История Северной Африки (Тунис, Алжир, Марокко). Том 1. С древнейших времен до арабского завоевания (647 год)

I. Проблемы и данные

Проблемы доисторического периода Северной Африки. Исследователь доисторического периода Северной Африки сталкивается с двумя основными проблемами, к которым, по сути дела, сводятся все остальные. Сначала он должен сопоставить и согласовать разнородные данные геологии, палеонтологии, антропологии и археологии, а затем связать полученные результаты с общими выводами науки о древнейшей истории Европы, Африки и Восточного Средиземноморья. Иными словами, его задача заключается в том, чтобы установить относительную хронологию памятников, оставленных нам первобытными людьми, и сопоставить полученные данные с хронологией, созданной в 1869 году Г. де Мортилье. В основу периодизации Мортилье положил классификацию орудий труда, в которую более поздние находки внесли, естественно, значительные поправки.

К сожалению, сведения, заимствуемые исторической наукой у других отраслей звания, без которых она не может обойтись, не представляют собой стройной системы прочных и неоспоримых истин. Новые открытия беспрестанно ставят под сомнение преждевременные обобщения, к которым ученые приходят каждый на основе собственных догадок. Кроме того, специалисты еще не пришли к единодушному решению относительно какой-либо, хотя бы предварительной, но единой системы. Это означает, что исследователь доисторического периода строит свое хрупкое здание на зыбкой почве, а выводы его напоминают дома в Японии, которым постоянно угрожает землетрясение.

Естественно, что поскольку работа исследователя доисторического периода проходит в таких условиях, довольно часто она приводит — к разноречивым гипотезам, и сделать из них окончательные выводы в настоящее время не менее трудно, чем, например, в 1930 году. Как и 20 лет назад, ученые довольствуются тем, что находят в этих исследованиях отправную точку для дискуссий. Правда, может быть, сейчас их умозаключения несколько более обоснованы, чем раньше. Это объясняется в первую очередь тем, что за последние 20 лет была проделана большая работа в Северной Африке, особенно в Марокко. Кроме того, это объясняется тем, что попытки сопоставления доисторического периода Берберии с соответствующим периодом истории других стран мира большей частью оказывались настолько несостоятельными, что со временем подобных попыток начали старательно избегать. Вот почему на страницах этой книги читатель найдет скорее итог исследований, чем общие выводы.

Вряд ли географический облик страны претерпел серьезные изменения после того, как Берберия вступила в историю, то есть приблизительно с конца II тысячелетия до н. э. Конечно, повседневное воздействие эрозии и образование аллювиальных отложений продолжались, но резко изменить они могли только какие-то детали топографии, например в устьях Меджерды и Сейбузы. Что касается так называемых доказательств изменений уровня моря в исторический период, то до сих пор они остаются беспочвенными.

Климат также практически не изменился. Может быть, в начале исторического периода он отличался несколько большей влажностью, чем нынешний климат, так как растительный покров Северной Африки еще не понес такого урона, как в настоящее время. Но это только предположение, и, насколько известно, новые данные науки не опровергают выводов Ст. Гзелля о неизменности климата Северной Африки на протяжении, по крайней мере, трех тысячелетий.

Напротив, Берберия в доисторический период резко отличалась от современной, и чем дальше в глубь веков, тем эта разница больше.

Первые люди, появившиеся в Северной Африке, или по крайней мере самые древние люди, следы которых удалось обнаружить, жили здесь, может быть, 300 или 400 тысяч лет назад. Какими ничтожными кажутся те 30–40 веков, о которых с грехом пополам что-то знает современный человек, по сравнению с головокружительным прошлым человечества. И все перипетии его истории происходили на фоне неизменных декораций. В доисторический период, наоборот, цивилизация казалась неподвижной по сравнению с изменчивой природой. Взору первобытного человека открывался совсем отличный от нынешнего пейзаж. Рельеф, особенно на побережьях, имел иной облик, чем в наши дни. Особенно же велико, по сравнению с современностью, различие в климате, а следовательно в гидрографии, флоре и фауне. От ученых других специальностей исследователь доисторического периода хочет в конечном итоге получить такие сведения, которые дали бы ему возможность связать судьбы исчезнувших народов с превратностями теперь уже не существующих миров. В какой же мере это возможно в настоящее время?

Данные геологии. Стратиграфия морских отложений четвертичного периода, единственное, на что может опираться исследователь доисторического периода в Северной Африке, покоится в основном на классификации, разработанной около 30 лет назад Ш. Депре. Эта классификация исходит из существования в различных частях Средиземного моря на неизменных или принимаемых за неизменные уровнях окаменевших террас с остатками сходных фаун. Различие уровней, на которых находятся эти террасы, объясняется эвстатическими движениями, соответствующими явлениям оледенения и потепления. Это соответствие в его наиболее общепринятой форме выражается в следующем виде:

1. Сицилийская терраса (90–100 м)у конец предледниковья.

2. Милаццская терраса (55–60 м), гюнц-миндельское межледниковье.

3. Тирренская терраса (28–30 м), миндель-рисское межледниковье.

4. Монастырская, или Гримальдийская терраса (15–20 м), рисс-вюрмское межледниковье.

5. Современная послевюрмская, или послефландрская эпоха, в зависимости от того, говорится ли о последнем оледенении или о последовавшей за ним трансгрессии моря.

