История яда

Глава XI У ВРАТ АДА

В ночь на 30 апреля 1945 года револьверная пуля прервала жизнь безумца, устроившего пятилетнюю кровавую баню в Европе. Подобно мифическому скорпиону в кольце огня, Гитлер «укусил» сам себя, дабы избежать справедливого возмездия. В политическом завещании, написанном в последние часы перед самоубийством, диктатор назначил своим преемником гросс-адмирала Деница. Позаимствовав идею подводной войны у своих предшественников, этот военачальник в самом начале боевых действий организовал флотилии штурмовых подлодок. Словно волчьи стаи, набрасывались они на караваны судов, медленно и с опаской бороздивших Северную Атлантику. Англичане и американцы несли огромные потери; само Соединенное Королевство оставалось порою без боеприпасов. Военный корабль «Германия», командовать которым поручили Деницу, навсегда утратил былое значение и вступал в сражение только в самом конце, чтобы свести к минимуму потери в живой силе.

1 мая Генрих Гиммлер, человек, для которого предавать было столь же естественно, как дышать, нанес адмиралу визит. Шеф СС некогда без ведома Гитлера вступил в тайные переговоры с графом Бернадоттом, полномочным представителем Всемирного конгресса евреев, и теперь хотел заручиться поддержкой адмирала на предстоящем процессе. В ответ на эту просьбу Дениц, в соответствии с гитлеровским завещанием, отстранил Гиммлера от должности. Уже через пять дней бывший рейхсфюрер осознал наконец, сколь несбыточной была его мечта: по всей Германии началась облава на нацистов, оставалось только поскорее уносить ноги.

Гиммлер поспешно сбрил знаменитые усы, служившие своего рода опознавательным знаком, и нацепил на себя первый попавшийся мундир. К несчастью, он оказался формой офицера тайной полиции. Крайне подозрительное одеяние живо привлекло внимание британских спецслужб; сомнительного типчика арестовали и скоро установили, что он является высшим нацистским должностным лицом.

Девять месяцев спустя английская разведка задержала некоего крестьянина, трудившегося на ничем не приметной ферме в Шлезвиг-Голштейне. Человек, назвавшийся Францем Лянгом, на самом деле оказался Рудольфом Гессом. Поначалу он, равно как и Гиммлер со товарищи, надеялся войти в последнее национал-социалистское правительство, но в конце концов махнул на все рукой, да и то верно — быть бы живу!

Поимка Гесса была событием огромной важности: ведь этот человек заведовал политическим отделом по управлению концентрационными лагерями и являлся комендантом лагеря в Аушвице. Таким образом, он был повинен в смерти, по меньшей мере, полутора миллиона человек. Гесс был личностью вполне заурядной, если не сказать больше, но именно такой человек и нужен был Гиммлеру.

Его бесцветное детство протекало в крайне набожной и пуританской семье. Отец семейства, с самого начала прочивший сына в священники, старался вдолбить ему в голову невероятно строгие нравственные правила; главной добродетелью у Гессов считалось послушание. Приказы старших не обсуждались. Кроме того, необходимо было соблюдать сложнейшую субординацию в отношениях с близкими и дальними родственниками, знакомыми и слугами. В таких условиях воспитанник становился либо бунтарем, либо посредственностью. В последнем случае человек мог действовать только в соответствии с приказами и инструкциями, спускаемыми сверху. Гесс, воспитанный в обстановке беспрекословного повиновения, превратился в настоящую «машину смерти», всегда готовую выполнить любое приказание. Управляющий лагерем Аушвиц никогда не обсуждал и не ставил под сомнение директивы, которые получал от своего чокнутого начальства.

Рудольф потерял отца в начале Первой мировой войны. Через год пятнадцатилетний юнец, скрыв свой настоящий возраст, вступил в действующую армию и ушел воевать на турецкий фронт. Получив несколько ранений, а заодно и наград, Гесс в семнадцать лет стал самым молодым унтер-офицером германских вооруженных сил. Ему удалось вместе со своим отрядом пробраться через Анатолию и Балканы на родину, не попав при этом в плен. Когда Германия потерпела бесславное поражение, Гесс, подобно множеству своих ровесников, пережил настоящий шок и так и не смог свыкнуться с мирной жизнью. Он снова поступил на службу в восточнопрусские пограничные части, а затем принимал непосредственное участие в одной из смертоубийственных операций, проведенных группой Россбах — французским корпусом, прославившимся своими зверствами и различными злоупотреблениями в балтийских провинциях.

В конце концов, Рудольфу Гессу навесили-таки приличный срок, и на свободу он вышел только в 1928 году. В тюрьме бывший нацистский преступник почувствовал призвание к земледельческому труду, которому чуть было не посвятил оставшуюся жизнь. Тогда-то Гесс и познакомился с Гиммлером, который сразу раскусил, что тот за птица. Человек, которому Гесс останется верен до гроба, посоветовал ему вступить в СС. Бывший зэка, недолго думая, принял предложение. Впоследствии оказалось, что наш фермер умел истреблять не только сорняки, но и живых людей. На его счету — сотни тысяч загубленных жизней; воистину, таких косарей свет еще не рождал!

Сначала Гесса направили в концлагерь Дахау, где комендантом был штандартенфюрер СС Хейке; его девиз «Приказ — превыше всего!» не мог не соблазнить новоиспеченного нациста. С этого момента в душе Гесса существовало как бы два человека (феномен, нередко встречавшийся среди самых преданных слуг Третьего Рейха). С одной стороны, он очень тяжело переживал зверства, издевательства и злоупотребления, которым фашисты подвергали беззащитных людей, но с другой — из кожи вон лез, только бы угодить начальству, и старался даже перещеголять своих коллег.

Довольно любопытная деталь: комендант Аушвица был настолько мнительным человеком, что не мог выносить зрелище насилия, которое немцы чинили над своими ближними по его же приказу. Этому мечущемуся между сентиментальной чувствительностью и чувством долга человеку Гиммлер и поручил самое великое предприятие по уничтожению людей, какое знала история.

Рудольф Гесс как нельзя лучше подходил для выполнения этой задачи. Примерный семьянин, любящий муж и заботливый отец превыше всего ставил свои должностные обязанности. Каким образом оборудовать кремационные печи? Как повысить скорость отравления газом? Как упростить процедуру казни? Вот сколько проблем приходилось решать добросовестному коменданту.

Гесс представляет собой архетип человека или, скорее уж, орудия в облике человека, в котором так нуждался гитлеровский режим при осуществлении своей политики массового истребления.

«Жизнь для сильных, смерть для слабых» — так звучит один из основных тезисов гитлеровской «Майн Кампф». Идея эта не нова: еще в годы Веймарской республики разрабатывался проект стерилизации мужчин и женщин, обладавших какими-либо недостатками. Вскоре после того, как Гитлер пришел к власти, 11 августа 1934 года газета «Тан» сообщила, что в гамбургский суд поступило 1325 заявок на стерилизацию, причем 59 % из них были добровольными…

В течение полугода данной операции подвергся 761 человек, две трети из которых — женщины.

В следующем году Адольф Гитлер поделился с министром здравоохранения своими соображениями относительно душевнобольных: лучше всего дождаться начала военных действий и разом «избавить народ от этой обузы».

