История яда

Глава IV ПОСЛЕДНИЕ ОРДАЛИИ

На земле сидел голый человек. Шаман, положив руку ему на макушку, хриплым, монотонным голосом повторял заклинание:

В какие века, на каких еще языках звучала эта магическая формула? На скольких людей накликала она смерть? Никому не дано знать.

Буайе, в то время молодой врач из когорты колониальных чиновников, воодушевленных благородной идеей своей миссии, услышал, как звучит это заклятие на языке балантов, проживающих на юге Сенегала.

Во время служебной поездки на черный континент ученый совершил множество открытий в области медицины и неожиданно для себя стал свидетелем и чуть ли не участником одного грозного африканского ритуала.

В Казамансе, на этой благословенной земле богов, ставшей теперь раем для туристов, проживали вместе три различных этнических группы: диола, мандинги и баланты. В драматических событиях, оставивших столь глубокий след в памяти Буайе, принимали участие только последние. О них-то и пойдет речь.

Непрерывный грохот там-тамов, в течение нескольких дней оглашавший джунгли, привлек внимание ученого. Бесконечные рокочущие призывы и отклики, очевидно, возвещали о каком-то исключительном событии, которое должно было вот-вот произойти. Мужчины всех возрастов, женщины и даже маленькие дети с готовностью откликались на зов и спешили к таинственному месту сбора.

Вместе с людьми шли козы, быки и поросята; их должны были заколоть по окончании церемонии. Казалось, туземцы собирались достойно отпраздновать большую победу. Так какое же важное событие стало причиной всех этих перемещений? Вскоре Буайе получил ответ: он стал первым европейцем, которому посчастливилось лично присутствовать на чудовищном испытании тали. Сотни балантов сошлись сюда из разных уголков Сенегала, чтобы умереть на глазах у врача! И наш почтенный эскулап не в силах был предотвратить трагедию: его даже никто не слушал, потому что слово держал яд. Целую неделю там-тамы сзывали по ночам балантов на дикарский праздник; под самым носом у властей разворачивалось потрясающее по жестокости действо, мрачный пережиток прошлых веков. На несколько часов Буайе проник в святая святых африканских обычаев. Став свидетелем одной из последних ордалий, он смог оценить, какое влияние в силах оказать яд на жизнь целой нации.

Баланты подвержены всем человеческим напастям: смерти, болезням и множеству мелких и крупных драм, из которых складывается наша повседневная жизнь. Но сами африканцы считают, что беды, обрушивающиеся на голову им самим или их близким, не отвечают естественному ходу вещей. Смерть, например, никогда не является случайностью, ее вызывают колдуны, которые во время болезни и даже после смерти питаются мясом жертвы. Чародеи скрываются в толпе честных людей и принимают их облик, чтобы тем легче было обмануть несчастных. Для колдунов смысл жизни заключается в том, чтобы причинить племени как можно больше зла. Все бедствия, которым подвергается деревня и прилегающие хутора, — это их рук дело. Распознать колдуна очень трудно, ведь внешность у него вполне человеческая. Разоблачить его можно только хитростью, и как только удастся вывести негодяя на чистую воду, нужно его тотчас уничтожить.

К счастью, существуют яды, с помощью которых можно не только изобличить колдуна, но и убить его.

Поскольку эти зловредные существа обыкновенно питаются человеческим мясом и, подобно вампирам, пьют кровь, яд можно подмешать в человеческие останки, и колдун преспокойненько их съест…

Обычные же люди, не имеющие ничего общего со злосчастными выродками и ни разу не пробовавшие человеческого мяса, не смогут проглотить яд. Их желудок и даже все тело отвергнет омерзительную и вредоносную микстуру. Они извергнут отраву и тем самым спасутся.

Буайе присутствовал на приготовлениях к церемонии, а затем собственными глазами видел, как все сборище балантов ело яд.

В сущности, испытание проводилось для того, чтобы изобличить тайных колдунов и избавить общество от их пагубного влияния. И горе тем несчастным, которые попытались бы уклониться от процедуры. От них тотчас же отрекались члены семьи, все вещи у них изымались, бедняг прогоняли из племени, и изгнанникам ничего другого не оставалось, как бежать побыстрее да подальше, даже не надеясь когда-нибудь вернуться.

Токсическую основу для своего яда баланты добывают из коры чрезвычайно твердого дерева, которое якобы не горит в огне. Полученную эссенцию очень долго настаивают, пока она не превратится в «красную воду». Затем в нее подсыпают порошок из высушенных и измельченных человеческих останков, мозга, сердца, печени и желчи. Эти малопривлекательные предметы извлекаются из трупов тех сограждан, которые по результатам предыдущей ордалии оказались ненавистными колдунами.

Останки долго высушивают на солнце и прячут на время, а затем растирают в порошок. В нем содержится некий элемент, помогающий определить, имеет испытуемый отношение к нечистой силе или нет. А сам тали, добываемый из коры, баланты считают простым катализатором.

Шаман из племени диола, которого назначает вождь деревни, обязан сначала изготовить, а затем раздать испытательный яд тали. За свои труды этот властелин смерти получает многочисленные подарки от будущих жертв.

Вождь диола, назначающий шамана, тоже получает подарки, равно как и вождь какой-нибудь другой деревни мандингов или диола, пускай даже он и не принимает никакого участия в приготовлениях. Непосредственных участников церемонии все время держат в стороне, но при этом взимают с них довольно внушительный взнос — в 1895 году он составлял около трех золотых франков за дозу тали. Для бедных балантов это была неслыханная сумма, поэтому неимущие туземцы ходили попрошайничать в соседние деревни или нанимались на работу к «бледнолицым». Чаще всего, однако, за тали платили натуральными продуктами: рисом, тканями или скотом. В последнем случае несколько человек объединялись и сообща жертвовали одним животным.

По мере приближения церемонии жителей деревни охватывало огромное волнение: то, что должно было произойти, касалось всех без исключения — мужчин, стариков и даже женщин с грудными младенцами. К месту сбора стекались десятки, сотни людей; они вели за собой жертвенных животных. Пить могли все, да что там, это просто вменялось в обязанность! Некоторые из присутствующих казались поразительно спокойными; дело в том, что они уже не раз и, разумеется, с честью выдерживали испытание и поэтому считали свою жизнь вне опасности. Чего, впрочем, не скажешь о новичках, с каждой минутой становившихся все более раздраженными — тревога росла. В толпе можно было заметить ребятишек лет десяти, собиравшихся принять яд вместе с родителями.

Несмотря на это, все были почти уверены, что останутся невредимы, потому что считали себя добрыми балантами, не способными никому причинить зла.

