История свердловского рока 1961-1991 От «Эльмашевских Битлов» до «Смысловых галлюцинаций»

1985 год — год низкого старта. Уже наступило осознание своих музыкальных сил, уже сформировались собственные поэтические традиции. Для рывка не хватало только главного — открытия дороги к слушателю. В борьбе за снятие барьеров прошел весь год.

«Я провернут через мясорубку дней» (1985. Хроника)

Год начался уныло. Тусовка вяло обсуждала третий альбом «Урфина Джюса», который Пантыкин чуть ли не силком заставлял слушать каждого встречного. Большинство оценок его не радовало — многим не нравились ни материал, ни качество записи. Ознакомились с «Жизнью в стиле…» и во властных кабинетах. 16 января «УД»+Грахов посетили обком ВЛКСМ, пытаясь заинтересовать комсомольцев свежей пленкой. Обкомовцы сквозь зубы процедили, что три песни («Музей мадам Тюссо», «Гнилое золото» и «Физиология звукозаписи») еще более-менее, а все остальное забраковали. Объяснения «низкого качества» песен были столь нелепы, что смеяться в голос авторам мешала только серьезность обстановки.

Встречи в культурных инстанциях тоже имели результат скорее плачевный. Заместитель начальника управления культуры Виталий Лешуков отечески обещал предоставить «Урфину» базу в еще не открывшемся ДК МЖК. Но этот пряник был обременен несколькими чувствительными ударами кнута. Группу обязывали выступать только с письменного разрешения управления культуры, не казать носа за пределы города, исполнять не менее 80 % песен советских композиторов и главное — сменить название на «Группу МЖК». По сравнению с этими условиями даже Олюнин казался более милостивым — он мог бы удовлетвориться и вывеской «Группа Пантыкина».

Все это привело Сашу в уныние. В поисках альтернативы он вместе со Скрипкарем и Савицким обсуждал возможность возрождения «Сонанса» — более безобидного, с точки зрения властей, коллектива — и подумывал о написании рок-оперы.

Пока «Урфин Джюс» бегал по инстанциям и искал, чем бы себя занять, Бутусов с Умецким, взяв третьим клавишника Виктора «Пифу» Комарова, заперлись в однокомнатной квартире на Щорса. Порохня с Тариком писали на кормильцевскую порта-студию их новый альбом. Хозяин квартиры, однокурсник «наутилусов» Дима Воробьёв, уехал в отпуск и рекорд-сессии не мешал. Но стены в доме были тонкие, и Славины рулады могли переполошить соседей — запись происходила в основном в ночное время. Поэтому в тех местах, где требовалось форсировать вокал, Бутусов пел в лежачем положении — его с микрофоном накрывали всеми имеющимися матрасами и одеялами, и под этой мягкой звуконепроницаемой грудой он вопил в свое удовольствие. Правда, удовольствия было мало: под тяжестью перин он рисковал задохнуться.

Восьмого марта запись альбома, получившего название «Невидимка», была закончена. Новое творение группы в тот же вечер включили на дискотеке в арховском общежитии, но танцующие не оценили историчности момента. На следующий день состоялась «официальная» презентация релиза. На квартиру Воробьёва пришел целый конклав. Человек шесть, в том числе Грахов, Белкин, Матвеев. Все уселись на полу, включили портастудию. Прослушали альбом. Несколько минут тишины. Потом начались осторожные высказывания. Народ был ошарашен. Это звучало абсолютно не в свердловском стиле. Драм-машина, четкий ритм, аккуратные клавиши, Славин вокал, исполненный какого-то страдания. Матвеев был просто пришиблен: ««Невидимка» стал огромной неожиданностью. Никто не думал, что такое можно сделать».

В тот же вечер в общежитии САИ выступал приехавший из Питера Башлачёв, но местные махры все еще переваривали «Невидимку», поэтому концерта СашБаша почти не отразили. На «наутилусов» со всех сторон сыпались поздравления.

Кстати, именно в этот день было объявлено, что «Наутилус» теперь еще и «Помпилиус». Довесок к названию предложил сделать Илья Кормильцев. Музыканты боялись, как бы их не начали путать с московскими тезками. Имена бывших участников «Машины времени» Евгения Маргулиса и Сергея Кавагоэ давали столичному «Наутилусу» фору, и уральцы боялись затеряться в тени… Через три года московский «Наутилус» не выдержал конкуренции с «НП» и распался…

Одно из первых прослушиваний «Невидимки» проходило дома у Пифы. Слушали и пили, причем пили больше. Потом началось нетрезвое обсуждение. Раздались голоса, что новый «Наутилус» — это попса и не имеет права именоваться роком. Бледного Бутусова закидали этими обвинениями по самую макушку. Умецкий с гитаристом «Метро» Володей Огоньковым, не любившие подобных философских базаров, ушли в дальнюю комнату, где бухали портвейн и травили анекдоты. Вдруг Умецкий заметил прошмыгнувшего на кухню Славу, схватил бутылку и бросился за ним. Влетев на кухню, собутыльники увидели разожженную газовую конфорку и пьяного в хлам Бутусова, разматывающего пленку «Basf» с драгоценной «нулевой» копией «Невидимки» на пол. Схваченный поджигатель стал кричать: «Пустите, я не выпущу это! Я уничтожу это говно!» Первым делом Дима смотал обратно на катушку пленку, а затем насильно влил в рот лидеру будущей супергруппы немного портвейна. Эта доза стала последней алкогольной каплей, необходимой для перехода Бутусова в стадию тревожного сна. Наутро он ничего не помнил. Все остальные даже ничего не заметили. Уничтожение пленки не было бы катастрофичным — к тому моменту существовало уже несколько копий, но Слава в том разрушительном порыве готов был стереть с лица земли все следы своего детища. Столь болезненная реакция на критику заставила хранить драгоценный оригинал под семью замками и уж точно не брать его с собой на «музыковедческие» застолья.

«Невидимка» быстро разошелся по стране. На альбом обратила внимание даже московская рок-пресса, обычно с некоторым снобизмом посматривавшая на провинцию. Журнал «Урлайт» в начале 1986 года опубликовал рецензию Евгения Матусова, укрывшегося за псевдонимом Робинзон: «Ребята поют о взрослении, о расставании с девушкой своей мечты, о мисс Америке. Очень лирическая песня и очень грустная… Говорят, свердловские группы слишком увлекаются мистикой, что первый диск «Наутилуса» был сплошной «мистикой». Я не слышал первого диска «Наутилуса», плохо разбирал слова на концерте свердловской группы «Трек», не слышал «Урфин Джюса», но если кто-то должен напоминать в музыке о смерти — пусть это делает Свердловск…»

Тем временем начался процесс активного сотрудничества Бутусова и Кормильцева. «Наутилус» вместе с Ильей частенько зависали в коммунальной квартире, где жил Пифа. Кроме хозяина в комнате обитал еще манекен Федор — существо мертвенно-страшного вида, сотворенное группой «Трек» в натуральную величину из поролона на деревянном каркасе. Витя его приодел, сделал парик. Федя жил между балконной дверью и шторой. Гостю-новичку обычно предлагали отдернуть штору, и милый Федя оказывался с ним нос к носу. Реакция следовала самая разнообразная, беременные женщины были очень недовольны.

Во время одной из посиделок Слава подарил Кормильцеву «Алена Делона». Взял и просто под гитару его спел. Прозвучало это так неинтересно, что Илья пришел в неистовство. Славу он бить не стал, отыгрался на безответном Феде — схватил его и швырнул с балкона. Федор, гремя деревянными сочленениями, пролетел три этажа и упал рядом с греющимися на майском солнышке старушками на лавочках. Они с изумлением наблюдали, как выскочившая из подъезда веселая компания с причитаниями и наставлениями типа «осторожно, голову берегите» занесла тело самоубийцы в подъезд. «После этого бабушки обращали на меня внимание целых две недели», — до сих пор гордится Виктор.

«Невидимка» дал толчок к активизации рок-жизни. Белкин стал готовиться к записи своего сольника. Группа «Группа» тоже засела за магнитофон. Они собирались закончить альбом в конце весны. Клуб завода имени Воровского сотрясался от концептуальных замыслов Андрея Матвеева и пения его жены. Антон Нифантьев играл на басу, соло на саксофоне в песне «Бражник мертвая голова» исполнял Могилевский… Но результата почти никто не услышал — звукорежиссер вскоре уехал куда-то в Сибирь, прихватив единственную пленку. На этом весь концептуализм «Группы» и закончился.

Из недр телестудии вышел на свет альбом «Книга жалоб» новой группы «Тайм-Аут». Весь материал написал басист Слава Устюгов, чьим любимым автором был Юрий Антонов. Песни получались соответствующие. Вместе со своим братом гитаристом Пашей и с экс-барабанщиком «Метро» Игорем Злобиным, с которым они вместе работали на заводе «Пневмостроймашина», они создали группу. Чуть позже к ним присоединился клавишник Марк Герасименко. Многие считали лидером группы Злобина, но он был просто делегатом от коллектива, выбранным на общем собрании за свою коммуникабельность и многочисленные знакомства с рокерами. Кроме того, у Игоря оказался самый приятный из всех голос, и он стал вдобавок ко всему еще и вокалистом. Несмотря на эстрадную направленность «Тайм-Аута», его музыканты в 1985–1986 годах были заметными персонажами в рок-тусовке.

Еще один проект увидел свет в мае. Над сольником Жени Димова работала куча народу: на басу по очереди играли Скрипкарь, Умецкий и будущий барабанщик «Агаты Кристи» Петр Май, пел Бутусов, мелодию одной из песен сочинил Балашов, писал Полковник. Женя был хорошим другом и умел заражать товарищей своими идеями. Альбом «Мост» получился спорным — одни ставили ему в заслугу то, что Димов смог создать определенное настроение, другие утверждали, что это вообще не рок, а нудный электропоп.

Коллега Димова по «Треку» Игорь Скрипкарь тоже начал шевелиться. Он дождался возвращения из армии Андрея «Пионера» Котова, отбарабанившего на нескольких песнях «Трека-III», и они вместе стали работать над материалом Игоря. На помощь школьному другу пришел Пантыкин, взявшийся за аранжировку скрипкаревских набросков. Порядок в творческий процесс вносил Полковник, фиксировавший на пленку все музыкальные «рыбы».

Начал работу над своим вторым творением «Флаг». Группа кардинально сменила состав. За ударные уселся вундеркинд барабанных палочек Алик Потапкин, который уже на первом курсе музучилища подыгрывал на экзамене выпускникам. Клавишные партии исполнил его приятель Лева Шутылёв. Часть песен спел Алексей Могилевский. Альбом «Поражение в кредит» большого ажиотажа не вызвал — он явно находился в кильватере «флаговского» дебюта.

