История сыска в России. Книга 2

ГЕНЕРАЛ ОТ АНАРХИЗМА

Для паники, внушенной Бурцевым “охранке”, и для попыток вскрыть источники его осведомленности характерна записка Красильникова об итогах 1913 года с точки зрения “охранки”: “1913 год в жизни заграничной агентуры ознаменовался рядом провалов секретных сотрудников, являвшихся результатом не оплошности самих сотрудников или лиц, ведущих с ними сношения, а изменой лица или лиц, которым были доступны по их служебному положению дела и документы, относящиеся к личному составу агентуры вообще, и заграничной в особенности. Обращает на себя еще внимание то обстоятельство, что в начале года имели место только единичные случаи провалов, как, например, разоблачение Глюкмана (Ballet) и Лисовского-Ципина, сотрудника Петербургского охранного отделения, покончившего жизнь самоубийством.

С осени провалы усилились, и в настоящее время они приняли эпидемический характер.

Этот факт указывает на то, что лицу, дающему Бурцеву сведения о сотрудниках, стало в настоящее время легче черпать нужные ему сведения или что оно само приблизилось к источнику этих сведений.

Так, в конце октября Бурцев подал заграничной делегации партии эсеров официальное заявление, в котором обвинял члена партии эсеров Масса в сношениях с полицией.

Во время расследования этого дела Бурцевым было предъявлено членам следственной комиссии письмо, полученное им из Петербурга от своего корреспондента, в котором Масс назывался агентом Департамента полиции.

Относительно Масса Бурцевым еще в марте месяце текущего года было получено от того же лица сообщение, что в результате поездки Масса по России с целью ознакомления с положением революционного движения на местах в Департаменте полиции был получен доклад, из чего можно вывести заключение, что Масс — секретный сотрудник. В то время у Бурцева определенных данных, кроме этого сведения, не имелось, и он только по получении второго письма, в котором Масс определенно назывался агентом Департамента полиции, выступил с официальным обвинением Масса.

Уличающее письмо было предъявлено Бурцевым Слетову, Биллиту и Натансону, причем последний подтвердил слова Бурцева, что источник, дающий сведения, заслуживает полного доверия.

В том же письме, кроме Масса, указывалось, как на сотрудников, еще на Этер (Niel), Воронова и Кисина.

Воронов по фамилии назван не был. Давались только указания на прошлую его революционную деятельность и на побег его из Сибири. По этим данным нетрудно было установить, личность того, к кому они относились.

Относительно Этера у Бурцева имелись уже и раньше указания, но при расследовании они не подтвердились, и два раза Бурцев печатал в его оправдание статьи в различных номерах “Будущего”, объясняя полученные им указания желанием очернить Этера с целью отвлечь внимание от действительного сотрудника. Когда же обвинение Этера в сношениях с полицией Бурцев получил от своего петербургского корреспондента, дело приняло иной оборот, и он уже предъявил ему обвинение официально, и в настоящее время должен уже произойти суд.

Вскоре после получения означенного письма, Бурцев получил от своего корреспондента второе письмо, в котором указывалось на отношение с Департаментом полиции не четырех лиц, а 10, из числа которых три являются действительно сотрудниками заграничной агентуры. Что же касается остальных, то неизвестно, состояли ли они сотрудниками какого-либо имперского розыскного органа или же умышленно включены в список корреспондентом для собственной безопасности, но во всяком случае все указывает на то, что лицо это в курсе заграничных партийных дел и ему знакомы эмигрантские круги по предъявляемым о них докладам.

Кроме лиц, перечисленных по фамилиям, Бурцеву были даны указания, что при нем тоже находится сотрудник, который водит его за нос. Свои подозрения Бурцев остановил сперва на Зиновьеве (Matisset), но так как последний в течение второй половины этого года несколько отдалился от Бурцева, то он, по-видимому, заподозрил и Bernard’a, которого под благовидным предлогом удалил не только от себя, но и из Парижа, чем, конечно, причинил делу розыска существенный вред.

9 декабря Бурцев опять получил из Петербурга письмо, в котором указывалось, что на предстоящий съезд анархистов-коммунистов прибудет некий генерал от анархизма, который задает тон движению и играет в нем большую роль, что его в Париже в настоящее время нет, но на съезд он прибудет.

Сопоставляя это указание с полученным им много ранее сообщением, что Николай Музиль-Рогдаев, будучи арестован в Луцке в 1907 году, был освобожден будто бы по распоряжению Департамента полиции, Бурцев пришел к выводу, что указываемым генералом от анархизма является Музиль.

В справедливости этого вывода Бурцев еще более убедился после того, как получил из того же источника сведения, что о бывшем в Париже в апреле 1913 года съезде анархистов (“Вольная община”) в Департаменте полиции имеются сведения, а так как из генералов от анархизма на означенном съезде был Музиль, то и это сообщение приписано ему.