Начиная с 1939 года детей с врожденными физическими недостатками стали целенаправленно истреблять, впрыскивая им люминал или скополамин; в крайнем случае они умирали от голода. Тогда же возникла официальная нацистская фразеология; поначалу ею пользовался лишь узкий круг посвященных, но постепенно модным поветрием заразились все слои немецкого населения. Буквально за несколько месяцев новый язык завоевал умы. Все чаще и чаще в официальных документах и даже в государственной прессе стали мелькать выражения типа «умертвить из сострадания неизлечимо больных», «пустые человеческие оболочки», «жизнь, не стоящая того, чтобы жить», «человеческие отбросы» и множество других.

Гитлеровская программа преследовала двойную цель: произвести чистку расы и освободить больничные койки для раненых, которых с началом боевых действий будет хоть отбавляй. Все эти приготовления не получали пока широкой огласки, так как фюрер считал, что международная, да и немецкая общественность еще не готовы принять государственные акты такого рода. Он попытался сначала заручиться поддержкой германских светил в области медицины, и заведующие кафедрами неврологии и психиатрии старейших немецких университетов, в частности, вюрцбургского и гейдельбергского, нимало не колеблясь, дали свое согласие на эвтаназию.

Считается, что начало «умилостивительным жертвам» было положено 1 сентября 1939 года, когда немцы вторглись в Польшу. В секретной директиве, подписанной Гитлером, нескольким поименованным врачам поручалось «из сострадания умертвить пациентов, чья болезнь признана неизлечимой…» Значение данного предписания трудно переоценить: в категорию «неизлечимо больных» постепенно попадали представители все новых и новых слоев населения: эпилептики, умственно отсталые, алкоголики, заразные больные, инвалиды и гомосексуалисты. Кроме того, нацистские идеологи приписывали некоторым национальным меньшинствам врожденные недостатки. Число жертв неуклонно росло, принимая поистине угрожающие размеры; военнопленных с Востока, цыган и прежде всего евреев немцы уничтожали до одного.

Задача тотального истребления была по плечу только профессионально и психологически подготовленному персоналу. На работу вербовали лиц, симпатизирующих национал-социалистской идеологии. Отказывались служить Рейху единицы; узнав, что от них требуется, люди с радостью брались за дело. Некоторые из них проявляли недальновидность и, не выдержав всего этого кошмара, уходили; санкций к ним почти не применяли. Тех, кто много болтал, власти арестовывали, но в концлагеря пока еще не ссылали и тем более не казнили. Эта относительная свобода, несомненно, служит обстоятельством, отягчающим вину Гесса и ему подобных.

В 1940 году Гитлер поручил шести институтам эвтаназии произвести перепись больных во всех госпиталях и лечебницах страны, а затем, в зависимости от состояния здоровья, направить их в соответствующий центр эвтаназии и там уничтожить. Заведующие больницами должны были распределить своих подопечных по трем группам. В первую входили шизофреники, эпилептики, маразматики и сифилитики, во вторую — пациенты, страдающие хроническими заболеваниями, а третья включала в себя душевнобольных преступников и иностранцев.

Дееспособных больных разделили на две категории: тех, кто работает «машинально», и тех, кто в состоянии выполнять более сложные операции. Первых поголовно истребляли. Тем не менее понятие «машинальный труд» было весьма и весьма растяжимым. Дотошные ответственные работники не жалели сил и даже такой незамысловатый, но требующий немалых умений вид работы, как чистка овощей, внесли в разряд машинальных. От прихоти врача-надзирателя, а еще чаще обычного чиновника зависела жизнь людей. Главное берлинское управление поручило своим преданным работникам проверять списки, составленные заведующими больниц. Пациентов никто не осматривал; ограничивались тем, что справлялись об их здоровье у медперсонала и выносили окончательный вердикт. Списки направляли в отдел перевозок, который должен был развезти смертников по точкам умерщвления… Родным сообщали, что больного переводят в другое место, которое чаще всего оказывалось перевалочным пунктом, и наотрез отказывались давать какую-либо дополнительную информацию.

Поскольку число «неизлечимо больных» постоянно росло, необходимо было изобрести новый, секретный и в то же время эффективный способ массового умерщвления. Задачу возложили на плечи имперских криминологов. Ну и как же тут было не вспомнить о ядах! Смесь барбитала со скополамином, которую применяли вначале, в конце концов оказалась непригодной: и продукт дорогостоящий, и времени много уходит, и персонала не хватает. Двадцать лет назад на полях сражений с огромным успехом использовались газообразные отравляющие вещества. Если яд оказывался столь действенным на открытом воздухе, то каких, право, чудес можно ожидать от него в закрытом пространстве! Угарный газ в прошлую войну не применяли, потому что плотность у него несколько ниже, чем у воздуха, и яд, так и не достигнув нужной концентрации, вскоре рассеивается. И в то же время, многие люди случайно (а иногда и не случайно) задыхались от угарного газа, просочившегося в закрытое помещение. Короче говоря, этот недорогой продукт вполне подходил для тех целей, которые преследовали нацисты. В январе 1940 года два медика, возглавлявшие институты эвтаназии А и Б, расположенные соответственно в Граффенеке и Браденбург-Гавеле, были приглашены на испытание первой газовой камеры. Эксперимент должен был доказать превосходство моноокиси углерода над медикаментозной смесью из морфия и скополамина, которую впрыскивали в кровь.

Выбрали несколько душевнобольных и разделили их на две группы. Одну завели в газовую камеру, другой сделали инъекцию морфия со скополамином. В первом случае люди умерли уже через несколько минут; задача заключалась лишь в том, чтобы втащить их в камеру. Демонстрация опыта произвела на специалистов благоприятное впечатление, и с тех пор нацисты систематически применяли новый метод эвтаназии. Постепенно газовая камера превратилась в место казни совершенно здоровых людей.

Фашисты изобрели секретный, поистине сатанинский ритуал умерщвления, повторявшийся впоследствии бесконечное множество раз. Ни о чем не подозревавших мужчин, женщин и детей заталкивали в адскую комнату, где их и поджидали удушающие объятия яда.

