Иван IV Грозный: Царь-сирота

БОРЬБА С КРЫМСКИМ ХАНСТВОМ ПОБЕДА ПРИ МОЛОДЯХ

Присоединение Казани и Астрахани к России сделало Крымское ханство ее непримиримым противником. На южных рубежах России постоянно ведутся войны. Московским воеводам удавалось время от времени добиться серьезных успехов в борьбе с крымцами. В 1555 году после долгого и тяжелого сражения при Судбищах крымцы не решились идти против основных сил русских и отступили. Позднее уже русские военачальники добирались до самого Крыма. Во второй половине 1550-х сильные удары крымцам нанесли: сначала литовско-русский магнат князь Дмитрий Вишневецкий, а затем царский воевода Даниил Адашев, родной брат Алексея Адашева.

Однако сил для покорения южных степных районов и тем более Крымского ханства явно не хватало.

С конца 50-х годов XVI века, после переноса основных военных усилий в Ливонию, южным рубежам стали уделять меньше внимания. Затормозилось строительство новых городов и оборонительных линий. Дипломатическими средствами добиться мира на юге России также не удавалось.

В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей явился на южные «украины» Московского государства с большим войском и полный решимости разорить страну. Между тем Москва равноценных сил выставить в поле не могла: значительная часть русских войск занята была в Ливонии, да и поредели полки Ивана IV после многолетней войны на два фронта. К тому же Московское государство оказалось ослаблено: страну терзало моровое поветрие, два года засухи привели к массовому голоду. Людей, которых можно поставить в строй, катастрофически не хватало…

Более того, действия наличных сил трудно было координировать: командование-то делилось на опричное и земское. Общего командования не существовало.

С русской стороны к татарам перебегают дети боярские, напуганные размахом опричных репрессий. И один из перебежчиков показывает крымцам дорогу в обход оборонительных позиций русской армии. Другой сообщает, сколь малы силы, противостоящие хану. «На Москве и во всех городах, — говорит он хану, — по два года была меженина[73] великая и мор великий, и межениною и мором воинские люди и чернь вымерли, а иных многих людей государь казнил в своей опале, а государь де живет в Слободе, а воинские люди в немцах. А против де тебя в собранье людей нет».

Девлет-Гирей переходит под Кромами реку вброд, обходит правый фланг русской армии и, сбивая малые заслоны, стремительно движется к Москве. Опричным отрядам не удается затормозить его наступление. К сожалению, правы оказались перебежчики: растянуть оборонительный щит для прикрытия флангов не удается, поскольку растягивать попросту нечего: резервы отсутствуют.

В ту несчастную весну все идет неудачно, все не работает, все происходит не по плану. Иван Васильевич испытывает настоящее потрясение. В 1552 году под Казанью он боялся по милости собственных воевод попасть к неприятелю в руки. Теперь старые его страхи оживают и материализуются. Неожиданно для Ивана IV татары оказываются в непосредственной близости от его ставки. Никто не привел государю «языка». Никто не позаботился о ведении сторожевой службы. Прежде всего, допустили странное легкомыслие командиры Передового и Сторожевого полков, на которые возлагались обязанности авангардных частей армии. Опричные воеводы проходят мимо царя с полками в растерянности, не зная, что предпринять. Иван IV опасается, как бы кто-нибудь не взял его коня под уздцы и не привел его вместе с всадником к Девлет-Гирею. Отступление кажется государю наименьшей из бед. Так и раньше поступали многие князья Московского дома, застигнутые татарским набегом врасплох.

Царь с частью опричного корпуса отступает к Москве, оттуда к Александровской слободе, а из слободы — в Ростов.

В отсутствие опричной армии земские воеводы попытались организовать оборону столицы. Им удалось собрать полки под Москвой незадолго до подхода Девлет-Гирея. Во главе земской рати стояли опытные и храбрые военачальники: князь Иван Дмитриевич Бельский (старший из воевод), князь Иван Федорович Мстиславский и князь Михаил Иванович Воротынский. Остатками опричного корпуса под Москвой руководил князь Василий Иванович Темкин-Ростовский. Казалось, положение города небезнадежно. Бельский контратаковал и добился успеха. К сожалению, во время атаки на татарское войско главнокомандующий получил ранение. Он был отвезен на свой двор. Его отсутствие лишило обороняющихся должной дисциплины.

