История яда

Глава V РИМ — ГОРОД ОТРАВИТЕЛЕЙ

Как ни прискорбно это сознавать, в любом человеческом обществе имеется «социальная ниша», в которой сосуществуют сам яд, люди, которые им пользуются, и те, что становятся его жертвами. Древний Рим не стал исключением из общего правила. Скажем больше: «вечному городу» самой судьбой уготовано было стать испытательным полигоном, на котором профессиональные отравители могли щегольнуть своим мастерством. Просто удивительно, почему в Риме, где любой греческой или восточной безделушке был обеспечен шумный успех, токсические вещества, ввозимые из тех же областей, не пользовались равной степенью благосклонности. Впрочем, специалистами по части ядов и противоядий выступали сами чужеземцы.

На первых порах немногие посвященные отказывались обнародовать составы снадобий, которые могли быть использованы в преступных целях, но постепенно некоторые рецепты становились достоянием все большего и большего числа людей. Галена и Диоскорида, к примеру, за язык не нужно было тянуть; они даже составили классификацию ядов. Самоуверенный Гален утверждал, что всегда сумеет определить, заболел ли его пациент естественным путем или же был отравлен. К примерам, которые он приводит, необходимо все же относиться с известной долей скепсиса. Так, по словам Галена, морской заяц является разносчиком яда и «способен вызвать кровохарканье, сопровождающееся кашлем и стеснением в груди».

Три столетия спустя после основания Рима в законе Двенадцати Таблиц появляется первое упоминание о правонарушениях, связанных с употреблением яда.

В консульство Валерия Флакка и Марка Гая Марцелла по Риму прокатилась волна скоропостижных смертей; весь город был в панике. Неужели началась новая эпидемия чумы, которой столица периодически подвергалась? Власти и рядовые граждане без устали судили да рядили, пока наконец какой-то раб не нашел ключ к разгадке. Он рассказал о существовании тайного общества, в которое входило более двадцати распутных матрон. Преступницы обычно собирались у одной из подруг и втайне изготавливали отравленные напитки, которыми поили тех, кто им чем-нибудь не угодил, или родственников, если ждали от них наследства.

Женщин арестовали и допросили, но они всеми силами отпирались, утверждая, что сообща варили лекарства и затем раздавали их обездоленным. Желая доказать свою правоту, обвиняемые in anima vili[6] предложили испытать действие зелья на себе. Судьи пошли преступницам навстречу и действительно получили убедительное доказательство. Только вот матронам оно стоило жизни. Сообщников арестовали и приговорили к пожизненному заключению в тибуртинской тюрьме — наказание еще более тяжкое, чем смерть от яда.

В эпоху Суллы в связи с политическими неурядицами увеличилось число отравлений и был издан закон Корнелиев, ставивший отравителей на одну доску с самыми гнусными убийцами и грозивший им смертной казнью. Та же участь ждала поставщиков наркотиков и шарлатанов всех мастей, наводнивших Рим. Семпрония, сестра Гракхов и жена Сципиона Эмилиана, прозванного Сципионом Африканским, отравила своего милого муженька. Каталина, крайне сомнительный тип, ни минуты не колеблясь расправился с помощью яда с собственным сыном; заговорщик был без ума влюблен в Аурелию Орестиллу, а щенок оказался досадной помехой их союзу. «Покончив с постылым отцовством, он преподнес это преступление в дар своей новой жене», — писал один из современников Каталины.

В перстнях, найденных во время раскопок в Помпеи, сохранились остатки яда: в огромных оправах содержалась доза, которой можно было убить быка. Этот тайник, как мы знаем, служил последним прибежищем тем гордецам, которые ни за что не хотели сдаваться врагу живыми.

С установлением Империи яды становятся важным фактором в политической жизни государства. Самые важные имперские чиновники и члены магистратуры не гнушались пользоваться ядами в борьбе со своими старыми и новыми соперниками.

Отрава мерещилась повсюду — даже там, где ее не было в помине. В частности, греческий историк Дион Кассий обвинил Ливию, третью и последнюю жену императора Августа, в том, что она отравила своего супруга. Ливия, еще будучи замужем за бывшим сподвижником Помпея, стала любовницей Августа, который, успев уже дважды овдоветь, был как раз женат на Скрибонии. Последняя успела родить своему третьему мужу дочь Юлию, после чего ее окончательно оттеснила на задний план Ливия.

Ливия делала вид, что слепо повинуется воле деспота, но на самом деле была страстной интриганкой и лелеяла в душе честолюбивые мечты. Она обладала умом, хладнокровием и бесчувственностью, которым позавидовал бы любой политик. При необходимости она могла даже сыграть роль uxor facilis[7], или куска роскошной плоти, в постели своего престарелого супруга. Все усилия Ливия направляла на то, чтобы сохранить влияние на императора, ведь эта неприметная на первый взгляд женщина держала в своих руках бразды правления Империей.

Ливия преследовала цель, которая была мечтой всей ее жизни. В начале замужества она надеялась родить сына от Августа. К сожалению, годы уходили, возраст давал о себе знать, а богиня плодородия оставалась глуха к мольбам супруги императора. И тогда она обратилась помыслами к своему отпрыску Тиберию, которого носила в утробе еще до того, как взошла на императорское брачное ложе. Отныне Ливия решила сделать все возможное, чтобы ее сын получил абсолютную власть в государстве. Но дорогу к трону Тиберию преграждали Октавия и ее сын Марцелл, к которому Август был очень привязан. Октавия, сестра императора, пользовавшаяся правом неприкосновенности, нежно любила своего сына. На ее несчастье, молодой Марцелл заболел и вскоре при загадочных обстоятельствах, в возрасте 21 года, умер. Подавленная горем Октавия уединилась от мира и стала оплакивать преждевременную кончину наследника; никакие утешения ей не помогали.

С тех пор двусмысленное поведение Ливии начало вызывать подозрения Марцелла лечил Муза, императорский архи-атр, прославившийся тем, что, пользуя Августа, с успехом применил водолечение. Все его попытки спасти Марцелла оказались тщетны: хотя налицо имелись некоторые признаки отравления, юноша, похоже, умер от брюшного тифа, периодически свирепствовавшего в Риме.

После этой смерти судьба словно нарочно расставила новые препятствия на пути Тиберия к власти. Агриппа, одержавший победу в морской битве при Акции, по указанию императора женился на Юлии, в результате чего славный полководец стал законным наследником престола. В довершение всех бед Юлия родила от него двух сыновей — Гая и Луция, а затем и двоих дочерей — Агриппину и Юлию II. Незадолго до смерти Агриппа успел зачать еще одного, теперь уже последнего отпрыска; он родился после смерти отца и был назван Агриппой Постумом.

Теперь-то уж Август мог не беспокоиться о наследнике, а молодому Тиберию в будущем, похоже, не светило больше ничего… если бы не одно «но».

Дело приняло неожиданный оборот, когда Юлия, опять же по указанию императора, вторично вышла замуж — на сей раз за Тиберия. Мать законных наследников престола оказывала огромное влияние на Августа. Оба ее сына, Гай и Луций, к великому огорчению тетушки Ливии, пользовались все большей благосклонностью самодержца. Юлия сумела извлечь выгоду из создавшейся ситуации; к Тиберию, за которого ее насильно выдали замуж, многодетная мать питала глубокое отвращение: Юлия считала его шпионом, подосланным для того, чтобы нести караул у ее гостеприимного ложа. Воспользовавшись положением фаворитки, Юлия спровадила Тиберия на войну — куда-то на другой конец Европы.

Считая себя отныне свободной и наслаждаясь кажущейся безнаказанностью, супруга Тиберия пустилась во все тяжкие Ливия, однако, следила за ней с растущей ненавистью: ее обожаемого сыночка, как последнего пентюха, сослали к черту на кулички! Юлия еще ей за это заплатит’ А невестка тем временем потеряла уже всякий стыд — недаром же в ее жилах текла кровь Юлиев' Ее распущенность стала притчей во язы-цех всего Рима, один только император, похоже, так ни о чем и не подозревал. Ливия терпеливо ждала своего часа: пускай Юлия соткет сеть, в которую сама же и угодит, и тогда жена Августа, словно злобная паучиха, нанесет ей смертоносный укус. Решив, что время как раз приспело, Ливия сообщила ошеломленному Августу подробности последнего скандала, которые смаковал весь Рим. Честь императора была глубоко задета. Он не мог допустить, чтобы его имя было замарано стараниями одной из ближайших родственниц. Юлию с треском выдворили из столицы. Ливия торжествовала: она опять пользовалась влиянием на Августа Несколько месяцев спустя молодой Луций Цезарь скончался в возрасте 21 года после непродолжительной болезни, причины которой так и не были выяснены. Через полтора года Гай сошел в могилу вслед за братом' ничтожная рана странным образом стала источником заражения.