Колониальные власти запрещали и сурово пресекали испытание ядом тали, но обычай все же оказался сильнее предписаний, приходивших из городов. Туземцы, к тому же, полагали, что официальные лица ничего не смыслят в колдовстве, а их законы только нарушают естественный порядок вещей…

Так, одна молодая балантка, несколько лет находившаяся в услужении у «бледнолицых», узнав о том, что ее родители собираются пройти испытание тали, попросила у своих хозяев разрешения участвовать вместе с родными в этом увлекательном мероприятии.

Молодая девушка, давным-давно уехавшая из родной деревни, все еще берегла в памяти традиции своего племени. Ей, конечно же, отказали, но зов тали оказался сильнее; она сумела обмануть бдительность хозяев и пробила дыру в соломенной крыше хижины, в которую служанку из предосторожности заперли. Так ей удалось сбежать к родителям и выпить вместе с ними яда.

Перед началом испытания жители деревни и их родственники становились в большой круг, в центре которого стоял шаман. Люди по очереди подходили и складывали перед ним приготовленные подарки и подношения. По этому случаю диола облачался в парадную одежду, увешанную амулетами, а шею и руки украшал ожерельями и медными браслетами.

У ног шамана стояла большая бутылочная тыква с ядом; каждый из участников получал свою долю. Выпив тали, балант убегал в чащу и садился в ожидании под деревом.

Все, кого тотчас же начинало тошнить и рвать, вполне могли рассчитывать на спасение, и таких было большинство. Туземцы, не сумевшие сразу же избавиться от яда, умирали спустя несколько часов.

Все эти мертвые и умирающие превращались в глазах тех, кто уцелел, в колдунов. Если у кого-нибудь из участников во время предыдущей ордалии погиб родственник, сгорело добро или еще какое несчастье приключилось, все свое отчаяние, гнев и злобу он изливал на этих жертв. «Колдунов» яростно поносили и даже иногда били.

Отравленных бедняг клеймили позором, раздевали и бросали на съедение гиенам и грифам.

Туземцы, для которых ордалия прошла благополучно, наоборот, считали себя победителями. Они с песнями возвращались в свои деревни, а там-тамы неистово выбивали ритм праздничных песнопений.

Однако, перед тем как разойтись, уцелевшие участники закалывали приведенную с собой скотину и устраивали грандиозное пиршество с обильными возлияниями, а шамана в очередной раз заваливали подарками.

Многие из тех, кто остался жив, порою узнавали среди разбросанных по джунглям трупов своих родственников, нередко очень близких. Теперь эти бедняги становились для них не просто посторонними людьми, а настоящими врагами. Посудите сами: в человеческую оболочку забрался колдун-людоед, собиравшийся сожрать всю их семью!

Буайе присутствовал и на других ордалиях — в Африке в конце прошлого века они были обычным делом. По подсчетам ученого, во время испытаний вымирала четвертая часть населения.

Ордалии, истоки которых теряются в глубине веков, нельзя назвать специфически африканским явлением. Такого рода суды практиковались самыми различными этническими группами и принимали самые разнообразные формы. И европейские народы на этот раз не составили исключения: к Божьим судам они прибегали аж до середины Средневековья.

Общество, медленно приближавшееся к идеалу справедливости, волей-неволей должно было пройти этап ордалий. С юридической точки зрения все это пока еще было детским лепетом. Но уже один тот факт, что люди пытались разрешать тяжбы не только грубой силой, явился важным шагом на пути к правовому обществу.

До этого право всегда оставалось за сильным; ордалия покончила со старым принципом и заменила его более возвышенным правилом. Оно тоже сводилось к испытанию силой, но на сей раз не человеческой, а божественной.

Суд теперь вершил сам Бог, призиравший безвинного и наказывавший виновного. Это было выражением имманентного правосудия, которое могло принимать различные формы, но почти всегда предпочитало самые жестокие. Главное, чтобы истина восторжествовала.

Испытания ядом, огнем, кипятком и раскаленным железом подходят под определение Божьего суда.

На Западе очень высоко ценили судебные поединки, когда каждая из тяжущихся сторон избирала своего представителя, который с помощью силы должен был доказать свою правоту. Эти способы выявления истины, известные еще со времен гладиаторских боев и цирковых сражений, позднее превратились в турниры и перестали решать вопросы правосудия.

Тем не менее, вначале единоборства были вполне узаконенной процедурой. Германский закон, к примеру, признавал их официально, специально оговаривая, что «эта форма поединка считается приемлемой, если предметом тяжбы выступают угодья, виноградники или деньги. В споре следует избегать взаимных оскорблений и, избрав двух человек для поединка, решить исход дела».

Испытание ядом в Европе почти не применяли. Вероятно, это связано с тем, что у европейцев тогда еще не было подходящего токсического вещества. Зато они практиковали весьма любопытную процедуру испытания хлебом и сыром, которую, вероятно, позаимствовали у александрийцев, использовавших ее еще во II в. Подсудимого подводили к алтарю и заставляли съесть немного хлеба и сыра… Если человек был виновен, Бог посылал одного из своих ангелов, и когда тот хватал испытуемого за горло, кусок застревал у бедняги во рту!..

Испытание раскаленным железом в различных формах практиковали повсеместно. Чаще всего обвиняемый должен был взять голой рукой докрасна нагретый предмет и немного пронести его. В Индии человека заставляли проделать с железом в руке семь шагов или пересечь несколько кругов, нарисованных на земле. После этого руки обвиняемого тщательно осматривали и, если обнаруживали следы ожогов, считали его виновным.

Скандинавский закон предусматривал девять шагов с раскаленным железом в руке, а англосаксонский устанавливал оптимальный вес железного бруска: вначале это был один фунт, а через некоторое время уже три.

Раскаленное железо часто заменяли кипящей водой или маслом и даже расплавленным свинцом. В первом случае испытуемый должен был вынуть голой рукой более или менее тяжелый предмет, лежащий на дне котелка с кипящей водой. Если рука не обваривалась, подсудимого объявляли невиновным.

В 1215 году в Страсбурге несколько человек, подозреваемых в ереси, подверглись испытанию раскаленным железом; вина их была доказана, и несчастных приговорили к сожжению на костре. Когда осужденных вели к месту казни, священник неоднократно призывал их покаяться. И тут у одного из еретиков внезапно сошел с руки след от ожога. То был знак Господнего благоволения, и приговоренного тотчас же отпустили на волю.

В средневековой Англии и Германии широко практиковалась и другая форма ордалии: обвиняемый должен был пройти босиком по девяти лемехам плуга. Мать Эдуарда Исповедника была подвергнута этому испытанию и выдержала его с честью.

В Европе получил распространение суд холодной водой. Процедура была совсем несложной: подсудимого крепко связывали, чтобы он не мог пошевелить ни рукой ни ногой, а затем бросали в воду. Если бедняга всплывал на поверхность, его считали виновным, если же, наоборот, уходил на дно, вина снималась. Считалось, что вода всегда готова принять доброго христианина и отвергает виновного. Это испытание представляло, однако, несомненную опасность для невинного, который мог попросту утонуть. Вот почему в IX в. архиепископ города Реймса Гинкмар решил смягчить пытку. Он приказал привязывать всех обвиняемых веревкой, чтобы в случае, если человек пойдет ко дну, его можно было вытащить, пока он еще не «нахлебался воды».