Первого июня материал «Невидимки» был впервые исполнен со сцены. Правда, произошло это не в Свердловске, а в соседнем Челябинске. Тамошний антрепренер Валерий Басманов решил устроить концерт «Наутилуса» и Юрия Шевчука. За компанию с «НП» поехали Белкин и Пантыкин. Выступать они не собирались. Но Шевчук прибыть в Челябинск не смог, и Басманов кинулся в ноги «урфинам», умоляя спасти мероприятие.

«УД» не репетировал с прошлого года, и в наличии были только 2/3 состава, но нет ничего невозможного. Раздобыв у местных музыкантов дополнительные клавиши, Пантыкин начал судорожно забивать в Пифину «Yamaha» партию ударных. Составили программу из семи вещей, пару раз ее прогнали.

Первыми выступали «Нау». Они представили публике свою новую вокалистку — еще 15 мая в группу позвали Настю Полеву. Новый альбом был исполнен полностью. Настя солировала в «Князе тишины», подпевала Бутусову в «Последнем письме» и «Мифической столовой». В «Столовой» пришлось поработать голосом и Пифе: «Слава забыл текст, и я подхватил за него. Слова он вспомнил, но закончить куплет я уже ему не дал. Сам пел». Две сотни зрителей принимали очень хорошо. И «Наутилус» презентовал две новые песни: «Клипсо Калипсо» спела Настя, а «Взгляд с экрана» (представленный ведущим как «Любовь на стене») — Бутусов. Завершил концерт «Анабасис», казавшийся песней из прошлой жизни.

Дуэт «Урфин Джюс» выступил с программой фокусов — без барабанов и баса. Белкин-то привычно играл на гитаре, а Пантыкину пришлось управляться сразу с двумя клавишами. Одним глазом он подсматривал в инструкцию, другим — в слова песен, которые за полгода простоя успел подзабыть. Звучал «УД» непривычно, драм-машина придавала музыке механический оттенок, в перекроенных на скорую руку аранжировках зияли дыры. Но публика не обращала внимания на такие мелочи — «Урфин Джюс» в Челябинске любили и готовы были слушать даже в усеченном составе. Аплодисментами встречали все шесть песен, на бис заставили сыграть «Мегаломанию». И музыканты, и зрители разошлись очень довольные.

Вернувшись домой, Пантыкин с новыми силами принялся за свою рок-оперу. Кормильцев заниматься ею отказался, и Саша нашел соавтора в лице «трековского» поэта Аркадия Застырца. Замысел начинал приобретать смутные очертания. В творении под рабочим названием «Каспер Хаузер» предполагался захватывающий сюжет. Аркадию процесс сочинительства нравился: «С Сашей можно было работать, сидя за роялем, — это огромное преимущество. Он показывал мне какой-то набросок, я на него начинал сочинять текст, он под текст что-то в этом наброске изменял — мы с ним двигались навстречу друг другу. Жаль, что наше с ним сотрудничество не привело к более значительным результатам. Мы то сбегались, то разбегались».

Александр довольно быстро охладел к затее с оперой. Перед ним открывалась перспектива более заманчивая. Театр юного зрителя заказал музыку к спектаклю «Три пишем, два в уме», который ставил молодой режиссер Дмитрий Астрахан. Действие происходило в ПТУ. В свободное от учебы и споров с мастером время ученики играли в ВИА. Помимо музыкального сопровождения, к спектаклю Пантыкину пришлось придумывать и репертуар ПТУшного ансамбля. Естественно, актеры играть не умели — их с грехом пополам научили двигать руками по грифам под фонограмму. Зато фонограмма была нехилая — для записи попурри из песен «Машины времени» были привлечены Бутусов, Умецкий и Назимов. Эта постановка стала первой в длинной череде спектаклей, опер и балетов, музыку к которым написал Александр Пантыкин.

Запах кулис волновал не только его. После завершения недолгой и бесславной жизни «Группы» Огоньков написал песню на стихи Владимира Солоухина, по мотивам которой сделали театральную мини-постановку. Из этого проекта вылупилась группа «Театр». Первый состав этого коллектива оказался недолговечным, рассыпавшись из-за творческих конфликтов. На его обломках возникло еще одно огоньковское детище — «Раут».

Весной решил издать свои песни «Чайф». В марте Шахрин с помощью Михаила Перова записал на квартире Андрея Матвеева сборник акустических песен, который назвал «Волна простоты». Запись альбома «Дурные сны» происходила в мае дома у Шахрина. Посреди комнаты соорудили юрту из ковра, куда усадили Олега Решетникова с перкуссией. Трещотки, стукалки, ксилофон, две акустические гитары, губная гармошка да немножко баса — вот и вся инструментальная палитра «Чайфа» на тот момент. Обе записи решили объединить в двойной альбом «Жизнь в розовом дыму».

27 июня началась запись белкинского сольника. Работа шла в одной из комнат клуба горного института. За его дверями и за спиной директора клуба Тани Монаховой музыканты чувствовали себя как за каменной стеной и могли творить что угодно. Над сольником трудился «Урфин Джюс» в полном составе. Настя и Лева Шутылёв из «Флага» подпевали. Пифа помог с драм-машиной. Могилевский исполнил партии саксофона: «Период записи «Около радио» был чудесным творческим моментом. Конечно, мое участие было небольшим, но я и не старался лезть вперед. Меня приняли ко двору, посчитали своим — это уже было замечательно».

Звуком занимались Порохня, Тарик и Резников. Комната в клубе, хотя и была оббита звукопоглощающими панелями, для студийной работы подходила плохо. При записи «Банановой республики» Порохня специально выгонял Могилевского на сцену, чтобы в записи партии саксофона принимал участие весь пустой зрительный зал, резонируя вместе с инструментом. Закончить альбом «Около радио» удалось только к 16 июля. Продолжительность сессии объяснялась многочисленными помехами. Пантыкин сдавал вступительные экзамены в консерваторию, порой вредные сторожихи запрещали шуметь по ночам, да еще пьяный Кормильцев врывался в студию, кричал, что все это «халтура и совдепия», и порывался набить Егору морду.

Несмотря на все препоны, удалось не только завершить сольник, но и в часы вынужденного простоя записать Пинину песню «Возвращение», которая, как предполагалось, должна была стать началом еще одного сольного альбома, на сей раз Виктора Резникова. Но не случилось — Пине пришлось срочно уехать в свою «Незабудку», намечались очередные гастроли.

В городе «Около радио» произвел приятное впечатление, которое усилилось после того, как Белкин в начале августа полностью переписал вокальные партии. Музыка Егора звучала современнее, чем песни «Урфина Джюса». Это не помешало Пантыкину несколько раз предлагать соратникам по группе объявить сольник четвертым альбомом «УД». Егор не согласился.

В период студенческих каникул в одной из комнат радиофака УПИ колдовала над магнитофонами группа «РТФ». Барабанщик Петр Май уехал по распределению в Сургут, поэтому при записи решили обойтись электронными ударными. Но отечественный примитивный синтезатор не позволял забивать себе в память звуки сразу всей ударной установки. Пришлось ее «дробить» и записывать по отдельности партии бочки, рабочего барабана и т. д. Количество наложений приближалось к критическому. Но Вадик Самойлов справился с задачей, и альбом «Голос» вышел в свет.

Во вторую половину лета и начало осени свердловская рок-жизнь почти замерла. Музыканты были заняты обсуждением проблем с организацией рок-клуба на многочисленных собраниях и заседаниях в разнообразных инстанциях. Времени на музыку почти не оставалось. В конце сентября Кормильцев и Порохня предложили прозаседавшимся музыкантам создать сборник свердловского рока. В него хотели включить новые, еще не записывавшиеся песни нескольких групп. Предложения были сделаны «Наутилусу», «Чайфу», «Флагу», возрождавшемуся «Р-клубу» и персонально Пантыкину. Никто не отказался, но затея окончилась пшиком. Только «НП» записали для сборника две новые песни — «Снежные волки», в которой солировали Настя Полева и шестилетняя Аня Бутусова, и «Каждый вздох». У остальных музыкантов не нашлось времени.

Сезон открыл «Чайф», выступивший 29 сентября в новом ДК МЖК. Это был первый рок-концерт в Свердловске почти за два года, со времен «Некоторых вопросов…» Маленький зал напоминал цветник — в него набился почти весь цвет свердловского рока: «Урфин Джюс», «Наутилус», «Флаг», «Сфинкс», «С-34» и осколки «Группы». Андрей Матвеев представил музыкантов и рассказал о записанном ими весной двойном альбоме. Шахрин, объявляя первые две песни, смущался, но потом разошелся. Зал особенно тепло принимал вещи, которые Володя «привязывал» к известным в городе местам. «Джинсовый фрак» он объявил, как «случай в ресторане «Старая крепость»» («Мы туда не ходим», — вставил Бегунов). «Локализованы» были и «33-й маршрут», и «Пиво», воспевавшее соседний парк «Каменные палатки». «Он сам» Шахрин посвятил «одному любимому многими ленинградскому музыканту», обозначив некоторую свою обособленность от традиций уральской рок-школы. Более чем часовой концерт вместил 21 песню и крепко вписал название «Чайф» в негласные табели о рангах. Правда, пока далеко не на первых позициях. Дебютантов горячо поздравляли — и собственно с концертом, и с тем, что они смогли наконец-то нарушить затянувшееся молчание Свердловска. С тех пор 29 сентября «Чайф» считает официальным днем своего рождения.

После концерта в МЖК к Шахрину подошли «наутилусы», восхитились уютным залом и размечтались, как бы им здесь выступить. «Я пошел с этой идеей к директору клуба Сереже Ивкину. Он показал мне список запрещенных групп, где фигурировал «Наутилус», но я уломал его выдать это все за итоговый концерт конкурса самодеятельности архитектурного института».

Концерт наметили на 26 октября. Особо о нем не распространялись, но не из-за суперподпольности. Зал был маленький, с крохотным балкончиком, и все желающие не смогли бы войти физически. В Архе изготовили фотоспособом 150 билетов с тремя стилизованными фигурками. Когда число зрителей перевалило за две сотни, контролеры на входе почуяли подвох. Скрупулезное сличение заведомо подлинных билетов с подозрительными доказало, что преподавание графики в архитектурном институте было на высоте. Проходки подделывали не только с помощью фотоувеличителя, но и виртуозно рисуя те самые фигурки на какой-то лощеной бумаге. Видимо, групп фальшивобилетчиков было несколько, и до момента разоблачения они с помощью своей продукции успели плотно набить зал.