Церемония проходила в строго установленном порядке: жертв раздевали и фотографировали, затем врач удостоверял личность каждого и в первую очередь уточнял национальность; поскольку целью эвтаназии считалась очистка расы, иностранцев, по крайней мере на первых порах, ей не подвергали Пощады удостаивались только фронтовики и люди, хоть чем-то отличившиеся во время предыдущей войны. На спине у жертв проставляли химическим карандашом или штемпелевали порядковые номера, чтобы затем можно было установить личность покойного. Один-два процента этих несчастных врач в последний момент мог «забраковать», а все остальные переходили в зал ожидания. Чтобы жертвы ничего не заподозрили, им выдавали мыло и полотенце и группами по сорок человек заводили в газовую камеру. Большинство ни о чем не догадывалось и не оказывало никакого сопротивления, но некоторых приходилось заталкивать силой. Способ умерщвления был детально разработан Карлом Брандтом, врачом из личной канцелярии Гитлера. Брандт вместе со своим ассистентом Филиппом Боулером следовал устным указаниям самого фюрера. Именно Брандт впервые предложил использовать угарный газ в целях эвтаназии. В течение нескольких месяцев новый метод завоевал огромную популярность; в результате его использования несколько миллионов человек погибло в стационарных и передвижных газовых камерах, которые изобрели чуть позже. Брандт руководил программой «Эвтаназия» с 1940 по 1944 год. В течение первых двух лет в жертву было принесено, по меньшей мере, семьдесят тысяч больных. В последующие годы эта цифра уменьшилась и в 1944 году оказалась совсем незначительной по сравнению с количеством евреев, отправляемых в лагеря смерти. В грандиозном проекте истребления национальных меньшинств эвтаназия первостепенной роли не играла, но Карл Брандт обещал поставить это дело после войны на более широкую основу…

Удушение производилось в специальной, выложенной кафелем комнате с бутафорским душем, трубы которого никуда не вели: нацисты старались до конца поддерживать видимость простой гигиенической процедуры. Между тем, вдоль одной из стен, в десяти сантиметрах над полом, проходил самый настоящий, правда, замаскированный газопровод, откуда в камеру поступала моноокись углерода. Баллоны со сжатым газом находились в маленькой, неприметной смежной комнатке. Как только бедняг заводили в «душевую», дверь тотчас же запирали. Закрывалась она герметически на прочные поперечные задвижки. В соответствии с указаниями Брандта, открывать и закрывать газовый вентиль разрешалось только врачу; за каких-нибудь четверть часа вся комната наполнялась смертоносными парами. Попадая в легкие жертвы, угарный газ вызывал удушье. На молекулярном уровне происходил следующий процесс: газ присоединялся к молекуле гемоглобина, вытесняя из нее кислород. Клетки, лишенные этого жизненно важного элемента, вскоре погибали, организм охватывал паралич, и через несколько минут наступала смерть. Ответственный врач, иногда в компании гостей, наблюдал за происходящим в специальное окошко в одной из стен камеры. Многие больные, так и не поняв, что с ними произошло, замертво валились на пол. У других, находившихся дальше всех от газопровода, сознание еще сохранялось, и они внезапно постигали, что их травят. Несчастные начинали бешено выть, ломились в закрытую дверь и, обезумев от ужаса, колотили бессильными кулаками в стены, пока, наконец, не падали рядом с остальными. Минут через двадцать, дождавшись, когда газ сделает свое дело, врач закрывал вентили. Яд откачивали и тщательно проветривали помещение. Через полтора часа дверь открывали, и медперсонал выносил трупы. Без кремационных печей при таком способе умерщвления никак не обойтись. Кремация выгодно отличается от традиционных, гораздо более трудоемких приемов захоронения; к тому же, в огне вместе с трупами исчезают и основные улики. Руководство СС должно было обеспечивать все институты эвтаназии стационарными или передвижными крематориями.

Примерно по такой схеме функционировал механизм массового истребления до самого падения нацистского режима. Метод, однако, претерпевал количественные и качественные изменения, ведь за «неизлечимо больными» в газовые камеры вскоре последовали национальные меньшинства, в первую очередь, евреи и цыгане, а затем гомосексуалисты и «свидетели Иеговы». Ритуальные убийства сопровождались все более ужасными зверствами, и число жертв неуклонно росло.

На первых порах эвтаназия проводилась в медицинских центрах или учреждениях, сохранявших видимость таковых. Над некоторыми из тысяч и тысяч свежих трупов патологоанатомы проводили опыты. Мозг душевнобольного бьы в те времена пределом мечтаний многих имперских ученых. Его рассекали скальпелем на части, скрупулезно рассматривали мельчайшие извилины, пытаясь обнаружить тайну безумия, которое, даст Бог, обронило свою визитную карточку в голове казненного.

Массовые умерщвления требовали колоссальных материальных и людских затрат. Впрочем, заурядных, бесцветных людей, готовых претворить в жизнь политику Гитлера и его приближенных, всегда хватало. Многие из них безропотно приводили своих ближних на бойню, а некоторые делали это с восторгом, прикладывая максимум усилий для того, чтобы машина уничтожения действовала безотказно и как можно тише.

Совесть убийц оставалась спокойной, и они опускались в подлинные бездны извращенности: исполнители, превращавшиеся в палачей, трудились, как одержимые, и доходили в своем служебном рвении до абсурда. Так, например, управляющий центром эвтаназии «Гадамар», располагавшимся недалеко от Лимбурга-на-Лане, устроил маленький праздник в честь десятитысячного посетителя своих газовых камер!.. На чествование был приглашен весь персонал учреждения, а самой церемонии придали вид религиозного обряда. Виновник торжества, больной гидроцефалией, был умерщвлен в тот же день и теперь лежал на носилках. Труп торжественно представили всем присутствующим, а затем служащие крематория забросили его в ящик и отправили в кремационную печь. Работники центра с удовольствием выслушали пародию на надгробную речь, которую произнес человек, переодетый священником. По окончании проповеди каждый выпил в честь праздника по бутылке пива, на том и разошлись… Впереди были рабочие будни — Германия могла гордиться своими сынами…

Но несмотря на принятые меры предосторожности, семьи, родственники которых пропали без вести, все настойчивее требовали объяснений. Поползли тревожные слухи, что в специальных институтах участились случаи насильственного умерщвления людей. В 1941 году количество требований и протестов, поступающих в региональные органы власти, а иногда и в саму Имперскую канцелярию, настолько увеличилось, что ответственные должностные лица не на шутку встревожились.

Религиозные, как протестантские, так и католические круги сыграли важную, а возможно, даже решающую роль в этом движении протеста. 28 июля 1941 года Клеменс Аугуст, епископ Мюнстерский, подал в местные органы власти жалобу, в которой обвинил X. в совершении убийства; ответа, как водится, не последовало. В ближайшее воскресенье прелат поднялся на кафедру и выложил все начистоту. В своей проповеди, вылившейся в настоящее публичное обвинение, епископ поведал пастве об ужасах эвтаназии и бесстрашно назвал лиц, ответственных за ее проведение, убийцами.

Гитлер, даром что находился как раз на вершине могущества, серьезно забеспокоился. Рейх только что вторгся на территорию СССР и встретил с его стороны упорное сопротивление; фюрер понимал, что сейчас не время разводить дискуссии. В конце августа 1941 года из Имперской канцелярии поступил официальный приказ временно приостановить выполнение программы «Эвтаназия». Умерщвления пока прекратили, но уже через несколько месяцев тайно возобновили, правда, теперь вместо газа использовали инъекции.

Весь механизм остался без изменений; он уже прошел обкатку и был готов к эксплуатации. Призрак новой бойни маячил на востоке.

На рассвете 22 июня 1941 года двести двадцать немецких дивизий и две тысячи танков, поддерживаемых авиацией в составе трех тысяч самолетов, напали на Советский Союз. Операцию детально подготавливали в течение полугода; вот только из-за злополучной интервенции на Балканы немного подзадержались. За несколько месяцев, в результате серии охватывающих маневров и успешных прорывов, вермахт захватил страны Балтии, Белоруссию и Украину и остановился на подступах к Москве. Немцы взяли в плен сотни тысяч человек; на оккупированных территориях остались миллионы мирных граждан, и среди них — огромное множество евреев, которым суждено было разделить судьбу своих собратьев из Западной Европы.

