История яда

Глава VIII «ВОЗРОЖДЕННЫЕ» ЯДЫ

Искусство отравлений, процветавшее по ту сторону Альп, французы открыли для себя во времена итальянских походов. С тех пор Валуа стали перенимать обычаи южных соседей отчасти из выгоды, отчасти из тщеславия. Во всяком случае, зарождающаяся ренессансная цивилизация пленила их. Европа возвращалась к своим истокам, заново открывая великих мужей и старинные обычаи, погребенные под прахом веков, подобно Помпеи, о которых средневековый мир еще не знал. Возрождение переживали, естественно, и яды. В этом нет ничего удивительного, ведь они являлись неотъемлемой частью искусства жить и умирать, которое с давних пор процветало у римлян. На протяжении XII–XV вв. Апеннинскому полуострову довелось стать ареной стольких бурных событий, что яды просто не могли не получить широкое распространение. Отравления пережили подлинный взлет.

В те времена Италия представляла собой страну, раздробленную на множество республик и княжеств, внутри которых довольно часто велась ожесточенная борьба между различными партиями. Каждое новое государство рано или поздно возвращается в исходный хаос; Италия явилась исключением из этого правила. Политическая нестабильность и постоянная угроза для жизни, отнюдь не препятствовавшие бурному развитию городов, странным образом способствовали появлению гениальных творцов во всех областях культуры.

Италия эпохи кватроченто обогатилась сама и обогатила мир достижениями своей промышленности и морской торговли.

То было незабываемое время, когда банкиры Перуцци и Альберти прибирали к рукам все европейские капиталы, между тем как Марко Поло исследовал неведомые миры, к вящему удивлению дотошных венецианских купцов оказавшиеся довольно-таки развитыми. И все это на фоне нескончаемых войн между Венецией, Флоренцией, Миланом, Неаполем и другими городами, не гнушавшимися применять любые средства для достижения своих целей. Тем не менее, многие республики, производившие на свет тиранов, а порою и сущих чудовищ, становились колыбелью настоящих гениев. Руки Висконти, а затем Сфорца в Милане, Росси в Парме, Каструччо Кастракани в Лукке и множества других важных особ нередко были обагрены кровью. Так, например, Делла Скала, семья гибеллинов из Вероны, из поколения в поколение вела борьбу с гвельфами не на жизнь, а на смерть.

От сражения к сражению и от вендетты к вендетте один за другим менялись веронские подеста. Первый был убит в 1277 году; брат сполна отомстил за него. В 1312 году подеста стал Кане I Великий Делла Скала, главный вождь ломбардских гибеллинов и большой друг Данте. Хуже всех пришлось Кане II, ненавистному тирану, которого убил родной брат, кстати, столь же зловредный, но имевший еще в придачу двух сыновей Антонио и Варфоломея. Сначала первый из них убил второго, а затем и его в свою очередь свергли и отравили в горах Форли.

Такая-то Италия и пленила французов. Сначала они пытались подражать своим заальпийским соседям, а затем стали приглашать к себе самых прославленных из них. Но наряду с талантливыми итальянцами во Францию просочилась горсточка отчаянных, готовых на все авантюристов и честолюбцев, которым хотелось попытать счастья под солнцем Валуа.

Увлечение Италией часто оборачивалось для французов подлинным безумием; примером тому может служить Франциск I. Будучи правнуком Валентины Висконти, этот французский монарх полагал, что обладает законными правами на миланский престол; король оказался настолько упрям, что Карлу V пришлось взять его под свою не очень-то теплую опеку.

То было какое-то наваждение; начало ему положил Карл VII, Людовик XII продолжил дело своего предшественника. Даже поражение под Павией ничего не смогло изменить. Все большее и большее число итальянцев, бедных и богатых, знаменитых и безвестных, приезжало в Париж и на берега Луары.

В конце концов, толпа интриганов, аферистов и парфюмеров, а по совместительству отравителей, явившаяся во Францию вслед за Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто и Приматиччо, заселила целые кварталы в столице дома Валуа.

Около 1550 года в Италии появился на свет один из тех всесторонне развитых умов, которых словно бы забавы ради рождала плодородная почва Апеннинского полуострова. Джамбаттиста Делла Порта, уроженец Неаполя, был чрезвычайно одаренным экспериментатором. Он написал целый трактат об оптических линзах и набросал проект подзорной трубы, который в следующем столетии осуществит Галилей. Делла Порта мы обязаны изобретением волшебного фонаря и камеры-обскуры. Один из своих трудов ученый посвятил магнитам, другой — преломлению света. Но и это еще не все: Делла Порта увлекался шифрованным письмом, опубликовал несколько драматических произведений, трактат об оборонительных сооружениях и работу по естественной магии.

Поскольку в его родном Неаполе еще не существовало ученых обществ, исследователь решил основать нелегальную Академию dei segreti[10]. Инквизиция косо смотрела на само название учреждения, хотя его создатель из предосторожности официально заявил, что намерен отыскивать «секреты» чудодейственных лекарств. Несмотря на это, папа Павел IV решил в конце концов закрыть Академию.

Делла Порта отправился в путешествие по Европе и, в частности, побывал во Франции, Германии и Испании. Ему удалось добиться сочувствия и расположения сильных мира сего, а кардинал д’Эсте, весьма заинтересовавшийся трудами ученого, стал даже его покровителем.

Трактат Делла Порта «Magieae naturalis»[11] является прежде всего учебником по токсикологии, в котором автор перечисляет все известные наркотические вещества и указывает, какое примерно действие они оказывают.

По мнению Делла Порта, отравление включает в себя три основные стадии: наркотизацию, временное психическое расстройство и смерть. Чтобы добиться того или иного эффекта, нужно соответствующим образом продозировать ядовитый препарат.

Галлюцинации, например, вызывают широко известные растения из семейства пасленовых. Если стереть в порошок белену, белладонну или дурман и подсыпать их в еду, можно получить очень любопытные результаты. Сотрапезникам кажется, будто они превратились в зверей: они щиплют травку, подобно коровам, гребут руками, словно тюлени, или, забравшись в пруд, ведут путаные беседы с утками. Читая Делла Порта, невольно задаешься вопросом, не применял ли сам Апулей галлюциногенные отвары? Ведь вполне может статься, что приключения, описанные в «Метаморфозах», привиделись ему в одном из наркотических снов…

Неаполитанский ученый, похоже, все же затруднялся ответить, какое практическое применение могут найти все его коктейли. Но несмотря на мысленные оговорки, Делла Порта с готовностью предоставлял подлинные или ложные рецепты всем желающим.

Ученый, к примеру, предлагает занятную микстуру, отбивающую аппетит: поставьте перед человеком, принявшим ее, самое что ни на есть вкусное блюдо или сладостнейший напиток — он к ним и не притронется. Вероятно, речь здесь идет о вине с белладонной, препятствующей глотанию. Само собой, при повышении дозы у жертвы могут возникнуть гораздо более серьезные неприятности.

Что интересно: в своем трактате Делла Порта ставит знак равенства между трактирщиком и… отравителем. Это по меньшей мере любопытное совмещение профессий позволяет предугадать, какими путями будет развиваться кулинарное искусство Италии в XVI в.

Нашего неаполитанского ученого, обладавшего, несомненно, значительными познаниями в области физики, рационалистом никак не назовешь. Нисколько не смущаясь, он подробно описывает знаменитую волшебную мазь, которая может освободить душу от телесной оболочки и перенести ее в чудесный мир ведьмовских шабашей. Все это очень напоминает путешествия наркоманов, принимающих галлюциногенные препараты с целью убежать из мира неразрешимых проблем.

Лукавые волшебники, осуществлявшие это порою весьма хитроумное помазание, пользовались черным пасленом, довольно распространенным растением из семейства пасленовых. Его экстрактом пропитывали горгонцолу — знаменитый сыр, стоявший вне всяких подозрений. Знахари одурманивали ни о чем не подозревающую жертву, и человеку казалось, будто он превратился в мула. А колдуны, воспользовавшись этим мысленным превращением, навьючивали на беднягу свою поклажу и вели за собой, как настоящего осла. Достигнув цели путешествия, они возвращали человека в нормальное состояние с помощью нейтрализующего средства.

Хотя не все, о чем сообщает Делла Порта, следует понимать буквально, стоит, однако, отметить, что ученый приложил немало усилий для распространения некоторых растений и элементарных сведений о ядовитой флоре. В частности, мы обязаны ему несколькими формулами веществ, с помощью которых можно усыпить птиц, чтобы словить их живьем. Ученый описывает также виды прикорма для одурманивания волков, истреблявших калабрийский скот. Эти зелья состояли из негашеной извести, толченого стекла, волчьего корня, «желтого» мышьяка и горького миндаля, залитых медом; в микстуру добавляли различные компоненты, забивающие горечь. Данная часть труда Делла Порта во многом послужила причиной его популярности; она свидетельствует также об интересе широкой публики к такого рода веществам, из которых иные умельцы могли извлечь крупную выгоду.

Когда в Париже наступила эпоха увлечения Флоренцией, вслед за Медичи в столицу двинулись толпы волшебников, астрологов, изготовителей снадобий и парфюмеров. Помимо духов, последние могли также мастерски изготавливать самые разнообразные составы, порою выполнявшие роль «порошка наследников».

Среди вновь прибывших были Рино Бьянчини, по прозвищу Флорентинец, и Козимо Руджери, услужливые и преданные помощники королевы Екатерины Медичи. В ее правление число отравлений непомерно возросло; лично королева, несмотря на многочисленные обвинения, ядами не пользовалась, но зато ее окружение было просто-таки искушено по части отравы.

Рино Парфюмер открыл на мосту Сен-Мишель лавочку, в которой придворные запасались порошками и ядами всех видов. Итальянец провернул несколько придворных интриг, но обогатиться ему так и не удалось. В конце концов, он попросту стал заурядным преступником, пользуясь гораздо более действенным, чем яд, а главное — видимым оружием. Бьянчини умер в нищете, а жена его кончила тем, что очутилась в доме свиданий. Обоих его сыновей вскоре взяли с поличным во время кражи со взломом, повлекшей человеческие жертвы, и, как водится, колесовали.