Зрители толпились на расстоянии полутора метров от импровизированной сцены. Было душно. Воздух нагревали мощные лампы подсветки. Трое «наутилусов» плюс Настя решили устроить подобие шоу — глаз радовали костюмы, сильно напоминавшие пижамы. Звук радовал уши гораздо меньше — все плавало, гудело и отдавалось эхом. Но аудиторию это смущало мало. «Невидимку» все знали наизусть, а новых, незнакомых песен было немного. Почти полуторачасовой концерт прошел в теплой дружеской обстановке.

Народ уже расходился, когда примчалась комиссия из района. Ивкин успокаивал проверяющих, что, мол, самодеятельность это, что, мол, все чисто и даже не накурено, когда вдруг в кабинет директора вломился однокашник музыкантов Игорь «Терри» Перин и с порога закричал: «А что, «наутилусы» уже уехали?» На этом концерты в ДК МЖК закончились, и закончилась карьера Сережи Ивкина как директора клуба.

Череда концертных мероприятий прервалась. На 9 ноября намечалось совместное выступление «Урфина Джюса» и «Наутилуса» в ДК «Урал». Но после звонка начальника отдела идеологической и культурно-массовой работы обкома ВЛКСМ Сергея Лацкова исчезли даже мысли о возможности рок-концерта.

Мысли исчезли, но кипучая рок-н-ролльная энергия требовала выхода. В начале зимы Шахрин придумал записать песни «Чайфа» силами не собственного полуакустического трио, а с привлечением максимального количества музыкантов. В первую очередь своей идеей записать альбом он поделился с Матвеевым и Леней Порохней. Они ее поддержали, и стало понятно, что это не междусобойчик группы «Чайф», а что-то потенциально интересное. Гипотетическая возможность общего сэйшена или совместной записи стала отличным поводом собраться и что-то сотворить. Идея была абсолютно авантюрная, но результат получился, по мнению Шахрина, волшебный, замечательно передающий ту атмосферу: «Не важно, какое качество записи получилось. Сыграй мы эти песни снова, отрепетировав их, и атмосфера бы ушла. Но из того, что возможно было сделать, мы выжали максимальный результат».

Комнату «ВИА "Песенка"» в ДК Горького, где базировался «Чайф», разделили пополам какими-то тряпками. В одной половине бухали, в другой — работали. Силы были задействованы неслабые: три барабанщика (Назимов, Потапкин и Володя Маликов), два басиста (Умецкий и Нифантьев), два гитариста (Белкин и Огоньков), Виталий «Киса» Владимиров на тромбоне. Подпевали Бутусов, Густов, Матвеев и все остальные присутствовавшие. Ну и сам «Чайф», разумеется. Шахрин показывал материал, махры на ходу подбирали свои партии, пару раз прогоняли, и Порохня фиксировал на кормильцевскую портастудию конечный вариант. Девять песен записали за несколько часов. Альбом «Субботним вечером в Свердловске» был выпущен в феврале следующего года.

Во время сэйшена в комнате крутился рыжий челябинец — лидер тамошней группы «Тролль» Саша Кацев. Он приехал пригласить понравившийся в соседнем городе «Наутилус» еще на одни гастроли. Поддавшись общей атмосфере, он сделал предложение и «Чайфу».

Концерт в Челябинске был назначен на 23 декабря. Бутусов, Умецкий и Бегунов уехали раньше остальных музыкантов. На следующее утро основные силы свердловчан нашли их дома у бывшего наутилусовского барабанщика Игоря Гончарова в невменяемом состоянии. Тела квартирьеров окружали пустые упаковки от галоперидола и их собственные галлюцинации. Возможно, поэтому вечерний концерт трудно было назвать суперуспешным.

В Челябинске концерт проходил на территории какого-то завода. Проникали туда через дырку в заборе. Билетом служила хитрым образом разрезанная открытка. Если две ее половинки совпадали — значит, свой, проходи. Сначала играл местный «Тролль», потом «Чайф», который впервые появился на сцене с басистом Антоном Нифантьевым. Играли так себе. На первом ряду сидел лидер челябинской группы «Братья по разуму» Вова Синий и в нелицеприятных выражениях критиковал происходящее. Вышли «наутилусы». Публика начала танцевать. Синий продолжил критику. Концерт закончился. Гастролеры уехали в Свердловск, а публика разошлась довольная, по дороге побив Вову Синего за его критиканство.

К концу года ясно ощутилась смена лидеров внутри свердловского рок-н-ролльного сообщества. После «Невидимки» вперед явно выбился «Наутилус Помпилиус», чья музыка начала завоевывать слушателей далеко за пределами Урала. Бурная деятельность Шахрина выделила из тусовки его самого и его группу, хотя музыка «Чайфа» еще не стала по-настоящему популярной. «Урфин Джюс», заслуженный деятель уральской рок-музыки, дряхлел на глазах. Успех белкинского сольника только подчеркнул геронтологические процессы внутри коллектива. Пока первенство «УД» поддерживалось лишь инертностью и неторопливостью магнитофонной культуры…

Год закончился как-то незаметно. В последние его недели чуть ли не ежедневно проносились слухи о том, что документы о рок-клубе уже подписаны или вот-вот подпишутся… Будущее было полно надежд и оптимизма.

«Снимите с нас строгий ошейник, он нам начал давить» (Борьба за рок-клуб)

Любой советский человек с пеленок знал, что общественное выше личного и что голос единицы тоньше писка. Жителей СССР с детства собирали в отряды, дружины, профсоюзы, общества и другие формально организованные стаи. С подобными коллективными структурами привыкли общаться и власти, часто в упор не замечавшие отдельно взятых индивидуумов. Желание неформальных музыкантов объединиться не стоит объяснять стремлением к стадности или недостатком общения. Коллективной формализованной структуре в СССР было гораздо проще вести диалог с государственными органами и отстаивать общие интересы своих членов.

Первые попытки создания некой рок-структуры относятся к началу 1984 года. Вскоре после бесславного окончания филармонической затеи «Трека» и «Урфина Джюса» в ДК «Автомобилист» несколько энтузиастов рок-движения пытались написать устав Студии молодежной музыки. Она должна была объединить любительские рок-группы. Николай Грахов предлагал построить работу Студии на демократических основах, то есть план ее мероприятий не навязывался бы сверху, а должен был формироваться, исходя из пожеланий входящих в нее коллективов. Подобная инициатива снизу не нашла отклика властей, и в марте 1984 года история СММ закончилась, не успев даже начаться. Но идея объединения музыкантов плотно засела в нескольких десятках неуемных голов.

Свердловские рокеры с тоской посматривали в сторону берегов Невы, где уже несколько лет функционировал Ленинградский рок-клуб. Вернувшиеся оттуда первые ходоки с придыханием рассказывали о регулярных концертах и легальном существовании разных «аквариумов» и «зоопарков». Это звучало как сказка.

Все мечты об открытии в Свердловске музыкального молодежного объединения (пусть даже без запретного слова «рок» в названии) наталкивались на стойкое сопротивление идеологического и культурного начальства. Времена стояли крутые, и чиновникам было гораздо безопаснее запрещать все на свете, нежели поддерживать любую неформальную инициативу. Комсомольские и культурные бонзы попросту отрицали наличие в Свердловске рок-групп. Нет рокеров — нет проблемы, а значит, и делать ничего не надо. Расшевелила ситуацию статья Валерия Кичина ««Урфин Джюс» меняет имя» в «Литературной газете» (05.12.1984). В центральном издании черным по белому было написано: «рок-групп в Свердловске около десятка, известность иных пересекла границы области — «Трек», «Урфин Джюс», «Наутилус»». На газетной полосе нашлось место не только для слов комсомольских чиновников, но и для мнений Ильи Кормильцева и Николая Грахова. Наличие на Урале рока (а значит, и проблемы) было обозначено на столичном уровне. С этим надо было что-то делать.

После выхода статьи чуть приободрились сами рокеры. Стало понятно, что есть вероятность решить вопрос с рок-клубом через головы разных олюниных. 13 декабря дома у Андрея Зонова прошла сходка. Присутствовали музыканты «Урфина Джюса», «Наутилуса», «Метро», «Группы» и «С-34». Бутусов запомнил пламенное выступление традиционного оппозиционера Ильи Кормильцева: «В голове замелькали фильмы про Ленина, про революцию, про большевиков и прочие коллизии. Мы слегка обалдели — не были готовы к такой политической борьбе, мы-то думали, что все это просто про музыку». Кроме толкания антиправительственных речей, говорили о рок-клубе, обсуждали возможные кандидатуры его президента. Альтернативы Николаю Грахову не было.

Сам будущий президент узнал о выдвижении своей кандидатуры от «наутилусов»: «Приехали ко мне домой Бутусов с Умецким: «Давай, ты будешь все пробивать, а мы будем тебе всячески помогать. Думаем, что только ты это сможешь». Ну ладно…»

Ключевую фигуру рок-н-ролльной истории Свердловска Владимир Бегунов описывает эпически: «Нам всем всегда нужен Гагарин или Чапаев. Коля Грахов — он такой, левым боком Гагарин, правым Чапаев, при этом со взглядом Солженицына…» Его коллега по группе Владимир Шахрин объясняет выбор президента, скорее, в логарифмических терминах: «Мы, музыканты, знали, чего хотели. Но объяснить другим не могли — мозги не так устроены. А когда появился физик с математическим складом ума, он быстро все наши желания и нас самих заменил на иксы, игреки и нолики, составил формулу, и дело закрутилось». Сам Николай объясняет свое президентство просто: «Я концептуально устраивал всех. Я умел превращать аморфные рассуждения в конкретику»…

В предпоследний день уходящего года корреспондент «Известий» Юрий Носков имел беседу с первым секретарем обкома КПСС Борисом Ельциным. По наущению музыкантов он рассказал главе региона о проблемах местных рокеров и идее создания рок-клуба. По словам Юрия, Ельцин отнесся к этому с интересом и обещал разобраться… Пошли даже разговоры, что глава области пригласит к себе рокеров в начале февраля нового, 1985 года. Самое смелое воображение отказывалось рисовать возможные картины этого приема. Встреча в верхах не состоялась, но это было не главное. Все равно сложилась уникальная ситуация: низы не хотели жить по-старому, верхи готовы были пойти им навстречу, но середина активно этого не желала. Это несколько отличалось от описанных классиками марксизма-ленинизма признаков революционной ситуации, но определенную напряженность создавало.

Дмитрий Умецкий убежден, что «открытие рок-клуба, вне всякого сомнения, было решением политическим. Я думаю, что оно принималось на уровне Ельцина. С одной стороны, нужно было выпускать пар, с другой — на подходе уже была перестройка, и подобные идеи клубились в воздухе».

Колеса бюрократической машины начали чуть шевелиться. Андрея Матвеева, работавшего тогда в Межсоюзном доме самодеятельного творчества (МДСТ), отправили в командировку в Ленинградский рок-клуб: «Я изучал опыт, собирал методички и бумажки, а сам тусовался с БГ и Курехиным. Наибольший опыт почерпнул у них. Я должен был подготовить типовые документы, но на самом деле готовил и пробивал их Коля со своим структурированным умом».