Если принять во внимание военные нужды и расовую доктрину захватчиков, беднягам следовало готовиться к самому худшему.

30 января 1930 года Гитлер заявил в рейхстаге, что война в Европе будет продолжаться до полного искоренения еврейской расы. Теперь он мог перейти от слов к делу. На смену сравнительно небольшим центрам эвтаназии пришли громадные лагеря, некоторые из которых специализировались на физическом истреблении абсолютно здоровых мужчин и женщин.

Немцы ежедневно убивали не десятки, а сотни и даже тысячи людей. Вскоре стало ясно, что расстрел — далеко не лучший способ уничтожения. В техническом отношении он, конечно, не представлял особых трудностей, но палачам каждый раз необходимо было преодолевать серьезный психологический барьер. Кроме того, после повторных расстрелов заметно падала нравственность самих исполнителей казни. Плюс ко всему, вопиющие зверства трудно было скрыть от населения, проживавшего по соседству. Оставалось только прибегнуть к яду, этому привилегированному пособнику групповых злодеяний, всегда готовому предложить свои услуги и умеющему держать язык за зубами.

В 1941 году Вальтер Рауфф возглавил дивизию II Д службы имперской безопасности. Только этот прирожденный организатор, обладавший невероятной энергией, мог разрешить многочисленные материальные проблемы, возникавшие в связи с массовыми экзекуциями. Нужно было подобрать не очень дорогой и простой в употреблении яд. Так возникла идея использовать угарный газ, выделяющийся при сгорании бензина в двигателе автомобиля. Ловко придумано, ничего не скажешь! Сразу же отпадала неоходимость в баллонах, которые обычно наполняли на центральном предприятии в Людвигсхафене, а затем транспортировали на все более и более далекие расстояния к месту утилизации. При использовании выхлопных газов экономятся средства и время и, кроме того, соблюдается строгая секретность Необходимо только обзавестись специально оборудованными автомашинами, которые по мере надобности можно было бы перемещать куда угодно.

Несколько десятков человек собирали в одном месте, к примеру, в госпитале или в тюрьме, тотчас их удушали, а затем на грузовике подвозили трупы к общей могиле и тайком их туда сбрасывали. После того как машина возвращалась в исходную точку, процедуру можно было повторить, если, конечно, грузовик не отправляли в какой-нибудь другой пункт. Рауффу оставалось только претворить эту схему в жизнь. Он вызвал к себе заведующего транспортом службы имперской безопасности и приказал ему срочно раздобыть несколько больших, специально оборудованных грузовиков и подготовить их для отправки на восточный фронт. Если уж быть точным, речь шла о крепко сколоченных кузовах неприглядного вида с надежным герметическим запором и устройством для вывода газа вовне.

В 1941 году вермахт приберегал еще автомашины для себя, и поэтому Рауфф получил от военных недвусмысленный отказ. Просьбы, поступавшие из имперской службы безопасности, становились между тем все настойчивее, и в конце концов начальник Отделения II Д получил пять больших грузовиков марки «Заурер» и поручил одному из берлинских заводов снабдить их соответствующими кузовами. Специальное оборудование было изготовлено прямо в мастерских службы безопасности. К выхлопным трубам приладили изогнутый газопровод, который располагался под кузовом и примыкал к отверстию диаметром пять сантиметров, просверленному в полу. Именно через эту дыру и поступали смертоносные пары; газа было более чем достаточно, потому что горючую смесь намеренно засоряли и получавшаяся гарь изобиловала моноокисью углерода.

Первые опыты были произведены над советскими военнопленными осенью 1941 года в лагере Заксенхаузен; во время испытания присутствовали медики-криминологи. Около тридцати совершенно голых людей втащили в грузовик. Несчастные даже не могли предположить, какая участь их ждет. Водитель завел мотор, и газ начал поступать в кузов. Затем грузовик поехал в сторону крематория и спустя полчаса сбросил возле печи первую партию трупов.

Ответственные работники получили удовлетворение от эксперимента и сделали заявку на еще два десятка подобных грузовиков. Людей «трамбовали» из расчета девять-десять штук на метр квадратный; таким образом, за один прием можно было «оприходовать», в зависимости от размеров грузовика, от тридцати до шестидесяти жертв. Кузов старались заполнить до отказа, чтобы тем самым уменьшить расход газа и повысить скорость отравления. На задней стенке имелись специальные клапаны, открывавшиеся при повышении давления.

Проблему внутреннего освещения разрабатывал сам Рауфф Он заметил, что в темноте люди сразу же бросаются к двери, на то, чтобы запереть ее, уходит время, и в итоге вся процедура идет наперекосяк. Электрический свет необходим в самом начале и в конце — когда трупы уберут и кузов нужно будет очистить… Рауфф по праву мог гордиться своим изобретением; по его собственному утверждению, за полгода три грузовика «образцово обслужили сто тысяч человек».

Начиная с 1942 года специальные грузовики, которые русское и чешское население окрестило «душегубками», действовали на всем протяжении Восточного фронта. Машины, расположенные в районе Минска, славились особой производительностью: каждая из них могла удушить около семисот человек в день.

Новый метод умерщвления был поистине варварским. Снаружи хорошо были слышны безумные вопли, поднимавшиеся в герметично закрытом кузове, как только он наполнялся газом. Бедняги, угодившие в западню, били кулаками в стены и выли от ужаса. Минут через двадцать наступала полная тишина. Некоторые из жертв умирали быстро, другие, более крепкие, еще долго мучились. Беспорядочные, судорожные толчки встряхивали грузовик, и поэтому в первые минуты после пуска двигателя водители держали его на холостом ходу. Только после того, как исчезнут малейшие признаки жизни и в кузове воцарится мертвая тишина, можно было трогаться с места и отвозить трупы ко рву.

Несмотря на то, что при таком способе умерщвления не остается практически никакой возможности выжить, одна из жертв нацистского террора чудом уцелела, и мир узнал об ужасах газовых камер из первых рук. Котов жил в Краснодаре, на северном Кавказе, когда немцы в 1942 году заняли этот город. Вслед за действующей армией двигалась диверсионная группа Д под командованием Отто Олендорфа, находившаяся в ведомстве Имперской службы безопасности. В состав этого формирования на южном участке фронта входило четыре диверсионных отряда, один из которых в конце августа 1942 года действовал в Краснодаре. Судьбе было угодно, чтобы Котов, лечившийся незадолго до этого в одной из городских больниц, вернулся в Краснодар за больничным листом. Войдя во двор лечебного учреждения, он внезапно увидел то, чего ему видеть не полагалось: огромный серый грузовик вермахта со сплошным кузовом, вокруг которого толпились немецкие солдаты. Дальнейшие события разворачивались с молниеносной быстротой’ какой-то офицер СС подхватил его и затолкал в грузовик, битком набитый людьми; кое-кто из них был в нижнем белье, остальные — совершенно голые. Дверь за Котовым затворилась, и тотчас же заработал двигатель. Котов сразу же почувствовал тошнотворный запах выхлопных газов, которые начали поступать в кузов и скоро заполнили пространство, остававшееся между стиснутыми телами и потолком. Тогда он понял, что его вместе с товарищами по несчастью хотят отравить. Котов сохранил присутствие духа, разорвал на себе рубашку, помочился на нее и приложил полученный таким образом защитный тампон к лицу. Благодаря этой уловке, Котов хотя и потерял сознание, но все-таки выжил. Прошло неизвестно сколько времени, и он пришел в себя в противотанковом рву, за городом; сверху на Котове лежала целая груда трупов. С невероятным трудом выбравшись из этого адского котла, кавказец вдохнул свежего воздуха и снова вернулся к жизни.