Не умея взять город, Девлет-Гирей велел запалить его. Он намеревался разграбить все, что не смогут защитить русские воеводы, занятые тушением пожара. Татары подожгли сначала царскую летнюю резиденцию в Коломенском, а на следующий день — московские посады.

Москва имела слабое место, которое невозможно было скрыть как от татар, так и от европейцев. Англичанин Ричард Ченслор сообщает: «Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями. Но она построена очень грубо и стоит безо всякого порядка. Все дома деревянные, что очень опасно в пожарном отношении. Есть в Москве прекрасный замок, высокие стены которого выстроены из кирпича… Впрочем, я не знаю этого точно, так как ни один иностранец не допускается к их осмотру. По одну сторону замка проходит ров; по другую — река, называемая Москвой, текущая в Татарию и в море, называемое Каспийским. С северной стороны расположен нижний город; он также окружен кирпичными стенами и таким образом примыкает к стенам замка».

Что видно из этого описания? В Москве почти нет каменных строений. Кремль да Китай-город (Ченслор именует первый из них «замком», а второй — «нижним городом»), да некоторые храмы выстроены из камня. Всё прочее — из бревен, что, как заметил англичанин, «очень опасно в пожарном отношении».

Итак, Москва времен Ивана Грозного — островки камня в океане дерева…

Пожар обернулся огненной бурей, настоящим бедствием. Результат превзошел все ожидания хана. Огонь стремительно и неотвратимо убивал город. Земские ратники оставались в Москве. Не покидая позиций, они сражались с крымцами посреди пылающих улиц. Тогда погибли боярин Михаил Иванович Вороной-Волынский и раненый князь Бельский со множеством русских воинов. Девлет-Гирей так и не смог занять город. Ужаснувшись зрелищем разбушевавшейся стихии, понеся значительные потери, татары отошли прочь, прихватив с собой трофеи и полон. К тому времени в русской столице армии уже не существовало — лишь несколько сотен чудом уцелевших детей боярских…

Небольшой полк Воротынского стоял на отшибе и уцелел. Князь преследовал крымцев, однако по малолюдству своего отряда не сумел отбить пленников. Орда ушла, по дороге разорив Рязанщину.

Невозможно без ужаса и печали читать источники, повествующие о гибели великого города в огне. Блистательная Москва, многолюдная, богатая, защищенная прочными стенами, украшенная храмами, кипящая на торгах, грозная своими полками, окруженная кольцом тихих и славных обителей, отчего ты пала? Отчего допустили к тебе врага? Отчего была ты венценосной владычицей, а стала грязной нищенкой? Отчего царь и его слуги допустили бесчестие православной столицы? Невозможно забыть этой боли и этого позора, и только Богу, наверное, легко простить такой грех!

У нас нет надежных данных ни о населении Москвы в XVI столетии, ни о размерах урона, нанесенного русской столице в несчастный год Девлет-Гиреева нашествия. Но записки иностранцев, побывавших в Москве тогда или несколькими годами позднее, дают общее представление о масштабах катастрофы.

Вот письмо неизвестного англичанина, ставшего свидетелем событий 1571 года: «Число погибших при разорении Москвы показывают такое громадное, что я не решаюсь передать его… В два месяца едва ли будет возможно очистить от человеческих и лошадиных трупов город, в котором остались теперь одни стены, да там и сям каменные дома, словно головки водосточной трубы…»

Генрих Штаден, современник событий, офицер опричного войска, скорее всего, оказался в сожженной Москве вскоре после отхода Девлет-Гирея. Он, в частности, пишет: «…за шесть часов выгорели начисто и город, и Кремль, и Опричный двор, и слободы. Была такая великая напасть, что никто не мог ее избегнуть!.. Колокола, висевшие на колокольне посреди Кремля, упали на землю и некоторые разбились… Башни или цитадели, где лежало пороховое зелье, взорвались от пожара — с теми, кто был в погребах; в дыму задохнулось много татар, которые грабили монастыри и церкви вне Кремля, в опричнине и земщине… Татарский царь Девлет-Гирей повернул обратно в Крым с сотнями тысяч (viel hundert tausent) пленников и положил в пусте у великого князя всю Рязанскую землю».