Начались хождения Грахова по кабинетам разной степени властности. По его собственным подсчетам, официальных и неофициальных визитов по вопросам организации рок-клуба он совершил не меньше сотни. Руководство вполне устраивало иметь дело с «приличным человеком», да еще и научным работником. К тому же у него имелось начальство на непосредственном месте работы, через которое всегда можно надавить и повоздействовать.

Николай беседовал по душам с функционерами, которые делали вид, что благоволят посланцу молодежи. Чиновники с важным видом кивали головой и соглашались, что назревшую проблему непризнанности молодежной музыки давно пора решать, но ничего не делали.

За перемещениями президента по различным структурам внимательно следили десятки рокеров. Напряжение росло. «Всем казалось, что вот-вот все должно зашевелиться, — вспоминает Владимир Шахрин. — Вроде только вчера были две-три группы, а сегодня их уже десять, и уже есть Коля, который может продвигать идею рок-клуба, и уже есть Илья Кормильцев, который может понятно для начальства сформулировать чаяния музыкантов… Но в то же время пока ничего еще не происходило».

Чиновничье перекатывание из пустого в порожнее продолжалось почти полгода. 28 мая в клубе горного института прошло еще одно рок-собрание. Оно было более представительным. К участникам декабрьской сходки присоединились музыканты «Флага», «Отражения», групп Димова и Скрипкаря, а также Настя Полева. Грахов доложил собравшимся о своих боданиях с чиновничьими дубами. Доклад единодушно одобрили и решили, что рок-клуб необходим, пусть даже неофициальный. Идея подпольного рок-клуба, который смог бы только координировать деятельность групп, по-своему примечательна. Диалог с властями зашел в тупик, но желание свердловских музыкантов выйти к публике уже невозможно было сдерживать. Рокеры договорились осенью провести фестиваль, не уточняя, правда, каким образом. Собравшиеся еще раз подтвердили президентские полномочия Грахова. Николаю вместе с Кормильцевым, Матвеевым и Застырцем поручили разработку Программы рок-клуба. Придумали всей толпой прийти в кабинет какого-нибудь функционера от культуры, чтобы никто не смог отрицать наличие проблемы и ее масштаб.

Так и сделали. 15 июня в кабинете заместителя начальника областного управления культуры Лешукова собралась вся рок-н-ролльная шатия. Ее состав усилили представители «Слайдов», «Чайфа», «Тайм-Аута», экс-трековец Михаил Перов. Музыканты внимательно выслушали заявление представителей культурных организаций с неблагозвучными аббревиатурами ОНМЦ и МДСТ о создании Любительского объединения молодежной музыки, в официальных документах сокращавшегося до металлического слова ЛОММ. Говорили об осеннем фестивале, о материальной базе, об аттестации коллективов и о литовке программ. Ни одна властная структура против ЛОММа не возражала. Мало кто обратил внимание на оставшийся без ответа главный вопрос: кто конкретно будет отвечать за это музыкальное объединение.

Бюрократические игры продолжились. Ни одна структура не хотела брать на себя ответственность и принимать под свое крыло такого неудобного птенца, как рок-сообщество. То планировали открыть рок-клуб при молодежном творческом объединении горкома комсомола, то при МДСТ. При этом ни горком, ни МДСТ сами желания приютить кого бы то ни было не выказывали. Возникла идея сослать еще не родившийся рок-клуб в еще не открывшийся ДК МЖК на самой окраине города.

Музыканты радовались и этому. Они начали строить радужные планы, в первую очередь касавшиеся фестиваля. Мечты о сцене были самыми насущными. Алексей Хоменко предложил грандиозную идею недельного концертного марафона сразу на двух площадках — в ДК УЗТМ и во Дворце спорта. Главным призом для победителей должна была стать поездка с концертами в братскую Чехословакию. Пантыкин предлагал фестиваль, где не будет ни жюри, ни приза зрительских симпатий. Победителей выберут сами музыканты путем анонимного анкетирования. Видимо, на любовь уральской публики, которая в 1981 году поставила «Урфин Джюс» на третье место, Сан Саныч не очень полагался.

Несколько остудил затуманенные мечтами головы заведующий сектором пропаганды обкома ВЛКСМ Сергей Лацков. Он вскользь пообещал в середине ноября фестиваль, на котором смогут выступить не более 12 групп (к этому времени заявок на участие было уже 25). При этом Лацков полностью забекарил разработанное музыкантами Положение о рок-клубе, решив написать его самостоятельно. Рокеры напряглись и постановили: если их мнения не учтут, жаловаться вышестоящему начальству — в обком партии или в Москву. В этом все были едины. Мнения разошлись по вопросу приоритетов: фестиваль или литованные программы. Большинство понимало, что вот так сразу все песни никто не залитует, поэтому предпочитало фестиваль. Пусть он будет даже закрытый, только для своих, но зато там можно будет показать все свое творчество. Посмотреть, кто чего стоит, хотелось всем, ведь что представлял собой свердловский рок образца 1985 года, плохо знали даже сами музыканты.

Дело, казалось, сдвинулось с мертвой точки. 25 октября в обкомовском кабинете Лацкова собралась большая комиссия, которая должна была оценить подготовленные к фестивалю программы «Урфина Джюса», «Наутилуса» и «Флага». Сам хозяин кабинета, правда, в это время находился в Москве. Сначала выступил преподаватель филологического факультета Леонид Быков, предварительно ознакомившийся с текстами. Он посетовал, что трудно оценивать стихи в отрыве от музыки, пожурил авторов за некоторые стилистические шероховатости и отметил общую критическую направленность текстов, тут же оговорившись, впрочем, что и последняя редакция Программы КПСС тоже остро критикует недостатки. После такого сравнения процесс пошел как по маслу. Заранее подготовленные пленки ставились на магнитофон, прослушивались, музыканты выходили в коридор, а комиссия за закрытыми дверями обсуждала их творчество. В 10 вечера Грахов объявил, что все три программы одобрены и рекомендованы к литовке. Это решение было принято единогласно, даже присутствующий Олюнин не возражал.

Такой рывок вперед привел рокеров в состояние, близкое к эйфории. Почти ежедневно собираясь на базе «Чайфа» в ДК Горького, они готовили программы и даже обсуждали, кто за кем будет выступать. Радостное веселье продолжалось всего три дня. 29 октября из командировки вернулся Лацков и отменил все результаты прослушивания, заявив, что «отбор участников фестиваля будет проводиться уполномоченной на то комиссией путем живых выступлений». Свое решение он обосновал нарушением со стороны рокеров якобы имевшихся договоренностей, подразумевая «несанкционированный» концерт «Наутилуса» 26 октября в ДК МЖК.

Сказка про белого бычка завелась по новой. 12 ноября Олюнин признал очевидное: «Давайте посмотрим правде в глаза. Конечно, мы забодяжили прохождение Положения о рок-клубе. «Да» или «нет» можно было сказать раньше. Объективных показателей для неподписания нет. Но если обращаться в Москву, то за ваши непрофессиональные тексты врежут всем — и мне, и обкому ВЛКСМ. У нас есть установка заниматься вами, но нет позитивного представления. Поэтому мы предлагаем сначала организовать просмотр всех групп, потом напишем записку, в которой изложим все задачи, связанные с вашим движением. Когда организация, за которой последнее слово, рассматривает эту записку и говорит: «Давайте», мы получаем «добро» и начинаем действовать».[25]

Первые дуновения горбачевской перестройки ощущались уже не только в новом режиме работы винных магазинов. Теперь депутаты от рок-н-ролльной общественности говорили с начальством более жестко, ставили свои условия, угрожали, в случае их невыполнения, писать коллективные письма новому первому секретарю обкома Юрию Петрову или в Москву. Объявленные сроки фестиваля уже давно прошли, и больше на подобные разводки музыканты не поддавались. Они требовали пускай закрытого, но бесцензурного фестиваля, по результатам которого достойные группы получили бы аттестацию и смогли выступать в городе и области.

Постепенно бюрократические цитадели начали давать слабину. В конце концов, под напором рокеров сдалось управление культуры. 28 ноября в кабинете Лешукова собрался очередной курултай. Его протокол вполне красноречив:

«Лешуков: Вопрос об объединении затянулся в значительной степени из-за меня. У меня не было свободного времени, да и вообще я болел. Этот вопрос будет разрешен между 15–20 декабря. По поводу прослушивания. Мы должны знать, кого мы объединяем.

Белкин: Зачем прослушивать всех, а не тех, кого вы не знаете?

Лешуков: Ничего, еще послушаем.

Бегунов: А может быть, послушаете записи?

Лешуков: Нет, этого не надо. А вдруг там не все.

Крысов, менеджер группы «Флаг»: Давайте 20-го подпишем документы, а 25-го — прослушивание.

Лешуков: Нет, так нельзя.

Крысов: Может, имеет смысл встретиться в обкоме партии?

Лешуков: Нет, этого не надо.

Крысов: В документах сказано: сначала объединение, только потом — контроль.

Хоменко: Мы будем работать сами по себе. Прослушивание — ваша перестраховка. Вам же хуже.

Лешуков: Ну, хорошо, предположим, мы открываем объединение, а потом организовываем просмотр, как разрешение на выступления. Вы согласны?

Все: Да!»

Обком комсомола продолжал упорствовать. Тогда Лешуков, как бывший инструктор обкома партии, сходил к Галине Наумовой, заведующей отделом культуры Свердловского обкома КПСС, и попросил помочь: «Чтобы не получить еще нескольких Новиковых, пусть эти рокеры лучше под нашим присмотром будут…» Незадолго перед этим суд приговорил Александра Новикова к десяти годам колонии по уголовной статье, но все прекрасно понимали, что наказан он за свои песни. Поэтому угроза «получить еще нескольких Новиковых» была для чиновников серьезной. Наумова дошла до Петрова. Комсомол получил нагоняй, и в начале зимы машина закрутилась.

Шахрин ясно помнит один из самых ярких моментов этой эпопеи: «Холодно, мы в зимних шапках, управление культуры, и Коля Грахов туда несет документы. Мы их все подписали. В подтверждение того, что мы не мертвые души, все на улице стоим. Коля выходит и говорит: «Скорее всего, рок-клуб у нас будет!»»

Были определены три структуры, учреждавшие рок-клуб. Обком комсомола отвечал за идеологию, управление культуры — за разрешительно-бюрократические вопросы, а профсоюзы — за помещение и материальную базу. Маленькая комната в ДК имени Свердлова в центре города стала штаб-квартирой рок-клуба на ближайшие пять лет.