Не удивительно, что по городу поползли слухи об отравлении, тем более что обе смерти как раз совпали с возвращением Тиберия в Рим Тем не менее, Ливия еще успела добиться ссылки Агриппы Постума, и как только пришло известие о смерти Августа, юноша был обезглавлен

Эта серия с трудом объяснимых смертей, естественно, наводила на мысль, что к ним приложила руку Ливия, но никто не решался предъявить ей конкретное обвинение за отсутствием улик. Подозрения, однако, резко возросли, когда умер сам император.

Все полагали, что, несмотря на свое поразительное долголетие, крепким здоровьем Август не отличался. Мнение это закрепилось с тех пор, как Муза вылечил императора от брюшного тифа. Август страдал подагрой, а тело его было покрыто лишаями, которые он яростно расцарапывал с утра до вечера. В довершение всего монарх был подвержен приступам астмы. В минуты удушья приближенные в ужасе бросались открывать двери и окна, чтобы впустить свежего воздуха, который легкие самодержца отказывались принимать. Августа терзали и другие недуги, но, несмотря на многочисленные болезни, ему удалось дожить до почтенного семидесятишестилетнего возраста. Впрочем, Ливия, которая была на шесть лет моложе супруга, надолго его пережила. Август умер легко и почти без мучений. Вероятно, боги попросту вняли ее мольбам, а Ливия здесь не при чем.

Тем не менее, Дион Кассий утверждает, что Август любил срывать фиги прямо с дерева и тут же их есть Ливии, знавшей об этой привычке, пришла в голову дьявольская идея. Она решила намазать ядом фиги, которые собирался съесть император, а на всех остальных сделать зарубки. Жена сорвала несколько отравленных плодов и угостила ими супруга. Смерть императора не вызвала подозрений, ведь он и так уже был в довольно преклонном возрасте и перенес сильную дизентерию. Эта забавная история абсолютно неправдоподобна: ведь семидесятишестилетний старик, страдающий острым гастроэнтеритом или чем-то еще похуже, не станет, подобно пятилетнему сорванцу, набрасываться на недозрелые фиги Не говоря уже о том, что прежде чем съесть плоды, Август должен был очистить их от кожуры, и, следовательно, большая часть яда в рот бы ему не попала.

Можно спорить о том, повинна ли Ливия в смерти мужа, но не стоит все же забывать, что идея отравления в те времена носилась в воздухе, и особенно в том воздухе, который наполнял императорские покои. Всякая скоропостижная и безвременная кончина поднимала массу вопросов, а античная наука была еще не в состоянии дать на них компетентный ответ

Но если даже Ливия не была отравительницей, то уж во всяком случае не в силу моральных убеждений Просто она обладала очень тонким политическим чутьем, подсказывавшим ей, что всегда можно ждать непредвиденного поворота событий Словно кошка, Ливия выжидала удобный момент, чтобы мигом выскочить из засады и наброситься на свою жертву, на мгновение утратившую бдительность

У Ливии был еще один сын по имени Друз, которого она зачала от императора еще до того, как вступила с ним в брак. Друз был похож на Тиберия, или, вернее, оба сына походили на мать, но характер имели прямо противоположный: надменный, хладнокровный, скрытный Тиберий и умный, веселый, открытый, жизнерадостный Друз. Черты лица выдавали его настоящего отца, но сам Август и не пытался отстаивать свои права на отцовство. Молодой человек был близок с Сеяном, другом детства Гая Цезаря. Сеян, пользуясь своим влиянием на юношу, развратил его и заключил с ним тайное соглашение, которое могло оказаться полезным в будущем. Однако Друз решил расторгнуть эту связь, приобретавшую все более двусмысленный характер, и завел себе другого товарища, но тот оказался немногим лучше прежнего. Сеян пытался вновь приобрести влияние на Друза, но цели не достиг. Тогда со злости он решил отравить «изменника».

Для того чтобы привести свой план в исполнение, Сеян заручился поддержкой Ливиллы, жены Друза, и личного врача Эвдемия. Красавцу Сеяну не стоило большого труда соблазнить Ливиллу, а затем, как водится, убедить ее избавиться от мужа, ставшего обузой.

Но жертва была лицом слишком заметным, и выбирать яд следовало очень осторожно. Чтобы смерть не вызвала никаких подозрений, она должна наступить после продолжительной болезни, а значит, нужен яд замедленного действия. Судебной медицины в те времена еще не существовало, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы вскрывать труп и рыться в его внутренностях. Более того, подобное кощунство неизбежно навлекло бы гнев богов.

Дело обставили должным образом, и когда Друз умер, ни у кого не возникло досужих подозрений. Но убийство все-таки раскрылось: на этот раз жена самого Сеяна, которая была в курсе всего, что произошло, решила отомстить мужу за супружескую неверность и сдала его властям.

В конце концов, Тиберий облачился в императорскую мантию, которую терпеливо ткала для него мать. В отличие от своего предшественника, человека тщедушного и болезненного, Тиберий обладал крепким здоровьем и атлетическим телосложением; у него были огромные плечи и хорошо развитая грудная клетка сказочного великана. Поговаривали, что он мог пустить кровь своему противнику одним щелчком. За двадцать три года правления Тиберий заболел лишь однажды. Роковая хворь стала причиной его смерти в возрасте 72 лет Первые ее симптомы обнаружились, когда император находился неподалеку от Мессены Это единственный пункт, в котором все рассказчики сходятся Затем начинаются разночтения: одни утверждают, что Тиберия отравили, другие — что его пытались заморить голодом.

Незадолго перед этим Тиберий, уже больной, но еще не осознавший масштаба опасности, гаркнул врачу Хариклу, нащупывавшему у него пульс, чтобы тот приберег свои лекарства для идиотов. И хотя здоровье очень быстро ухудшалось, император, и не подумав обратиться к лекарю за советом, стал вести еще более активный образ жизни: ездил на охоту, участвовал в играх, занимался гимнастикой и даже пировал, словно желая обмануть самое смерть. До последней минуты Тиберий пытался скрыть от близких, какие нестерпимые боли он испытывает. Один только Харикл, хорошо знавший своего пациента, иногда замечал, как искажались черты его лица. Почувствовав, что смерть близка, Тиберий снял с пальца императорский перстень — символ верховной власти, как будто намереваясь передать его своему преемнику. Затем, спохватившись, надел перстень обратно и упрямо сжал кулак: без этого символа он был ничто, нужно было сохранить его до последнего вздоха. Наконец самодержец приподнялся на ложе — то был молчаливый призыв, на который не откликнулся никто, — и рухнул замертво. По другим источникам, конец Тиберия был более трагичен: придворные силой сорвали у него с руки перстень и, увидев, что император повалился на постель, решили, что он уже мертв, и помчались к Гаю, которого все считали законным наследником.

Внезапно в залу, где собрались придворные, ворвались рабы и объявили, что Тиберий пришел в себя. Присутствующих охватил ужас: жестокость Тиберия была у всех на слуху. Самого Гая ждал теперь не императорский трон, а неизбежный смертный приговор. Один лишь Макрон, префект претория и преемник Сеяна, не растерялся и приказал забросать больного одеялами и задушить. Сообщают еще, будто Тиберий с таким остервенением боролся за перстень, что его пришлось задушить подушкой. Так и умер насильственной смертью цезарь Тиберий: вначале его, возможно, отравили, а уж затем наверняка задушили. Когда умирает тиран, не остается места для сожалений, но жестокость порождает ответную жестокость: новому цезарю Гаю, который возьмет себе имя Калигула, тоже суждено будет умереть от руки заговорщиков.

Преемник Калигулы Клавдий на старости лет стал чревоугодником. Возможно, обжорство помогало ему забыть многочисленные семейные неприятности и все те нескончаемые унижения, которым он подвергался Во всяком случае, невоздержаность в еде, служившая Клавдию убежищем от жизненных невзгод, была так широко распространена в те времена, что никто не отваживался ставить ее императору в вину. Впрочем, Клавдий обладал недюжинным здоровьем и жизнерадостным характером, а это нравилось народу.

Однажды, во время суда на форуме Августа, император внезапно поднял голову, и ноздри его затрепетали, как у доброй легавой. В это мгновение Клавдий вдыхал (сказать ли?) божественный аромат, исходивший из соседнего храма, где готовили обед для гостей. Судя по запаху, то было пиршество, достойное императорского неба! Недолго думая, Клавдий встал со своего места и, даже не извинившись перед тяжущимися, покинул форум. Нос, верный проводник императора, вел его прямо туда, откуда исходило райское благоухание. Добравшись до храма, Клавдий бесцеремонно втиснулся в толпу сотрапезников и сполна получил свою долю.