В Европе этому испытанию долгое время подвергали лиц, подозреваемых в колдовстве.

В связи с магическим характером ордалий, их отправлением заведовали жрецы. Ведь священническое сословие поддерживало самое тесное общение с божественными силами, которые и выступали в роли верховных судей.

Церковь, расширявшая духовное и светское влияние на Европу, естественно, должна была взять этот глубоко укоренившийся обычай под свой контроль. Клирики понимали, что чисто запретительными мерами действовать здесь нельзя, и стали постепенно вносить в языческую, по их мнению, процедуру различные поправки, пытаясь лишить суд волшебного ореола.

Таким образом, ордалия становилась своеобразным вопросом, заданным Провидению; силы небесные оказывали непосредственное влияние на исход поединка или испытания, завершавшегося торжеством божественной справедливости. Епископы же, со своей стороны, в меру сил боролись с жестокостью и произволом во время судов.

Во второй половине XII в. папа Александр III запретил испытания кипящей водой и раскаленным железом и даже судебные поединки. И наконец, на четвертом Латеранском соборе папа Иннокентий III наложил недвусмысленный запрет на все виды ордалий за исключением судебных поединков.

«Никто не имеет права благословлять или освящать испытание теплой или холодной водой или раскаленным железом». Несмотря на то, что запреты следовали один за другим, ордалии так прочно укрепились в средневековом быту, что уже через двенадцать лет, в Трире, на вселенском соборе, раздались голоса в их защиту.

Упорство, с каким сторонники старины отстаивали свою точку зрения, навело на мысль, что с пережитком нельзя бороться одними запретами. Встала необходимость связать ордалию с ветхозаветной идеей карающего Бога, который один в силах оправдать невинного и наказать виновного.

Таким образом, основным средством арийского правосудия становился судебный поединок, но участвовать в нем могла лишь малая часть населения — граждане, обладавшие правом принимать присягу. Но подавляющее большинство подсудных составляли рабы, незаконнорожденные, иноземцы в самом широком смысле этого слова, а также женщины. Никто из них не имел права сражаться на судебном поединке и тем более выставлять кого-либо вместо себя. И кроме того, они не могли принимать присягу.

Само собой разумеется, эту громадную юридическую брешь необходимо было чем-то заполнить. И в то время как полноправные граждане могли выступать в роли как истцов, так и свидетелей, огромную массу бесправных людей приходилось подвергать суровому испытанию и вопрошать о них самого Бога!

Юридический вакуум, образовавшийся в связи с запрещением ордалий, повлек за собой изобретение нового вида расследования. Так в XII в. возникло предварительное следствие, которое со временем нередко стали заменять пыткой.

Инквизиторы, естественно, частенько злоупотребляли этой процедурой, и только незадолго до Великой французской революции от пыток окончательно отказались.

В Азии и, в еще большей степени, в Африке ордалии как средство выявления истины использовались на протяжении многих веков. Все дело в том, что в данных регионах, в отличие от Европы, имеется огромное множество доступных, сильнодействующих ядов природного происхождения. Вероятно, отрава больше подходит для судебного испытания, чем кипящее масло или раскаленное железо. Попробуйте-ка провести судей, если вам кладут в руку кусок нагретого докрасна металла или заставляют окунуться в бассейн с кипящей водой! А вот яд, изготавливаемый из семян, коры и корней, можно по желанию сделать более или менее токсичным.

Результат испытания железом или водой очевиден, и решение судей обжалованию не подлежит. Другое дело, когда применяют яд: мнения нередко расходятся, и возникает масса сомнений. Сам приговор и его исполнение как бы сливаются в одно целое и при этом утрачивают всю свою категоричность. Точно установить, виновен или невиновен подсудимый, очень трудно, поскольку сопротивляемость яду в огромной степени зависит от телосложения и здоровья человека. Кроме того, мастер-отравитель имеет право увеличить или уменьшить дозу по собственному усмотрению, причем публика ему и слова не скажет.

Таким образом, руководители этих странных церемоний обладали безраздельной властью над подсудимыми. Изначально данная процедура рассматривалась как магическое действо, и поэтому все участники свято верили в непогрешимость суда и не боялись подвергнуться испытанию. Многие восторженно заклинали хтоническое божество, по их представлениям, обитавшее в яде, и, не задумываясь, проглатывали зелье.

«О яд! О сын Брамы! Истинный и справедливый! Сними с меня это тяжкое обвинение и, ежели я сказал правду, стань для меня истинным нектаром!»

В Азии, главным образом, в Индии, брахманическая вера всячески поощряла употребление отвара из волчьего корня, ну а в черной Африке и на Мадагаскаре отравителям было настоящее раздолье. Яд считался неотъемлемой частью жизни общества на индивидуальном и общинном уровне; эта система распалась только с приходом белых. Колониальные власти тотчас же запретили судебное испытание ядом, и туземцам сперва приходилось прятаться в чаще тропического леса, а затем существенно видоизменить весь ритуал.

Ордалии широко использовались для разрешения уголовных дел, в которых судилось не более двух-трех сторон.

Многие из подобных разбирательств ставили в тупик европейцев и, в частности, колониальное правосудие.

В 1925 году как минимум четырех человек обвинили в смерти младенца, умершего в результате болезни. Двух подсудимых приговорили к испытанию ядом, одна из них погибла. Колониальные власти поспешили вмешаться, чтобы с грехом пополам уладить дело.

Ребенок, явившийся предметом тяжбы, уже довольно долгое время болел, и состояние его здоровья неуклонно ухудшалось. Тогда отец ребенка позвал колдуна, чтобы он прояснил ситуацию и поведал, кто навлек беду на сына. Шаман вошел в хижину; в ней горел огонь. Внимательно присмотревшись к пламени, колдун высыпал в костер таинственный порошок. Дрова запылали еще ярче, а колдун напрягся и сосредоточился, словно бы ему предстало видение. Наконец кудесник вышел из священного оцепенения и глухим голосом отчетливо произнес два слова — Рагайетто и Ясиманджи. Это были имена соседок и хороших знакомых, якобы плясавших в языках пламени перед мысленным взором шамана.