Здание ДК построило в 1916 году православное церковное Братство святого праведного Симеона Верхотурского. Там размещались библиотека, музей, зрительный зал на 350 человек. В 1919 году Братство ликвидировали, а 1-ю Богоявленскую улицу переименовали в честь убиенного большевика Моисея Володарского. В 1925-м в здание въехал клуб совторгслужащих имени Профинтерна. Через три года дом капитально перестроили, он получил внешний облик в стиле конструктивизма, а передовики совторговли — большой зрительный зал на 630 человек, гимнастический зал, читальню и комнаты для кружков. Еще через несколько лет непонятный Профинтерн заменили на более внятного Я.М. Свердлова. С тех пор здание по адресу улица Володарского, 9 почти не изменилось, его планировка сохранила запутанность со времен Симеона и Профинтерна.

В штатное расписание добавилась ставка администратора рок-клуба — 110 рублей. Грахов на эти деньги не претендовал, он не хотел бросать научную работу в УПИ. Стали искать человека на должность администратора. Рассматривались кандидатуры Полковника, звукаря «НП» Андрея Макарова и менеджера «Флага» Вадима Крысова. Аркадий Застырец порекомендовал своего знакомого, любителя музыки, недавно вернувшегося в Свердловск. Так в рок-клубе появился Александр Калужский.

Преподаватель английского языка, поэт и меломан, он вернулся в родной город после нескольких лет разъездов по стране. Учился он на инязе в Иркутске, открытом городе, полном интуристов, которых привлекал Байкал, и хиппарей со всего Союза, стремившихся к зарослям дури в соседней Бурятии. В вольном Иркутске Калужский пристрастился к Дилану и американскому року и стал одним из создателей культовой дискотеки «Новая Волна». В маленький подвальчик, рассчитанный на 25 человек, набивалось в 2–3 раза больше народа. На рубеже 80-х под музыку, которая звучала там, не танцевали, наверное, больше нигде в Союзе. В «Новой Волне» крутили «Parlament», «Funkadelic», Боба Марли, «Sham-69», «The Jam», «Police», «Tom Robinson Band», Брюса Спрингстина — словом, тонны непривычной для «совкового» уха музыки. Продвинутая иркутская молодежь умудрялась плясать под эту гремучую смесь. Во время визитов на малую родину Саша завел дружбу с «Треком», посещал их концерты, то есть свердловскому року он был человек не чужой. Калужский с энтузиазмом отнесся к должности администратора. Даже уволившись через полтора года, он не порвал связи с СРК. Всегда элегантный Александр Калужский был бессменным ведущим всех главных концертов и фестивалей.

От областного комитета ВЛКСМ куратором рок-клуба стал инструктор Марат Файрушин. Он закончил философский факультет УрГУ, где учился вместе с Игорем Скрипкарем и Егором Белкиным, неплохо знал и других музыкантов. В обкоме он был новичком. Если бы в затее с рок-клубом что-то пошло не так, все могли бы свалить на Марата, который к тому же был самым молодым по возрасту инструктором. Границы кураторства Файрушина были четко определены. Он нес персональную ответственность перед руководством обкома только за официальные мероприятия рок-клуба. Да и то ответственность эта была зачастую формальной. Одной из главных заслуг Файрушина стало резкое потепление отношений комсомольского руководства к свердловским рокерам. «Рок-клуб так быстро успел встать на ноги во многом благодаря поддержке комсомольского начальства области, — считает Марат. — Такой теплой дружбы между рокерами и комсомолом не было ни в одном другом регионе СССР».

14 января 1986 года документы о создании рок-клуба поступили в обком КПСС. Там обещали собрать все необходимые визы и подписи в двухнедельный срок, попутно попросив рок-группы обосновать выбор названий (пресловутый «Еврейский сирота» явно не давал коммунистам покоя). Но заставить бюрократические колесики вертеться так быстро было не под силу даже правящей партии. Бумаги динамили еще полтора месяца. Только 5 марта документы о создании рок-клуба были наконец подписаны. Свердловский рок-клуб официально открылся 15 марта 1986 года.

«За каждой строчкой мы видим конкретных людей» (Поэты уральского рок-н-ролла)

Первые рок-н-роллы, прозвучавшие на Урале в середине 1960-х годов, исполнялись, естественно, на языке оригинала, то есть по-английски. Многим хотелось понять, о чем рассказывают эти чарующие слух песни. Попытки перевода многих разочаровали — западные кумиры часто пели совсем не о том, что волновало их советских слушателей. «Когда мне перевели тексты «Led Zeppelin», меня чуть не стошнило. Там сплошные страдания по девушкам. А казалось, такие серьезные парни», — сокрушается Настя Полева. Музыкантам надо было искать свой собственный рок-язык.

Русскоязычные куплеты, сочиненные в Свердловске в конце 1960-х годов, были просты и наивны. Никаких литературных претензий к ним не предъявлялось, требовалось только, чтобы они ложились на несколько гитарных аккордов. В следующем десятилетии к текстам стали относиться более критично. Так как поэтов среди музыкантов наблюдалось немного, рокеры 1970-х сочиняли песни на опубликованные произведения классиков: Вильяма Шекспира, Арсения Тарковского, Джанни Родари. Однако готовая стихотворная форма сковывала музыкальную фантазию. Для полноценного творчества стихи и мелодии должны рождаться в одной голове, или поэт должен всегда находиться рядом, чтобы в любой момент изменить слово, строчку или целый куплет.

Когда летом 1980-го «Сонанс» решил перейти к песенной форме, сразу встал вопрос о текстах. Слова «Песни любви» сочинил сам Андрей Балашов, и этот опыт оказался удачным. У остальных музыкантов дела со стихосложением обстояли хуже. Требовался поэт…

На философском факультете университета у Аркадия Застырца была репутация стихотворца. Как-то в курилке к нему подошел незнакомый младшекурсник и предложил написать тексты для его рок-группы. Нового знакомого звали Игорь Скрипкарь, а группу — «Сонанс». Тексты Аркадия стали стихотворной основой для четырех из пяти композиций первого свердловского магнитофонного альбома «Шагреневая кожа». Да и к «Песне любви» он приложил руку, литературно обработав балашовские вирши.

Опыт сотрудничества с привлеченным поэтом оказался удачным, и музыканты не собирались искать других форм сочинительства. Когда происходил «раздел имущества» «Сонанса», Пантыкин на поэта претендовать не стал. Аркадий неожиданно для себя обнаружил, что он сотрудничает уже с другой группой: «Уж не знаю, что Саша выторговал себе взамен, но я без моего ведома, как галерный раб, достался «Треку». Мне самому сообщили об этом, как о свершившемся факте».

Застырец стал автором стихов всех песен «Трека». Правда, на вкладках к альбомам с распечатками текстов поэтом значится некто А. Куперин. «Своим псевдонимом я хотел подчеркнуть, что это не моя поэзия, что это не я. Я очень тогда любил французского композитора Франсуа Куперена и взял в качестве псевдонима русскую транскрипцию его фамилии. Вряд ли кто-то из слушателей и почитателей «Трека» понял эту игру слов».

Сам автор был, мягко говоря, не в восторге от собственной рок-поэзии. Писать ему приходилось только на «рыбу», причем англофонную, что сильно сковывало. О свободе его творчества в рамках «Трека» речи вообще не шло. Содержание и художественное воплощение каждой вещи определялись общим собранием. Если Аркадий отходил от навязанного направления, текст, каким бы хорошим он ни был, не принимали: «Я был вынужден с этим считаться, и, конечно, это шло не на пользу текстам. Все это мне не нравилось с самого начала, а потом и вовсе стало раздражать».

Но музыканты были вполне удовлетворены получавшимися плакатными строчками. Они даже пытались создавать Аркадию оптимальные условия для полноценной творческой работы. В апреле 1982 года перед концертом текст к одной из песен, которые «Трек» очень хотел исполнить, еще не был готов — все предложенные варианты музыкантами отвергались, а переделки их не устраивали. Застырец тогда уже преподавал, и времени у него просто не хватало. «Трековцы» нашли выход. Их светотехник Витя Шавруков, медик по образованию, поставил поэту какой-то укол, отчего возникли симптомы ОРЗ. Вызванный врач, ни в чем не усомнившись, выписал больничный. Аркадий погрузился в стихосложение: «Пойти на эту авантюру меня заставила их попытка написать текст самостоятельно. Я прочитал эту галиматью, и передо мной впервые встал вопрос репутации. Слушатели могли решить, что автор этого позорища — я. И мне пришлось, прибегнув к симуляции, все-таки сочинить устроивший всех вариант».

Аркадий Застырец не был полноценным членом «Трека» и в качестве приходящего автора выполнял только узкую поэтическую функцию. «Несколько раз я криком кричал: «Ребята, ну научитесь сами писать стихи на свою музыку, как все нормальные сонграйтеры!» Ответа не было. А так как я взвалил этот крест на себя, то был вынужден тащить его до самого «Кабинета» включительно».

Пантыкин, создавший «Урфин Джюс», тоже нуждался в стихах. Пробовал сочинять их самостоятельно, но сам назвал эти попытки графоманскими. Подобрал к мелодиям стихи Валерия Брюсова и бельгийского поэта Эмиля Верхарна — тоже получилось не фонтан. Когда Саша продемонстрировал свои наброски конкурентам из «Трека», Застырцу показалось это «так фальшиво, как если бы специально с разбегу стукнуться головой о стену, чтобы из носа пошла кровь».

Пантыкин и сам понимал, что ему до зарезу нужен текстовик. Спасение пришло в виде стеснительного очкастого юноши с пачкой текстов в руках. Звали гостя Илья Кормильцев. Его стихи сначала Саше очень не понравились, но с этим материалом уже можно было работать. С первых дней совместного творчества композитор и поэт очень сблизились: «Мы много говорили, и я чувствовал, что у нас с ним один уровень. Мы очень сильно отличались от других людей. Все они выглядели какими-то недоделанными, недоумками, которые ничего не могут, ничего не читают, ничего не слушают. Нам казалось, что мы — одни из немногих. Тех, кто мог нас понять, совсем мало. Такой у нас был снобистский подход».

Первые недели общения молодых соавторов прошли в творческих поисках: «Мне было важно видеть в лице поэта музыкального человека. Илья слушал очень много музыки, он знал ее энциклопедически. Мы с ним переводили английские тексты, анализировали их — это была настоящая лаборатория. Мы искали новую подачу русских слов, открывали способ, как уложить их в прокрустово ложе рока».

За первые месяцы 1981 года были сочинены, или хотя бы задуманы, почти все песни, которые «Урфин Джюс» записывал следующие три года. Их получилось так много, что потом соавторы только их отбирали. А еще куча текстов осталась неиспользованной.