Имена парфюмера и королевы Екатерины всплывают рядом в одном из многочисленных сатирических памфлетов, которые в те времена распространяли из-под полы. Сочинение снабжено многообещающим названием «Удивительная повесть о распутной жизни и деяниях Королевы Екатерины» и является обыкновенным сборником сплетен. Автор, разумеется, анонимный, обвиняет Екатерину в том, что она хотела отравить Конде, одного из главных вождей протестантской партии, с помощью яблока с ароматным запахом, которое ей дал Рино Флорентинец. К счастью, личный врач князя был, как всегда, начеку и счел подарок весьма подозрительным. Не успел медик понюхать плод, как его лицо тотчас распухло. А собака, которой дали отведать яблока, моментально сдохла.

Между прочим, королева питала явную склонность к оккультным наукам, и Козимо Руджери получил должность ее штатного астролога. Козимо, по слухам, обладал огромной оккультной силой: его даже обвинили в том, что он навел порчу на самого короля Карла IX. Чернокнижника осудили на каторжные работы, но по дороге в Тулонь чья-то могущественная и таинственная десница сняла с узника кандалы и отпустила его на волю. Руджери добрался до аббатства Сен-Маге в Бретани, где снова преспокойненько стал заниматься своими темными делишками.

Отравителей, заклинателей и колдунов всех мастей преимущественно направляли в Бастилию В регистрационных списках, донесениях, записках и протоколах, обнаруженных в архивах крепости, часто упоминаются итальянцы — «пансионеры» этого почтеннейшего учреждения.

Сицилийца Аэдона, к примеру, арестовали в Сен-Жермене и обнаружили у него при обыске несколько видов порошка. Соседу по камере он поведал, что знает якобы «секрет приготовления невероятнейших ядов»…

В Бастилию заточили также целую семью Тровато: дона Паоло Тровато, его сына Андреа и дядю дона Викторина Тровато, дворянского звания, уроженцев Санта-Лючия на Сицилии. Преступников «арестовали и изъяли у оных порошки различных сортов и снадобья, кои показались весьма подозрительными, впрочем, речи, нрав и весь облик выдавали в них темных личностей…»

В документах значится также аббат Пиколомини, как окрестил себя некий неаполитанец, арестованный и посаженный в тюрьму под именем Марка Антония. Винченте Бертран, тоже из Неаполя, назвавший себя врачом, оказался сообщником Пиколомини. А «Фра Бонавентура ди Корсика, нарекший себя италийским монахом, якобы знал некие заклинания, кои, будучи записаны от руки, охранят от любого оружия».

Наконец, в Бастилию из Сен-Жерменской тюрьмы перевели некоего Лайдана, уроженца Палермо. В нем «опознали злоумышленника, коий на своей парижской квартире, заставленной печьми и перегонными кубами, изготавливал некое зелье. У задержанного были обнаружены порошки, показавшиеся весьма подозрительными. Он заявил, что сего же дня получил сие белое вещество, кое назвал прокаленным римским купоросом, от двух сицилийских монахов-францисканцев».

Разумеется, Бастилия не была тюрьмой исключительно для итальянцев, среди заключенных изредка попадались и французы. Некая Лакруа, торговавшая наркотиками и изгнанная из Парижа, снова принялась за старое; на сей раз ее арестовали за открытую торговлю ядами.

Наиболее изощренные способы отравления завозились из Италии. Поскольку пищу чаще всего тщательно проверяли, главная задача состояла в том, чтобы обмануть бдительность жертвы. Здесь-то и открывался широкий простор для фантазии.

Князь Савелли был крайне подозрительным типом: этот человек, внешне казавшийся воплощенной добродетелью, основательно поднаторел в вопросах отравлений, причем в самых немыслимых формах. Например, он посылал своим жертвам в подарок дорогую шкатулку на замочке. Открыть ее было не так-то просто, потому что замок явно был испорчен; одаренный вертел его и так и сяк и, сам того не подозревая, вытирал пальцами весь яд, нанесенный на неровную металлическую поверхность. Стоило жертве чуточку пораниться об острый край замочка, и смертоносная отрава тут же проникала в кровь.

Рассказывают также об отравленных перстнях; их владельцу достаточно было крепко пожать руку какому-нибудь бедняге, и жертва была обречена. Колечко наносило всего лишь пустяковые царапины, но именно они становились причиной рокового заражения, бороться с которым медицина в те времена была бессильна.

Иногда, хотя, впрочем, гораздо реже, пользовались ножом, на одну из граней которого наносили яд. Если разрезать таким прибором, к примеру, яблоко, то отрава останется только на одной из половинок. Другую обычно съедал отравитель, чтобы рассеять всякие подозрения. Эта уловка была известна еще в глубокой древности; Ктезий Книдский рассказывает, что в VI в. до н. э. сестра Ксеркса отравила подобным образом жену Артаксеркса: она разрезала дичь ножом, одну грань которого смазала смертельным снадобьем. Так злодейка избавилась от несчастной Статиры, ненавидевшей ее, но проявившей на этот раз недостаточную осторожность.

В начале XIV в. искусство отравлений получило в Италии столь широкое признание, что заниматься им можно было почти что безнаказанно — требовалось лишь соблюдать определенные рамки приличия.

Такое положение существовало вплоть до середины XIX в., о чем поведал изумленный Стендаль в «Римских прогулках». Писатель рассказывает о том, как в 18?? году в «священном» городе некий итальянец отравил испанца. Поскольку коррумпированному римскому правосудию до этой истории не было никакого дела, испанский посланник решил вступиться за соотечественника и потребовал от властей ответа. Полиция и судьи спокойно и вежливо ему отказали: зачем поднимать столько шуму из-за обычного убийства, тем более что пострадавшим оказался какой-то безвестный иностранец?

Посланник оказался человеком упрямым, он твердо стоял на своем и требовал справедливости. После долгих и утомительных препирательств отравителя все же арестовали и подвергли суровому наказанию. Все жители Рима, от мала до велика, были просто ошарашены — к такому здесь не привыкли. Стендаль попутно отмечает, что многих ядов, которые были популярны в Италии полстолетия назад, не сыскать теперь днем с огнем, так что определенные изменения к лучшему все же налицо.

Полиция и правосудие по-настоящему забеспокоились лишь тогда, когда отравления стали приобретать характер эпидемии. Благодушием и беспечностью властей, вероятно, объясняется успех тоффан — профессиональных отравительниц, достойных продолжательниц дела Локусты.

Еще в правление вице-короля Сицилии Фердинанда де Рибейры, герцога Алькальского, была арестована некая «дурная женщина», в 1630-х гг. изготавливавшая и продававшая ядовитую воду, от которой умерло огромное число людей в окрестностях Палермо. Десять лет спустя в Риме объявилась другая тоффана, которая, по всей видимости, совершенно безнаказанно занималась своим преступным ремеслом и спокойно умерла у себя в кровати в 1651 году. Впрочем, вероятнее всего, ее отравили…

Третья тоффана появилась в столице только в 1780 году. Когда правосудие заинтересовалось этой особой, она была уже женщиной преклонных лет и давно «отошла от дел». Бывшую преступницу арестовали в монастыре, устроили допрос по всей форме, и престарелая монашка во всем чистосердечно призналась: бравая мастерица продавала эликсиры смерти женщинам, желавшим избавиться от опостылевших мужей, и молодым людям, сгоравшим от желания как можно скорее получить наследство. Свое зелье она называла разными ласкательными именами, например, «манной св. Николая Барского» или «неаполитанской водичкой». Это смертоносное снадобье известно сейчас под названием acqua toffana[12].

Еще раньше, в 1659 году, в Риме было раскрыто общество женщин, объединившихся, подобно древнеримским матронам, для того чтобы сжить со света своих ненавистных мужей, с возрастом поутративших любовный пыл. Предводительницу, старуху по имени Спарра, и всех ее сообщниц осудили на смерть и повесили к вящей радости публики. Acqua toffana, которой пользовались злодейки, вероятно, представляла собой ангидрид мышьяка, растворенный в настое цимбалярии, в который иногда добавляли экстракт шпанской мушки. Если смешать базовый яд минерального происхождения — мышьяк — с какими-нибудь алкалоидами, например, дигита-лином или кантаридином, можно получить крайне токсичный препарат.

Неаполитанская вода представляла собой прозрачный раствор мышьяка белесого цвета. Пяти или шести ее капель хватило бы, чтобы отправить человека на тот свет. Действие снадобья было замедленным, но фатальный исход наступал неизбежно — главное терпеливо раз за разом повторять процедуру. Одна из тоффан погубила таким способом более шестисот человек! Цифра оказалась столь внушительной, что даже сонное римское правосудие встрепенулось. На допросе отравительница заявила, что откроет свой секрет только папе и императору Карлу VI, который как раз находился в Риме. Государь дал преступнице аудиенцию, после чего сообщил полученные сведения своему врачу. Благодаря этому стечению обстоятельств мы и располагаем нынче рецептом губительного снадобья.

Люди обратили внимание на ядовитые минералы, вероятно, в тот момент, когда пути химии и физиологии неожиданно пересеклись. В первую очередь, мышьяк и его сернистые производные, а затем ртуть и сурьма составили в XVI в. основной фонд действующих ядов.

До самой эпохи Возрождения химия занималась преимущественно сернистыми соединениями, наиболее изученными из которых считались производные сурьмы и мышьяка. Трехсернистый мышьяк был широко распространен под названием «аурипигмент»; латинское auri pigmentum (золотой пигмент) указывает на то, что в средние века с помощью этого вещества имитировали позолоту.

Изготовление сернистых соединений не составляет труда, но, поскольку от природы они являются нестойкими, то столь же легко и разлагаются. Первые химики были просто очарованы многообразием цветов и состояний, в которые переходят при обработке производные серы.

Благодаря своей способности к превращениям, мышьяк и его соединения заняли центральное место в химии ложной позолоты, с которой была связана одна из основных научных проблем того времени.