Обычно император съедал такие немыслимые количества пищи, что, едва встав из-за стола, начинал испытывать необоримую сонливость и вскоре забывался глубоким сном, шумно вдыхая воздух широко раскрытым ртом. А приближенные не упускали случая пощекотать ему язычок нежным перышком, чтобы бедняга поскорее облегчился и чуть-чуть разгрузил переполненный желудок…

Клавдий, уроженец Лиона, был смышленым, но безвольным ребенком; его воспитанием заведовали женщины и вольноотпущенники. Мать Антония ненавидела сына и при каждой удобной возможности напоминала, что Клавдий — выродок недоделанный. Она считала своего ребенка ошибкой природы, на мгновение впавшей в летаргический сон и запамятовавшей, что от нее на самом деле требуется. Для тетушки Августы мальчик был пустым местом, а двоюродный дедушка Август полагал, что ничего мало-мальски путного из него не выйдет. Вот как получилось, что все окружающие стали считать Клавдия дебилом.

Этот предмет всеобщих насмешек регулярно засыпал за столом; гаеры обстреливали соню косточками от фиников и оливок, а иногда потчевали и кнутом. Пока Клавдий храпел, любители плоских шуток надевали ему на руки деревянные башмаки, а затем резко будили и наблюдали за тем, как бедняга растирает себе грубыми подошвами лицо. И вот несчастное, презираемое всеми пугало, по невероятному стечению обстоятельств, в пятьдесят лет становится самодержавным владыкой всего западного мира!

Когда император Калигула, страстный поклонник токсикологии и великий собиратель ядов, был наконец убит, Клавдий, очевидец этой драмы, испытал самые страшные минуты в своей жизни. Боясь разделить судьбу безумного императора, он решил спрятаться и хоть на время оттянуть неминуемую кончину.

Римские солдаты без труда нашли Клавдия, но, вместо того, чтобы заколоть, провозгласили императором и все вместе принесли ему присягу на верность. Вступление в новую должность ничуть не отразилось на образе жизни Клавдия: он все так же находился под каблуком у женщин — теперь уже своих жен, сначала Мессалины, потом Агриппины. Различные вольноотпущенники вроде Полибия, Наркисса и Паллада продолжали диктовать ему свою волю.

Мессалина, правнучка Октавия, вошла в историю Рима как редкая развратница. Клавдий приговорил жену к смерти, когда она перешла все возможные рамки приличий.

Воспользовавшись отсутствием государя, отлучившегося на время в Остию, Мессалина организовала в самом императорском дворце невиданную вакханалию. По этому случаю был устроен настоящий праздник сбора винограда: заработали давильни, и в чаны полился ручьем виноградный сок. Празднество носило безобидный характер, пока на него не явилась толпа женщин, тела которых были кое-как прикрыты звериными шкурами. Захмелевшие римлянки превратились в неистовых вакханок. Среди них находилась и Мессалина, исступленно размахивавшая тирсом, а также ее штатный любовник Силий, с которым она тут же, потеряв всякий стыд, у всех на глазах обвенчалась. Мессалина, с плющом на голове, обутая в котурны, яростно качала головой и горланила песни, которые подхватывал вслед за ней пьяный хор.

Картина была бы неполной, если бы мы не упомянули о пьяном в стельку императорском враче Веттии Валенте. Он оказался ловчее других: словно обезьяна взбирался на деревья и, садясь верхом на самые толстые ветки, кривлялся, как сатир И вдруг с высоты своего насеста медик внезапно заорал: «Гроза из Остии!»

Может, это молодое вино наделило его даром ясновидения? Или Веттий и вправду узнал позднего гостя? Об этом история умалчивает. Во всяком случае, доподлинно известно, что Наркисс, тогдашний фаворит Клавдия, известил своего господина об оргии, происходившей у него под носом в его же собственном дворце Император прибыл как раз вовремя, чтобы испортить всем праздничное настроение; теперь участникам было не до веселья. Штатный любовник, его заместитель и Мессалина были казнены через несколько часов. После чего Клавдий заявил, что впредь намерен соблюдать безбрачие, поскольку не имел счастия в браке Публичное обещание было почти тотчас же нарушено: вначале император женился на Петине, затем — на Лоллии Паулине и наконец подпал под чары ее племянницы Агриппины

Этот кровосмесительный союз стоил Клавдию жизни. Подобно Ливии, Агриппина прочила своего сына Нерона в императоры, но путь к престолу цезарей и на этот раз был усеян терниями. Самым значительным препятствием оказался Британник, который, с одной стороны, в силу своей молодости, а с другой — из-за слабохарактерности отца никак не мог рассчитывать на пурпурную мантию. Агриппина была готова на все, только бы избавиться от ненавистного сына Клавдия. Но сначала в ее воспаленном мозгу зародился план убийства императора, достойный Маккиавелли. Агриппина остановила свой выбор на яде как на самом действенном средстве, которое заговорщик может применить с наименьшим риском для себя самого. Естественно, все должно быть тщательно продумано, ведь подобные процедуры не терпят импровизации.

Какой яд выбрать? Замедленного или быстрого действия? Эта непростая дилемма всегда стоит перед отравителем. Если отрава будет действовать медленно, Клавдий почувствует, что смерть близка, и заранее назначит Британника своим преемником. И наоборот, скоропостижная смерть не оставит сомнений в том, что совершено убийство, Агриппина окажется в смертельной опасности, а все ее наполеоновские планы будут сведены на нет.

В конце концов мать Нерона остановилась на яде умеренного действия: ставка настолько велика, что рисковать нельзя. Римский народ буквально «боготворит» своего императора. Кому же, в таком случае, поручить это дело государственной важности⁷ Ответ напрашивался сам собой: в Риме в то время жила торговка ядами и разнообразными магическими предметами, державшая лавочку на Палатинском холме. Локуста, возможно, уроженка Галлии, была хорошо знакома со всем токсическим арсеналом той поры: с морским зайцем (без него ну никак не обойтись!), разнообразными соединениями сернистой ртути и сернистого мышьяка, а также волчьим корнем — на выращивание и сбор этого растения еще не был наложен запрет Она знала, где и как раздобыть самые ядовитые вещества, и могла подсказать, какие из них лучше всего подходят для «заговоров»; все обращались к Локусте за советом. Но подлинную славу принесли ей чудодейственные снадобья: Локуста смешивала различные токсические вещества тем же способом, каким врачи в ее времена изготавливали лекарства и противоядия.

Римская мастерица применила на практике знаменитое изречение Гомера, согласно которому сила яда зависит от количества компонентов: «У египтян имеются затейливые микстуры, которые, в зависимости от способа приготовления, могут оказывать либо пагубное, либо благотворное действие».

Благодаря убийству Клавдия весь народ узнал о существовании химических лабораторий, специализирующихся на производстве ядов, куда в случае нужды можно направлять заказы

По секретной просьбе Агриппины Локуста изготовила необходимый эликсир. Евнух Галот должен был отведывать каждое из блюд, подаваемых императору. Ему-то и получили отравить Клавдия. Оставалось только подобрать наиболее подходящее кушанье и подсыпать в него снадобье. Агриппина и Галот остановили свой выбор на грибах — Клавдий был от них без ума. Такое решение на первый взгляд может показаться странным: ведь некоторые виды грибов сами по себе очень ядовиты. Но заговорщики руководствовались двумя соображениями: во-первых, этот чрезвычайно вкусный продукт широко известен и легко узнаваем, и во-вторых, Клавдий так любил грибочки, что съел бы их и глазом не моргнув. Отравители раздобыли боровиков, которые даже в вареном виде ни с каким другим грибом не спутаешь; император особенно их ценил.

Преступление было совершено на ужине в честь жрецов Августа; Агриппина не могла отказать себе в удовольствии и тоже явилась на пир в императорский дворец. Галот, а возможно, и сама супруга монарха, отведали грибков, дабы рассеять последние подозрения. Вероятно, зелье Локусты впрыснули в самый большой и красивый гриб, ведь все лучшее оставляли всегда для цезаря.

Спектакль был разыгран как по нотам: блюдо подали на стол, и евнух на глазах у Клавдия продегустировал его. Перед императором возвышался самый ядовитый изо всех съедобных грибов, начиненный мышьяком или другим ядом того же рода.

Когда же отрава подействовала: сразу или через некоторое время? Все присутствующие очень волновались, да к тому же были пьяны, и поэтому не смогли потом точно определить, когда же император почувствовал себя худо. Изрядно опьяневший от вина Клавдий лихо проглотил роковой гриб, но, поскольку перед этим успел уже наесться до отвала, вскоре вернул его обратно. Заговорщики были на грани паники: яд находился как раз в той части блюда, которую вырвал император. Нужно было немедленно спасать положение. К счастью, Клавдий уже настолько захмелел, что потерял всякую бдительность.