К сожалению, эта столь остроумная схема не получила единодушного признания геологов, и не будет преувеличением сказать, что в настоящее время она отвергается почти всеми. Одни отказываются согласиться с изложенным выше соответствием между различными характерными уровнями Средиземноморского побережья и периодами межледниковья, тем более что само гюнцское оледенение вызывает серьезные сомнения. Другие идут еще дальше. Не ограничиваясь критикой выводов Ш. Депре и его учеников, они оспаривают самые основы, на которых эти выводы построены. Те же геологи, которые принимают эту систему в делом, признают, что довольно частые отклонения снижают ее общее значение. Возникает вопрос, можно ли строить на столь зыбкой основе относительную хронологию предыстории, которая сама не была бы оспариваемой? Более того, необходимо подчеркнуть, что геология прекращает или почти прекращает оказывать даже эту слабую поддержку предыстории, как только она достигает верхнего палеолита.

Но если рассматривать классификацию Ш. Депре как простую рабочую гипотезу, она может служить, во всяком случае, какое-то время удобными рамками, в которые на правах предположения можно вписывать археологические и палеонтологические данные. По теории, разработанной Р. Нёвилем и А. Рульманом и принятой аббатом А. Брейлем, при нынешнем состоянии науки наиболее древние следы человека в Марокко следует отнести к послесицилийской и домилаццской эпохе; в Алжире благодаря недавним находкам Арамбурга в Айн-Ханеше в области Сетифа обнаружены следы человека, которые, очевидно, ведут к Виллафранку. Но и в данном случае единогласие далеко не достигнуто и продолжается спор между сторонниками «короткой» хронологии, то есть между теми, кто относит начало палеолита к рисс-вюрмскому межледниковью, и сторонниками «длинной» хронологии, приурочивающими его к гюнц-миндельскому межледниковью.

Даже если согласиться с А. Рульманом относительно соответствия клектоно-аббевиля гюнц-миндельскому межледниковью, аббевиля (шелля) миндель-рисскому межледниковью, среднего ашеля (который, возможно, совпадал по времени с нижним мустье) рисс-вюрмскому межледниковью, то и тогда из этого не следует, что такие же соответствия действительны для всей Северной Африки. Ведь только благодаря открытиям в карьере Сиди-Абд-ар-Рахман близ Касабланки удалось установить стратиграфию, самые основы которой, как мы говорили выше, оспариваются. Что характерно для Берберии, так это «подавляющее преобладание» стоянок на поверхности земли.

Данные палеонтологии. Данные палеонтологии, менее ценные для установления хронологической последовательности, чем данные геологии, имеют, однако, то преимущество, что являются более достоверными. Один важный факт представляется бесспорным: неизменность фауны Северной Африки на протяжении почти всего четвертичного периода. Это фауна чадо-замбезийского типа, присущая жаркому и влажному климату. Костные останки, найденные вместе с инвентарем нижнего палеолита, свидетельствуют о существовании в ту пору слона (elephas atlanticus), гиппопотама (hippopotamus amphibius), носорога (rhinoceros simus), быков, жирафы, антилопы, страуса. Только начиная с периода среднего палеолита (мустье) встречаются представители семейства оленевых и медведей, то есть виды животных, пришедшие с севера и придавшие фауне Магриба ее смешанный облик — полуафриканский, полуевразийский. Вторжение этих европейских видов животных, отброшенных на юг похолоданием климата в связи с одним из оледенений (может быть, рисским?), не могло происходить позднее среднего палеолита, так как Африка отделилась от Европы.

Это отделение, а также тот факт, что по мере утверждения Сахарского барьера зоологический обмен между Северной Африкой и современными областями тропической и экваториальной Африки, постепенно замедляясь, в конце концов прекратился совсем, придали фауне Северной Африки характер «изолированной», «остаточной». Еще в верхнем палеолите выявились эти особенности животного мира Северной Африки, который принял современные формы в результате эволюции «по пути оскудения фауны четвертичного периода» (Арамбург). Появившиеся впоследствии новые зоологические виды были представлены домашними животными. Так, например, во II тысячелетии до н. э. появилась лошадь и, по-видимому, также до нашей эры — верблюд. Исчезновение некоторых видов животных является, очевидно, исключительно делом рук человека. Обширная первобытная охота, потребности карфагенской армии, а главное огромный спрос на зверей в римских цирках, достаточно убедительно объясняют, почему тот или иной вид животных не сохранился до наших дней. С первых веков нашей эры слоны встречаются в Северной Африке лишь как воспоминание прошлого, до более позднего времени сохранялись страусы в области Дайя и львы на земле Юбы, leonum arida nutrix (Гораций).

Единообразие фауны четвертичного периода, с одной стороны, и ее основные особенности — с другой, дают право сделать вывод об устойчивости теплого и влажного климата Северной Африки, во всяком случае до наступления эпохи верхнего палеолита. Конечно, климат не был совершенно (неизменным. Может быть, различным оледенениям соответствовали периоды более обильного выпадения дождей. Однако умеренность явлений оледенения в марокканском Атласе — единственной области Берберии, где они прослежены, убедительно свидетельствует о том, что и в эти периоды похолодание климата было незначительным. Впрочем, не следует представлять себе доисторический Магриб в виде, скажем, современного Конго. Если уэды четвертичного периода, особенно на территории Сахары, были более полноводными, чем в настоящее время, то все же маловероятно, чтобы они совсем не были подвержены высыханию или в лучшем случае сильному обмелению. Более сухим климат становится, по-видимому, только начиная с послемонастирского или, если хотите, с атерийского периода. Исследования сохранившихся остатков угля в районе Тебессы показали, что уже верхний Капси «складывался в климатических условиях, чрезвычайно близких к нашим». О растительности можно сказать то же самое, что о животном мире: ее изменение — дело рук человека, а не эволюции природы. Беспрепятственное истребление лесов, расширение площади обрабатываемых земель и, в равной мере, развитие пастушества явились главными причинами обезлесения Магриба.