Продукты окисления мышьяка известны людям с незапамятных времен. А самим словом «мышьяк» часто называли вещество, получаемое при обжиге, другими словами, накаливании на огне его сернистых соединений, таких, как реальгар или сандарак. Мышьяк долгое время путали с ртутью; жидкий металл по внешнему виду, естественно, разительно от него отличается, но зато оба элемента обладают сходными химическими свойствами. Указанная путаница явилась следствием неустойчивости сернистых соединений и частого их перехода друг в друга.

Ртуть играла главную роль в химии красителей; еще в глубокой древности этот металл был известен в естественном виде и в качестве компонента неустойчивых сернистых соединений, из которых его нетрудно было выделить. Из серы и ртути в старину изготавливали искусственные красящие вещества, например, киноварь.

Впрочем, все производные ртути, имевшие красный цвет, будь то оксиды или сульфиды, подходили под определение киновари и даже сурика. Если нужно было выделить металл из оксида или сульфида, обращались за помощью к алхимикам. Благодаря своей сноровке ученые проникали в те тайны природы, которые она наиболее ревниво оберегала. Что будет, если прокалить вещество на свежем воздухе? Тогда жидкий металл превратится в порошок ярко-красного цвета. А если полученный продукт обжечь затем в закрытой реторте, «живое» серебро как бы восстанет из пепла.

Средневековые миниатюристы пользовались обычно очень яркими красками, отдавая особое предпочтение красному, голубому и золотому. Голубая краска состояла из солей кобальта или меди, а красная — из киновари. Листики тончайшей золотой фольги приклеивали с помощью специальных составов, замешанных на камеди или яйце. Некоторые умельцы заменяли чистое золото солями меди, которые накаливали совместно с раскислителем. Благодаря восстановившейся меди вещество приобретало золотисто-красный оттенок, и его запросто можно было спихнуть простодушным покупателям под видом золота.

Иные ювелиры ничтоже сумняшеся выдавали оловянную фольгу за золотую, перед этим, правда, специально покрыв ее тонким слоем сернистого мышьяка желтого цвета. Эту подделку вполне можно принять за настоящую позолоту. Вероятно, подобная практика и послужила почвой для легенды о переписчиках, которые якобы отравились, просматривая рукописи. Чтобы легче было листать страницы, они наверняка облизывали указательный палец… Мышьяк попадал с пальца в рот и медленно, но верно вел бедняг к гибели.

В шестидесяти километрах от Сарагосы, в западно-северо-западном направлении, расположен небольшой городок Борха. Об этом ничем не примечательном местечке мир так бы и не узнал, не стань оно колыбелью рода Борджа — самого знаменитого и грозного семейства итальянского Ренессанса.

Эта арагонская семья с 1450 по 1650 год подарила миру двух пап, высшего судебного чиновника, предводителя иезуитов, впоследствии причисленного к лику святых, и вице-короля Перу.

Фортуна повернулась лицом к Борджа в 1455 году, когда Алонзо Борджа, архиепископ Валенсии, был избран папой римским. Каликст III (именно это имя он себе избрал) прославился тем, что пересмотрел дело Жанны д’Арк и безуспешно пытался сплотить Европу перед лицом турецкого нашествия. Папа еще успел назначить своего племянника Родриго кардиналом и архиепископом Валенсии и спустя три года скончался. Новому князю церкви, добившемуся столь головокружительного успеха на духовном поприще, едва исполнилось двадцать пять, однако он уже успел отслужить в судебном и военном ведомстве. После смерти Иннокентия VIII Родриго подкупил некоторых членов Священной Коллегии и был избран папой. С тех пор под именем Александра VI он стал править доброй половиной Италии; свою прожорливую семеечку, по обычаю того времени, новый верховный жрец прихватил с собой. Дело в том, что у Александра VI были дети, которых он намеревался пристроить на приличные должности, в том числе Джованни Борджа, герцог Гандии, погибший при загадочных обстоятельствах в 1497 году. В убийстве обвинили враждебный род Орсини, хотя, на наш взгляд, гораздо большего внимания в этом отношении заслуживал самый любимый сыночек Александра VI.

Чезаре, которого отец назначил сначала архиепископом, а затем кардиналом, по натуре был скорее солдатом, чем прелатом; поэтому по истечении пятилетнего срока он подал в отставку. По избранному им девизу «Aut Caesar, aut nihil»[13]можно судить, каким Чезаре был честолюбцем. В первую очередь он решил избавиться от основных соперников — Колонна и Орсини. Этот пылкий сторонник сближения с Францией совершил несколько шагов к примирению с северным соседом, и в частности женился на Шарлотте д’Альбре. Затем Борджа занял пост начальника папских войск: военные знаки отличия оказались ему больше к лицу, чем пурпурная мантия. Воспользовавшись своим положением, Чезаре изгнал из города Малатеста да Римини, занял Романью, а затем и герцогство Урбинское.

И вот Александр VI умер, эта новость свалилась Чезаре как снег на голову. Новый папа Пий III правил всего двадцать семь дней и в конце концов уступил место грозному Юлию II. Этот бывший архиепископ Авиньона был племянником Сикста IV; в предыдущее правление он занимал очень высокий пост папского легата во Франции, а затем кардинала Остии, и наконец взошел на папский престол. С 1500 года будущий папа уже был на ножах с Александром VI, и Чезаре оказался теперь первой его жертвой. Едва взойдя на трон, Юлий II посадил его за решетку, но сын Александра VI, с тех пор как попал в 1495 году в плен к французам, сделался специалистом по части побегов. Короче, он удрал из папской тюрьмы и пытался найти убежище у Гонзальво из Кордовы, но тот сначала заключил его под стражу, а затем спровадил в Испанию, чтобы Чезаре обдумал на досуге свое поведение. Но и тут ему каким-то чудом удалось улизнуть, и вскоре беглец поступил на службу или под покровительство Жана д’Альбре, короля Наварры. Это была последняя роль знаменитого кондотьера^- в конце концов он попал-таки в западню и погиб. Так и окончил свои дни человек, которому суждено было стать прообразом макиавеллиевского «Государя»

Чезаре испытывал безумное кровосмесительное влечение к своей сестре Лукреции, которая, по слухам, вела очень бурную жизнь. Разведясь с первым мужем из семейства Сфорца, она сочеталась браком с незаконнорожденным сыном Альфонса II, короля Арагона. Чезаре подыскал ему замену в лице более послушного Альфонса д’Эсте, герцога Феррарского, и убил зятя. Новый союз, во всяком случае, отвечал интересам Борджа, к тому же Лукреция окружила себя художниками и писателями, в чей кружок входил также Ариосто, посвятивший ненаглядной сестрице Чезаре одно из самых изумительных своих стихотворений.

Политическое поприще Александра и Чезаре было усеяно трупами, которые, по большей части, становились жертвами отравления. Борджа пользовались снадобьем с длинным, но красноречивым названием — venenum atterminatum attemperatum; яд бил без промаха и никогда не давал осечки.

Своим грозным зельем папуля с сыночком отравили несколько влиятельных духовных лиц. Однажды, во время визита в Салерно, кардиналу Арагона подсыпали яда, но тогда князя церкви успели предупредить, и он чудом спасся. Смерть настигла прелата месяцем позже, когда он вернулся в Рим.

Кардинал Модены и кардинал Мехиэль тоже умерли от отравления; история сохранила имена Малатесты, Манфреди и Симони, разделивших ту же участь. Существует предание, что и Александр VI стал жертвой яда, который приготовил для одного из своих соперников и случайно выпил сам, но подобного рода утверждения звучат малоубедительно.

В своем пристрастии к ядам Борджа отнюдь не были оригинальны; при дворах Феррары, Мантуи и Флоренции отравления считались обычным делом, при необходимости здесь пускали в ход и кинжал. Можно с уверенностью сказать, что эти два вида оружия во многом определяли внутреннюю политику Италии на протяжении более чем двух столетий.

Поскольку слова «Борджа» и «яд» немыслимы одно без другого, невольно напрашивается вопрос, не обладало ли знаменитое семейство особым рецептом venenum atterminatum attemperatum, позволявшим легко и без проблем расправляться с соперниками?

Неизвестность подстегивала воображение; легенды плодились одна за другой. Блаз де Бюри, модный публицист 1850-х годов, написал огромное множество статей на исторические темы. В одной из них он рассказывает, как однажды попал в Итальянский театр на представление «Лукреции Борджа», оперы Доницетти. Рядом с Бюри дремал в кресле низкорослый старичок, словно бы сошедший со страниц гофмановских сказок; забавный сосед, будто бы в такт сну, покачивал из стороны в сторону головой. Неожиданно старичок склонился Блазу де Бюри на плечо; журналист аж подскочил. Человечек тотчас очнулся и рассыпался в извинениях. В антракте он с удвоенной учтивостью повторял, насколько сожалеет о случившемся.

«Видите ли, мсье, — говорил он, — слушая оперу, я думал об одной занятной вещи! Да-да, я говорил себе, что являюсь последним и единственным обладателем секрета Борджа». И он беззвучно рассмеялся.

Блаз де Бюри сначала был несколько озадачен этим заявлением, а затем, заинтересовавшись, решил продолжить разговор и последовал за собеседником.

«Да-да, послушайте почтенного старца! Мне досталась в наследство тайна, передававшаяся в нашей семье от отца к сыну!»

В антракте после третьего действия публицист опять разговорился со своим занятным соседом и узнал его имя. Маленький человечек, склонивший голову на плечо Блазу де Бюри, оказался герцогом Сфорца и дальним родственником семейства Борджа.

Узнав, что его собеседник — историк и проявляет интерес к личности Лукреции, герцог пообещал сообщить ему рецепт яда. Мужчины условились о свидании, но Блаз де Бюри по какой-то случайности не явился на встречу. Герцог уехал из Парижа и навсегда увез тайну с собой. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Тем не менее, еще задолго до Сфорца многие влиятельные особы становились обладателями таинственной формулы, в частности король Испании Филипп II. Злые языки поговаривали даже, что, воспользовавшись секретным рецептом, он погубил своего сводного брата Дона Хуана Австрийского, победителя в битве при Лепанто.