Из тех, кто побывал в грузовиках смерти, одному только Котову удалось выжить; в 1943 году он дал показания на судебном процессе по делу о преступлениях нацистов, совершенных в Краснодарском крае и в самом городе Краснодаре.

Немецкая армия захватывала все новые и новые советские территории, а Гитлер тем временем окончательно прибрал к рукам Польшу, и она вошла в состав Германии под названием Вартегау. Спецслужбы под командованием подполковника Адольфа Эйхмана принялись за дело: их конечной целью являлось истребление всех евреев, проживающих в районе Познани и Лодзи. Выполнить эту задачу поручили зондеркоманде офицера СС Герберта Ланге. Еврейское население решено было разделить на две группы: на тех, кто на данный момент признан работоспособным, и тех, кого следует уничтожить одним из возможных способов; доктор Брак предложил перетравить их газом. Этот услужливый врач, доказавший уже, что он кое-что смыслит в эвтаназии, и на сей раз сумел дать дельный совет.

Начальство решило построить лагерь в Хелмно, между Варшавой и немецкой границей, который должен был служить приемной базой во время предстоящей операции. Идея газовых грузовиков пришлась зондеркоманде по душе; Ланге обзавелся несколькими машинами и пригласил опытных водителей. Новые автомобили, изготовленные по образцу тех, что работали на востоке, должны были совершать секретные рейсы между лагерем и рвами, в которые предполагалось сбрасывать трупы. В местечке Хелмно имелся полуразрушенный замок, узники ждали в нем своей участи.

Каждую партию подвергали одной и той же безжалостной процедуре; механизм умерщвления отлажен был великолепно. Узников свозили на грузовиках или открытых вагонах и, подвергая немыслимым унижениям, пешком заводили во двор замка. Офицер СС для отвода глаз заводил с ними беспредметный разговор с работе, а затем приказывал раздеться для дезинфекции. Мужчины, женщины и дети отдавали ценные вещи, если у кого-нибудь они еще остались, и снимали с себя одежду. Затем эсэсовцы загоняли их в особый коридор; немцы часто держали на поводках собак, науськивая их на узников. Толпа, обезумевшая от лая и воплей охранников, пускалась бежать. Бедняги едва успевали прочесть табличку «К баням», прибитую к стене. Это была последняя издевка нацистов. Разделившись на группы по тридцать пять-сорок человек, несчастные взбирались на площадку, ведущую в зловещий кузов серого вермахтовского грузовика.

Многие даже не подозревали о том, какие ужасы ждут их на другом конце коридора. Всех, кто почему-либо медлил, немцы стегали кнутом и натравливали на них собак. Открытый грузовик уже поджидал узников на выходе из подвала, пути назад не было: задние подпирали передних и преграждали им дорогу. Загрузив кузов до отказа, эсэсовцы запирали двери и включали двигатель на полную мощность. И тогда начинался бредовый концерт. Изнутри доносились ясно различимые вопли, плач и глухие удары. Постепенно все эти адские звуки становились все тише и наконец угасали совсем. Эсэсовцы на всякий случай выжидали еще несколько минут, затем ставили выхлопную трубу на место, и грузовик увозил свой мрачный груз в крематорий или к ямам, вырытым в густой чаще в пяти километрах от замка. Таким образом погибали сотни тысяч евреев, в том числе дети, советские и польские военнопленные, монахи и множество других безвестных жертв. В январе 1945 года в Хелмно были уничтожены последние партии узников, а сам лагерь ликвидировали. Заметая следы, немцы сожгли все секретные документы, а пепел развеяли по ветру.

О Хелмно нельзя вспоминать без содрогания, но по сравнению с тем, что творилось в других местах, это были еще «цветочки». В 1939 году Ханса Франка назначили генерал-губернатором польских территорий. В числе первых мероприятий, проведенных им на новом посту, была перепись всего еврейского населения, проживающего в зоне оккупации. Официально в Польше насчитывалось 2 284 000 лиц еврейской национальности. Для решения вопроса в начале 1942 года в Ванзе была созвана специальная конференция. Именно на ней немцы разработали программу полного истребления всех этих людей.

Для выполнения столь грандиозной задачи нужны были соответствующие средства: в первую очередь, необходимо было построить лагеря-приемники, затем, во избежание их перегрузки, спланировать четкие графики перевозок. Машина смерти должна была работать как часы. Заведующие лагерями старались как можно скорее избавиться от трупов, пока не образовались завалы. Центральным звеном всего механизма являлось умерщвление, и газ оказался наиболее подходящим для этого инструментом: во-первых, с его помощью можно было работать в достаточно высоком темпе, и во-вторых, он щадил нервы экзекуторов и уберегал их от психических травм…

27 мая 1942 года Рейнхард Гейдрих, протектор Богемии и Моравии и инициатор Ванзейской конференции, которого все считали наиболее талантливым из нацистских лидеров, был смертельно ранен осколками бомбы, подброшенной в его машину бойцами чешского движения сопротивления. Немцы вскоре отомстили антифашистам: казнили 1231 человека и принесли «в жертву манам» нацистского протектора все население Лидице.

Это был первый удар, нанесенный немцами в рамках операции «Рейнхард», названной так в честь Гейдриха. Вначале у восточных границ польского губернаторства были построены три лагеря — Бельзен, Собибор и Треблинка, затем, недалеко от границы с Чехией, четвертый — Аушвиц. Бельзен служил моделью для всех последующих. В 1941 году здесь соорудили первые бараки; устройство одного из них не вызывало никаких сомнений относительно его назначения. Это было здание, состоявшее из длинного коридора и трех комнат. Помимо входных дверей в каждой из них имелся выход, расположенный на противоположной стороне и ведущий к длинному узкому проходу в задней части строения. То была братская могила в пятьдесят метров длиной, двадцать — шириной и шесть — глубиной. Двери, сами по себе очень крепкие, запирались деревянными и металлическими задвижками: они должны были выдерживать сильные толчки изнутри. Кроме того, каучуковая обивка способствовала газонепроницаемости. Весь лагерь был окружен невероятно густой колючей проволокой, укрепленной на прочных бетонных столбах.

Кристиан Вирт, в мирное время проектировавший первоклассные скотобойни, оказался подлинным гением «массовых умерщвлений». Так уж случилось, что со скота пришлось переключиться на людей: работа есть работа, и никаких угрызений совести признанный мастер при этом не испытал. Вплоть до 1941 года Вирт служил комиссаром полиции и сыграл видную роль в осуществлении программы «Эвтаназия», а затем ему поручили проведение операции «Рейнхард» в районе Люблина. Благодаря своим организаторским способностям, по достоинству оцененным в 1942 году, бывший комиссар вскоре стал куратором лагерей Бельзен, Собибор и Треблинка.