Тогда-то в дело вмешался личный врач Клавдия — Ксенофонт из Коса. Нет ничего удивительного в том, что этот любовник Агриппины оказался в числе заговорщиков. Относительно того, какую именно роль играл он в отравлении, мнения расходятся Одни рассказчики утверждают, что Ксенофонт, якобы помогая Клавдию облегчиться, засунул ему в глотку перышко, смазанное ядом. По словам других историков, врач воспользовался более действенным средством и поставил императору отравленный клистир.

Как бы там ни было, у бедняги вскоре начались такие адские боли в животе, что его пришлось вынести из пиршественной залы. После неумеренных возлияний и обжорства с императором такое случалось довольно часто, поэтому, когда Клавдий «выбыл из строя», все сочли это в порядке вещей

Отравленный самодержец провел ночь в жесточайших мучениях и на рассвете, покинутый всеми, скончался. Агриппина приказала хранить пока смерть Клавдия в тайне: ей нужно было завершить последние приготовления и окончательно расчистить дорогу для Нерона. Почившего императора похоронили со всеми почестями; в возрасте 64 лет он был причислен к лику богов.

Позднее, когда Нерону подносили блюдо с грибами, он с наслаждением вдыхал ароматный запах и восклицал, что видит перед собой пищу богов, ибо его предшественник, отведав этого кушанья, присоединился к сонму блаженных… Что ни говорите, а старина Нерон обладал-таки чувством юмора.

«Яд, от которого умер Клавдий, породил новую отраву в лице самого Нерона», — выразился один из его современников. Новый император не постеснялся применить средство, с помощью которого взошел на престол, против своей же собственной матери и благодетельницы. Сначала, однако, Нерону необходимо было расправиться с Британником. Хотя Клавдий и не назвал преемника, его сын вполне мог претендовать на отцовский трон. До тех пор, пока Британник оставался жив, Нерон по сути дела числился в должности узурпатора, а это было чревато весьма нежелательными последствиями. Чтобы стать законным императором, Нерону нужно было устранить единственного человека, способного оспаривать у него этот титул.

Погубив Наркисса и отравив Силана, Агриппина уже отчасти расчистила дорогу для сына — Нерон теперь обладал неограниченной властью. Тем не менее к тому новому преступлению, которое затевал ее обожаемый сыночек, старушка, похоже, не имела прямого отношения.

Нерон, как и полагается, обратился за советом к самой модной «кухарке» своего времени; ею оказалась все та же Ло-куста. Что поделаешь, иногда даже ее старательно приготовленные микстуры давали осечку, и это производило эффект намокшей петарды. Короче говоря, первая попытка закончилась провалом, и Нерон пришел в неописуемую ярость: Британник — настолько серьезный соперник, что просто недопустимо совершать подобные промахи.

На счету у Локусты уже был один приговор, а на разбор ее личного дела ушло бы несколько лет Отравительницу раз десять можно было отправить за решетку, и на этот раз ей грозила смертная казнь. Но в свое время Локуста оказывала различные сомнительные услуги многим высокопоставленным особам и сохранила на память о знакомстве бесспорные улики, которые могли их сильно скомпрометировать. Поэтому дело не стали предавать огласке, и преступница вышла сухой из воды. Император сделал ей соответствующее внушение, и старушка пообещала исправиться. Новый быстродействующий яд, по ее словам, позволит покончить с этим набившим оскомину делом в считанные минуты. Друзья Британника и глазом не успеют моргнуть. Да и готовить яд Локуста будет не в потайных комнатах на Палатинском холме, а прямо на месте.

Сказано — сделано: зелье было состряпано из сильнодействующих ядовитых веществ в стенах императорского дворца. Локуста даже не сочла нужным на этот раз проводить испытание яда in anima vili, т. е. на рабе, — настолько она была уверена в себе.

Убийство было совершено во время пира, на который Британника пригласили в качестве члена императорской фамилии. Поскольку сын Клавдия был еще очень молод, то ел не лежа, а сидя вместе со своими ровесниками из патрицианских семей. Все кушанья и напитки, которые ему подносили, должен был сначала попробовать верный раб. Если слуга почему-либо отлучался, его исчезновение привлекало всеобщее внимание и вызывало подозрения у сотрапезников. Каждый из пирующих страшно боялся отравления, и за их внешне бесстрастным видом скрывалось неослабное внимание, которое не так-то просто было обмануть.

Нерон оказался достоин своей матери; ему удалось всех обвести вокруг пальца! У древних римлян существовал обычай «пропускать» на пиру большой «стаканчик» с теплой водой для лучшего пищеварения. Предпочтение отдавали благовонной воде, не слишком холодной и не слишком горячей. Слуги обязаны были вовремя подносить напиток такой температуры, которая соответствовала бы темпераменту гостя.

Если хозяин получал ожог по нерадению раба, бедняге нужно было готовиться к самому худшему. Патрон, обладавший вспыльчивым характером, мог даже отправить виновного на состязание с дикими зверями. Чаще, однако, хозяева довольствовались тем, что колотили своих подопечных, а те сгибались в три погибели и дожидались, пока пройдет гроза. Один из слуг должен был поднести Британнику обыкновенный суп; вся закавыка в том, что блюдо оказалось очень горячим. Можно только представить себе, в какую ярость пришел сын Клавдия, когда коснулся губами кипятка! Он приказал рабу, бормотавшему невнятные извинения, принести поскорее холодной воды и остудить кушанье.

Нерон краем глаза наблюдал за этой сценой — уж он-то как никто другой знал, что в холодную воду подмешано снадобье Локусты. А присутствующим даже в голову не пришло проверить жидкость на рабе.

На этот раз отравительница сдержала свое обещание: как только Британник отпил отравленный напиток, он сразу же забился в судорогах. Взоры пирующих обратились к корчившемуся от боли бедняге. Тем не менее, некоторые из гостей бросали украдкой взгляды на Нерона, пытаясь прочесть на лице императора признание в преступлении, только что совершенном у них на глазах. Но убийца оставался невозмутим; он заявил, что с Британником время от времени случаются эпилептические припадки, которые быстро проходят. Поэтому не стоит больше волноваться и портить праздник себе и другим.

По знаку императора двое рабов схватили Британника и вынесли его из пиршественной залы, а празднество тем временем продолжалось.

Сын Клавдия умер ночью. Ею смерть тщательно скрывали от народа, ведь Британник пользовался большой популярностью, и похороны были чреваты беспорядками. Аутопсии Нерон не опасался по той простой причине, что данной формы расследования в те времена не существовало; более того, вскрывать трупы считалось кощунством, а знания по патологоанатомии были еще настолько скудны, что ни один врач не смог бы обработать полученные данные. Тело юноши поспешно предали огню и тем самым уничтожили последние улики, с помощью которых можно было установить причину смерти. Сам Нерон заявил, что, свято чтя обычай предков, хотел избавить молодых людей от печального зрелища похорон, которое «всей своей бесполезной пышностью и многословием надгробных речей может привести их в еще большее уныние…»

Но прежде чем сжечь тело Британника, его под покровом ночи смазали гипсом, чтобы предательские синеватые пятна, которыми была покрыта кожа убитого, не привлекли чье-либо праздное внимание. Эта мера предосторожности оказалась напрасной: когда траурный кортеж проезжал ночью по Форуму, на город обрушился проливной дождь. Гипс размок от воды, и все, у кого хватило смелости поверить собственным глазам, смогли лицезреть неоспоримые доказательства отравления.

Осталось только выяснить, какова природа смертоносного яда, приготовленного Локустой. Нам известно, что отравительница умела великолепно готовить высокотоксичные смеси на основе солей свинца, ртути и мышьяка. Все это были сильные яды замедленного действия. Вещество, которое использовал Нерон, наоборот, убивало с молниеносной быстротой. Этот факт наводит на мысль, что в последнем случае мы имеем дело с синильной кислотой.

Молекула указанного вещества содержится в виде различных ядовитых солей в некоторых растениях: прежде всего, в цветах персика и в косточках родственных ему плодов. Неудивительно, что Локуста добыла цианид из отвара лавровишни — в листьях этого дерева содержится небольшое, но вполне достаточное количество цианата. Необходимо только насытить раствор, и вы получите яд, убивающий в самых малых дозах.

Около 128 года, в правление Адриана, в солнечном Алжире появился на свет некто Луций Апулей — самовлюбленный красавец и краснобай. Юноше посчастливилось родиться в обеспеченной, зажиточной семье, и одним прекрасным утром он отправился в путешествие по Средиземноморью, в которое посылали своих сыновей все добропорядочные родители. Выехав из Константины, Луций первым делом направился в Карфаген. Этот очаг латинской культуры озарял светом знания всю африканскую землю. Здесь юный путешественник, обладавший проницательным умом и экспансивным характером, прошел основательный курс риторики.