Сомнений не оставалось: именно Рагайетто и Ясиманджи виноваты в несчастьях сына. Они занимались «черевным колдовством» и страшно хотели навести порчу на малыша. Насланная ими тяжелая болезнь прямо-таки извела мальчика. Мать тотчас же разыскала обеих женщин. Поведав колдуньям об откровениях шамана, мать велела им явиться к ложу сына и снять порчу. Обе женщины внимательно ее выслушали, но одна лишь Рагайетто явилась с водой для ритуального окропления и произнесла следующее заклинание: «Если болезнь наслала я, если злодейка Ликуду — я, да выздоровеешь еще сегодня, ибо не хочу тебе зла…»

Сказанные слова не произвели никакого эффекта, и мать решила, что колдуньей является Ясиманджи, которая сидит в своей хижине и накликает порчу на ребенка. Мать повторно и на этот раз прилюдно произнесла обвинение. Это было очень серьезным шагом, обрекавшим не только Ясиманджи, но и ее мужа на публичное преследование.

Снять всенародное проклятие могла только ордалия. Если бы супруги отказались от испытания, то тем самым признали бы себя виновными. Так что муж подобру-поздорову ушел в джунгли за корой ядовитого дерева гунда, а затем созвал односельчан. В их присутствии он приготовил ядовитый напиток и тотчас же выпил его вместе с женой. Вскоре мужа начали сотрясать приступы рвоты, так что большую часть яда ему удалось извергнуть наружу. А несчастная Ясиманджи умерла в ужасных муках. Так рассудил яд.

Само собою разумеется, колониальные судьи, столкнувшись с новым конкурентом — ядом, не знали, как лучше поступить. Можно ли осуждать людей, гораздо более склонных следовать традициям предков, нежели подчиняться чуждым западным законам? Шамана, оказавшегося на скамье подсудимых, судья спросил: признает ли он факт злоупотребления своим особым положением и нравственным авторитетом? Колдун искусно отвел обвинение: он, видите ли, никому не приказывал есть яд, об этом и речи не было, а просто увидел в языках пламени силуэты мужчины и двух женщин, которые, как ему показалось, ели мясо умирающего ребенка. И потом, оба супруга по своей воле решили пойти на испытание.

Улаживать запутанные дела с помощью яда у туземцев черной Африки, восточной и западной ее частей, было обычным делом. Внутри некоторых племен существовали даже своего рода тайные общества, члены которых занимались охотой на ведьм.

Получив извещение о чьей-либо смерти, несколько членов секты забирались в чащу леса и, сговорившись, начинали дудеть в бамбуковые флейты, издававшие заунывный, зловещий звук. Для остальных членов этот концерт служил сигналом к наступлению. Охотники на ведьм врывались в хижины односельчан, подозреваемых в колдовстве, выволакивали их наружу и, притащив в условленное место, насильно поили специально приготовленным ядом.

Случалось, обвиняемого предавали общественному суду. Собрание туземцев оказывало на жертву огромное моральное давление, стараясь выдавить из нее чистосердечное признание. Классический судебный механизм, блестяще использованный на больших политических процессах в Восточной Европе, срабатывал великолепно: обвиняемый становился своим собственным обвинителем. Доведенный до отчаяния непрерывным кошмаром, человек начинал видеть в испытании ядом настоящее избавление.

В связи с этим кое-кто даже стал рассматривать африканскую ордалию как сложнейшую психологическую драму; по сути дела, ее главное действующее лицо, играя одновременно активную и пассивную роль, проходит сеанс психотерапии, часто выливающийся в подлинную трагедию.

В случае, описанном Буайе, ее виновниками становились сами мертвые.

В действительности, речь здесь по преимуществу идет не о физическом насилии, а об общественно-психологическом давлении, вынуждающем жертву признать себя виновной со всеми вытекающими трагическими последствиями, только бы вырваться из этого ада.

Индивидуальная ордалия обычно завершается тем, что человек, выступающий в роли судьи, вождь деревни или царек, ежели таковой имеется, оглашает решение суда. У некоторых племен ордалия по личному почину запрещена и приравнивается к преступлению; ведь в подобных случаях испытуемый ставит под сомнение верховную власть, которая одна вправе присуждать к ордалии. А перед высшим авторитетом, произвольно принимающим те или иные решения, все заранее должны трепетать.

Если вас объявили колдуном, неважно, кем вы были до этого. С момента разоблачения вы становитесь козлом отпущения. Причина несчастий и тайных опасений обнаружена, и малодушные издают вздох облегчения. Осталось только заставить беднягу выпить отвар, приготовленный шаманом (ну и что, если колдун утверждает, что он невиновен!), — и страхов как не бывало.

В Африке, в отличие от Европы, от обилия ядов просто глаза разбегаются. В соке большого числа растений, произрастающих на этом континенте, содержатся высокотоксичные алкалоиды Стрихнин, бруцин, резерпин, эзерин — вот лишь немногие названия из того длинного списка, которым часто пользуется современная фармакология.

К примеру, эритрофлеин, образующий токсическую основу тали, в больших дозах вызывает остановку сердца. Но дубильные вещества, также содержащиеся в тали, являются сильным рвотным; только благодаря им человек иногда спасается.

Кроме того, африканцы пользуются растениями из рода стрихнос, например, рвотным орешком; в ход идут в основном плоды и семена. Содержащийся в них стрихнин вызывает судороги и паралич.

Другие алкалоиды влияют на поведение человека: жертва теряет равновесие и координацию движений, дыхание затрудняется, иногда наступает удушье.

Калабарский боб (другое название — физостигма ядовитая) иногда использовали в качестве судебного яда племена, живущие в устье Нигера. Но самым распространенным алкалоидом по праву считается уабаин, который добывают из различных видов строфанта, произрастающих на всей территории экваториальной Африки.

Это вещество, используемое для отравления стрел, является также основным компонентом некоторых судебных ядов и медикаментов, стимулирующих деятельность сердца.

Все перечисленные ядовитые вещества добывают из семян, коры и корней. Африканские деревья чаще всего темно-красного цвета, получающийся из них отвар сохраняет ту же окраску. Поэтому почти все жители континента называют испытательный яд «красной водой». Впрочем, в снадобье часто добавляют змеиные яды, жаб, различных малопривлекательных насекомых, а также человеческие органы, которые извлекают из трупов разоблаченных колдунов.

Иногда скоблят кору ядовитого дерева и получают ядовитый порошок. А иной раз подсудимый кладет в рот тоненькие листочки, тщательно их разжевывает, а затем, глотнув, запивает стаканом воды. Сбор яда в лесу выливается в особый ритуал, что еще раз подчеркивает магическую природу последующего испытания.

Сборщики на рассвете направляются в места произрастания ядовитых деревьев. Листья, семена, корни и кору собирают в корзину, выложенную банановыми листьями. Тем временем шаман внимательно следит за тем, какую, допустим, форму приобретает кора при срезании и как она ложится в корзине. По этим признакам он определяет, виновен или нет кто-нибудь из подозреваемых. Часто шаман уединяется на несколько дней и все это время спит под открытым небом: разжигает огонь и, поставив справа возле головы корзинку, спокойно засыпает. Диких зверей он не боится: ни один хищник не отважится напасть на человека с испытательным ядом.