Для такого виртуоза эвтаназии занятие, надобно сказать, примитивное. Теперь Вирту пришлось заменить баллоны с угарным газом, которые было очень невыгодно привозить сюда из Рура, газовыми грузовиками, прекрасно зарекомендовавшими себя в Белоруссии и на Украине. В сущности, необходимость в самом по себе грузовике уже отпала: в ликвидационном лагере, где все делалось на месте, нужен был всего-навсего стационарный двигатель, вырабатывающий моноокись углерода. Выхлопные газы поступали прямо в герметично закрытые камеры. С этой целью построили несколько одиночек с крепкими, плотно закрывающимися дверями. Помимо автомобильных моторов, немцы применяли двигатели советских танков.

В Бельзене Вирт использовал опыт Хелмно, улучшив старый метод и приспособив его к новым условиям. Евреи, попадая в лагерь, думали, что кошмар, продолжавшийся все дни, пока их туда везли, наконец-то закончился. Эсэсовцы старались не подавать ни малейшего повода к недоверию или страху, которые могли бы только помешать нормальному проведению операции. Бараки были отделены друг от друга деревянным частоколом, вдоль которого вели вновь прибывших. Бедняги, совершенно сбитые с толку, думали, что попали в трудовой лагерь, где смогут теперь прийти в себя, немного восстановить силы и (кто знает!) дождаться наконец освобождения.

Очень скоро они понимали свою ошибку: немцы составляли списки каждой новой партии, служившие своеобразным «пропуском в смерть». У заключенных изымались ценные вещи, затем им велели сдать одежду на дезинфекцию и всей толпой вели в «душевую». Малейшее неповиновение пресекалось с невероятной жестокостью, и несчастные уже почти не сомневались в том, какая судьба им уготована. Этим четырем-пяти десяткам человек предстояло умереть невыразимо ужасной смертью. Когда дверь запирали, у людей появлялись первые опасения, затем они ощущали неподдельный страх, и вскоре всех охватывала настоящая паника. Внезапно заводился тяжелый мотор, поначалу он только «отплевывался», набирая скорость, но затем удушающие пары заполняли камеру. Минут через двадцать в комнате воцарялась мертвая тишина. Иногда плохо отрегулированный двигатель давал сбои в самом начале или посреди процедуры. Его приходилось чинить на ходу; бедняги тем временем медленно задыхались в закрытом помещении. По окончании операции наружную дверь каждой из комнат открывали, с еще теплых трупов снимали золотые предметы, кольца, вырывали зубы, у женщин отрезали волосы. Тела сжигали и сбрасывали в ров. За четыре месяца в одном только Бельзене таким образом было уничтожено сто тысяч евреев. Но и этого оказалось мало!

Массовые истребления проводились на всей территории Польши в огромном количестве, и поток узников грозил захлестнуть даже такую образцовую организацию, какой была контора Вирта. Необходимо было срочно увеличить «рабочие мощности». Строительством лагерей смерти в Собиборе и Треблинке занялся все тот же Вирт, бесспорный лидер в области ликвидации; образцом для него служил Бельзен.

В новые лагеря узники прибывали партиями по две-две с половиной тысячи человек. Нацистской администрации некогда было расслабляться. Был разработан подробнейший план операции «Рейнхард», согласно которому вновь прибывших тотчас же отправляли в газовые камеры. В 1942 году старые деревянные сооружения в бельзенском лагере были снесены и на их месте выстроены прочные бетонные бараки.

К трем газовым камерам Треблинки прибавилось еще десять общей площадью 320 квадратных метров. Понижая потолок, выигрывали во времени. В день теперь можно было убивать в семь раз больше людей, чем раньше. В Собиборе ввели такие же новшества, правда, меньшего масштаба. А братские могилы тем временем все увеличивались, постоянно наполняясь свежими и полуразложившимися трупами. Лето 1942 года выдалось небывало жарким: сотни тысяч тел, сваленных во рвы, угрожающе распухали, и мерзостный гной проникал повсюду. Над лагерем Собибор и его окрестностями стояла невыносимая вонь, на которую слетались тучи мух, комаров и прочих малопривлекательных насекомых.

В связи с загрязнением грунтовых вод власти стали опасаться эпидемии тифа. Ничего другого не оставалось, как только сжечь эти гигантские свалки людских тел. Сначала использовали различные подручные средства, как например, зажигательные бомбы, но вскоре от этой затеи пришлось отказаться; ведь она грозила обернуться лесными пожарами, да, к тому же, эффект давала незначительный. Тогда трупы начали выгребать экскаватором, после чего сжигали их на кострах под открытым небом.

От цифр волосы встают дыбом: в Бельзене из могил выгребли, по приблизительным подсчетам, пятьсот тысяч трупов, сожженных затем на костре. В Треблинке их уже насчитывалось восемьсот тысяч. С ноября 1942 года по март 1943 года чудовищные пожары пылали денно и нощно, распространяя вокруг тошнотворный, неистребимый запах горелого мяса; порою смрад разносило на довольно далекие расстояния. Поэтому с 1943 года эсэсовское начальство старалось сжигать трупы по мере их поступления в более приспособленных и, главное, секретных местах.

Вплоть до 1942 года Аушвиц был обычным концентрационным лагерем, каких на территории Польши и Германии насчитывалось немало. И вот имперская служба безопасности решила преобразовать его в гигантский центр истребления, соединив уже существующие объекты с другими, расположенными в трех километрах от Биркенау.

Наивысшей «производительностью» газовые камеры отличались зимой 1942-43 гг. В лесу под Биркенау было построено целых четыре крематория. Каждый из них включал в себя три отделения: в первом заключенные раздевались, во втором их травили газом, а в третьем сжигали трупы. Таким образом, за основу была взята схема, выработавшаяся во времена массовых эвтаназий. Старые бункеры, использовавшиеся раньше в качестве крематориев, оказались малоэффективными и теперь бездействовали; к их помощи прибегали теперь от случая к случаю. Весной 1943 года весь комплекс Аушвиц-Биркенау имел в своем распоряжении два больших крематория и два поменьше. Раздевалки и газовые камеры находились в подвале; сооружения были снабжены вентиляционной системой и, похоже даже, устройством для откачки воздуха. Трупы поднимали на лифте и кремировали в десяти печах и тридцати топках; за сутки в них можно было сжечь две тысячи человеческих тел. Два «маленьких» крематория за это же время «обслуживали» в два раза меньше «посетителей». Иными словами, в лагере можно было ежедневно убивать и обращать в золу около трех тысяч человек. Однако все эти наскоро сколоченные установки работали в бешеном темпе, и аварии на крематориях были обычным делом. Так что человеческая бойня практически никогда не функционировала в полную силу.