Данные антропологии. Среди различных видов животного мира есть один, на котором следует особо остановиться. Это человек. До последнего времени мы не имели никаких антропологических данных, которые могли бы рассеять наше неведение относительно первых людей, живших на территории Северной Африки. Только оставшийся от тех времен инвентарь свидетельствовал о том, что они существовали. Но находки последнего времени вооружили нас важными данными о людях, которые населяли территорию нынешнего Марокко в эпоху среднего палеолита.

Это прежде всего «рабатский человек». Хотя его костные останки, обнаруженные в 1933 году, фактически представляют собой всего лишь «часть небной дуги с передним краем нижней челюсти», по ним все же можно установить, что они принадлежали юноше (примерно 16 лет), по своим этническим признакам относившемуся к исключительно примитивной расе. В эволюции рода человеческого «рабатский человек» занимает место рядом с неандертальцем, если не ниже, а некоторые особенности анатомического строения сближают его с синантропом. Хотя геологи не пришли к единодушию относительно возраста дюнного песчаника, в котором были найдены эти останки, можно, очевидно, предположить, что «рабатский человек» — современник мустьерского, а может быть, даже еще более раннего периода.

Те же типично неандертальские черты и признаки примитивности присущи останкам человека, найденным в результате раскопок, начатых в 1939 году в Танжере (в Мугарет аль-Алия, в 13 км к юго-западу от города). Поскольку раскопки еще не закончены, нельзя прийти к определенным заключениям о точном месте этих костяков в стратиграфии среднего палеолита. Можно, однако, не сомневаться, что они значительно моложе останков «рабатского человека».

Следовательно, в настоящее время доказано, что на территории Северной Африки существовали неандертальцы или, по крайней мере, гоминиды аналогичной расы. Следует, однако, подчеркнуть, что до сих пор их следы обнаружены только в западной части Магриба. Кроме того, мы ничего не знаем ни о происхождении этой расы, ни о ее судьбе после эпохи среднего палеолита, поэтому с точки зрения антропологии между средним и верхним палеолитом — существует разрыв.

Люди, жившие в период верхнего палеолита, обозначаются под общим именем людей Мешта аль-Арби, по названию раковинной кучи близ Шатодён-дю-Руммель (Константина), открытой Ж. Мерсье в 1907 году. С тех пор число находок увеличилось, в основном на территории департамента Константины. Из них наибольший интерес, несомненно, представляют костные останки, обнаруженные Арамбургом в гроте Афалу-бу-Руммель, в 30 км к востоку от Бужи. Раскопки, производившиеся в период между 1927 и 1930 годами, выявили настоящее кладбище костей и позволили произвести общее изучение тридцати особей, найденных в условиях, которые исключают какие-либо сомнения относительно стратиграфии. Это были рослые люди (в среднем 1 м 72 см) с долихоцефальным или мезоцефальным черепом, удлиненными конечностями, «грубыми и звероподобными» чертами лица. Очень характерно, что у всех найденных особей были удалены передние зубы.

По-видимому, эта раса была распространена на всей территории Северной Африки, так как костные останки ее представителей обнаружены и на Атлантическом побережье Марокко (Дар ас-Султан близ Рабата). Вопреки распространенному ранее мнению, эти люди относятся вовсе не к неандертальскому типу, а к homo sapiens. Точнее говоря, люди Мешта аль-Арби заставляют вспомнить кроманьонскую расу, и хотя они не принадлежат к ней, но «происходят, несомненно, от общего родоначальника вышедшего из восточной части средиземноморского бассейна» (Буль и Валлуа). Этот этнический тип, преобладавший в период раковинных куч, пережил верхний палеолит и даже капсийский период неолита, если, как полагает Р. Верно, к нему относятся древние гуанчи с Канарских островов. Что касается следов, оставленных им в этническом типе бербера, то состояние антропологических исследований в Северной Африке позволяет строить лишь малообоснованные гипотезы.

Немногим больше мы знаем о наличии негроидных элементов в Берберии доисторического периода. Если допустить, как предполагают некоторые исследователи, что гримальдийская раса (мустье?) африканского происхождения, то все же остается неизвестным, попала ли она в Европу из Магриба. Во всяком случае, до сих пор ее существование в древнем Магрибе не было подтверждено находками. Только «асселярский человек», который, судя по скелету, найденному в 1927 году в долине Тилемси, бывшего притока Нигера, обладает некоторым сходством с гримальдийскими людьми и с современными жителями Южной Африки, позволяет предположить, что начиная с эпохи мезолита и, может быть, верхнего палеолита негры перешли северные границы большого леса. Следует, однако, отметить, что некоторые найденные в Берберии скелеты, датируемые этим же периодом, обладают бесспорными признаками негроидов.

Данные археологии. Если геология и (палеонтология дают нам возможность представить себе среду, в которой жил доисторический человек, а антропология — воссоздать образ самого человека, то дошедший до нас инвентарь и залегавшие вместе с ним предметы должны дать известное представление об уровне цивилизации этих людей. К сожалению, археология доисторического периода Северной Африки страдает тяжким недугом: огромное большинство стоянок представляет собой поверхностные залегания, в силу чего археологические данные, как правило, лишены стратиграфического обоснования.