Получив письмо об анархистах, Бурцев не замедлил сообщить его содержание Оргиани и Гольдслит, добавив, что лицо, от которого исходит это письмо, служит в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам, и которое будто бы близко стоит или стояло к генералу Герасимову. В самое последнее время Бурцев получил еще указания на сношения с Департаментом полиции члена партии эсеров Патрика и некоего рабочего Сердюкова (возможно, догадывался Красильников, что речь идет о Серебрякове — Munt) и еще на какое-то лицо, давно живущее в Париже.

В результате полученных Бурцевым в течение 1913 года откуда-то сообщений из числа сотрудников заграничной агентуры в течение последних трех месяцев были разоблачены: Масс и Воронов. Находятся в периоде официального расследования: Этер, которому обвинение уже предъявлено, Житомирский (Dandet), Каган (Serge), Зиновьев (Matisset), Bernand и Munt. Получены указания, но ни к каким действиям не приступлено: Патрик (Never).

Таким образом, из числа 23 сотрудников заграничной агентуры выбыло окончательно двое и отошли от работы, находясь под следствием или подозрением, семь человек, т. е. 39,13 процента всего личного состава.

Вся же остальная агентура настолько терроризирована этими разоблачениями, в особенности тем, что они вызваны указаниями, получаемыми Бурцевым, по его словам и предъявляемым им в нужных случаях письмам, от лица, хороша осведомленного в Департаменте полиции, что, опасаясь за свою собственную участь, почти совсем приостановила свою работу…”

Читая этот вопль Красильникова, нельзя не согласиться с ним, что картина получилась трагическая для “охранки”.

Бурцев знал от своего парижского осведомителя, что на съезде анархистов будет из 20 — 30 членов не менее 3 — 4 провокаторов. Бурцев готов был заподозрить Музиля-Рогдаева, не имевшего никогда никакого отношения к “охранке”. Но он не подозревал, что в делегации, являвшейся к нему от анархистов за объяснениями, почему он против съезда, был провокатор Выровой, член 1-й Государственной думы, а во второй делегации, пришедшей за более подробными объяснениями, был не менее опасный провокатор Долин. В первом случае из свойственной ему осторожности, а во втором случае из темных слухов о прежних сношениях Долина с “охранкой” Бурцев не открыл истинного источника, а сослался на фантастического корреспондента из Департамента полиции.

Таким образом, Бурцев направил Красильникова и Департамент на ложный путь.

“Ввиду всего изложенного, — продолжал Красильников, — является существенным и крайне необходимым обнаружить лицо или лиц, осведомляющих Бурцева. Если это окажется недостижимым, то хотя бы изыскать меры, которые лишили бы его корреспондентов возможности впредь причинять вред делу розыска своей изменнической работой.

Для достижения этой цели, прежде всего, необходимо остановиться на вопросе: откуда может идти измена? Из Петербурга, т. е. из Департамента полиции, или заграничного бюро в Париже, или из обоих этих учреждений.

Что касается самого Бурцева, то он уверяет, что главный его корреспондент, от которого он получает сведения о сотрудниках, находится в Петербурге и близок к самым секретным делам, в подтверждение чего он предъявлял получаемые им от своего корреспондента письма. Натансону, как главе партии-эсеров и стоящему в глазах Бурцева выше всяких подозрений, он, вероятно, дал более определенные указания, относящиеся к своему корреспонденту, так как Натансон по поводу последнего говорил: “Источник из Петербурга нам очень дорог и очень тяжело достался; о нем знает очень ограниченный круг лиц и даже Аргунову ничего о нем неизвестно”.

Кроме того, как сказано выше, Бурцев о своем корреспонденте говорит, что он состоит на службе в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам.

Сведение это, полученное от агентуры, находит себе подтверждение в донесении Жоливе, которому Бурцев говорил, что лицо, его осведомляющее, находится в числе десяти лиц, ведающих самыми секретными делами, причем Бурцев добавлял, что никогда не удастся установить, кто именно из этих десяти лиц находится с ним в сношениях.

Все эти заявления Бурцева можно было бы считать голословными, если бы не было тех писем, которые он предъявлял по делу Масса Натансону, Слетову и Биллиту; по делу анархистов Оргиани и Марии Гольдсмит. Кроме этого, агентура лично видела и читала два письма, в которых сообщалось: в первом — о четырех сотрудниках, во втором — о десяти.

С другой стороны, такие сведения, как, например, о поездке Масса по России и представлении о результатах ее доклада, заграничным бюро даны быть не могли, так как об этой поездке ничего не было известно.

Совокупность этих данных дает основание заключить, что измена идет из С.-Петербурга.

Однако Бурцев указывает и на наличность у него осведомителя в Париже и несколько раз возбуждает вопрос о необходимости этому местному корреспонденту уплачивать деньги. Вместе с тем от агентуры много раз получались указания, что у Бурцева есть сношения с кем-то из служащих в консульстве. Причем необходимо пояснить, что под словом “консульство” в эмигрантских кругах Парижа подразумевают все учреждения, помещающиеся в здании посольства, в том числе и заграничной агентуры.