Луцию все давалось легко, и поэтому он ни на чем не мог долго сосредотачиваться. Любознательный и беспечный от природы, юноша так и не свыкся с ремеслом адвоката и отказался от карьеры политика — ведь он был Луцием Апулеем, а не Цицероном.

Впрочем, этот блестящий молодой человек обладал всем необходимым, чтобы создать себе имя в литературе. Но Восток его очаровал, и, подобно множеству своих ровесников, Луций увлекся эллинизмом, переживавшим в те времена новый расцвет. Митридат умер два столетия назад, но его дело продолжало жить. Греция и Малая Азия стали настоящим рассадником философов: здесь можно было встретить ученых всех школ и национальностей — то было сущее «столпотворение»! Самые дерзкие, крамольные и безумные мистические учения расцветали здесь пышным цветом. В этом «очаге заражения» одна за другой плодились «инфекции», поражавшие здоровое тело новых доктрин и тем самым проверявшие их на прочность.

Обилие идей, верований и диковинных обрядов, с которыми знакомили молодых искателей истины неизвестно откуда взявшиеся маги и подозрительные гуру, привлекало всяческих поклонников экзотики, спиритизма и даже аскезы.

На этой жатве нужно бьшо суметь отличить зерно от плевел. Человек, сличавший различные учения и верования, оттачивал свой интеллект Главное — ничего с ходу не отвергать

В Афинах, где были представлены все или почти все религии, Луций тотчас погрузился в изучение самых безумных из них. И в первую очередь, его привлекали магия и колдовство во всех проявлениях.

Он брал дань с каждого цветка, до которого мог дотянуться, (большинство из них, впрочем, припахивало серой), и раскладывал добычу по полочкам в своей золотой голове. Проделанная работа будет вознаграждена сторицей: из-под пера Луция выйдут подробные описания магических обрядов и церемоний. Всеми полученными сведениями он будет обязан волшебникам, чародеям, ворожеям и прочим прорицателям, которые посвятили юношу в свои тайны.

Апулей пересек Ливию и остановился в Эа, нынешнем Триполи, где встретился с одним из своих афинских товарищей, сыном богатой вдовы. Луций не упустил счастливую возможность и обольстил жизнерадостную Пудентиллу. Женщина была просто покорена умственными и физическими достоинствами Апулея.

Не останавливаясь на достигнутом, юноша в своем бесстыдстве дошел до того, что женился на пылкой Пудентилле. У родственников вдовы сначала челюсти отвисли от удивления, но затем они пришли в неописуемую ярость. Когда у вас прямо из рук выхватывают наследство, ни о какой дружбе уже не может быть и речи! Поэтому сын вдовы, обладавший неплохими познаниями в области юриспруденции, подал на Апулея в суд. Молодой человек знал, что репутацию Луция никак нельзя назвать безупречной — ведь сами афиняне считали его магом.

Истец заявил, что его новоявленный отчим — самый настоящий колдун, который благодаря своим сверхъестественным мужским достоинствам соблазняет слабых женщин.

Бедняжечка Пудентилла! Оказывается, она стала жертвой приворотного зелья, которое привез с собой из Греции этот ужасный Луций! Выдвинутое обвинение оказалось слишком серьезным, и Апулею пришлось предстать перед судом. Рассудив, что в таких делах лучше полагаться на самого себя, он выступил в качестве собственного защитника и оправдал себя в одной из блестящих речей, по части коих был мастер.

Чем объяснить увлечение подсудимого любовными напитками? Он питает к ним чисто фармацевтический интерес; обладая серьезными познаниями в этой области (чистая правда!), обвиняемый с давних пор собирает различные растения и вещества, которые из них добывают. Полученные знания он использовал при изготовлении лекарств для несчастных больных… Что же касается каких-то любовных напитков, то они являются лишь плодом больного воображения.

А как быть с такими растениями, как мак, морозник или болиголов? В небольших количествах они лечат, а при увеличении дозы становятся ядом. В состоянии ли правосудие четко отграничить вещества, несущие выздоровление, от тех, что приносят смерть? Выслушав столь разумные доводы, проконсул Клавдий Максим заявил, что целиком и полностью верит Апулею; нашего героя оправдали. И если бы у этой истории оказался не такой счастливый финал, мы, возможно, никогда бы и не узнали о забавных, порою печальных, но всегда сверхъестественных приключениях золотого осла по кличке Луций. Вы только взгляните, какая богатейшая коллекция магов и волшебников всех мастей! Целый ведьмовской шабаш позеленел бы от зависти.

Начнем с ужасной Мерое, «хорошо известной индийцам и эфиопам». «Опустить небеса на землю, сделать воду твердой, расплавить горы и даже погасить звезды» — самые невообразимые вещи были ей подвластны.

У колдуньи имелись приворотные зелья редкостной силы. Своего мужа она обратила в бобра. Мало того, излишне самонадеянный кабатчик, вздумавший отбивать у нее клиентов, превратился в презренную лягушку.

Мерое, кроме всего прочего, содержала трактир, и теперь это забавное земноводное громким кваканьем из глубины бочки зазывало посетителей. И даже адвоката, осмелившегося выступить против нее в суде, ведьма сделала бараном.

Проследуем теперь за Апулеем в дом грозной волшебницы Памфилы. Поднявшись по ступенькам, мы выйдем на террасу, где выставлены все ее сокровища. Прямо на полу «в живописном беспорядке» расположены пахучие растения, садовый чабер, шалфей, мирт, остатки кораблекрушения, сосуды с молоком и медом. Рядом пылает очаг, наполняющий помещение запахом ладана и смолистой вербены…

Впрочем, все это служит как бы холодной приправой к жаркому. Ведь Памфила умеет принимать облик птицы и летать к своему возлюбленному — стоит лишь натереть все тело волшебной мазью. Чтобы снова стать человеком, ведьме нужно будет просто поесть роз.

Пользуясь чудодейственной мазью, соблюдайте, однако, осторожность! Мало ли что может произойти; а вдруг, нежданно-негаданно, вы превратитесь не в пташку, а в какую-нибудь другую зверушку?

Именно это несчастье приключилось с беднягой Луцием, героем апулеевского романа.

Юноша тайком подсмотрел за превращением Памфилы; ему страшно захотелось воплотить мечту Икара и тоже стать птицей. Подкупив служанку, Луций проник к ведьме на «кухню». Ухватив баночку с мазью, он тщательно натер ею кожу. Но в спешке юноша, вероятно, перепутал посуду. Плачевные последствия одной-единственной ошибки не замедлили сказаться: нет, не пухом и не перьями покрылось тело Луция — на спине и на животе выросла жесткая, густая шерсть! Вместо пальцев на руках и ногах появились копыта, уши вытянулись, губы обвисли, и Луций в мгновение ока превратился в самого обыкновенного осла, сохранив при этом присущие человеку разум и чувства.

Луцию «Ослинусу», облаченному в шкуру длинноухого парнокопытного, суждено будет пережить массу невероятных приключений, не раз рискуя жизнью. Бедная скотинка все видит и понимает, а сказать… осел ослом — «иа», да и все тут.

Некая благородная и богатая дама, видимо, почувствовала, что животное страдает от этой двойственности, и… влюбилась в беднягу. Она даже подкупила луциевого надсмотрщика, только бы удовлетворить свою эксцентричную страсть. Все произошло именно так, как пожелала новая Пасифая. Луций смирился с положением осла, переборол страх и доставил-таки удовольствие своей любовнице. Но этим дело не кончилось: погонщик, получив от дамы изрядное вознаграждение, решил, что ослиный талант не должен пропадать даром, и рассказал обо всем своему господину. Хозяин тотчас сообразил, что Луция можно возить по ярмаркам и гуляньям и, демонстрируя его сексуальные способности, заколачивать хорошую деньгу.

О том, чтобы в этих представлениях участвовала знатная дама, не могло быть и речи, поэтому с партнершей возникли серьезные проблемы: все актрисы находили какую-нибудь отговорку.

У осла же никто согласия не спрашивал. В конце концов, наш предприимчивый шоумен разыскал некую преступницу, которую осудили на съедение дикими зверями. Это было как раз то, что надо: невиданное дотоле зрелище могло заманить в цирк тьму народа; вопросы же нравственности шли побоку.

Вот теперь-то и дошла очередь до яда. Смертоносное зелье, выйдя из стен императорского дворца, прокралось в жилище простых смертных и стало рушить повседневный жизненный уклад, разбивать семьи и сеять вражду между родственниками. За ядом уже давным-давно было признано право на существование, и никто уже не пытался его оспаривать. Во всяком случае, злодейка, с которой судьба свела на сей раз Луция, имела на своем счету несколько отравлений.