Как только шаман возвращается в деревню, все узнают о цели его похода в лес, а растения передают заинтересованным сторонам Последние проверяют, насколько собранная кора отвечает своему назначению. Посредством гласности пытаются избежать влияния нечистой силы, питающей явную склонность ко всему тайному и непонятному.

Изготовлением яда занимаются исключительно шаман и лица, причастные к делу. Метод приготовления зависит от того, где проводится ордалия и носит ли она публичный или частный характер. В первом случае мастер яда торжественно преподносит древесную кору, затем моет руки, прополаскивает кору, пест, ступку и все остальные инструменты. Помощники следят за тем, чтобы ничто не помешало нормальному течению процедуры.

Старательно растертой корой шаман доверху наполняет бутылочную тыкву, а затем, высыпав содержимое в большой котел с водой, ставит его на огонь. Мастер яда тщательно помешивает раствор, пока на поверхности не образуется обильная пена.

Тем временем толпа помощников хором распевает различные заклинания, а от обвиняемого торжественно требуют чистосердечного признания.

Прежде чем выпить ядовитую жидкость, испытуемый сплевывает и прополаскивает рот, чтобы все убедились, что в нем нет никаких веществ, которые могли бы воспрепятствовать действию яда.

Перед ордалией обвиняемый должен голодать в течение двенадцати часов. Все это время специальные надзиратели бдительно следят за тем, чтобы он не съел ничего, кроме горсточки риса и кусочка ореха кола. В очередной и теперь уже последний раз подсудимый заявляет: будь я проклят, если яд докажет мою вину.

Тогда шаман подносит ему бутылочную тыкву, в которую налито четверть литра «красной воды»; все это испытуемый должен залпом выпить. Как только сосуд опорожнится, приносят новый; бывали случаи, когда обвиняемый выпивал по шестнадцать тыкв, то есть четыре литра яда. Но обычно процедуру повторяют не больше десяти-двенадцати раз, затем начинается рвота, и съеденные перед этим рис и кола выходят наружу.

Горе несчастному, которого вовремя не стошнит или не начнет слабить — его мгновенно признают виновным!

Если же обвиняемый вырвет только часть съеденного риса, его на время отпустят, но окончательно оправдают только в том случае, если его в этот же день одолеет понос!

Предусмотрено и промежуточное состояние, когда обвиняемого не рвет и не слабит, но зато он испытывает сильные боли в животе Эти симптомы служат достаточным доказательством вины И все же для того, чтобы окончательно проверить, не вырвет ли его, испытуемого заставляют съесть несколько сырых яиц.

Человеку со слабым здоровьем судебное испытание грозит неминуемой гибелью: некоторые бедняги умирали уже после четырех тыкв. Если жидкость действовала как слабительное, обвиняемого не убивали, но могли продать в рабство. Если же подсудимый оказывался слишком стар, судьи искали замену ему среди его близких родственников. Впрочем, старик и сам мог погасить свой долг, уплатив противной стороне рабом.

При разрешении тяжбы между двумя людьми яд делили на три части. Одну давали собаке, и если животное умирало, напиток считали достаточно ядовитым. Остаток поровну распределяли между тяжущимися. Иногда оба они умирали — тем дело и заканчивалось…

Еще в конце XIX в. ордалии широко применялись по всей Африке. И наиболее пристальные наблюдатели отмечают, что около четверти добровольных жертв этой процедуры погибали во время испытания.

С мастером яда вполне можно было вступить в сделку, таким образом правосудие выливалось в настоящий произвол. Необходимо было только проявить сноровку и преподнести шаману подарок или же намекнуть, что в случае благоприятного исхода его ждет вознаграждение, и ответственное лицо уменьшало дозу. И наоборот, если шаман втайне точил зуб на свою жертву, он мог увеличить дозу и повысить силу яда. Кроме того, в зелье можно добавить различные нейтрализующие компоненты, например, кору акации, и испытательное снадобье становилось безвредным.

Местная администрация запрещала испытания ядом на территории всей Африки, но туземцы и ухом не вели. Еще в конце XIX в. жертвы ордалий составляли внушительную долю от общего процента смертности Испытания долгое время проводились подпольно, в местах, недоступных для правосудия.

Губернатор Казамансы заявил, что в 1911 году тали погубил полторы тысячи, а в следующем году — более двух тысяч балантов. По этой причине он приговорил к смертной казни одного из шаманов, на счету которого было несколько массовых ордалий.

На Калабарском берегу, в дельте Нигера, обитало несколько племен, изготавливавших испытательный яд из особого растения семейства бобовых Его плоды также «потребляли» жители королевства Бенин, называвшие их джиру. Туземцы измельчали и вымачивали смертоносные овощи в воде, а полученную жидкость использовали на судебных испытаниях. Бобы можно было есть сырыми, жареными или вареными. Случалось даже, бобовый настой вводили с помощью клизмы!

Обвиняемого приводили в храм, посвященный какому-то местному божеству. На глазах у собравшихся он должен был разжевать ядовитую массу. Доза варьировалась в пределах от двенадцати до ста бобов, но чаще всего равнялась приблизительно трем десяткам.

Проглотив яд, жертва экзекуции должна была ходить взад и вперед, пока не появлялись признаки отравления. Если обвиняемого начинало тошнить и он извергал большую часть яда, это служило доказательством невиновности, и испытуемого отпускали на свободу. Когда бобы подавали в чистом виде, судья увеличивал их количество до тех пор, пока не начиналась рвота; часто, однако, обвиняемый умирал еще раньше.

Судьями в древнем Калабаре выступали царек и знать. Человек, обвиняемый в каком-нибудь неблаговидном поступке, прежде всего, в колдовстве, должен был предстать перед их судом. Испытание в большинстве случаев завершалось трагически, поэтому все провинившиеся пытались спастись бегством еще до того, как прозвучит грозный приговор.

Некоторые туземцы, правда, сами настаивали на испытании физостигмой, желая доказать свою невиновность. Все при этом догадывались, что испытуемый заранее договорился с мастером яда и, следовательно, почти ничем не рискует. Легкое, скоропреходящее недомогание оправдывало его в глазах окружающих.

Бобы для этой ордалии срывали с лианы Рйузоз^та уепепозит, растущей главным образом на берегах рек. Ее выращивали специально для нужд правосудия в особых местах на Калабарском берегу. Дерево считалось священным, и царским указом повелевалось вырывать все лианы, выросшие в неположенном месте.

Сбор урожая проводился под высочайшим надзором, а семена хранились в хижине вождей. Этот семенной фонд постоянно обновлялся: остатки обычно сбрасывали в воду, и ежегодно несколько сот африканцев умирали от отравления священными бобами.

Ближе к экватору применялись несколько другие яды, но использовали их точно таким же способом, и все связанные с ними магические обряды ничуть не отличались от тех, которые совершали северные соседи.