Сикст Пятый, в беседах не раз возвращавшийся к этой теме, однажды обратился к испанскому послу, разговорившемуся о короле, с такими словами: «Знайте же, господин посол, что я перестану бояться вашего повелителя только после того, как над ним пропоют reguiescat in расе[14]!»

И этот милейший папа имел все основания для подобных заявлений. На престол он взошел хитростью в возрасте 56 лет. Историк Григорио Лети, новоиспеченый протестант и знатный сплетник, утверждает, что бывший пастух из Монтальто притворился тяжело больным. Члены Коллегии, такие же пройдохи, как и он, решили, что новый папа долго не протянет и, послужив в качестве буфера, вскоре освободит для них поле деятельности. Но как только голосование закончилось и Сикст Пятый был единодушно избран верховным жрецом, наш дряхлый старикан мигом отбросил костыли и, гордо выпрямившись, зычным голосом пропел Те Deum[15], чем поверг в изумление всех присутствующих. Он правил всего пять лет, но успел пережить некоторых своих избирателей…

Около 1550 года в Венеции была издана «Historia sui temporis»[16] Паоло Джовио; по словам ее автора, яд Борджа, или, как он здесь назван, «кантарелла», представляет собой порошок белого цвета, похожий на сахар. Действенность состава была неоднократно проверена: все испытуемые умерли мучительной смертью!..

Сегодня уже никто не сомневается, что знаменитое снадобье представляло собой сложную микстуру, приготовленную из ангидрида мышьяка, почти безвкусную и по внешнему виду напоминающую муку. Несомненно, acqua toffana и яд Борджа состоят в близком родстве. Между тем Гарелли, придворный врач императора Карла VI, утверждает, что способ его приготовления был несложен: сначала нужно посыпать ангидридом мышьяка внутренности свиньи, подождать, пока они сгниют, а затем все высушить. Полученный продукт останется только измельчить перед употреблением. По словам медика, таким образом можно во много раз усилить действие мышьяка.

Заальпийские отравители широко применяли этот композитный яд, а во Франции им успешно пользовалась маркиза де Бренвилье и ее шайка.

В те времена можно было раздобыть два вида мышьяка: во-первых, крайне дорогостоящий мышьячный ангидрид, который покупали у венецианских купцов, запасавшихся смертоносным снадобьем на Востоке, возможно даже, в самой Индии. Это был чистый продукт, растворявшийся в воде и спирте. Кроме того, в Германии по сходной цене приобретали гораздо менее ценный аурипигмент.

Отыскать наилучших поставщиков сырья и как следует приготовить раствор — вот в чем состояла задача отравителей, парфюмеров и изготовителей зелий всех мастей.

Новые препараты по эффективности во много раз превосходили волчий корень, которым пользовались в древности, и большинство других растительных ядов; кроме того, они, похоже, больше отвечали «духу» времени. Ну а что касается растительных алкалоидов, завезенных из вновь открытых земель, в первую очередь из Америки, то приходится констатировать, что в те времена отравители были еще почти не знакомы с их свойствами, поэтому на ядовитые оргии этих «новичков» не допускали.

«В 1587 году был повешен, а затем сожжен вместе со своей женой мессир Доминик Миррей, итальянец по происхождению, служивший консьержем в Сен-Жермен-де-Пре». Так начинается рассказ о казни рядового отравителя, который Л’Эстуаль поместил в своем дневнике. По словам летописца, дородная жена «чародея» с возрастом становилась все менее привлекательной, и тогда новая подружка уговорила его отравить супругу, а взамен разделить с ней брачное ложе. Перед казнью преступники, по обычаю того времени, публично покаялись в совершенных грехах перед собором. Миррей признал себя виновным в магии и колдовстве, которым его якобы научила новая теща, надеявшаяся таким образом отхватить сомнительный капиталец.

Казнь наделала много шуму: впервые за многие годы правосудие настигло «подонка, долгое время спокойно разгуливавшего на свободе, — подчеркивает Л’Эстуаль. — Да что там говорить, если даже при дворе людей, занимающихся подобным ремеслом, величают не иначе как «философами» и «астрологами».

Летописец приводит различные ошеломляющие факты об этих весьма занятных жителях королевства: «Еще во времена Карла IX, в 1572 году, около трех тысяч нечестивцев, по признанию их руководителя, избегли наказания, но ведь это противоречит заповеди Божьей, гласящей: не оставляй жизнь колдуну и ведьме».

Возможно, Л’Эстуаль и преувеличивает, но в те времена многие люди, и среди них довольно влиятельные особы, действительно увлекались оккультным знанием. Поскольку на такого рода преступления власти обычно смотрели сквозь пальцы, они грозили вылиться, особенно в Париже, в серьезную проблему.

В описываемую эпоху во Франции существовала своеобразная народная литература, состоявшая по преимуществу из сборников «пророчеств». Добрые люди всего за несколько су могли узнать, что каждого из них ждет в будущем.

«Достопамятные предсказания Нострадамуса», «Вещие пророчества на шесть лет», «Описание грядущего Франции» — вот лишь некоторые из лакомств, будивших воображение населения Парижа и его окрестностей. Рабле пенял своим современникам: «Парижане столь глупы, бестолковы и наивны от природы, что какой-нибудь старьевщик, мул, увешанный колокольчиками или старикашка, торчащий на перекрестке, способны собрать больше народу, чем добрый проповедник Святого Евангелия».

Тем не менее, во всем, что касается астрологии и оккультных наук, тон задавал сам двор. Екатерина Медичи относилась с безграничным доверием к магам и астрологам, поэтому в столице им жилось ох как вольготно. Королева и ее непосредственное окружение довольно скоро пристрастились к астрологии; не полагаясь больше на свое личное мнение и на мнение министров, Екатерина по всякому поводу советовалась со звездочетом. Она обожала ученые беседы по модным вопросам, которые часто касались оккультных тем.

В 1584 году в Сен-Мор-де-Фоссе у Екатерины, всегда любившей плотно покушать, обострилась подагра. Королева, вынужденная соблюдать постельный режим, позвала в свою опочивальню вельмож и фрейлин и велела им поделиться своими знаниями о любовных напитках, приворотных зельях и заклинаниях. Речь Антуана де Лаваля, придворного географа, привела Екатерину в неописуемый восторг, и она даже попросила ученого написать «трактат на столь серьезную тему».

Во времена, когда государыня вела борьбу с вождями протестантов Конде, Колиньи и д’Андело, младшим братом последнего, она не колеблясь прибегла к услугам итальянского колдуна и велела ему накликать на врагов порчу. Волшебник поручил некоему «германскому» кузнецу отлить из бронзы в полный рост три статуи вождей-гугенотов. Отдельные их части скреплялись болтами, так что при желании каждую из скульптур можно было разобрать. Головы истуканов украсили длинными заплетенными локонами. Ежедневно итальянец составлял гороскоп для всех трех жертв и соответствующим образом подкручивал болты.

13 марта 1569 года войска католиков под командованием герцога Анжуйского, будущего короля Генриха III, разгромили протестантов, которыми руководил принц Конде. Последнего во время сражения сбросила лошадь, и он сломал себе ногу; капитан де Монтескье добил принца ударом шпаги.

Испанский посол сообщил своему повелителю, что на теле Конде были обнаружены подозрительные пятна, явившиеся, вероятно, следствием колдовских козней. Три недели спустя в Сенте скончался д’Андело; по официальной версии у бедняги открылись старые раны, но некоторые скептики, в том числе его брат, безапелляционно утверждали, что д’Андело отравили.

В живых пока еще оставался адмирал Колиньи; его уже по меньшей мере один раз пытался отравить какой-то итальянец, возможно, тот самый, который так ловко обращался с бронзовыми болванами. Но похоже, последний вождь протестантов был с этой стороны абсолютно неуязвим. Во всяком случае, его палач утверждал, что созвездие, под которым родился Колиньи, находится так высоко, что до него никак не дотянуться. Адмирала попытались отравить еще раз, но заговор снова открылся: у слуги Колиньи обнаружили весьма подозрительный белый порошок, якобы полученный от какого-то капитана из охраны герцога Анжуйского. Лакея тотчас повесили. С Гаспаром де Шатильоном, адмиралом де Колиньи, смогли совладать только кинжал и шпага, и произошло это кровавой ночью 23 августа 1572 года.

Таким образом, несмотря на все королевские указы и постановления, в которых говорилось, что «все те, кто предается дьявольским ухищрениям, суть мерзостные нечестивцы и воры», а «все те, кто испрашивает у них совета касательно здоровья государя и благосостояния государства, да преданы будут смерти, равно как и те, кто дает нечестивые советы», где особо оговаривалось, что «все те, кто кичится тем, что умеет предсказывать грядущее, да будут подвергнуты бичеванию и изгнаны из города», несмотря на все эти августейшие повеления, астрологи и маги чувствовали себя при дворе французского короля как дома и могли совершенно безнаказанно, под самым носом у судей, наводить «бронзовую порчу» — на здоровье! Лишь бы они трудились на благо государства.

Между тем в XVI в. колдовство, волшебные мази, отравленные замки и прочие весьма любопытные курьезы занимали относительно скромное место в огромном списке способов отравления.

Основной метод стар как мир и состоит в том, чтобы подсыпать яд в пищу или питье. Его создатели сумели извлечь выгоду из путаницы, возникавшей в связи с тем, что многие пищевые отравления испорченным мясом, прежде всего мясом крупной дичи, иногда принимали за отравление ядом.

Не многие жертвы были столь же осмотрительны, как Амбруаз Паре, который всегда оставался начеку. Так, например, в своих «Мемуарах» хирург между делом упоминает об оказии, случившейся с ним однажды в Нормандии и чуть ли не стоившей ему жизни: «При взятии Руана я оказался в некоем обществе, в котором среди прочих людей находился человек, ненавидящий меня смертной ненавистью, и вот мне подали блюдо с капустой. Съев первый кусочек, я ничего не заметил. Но после второго во рту у меня начался великий жар и жжение; всю полость стянуло, в особенности же гортань.