Все началось с того, что некая молодая женщина забеременела. Муж, узнав об этом, заявил, что у него родится сын или не родится никто. Что поделаешь, в те времена существовал зверский обычай, согласно которому новорожденных женского пола убивали еще в колыбели.

Ребенок явился на свет, когда муж был в отлучке, и оказался девочкой. Материнская любовь взяла верх над страхом перед супругом, и мамаша отдала младенца сердобольным соседям, которые взялись удочерить дитя, скрыв от него тайну рождения.

Когда муж вернулся, супруга сказала ему, что родила девочку, а затем умертвила ее, как и было велено. Дочурка между тем росла и вскоре достигла совершеннолетия, наступавшего в те времена очень рано. Но по закону, для того чтобы выйти замуж, нужно было иметь приданое, которое отец по известным причинам выделить ей не мог. К счастью, у матери к тому времени родился сын, ему-то и поведала она тайну. Брат не только сохранил все в секрете, но еще и устроил радушный прием сестре, о существовании которой раньше и не подозревал. Затем выделил из собственного наследства внушительное приданое и женил на девушке своего друга.

Жена брата не была посвящена в тайну и поэтому сильно его приревновала. Она настолько невзлюбила невестку, что решила убить ее: заманив бедняжку в западню, велела зверски ее избить, а затем предать мученической смерти.

Известие о гибели сестры так потрясло брата, что он слег в жестокой горячке. Эта внезапная болезнь послужила для жены-злодейки лучшим доказательством вины мужа, и она приняла решение погубить супруга с помощью яда. Преступница разыскала врача, более прославившегося своим бесчестием, нежели знаниями, и подозреваемого не в одном убийстве. Смерть мужа обошлась женщине в 50 000 сестерциев. Лекарь принялся за дело и приготовил из морозника белого микстуру, которую обычно прописывали при болях в желудке; лекарство выводило из организма желчь, считавшуюся тогда причиной всех болезней.

На самом деле врач изготовил препарат, посвященный «Прозерпине-избавительнице», иными словами, заменил лекарство ядом.

Микстура была приготовлена в присутствии всей семьи, включая самых дальних родственников и некоторых друзей. Никто, кроме жены, естественно, не догадывался, что за продукт варил у них на глазах этот лицедей. И вот, когда врачеватель торжественно преподнес больному эликсир смерти, жена неожиданно его остановила. В ее воспаленном мозгу родилась новая идея: а почему бы не воспользоваться случаем и не избавиться заодно от неудобного свидетеля? Ведь так можно сэкономить 50 000 сестерциев! Злодейка схватила руку, державшую «сладостный» напиток, и во всеуслышание заявила, что врач должен сначала сам испытать свое средство, то есть выпить у всех на глазах целый стакан яда.

Пускай присутствующие окончательно убедятся в том, что больного не пытаются отравить. Если учесть, что врач пользовался весьма сомнительной славой, в этом требовании не было ничего необычного. И потом, добрая жена всегда должна заботиться о здоровье и безопасности своего супруга.

Впервые в жизни негодяй оказался в ситуации, когда его оружие обратилось против него же самого. Если бы он замешкался или пустился на попятный, его злодейские намерения стали бы ясны для всех. Врач покорился воле судьбы и казнил самого себя, моля пощады у небожителей и, прежде всего, у Плутона. А больной, окончательно успокоившись, залпом выпил все, что оставалось в чаше. С этой минуты лекаря преследовала одна-единственная мысль: как можно скорее вернуться домой, принять противоядие и вывести из организма отраву. Напрасный труд! Этот сатана в женском обличье настоял на том, чтобы врач оставался с больным до тех пор, пока лекарство не подействует.

И только после настоятельных просьб и молений шарлатану разрешили уйти, но было уже слишком поздно — яд начал свое дело. Совершая нечеловеческие усилия, врач все-таки доплелся до дома, рассказал жене, что попал впросак, и напоследок взял обещание, что она истребует причитающуюся сумму, потому что свою задачу он выполнил и пациент мертв. С этой просьбой на устах отравитель свалился замертво.

Вдова тотчас направилась к злодейке; ее приняли весьма любезно и заверили, что рассчитаются сполна. А вот если милейшая принесет еще немного этого чудодейственного эликсира, то плату можно будет даже повысить!

Жена врача оказалась такой же наивной, как и ее покойный муж. Прибежав домой, она схватила ларчик с ядами и поскорее отнесла его отравительнице в залог доброй воли. Увы! Вдова не получила и обещанных 50 000 сестерциев, а ее должница пришла в неописуемый восторг от такого количества отравы. Теперь можно будет запросто избавиться и от падчерицы, которая, еще чего доброго, предъявит свои права на наследство.

Эта дьяволица устроила семейный ужин, на котором отравила дочь мужа, а заодно и вдову лекаря, которую специально для такого случая и пригласила.

Яд она подсыпала в блюда обеим жертвам. Порошок оказался настолько сильным, что сразил девушку наповал; гостья держалась несколько дольше. Вскоре несчастная поняла, что она проглотила яд, но было уже слишком поздно. Удушье нарастало с каждой минутой, и никаких сомнений больше не оставалось. Собравшись с последними силами, женщина вышла из этого проклятого дома и пошла во дворец к наместнику, сзывая по пути народ. Поначалу сановник оставался глух к ее мольбам, но, поскольку шум на улице рос и ширился, вынужден был прислушаться к последним словам умирающей. Тем временем у вдовы появилась одышка и начала кружиться голова. Черты ее лица исказились, зубы под плотно сжатыми губами зловеще заскрежетали, и бездыханная жертва свалилась к ногам наместника.

Имперский сановник все сразу понял и немедленно приказал арестовать рабов отравительницы. Им устроили допрос с пристрастием, маленько помучили и получили все необходимые сведения. Хозяйку тут же заточили в темницу, а затем вынесли приговор: отдать на растерзание диким зверям.

Вот так и сошлись дороги осла Луция и этого чудовища в юбке. Женщина и осел должны были по всем правилам прилюдно совокупиться. К счастью для осла, моральные принципы восторжествовали, и мы так никогда и не узнаем, чем все закончилось и что сталось с отравительницей.

Эта новелла помещена здесь только потому, что сама просится в книгу. Ни один серьезный историк не стал бы излагать ее с такими подробностями. Один лишь Апулей, обладавший чудесным даром рассказчика, умел увлечь читателя подобными повестушками о семейных отравлениях и темных махинациях врачей-убийц.

Уже в те времена, когда Луций рассказывал землякам о забавных и невероятных приключениях своего осла, в Риме, столице западного мира, уже имелся значительный штат врачей. Многие из них были людьми кристальной честности, уважали свою профессию и пытались всем, чем только могли, облегчить физические страдания своих сограждан. В ту эпоху ученые обладали значительными познаниями в области медицины, которыми были обязаны в основном выходцам из Великой Греции и, в еще большей степени, из Малой Азии. Среди них — Гераклид из Тарента, Руф и Соран из Эфеса, Аретей из Каппадокии и Гален. Перечисленные медики заложили основы науки врачевания, которая не претерпела существенных изменений вплоть до конца средневековья. В Риме уже были свои специалисты по анатомии, патологии, гинекологии и даже хирургии, существовали медицинские школы. К сожалению, в доверие к этим уважаемым людям нередко втирались личности, недостойные носить имя врача. Невежественные или беспринципные, а чаще и то и другое вместе, они по неопытности калечили своих пациентов или же травили их ядом… Эти мерзавцы издевались над больным и держали в страхе всю его семью, только бы заполучить побольше золота.

Спустя полтысячелетия после основания Рима в город приехал некто Ахагат, уроженец Пелопоннеса. В то время медицинской помощи как таковой не существовало, и власти разрешили чужеземцу открыть лавочку на Ацилийском перекрестке. Этот пионер медицины завоевал репутацию неплохого хирурга и получил даже довольно двусмысленное прозвище Карнифекс, т. е. «мясник»… Правда, другие пациенты наградили его более почетным титулом «врачевателя ран».