«Когда кто-нибудь умирает, настает всеобщее оцепенение — до того трудно бывает осмыслить вторжение небытия, заставить себя поверить в него!» — заметил Флобер над трупом Эммы Бовари; это наблюдение вполне справедливо и по отношению к туземцам экваториальных регионов. Преждевременная кончина мужчины, женщины или ребенка, находившихся в добром здравии, настолько ошеломляет африканца, что он готов винить в смерти могущественного и зловредного колдуна-невидимку.

Какой-нибудь безобидный случай или давняя обида давали вашему врагу повод произвести вас в незавидный чин колдуна. Тотчас находилось объяснение всем неудачам, и на каждом шагу одно за другим появлялись доказательства того, что выбор сделан правильно. Охота на ведьм была делом всей деревни, туземцев охватывало огромное возбуждение. Но стоило только указать на подозреваемого, и обстановка мигом разряжалась.

Шаман в одиночестве уходил в лес. Считалось, что только он один знает место, где прячется ядовитое растение, сок которого наиболее подходит для испытания. Ему было известно также, как выкопать и сохранить корешок; он умел мягко и старательно соскабливать кору, а затем растирать ее.

Возвратившись в деревню, мастер немедленно приступал к приготовлению м ’бунду, высыпал собранный урожай в литровый сосуд с водой и настаивал зелье. Когда жидкость приобретала темно-красный цвет, ее можно было использовать для испытания.

Обвиняемого выводили на центральную площадь перед хижиной вождя, где уже толпился народ. Шаман протягивал ему бутылочную тыкву, наполненную м'бунду, которое испытуемый должен был выпить одним духом. Затем мастер яда в десяти шагах от жертвы проводил на песке черту. По сигналу обвиняемый направлялся к этой метке. Тем временем яд начинал действовать Глаза испытуемого наливались кровью и, словно вываливаясь, выступали из орбит.

Лицо искажалось гримасой боли и ужаса, после чего наступало оцепенение. Жертва пыталась бороться с удушьем и из последних сил тянулась к финишной черте.

Если обвиняемый так и не доползал до цели, ни у кого уже не оставалось ни малейших сомнений в том, что он колдун, и обезумевшая толпа набрасывалась на беднягу, вырывала ему внутренности и раздирала тело на мелкие куски. И наоборот, в случае, если испытуемый доходил до роковой отметки, вся деревня убеждалась в его невиновности и обращала свой гнев на обвинителя, которого немедленно приговаривали к такому же испытанию.

В различных местах церемония проходила по-разному: туземцы с берегов Комоэ под грохот там-тамов и яростные выкрики приводили обвиняемого к хижине вождя. Мастер яда заставлял его выпить м ’бунду и, когда испытуемый под действием яда начинал терять равновесие и мышцы его судорожно сжимались, велел бедняге два раза перепрыгнуть через палку в полуметре над землей. Если обвиняемый падал, его тотчас же объявляли виновным; мастер яда на время превращался в палача и перерезал «колдуну» глотку. Этот крайне зверский обычай впервые был описан в 1776 году миссионером с Луангвы:

«Ежели кого-нибудь обвинят в преступлении, но не могут найти достаточных улик, предлагают ему выпить касса. Жители сей страны глубоко верят в это испытание. Даже князья и повелители несколько раз принимали касса, чтобы рассеять подозрения… Королю Каконго показалось, что его хотят отравить, и он заставил всех своих домашних, чад и домочадцев принять касса. Умерло огромное число людей и между прочими — фаворит короля, сановник, которого все жители страны считали человеком кристальной честности!»

Еще в начале нашего века некий врач присутствовал на такого рода испытании, которое проводилось в деревне м’боши в Конго. Двух человек заставили бежать по дорожке, очищенной от травы и колючек и перегороженной тремя толстыми стволами.

Бедняг обвинили в том, что они наслали на деревню опустошительную эпидемию оспы. Женщины и мужчины пронзительно кричали, их вопли смешивались с песнопениями и грохотом боевых барабанов.

Каждый из подозреваемых выпил приблизительно по триста грамм яда из небольшой бутылочной тыквы. Снадобье было красноватого цвета: эту окраску отчасти придавал ему отвар из сандалового дерева. Данная эссенция довольно широко применяется туземцами: она входит в состав ядов, лекарств и даже предметов туалета.

Обоим испытуемым, принявшим яд, велели перескакивать через стволы, положенные поперек дороги. Мужчина постарше, преодолев второе препятствие, с налитым кровью лицом и содрогаясь от приступов рвоты, рухнул на землю. Живот вздулся, по мышцам пробегали столбнячные судороги. На коже выступил обильный холодный пот. Через час бедняга скончался.

Тот, что был помоложе, прошел три препятствия, затем присел на корточки и, свернувшись калачиком, лег на землю: из носа, рта и ушей шла кровь, мочился он тоже кровью. Подбежали родные и друзья и стали избивать несчастного, делая ему «массаж» поясницы с помощью маленьких мешочков с горячим песком.

У некоторых племен существовал обычай за три дня до испытания запирать обвиняемого в хижине. Беднягу крепко связывали и увешивали бубенчиками, чтобы следить за каждым его движением.

Затем шаман в сопровождении знатных особ приносил яд. Жертва выпивала зелье, и ее оставляли в одиночестве на весь день. Вечером к хижине подходили судьи и проверяли, подействовал ли яд. Если обвиняемый отказывался выпить испытательное снадобье, его тотчас объявляли виновным и чаще всего сносили ему голову.

Человек, выпивший м ’бунду, испытывал сильные судороги, после чего обычно умирал. Но смерть иногда не являлась к нему на свидание. Жертва сначала погружалась в состояние прострации, а затем медленно возвращалась к жизни. Туземцы были уверены, что обвиняемый сперва умер, а потом воскрес. Чудо это, само собой, происходило при непосредственном участии Святого Духа, который решил недвусмысленно доказать, что подсудимый невиновен.

В бывшем французском Конго ордалии проводились довольно часто, и даже самые мелкие тяжбы разрешали иногда с помощью яда. Пользовались главным образом н’касса и м’бунду. Первый, в отличие от второго, не смертелен и вызывает только сильное расстройство пищеварения.

Если кого-нибудь обвиняли в мелкой краже, третейским судьей выступал н’касса, но когда на человека возводилось более серьезное обвинение, в зелье добавляли м’бунду, и ордалия в большинстве случаев заканчивалась трагически.

В 1906 году некий горный инженер присутствовал на подобном испытании в верховьях Огове, населенных батоками. Женщину обвинили в том, что она наслала порчу на мужчину. Шаман пригласил к себе обе семьи и приготовил яд в их присутствии, чтобы заранее избежать обвинений в мошенничестве.