Я тотчас же схватил стакан с разбавленным вином и прополоскал рот, а затем выпил остатки и поспешил к ближайшему аптекарю.

И как только я ушел, блюдо с капустой выбросили вон!» Позднее, в правление Людовика XIV, приснопамятная маркиза де Бренвилье стала участницей подобной же истории. Злодейка велела своему слуге Жану Гаммлену по прозвищу Шоссе поступить на службу к ее отцу, придворному советнику, и отравить его…

«Доза, которую Шоссе подсыпал в стакан советника, оказалась такой большой, что королевский сановник вскочил из-за стола и в ужасе закричал:

— Что ты мне подсунул? Ты что, отравить меня хотел?

Но Шоссе был малый не промах и сразу нашел что ответить:

— Вероятно, это тот самый стакан, из которого пил камердинер Лакруа! Сегодня утром он как раз принимал лекарство».

Во время пасхальных каникул советник заехал в Вилькуа; Шоссе вызвался «подсобить» поварам и подал на стол что-то вроде слоеного пирога под названием «торт с мясной начинкой». Все, кто отведал блюдо, вскоре почувствовали легкое недомогание. Следующей жертвой неугомонной маркизы стал ее родной брат, скончавшийся три месяца спустя. Поскольку возникли серьезные подозрения, труп вскрыли, но все было сработано настолько «чисто», что никаких улик обнаружить не удалось. У самого Шоссе не было ни малейшего повода для волнений — ведь хозяева завещали ему сотню звонких экю за добрую и верную службу!

В 1762 году иезуитов выдворили за пределы Франции, а еще через одиннадцать лет папа Климент XIV наложил временный запрет на деятельность ордена. Один из виднейших деятелей Общества Иисуса Пьер-Жан-Батист Легран д’Осси пережил в «черном» 1762 году полное обращение.

Д’Осси уехал из Кана, где преподавал риторику, и направился в Париж. Благодаря своей огромной эрудиции, он быстро нашел подходящую работу в столице. Он опубликовал собрание фаблио и сказок XII–XIII вв., которые разыскал в старинных манускриптах, биографию философа и чудотворца Аполлония Тианского (кстати сказать, весьма незаурядной личности), а самое главное — историю частной жизни французов.

Эти труды были по достоинству оценены Институтом, и д’Осси назначили хранителем рукописей Королевской библиотеки. Мы благодарны знаменитому иезуиту прежде всего за то, что он подробно описал, чем питались наши предки и в какие из блюд предпочитали подсыпать яд.

Наипервейшим продуктом питания, естественно, был хлеб — необходимая принадлежность всякого стола; если человеку не хватало на хлеб, его считали голодающим. Впрочем, эти черствые, довольно неудобоваримые лепешки особого восторга у современного гурмана не вызвали бы: ведь они были такими твердыми, что использовались вместо тарелок и служили дощечкой для нарезания мяса. По мере того, как трапеза подходила к концу, сухарь пропитывался подливкой и прочими соусами, и в конце обеда его с удовольствием съедали. Тем самым наши предки решали сразу две проблемы: посуды и питания. Эти лепешки называли «досками»; без них не обходилось ни одно самое скромное и самое пышное пиршество, ведь только у единиц хватило бы серебряной или оловянной посуды, чтобы обслужить одновременно несколько сот человек. Помимо «досок» «в полфута длиной и четыре пальца высотой» подавали также белые столовые хлебцы, выполнявшие примерно ту же роль, что и современный хлеб. Галеты обычно были несолеными: по всей Франции, за исключением Бретани, соль облагалась огромным налогом, поэтому ее по большей части приберегали для консервации, ведь холодильников в те времена еще не существовало. Чтобы хлебец не казался таким пресным, его часто приправляли анисом. Этим-то и воспользовались отравители: из-за пряной добавки невозможно было по вкусу определить, подсыпан ли в пищу яд. Кроме того, в муку иногда случайно попадали колосья, поврежденные спорыньей или головней, что вызывало серьезные отравления; впрочем, больные колоски подсыпали и умышленно.

Овощей на столе у наших предков было гораздо меньше, чем у нас. Больше всего французы любили зеленый горошек, испанский артишок, репчатый лук, чеснок, лук-шалот и различные сорта душистой капусты, которые, похоже, совсем вывелись в наших садах. Перечисленные овощи приправляли майораном, тмином, базиликом, кориандром и розмарином; все эти пряности добавляли также в мясную подливку.

Французы XVII в. ели невероятно много мяса во всех видах, чем отчасти объясняется тот факт, что многие наши предки, вне зависимости от происхождения и положения, страдали подагрой; не убереглась от этой напасти и сама королева Екатерина.

Особой любовью пользовалась свинина. Впрочем, здесь нужно было соблюдать осторожность: поросят с гнойничками на языке считали разносчиками проказы. Королевским указом создан был даже цех «язычников», обязанных проверять убитых животных. Организация явилась прообразом современной ветеринарной службы.

Значительную часть потребляемого мяса составляла дичь: оленина, мясо косули и кабана, иногда медвежатина, ну и, естественно, птица — воронье мясо, которое сегодня почему-то особой популярностью не пользуется, а также охраняемые ныне законом цапля и журавль.

На рынках городов, удаленных от моря, редко можно было встретить морскую рыбу (все из-за того, что она быстро портится), да и та, что появлялась на лотках, стоила так дорого, что была по карману далеко не каждому. Рыбные блюда готовили главным образом из калкана, ската, морского языка и дорады. Люди победнее довольствовались китовым мясом и морским угрем, хотя, впрочем, от последнего, по слухам, тоже можно заразиться проказой.

Нельзя не упомянуть и сыры, самым знаменитым из которых был оверньский. Из сыра готовили рагу и пирожные, какими еще и сегодня можно полакомиться в Брессе и Бургундии. Иногда его, правда, поджаривали и подавали в виде бутерброда, посыпанного сахаром и корицей.

Наши предки питали явную слабость ко всякого рода супам. Особенно ценились похлебка из кислого вина, бульон из домашней птицы и суп, а если точнее, рагу из зайца или домашнего кролика. Блюда типа похлебки из каплуна приправляли зернышками граната, майораном или тимьяном. На столе обязательно присутствовали очень острые и пряные соусы, которые в готовом виде покупали у торговцев уксусом и горчицей. Во времена Людовика XII «соусники» объединились в один цех и по всем городам и весям продавали свои мясные, растительные и грибные приправы.

У торговца пряностями можно было запастись розовой водой, высоко ценившейся на востоке, апельсиновым и лимонным соком, которым поливали жаркое, и соком щавеля; последним приправляли сваренную в вине рыбу. Бедняки обходились приправой из растертого зеленого зерна или чистым ароматизированным уксусом.

«На посошок» обычно подавали различные напитки, само собой, весьма пикантные.

Хотя Арнаут Вильнев еще три столетия назад обнаружил, что вино можно перегонять в спирт, в XVII в. ликеры встречались еще очень редко. Перегонные кубы были наперечет, и пользовались ими в основном ученые и алхимики. Кое-кто, на свой страх и риск, с невероятными затратами, гнал горячительные напитки. Но большинство любителей спиртного довольствовалось винами, и здесь-то у гурманов просто глаза разбегались. Знаменитейшие сорта производились не только во Франции, но и на Мальвезии, в Акиле, на Рейне и на Кипре. Знатоки особенно высоко ценили вина, настоянные на травах: полыни, мирте, анисе, розмарине или иссопе.

На стол подавали также напитки, подслащенные на английский манер или подсоленные — на немецкий. Наконец, наши предки потчевали друг друга медовыми, янтарными, малиновыми, смородиновыми, гранатовыми и вишневыми наливками. Они очень любили лакомиться винами, настоянными на тутовой ягоде, острыми и сладкими настойками с добавлением корицы, естественно, ячменным пивом и напитком из воды, меда и уксуса, в которые чего только не добавляли — и перец стручковый, и можжевельник, и смолу, и камедь, и шалфей, и корицу, и лаванду, и лавровый лист, и еще Бог знает что!

Нетрудно догадаться, что при таком обилии пряностей и ароматов в соус или вино можно было запросто подсыпать таинственный белый порошок, пускай даже плохо растворимый. Ведь мало кто из гостей обладал такой же наблюдательностью, как Амбруаз Паре, к тому же под конец пиршества после такого обилия кушаний и напитков вкус должен порядком притупиться, а тогда уж немудрено и голову потерять…

Но для того чтобы отравить блюдо, нужно по крайней мере иметь под рукой яд, а раздобыть отраву не так-то просто. Одни только аптекари по долгу службы постоянно имели дело с токсическими веществами, без которых не могла обойтись ни одна рецептурная книга, и становились иногда активными или пассивными помощниками закоренелых преступников. Один только фармацевт мог повысить дозу лекарства до критической отметки. Еще и в наши дни аптекарю дано право корректировать предписания врача: он вполне может не выдать лекарство, которое, по его мнению, абсолютно не подходит для данного случая. Передозировка медикаментозными препаратами, угрожающая жизни и здоровью людей, в особенности, если пациентом является маленький ребенок, чаще всего лежит на совести фармацевта.

В XVII веке аптекарь должен был не только готовить лечебные средства, но еще и оказывать врачебную помощь. Так, например, в его обязанности входило приготовить раствор и поставить больному клизму. Этот весьма полезный метод лечения был распространен повсеместно; применяли его во благо и во вред. Клистир два раза в неделю — это нормально, подлинный залог здоровья. Ну а если вы захворали, чем чаще вас будут подвергать данной процедуре, тем лучше. На деле нескончаемые клизмы иногда так изводили пациента, что состояние его только ухудшалось.

Ввести яд указанным путем проще простого; и в зависимости от конкретных обстоятельств действие отравы можно или ослабить, или усилить. Все множество клистиров обычно делят на три группы: регенерирующие, заживляющие и очищающие. Первые ускоряют регенерацию тканей, вторые способствуют заживлению ран, третьи оказывают антисептическое действие. Клизмами охотно пользовались при лечении язвы толстой кишки; не совсем ясно, что подразумевалось под данным термином, но заболевание это когда-то было широко распространено.