В подтверждение этого агентура сообщила следующие факты: месяца два тому назад агентура была свидетельницей разговора Бурцева по телефону с неизвестным агентуре лицом, которое Бурцев уговаривал прийти к нему на квартиру, гарантируя полную безопасность; на полученный отказ Бурцев назначил этому лицу в 8 часов вечера свидание в кафе. Через некоторое время Бурцев тем же лицом, которое отказалось придти на свидание, был вызван к телефону. Во время этого же разговора означенное лицо благодарило Бурцева за присланные ему 500 франков и письмо. По одним агентурным сведениям лицо это с Бурцевым незнакомо и поддерживает с ним сношения через какого-то литератора. После этого агентура узнала, что это лицо близко стоит к Сушкову (Сушков заведовал канцелярией бюро парижской “охранки”), причем эта фамилия была названа самой агентурой. Из другого агентурного источника были получены указания, что Бурцев заплатил кому-то из дающих ему в Париже сведения о деятельности заграничного бюро 500 франков…

Далее Красильников в отпуске своего рапорта вычеркнул очень интересное место, живо рисующее жизнь “охранки”. В этом месте он писал: “Помимо агентурных указаний, имеются еще следующие данные, говорящие за возможность передачи сведений из парижского бюро, а именно:

1. Леруа сказал Жоливе (Леруа — француз, агент Красильникова, перешедший к Бурцеву; Жоливе — агент Красильникова, освещавший Бурцева), что Департамент полиции извещен о намерении его написать свои мемуары о своей службе в заграничной агентуре, тогда как об этом Департаменту полиции доложено не было, хотя я получил об этом указание из местного французского источника, а, кроме того, сам Жоливе рассказывал Сушкову, когда последний по моему поручению ездил к нему в Сини-Лаббей условиться о свидании со мною.

Когда Жоливе обратился ко мне с предложением своих услуг и просил ему ответить в Сини-Лаббей, где он тогда находился, я, не желая ему писать, послал к нему Сушкова условиться относительно свидания со мною. В разговоре с Сушковым, между прочим, Жоливе сообщил о полученном им предложении напечатать свои мемуары о службе в русской полиции. Сведения об этом имелись и у меня из местных источников, причем я их Департаменту полиции не докладывал, ввиду того что вслед за этим мне было сообщено о том, что мемуары эти были признаны Альмерейдой (редактор журнала “Красная книга”) неинтересными, почему и мысль о напечатании их была оставлена.

По прибытии в Париж, приблизительно через неделю, Жоливе при свидании со мною рассказал, между прочим, что Леруа ему говорил, будто о напечатании им мемуаров было телеграфировано в Департамент полиции.

2. Когда мною было получено сведение о тяжкой болезни Леруа, заболевшего рожистым воспалением, то как-то, будучи в бюро, я в присутствии Сушкова и Биттар-Монена, обратившись к последнему, сказал: “Вы знаете, Леруа серьезно заболел; у него рожистое воспаление, и опасаются заражения крови”. При этом кто-то из нас, кто не помню, я ли или Биттар-Монен, сказал: “Хоть бы он от этого подох”. Кроме нас троих, в бюро в это время в этой комнате никого не было. Из других комнат о том, что говорится в одной, ничего услыхать нельзя.

На первом же свидании с Жоливе последний передал мне, что будучи у Леруа и высказывая ему сочувствие по поводу его болезни, сказал ему, что в таком виде его не узнали бы агенты из посольства, которые, вероятно, не знают о его болезни. На это Леруа сказал, что им это отлично известно, что по этому поводу, говоря о нем, были даже сказаны следующие слова, и тут же дословно повторил приведенную выше фразу.

Задаваясь теперь вопросом, кто может быть в сношениях с Бурцевым, приходится совершенно исключить служащих в самом консульстве, несмотря на указания агентуры, что корреспондент Бурцева является будто бы служащим в консульстве. Никто из служащих консульства в помещение заграничной агентуры, в отсутствие чинов последней, не входил. Если кто-нибудь из них изредка и заходит, то только по какому-либо служебному делу и обращается за справками ко мне или к кому-нибудь из чинов канцелярии, доступа к делам и переписке эти лица, безусловно, не имеют. То же самое можно сказать и о чинах дипломатической канцелярии посольства К делам заграничной агентуры имеют касательство, кроме меня, Сушков, Мельников и Бобров. Биттар-Монена приходится исключить как лицо, незнакомое с русским языком”.

Таковы были догадки Красильникова, и нужно сказать, он был в одно время недалеко от искомого, но затем решил, что в его агентуре нет и не может быть осведомителей, работавших для Бурцева. Осведомитель же существовал. Можно понять беспокойство Красильникова, если вспомнить, что осенью 1913 года была расформирована заграничная агентура, создано совершенно отдельное от здания посольства и личной связи с Красильниковым (и его помощниками) якобы частное детективное бюро Бинта и Самбена, которые одни из бюро имели связь с шефом. И все же одним ударом Бурцев выбивал из строя почти 40 процентов секретных сотрудников.