Руководителем этого грандиозного предприятия по уничтожению себе подобных был назначен Рудольф Гесс. Вышестоящие органы могли целиком на него положиться: Гесс был просто одержим возложенным на него поручением. «Человек, на счету у которого наибольшее число массовых убийств», всегда мечтал заняться чем-нибудь подобным. В первую очередь, он проверил исправность всех газовых камер и печей, все остальное (имеются в виду нравственные соображения) предстояло отмести, как ненужный сор. Впрочем, у самого коменданта не было надобности «марать руки». Обязанности палача Гесс перепоручал своим подчиненным и при случае глубоко сожалел о проявлениях садизма, которые сам же и провоцировал. Прирожденная брезгливость Гесса нашла отражение не только в старательном сохранении дистанции между собой и жертвами, но и в выборе яда. Гесс, подобно многим нацистским лидерам, включая Гиммлера, не выносил зрелища крови, но, несмотря на это, гордился тем, что Аушвиц по своим мощностям далеко превосходит другие лагеря. Гесс мог «обслуживать» в десять раз больше человек, чем его коллега Вирт в Треблинке. Своим успехом Гесс в немалой степени был обязан новому яду.

Коменданта Аушвица, конечно же, прельщала возможность использования ядовитых газов, но он не считал угарный газ, образующийся при внутреннем сгорании, пределом своих мечтаний. Во-первых, двигатель часто барахлит, за ним нужен уход, не говоря уже о горючем. И во-вторых, нужное действие яд оказывает не сразу.

Вскоре после своего назначения в 1941 году на должность коменданта Аушвица Гесс отлучился из лагеря на несколько дней. Его заместитель Фрицш воспользовался отсутствием начальника и претворил в жизнь идею, уже несколько недель не дававшую ему покоя. На складе имелось небольшое количество инсектицида, который солдаты использовали для дезинфекции помещений. Этот химикат, называвшийся «циклон Б», с 1923 года выпускало «Немецкое общество по борьбе с вредителями» во Франкфурте-на-Майне. Фрицш решил испытать препарат в герметически закрытой камере для штрафников, расположенной в 11-м блоке. Он заметил, что циклон Б действует невероятно быстро и сообщил об этом шефу. Гесс по возвращении решил сам проверить, насколько утверждения его подчиненного соответствуют действительности. Новый эксперимент впечатлил коменданта: при отравлении инсектицидом смерть наступала почти мгновенно. Итак, начальство дало «добро», и вскоре была оборудована первая «циклоновая» камера. В ней помещалось девятьсот человек из расчета не менее десяти узников на квадратный метр.

Длинный пассаж из «Мемуаров» Гесса, написанных в польской тюрьме незадолго до того, как он был повешен в местах своей «боевой славы», повествует, какое облегчение почувствовал комендант Аушвица, когда начальство разрешило ему использовать новый газ. «Эта мера, — пишет он, — была направлена на целесообразное и бескровное уничтожение заключенных, отвечающее требованиям гигиены. К расстрелам я всегда испытывал отвращение: мне никогда не вынести зрелища расстрелянных женщин и детей. Я был сыт по горло казнями заложников и массовыми ликвидациями, которые производились по приказу рейхсфюрера СС и Имперской службы безопасности. Теперь-то я был спокоен: кровавых бань больше не будет». Комментарии здесь излишни.

Умерщвлять «циклоном» было гораздо проще, чем угарным газом. К тому же, химикат продавался в магазине. Он состоял из кизельгура, синильной кислоты, стабилизирующего и оповещающего вещества и помещался в консервной банке. Кизельгур часто используется в промышленности в качестве стабилизатора; этот минерал принес славу Альфреду Нобелю, предложившему подмешивать его в тринитроглицерин для повышения стойкости и предотвращения детонации. Кизельгур впитывает в себя синильную кислоту, как промокашка чернила.

Приблизительно 20 % веса инсектицида приходится на цианистоводородную кислоту. Химический стабилизатор, например, хлороформ, препятствует ее разложению, иными словами, полимеризации. Вследствие высокой токсичности препарата в него следует добавлять какое-нибудь слезоточивое или раздражающее вещество, которое могло бы вовремя предупредить об опасности отравления. Ведь пары синильной кислоты действуют с огромной скоростью, моментально тормозя процесс окисления в клетках. 0,3 % считается смертельной их концентрацией в воздухе.

В Аушвице людей сначала загоняли в маленькую газонепроницаемую комнатку, затем ждали, пока температура в ней повысится до нужной отметки, и забрасывали через слуховое окошко или вентиляционный люк порошкообразный препарат, пропитанный ядом. При температуре 20 градусов Цельсия и выше синильная кислота мгновенно улетучивалась, и ее пары заполняли пространство между узниками и потолком. В самый разгар зимы приходилось иногда ждать минут десять, пока жертвы «надышат» нужную температуру. Затем все происходило очень быстро; те, кто находился в непосредственной близости от окошка или люка, умирали мгновенно. Остальные трепыхались и кричали, судорожно хватая губами воздух. Вскоре крики сменялись хрипом, и уже через несколько минут все лежали на полу. Спустя полчаса после газопуска дверь открывали и включали вентиляцию. Бригады узников разгребали груды мертвецов и выносили тела, пока они еще не окоченели и не посинели.

После этого трупы поднимали на лифте к кремационным печам. Большая лагерная труба денно и нощно изрыгала в воздух клубы тошнотворного дыма. В 1942 году Аушвиц столкнулся с той же деликатной проблемой, что и в свое время Бельзен и Треблинка. Машина истребления работала в таком головокружительном темпе, что печи за ней не поспевали, и поэтому пришлось хоронить часть тел в братских могилах. Летом 1942 года сам Гиммлер приехал осмотреть лагерь. Все немыслимые зверства, творившиеся там, он принял как должное, вероятно, позабыв о том, что ему самому придется за них отвечать.

Через некоторое время поступил приказ любым путем сжечь трупы, сваленные в могилы. С этой целью использовали все подручные горючие материалы: в первую очередь, дерево, затем бензин, метанол и отработанные масла.

Вокруг на десятки квадратных километров стоял невыносимый смрад; над лагерями вздымались языки адского пламени, их тревожные отсветы видны были издалека. Окрестное население наблюдало за тем, как в лагеря партиями свозили узников, как возвращались назад пустые вагоны, а в небо непрестанно валил удушливый дым. Поначалу люди лишь строили догадки, но вскоре у них уже не оставалось никаких сомнений: за густой колючей проволокой творится что-то ужасное. Несмотря на то, что эсэсовцы старались хранить все в строжайшем секрете и сурово наказывали распространителей слухов, население уже было в курсе.

Все словно бы ополчились против эсэсовского начальства: даже местные сотрудники противовоздушной обороны возражали против того, чтобы костры разжигали под открытым небом: ведь ночью огонь видно с далекого расстояния и даже при затемнении никто их не гасит. С другой стороны, кремационные печи так сильно перегревались, что в фундаменте начали образовываться трещины.

К концу лета 1942 года приказ рейхсфюрера был выполнен; могилы опорожнили, сто семь тысяч человек сожгли, а их кости смололи в костедробилках, подсыпав их затем в цемент или тайно выбросив в Вислу. Все эти операции выполняли бригады узников, которых в скором времени ждала та же участь.