На следующее утро деревню огласил грохот там-тамов, и к месту ордалии явилась обвиняемая в праздничном одеянии красного цвета. Когда начались танцы, женщина торжественно выпила н’касса. Минут через десять ее начало сильно рвать, и таким образом все убедились, что испытуемая невиновна. Жалоба обвинителя была отклонена, а сам он приговорен к уплате кругленькой суммы в пользу жертвы. У женщины нежданно-негаданно появилось внушительное приданое, и несколько расторопных дикарей тут же предложили ей руку и сердце.

Судьи установили очень крупное возмещение, потому что обвиняемая еле выжила. Если в результате приема яда жертва теряла равновесие, это считалось неопровержимым доказательством вины. В глазах односельчан женщина становилась ведьмой, ее безжалостно убивали и разрезали на куски. Затем шаман выискивал в ее внутренностях белые катышки — все, что осталось от людей, умерших перед этим при загадочных обстоятельствах… Луангва из северного Конго иногда боролись с помощью н’касса с ворами. В бутылочную тыкву, наполненную пальмовым вином, наливали немного яда и вывешивали приманку на самом видном месте — на верхушке пальмы.

Простодушный воришка, ни сном ни духом, взбирался на дерево, снимал тыкву и, выпив ее содержимое, естественно, начинал хворать. В симптомах «болезни» невозможно было ошибиться, тем более что тянулась она довольно долго, и вскоре уж вся деревня могла установить личность незадачливого древолаза.

«У мальгашей имеются различные способы тяжеб: туземцы просто заставляют подсудимого съесть бычью печень или добавляют к ней тапгесйегзе, некий вид травы или корень, который является ядом и губит всякого, кто бы его ни съел, и дают сие съесть рабу, который украл, ежели нет никаких улик, но есть великая догадка и подозрение».

Так изволит изъясняться Этьен де Флакур в «Истории великого острова Мадагаскарского», посвященной его покровителю — генеральному контролеру Фуке.

Этот талантливый администратор, пописывавший на досуге, прославился тем, что захватил Маскаренские о-ва и самый большой из них назвал островом Бурбон (нынешний Реюньон). Назначенный главным комендантом Мадагаскара, Флакур весьма решительными методами усмирил триста мальгашских деревень, поднявших мятеж. «История Мадагаскара» долгое время оставалась единственной книгой о самом большом острове Индийского океана и его обитателях. В сочинении Флакура содержатся первые сообщения об ужасных мальгашских ордалиях, причем автор, похоже, не дает себе полного отчета в их подлинном значении.

Еще в начале XIX в. появились первые точные описания яда тангин и связанных с ним испытаний, которые с незапамятных времен уносили жизни тысяч мальгашей. На Мадагаскаре, так же как и на Африканском континенте, во всех бедах винили колдунов; задача состояла в том, чтобы изобличить и ликвидировать вредителей. Колдуны считались причиной всех болезней и смертей. Зловещая тень чародея маячила за мельчайшей домашней неурядицей. «Так кто же делает мою жизнь такой несносной? — спрашивал себя мальгаш. — Злой дух? А может, это мой сосед, который всякий раз, встречаясь со мной на улице, насмешливо кивает? Разумеется, внешне он очень похож на человека, но на самом-то деле он колдун!»

Вам нужны доказательства? Увы! Чародей настолько хитер, что уличить его почти невозможно — это-то больше всего и тревожит.

Когда станет совсем уж невмоготу, придется обратиться к вождю деревни. Яд хранится у сего достойного мужа, и последнее слово всегда за ним.

Можно с уверенностью сказать, что в центральной провинции Мадагаскара, где проживают гова, испытание тангином сокращало население на два процента, т. е. на три тысячи человек ежегодно, а каждое поколение уменьшало на пятьдесят тысяч человек. Число жертв иногда превышало шесть тысяч за одну ордалию.

Судебному испытанию подвергали всех, кого подозревали в колдовстве или считали виновником различных бедствий, обрушившихся на страну, в частности, эпидемий. Ордалии, к которым приговаривали политических преступников и заговорщиков, иногда выливались в массовые убийства. Наконец, судебным ядом испытывали отравителей и воров. Мотивы порой были совсем незначительными, случалось, какой-нибудь высокопоставленный чиновник или царский вельможа подвергал своих подчиненных испытанию тангином из-за пустяка. Если сановник отличался мнительным характером, то простое урчание в животе или минутное недомогание он мог счесть следствием отравления. И тогда на помощь приходил яд истины — тангин, при необходимости им потчевали всю челядь и домочадцев.

Яд считался непогрешимым судьей. Уважение к нему очень глубоко укоренилось в душах людей: человек, считавший, что на него возвели напраслину, не колеблясь соглашался на испытание.

Подобно ядам с черного континента, тангин имел своего духа по имени Райниманаманго, испытывавшего души и чресла.

Вместе с отравой дух проникал в желудок жертвы и наказывал хозяина, если он оказывался виновен.

Мальгаши считали, что сам по себе тангин совершенно безвреден и приобретает токсичные свойства только во время испытания. Это курьезное убеждение служит лучшим доказательством того, что туземцы нисколько не сомневались в магических свойствах своего яда. Но хотя такого рода представления были распространены во всех слоях малагасийского общества, во время ордалий чаще погибали все же представители низов, а не верхов.

Эдвин Бейкер, очевидец одной из таких ордалий, рассказывает: 9 марта 1830 года говаский монарх повелел провести большое испытание с целью очистить землю от колдунов. В отличие от обычных процедур, которым подвергались отдельные группы населения, предстоящее испытание касалось всех.

Обвиняемых сначала было около тридцати; среди них — знатные особы и лица, занимавшие высокие посты при дворе; были здесь и люди попроще. И хотя все участники считались равными перед законом… пардон, ядом, те из них, кто занимал видное положение в обществе, выжил, остальные же умерли.

Через месяц царь пригласил еще три десятка малагасийских женщин отведать тангина. Среди испытуемых оказались жены и сестры покойного царя и нескольких высокопоставленных чиновников, а также дочери судей. Все женщины остались живы, а церемония, в соответствии с обычаем, завершилась триумфальным въездом в столицу.

В мае того же года испытанию подверглись еще несколько мелких служащих и людей из народа. По окончании ордалии из чиновников не досчитались только одного, зато все люди низкого звания погибли. Вероятно, Райниманаманго считал, что истина и справедливость — прерогатива элиты!

Мало того, что на суде царил произвол, испытуемых часто подвергали жестоким оскорблениям. На следующий год одного чиновника коллеги обвинили в колдовстве. Воины, пришедшие его арестовать, обнаружили, что у обвиняемого только что умер отец. Сыновний долг обязывал его бдеть над покойником; если бы служащий нарушил этот священный обычай, то совершил бы величайший грех. Бедняга стал вымаливать у стражи отсрочку. Он просил не о милости, а только о том, чтобы ему дали время исполнить последний долг перед умершим. Но стражи остались глухи к его мольбам и приволокли несчастного к месту пытки.

