла все больше и больше, и государство, чтобы не погибнуть, было вынуждено в законодательном порядке запретить бегство из курии.

И все же, как правильно подметил Э. Альбертини, Африка была, очевидно, меньше затронута этим процессом, чем остальные провинции империи. При Константине народ еще участвовал в выборах муниципальных магистратов, а при Гонории муниципальные обязанности (munera) распределялись еще в порядке очередности среди куриалов. Из этого, однако, не следует делать вывод, что в Африке все обстояло, как в лучшем из миров. Как и повсюду, города, покинутые аристократией, хирели и нищали, в то время как создавались и набирали силу крупные поместья, обладавшие в конце существования империи такими же судебными и фискальными прерогативами, что и города. Церковь, города, имения могли задержать, но отнюдь не предотвратить крушение римского мира.

Разбухший бюрократический аппарат стал обузой для обедневших провинций. Деспотизм, ослаблявший волю и нивелировавший характеры, подорвал общество, лишив его возможности реагировать на что-либо. «Империя, — писал Ф. Лот, — обеспечила мир средиземноморскому миру. Она принесла цивилизацию галльским, бретонским и иллирийским варварам, маврам и нумидийцам запада. Но эта несравнимая услуга была оплачена слишком дорого. Деспотизм породил у населения настолько сильную атонию, что невольно возникает вопрос, не является ли мир, обошедшийся столь дорого, самым печальным и пагубным из даров». Если судить о дереве по его плодам, то плоды, принесенные римской автократией, отличались на редкость горьким вкусом. Проводившаяся ею колонизация завершилась мошенническим банкротством, издержки которого пришлось нести населению провинций. Мысль, высказанная К. Юлианом в отношении Галлии, применима mutatis mutandis и к Африке: не будь развалин, появившихся в результате нашествия хилалийских арабов, настойчиво преследующих наше воображение, мы бы так не восхищались деятельностью Рима.

Берберия, которая, казалось, находилась вне пределов опасности, угрожавшей европейской части империи со стороны молодых сил варваров, была слишком лакомой добычей, чтобы не возбуждать их аппетит. В 410 году Аларих снарядил в Реджо (Регий) флот, чтобы переправить готов в магрибское Эльдорадо, но буря рассеяла его в проливах. Шесть лет спустя Валлия, король вестготов Испании, по тем же причинам потерпел неудачу близ Гадеса. Но вот пришли вандалы, и римское владычество в Африке рухнуло в один миг.