При этих обстоятельствах особую ценность приобретают наблюдения, возможные в тех случаях, когда топография местности позволяет проследить последовательность залегания слоев. Она свидетельствует о ненадежности датировок, основанных исключительно на типологическом сходстве. Если говорят об африканском шелле, ашеле, мустье, то это означает только, что сходство в способе обработки орудий позволяет сравнивать первобытный инвентарь Северной Африки с инвентарем, типичным для этих периодов палеолита в Европе. Но типологическое сходство не дает оснований для выводов относительно (происхождения культур, обозначаемых этими названиями, и их датировки. Попытки Р. Невиля и А. Рульмана выявить зависимость между марокканским палеолитом и палеолитом Западной Европы в соответствии с классификацией аббата А. Брейля не дали бесспорных результатов.

Точно так же мы до сих пор не располагаем данными, которые позволяли бы нам отнести к одному периоду те или иные идентичные или аналогичные орудия, обнаруженные на территории Северной Африки. Орудия могли «пережить» свою эпоху и применяться позднее на последующем этапе развития культуры. Так, например, проводившиеся американцами раскопки в Танжере выявили в одном и том же слое ряд почти одинаковых леваллуазских отщепов и мустьерских остроконечников, а в некоторых областях Берберии неолитическая культура удержалась, очевидно, до расцвета исторического периода, а отдельные ее проявления — строительство дольменов, например, — до римской эпохи. Некоторые исследователи склоняются к той точке зрения, что находимые на территории Северной Африки орудия сплошь и рядом могут рассматриваться как пережитки минувших периодов.

Часто представляется весьма затруднительным установить не только относительную хронологию инвентаря, но даже последовательность его залегания. Орудия в одних слоях встречаются вместе, в других — раздельно. Такой пробел или аномалия являются обычно следствием слишком поспешной и необдуманной стратиграфии. М. Рейгасу, например, удалось орудия с черенком, отнесенные П. Паллари к неолиту (берберскому), датировать атерийским периодом, то есть средним палеолитом, и устранить таким образом нарушение связи между двумя последовательными археологическими слоями.

Естественно, что эти обстоятельства породили у исследователей доисторического периода сложную терминологию. Они старались избежать объединения под одним и тем же названием орудий, которые, может быть, и похожи, но не имеют между собой ничего общего, помимо внешнего сходства. В результате появилось огромное множество «фаций», не всегда удачных, тем более что в некоторых случаях различные термины означают одинаковые понятия. Оранская культура в классификации А. Брейля и Р. Вофрея представляет не что иное, как иберо-маврусийскую культуру в системе П. Паллари, которую предпочтительнее всего называть муильской. Предложенное Ж. Морганам название «капсийская культура» получило большее признание, чем введенное П. Паллари название «гетульская культура», хотя в обоих случаях речь идет об одном и том же. Еще большего сожаления заслуживают названия, порождающие подчас авантюристические теории. Термин «иберо-маврусийский», например, очевидно, намекает на существование некоего археологического родства между Западной Берберией и Испанией, давно отвергнутого наукой. Отнюдь не облегчая задачу специалистов, этот терминологический разброд делает особенно затруднительной первоначальную стадию изучения первобытного периода Северной Африки. Поэтому мы вправе требовать от археологов единодушия, если не в отношении самой терминологии, — может быть, это было бы слишком большое требование, — то, по крайней мере, в отношении принципов, которыми следует руководствоваться при введении терминов.

II. Эволюция доисторического периода в Берберии

Нижний и средний палеолит. Находки первобытного инвентаря, обнаруженные на всей территории Северной Африки, по форме и технике изготовления идентичны тем орудиям, которые в Европе относят к культурам, традиционно именуемым шеллем, ашелем (нижний палеолит) и мустье (средний палеолит). Если исключить весьма сомнительные эолиты в Шетме (около Бискры) и Гафсе, наиболее древними следами человеческого труда следует в настоящее время считать находки Арамбурга, обнаруженные в 1948 году близ Сетифа. Далее следует рахманийская культура, как Р. Невиль и А. Рульман назвали орудия, найденные в каменоломне Сиди-Абд-ар-Рахман около Касабланки. По своему стратиграфическому положению они помещаются над морскими отложениями, относимыми к сицилийским слоям, а по характерным признакам приближаются к клектонским и аббевильским орудиям (иными словами, к шеллю). Интерес, который они представляют с точки зрения стратиграфии, объясняет, почему марокканские залегания считаются классическими палеолитическими местонахождениями в Северной Африке. Эти находки, однако, не должны заслонять ранее открытые стоянки, особенно стоянку у озера Карар, к северу от Тлемсена, значение которой определяется тем, что в ней обнаружено сочетание следов фауны жаркой зоны (elephas atlanticus, rhinoceros mauritanicus, hippopotamus amphibius, etc.) и орудий ашельского типа.