Постепенно Рим наполнялся первоклассными лекарями, которые становились зачинателями народной медицины. В большинстве своем они были не теоретиками, а практиками. Медики пытались облегчить страдания своих ближних и попутно зарабатывали большие деньги и удостаивались высоких почестей. Одним из таких энтузиастов был Асклепиад, превосходный врач-практик, друг Цицерона и Красса, товарищ Цезаря. Он родился в Вифинии; царь Митридат, современник Асклепиада, приложил немало усилий, чтобы вернуть медика на родину, но так и не достиг цели. Асклепиада можно считать типичным представителем римской медицины того времени. Этот приятный во всех отношениях, обладавший утонченными манерами светский человек пришелся по душе богатеньким клиентам. Отличаясь отменным здоровьем, он на личном примере доказывал благотворность тех принципов, которые проповедовал, и умер в весьма преклонном возрасте, оступившись и упав со слишком крутой лестницы. Выбросив из своей аптечки все сильнодействующие средства, которые неустанно прописывали коллеги, Асклепиад следовал принципам здорового эпикуреизма, чем отчасти и объясняется обилие у него клиентуры. По словам врача, цель состоит в том, чтобы «надежными, быстрыми и приятными средствами установить симметрию атомов». Довольно странная программа; тем не менее, многие медики увлеклись ею и считали себя учениками Асклепиада. Их называли «методистами»; но на самом деле эти милые шарлатаны подражали методам великого вифинийца, максимально их упрощая. Все известные болезни они, нимало не смущаясь, сводили к двум патологическим состояниям, характеризующимся сжатием или расслаблением пор… Асклепиад, естественно, был далек от подобного примитивизма; знаменитый врач производил скрупулезные наблюдения, проявлял большую заботу о больных и мог даже отличить плеврит от воспаления легких — по тем временам огромное достижение!

Таким образом, цех врачевателей включал в себя нескольких выдающихся медиков, довольно многочисленную армию честных терапевтов и целую толпу шарлатанов, знахарей и халдейских магов, пытавшихся ободрать больного, как липку.

Последние свободно и безнаказанно обманывали народ, благо для этого, по меткому замечанию автора «Метаморфоз», особых умений не требуется. Иные преуспевали, популярность их росла, но власти города все еще не желали признавать народных любимцев, и в Риме они чувствовали себя чужаками. Такое положение существовало до тех пор, пока Цезарь не издал свой знаменитый эдикт, который признавал права гражданства за всеми целителями и представителями свободных искусств. За этим первым шагом последовали и другие; врачи приобретали все больший вес в обществе, но требования к их мастерству нисколько не повысились, и большинство из них обладало очень скудным запасом знаний.

Древнеримская народная медицина пребывала еще в зачаточном состоянии. Об общественной гигиене никто и не помышлял. Ни одного санитарного пункта, ни одной больницы, ни малейшего намека на судебную медицину…

Забота о здоровье граждан в таком огромном городе, как Рим, казалось бы, должна была выйти на первое место, но происходило как раз наоборот. Систематические эпидемии брюшного тифа и опустошительная эпидемия чумы, из-за которой Гален ок. 166 года покинул столицу, служат доказательством того, что в столице не соблюдались элементарные правила гигиены, позднее ставшие неотъемлемой частью городской жизни в Европе.

И хотя в римском законодательстве имелись основные предписания по судебной медицине, никто не брал на себя труд применять их на практике; о том, чтобы поручить вскрытие трупов врачам, и речи быть не могло — их боялись больше чумы.

И хотя время от времени появлялись сообщения о кесаревом сечении, различиях между разными типами слабоумия или природным и искусственым ядами, нигде не упоминалось о роли и значении медика. Только после указа Цезаря профессия врача получила признание и стала фигурировать во многих государственных актах, в которых прежде ей не отводилось места.

Благодаря своему эдикту основатель Римской империи первым удостоился сомнительной чести: его тело подвергли медицинскому обследованию post mortem[8].

Провести аутопсию поручили врачу Автистию… Громко сказано — медик просто должен был осмотреть раны, нанесенные императору. По завершении процедуры он доложил, что на теле Юлия Цезаря имеется много следов от ударов кинжалом, один из которых явился смертельным.

Военная медицина возникла в правление Тиберия, одновременно с ней появилась официальная должность придворного лекаря. Почти все последующие правители имели своего личного архиатра. Эти высокопоставленные сановники приобретали порой огромное влияние на императоров и их жен, за которыми «ухаживали» с таким тщанием и усердием, что бедняжки из чувства благодарности становились их любовницами.

Стоило императору засомневаться в профессионализме придворных врачей, и, в случае болезни, он вполне мог прибегнуть за помощью к какому-нибудь из достаточно известных городских целителей.

Так, например, обыкновенный вольноотпущенник Муза стал героем дня, когда ему удалось вылечить императора Августа; талантливый медик применил на этот раз обливание холодной водой. Врач Виндициам, пользовавшийся большой популярностью у пациентов и самих римских властей, получил должность проконсула провинции Африка, а отец поэта Авзония, тоже медик, занял весьма завидный пост префекта Иллирии.

Врачи пользовались различными привилегиями: имели преимущественное право заниматься свободным искусством и полностью освобождались от налогов, что во все времена считалось весьма желанной прерогативой. Некоторые становились настоящими государственными чиновниками и занимались вопросами гигиены и санитарии.

Но наряду с этим появлялось все больше беспринципных самозванцев, вроде Артемидора, личного врача Верреса, человека столь же развращенного, как и его патрон. Шарлатан без зазрения совести грабил храмы, включая святилища Эскулапа!

Некоего Гликона обвинили в том, что во время военного похода он подлил яда в свежие раны консула Панона. Врач Кальпурний Пизон пал еще ниже: занимая должность главного палача при императоре Тиберии и беспрекословно подчиняясь его приказам, он напоил своей священной микстурой не одну жертву. Список можно продолжать до бесконечности; на память приходят Эвдемий, любовник Ливии, похвалявшийся тем, что знает, как изготовить смертельное снадобье… или Веттий Валент, врач и внештатный любовник Мессалины, придворный шут и по совместительству отравитель.

Остановимся на Стертинии, более известном под именем Ксенофонта из Коса, который, похоже, сыграл решающую роль в отравлении Клавдия. Этот человек совмещал умопомрачительное количество должностей. Помимо поста архиатра, Стертиний выполнял также обязанности секретаря по греческой литературе, военного трибуна, префекта-надзирателя за рабочими, верховного жреца и бессменного фламина при Августах, Эскулапе, Эпионе и других, имена которых сейчас уже прочно забыты. По этому списку титулов можно судить о ненасытной жажде почестей, сжигавшей Ксенофонта. Его годовой доход в среднем составлял около 600 000 сестерциев, а посмертное состояние равнялось нескольким десяткам миллионов в переводе на франки. На слабохарактерного Клавдия Стертиний имел огромное влияние. Прежде чем отравить императора, врач потребовал от него множество привилегий для своего родного острова Кос, и монарх беспрекословно ему подчинился. Единственную льготу, которой Ксенофонт добился, так сказать, без участия Клавдия, великодушно предоставила ему Агриппина, его любовница.

Десятки врачей, злоупотребляя своим положением, сколачивали громадные капиталы. Дошедшие до нас греческие и латинские сочинения пестрят рассказами о врачах-злодеях, заключавших с клиентами весьма подозрительные сделки.

Бедняге-пациенту ничего другого не оставалось, как покориться мнимому целителю, сообщниками которого часто выступали целые семьи. Силы были уж очень неравны, а власть, которой обладал врач, находилась в обратной зависимости от его учености.

Отношения, складывавшиеся между коллегами, тоже нельзя назвать безоблачными, поскольку успех одних неизбежно вызывал зависть у других, менее удачливых и искусных.

Надменный, решительный и вспыльчивый Гален был известным интриганом. Этому самоуверенному человеку часто приходилось страдать от «милых собратьев по ремеслу». Однажды он разоткровенничался о своих неприятностях с философом Эвдемием, которого как раз лечил. Мудрец не выказал заметного удивления и удостоил медика следующим ответом: «Лекари из маленьких городков не могут зарабатывать таких же крупных денежных сумм, как их римские коллеги, потому что в маленьком городе все на виду; но огромный Рим любую неблаговидную проделку впитывает бесследно, точно песок воду. Эта-то безнаказанность и развращает столичных врачей».

Гален сообщил, что собирается уехать из города, потому что ему опротивели дрязги, в которых он вынужден участвовать. Пергам, Смирна, Коринф или Александрия, разумеется, не идут с Римом ни в какое сравнение, но там, по крайней мере, можно было спокойно работать. И всеми своими знаниями он обязан именно этим городам, а не Риму!

В ответ философ сказал, что если Гален поведает о своем намерении коллегам, они попросту не поверят и подумают, что он лжет, ведь обман давным-давно вошел у них в привычку.

«Но почему?» — в раздражении воскликнул Гален.

«Все очень просто, — ответил мудрец. — Для мошенника, которыми все они без исключения являются, существует только один мотив — ДЕНЬГИ».

И в заключение Эвдемий дал врачу такое тревожное напутствие: «Если им не удастся избавиться от тебя с помощью злословия и клеветы, они прибегнут к яду, потому что ты им, видно, встал поперек горла. Недавно в Рим приехал один молодой врач, желавший показать свое умение; двое слуг отравили его тотчас по приезде».