Творческий метод в «Урфине Джюсе» отличался разнообразием. В «Путешествии» в большинстве песен первична музыка. В «Пятнадчике» количество таких композиций снизилось до половины. В «Жизни…» в основном уже мелодия писалась на готовый текст.

Илья очень болезненно относился к требованиям редактировать свои тексты. По словам Пантыкина, «он считал свои произведения гениальными, а себя — последней инстанцией». С Сашиной критикой Кормильцев еще готов был мириться, но ему страшно не понравилось, когда появившиеся в «УД» Белкин с Назимовым тоже стали настаивать на правке. Черновики текстов пестрят замечаниями сразу всех трех «урфинов», а на обороте некоторых встречаются уничижительные резолюции Пантыкина и Белкина порой с использованием табуированной лексики.

Творческие разногласия усугублялись личными качествами Ильи. Сказать, что он был человеком сложным, — это очень мягкая формулировка. «Кормильцева мы все страшно не любили, — вспоминает Александр Коротич. — Он был крайне неудобный человек. Даже я, очень спокойный по характеру, несколько раз крепко с ним ругался. Мы все убеждали Пантыкина выгнать этого Кормильцева и найти нормального поэта. У него и рифмы какие-то странные, и тексты для музыки «УД» какие-то несерьезные. Но Саша не поддавался».

Пантыкин и сам частенько страдал от кормильцевских закидонов: «Илья был фантазером, даже интриганом и провокатором. Он мог выдумать несуществующую ситуацию и закинуть в народ эту сплетню, понимая, что человек благодаря ей выглядит в дурном свете. Практической выгоды он при этом не преследовал — это была форма его существования. В «Урфине Джюсе» Кормильцев постоянно был заводилой какой-то ерунды, каких-то разборок. Однажды ему за это морду начистили, после чего он заявил, что не будет с нами работать. Ничего, помирились. Я, столкнувшись пару раз с такими выходками, просто перестал обращать на них внимание. Но прежнего теплого расположения к Илье у меня уже не было».

В то же время Кормильцев покорял людей своим широчайшим кругозором и готовностью делиться им чуть ли не с первым встречным. Он удивлял все заводоуправление Верхнепышминской «Радуги» тем, что в каждую свободную минуту доставал из сумки книжку, чаще всего иностранную, и начинал запоем читать. Егор Белкин благодарен Кормильцеву за открытие новых музыкальных горизонтов: «Я же простой парень, кроме хард-рока ничего не слышал. А он мне дал свежие альбомы Кейт Буш и Питера Гэбриела — это по тем временам было дико продвинуто. Новые стоящие идеи появляются только тогда, когда ты слушаешь разные музыки, когда они в твоей голове спорят между собой».

За неполных четыре года сотрудничества Кормильцева с «Урфином» их отношения с Пантыкиным пришли в полный раздрай: «Мы ссорились, неделями не разговаривали, спорили. Он обвинял меня в том, что я не ценю его поэзию, я его — что он ни хрена не понимает в музыке. Он просил сделать из «Чего это стоило мне» хард-роковую песню, а получилась лирическая композиция. Илья был очень недоволен. Я чувствовал, что мы рано или поздно разойдемся. Не то чтобы Илья стал для меня обузой, но работать с ним над четвертым «УД», который бы походил на первые три, я не хотел».

Осенью 1984 года Николай Грахов встретил Кормильцева неподалеку от УПИ: «Он был в истерике: «Что мне делать?! Я в отчаянии! Пантыкин не хочет со мной работать! Я не вижу применения своим талантам. Я не вижу никого, с кем я мог бы еще сотрудничать». Я предложил ему посотрудничать с молодыми группами, но он возразил: «Нет, они не того уровня, который мне интересен». Для него это была настоящая трагедия».

Вскоре после этого на текст Кормильцева «Кто я?» написал песню Слава Бутусов, давно мечтавший поработать с Ильей. К этому времени тексты, сочиненные автором, не игравшим непосредственно в группе, стали важной составной частью «свердловского стиля». «Разделение поэтов и композиторов было продиктовано стремлением делать вещи по-настоящему классные. Не абы как, а именно качественные», — объясняет Аркадий Застырец. Тексты «Флагу» писал Александр Пьянков, «Р-клубу» — Ник Соляник, димовскому «Степу» — Дмитрий Азин. «Отражение» меняло поэтов чуть ли не на каждом своем альбоме. Для них сочиняли стихи Евгений Карзанов, Петр Сытенков, Борис Катц. Последний писал и для «Сфинкса». Редкие исключения, вроде Александра Сычёва («Каталог») и Владимира Шахрина («Чайф»), только подтверждали общее правило. Не удивительно, что Бутусов и Умецкий, сами писавшие отличные тексты и использовавшие для своих песен стихи венгерского поэта Эндре Ади, хотели попробовать поработать с поэтом «со стороны». Традиция обязывала.

Кормильцев был очень плодовитым поэтом. Его папка пухла от невостребованных стихотворений. В 1985 году он, помимо «Наутилуса», начал сотрудничать сразу с несколькими коллективами, как будто боясь остаться невостребованным. Илья отдал несколько текстов Виктору Резникову, сочинил программу для Юрия Богатикова и его «Кунсткамеры». Настя Полева, отдавшая свои «рыбы» сразу нескольким поэтам, из предложенных вариантов выбрала кормильцевский: «Он мог в женскую шкуру залезть и по характеру больше походил на женщину, поэтому мне было с ним проще». Летом вышел альбом «Около радио», подписанный «Егор Белкин/Илья Кормильцев». Егор остался соавтором доволен и вскоре после релиза заявлял, что готов к продолжению сотрудничества: «Я давно знаю Кормильцева и доверяю ему, как человеку, способному, имея свою индивидуальность, не перешибить тех робких идей, которые я ему иногда подбрасываю. Он достаточно уважает соавтора, чтобы не наступать на горло его песне в угоду собственной».

Но главным для Кормильцева с 1985 года стало сотрудничество с «Наутилусом Помпилиусом». Пантыкин находит этому два объяснения: «Слава его тексты почти не менял — он просто брал их как есть и писал на них песни, что Илья всячески приветствовал. Кроме того, у «Нау» уже имелась «Гудбай, Америка» — явный хит. А как только запахло хитами, Кормильцев сразу переметнулся туда. Он всегда был там, где успех».

Вячеслав Бутусов подтверждал версию, что именно его бережное обращение с текстами расположило Кормильцева к «Наутилусу»: «Илья сначала давал нам литературные экзерсисы, которые он писал для себя. Его потрясло, что мы с пиететом к ним отнеслись, ни буковки не попросили убрать. Илью это зацепило, и мы легко договорились: он дает нам тексты в свободной стилистике, а мы не диктуем, о чем должна быть песня, в каком размере, в каком темпе и так далее! Для него это было отдохновением — я редко просил Илью что-то переделывать, он всегда это болезненно воспринимал. Если я видел, что текст совершенный, брал его таким, какой он был. Если требовались какие-то хирургические вмешательства, то лучше дать стихам отлежаться, не мучить их, всему свое время». Как бы то ни было, именно как текстовик «Наутилуса» Кормильцев стал известен всей стране.

Химик по образованию, он имел энциклопедический кругозор и был лингвистом от бога. Те, кто брался подсчитать количество языков, которыми Илья владел достаточно свободно, обычно сбивались после 15-го пункта. Было принято считать, что в его арсенале 17 языков. Сам полиглот на вопросы по этому поводу многозначительно улыбался. Знание языков часто помогало ему в написании текстов.

«Кормильцев нередко выбирал переводческий путь, — говорит Аркадий Застырец. — Он был в «языке» и мог использовать матрицы, которые в рок-н-ролльной традиции уже существовали. Я же не настолько знал английский, и песни, которые я слушал на пластинках, звучали для меня, как та же англофонная «рыба». Поэтому я всегда пытался реализовать свою собственную фонетическую содержательную матрицу».

Мнение об использовании Кормильцевым чужих идей довольно распространено. Действительно, достаточно сравнить его «Взгляд с экрана» и подстрочный перевод песни «Robert De Niro's Waiting» английской поп-группы «Bananarama»:

Текст говорит сам за себя. Достаточно заменить «Роберта Де Ниро» на «Алена Делона», а итальянский на французский — и совпадение будет почти полным. Надо лишь добавить напитки — «одеколон» и «двойной бурбон». Кормильцев разговоров о собственных источниках вдохновения старательно избегал. Он даже отказался демонстрировать переводческие способности в своеобразном поэтическом турнире, который как-то затеял Аркадий Застырец: «Мы должны были встретиться и за несколько часов сделать по переводу «Пьяного корабля» Рембо. Потом сравнить их и решить, у кого лучше. Но Илья то ли струсил, то ли не захотел… В результате я перевел «Пьяный корабль», а он — нет».

Творчество Кормильцева в Свердловске вызывало противоположные оценки. Николай Грахов скептически относится к частому применению термина «гениальность»: «Судить надо по результатам. В песни превращались только самые лучшие его тексты, уже прошедшие отбор композитора. Они хорошо подходили к красивым мелодиям и поэтому легко запоминались. Можно считать, что он был гениальным, но текстовиком. Как-то Калужский и Кормильцев читали свои произведения. Стало ясно, что стихи Калужского — это поэзия, а у Ильи — не поэзия, а тексты». Андрей Матвеев более категоричен: «При всем уважении к светлой памяти моего близкого друга Ильи Валерьевича, тексты «Урфина Джюса» — это бред собачий». В то же время Владимир Назимов полагает, что «для «УД» Кормильцев писал более сложные тексты, чем для «НП». Например, «Ален Делон» — текст изначально простой. Он предлагал его Пантыкину — тот отказался».

Алексей Хоменко считает иначе: «Тексты Кормильцева многослойны, он делает слушателя своим соавтором, дает ему домыслить важный именно для него смысл. Это и есть признак гениальности. Парадоксальный, непредсказуемый Илья был свободен от всего, в том числе и от традиций. Ведь что такое традиции — это лень сделать что-то по-новому. А его традиции не сдерживали. В применении к Илье мне слово «гений» не кажется преувеличением».

В середине 1980-х стало казаться, что Кормильцева слишком много на свердловской рок-сцене. Иллюзию усугубило еще и то, что на тех же подмостках появился младший брат Ильи — Евгений, сочинявший тексты для «Апрельского марша». Правда, его творческий метод был несколько иным, чем у брата. Первичной для Жени всегда была музыка (он стал соавтором многих мелодий «АМ»). Евгений сочинял стихи только на готовую «рыбу». Подобно Илье, он скоро стал многостаночником — писал тексты не только для родного «Марша», но и для «Насти» и «Инсарова». Помог со словами «Отражению», хотя с ними было сложнее — Кондаков сочинял слишком традиционную для Кормильцева-младшего музыку.