Одно время полагали (например, Ж. де Морган, П. Паллари), что шелль, ашель и мустье составляют три «неразрывно связанные» культуры. Объясняется это тем, что около Гафсы инвентарь, относящийся к этим трем периодам, был найден в совместных залеганиях. В каменоломне Мартин, около Касабланки, шелль и ашель также обнаружены в одном культурном слое. Но в настоящее время можно, очевидно, считать доказанным, что эти три культуры не существовали одновременно, а сменялись одна другой, в той же последовательности, что и в Европе. Ашель представляется нам результатом развития шел ля. И для первой и для второй культуры наиболее характерным орудием является рубило или ручной топор. Его формы, сначала грубоватые, приобретают в период ашеля большее совершенство и разнообразие. Загадку совместного залегания мустьерских и ашельских орудий, возникшую после раскопок М. Колиньона в районе Гафсы в 1887 году, очевидно, разрешил Р. Вофрей, доказавший, что тектоническое поднятие грунта вызвало смещение культурных слоев с орудиями этого типа. Мустье появился позже, может быть, значительно позже ашеля и, по-видимому, ведет свое начало не от вытесненной им техники двусторонне обработанных орудий (бифасов), а от совершенно иной, так называемой техники отщепов, получившей название леваллуазской. Для этих мустьерских орудий (остроконечники и скребки) характерна прежде всего обработка с помощью обтесывания и тщательность ретуши.

В результате развития мустьерской индустрии появились орудия с черенком, типичные по классификации Рейгаса для атерийского периода (по названию стоянки в Бир-аль-Атере в районе Нементша в юго-восточной части департамента Константина), которые в свою очередь сменились в Сахаре непосредственно неолитическими орудиями. Но не всюду ашель уступил место мустье; при некоторых не вполне выясненных условиях он развился в культуру, которой Рейгас дал название сбайкийской (по месту находки в Бордж-аль-Обайкия в Джебель-Дремин в юго-восточной части департамента Константина). Эта культура, для которой характерны остроконечники листовидной формы, напоминающие формы солютрейского типа, свидетельствует о завершении в Северной Африке производства двусторонне обработанных орудий (бифасов).

Само собой разумеется, что в данном очерке не могло быть отражено мнение всех исследователей доисторического (периода. Предпочтение отдавалось тем положениям, в которых сходится большинство ученых. Но выявление точки зрения большинства становится непосильной задачей, как только мы обращаемся к кардинальной проблеме — проблеме продолжительности этой эволюции. Настоящая пропасть лежит между теми, кто вслед за аббатом А. Брейлем считает эволюцию «исключительно медленной», и теми, кто во главе с М. Буллем выступает в поддержку краткой хронологии, то есть доводит шелль до гюнцского оледенения, а также теми, кто приурочивает его к последнему межледниковому периоду. Разница составляет сотни тысяч лет. Так или иначе в Северной Африке, как и в других странах, продолжительность эпохи нижнего палеолита огромна не только по сравнению с историческим периодом, но с неолитом и даже верхним палеолитом.

На протяжении тысячелетий люди прошли через неведомые нам испытания и превратности судьбы. Нам ничего не известно о тех, кто оставил после себя шелльские или ашельокие орудия. Мы можем восстановить только облик «рабатского человека», жившего в мустьерский период или же незадолго до него: низкорослого, с огромной головой, удлиненным лицом и плоским черепом, наделенного весьма посредственными умственными способностями. «Рабатскому человеку», как и похожему на него неандертальцу, были, очевидно, недоступны какие-либо «интересы эстетического и нравственного порядка» (Буль и Валлуа). Первобытный африканец жил в теплом и влажном климате и в борьбе с богатой и неспокойной фауной находил все необходимое для своего повседневного существования. Мы, несомненно, вправе предполагать, что в конечном счете он повиновался лишь велениям инстинкта самосохранения.

Верхний палеолит. Верхний палеолит представлен в Северной Африке значительно более многочисленными стоянками, чем нижний палеолит, особенно если, по настоянию некоторых ученых (Р. Вофрей, А. Рульман), отнести к верхнему палеолиту «изобилующую» по всей стране атерийскую культуру, относимую другими исследователями к среднему палеолиту. Не следует думать, что обилие археологических данных помогло специалистам прийти к единым выводам. Скорее, наоборот. Один факт, однако, не вызывает сомнений: наличие двух археологических «провинций», представленных одна капсийским типом, вторая — муильским, бесспорно являющимся всего лишь «побочной фацией». Нельзя утверждать, что характерные для этих периодов орудия существовали абсолютно одновременно, но возможно, что они хотя бы частично совпадали во времени.

Капсийская культура ведет свое название от стоянок в районе Гафсы (латинской Капсы) на юго-западе Туниса, где Ж. де Морган впервые нашел орудия, свойственные этой культуре. Наиболее типичная для нее стоянка находится в аль-Мекта. Капсийская культура известна также под названием гетульской (П. Паллари), которое в настоящее время не употребляется. Она распространена на юге Туниса, главным образом в районе самой Гафсы, и на юге департамента Константина. Открытия последнего времени показали, что, вопреки принятой ранее точке зрения, южная граница капсийской культуры не совпадает с северной границей Сахары. По-видимому, начиная с верхнекапсийского периода капсийская культура распространилась по всему Магрибу. Следовательно, мы сталкиваемся в данном случае с явлением последовательной колонизации периферийных областей, которая с приближением неолита захватывает даже Сахару.