Другой врач по имени Квинт, по словам Галена, довольно талантливый, чуть было не разделил судьбу коллеги. Сначала завистники попытались отравить его, но потерпели неудачу, и тогда они распустили слух, что Квинт виновен в смерти своих пациентов. Весь город устроил несчастному травлю, и клевета совершила то, чего не сумел сделать яд…

Многие медики, в силу дурных наклонностей, могли превратить любое лекарство в отраву. Главное — незаметно увеличивать дозу, пока она не достигнет роковой отметки. Больной медленно умрет от отравления, а закон будет безмолвствовать за неимением улик.

Наверное, в таких случаях стоило бы прислушаться к советам Асклепиада и, вместо того чтобы принимать опасные микстуры, больше «нажимать» на еду да на вино: пациент ничем не рискует, а врач снимает с себя возможные обвинения. Да это же торжество ненасильственной медицины!

Наблюдая римские нравы, убеждаешься в том, что Апулей рассказал сущую правду и едва ли хоть в чем-то приукрасил ее в угоду публике, ведь многие читатели пережили нечто подобное на собственной шкуре.

В древнеримском обществе врач нередко становился преступником особого рода, которого невозможно привлечь к ответственности. Поскольку правосудие было некомпетентно в вопросах медицинской экспертизы, перед врачом открывался широкий простор для творчества. Медик мог запросто обойти закон, но в то же время прекрасно знал, что стоит только ему занестись или «прогреметь», и тогда уж коллеги спуску ему не дадут.

Ну а для клиентов медицинское вмешательство было равносильно разрушительному урагану, сметающему все на своем пути. Луцилий так говорит об этом в одной из своих эпиграмм: «Даже потоп времен Девкалиона и пожар, зажженный Фаэтоном, не унесли столько жизней, как поэт Потамон и хирург Гермоген!..»

Далеко не все хирурги, однако, были такими коновалами, как Гермоген, и многие из них владели важными профессиональными приемами. Для того чтобы вызвать анестезию, часто использовали галлюциногенные препараты. Пациенту давали сок мандрагоры, подмешивая в него иногда белены, и больной засыпал чутким, порою очень беспокойным сном. В других случаях применяли такое действенное средство, как опий, а порою прибегали к простому, но очень эффективному методу: прижимали сонную артерию до тех пор, пока пациент не терял сознание. Если сосуд оставался закупоренным длительное время, оперируемый умирал. И больной, и хирург знали об этой опасности, но относились к ней как к неизбежному злу. Теперь становится понятным высказывание Никарха, пасквилянта II века, который, посетив кладбище, отослал своему другу целый список «собратьев по вечности»:

«Желаешь ли ты знать, кто покоится под этими камнями? Все те несчастные, кого свел в могилу Зопир…»

И далее тянется печальная вереница имен: «Дамис, Аристотель, Деметрий, Архесилай, Сострат и многие другие. Гермес, обутый в ортопедические сандалии, с деревянным кадуцеем в руке, препроводил своих клиентов в преисподнюю…»

И в заключение: «Лучше очутиться в лапах у пиратов, чем лечь под нож хирурга Геннадия. Ведь разбойникам велит убивать их ремесло, и они делают это даром, но врач отправит вас на тот свет, да еще в придачу потребует гонорар».

Марциал беспощадно клеймил в своих эпиграммах врачей, которые не только не вылечивают клиентов, а «калечат» их, и, похоже, поэт имел все основания жаловаться.

Бедняга Марциал! Однажды он почувствовал себя неважно. Неожиданно в дом без приглашения ворвался модный врач Симмах с толпой учеников и начал его осматривать. Результат не замедлил сказаться: легкое недомогание тотчас переросло в жестокую лихорадку, и наш сатирик обратился к медику с такой речью: «Мне было дурно, но вот пришел ты, Симмах, с тьмой учеников. Множество рук, ледяных, как Аквилон, ощупывали меня. Хвала им! Раньше у меня не было лихорадки, но теперь-то я ее схватил!»

Грек Гедил, хорошо разбиравшийся в этих делах, в III веке писал: «Аристагор умер, когда его навестил врач Агий. Агий даже не успел поставить пациенту клистир или оказать ему какую-нибудь помощь. Как только лекарь вошел в комнату, больной тотчас испустил дух. Даже волчий корень — ничто по сравнению с этим ядом на двух ногах! Похоронная контора щедро заплатит за его труды!»

Гедилу вторит Никарх: «Когда я заболел лихорадкой, Федон не ставил мне клистир и даже не ощупывал меня. Я умер при одном только упоминании его имени!»

Некоторые больные так сильно боялись врачей, что с перепугу умирали, когда видели лекаря во сне. Хорошенькая репутация, ничего не скажешь! Впрочем, иные авторы в интересах дела порою перегибали палку.

Иногда пациент начинал бояться, что пессимистический прогноз врача не подтвердится. Случалось, лекарь заявлял, что больной обречен, а он, несмотря ни на что, все-таки выздоравливал — то ли организм оказался слишком крепким, то ли диагноз был поставлен неверно. Во всяком случае, некомпетентность медика была налицо.

Что же делать в данном случае нашему «чудом исцеленному» больному? Не станет же счастливчик бежать к терапевту и доказывать, какой тот невежда. Скорее наоборот: будет обходить его десятой дорогой; ай-ай-ай, как нехорошо — пообещать и не умереть!.

Асклепиад основал в Риме первую лекарскую школу. А в начале I века было построено государственное медицинское учебное заведение, просуществовавшее до начала VI в. и послужившее прообразом школ, созданных позднее в Галии и Испании. Несмотря на это, многие будущие врачи предпочитали учиться на практике, выбирая себе в наставники какого-нибудь знаменитого или модного мэтра. По этой причине большинство медиков отличалось поразительным невежеством. Не умея и не желая развивать новые методы, врачи работали по старинке и оставляли за собой горы трупов. Всякий раз, когда человек вынужден был прибегнуть к услугам лекаря, у бедняги появлялось весьма неприятное ощущение, будто бы он разыгрывает свое здоровье в лотерею.

Куда не кинься, везде тебя подстерегала опасность. Многие ремесленники, не имевшие успеха в своей области, — портные, жестянщики и даже плотники — становились медиками, ведь спрос с последних был совсем невелик.

Все эти новоиспеченные целители понятия не имели ни о каких ядах и лекарствах. В отличие от них, Гален с невероятным тщанием отбирал компоненты для своих препаратов и даже не гнушался сам отыскивать их или поручал сбор доверенным лицам. Подобного рода предосторожности были глубоко оправданы, потому что фальсификация лекарственных веществ получила широкое распространение в Италии и Греции.

Обычный врач искал рецепты лекарств в книгах, а чаще обращался за советом к подозрительным поставщикам. Лечебные снадобья изготавливались из продуктов, которыми торговали в различных местах, в частности, на рынке Сепла-зия. Он располагался на одной из капуанских площадей и был предоставлен торговцам благовониями

В силу того, что большая часть покупателей не разбиралась в фармакологии, безопасные вещества иногда путали с ядовитыми, и наоборот Так, например, сурик, высокотоксичная окись свинца, по внешнему виду очень напоминает индийскую киноварь, или смолу пальмового дерева.

По незнанию и нерадению многие врачи предпочитали покупать уже готовые лекарства; таким образом, в Капуе и в других местах появилось множество поддельных товаров. А жертвой, как всегда, становился больной, принимавший внутрь эти вредные или, в лучшем случае, неэффективные средства.

Честные и серьезные врачи, вроде Галена, обычно вели переговоры с человеком, на которого можно было положиться: он хорошо знал страну и мог раздобыть все необходимое прямо на месте Но лучше всего сделать это самому, тогда уж будешь уверен на сто процентов. Гален, в частности, лично отправился на о. Лемнос и привез оттуда знаменитой лемносской глины, которую высоко ценили его современники. Но мошенничество неискоренимо, и сведущие медики вынуждены были сразу же изготовить из этого сырья лекарства, а затем выдали их клиентам. Таким образом, Гален ратовал за создание организации, которую десять столетий спустя создаст в Египте Маймонид.

Многочисленная и нередко богатая клиентура служила лакомой приманкой многим темным и беспринципным личностям, обладавшим щепоткой знания и невероятным апломбом, а также владевшим непонятным ученым жаргоном. Пользуясь почти полным отсутствием регламентирующих предписаний, они могли чуть ли не безнаказанно использовать в своей практике яд под видом лекарства. Эти шарлатаны вправе были понизить или повысить дозу, в зависимости от того, намеревались ли вылечить пациента или погубить его.

Понятие «лекарство-яд» дожило и до наших дней: самые сильные из современных лекарственных препаратов на самом деле являются очень токсичными; те же противораковые вещества, оказывается, ни что иное, как яды, действующие на клеточном уровне.