Яд, конечно же, можно ввести и другими способами: разумеется, через рот, через нос и даже через шейку матки Каким путем яд попал в организм, таким его следует и выводить: если через нос, значит нужно высморкаться, через рот — вырвать, через клистир — необходимо поставить новый; в остальных случаях рекомендуются различные «промывания».

Чихательные порошки и отравленные мази, которыми нередко пользовались в описываемую эпоху, довольно быстро вышли из употребления. Мази порою применяли для отравления женщин; попутно делали промывания, ставили компрессы и закапывали глаза. В последнем случае в ход шел разъедающий раствор, куда входили сулема и известковая вода. Этим снадобьем пропитывали также компрессы при венерических заболеваниях: достаточно было увеличить дозу лекарства, и оно мгновенно превращалось в яд, который отлично впитывался слизистой оболочкой различных органов.

Объединенный цех аптекарей-бакалейщиков, несмотря на некоторые привилегии, был еще плохо организован, иными словами, кто угодно мог продавать все, что вздумается. Множество проходимцев, заявлявших, что сумеют справиться с любым неизлечимым заболеванием, всеми правдами и неправдами открывали лавочки и предавались невиданным злоупотреблениям.

Начиная с 1638 года Людовик XIII пытался навести порядок в этой сфере и даже издал ордонанс, впредь разрешавший изготавливать и продавать лекарства только мастерам-аптекарям, имеющим королевскую грамоту. Заниматься фармацевтикой строго-настрого запрещалось всем лицам, принадлежащим к «так называемому протестантскому вероисповеданию», которых в те времена чаще называли по инициалам. Запрет впоследствии распространился на монахов всех католических орденов; власти подспудно опасались, что духовных лиц, перешедших в аптекарское сословие, станут обуревать ужасные соблазны и искушения.

В лавочку отравителя нельзя было заходить так же запросто, как в магазин к честному торговцу; но если бы какой-нибудь клиент посмелее случайно проник в подсобку своего парфюмера, то обнаружил бы там немало занятных вещиц. Покопавшись в укромных уголках, он, возможно, разузнал бы, как приготовить превосходный яд.

Что же находится во всех этих склянках и колбах, старательно расставленных на полках? Количество химикатов в те времена было еще довольно невелико и исчерпывалось несколькими десятками, но аптекари и парфюмеры собственными руками изготавливали из них бесчисленное количество лекарств и мазей…

Случайному посетителю в первую очередь бросились бы в глаза каутеры. Речь идет о прижигателях, иными словами, компрессах и мазях, которые накладывали на пораженные члены. Существовало множество их разновидностей, которые выдавали только по рецепту, составленному по всей форме. Рецепты представляли собой настоящие ребусы с массой загадочных значков, непонятных рядовому клиенту, которые, однако, вполне мог расшифровать аптекарь, разбиравшийся в современных ему фармакопеях.

Вот как можно истолковать один из подобных документов:

У вас должно получиться каустическое вещество наподобие современного едкого кали. Подобно некоторым бытовым разъедающим средствам, оно вызывает очень сильные ожоги слизистой оболочки и верхнего участка пищеварительного тракта. Если принимать указанное снадобье несколько раз в малых дозах, на пищеводе постепенно образуются знаменитые язвочки — бич XVII века. И поди тогда определи, что явилось причиной заболевания!

Прижигатели использовали также и наружно; для этого выбирали самые безболезненные. Амбруаз Паре выменял тайную формулу одной из таких мазей на бархатный отрез для пошива штанов. Эту любопытную сделку великий хирург заключил с неким «философом и великим извлекателем квинтэссенции» (последний обещал сообщить Паре секрет самой «квинтэссенции», но, если верить врачу, так и не сдержал слова). В память о необычном обмене вещество окрестили «бархатным прижигателем».

Рядом с каутерами располагались баббиты, состоявшие из одной части мышьяка на две части сулемы, сдобренных устойчивым жидким мышьяком.

На полке ядовитых минералов можно было также обнаружить склянку с «лунным» купоросом, который добывали из металлического серебра и азотной кислоты. Это вещество фигурировало в «Великой королевской рецептурной книге» XVI в., где имелся как рецепт, так и показания к его применению.

«Трех унций азотистого спирта достанет, дабы растворить серебро; когда же волнение азотистого спирта несколько поутихнет, красные пары рассеются, а сосуды остынут, кристаллизовать в холоде. Способом спим получают серебряную известь, кою хранят в бутыли из двойного стекла, плотно закупоренном. Две крупицы на четыре унции вина, бульона или же какой иной жидкости возымеют целебное действие при апоплексии, летаргии и падучей.

Если же больной примет более, нежели две крупицы, кристаллы разъедают желудок, появляется истощающая и изнуряющая лихорадка, и наступает смерть».

Давайте теперь отложим в сторону нитрат серебра (которым, кстати сказать, пользуются и поныне) и прочие «минералы» и пороемся на полочке с «растениями».

Перед нами настоящая выставка настоек из растительных алкалоидов: экстракты наперстянки, волчьего корня, Delphinium staphisagria, белладонны, белены и др. Большинство препаратов необходимо еще было перегнать, а затем смешать друг с другом. Иногда их применяли в виде порошка, мазей или регенерирующего клистира; в разумных дозах настойки способствовали заживлению ран.

Рядом стоят бутыли с кислым грушевым соком, в котором долгое время вымачивали ядовитые грибы. В этом безобидном на вид напитке содержится сильнейший яд, который можно запросто подмешать в «кисло-сладкие соусы», причем вкус их от этого не изменится.

А если встать на цыпочки, в пыльном углу можно обнаружить чихательные порошки, изготовленные из негашеной извести; в принципе они предназначены для «очистки» мозга, но в первую очередь поражают слизистую носа и гайморовы пазухи…

Все эти наружные и внутренние лекарства влетали клиентам в копеечку и в то же время изрядно обогащали не разборчивых в средствах аптекарей: последним нужно было только владеть некоторыми профессиональными приемами и проявлять известную гибкость в вопросах морали.

Прежде чем пускать свои снадобья в дело, профессиональные отравители испытывали их на практике, устанавливая оптимальные дозы и наилучший способ употребления. Ларейни, председатель «пылающей» палаты по Делу о Ядах, созданной в 1630 году, в своих «Мемуарах» поведал о том, что маркиза де Бренвилье посещала больницы отнюдь не из чувства сострадания. Просто она испытывала свои препараты на пациентах. Бедняги умирали, а врачи пребывали в полной растерянности, так как не могли обнаружить никаких следов отравления. Эта истинная «профессионалка» по части ядов поначалу всячески отпиралась и не желала сообщить точный состав своего эликсира, но затем, на допросе с пристрастием, созналась, что активными его элементами были жидкий мышьяк, серная кислота и жабий яд…

Из-за страха быть отравленными люди становились все раздраженнее; опасения усиливались в период эпидемий, когда приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Народ был, как всегда, скор на расправу: обладателя подозрительных порошков и мазей тотчас же заставляли проглотить свой продукт. Таким образом, природа сама должна была вынести приговор и привести его в исполнение. Несмотря на это, у Локусты и тоффан всегда находились достойные наследницы, готовые оказать тайную услугу. Профессиональный секрет, естественно, ни под каким видом не подлежал оглашению, и за него очень щедро платили.

Так, например, Филастра и Буазьера снабжали богатую клиентуру «порошками наследников», испытанными уже на множестве жертв, и, само собой, получали за это огромный барыш.

Однажды супруга председателя Леферона, которой пошел уже шестой десяток, воспылала неистовой страстью к некоему г-ну де Праду. Полуденный бес так извел бедную плоть жены уважаемого судьи, что она помчалась куда следует и купила несколько пузырьков с ядом, чтобы поскорее избавиться от мужа. Эта щедрая натура поделилась отравой с любовником и велела ему таким же образом расправиться с собственной половиной. Снадобье оказалось отменного качества: председатель Леферон, как и было задумано, скончался, а его вдова на радостях «отвалила» своей спасительнице кругленькую суму в 20 000 ливров.

Многие преступники пользовались приемом медленного отравления. Мадам де Полайон именно таким способом погубила своего супруга. Глубокоуважаемый глава Лесного ведомства медленно умирал у всех на глазах стараниями своей же женушки. Женщина воспользовалась услугами Мари Босс, весьма расторопной бабенки, умевшей так отравить человека, что комар носа не подточит. Воистину, по ней «плакал» патент на изобретение.

«Добрейшая» мадам де Полайон приобрела у аптекаря баночку с мазью. От Филастры и Мари Босс она узнала о том, что если нанести снадобье тончайшим слоем на носильное белье жертвы, кожа ее постепенно покроется красными пятнами и легкой сыпью.

Появление этих нехороших прыщиков вызвало у мадам де Полайон наигранное удивление. Она тотчас же отправилась к аптекарю за мазью, которая могла бы поскорее устранить довольно-таки тревожные симптомы. Но что же они, в конце концов, означали? Хотя ответ напрашивался сам собой, почтенный супруг мадам де Полайон (между нами говоря, человек игривого нрава…) решил, что его постигла расплата за беспутство. Но дальнейшее лечение только усугубило состояние больного: обыкновенная сыпь вскоре превратилась в настоящую рану, которая с каждым днем увеличивалась. Теперь даже для главы Лесного ведомства стало очевидно, насколько опасен его недуг. Мадам, естественно, была сама не своя от горя и облегчала душу, судача по секрету со своими многочисленными кумушками: мол, худшие ее подозрения оправдались. Да и муж, потихоньку наставлявший своей половине рога, в конце концов пришел к выводу, что сам во всем виноват. Теперь уж не осталось никаких сомнений: он заболел срамной болезнью, и прогнозы самые пессимистические.