Капси является в основном периодом «раковинных куч». Так Латапье назвал искусственные холмики, высота которых почти никогда не превышает 10 м, а размеры, чрезвычайно различные, доходят до 50 м в ширину и 150 м в длину. Эти холмики состоят из скоплений золы, орудий труда, костей человека и животных, а главное, раковин моллюсков, которым они обязаны своим названием. Необходимо отметить, что такие же скопления встречаются в некоторых местах под скальными навесами, например в Абри Кларион, около Мулареса (юг Туниса). Эти всякого рода остатки представляют собой следы стойбищ или поселений далекого прошлого. Находимый в них инвентарь характеризуется появлением микролитов правильной геометрической формы и микрорезцов, количество которых увеличивалось по мере развития капсийской культуры. В некоторых областях раковинные кучи расположены необычайно густо. Латапье, например, отыскал 42 кучи в радиусе 30 км вокруг Тебессы и Дебружа, на дороге из Корнея в джебель (горы), а Форта обнаружил там же 6 куч на расстоянии 12 км. По всей Северной Африке можно насчитать несколько сот, если не тысячу раковинных куч.

Если в отношении нижнего палеолита установлено типологическое соответствие инвентаря, найденного в Северной Африке и Западной Европе, то характерные черты капсийской культуры не (прослеживаются на северных берегах Средиземного моря. Высказанная в свое время гипотеза о происхождении ориньякской культуры от капсийской сейчас отвергнута наукой. Типичные для капси орудия, то есть орудия нижнекапсийского периода, нигде не найдены поблизости от моря, а следовательно, не могли быть перенесены в Сицилию и Италию. Что касается происхождения капсийской культуры, то, по мнению Р. Вофрея, ее корни следует искать в Египте. Но установленное археологами хронологическое совпадение капсийской культуры с себильской в районе Асуана не настолько достоверно, чтобы позволить перейти от предположений к полной уверенности.

За исключением области орано-алжирских Высоких Равнин, где от мустьерского или атерийского периода произошел непосредственный переход к неолиту, та часть Северной Африки, которая миновала капси, то есть ее приморская полоса, пережила период муильской культуры. Впервые орудия этого типа были обнаружены в 1908 году в местечке Муила, поблизости от Марнии, в западной части департамента Оран. Однако термин «муильская культура» употребляется редко. Раньше, по предложению П. Паллари, предпочитали называть эти орудия иберо-маврусийскими, а сейчас в соответствии с классификацией А. Брейля — оранскими.

Памятники этой — культуры, «как бы скудны они ни были» (Р. Вофрей), несомненно соответствуют развитому капси. Они действительно очень близки к орудиям верхнекапсийского периода, от которого отличаются лишь «почти полным исчезновением больших и средних остроконечников с притупленной закругленной спинкой и крайней малочисленностью микролитов геометрической формы» (Р. Вофрей). Наоборот, маленькие пластинки со стесанным краем составляют главную массу инвентаря. Следовательно, можно сделать вывод, что постепенно капсийская «цивилизация» захватила всю или почти всю Берберию и типичные для нее орудия вытеснили орудия среднего палеолита, находимые непосредственно под муильским инвентарем. В настоящее время ученые единодушно отвергают наличие археологических связей между этой культурой и находками в Испании, что подчеркивалось самим названием «ибе-ро-маврусийская».

Разумеется, не представляется возможным точно датировать хронологические рамки периода возникновения и развития капсийской культуры. Можно, однако, установить, что она появилась значительно позже конца последнего оледенения, которое Гир относит приблизительно за 14 тысяч лет до н. э., но раньше неолита, совпадающего с додинастическим периодом в Египте, закончившимся около 3500 года до н. э. Следовательно, мы не ошибемся, если скажем, что наибольшая часть верхнего палеолита Северной Африки относится к периоду между 10 тысячами и 5 тысячами лет до н. э.

На протяжении этого длительного времени климат постепенно становился все суше, пока не стал почти таким же, как и в наше время. Тем не менее на земле Магриба по-прежнему в изобилии водились слоны, буйволы, газели, носороги, страусы. В ту пору деятельность человека, несомненно, заключалась еще главным образом в собирательстве и охоте. Однако люди Мешта аль-Арби относятся уже к группе homo sapiens. Они еще не знали домашних животных, но уже проявляли известные эстетические наклонности, о чем свидетельствует геометрическая форма их инвентаря, рисунки на скорлупе страусовых яиц, например изображение быка, найденное на уэде Менгуб (около Улед Джелаля в департаменте Константины), просверленные раковины, употреблявшиеся в качестве украшений.

Первобытные обитатели Магриба селились обычно поблизости от уэдов или источников. Их поселения, где они вели оседлый образ жизни, встречаются даже в горах, как это показывают открытия А. Рульмана в Среднем Атласе.

Неолит. Североафриканская неолитическая культура возникла в результате взаимодействия местных традиций и внешних влияний. Это видно из того, что характерный для неолита инвентарь в виде полированных орудий и гончарных изделий залегает совместно с орудиями, развившимися из капсийского и муильского типов. Р. Вофрей, которому принадлежит заслуга выявления этого со, впадения, предложил поэтому различать неолит капсийской традиции, сложившийся на базе типичного капси через посредство, как он назвал, переходной капсийско-неолитической культуры, и неолит оранской традиции, берущий начало от муильской культуры.

Североафриканский неолит бесспорно относится к сравнительно недавнему прошлому. Очевидно, он не мог существовать намного ранее 4 тысяч лет до н. э. и продолжался до того времени, когда уже полностью вступил в свои права исторический период. Выпадение энеолитического периода составляет одну из характерных особенностей доисторического развития Северной Африки, и свои первые колонии финикийцы основали на территории неолитической цивилизации. На страницах, посвященных Геродотом Северной Африке, мы то и дело встречаем упоминание о небольших осколках. Однако установление тесных связей Берберии с областью средиземноморской цивилизации, по-видимому, не повлекло за собой полного отказа от многовековых обычаев. Еще долгое время берберы продолжали пользоваться каменными стрелами. Не сразу отказались они и от неолитических жилищ и, может быть, до самого расцвета римского владычества продолжали нагромождать один на другой камни дольменов.