Другой обвиняемый был прикован к постели жестокой лихорадкой и совсем не мог держаться на ногах, но его все равно принесли на ордалию и заставили выпить тангин. Судья, в соответствии с тайной инструкцией, удвоил дозу и преспокойно отправил беднягу на тот свет.

Эти зверские методы посеяли страх в душах родственников и друзей погибшего, и никто из них не рискнул вступиться за несчастного, боясь разделить его судьбу.

За всю свою историю сама церемония претерпела немного изменений. Сначала обвиняемый должен был съесть рис вместе с водой, в которой тот варился; затем его заставляли проглотить три кусочка куриной кожи величиной с медяк и давали ему выпить ядовитого зелья.

И только после этого мастер яда клал руку на голову обвиняемого и обращался к Райниманаманго, проникшему в тело жертвы, с торжественным призывом. Речь его была длинной, выспренней и многословной; время от времени шаман изрыгал проклятия одно ужаснее другого, стараясь произвести впечатление на слушателей. Все были почти уверены, что в эти драматические минуты мастер яда, пьянеющий от собственного красноречия, беседует с самим духом тангина, заточенным в теле испытуемого.

Сосредоточив всю свою силу в голосе, шаман с остекленевшими глазами заклинал Райниманаманго открыть истину. Во время испытания таинственный яд, который обычно ничем себя не выдавал, каким-то чудом превращался в общественного разоблачителя. Пробудившийся дух овладевал жертвой не затем, чтобы ее убить, а для того чтобы обрести в ней свой голос.

Но Райниманаманго говорил не словами, а действиями. Вскоре после того, как обвиняемый выпивал снадобье, начиналась рвота. Испытуемый извергал рис и три кусочка куриной кожи, которые мастер яда тотчас же принимался пристально разглядывать. Если клочки оставались целыми и невредимыми, человека признавали невиновным. В то же время кожа, начавшая «перевариваться», служила исчерпывающим доказательством вины.

В последнем случае преступника убивали деревянным пестом — тем, которым измельчали рис, и сбрасывали его оскверненное тело в братскую могилу или просто отдавали на съедение псам. Родственники жертвы, в свою очередь, попадали под подозрение, и их могли приговорить к уплате штрафа и даже к конфискации имущества.

Чтобы снять с себя подозрение в сообщничестве, родственник обязан был публично отречься от преступника, который мог приходиться ему сыном или отцом, и признать, что казненный понес заслуженную кару.

Процедура приготовления яда была несложной: сначала натирали на терке крупные семена тангина и миндаля, к которым добавляли несколько листочков крупного мадагаскарского кардамона с душистыми плодами. Растерев листья, выжимали из них благовонный сок. Душистый компонент, вероятно, должен был забивать немного тошнотворный запах тангина, а может быть, и увеличивал токсичность. Сила яда в большой степени зависела от того, насколько точно соблюдались правила приготовления. Важную роль играло количество собранных плодов, которые по виду напоминали персики, и, в первую очередь, степень их зрелости. Самыми ядовитыми считались фрукты ярко-красного цвета, их семена несли в себе верную гибель.

Родственники подсудимого могли заменить слишком ядовитые плоды другими, но для безродных сирот испытание чаще всего заканчивалось смертью.

Мастер яда сам устанавливал, сколько времени должно пройти между приемом риса, куриной кожи и тангина. Тем самым открывалось большое поле для жульничества в пользу или в ущерб обвиняемому. Получив от клиента «чаевые», шаман вел дело исключительно в его интересах.

Правда, вышестоящие власти тоже могли «спустить указание», и тогда судья увеличивал дозу с таким расчетом, чтобы жертва умерла во время испытания.

Чем больше оставалось трупов после ордалии, тем более гнетущее впечатление производила она на окружающих. Один только яд давал право на жизнь или на смерть. Все или почти все испытания заканчивались смертью одного или нескольких человек, и каждый ощущал себя потенциальной жертвой, которая сегодня просто наблюдает за происходящим, а завтра может стать его участником. В то же время мастер яда, руководивший зверскими церемониями, вынужден был сохранять жизнь некоторым людям низкого звания, подвергавшимся испытанию.

Когда яд «доказывал» вину, все собравшиеся подбегали к безжизненному телу и давали волю своему злорадству. Труп протыкали копьями, голову разбивали вдребезги. Если человек все еще был жив, его иногда душили, забрасывали камнями или бросали на съедение диким псам.

Рабов постигала иная участь. Поскольку по окончании ордалии они становились собственностью мастера яда, последний никогда не давал им смертельной дозы. Отравитель обычно отсылал подсудимого в отдаленный город и там продавал… И только рабы, принадлежавшие членам царской семьи, обладали незавидным правом участвовать в настоящих испытаниях; мало кто из них выживал.

В 1840 году была предпринята слабая попытка несколько смягчить ордалии. Теперь некоторые тяжбы можно было разрешать с помощью «животного-посредника».

Каждая из тяжущихся сторон выставляла вместо себя собаку. Обоим псам давали по одинаковой дозе яда; обвинение падало на того соперника, чья собака умирала первой. Эта практика, по крайней мере, щадила жизнь людей. Ссоры разрешались и иными способами. Некоторые африканские племена из верхней Дагомеи использовали в качестве посредников домашних животных, в частности, цыплят.

В 1895 году Буайе присутствовал на одной из таких ордалий. У некоего мужчины при загадочных обстоятельствах исчез вол, и у него зародилось подозрение, что кражу совершил сосед. С делом ознакомился совет деревни и постановил разрешить его следующим образом:

Обе стороны должны были принести по живому, откормленному цыпленку, и каждому из них необходимо было затолкать в клюв яд, состоящий из семян строфанта, измельченных и растворенных в воде с какой-то неизвестной добавкой…

…Прошел час, но ни один из испытуемых не выказал каких-либо признаков расстройства, кроме повышенной сонливости. Тяжба так и осталась неразрешенной.

Тем не менее распря принесла и положительные плоды: Буайе получил доказательство того, что цыплята более устойчивы к отравлению строфантом, нежели человек.

Начиная с 1865 года тангин перестал выполнять роль официального судебного яда. Теперь его функция стала менее благородной, но зато более полезной обществу — он служил сильнодействующим слабительным…

Еще долгое время тангин использовали (и, может статься, используют до сих пор) по его прямому назначению, но занимались этим исключительно частные лица, преследовавшие неблаговидные цели.

Нынешние тангин, физостигма ядовитая и тали перестали быть жилищем духов, потому что эти беспокойные помощники традиционного правосудия официально больше не существуют.

Но в чаще дремучего тропического леса, в каком-нибудь потаенном уголке, огромные ядовитые лианы все еще обвивают стремящиеся к свету красные стволы. И у кого хватит смелости утверждать, что тень Райниманаманго или другого духа не бродит поблизости в ожидании последней ордалии?