Светила в области медицины, к которым обращалась за помощью жена, прописывали ртутные и мышьячные примочки. Сменяя друг друга у постели больного, врачи печально качали головами и подтверждали диагноз, поставленный мадам де Полайон. Сердобольная жена тем временем раз за разом увеличивала дозу лекарства, а состояние жертвы неумолимо ухудшалось.

Глава Лесного ведомства окончил дни своей разгульной жизни так, как, несомненно, того и заслуживал. Мсье де Полайон умер смертью грешника, а его безутешная и все же мужественно сносящая невзгоды жена стала объектом всеобщего сочувствия. К счастью, она обладала сильным характером и вскоре оправилась от несчастья, а как только закончился предписанный срок, выскочила замуж за другого, более презентабельного мужчину… Эту абсолютно правдивую историю поведала сама преступница.

Мужчины тоже не оставались в долгу перед своими женами и, если хотели избавиться от супруги, служившей досадной помехой, пользовались точно такими же мазями. Образовавшиеся язвочки достаточно обработать по методу мадам де Полайон, и сепсис вашей женушке обеспечен.

Если причину болезни обнаруживали вовремя, жертву подвергали специальному лечению, которое еще в XVI в. предложил Меркуриал в своей книге о ядах. Падуанский врач относил мышьяк и подобные ему элементы к «холодным» ядам, которые, естественно, нейтрализуют тепло. Он советовал пациентам выпотрошить быка, лошадь, мула или любое другое крупное животное, которое окажется под рукой, забраться ему в брюхо и лежать там до тех пор, пока не исчезнут признаки отравления. Когда Чезаре Борджа попытались отравить, он без малейших колебаний прибег к этому занятному методу и только тем и спасся!

Меркуриал рекомендует также выводить отраву из организма тем же путем, которым она туда попала, и никогда не пользоваться морозником. Наконец, больному нельзя спать, пока не исчезнут признаки отравления, иначе он может задохнуться во сне Если человек отравился ангидридом мышьяка, помимо всего прочего, его рекомендуется напоить вином, настоянным на полыни или опии.

Случалось, яд назначал роковое свидание судьям, вынесшим несправедливый смертный приговор, а также людям, настаивавшим на подобном решении. Жертв Борджа когда-то подстерегал коварный уепепит аНетрегаШт; теперь же осужденный, всходя на плаху, торжественно обрекал на смерть своих мучителей Казненный сам становился обвинителем и на месяцы и годы вперед предавал неправедных судей суду Божьему.

История сохранила имя Жака де Молея, великого магистра ордена тамплиеров, которого по окончании долгого процесса 18 марта 1314 года Филипп Красивый приказал сжечь живьем; казнь состоялась в Париже, на косе о. Ситэ. Прежде чем взойти на костер, великий магистр заявил, что папа и король Франции предстанут перед судом ровно через год, считая от 14 октября 1314 года. Никто бы, наверно, и не вспомнил последние слова осужденного, не умри Филипп Красивый 29 ноября 1314 года. Вслед за ним в том же году последовал Климент V. Жак де Молей немножко запутался в датах, но возмездие все равно настигло его обидчиков.

Так значит, совпадение смертей неслучайно и великий магистр отомстил королю и папе уже после своей смерти? А может, то было обыкновенное отравление по классическому образцу?

Не будем забывать, что у ордена, лишенного главы Филиппом Красивым и позднее разогнанного папой, несмотря ни на что, имелись отчаянные и могущественные сторонники; они были просто возмущены незаконными процессами, которые велись против тамплиеров по всей Европе. Ведь хотя некоторые члены ордена вели себя далеко небезупречно, в целом в нем царил здоровый дух. Храмовники чтили устав и не предавались никаким ересям. Довольно противоречивые признания, которые вытягивали у них под пыткой, привели на костер великое множество рыцарей Им предъявляли самые немыслимые обвинения, в частности, называли еретиками и заставляли признаться в мнимых прегрешениях, дабы тем самым блюсти чистоту ордена Неудивительно, что такого рода суды вызывали закономерное желание мести, и людей, готовых его осуществить, появлялось все больше.

Случай с тамплиерами не был единственным в своем роде. Уже три столетия спустя другая тяжба, не столь крупного масштаба, но не менее показательная, закончилась чередой таинственных смертей

До того как стать кардиналом и первым министром короля Людовика XIII, Ришелье служил настоятелем монастыря в Куссэ, недалеко от Лудена. В этом небольшом городишке в северо-западной части Пуатье располагалась обитель урсулинок. Будущий кардинал многажды ссорился с Юрбэном Гран-дье, бывшим кюре церкви св. Петра в Лудене С тех пор как Грандье стал духовником при монастыре, отношения между двумя клириками окончательно испортились: всемогущий министр начал даже подозревать, что злобный анонимный памфлет «Луденский сапожник» написан его врагом Дело осложнялось тем, что бывшая настоятельница женской обители, подпавшая под влияние нового духовника, состояла в довольно близком родстве с Ришелье. Юрбэн Грандье был смещен с должности, его обвинили в магии и колдовстве, с помощью которых священник якобы завладел душой и телом нескольких урсулинок, и приговорили к смерти.

Различные эпизоды этого процесса вызывают подлинное изумление Сначала Ришелье велел своему эмиссару Лобардемону возобновить дело, которое Шарль де Сурди, архиепископ Бордоский, решил уж было закрыть

Следователь, прибывший из Парижа, был явно нерасположен в пользу обвиняемого и с места в карьер стал строить против него страшные козни, подготавливая почву для обвинения в колдовстве. Один из современников рассказывает, что по городу пустили слух: демон Бегерит якобы похвалялся тем, что прилюдно поднимет в воздух скуфью Лобардемона и не опустит ее до тех пор, пока все присутствующие не прочтут Miserere[17]…

Во время процесса у Юрбэна Грандье появилось два грозных обвинителя — капуцины отец Лактанс и отец Транкиль, оповестившие весь город о готовящейся проделке Бегерита Вскоре уже о ней судачили на всех площадях и даже уточняли день и час, когда состоится этот дьявольский спектакль.

В указанное время отец Лактанс стал умолять демона, чтобы он исполнил обещанное, но Бегерит так ничего и не ответил. Время шло, спустились сумерки, пришлось даже зажечь факелы, чтобы осветить сцену, над которой должна была подняться в воздух заколдованная скуфья

Тем временем, двум очевидцам, вместе со всеми ожидавшим обещанного чуда, задержка эта показалась весьма подозрительной А тут еще и сам Лобардемон встал с места и как бы по рассеянности уселся на стуле, стоявшем прямо по центру свода Двое любопытных взобрались на крышу и направились в верхнюю ее часть Здесь добровольные сыщики наткнулись на сообщника эмиссара, в этот самый момент орудовавшего длинной нитью из конского волоса с крючком на конце. В потолке церкви, над самой головой Лобардемона, была просверлена дыра. Когда крючок спустится вниз, эмиссар, делая вид, что поправляет прическу, должен незаметно зацепить его за свой головной убор. Невидимый участник представления ловко «подсечет» скуфью и продержит ее на вису ровно столько, чтобы успеть прочесть Miserere, а затем опустит на голову Лобардемону…

Надо же, какое невезение: двое излишне любопытных зрителей испортили всю комедию! Впрочем, Юрбэна Грандье все равно осудили и казнили. Но у бедняги нашлись друзья, которые тоже не могли отказать себе в удовольствии совершить парочку чудес. На этот раз все прошло без сучка без задоринки; «чудотворцы» вполне обошлись без помощи Бе-герита (кстати сказать, демон так себе…). Заступники Юрбэна Грандье обнародовали точную дату смерти его основных обвинителей — отца Лактанса, отца Транкиля и хирурга Ма-нури.

Отцу Лактансу и Манури, отличавшимся лошадиным здоровьем, велели явиться на суд пред лице Божие ровно через месяц. Отца Транкиля пожаловали отсрочкой, причем точная дата, похоже, не оговаривалась.

Лактанс и в самом деле умер первым 18 сентября 1634 года, через месяц и десять дней после того, как Грандье взошел на костер. Последние минуты этого монаха-капуцина в забавной, псевдомедицинской манере описал Гастон Орлеанский, брат Людовика XIII. В донесении «Об экзорсисмах, происшедших в Лудене, коих свидетелем стал Месье[18]» говорится:

Если верить этому свидетельству, в течении болезни наблюдались периоды криза и ремиссии, за которой следовало очередное ухудшение, пока, наконец, не наступила смерть.

Один из коллег отца Транкиля, тоже капуцин, подробно рассказывает о страданиях второго экзорциста: преподобный отец без умолку твердил: «О, как мне худо!», ползал по полу, кричал, божился, смеялся и высовывал язык, снося тьму мучений. Взбираясь на кафедру, впадал в беспамятство, беспрестанно вопил от боли и под конец скончался, виня в своей смерти волшебников. Поелику же обстоятельства кончины были темны и, по-видимому, сверхъестественны, тело покойного постановили вскрыть».

При осмотре трупа, правда, ничего «сверхъестественного» не обнаружили, но смерть все равно посчитали делом рук Сатаны.

Врач Манури разделил ту же судьбу: он умер после бреда и галлюцинаций, какие обычно вызывает белладонна.

Если отца Лактанса и отца Транкиля действительно отравили, то, судя по перечисленным симптомам, речь идет об Аршт пБиБ, обладающем галлюциногенными и токсическими свойствами. Это растение, более известное под названием «сардоническая трава», по словам Амбруаза Паре, «… делает людей безумными, вызывает судороги и вытягивает мышцы таким образом, что кажется, будто больной смеется…»

Стоит только увеличить дозу, и эта сардоническая усмешка останется на лице навсегда!

Другие растения, с которыми мы уже встречались, оказывают более или менее аналогичное воздействие. Совсем несложно подмешать в кушанье белены, белладонны, волчьего корня или анемоны. Неудивительно, что жертва являлась на суд Божий почти что в срок; а обнаружить в теле жертвы смертельно опасные алкалоиды медицина в то время еще не могла.