В эпоху неолита пейзаж Северной Африки постепенно принимал современный облик. Климат становился все суше. Изменилась и фауна. Исчезли гиппопотам и elephas atlanticus. Уже редко встречался носорог. Типичным для Магриба животным стала антилопа. Появились, наконец, домашние животные, в первую очередь лошадь и собака. Жители Северной Африки этого периода были либо последними потомками людей Мешта аль-Арби, либо новыми пришельцами, представителями средиземноморской расы. Никакой этнической революции не произошло; однако часто прослеживают влияние негроидных элементов, например в Редейефе, на юге Туниса. Но жизнь человеческого общества не стоит на месте. Возникло и стало развиваться сельское хозяйство; изделия из камня, если и сохранили свое преобладание, то уже уступали место другим изделиям и продолжали совершенствоваться. Орудия из полированного камня, в частности топор, постепенно вытесняли орудия из обтесанного камня, и чем далее, тем больше становилось изделий из кости. Появилась глиняная посуда, первоначально примитивная и низкого качества, но свидетельствующая об известных эстетических вкусах. На дошедших до нас немногочисленных черепках сохранились следы украшений: штрихи или полосы красноватого цвета, а то и целые рисунки, нанесенные ногтем или иглой. Возможно даже, что в ту пору Магрибу было известно примитивное искусство ваяния, подобное тому, которое открыли в Сахаре, если вслед за Рейгасом отнести к неолиту священные камни с человеческими головами, найденные в Табель-Балете (Восточная Сахара). Наконец, архитектура в ее зачаточной форме нашла проявление в дольменах, столь многочисленных в Западном Тунисе и в департаменте Константина (более 10 тысяч вокруг Сига к юго-востоку от Константины), и в жилищах, построенных на возвышенных местах, наподобие тех, которые в Марокко увенчивают крутые берега Бета (А. Рульман).

Несомненно, большей частью этих преобразований Берберия обязана Египту. Сахарские стоянки, в частности стоянка Абд аль-Адхим в юго-западной части Большого Эрга, очевидно, свидетельствуют о том, что Сахара играла роль связующего звена между Северной и Восточной Африкой. Этот вывод подтверждается также находкой египетского меча (spatha nilotica) в Тидикельте. Вполне возможно, что одновременно усиливались связи и с Европой, точнее говоря с Испанией. Иначе трудно объяснить сходство между керамикой Ашакара (мыс Спартель) и некоторыми гончарными изделиями, найденными в Испании.

III. Наскальные изображения

Североафриканские наскальные изображения. Помимо инвентаря и остатков трапез, первобытные африканцы оставили после себя множество наскальных изображений, которые местные жители называют «исписанными камнями» (хаджерат мектубат). Очень многочисленные на территории Северной Африки, они на протяжении 40 лет служили объектом исследований Г. Б. Фламана. Но с тех пор, как в 1921 году вышел в свет его классический труд об «Исписанных камнях», наука обогатилась множеством новых открытий и печатных работ. Проблемы техники исполнения, тематики и датировки наскальных рисунков различных областей Сахары изучались Э.-Ф. Готье, А. Брейлем, М. Рейгасом, Т. Монодом; Ливии — П. Грациози и Л. Фробениусом; Восточной Берберии — М. Солиньяком; Южного Орана — Р. Вофреем. Хотя описание и систематизация наскальных изображений далеко еще не завершены, мы располагаем в настоящее время достаточным количеством источников, чтобы рассмотреть их в целом.

Опираясь на труды Г. Б. Фламана, различают три группы изображений. Для одних, выбитых, несомненно, в кремне, характерны широкие и глубокие линии, равномерные и покрытые патиной. Сначала граверы наносили изображение штрихами, затем шилом накалывали отчетливый пунктир и только потом с помощью тщательной полировки каменным орудием получали непрерывную и четкую линию. На эти изображения нанесены другие рисунки, значительно меньшего размера, исполненные грубым пунктиром и чрезвычайно схематичные; обычно они сопровождаются ливийско-берберскими буквами или надписями и изображают животных, которые еще и сейчас водятся в Берберии (некоторые животные, например верблюд, появились здесь сравнительно недавно). К третьей группе относятся очень легко намеченные рисунки современного исполнения, сопровождаемые арабскими надписями. Очевидно, они были выполнены уже после VII века н. э.

Изображения животных и людей. Наибольшие разногласия вызывает первая наиболее древняя группа изображений. Для установления их возраста нам недостает тех элементов, какие использовал, например, А. Брейль при классификации французских и испанских рисунков периодов ориньяка, мадлена и солютре, находившихся в культурных слоях этих — периодов, среди точно датированных остатков фауны и инвентаря. Изображения животных в Берберии не позволяют сделать такие же точные выводы о времени, к которому относятся эти рисунки, как, например, во Франции, так как магрибская фауна претерпела сравнительно мало изменений. Наконец, инвентарь, находимый поблизости от наскальных рисунков, не может служить серьезным основанием для их датировки, так как обычно принадлежит к различным периодам и зачастую не имеет к рисункам никакого отношения.

Однако в Южном Оране рисунки неизменно соседствуют с остатками неолита капсийской традиции, «при отсутствии орудий всех остальных периодов верхнего палеолита, мезолита или неолита» (Р. Вофрей). Возможно, дальнейшие исследования покажут, что это совпадение не случайно.