К концу 1980-х традиция «композитор и поэт — разные люди» стала потихоньку размываться. Мощный поэтический дар Шахрина сделал свое дело — его примеру писать и музыку, и слова последовали многие молодые музыканты. Еще одним ярким образцом «полноформатного» авторства стал Алексей Могилевский: «Мне очень нравится заниматься словесной эквилибристикой, стихотворным кубиком-рубиком, играть с рифмами, с размерами, с каламбурами». По поводу материала его «Ассоциации» Алексей Хоменко только восхищенно разводит руками: «Я не понимаю Могилевского. Что он цеплялся за «Наутилус»? Рядом был гениальный проект «Ассоциация»! Расправляй крылья и лети! Послушайте «Дожить любой ценой» — «Скованные…» рядом не стояли! Такие песни не стареют — они не старые, они просто срез того времени. Как Леха работал со словами — фантастика!»

Тем не менее традиция сотворчества еще долго жила на Среднем Урале. Александр Калужский сочинял тексты на английском языке для проекта Владимира Елизарова «East of Eden». Бутусов с Кормильцевым сотрудничали до самого конца «Наутилуса». Павел Тиганов, самостоятельно работая над репертуаром своего «Дня», писал тексты и для «Соляриса» Владимира Кощеева. Лучшие хиты «Агаты Кристи» написаны Вадимом и Глебом Самойловыми вдвоем. Стихи для многих песен «Смысловых галлюцинаций» принадлежат перу Олега Гененфельда. Такое количество творческих тандемов можно объяснить не только уважением к традициям, но и перфекционизмом уральских рокеров, считавших, что любое дело требует своего Мастера.

Альбомы 1985

«Водопад имени Вахтанга Кикабидзе».

Эта по-детски наивная заведомо непрофессиональная запись не заслуживала бы упоминания, если бы именно она не стала началом пути одной из самых самобытных групп в истории советского рока.

Гитара, баян, специально ускоренные буратиночьи голоса. Запись вживую, с заметными огрехами. Песни на мелодии популярных советских шлягеров. Тексты, написанные от имени школьников периода полового созревания. Забавные ляпы типа «горизонта земного шара» и корявые рифмы типа «даже-дрáже». В общем, ничего выдающегося, но…

Сегодня на это детище трио Демин—Аптекин—Пахалуев падает отсвет последующих альбомов «Водопадов», и воспринимается оно, примерно как лицейские стихи Пушкина. Но и тогда, в 1985-м, нашлись люди, которые, как Жуковский в юном лицеисте, смогли разглядеть в «Молодежном фельетоне» задатки чего-то грандиозного.

Сергей Лукашин, будущий лидер «Водопада», участия в записи «Фельетона» не принимал, но был одним из его первых слушателей: «Я сразу ощутил какие-то внутренние аналогии со Швейком. У «Водопадов» был тот же самый взгляд снизу, с позиции маленького человека, что и у героя Гашека. А мир, если посмотреть на него снизу, такой идиотский! Если подходить к нему серьезно и принимать его слишком близко к сердцу, можно с ума сойти. Нужна заслонка. И эта буратинизация была необходимой защитой маленького человека от окружающего мира».

Сравнение героев водопадовских альбомов с буратинами и коротышками из сказок о Незнайке стало, благодаря их писклявым голосам, банальностью. А вот разглядеть в них советских швейков периода загнивания застоя удавалось не всем. Понятно, что самим верхотурским парням в 1985 году сравнивать себя с Гашеком в голову не приходило. Но маршрут, по которому Сергей Лукашин повел «Водопад», пролегал параллельно дороге в чешские Будейовицы, по которой шагал бравый солдат Швейк.

Д. Лемов, 2016.

Песни, выстроенные на одной, максимум на двух темах, темы, состоящие из двух, максимум из трех нот, унылая монотонность, от которой на второй минуте каждой песни скулы сводит зевота… Что это? Еще в больший ступор непосвященного слушателя вводит перечень задействованных в записи музыкантов. Вячеслав Бутусов, Дмитрий Умецкий, Игорь Скрипкарь, Андрей Балашов, Александр Гноевых, Петр Май — имена в рок-н-ролле небезызвестные… Как их угораздило вляпаться в это недоразумение, и что это вообще такое?

«Мост» — один из самых ярких примеров бескорыстной дружбы и дружеского бескорыстия. Жил-был в Свердловске отличный парень Женя Димов. Играл на барабанах в группе «Трек», был заметной фигурой в рок-тусовке, умел хорошо дружить. После распада «Трека» он не опустил бессильно палочки, а решил двигаться in rock самостоятельно. Почему выпускник металлургического факультета и фанат хэви-металла Димов записал свой проект в клавишных аранжировках — не ясно. Но не все задавались пустыми вопросами. Стоило Жене попросить о помощи, и его экс-коллеги по «Треку» и друзья из «Наутилуса» с готовностью откликнулись. Они не пытались улучшить исходный материал, они просто старались максимально точно воплотить в жизнь замысел своего товарища. Да, результат получился не ахти, для участников проекта главным было, чтобы Женя остался доволен. «Маленькая помощь друзей» сыграла с проектом «Мост» злую шутку. В 2000 году «NP Records» выпустила эту запись на СD. На обложке красуется портрет Бутусова в цепях и коже и надпись: «Вячеслав Бутусов «Мост»». Понятно, что бизнесменов интересовал прежде всего доход, а фамилия «Бутусов» приносила большие барыши, чем имя настоящего автора. Информация о Димове имеется только внутри буклета. Впрочем, многие другие проекты не изданы до сих пор ни в каком виде.

Д. Лемов, 2016.

Спустя год после выхода третьего альбома «Урфина Джюса» его гитарист сделал шаг в сторону и выпустил свой сольник. Неоднократные попытки представить его как четвертый альбом «УД» оканчивались ничем — Егоровский шаг, или даже прыжок, был сделан в сторону музыки, очень отличавшейся от арт-харда «Урфина». Белкин прыгнул и с головой окунулся в новую волну.

Публика встретила запись с опаской. Вроде бы ее участники — люди знакомые, родные, но… Красивые мелодии с понятными текстами звучат хорошо, но как-то не по-свердловски: без лишней патетики и подозрительно лирично.

В то время музыкантом № 1 для Егора был Стинг, группой № 1 — «The Police». В двух песнях альбома («Выход» и «Технологичный брак») любовь к ним выражена так открыто, что язык не поворачивается назвать это плагиатом. Егор, не тая чувств, восхищается: «Как прекрасен этот Стинг, посмотри!» и выдает вокализы a-la Гордон Саммер. Точь-в-точь, однако, не получается — голосок слабоват.

Вокал — это самое слабое место альбома. На речитативную «Банановую республику» его вполне хватает, но вот на распевном «Братстве по ветру» голос переходит чуть ли не в сип. Это особенно заметно, когда Егору подпевают Пантыкин или Настя. Непонятно, по чьему недосмотру, но их бэк-вокал звучит порой громче, чем голос самого Егора, вконец забивая его.

На обложке — два имени и парная фотография. Кормильцев не просто придумал текст песен. По словам Егора, «вся композиция «Около радио» — это сугубо дело Ильи. Я думал, это будет блок песен, и какой-то общей идеей я его закреплять не хотел. Илья предложил песню про радио, которая и объединила альбом».

В 1985 году «Около радио» как-то не выстрелил. «Джюсовским» фанам не хватило в нем академического пафоса. Любители чего-то более актуального так увлеклись наутилусовской «Невидимкой», что мгновенно забыли сольник Егора. Возможно, если бы альбом был выпущен через год, непосредственно перед тем, как публика на ура восприняла его концертный вариант, внимания к «Около радио» было бы больше…

Помнится, некоторые музыканты кривили губы на «Братство по ветру»: «Итальянщина!» Песню «Соня любит Петю» вообще сравнивали с детской дразнилкой. Время сильно меняет приоритеты. «Ветер» в исполнении Насти до сих пор ротируется на радио, а «Соня» стала гимном фестиваля «Старый Новый Рок» и за годы его существования была исполнена сотнями музыкантов.

В 2009 году Егор на новом техническом уровне переписал свой сольник. Результат скрещения старых песен с новыми технологиями пока не обнародован. Посмотрим, удастся ли дважды войти в ту реку, что 30 лет назад протекла «Около радио».

Д. Лемов, 2016.

Сняты наушники (ТДС-7, «Амфитон»). Болят уши. Наглядная иллюстрация к фразе: «свой мозг в тисках наушников зажав». Действительно, тиски. Фраза, кстати, из альбома «Невидимка» группы «Наутилус».

Эта и еще многие другие фразы, чувствую, долго будут крутиться у меня в голове. Интересно, кто невидимка? Тот, кто, как гвозди, вгоняет слова в память слушателя?

Сперва хотелось начать приблизительно так: «Подводная лодка капитана Немо вынырнула в третий раз…», и добавить что-нибудь вроде: «…на гребне новой волны».

Ломиться в стену подсознания «Наутилус» начал со своего первого альбома. Изрядно подсобил капитан, который вращает головной убор. Во втором альбоме на этом акценты не ставились. Голос, временами кончающийся полным изнеможением, настраивал на несколько иное восприятие. Плюс настоящая поэзия в «Ястребиной свадьбе», пусть и переводная. Но в «Невидимке» на слушателя обрушена масса ассоциативных образов, где-то даже «поток сознания», особенно в завершающей композиции (назвать ее песней, пожалуй, сложно).

Пролог альбома: все тот же изнемогающий голос произносит туманные фразы, смысл которых, видимо, должен раскрыться в дальнейшем. Невольно спотыкаешься на строчке: «Я слушаю ее (музыку) во все уши». Простите, но это — перл. Тем более удивительный, что дальше (за редким исключением) все достаточно серьезно и со вкусом. И еще пролог наводит на мысль о морализаторстве. Лет несколько назад это назвали бы попыткой найти ответы на трудные вопросы или, на худой конец, поисками себя. Теперь все это почему-то резко стало старомодным. Правда, первая композиция напрочь отметает подозрение в этом «смертном грехе». Тут уже вопросы выживания. Они поставлены не то что ребром, но и вообще с ног на голову (что, конечно, помогает взглянуть на них по-новому). Тем не менее первая вещь делает свое дело, вызывая, кроме возгласа «Ух, ты!», еще и желание слушать дальше (с интересом).

Следующая композиция (этакий «нововолновый рок-н-ролл») отлично сделана. Под нее, кроме всего прочего, можно даже танцевать, если не задумываться. А подумать тут есть над чем… И все-таки лихо: «Но в ответ ты мчишься сквозь череп, и искры летят из глаз». Вот только слово «стрем» несколько выпадает из контекста, да и из стилистики «Наутилуса» тоже. Но все равно «Маленький подвиг» — это большая удача.