Многообразные и вездесущие специи, которыми в XVI в. приглушали неприятный вкус несвежих блюд, служили для отравителей большим подспорьем. В описываемую эпоху почти все люди, а в особенности самые высокопоставленные лица, старались быть максимально осторожными за столом. Это было не проявлением психоза навязчивых состояний, а скорее простой мерой предосторожности — кому же, право, захочется умирать раньше времени!

Кардинал Ришелье, имевший все основания опасаться ядов, жил в окружении кошек. И дело тут не в одной только любви к кискам; прежде чем съесть то или иное кушанье, министр сперва потчевал им какого-нибудь из своих мурлык.

Указанной проверке Ришелье подвергал абсолютно все продукты питания, включая и те, которые присылал ему сам король. Его величество лично напоминал своему премьер-министру об этой традиционной процедуре в коротких записках:

15 декабря 1635 года король отправил Ришелье занятное письмецо, отрывок из которого мы здесь приводим.

8 февраля 1640 года Людовик отправил своему министру следующее коротенькое послание:

И наконец 26 сентября 1641 года всемогущий министр получил из Неля следующую записку:

Сколько заботы и тревоги в четырех отрывках! Может быть, Людовик XIII, заклиная Ришелье быть осторожным со свининой, намекал на ботулизм — одну из главных опасностей, подстерегающих любителя дичи? Но эта болезнь была еще неизвестна в те времена. Стало быть, король боялся, как бы кардинал не отравился ядом, который можно запросто подсыпать в мясо.

Героару историки обязаны поразительно точным отчетом о здоровье Людовика XIII. Он сумел кое-чем отличиться в правление Карла IX и Генриха III, а Генрих IV, посчитав его достаточно сведущим специалистом, попросил медика принять роды у Марии Медичи, разрешавшейся своим первым отпрыском.

Король пригласил Героара в Фонтенбло и встретил его одной-единственной фразой: «Я хочу, чтобы Вы опекали дофина, служите ему верой и правдой». Врач старательно выполнял королевское поручение в течение двадцати семи лет — до самой смерти, настигшей его во время осады крепости Ла-Рошель. Все это время у короля, находившегося под неусыпным надзором Героара, не возникало особых проблем со здоровьем, но педантичный медик заносил все свои наблюдения за августейшим пациентом в особый дневник.

Благодаря этому свидетельству мы можем день за днем восстановить самые ничтожные и интимные подробности жизни и здоровья дофина, ставшего затем полноправным монархом.

Героар был доктором медицины при университете в Монпелье и убежденным сторонником ненасильственных методов лечения: он редко и в меру пускал кровь и не часто назначал слабительное.

Приемы Героара резко контрастировали с тем режимом, которого придерживался его преемник Бувар, ставший придворным врачом в 1628 году. Уж очень король привязался к своему лекарю, преданно заботившемуся о здоровье наследника с самого его рождения, и потому с трудом сносил те грубые методы, которые, сообразуясь с духом эпохи, практиковал Бувар.

По словам Героара, Людовик XIII обладал крепким телосложением и развитой мускулатурой. «… Сильный, хорошо сложенный, многими чертами напоминал отца; Генрих IV был от него без ума».

В юности король испытывал легкие недомогания, которым обычно подвержены люди его возраста, но потомки на основании эпизодических кишечных расстройств вывели заключение, что монарх был человеком болезненным. Возможно — чего уж там скрывать — он даже был предрасположен к запорам, и никто не упускал случая пошутить на этот счет, но в конце концов все всегда приходило в норму.

От бдительного взора опекуна ничего не могло укрыться, но чаще всего он упоминает о зубной боли и легком поносе.

В 1627 году, находясь у Сен-Мартен-де-Ре, король заболел дизентерией. В 1628 году у него снизился аппетит, но общее состояние здоровья оставалось вполне удовлетворительным. В следующем году, в Сузе, а затем в Валенсии, Людовик XIII испытывал боли в кишечнике, но тем не менее все это время стойко переносил условия походной жизни, а в 1629 году преодолел даже Сузское ущелье. После этого похода у государя снова появился аппетит; он писал Ливри: «Чувствую себя хорошо, вот только прошлой ночью беспокоила подагра, но это, однако, не помешало мне сегодня поохотиться на волков».

Вряд ли кишечный туберкулез, от которого, по словам историков, страдал король, смог бы поладить с перемежающимися приступами подагры. В действительности Людовик обладал превосходным здоровьем; он постоянно бывал в разъездах и во время своих нескончаемых путешествий чувствовал себя великолепно, хотя условия, в которых ему приходилось жить, показались бы нам сегодня совершенно неприемлемыми.

В Экуане монарх ощутил после обеда легкое недомогание, в Гренобле у него разболелись зубы, а в Сен-Жан-де-Морьен у короля случилось небольшое кишечное расстройство, но отсюда никак нельзя заключить, что Людовик страдал хроническим заболеванием, грозившим смертельным исходом.

Тем не менее, в 1630 году картина коренным образом изменилась; прошло два года с тех пор, как умер Героар, и Людовику XIII, по его собственному признанию, очень не хватало верного врача. В этом году Франция и Германская империя заключили перемирие: к французам отошла Савойя, к немцам — Мантуя. В том же году, 11 ноября, в День дураков, монарх вступил в открытый конфликт с королевой-матерью.

В это же беспокойное время был взят под стражу министр юстиции Мишель де Марильяк и казнен его брат-маршал; оба пали жертвами беспощадного Ришелье.

В таких-то обстоятельствах скрытого мятежа и неявной гражданской войны Людовик XIII тяжело заболел и добрую неделю пролежал в Лионе на грани жизни и смерти.

На сей раз заболевание несомненно носило кишечный характер: симптомы напоминали дизентерию с внутренним кровотечением. Диагноз, поставленный медиками, был малоубедителен, методы лечения внушали еще меньше доверия, но что поделаешь — Героара не воскресить.

Вполне возможно, что Людовика XIII, всегда обладавшего отменным здоровьем, попытались отравить. С политической точки зрения оснований для подобного предположения хватает, в средствах тоже не было недостатка. Клистиры, которые непрерывно ставил королю Бувар, только усугубляли положение, и невольно напрашивался вопрос: а может, это клизмы «по-итальянски», иными словами, не отравлены ли они? Королю, к тому же, ежедневно пускали кровь, словно стараясь совсем доконать пациента, и так уже страдавшего внутренним кровоизлиянием.

К счастью, Людовик XIII обладал крепким телосложением, и его духовник, преподобный отец Жакино, так описывает исход болезни: «После того как государю в очередной раз пустили кровь, прорвало нарыв, о котором не подозревали врачи, и весь гной вышел через задний проход…»

Современники молили о чуде, и уже через месяц выздоровевший монарх писал из Сен-Жермена: «Вчера мне промыли желудок; слава Богу, чувствую себя превосходно».

Здоровье короля восстановилось, но последствия заболевания, перенесенного им в последнюю неделю сентября, сказывались вплоть до 1634 года.

Яд действительно несложно ввести в организм с помощью клизмы: нужно только подмешать в лекарство разъедающее вещество, способное вызвать местный нарыв. Чудовищное лечение достигло цели, но король все-таки выздоровел. Отравителям на этот раз не повезло, что ж, оставалось ждать следующего случая. Кое-кто, правда, утверждает, что Людовик страдал хроническим кишечным туберкулезом. Но в таком случае, как ему удалось выжить в 1630 году? Ведь король прожил после этого еще тринадцать лет и восемь из них абсолютно не жаловался на здоровье! У монарха был достаточно крепкий организм, благодаря чему Людовик смог выдержать «клистирную атаку», которой подверг его преемник Героара. Впрочем, указанным методом в те времена пользовались столь часто, что люди забывали о всякой осторожности: рассказывают, некий каноник из Труа установил даже своего рода рекорд — за два года он поставил себе 2190 клизм. Теперь понятно, почему Мольер так часто высмеивал это модное поветрие.

Короче говоря, на сей раз монарх отделался легким испугом, но жить ему оставалось всего четырнадцать лет. С 1634 по 1638 год большую часть времени он проводил в военных лагерях, пользовавшихся особым его расположением, главным образом, во Фландрии и Лотарингии.

Именно в этот период Людовик XIII посылал Ришелье записки, в которых советовал кардиналу беречь свое здоровье и не подпускать к себе близко незнакомых людей.

В 1635 году он жаловался только на приступы подагры, от которых принимал лекарство, и ни словом не обмолвился о каких-либо признаках туберкулеза. Король участвовал в военных походах, охотился на волков и стал даже счастливым отцом; его сынишке, кстати, выпадет честь поставить очередной рекорд политического долголетия — он будет править целых пятьдесят четыре года.

В 1643 году короля настиг последний недуг, вскоре унесший его жизнь. Давайте еще раз ознакомимся с историей болезни и результатами вскрытия, тем более что некоторые моменты в них весьма настораживают.

Людовик XIII умер в результате отравления, причем его убийцы не проявили особой оригинальности в выборе средств. Похоже даже, они воспользовались мышьяком. Король умирал в жестоких муках; нарастающие симптомы болезни целиком соответствуют мышьячному отравлению. При вскрытии трупа врачи обнаружили изменения в некоторых органах, острое воспаление гортани и абсцесс легких.

Джустиньяни, посол республики Венеция, внимательно наблюдавший за двором Людовика XIII, пишет в своем донесении: «Печень рыхлая и сгнившая… глотка обожжена и разъедена лекарствами». Вскрытие показало также, помимо абсцесса легких, нарыв в почках и прежде всего весьма подозрительные гнойнички на обоих концах пищеварительного тракта; заметьте, что средняя его часть осталась неповрежденной.

Возможно, Людовику XIII подсыпали в еду смесь из ядовитого и разъедающего веществ. От этой отравы король заболел, но умереть не умер, поэтому, чтобы доконать монарха, пришлось дополнительно поставить ему клизму с мышьяком. Может статься, отравители воспользовались также знаменитыми баббитами: если в соответствующей пропорции подсыпать их в обычный клистир, у жертвы возникнут все симптомы заболевания, отдаленно напоминающего злосчастный кишечный туберкулез.