Самая «горячая» пора наступила в Аушвице в 1944 году, когда партии евреев из Венгрии по специальной железной дороге направляли прямиком в крематории. 90 % этих несчастных сразу же заводили в газовые камеры, остальных пока не трогали. К тому времени всего-навсего три печи могли еще работать двадцать четыре часа в сутки, другие не выдерживали этот темп, и поэтому их не эксплуатировали. Так что все равно приходилось выкапывать секретные котлованы для сжигания «излишков продукции» по мере их накопления. Эти ямы достигали шести с половиной метров в ширину. В них можно было уничтожать по тысяче трупов в час.

Таким образом погибло по меньшей мере 1 323 000 евреев, 6430 цыган, 1065 советских военнопленных и 3665 мирных жителей других национальностей; они стали жертвами профессиональной добросовестности и беспрекословного подчинения низших высшим. Возможно, цифры, приводимые Веллерсом, слишком точны, для того чтобы соответствовать истине, может статься, на самом деле жертв было в два, а то и в три раза больше, это одному Богу известно. Одно только можно сказать с уверенностью: на совести у Гесса огромное число загубленных человеческих жизней.

Естественно, при таких масштабах ликвидации появилась необходимость в громадном количестве «циклона», но в этом деле тоже следовало избегать огласки. Несколько частных фирм занялись упаковкой и доставкой «товара». Кондитерские и химические заводы, расположенные в Дессау, продавали этот яд под видом инсектицида «Немецкому обществу по борьбе с вредителями», служившему не более как ширмой. Фирма «Теш и Стабенов», называвшая себя «Международным обществом по уничтожению паразитов», поставила около 8 тонн «циклона Б» в лагерь в Майданеке, где тоже перешли с угарного газа на синильную кислоту.

В январе 1944 года во Франкфурте-на-Майне прошел международный конгресс, посвященный цианистоводородной кислоте и ее применению. На нем собрались производители, поставщики и потребители яда. В числе последних в форуме принимало активное участие главное управление СС. Участники конгресса обменялись мнениями о качестве кизельгура и значении стабилизатора и пришли к выводу, что необходимость в оповещающем веществе в некоторых строго определенных случаях отпадает… Все это свидетельствовало о том, что синильную кислоту иногда используют в весьма специфических целях. Тем не менее, у упаковщиков и продавцов этого совершенно особого товара так ничего и не колыхнулось в душе.

Высшие нацистские чины во главе с Гитлером были прекрасно осведомлены о том, какие ужасные злодеяния вершатся от их имени. Об этом свидетельствуют строгие требования секретности, выдвигавшиеся рейхсканцлером во время программы «Эвтаназия», а также приказ Гиммлера уничтожить наиболее явственные следы преступлений. В августе 1942 года группенфюрер СС Одило Глобочник, правая рука Гиммлера и главный исполнитель операции «Рейнхард», во время очередного осмотра Бельзена решил напомнить своим подчиненным, что разглашение информации о лагерях карается смертной казнью. Помимо прямых предупреждений, нацисты применяли и другие, скрытые меры для предотвращения слухов о геноциде.

И на сей раз образцом для них служила «Эвтаназия». Тогда эсэсовцы в целях маскировки прибегли к особому, двусмысленному словарю. По иерархической лестнице в обоих направлениях перемещалась масса административных документов, составленных в эвфемистических выражениях, которые призваны были скрыть правду. Яд таился за удобной ширмой из лжи и недомолвок. Нацисты старались ввести в заблуждение всех: средства массовой информации, а в их лице немецкую и международную общественность, своих жертв, которых они держали в неведении до самой последней минуты, ну и наконец судей, когда настал час расплаты.

Все началось в 1939 году: сценарий, по которому была умерщвлена первая партия больных, послужил моделью для всех последующих процедур данного рода. В секретной директиве от 1 сентября, помеченной задним числом, Гитлер требовал, чтобы информация, касающаяся проекта «Эвтаназия», хранилась в строжайшем секрете. С тех пор над многими больницами и клиниками нависла зловещая тень. Большую часть лечебных учреждений Германии окутали «Тьма и Туман», прикрытые «бумажным занавесом», с помощью которого нацисты пытались доказать, что они занимаются обычным и едва ли не почетным делом. Гитлер, несмотря на то, что обладал абсолютной властью, все-таки не отваживался придавать своим действиям узаконенный характер, предчувствуя, какую бурю негодования вызовет его проект у огромного большинства людей.

Названия организаций, проводивших в жизнь «Эвтаназию», хранились пока в тайне. Им присваивали такие многословные и напыщенные наименования, как, например, «Трудовое общество терапевтических и лечебных учреждений» или «Общественно-полезное общество по перевозке больных» и множество других.

Для устранения компрометирующих улик семьям пропавших без вести рассылали стереотипные письма, в которых указывались совершенно невероятные, а иногда и просто нелепые причины смерти. Яд тоже двигался по довольно сложной и длинной траектории; таким способом администрация пыталась замести следы. Центральная организация, координировавшая действия всех других, официально называлась Т4, сокращение от «Тиргартен Штрассе 4», но этот адрес отнюдь не был единственным. Т4 заказывала смертоносный газ через свою секцию «Экономика» у отделения «Химия» Технического института криминологии, которое уже от своего лица делало заказ производителю. Адрес получателя также был зашифрован: к примеру, за ширмой общества «Иеннервайн и Бреннер» скрывались имена Брака и Бланкенбурга. Известно, что первый из них вначале был консультантом по вопросам эвтаназии, а затем поделился своим бесценным опытом с организаторами лагерей смерти.

С 1943 по 1945 год нацисты пытались уничтожить все компрометирующие улики, которые оставил после себя геноцид, и в первую очередь письменные документы, где указывались имена главных его виновников. Последние всячески старались избегать слишком красноречивых намеков на массовые умерщвления газом. Они использовали жалкие эвфемизмы, которые быстро изнашивались и постоянно требовали замены. Так возникли термины «перемещение», «депортация» и «перевозка», затем появились еще более тревожные «дезинфекция» и «специальное лечение». «Финальный исход» был самым употребительным из них.

В конце 1944 года, с тех пор как союзники начали неумолимо приближаться к Берлину, перед нацистами встала необходимость ликвидации всех вещественных доказательств. В соответствии с недвусмысленным приказом Гиммлера, трупы уже развеяли в прах, но оставались строения, назначение которых ни у кого не вызвало бы сомнений. Некоторые сооружения попросту разобрали кирпичик за кирпичиком, другие взорвали. В конце ноября 1944 года поступил приказ уничтожить газовое и кремационное оборудование Аушвица; второй и третий крематории были демонтированы, четвертый взлетел на воздух во время последнего восстания, поднятого бригадой узников. Последняя печь работала вплоть до января 1945 года; перед тем как унести ноги, эсэсовцы ее взорвали

Узники, входившие в состав рабочих бригад, были живыми и потому вдвойне опасными свидетелями. С ними нужно было покончить во что бы то ни стало. Бедняги почти все погибли. И все-таки, несмотря на кропотливое уничтожение улик, на многочисленные угрозы и физическое истребление жертв, неопровержимые доказательства остались. Они и сейчас еще служат нам напоминанием и предостережением.