Следом за ним — «Свидание», чуть было не ставшее роковым. КАК ВСЕ ФИГОВО. Кошмар. Интересно, с какой долей искренности сделана эта мрачная штука. Если на все 100 %, то остается только пожелать «царствия небесного», предварительно поинтересовавшись, чем вызвано двойное присутствие в альбоме фразы: «Все это бьется в бессилии об пол». Уж не ее ли «колоритом»? И то ладно, что «все это» волосы не рвет и пеплом голову не посыпает.

На этом концепции, слава богу, кончаются. (Примкнет к ним только последняя вещь). Большинство следующих песен просто поддерживают кайф. Но склонность к саморазрушению порой одолевает, и появляется «Мифическая столовая», в которой кайф отсутствует напрочь. Да и сама тема, несмотря на всю оригинальность подачи, на мой взгляд, не заслуживает отдельного разговора, так, вскользь, и достаточно. Разве что уж очень наболело.

«Раньше было совсем другое время» почему-то тесно переплелось (по форме, а не по содержанию) с песенкой «Центра» «Я спешу с работы домой, моя жена привела любовника»… Чертовски схожи по внутренней структуре. Видимо, издержки «Новой волны». Вообще, «Центр», мне кажется, ближайший сосед «Наутилуса» на советской рок-сцене (вернее, на ее подмостках). «Соседство» проявляется только в музыке. Тексты, конечно, у «Наутилуса» поинтересней. О поэтических достоинствах можно спорить, но присутствует способность вызывать какие-то смутные ассоциации плюс умение создавать (и даже нагнетать) нужное в данный момент настроение, ту атмосферу, в которой идея песни благоприятнейшим образом контактируют со слушателем. Конечно, в этом заслуга не только (и не столько) текста, но и музыки, вокала, которому в выразительности уж никак не откажешь. Это называется чувство РОК.

И становится обидно, что «Центр» (благодаря журналу «Юность») знает вся страна, а «Наутилус»… да что говорить, не один он.

Однако продолжим. Обаятельная получилась штука «Алчи», какое-то смутное очарование, несмотря на то что мальчик смотрит вправо.

Трудно объяснить (и, конечно же, не надо) прелесть «Гуд бай, Америка». Хит. У каждого найдутся своя такая Америка и песни, которых он не знает. Мне даже кажется, что и не надо было конкретизировать ситуацию с помощью банджо и тертых джинсов. Пусть бы себе присутствовали прозрачные намеки вроде тех, что слышны в легком стуке. «У нас все спокойно». Какая наглая ложь. Ха-ха-ха.

В остальных вещах заметней апокалипсическая фигура Князя Тишины. Ёмкий образ. В моем восприятии он почему-то отливает серебром. Ему бы еще черного коня, тогда бы Князь здорово смотрелся в компании с остальными всадниками Апокалипсиса.

Завершает альбом мощный «поток сознания». Квинтэссенция настроений, таящихся в предшествующих композициях. Начинается эта вещь тихим воплем, исторгнутым в каком-то отчаянии. Благодаря такой «заставке» все воспринимается строго в черном цвете. Да и без нее восприятие вряд ли изменилось бы: мощно сделано. Доходчиво. До мозговых извилин у всех дойдет одинаково успешно. А вот во что эти фразы (впрочем, как и весь альбом) преобразятся в подсознании, остается только гадать и надеяться на лучшее.

С. Антивалютов

(«Свердловское рок-обозрение». № 1, 1986)

Не раз доводилось читать, что второй альбом всегда дается труднее, чем первый, и часто разочаровывает слушателей. История «Флага» — лишнее тому подтверждение. После своей первой записи — цельного произведения, пускай и отмеченного явным влиянием «Машины времени», «флаговцы» решили повторить успех. И все сразу пошло вразнос. Такое впечатление, что музыканты работали по принципу «от противного». Имея в составе прекрасного гитариста Владимира Коровина, «Флаг» задвигает гитару куда-то на задний план, старательно заглушая ее навязчивыми клавишами. Алик Потапкин — один из лучших в Свердловске барабанщиков, а на «Поражении в кредит» мало того что использована драм-машина, так она еще и звучит, как сошедшая с ума трещотка. Эта запись стала первой в карьере Алексея Могилевского, но его саксофон, который через три года покорит миллионы сердец, здесь лишь несколько раз подквакнул. Да и вокальные возможности Алексея использованы процентов на 30.

На большей части песен вдруг исчезла мелодичность, присущая Александру Тропынину. Ритмические сбои, речитативы и длинные проигрыши на двух нотах — все это на пользу мелодиям не идет. В стилевом отношении «Флаг» вообще мотает, словно флюгер: от «Музыканта», баллады в стиле Константина Никольского, до звучащих как электропоп композиций «Звонок» и «Чук и Гек». Невнятные «Лауреаты» подводят под этим сумбуром черту, окончательно превращая альбом в не очень музыкальную кашу.

«Поражение в кредит» — явное творческое поражение. Восстановить кредит доверия группе удалось лишь через два года, определившись со стилем и крепко встав на хард-роковые рельсы.

Д. Лемов, 2016

Давно вроде бы я уже зарекся писать не то что рецензии на рок-н-ролльные альбомы, но и вообще само это слово — рок-н-ролл — вызывает сейчас во мне воспоминание о знаменитых словах Харрисона: «Что рок-н-ролл? Жизни за него я не отдам». Да и действительно: чем больше времени проходит с тех пор, как эта музыка была не просто неким жанром искусства, а целым понятием, более того — смыслом бытия, тем меньше остается от всего этого, лишь некий эрзац, пусть хорошо сделанный, пусть на много претендующий, но эрзац, из которого исчезает самое главное — ощущение слияния с этим самым рок-н-роллом. Порою во мне возникают попросту самые настоящие крамольные мысли, что музыка эта остается лишь для самих рок-музыкантов, для той малой прослойки, которая не мыслит жизни без всей этой мишуры.

Но, слава богу, бывают исключения, и таким исключением стал для меня двойной альбом Владимира Шахрина, который я (автор еще никак не обозвал свое творение) назвал бы «Жизнь в розовом дыму». Состоит он из двух частей. Одну можно определить как акустический рок, это, собственно, сама «Волна простоты», сделанная в духе, который можно назвать дилановским, и число слушателей которого в последнее время резко снижается, что, впрочем, не говорит о слушателях положительно. А вторая сторона — хотя хронологически она и идет первой, — это запись группы Шахрина «Чайф» «Дурные сны». Неразборчивый слушатель может отнести это даже к панку, хотя это не что иное, как самое натуральное возвращение к первооснове рок-н-ролла — музыке веселья, где главное — не суть, а ощущение. Может, поэтому и уникален для меня этот альбом, что он амбивалентен — серьезные размышления лирического героя и ерническая, полная умного стеба работа. Того ерничества, того стеба, за которым определение смысла не только жизненной позиции, но и самого понятия «рок-н-ролл». Веселый, дурманящий, возвращающий в золотую эру этой музыки.

Я действительно зарекся писать рецензии, так пусть это будут такие заметки на полях, а точнее говоря, на коробке с магнитофонной пленкой…

«Волна простоты». Альбом, записанный часов за шесть, не больше. Девять вещей, из которых неудачных для меня попросту нет. И дело не в том, что на помощь Шахрину в этом альбоме пришел такой махор гитары, как Миша Перов. Один из самых тонких наших рок-гитаристов, обладающий не только музыкальным вкусом, но и большой духовностью, Перов обогатил альбом «мясом». Его гитара плетет филигранные пассажи, усиливает тот мощный драйв, который вообще присущ манере исполнения Шахрина. Честно говоря, ничего бы этого не было, если бы не то главное, что есть в шахринских песнях, — настоящая искренность, не прикрытая авторская позиция, где «я» — не гиперэгоцентричное, а простое, самое нормальное человеческое «я», без претенциозности, спокойно и честно. Метафоры песен Шахрина лишены самого большого недостатка нашего рока: они личностны, они не подвластны внешним концепциям, и каждый может найти в них то, что касается лишь его. Конечно, нельзя сказать, что весь альбом сделан на уровне таких вещей, как «Волна простоты», «Я был солдатом твоего таланта», «Завяжи мне глаза», «Это», но нельзя же все сработать на уровне хитов. Общий уровень записи: культура исполнения, эмоциональность, открытость — все это дает право назвать ее по-настоящему авторской, и поэтому единственное, с чем я могу ее сравнивать, так это с работами Шевчука и Гребенщикова, Шахрин же — посредине; он так же демократичен, умен, актуален и — как поэт — талантлив. Музыкально же его темы — броские и запоминающиеся, и недаром, слушая его записи, мне на память приходит имя Боба Дилана…

Вторая сторона двойника — «Дурные сны» — где-то и пародия на панк, и стремление сыграть настоящий, исконный рок-н-ролл, заставляющий радоваться жизни. «Я играю на панк-трубе», «Джинсовый фрак», «Квадратный вальс», «Рок-н-ролл этой ночи» — стоит услышать эти вещи, как сразу забываешь большинство «умственных построений» наших рафинированных групп, для которых главное — профессионализм исполнения, высокое качество записей и некий высший смысл, заложенный в них. «Дурные сны» делались опять же чисто в акустическом варианте, лишь с маленькой подзвучкой, ксилофон и перкуссия дали альбому ту прелесть, которую я не поменяю ни на драм-машину, ни на барабанную мочиловку «махров».

…А еще Шахрин любит «The Rolling Stones», Дэвида Боуи, Фриппа и прекрасно играет на губной гармонике, играет простой рок-н-ролл и считает, что на большее он не способен, хотя в этом, честно говоря, я сомневаюсь…

Вполне возможно, что двойник многим не понравится. Скорее всего — самим нашим рокерам. Ну да бог с ними. Скажу одно: из всех альбомов этого лета — и полностью готовых, и готовых лишь наполовину — эта запись единственная, которую мне не скучно слушать не только как профессионалу, но и как слушателю. Шахрин поет о себе, о том, как чувствует, о том, как живет в этом мире, трансформируя все в странные, порой чересчур личностные образы. Впрочем, настоящие рокеры поют как раз об этом…

Рок, как известно и ребенку, выросшему в последнее десятилетие, это прежде всего именно дух, который порою так трудно определить. Он должен прежде всего качать, а не заставлять писать длинные критические исследования…

P.S. Все высказанное не означает, что я отрицаю наш свердловский мэйнстрим, то бишь наших рок-махров. Но что поделать — играть, даже и профессионально, и клево — это еще не значит жить. Впрочем, это тема для совсем других маргиналий, пусть их напишет кто-нибудь другой…

А. М.

(«Свердловское рок-обозрение». № 1, 1986)