Наиболее типичным является изображение bubalus antiquus с огромными рогами, жившего в конце плейстоцена. Г. Б. Фламан, связывающий исчезновение этого животного с наступлением пустыни, усматривает в этих рисунках доказательство того, что наскальная живопись относится к эпохе неолита. Но ведь bubalus (буйвол) мог, подобно слону, продержаться и до более позднего времени. Изображения слонов очень многочисленны, но ведутся споры, имеем ли мы дело с древним elephas atlanticus или современным видом elephas africanus, который жил в Африке начиная с плейстоцена и до полного уничтожения в эпоху римской цивилизации. На рисунках изображены также антилопы, львы, пантеры, жирафы, страусы, а также домашние животные, особенно бараны с круглым предметом на голове, напоминающим диск Барана Амона. Объяснить происхождение этой эмблемы, фигурирующей, кроме того, на изображениях крупного рогатого скота, не так просто, и до сих пор не установлено, следует ли считать ее символом солнца. Вопрос о происхождении культа барана также еще не разрешен. Некоторые исследователи отождествляют его с фиванским богом, и Р. Вофрей говорит в этой связи о «производном культе». Другие считают, что баран, изображенный в наскальной живописи Сахары, «не имеет ничего общего с богом Амоном, еще в то время не родившимся» (Г. Жермен), и полагают, что культуры Египта и Магриба имели какой-то общий источник.

На некоторых рисунках животные изображены группами. Наибольший интерес представляют сцена боя древних буйволов из Аль-Риша (к югу от Афлу) и изображение кабана, преследуемого львами и шакалами, найденное в Кеф-Мисиуэре (смешанная община[16] Уэд-Шерф).

Некоторые изображения людей имеют большое историко-документальное значение. Люди эти, судя по рисункам, несомненно носили фаллические футляры и одежды из звериных шкур; одни отмечали своих вождей короной из перьев, несомненно являвшейся привилегией знати; другие украшали себя ожерельями и браслетами. Тело свое они красили охрой. В качестве оружия применяли лук, стрелы, бумеранг и щит.

Среди наскальных изображений человека наиболее замечательным с источниковедческой точки зрения является, конечно, рисунок человека из Ксар аль-Ахмара (близ Жеривиля в Южном Оране), размахивающего предметом, в котором нетрудно узнать топор из полированного камня.

Датировка наскальных изображений. Если никто не оспаривает тот факт, что наскальная живопись продержалась еще многие века после наступления нашей эры, то это единодушие исчезает при попытках датировать, хотя бы приблизительно, первые ее проявления. По сути дела, исследователи зачастую усложняли стоявшую перед ними проблему, выдавая рабочую гипотезу за общепринятые выводы. В настоящее время уже не пользуются признанием выводы Г. Б. Фламана, сделанные им на основании различий в способах выполнения наскальных рисунков и толщины слоя патины. Достоверность дат, установленных путем сопоставления наскальных рисунков с датированными археологическими памятниками, зависит, естественно, от правильности датировки последних. Что касается палеозоологических рисунков, их значение нередко преувеличивают, так как невозможно доказать, что тот или иной рисунок изображает, например, последнего буйвола или первого верблюда. К тому же то, что связано с верблюдом, в частности его история, продолжает оставаться настолько загадочным, что исследователи не решаются придавать его изображению в наскальных рисунках решающее значение для их датировки. Предложенная Т. Монодом классификация рисунков Адрар-Ахнета на два периода — до появления верблюда и после — не получила единодушной поддержки. Только изображение на рисунках домашней лошади служит бесспорным указанием на время из возникновения — не ранее второй половины II тысячелетия.

По сути дела, проблема сводится к тому, чтобы определить, предшествуют ли древнейшие наскальные изображения неолиту или нет. Естествоиспытатели М. Буль, М. Солиньяк, Л. Жоло и некоторые исследователи доисторического периода, в частности А. Кюн, отвечают на этот вопрос утвердительно и датируют первобытные рисунки верхним палеолитом (капсийским периодом), а аббат А. Брейль, весьма склонный к выявлению оттенков, даже рискнул ввести термин «эпипалеолитический». Но большинство исследователей, в том числе Г. Б. Фламан, А. Обермайер и особенно Р. Вофрей, убеждены в том, что наскальное искусство относится к эпохе неолита. При этом, правда, они не впадают в такую крайность, как Ст. Гзелль, одно время относивший его к периоду около 3 тысяч лет до н. э. Приводились многочисленные аргументы за и против каждого из этих утверждений. В настоящее время наука еще не сказала своего последнего слова, но уже можно констатировать, что мнения бесспорно склоняются в пользу неолита.

Что касается многочисленных сопоставлений наскальных рисунков Северной Африки с изображениями, найденными в Испании и особенно в Южной Африке, выявления сходства между североафриканскими рисунками и некоторыми произведениями эгейского или египетского искусства, то они теряют свое научное значение, как только с их помощью пытаются путем аналогий установить происхождение магрибоких рисунков, до сих пор, а может быть и навсегда, покрытое тайной.

Предыстория Магриба в какой-то мере дает представление и о его истории. При их изучении слишком часто приходится довольствоваться лишь приблизительной хронологией. Если ученые не в состоянии прийти к точным выводам относительно первобытных народов, то не меньшую трудность представляет изучение исторического народа берберов, хотя они, если не в этническом, то в социальном отношении представляют собой живую и устойчивую реальность.