Джером Горсей, агент Московской компании англичан, прибывший в Москву в 1573 году, доносит в своих записках несколько страшных подробностей Московского разгрома: «Река и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей, нагруженных золотом, серебром, драгоценностями, ожерельями, серьгами, браслетами и сокровищами и старавшихся спастись в воде, едва высунув поверх нее головы. Однако сгорело и утонуло так много тысяч людей, что реку нельзя было очистить от трупов в течение двенадцати последующих месяцев, несмотря на все предпринятые меры и усилия. Те, кто остался в живых, и люди из других городов и мест занимались каждый день поисками и вылавливанием на большом пространстве [реки] колец, драгоценностей, сосудов, мешочков с золотом и серебром. Многие таким путем обогатились. Улицы города, церкви, погреба и подвалы были до того забиты умершими и задохнувшимися, что долго потом ни один человек не мог пройти [мимо] из-за отравленного воздуха и смрада… Крымский царь со своими войсками наблюдал этот большой пожар, удобно разместившись в прекрасном Симоновом монастыре на берегу реки в четырех милях от города, захватив награбленное и отобрав богатство у тех, кто успел спастись бегством от пожара. Хотя пожар города принес им мало пользы, они удовлетворились этим, возвращаясь назад с пленными и с тем, что успели награбить…»

Антонио Поссевино, папский посол, побывавший в России в 1581–1582 годах, слышал о былом величии Москвы: «Конечно, и при нынешнем государе (Иване Грозном. — Д. В.) Москва была более благочестива и многочисленна, но в 70-м году нынешнего века она была сожжена татарами (на самом деле в 1571 году. —Д. В.), большая часть жителей погибла при пожаре, и все было сведено к более тесным границам. Сохранились следы более обширной территории в окружности, так что там, где было 8 или, может быть, 9 миль, теперь насчитывается уже едва 5 миль».

И можно было бы, наверное, обвинить иностранцев, писавших об огненной катастрофе 1571 года, в клеветничестве, дескать, злобствуя на Россию смаковали они жуткие подробности и, возможно, преувеличили многое. Но ведь и русские источники пишут о московском бедствии с ужасом и горем!

Вот голос летописца: «И прииде царь крымской к Москве и Москву выжег всю, в три часы вся згорела, и людей без числа згорело всяких. А князь Иван Бельской приехал з дела к себе на двор побывати да вошол в погреб к сестре своей к Васильевой жене Юрьевича, и тамо и задохся со всем… Да в ту же пору вырвало две стены городовых: у Кремля пониже Фроловского мосту против Троицы, а другую в Китае против Земского двора; а было под ними зелия (пороха); и вдосталь людей побило многих».

За московский разгром 1571 года ответствен прежде всего сам царь. Людей не хватило для обороны? А где они, эти люди? Страна еще не запустела, и есть откуда взять людей. В Ливонии главные полки? Почему они оказались в Ливонии, если вот уже несколько лет над столицей России нависает угроза с юга? Почему она вообще идет, эта война за чужие земли, если положение собственной столицы небезопасно? Воеводы оказались слабы? Но кто поставил этих воевод? Изменники провели войска крымского хана в обход русской армии? А откуда они взялись, эти изменники? Почему их так много? Из-за чего явилось в них такое рвение? Перед лицом христианской общины за тактические просчеты отвечают военачальники, но за стратегическое поражение, столь страшное, столь унизительное, — только сам государь. Ничего подобного не случалось со времен Дмитрия Донского, а именно Тохтамышевой рати 1382 года. Государь Василий Дмитриевич, располагавший намного меньшими силами, чем Иван Грозный, не отдал столицу хану Едигею, в 1408 году подступавшему под самые ее стены. При Иване III враг даже издалека не угрожал ей. А Иван Васильевич почему-то позволил врагам креста нанести удар в самое сердце державы…

Даже к 1588 году, когда в Московское государство приехал английский дипломат Джильс Флетчер, столица еще не залечила страшные раны: «Число домов, как сказывали мне, во всем городе, по подсчетам, сделанным по царскому указу (незадолго до сожжения его крымцами), простиралось до 41 500. Со времени осады города татарами и произведенного ими пожара (что случилось в 1571 году) земля во многих местах остается пустой, тогда как прежде она была заселена и застроена, в особенности же на южной стороне города…»

Для самого государя Ивана Васильевича главной потерей являлась гибель его московской опричной резиденции в огне пожара. Всего несколько лет назад по его повелению напротив Кремля вырос чудо-дворец. Теперь от всех этих зданий остались одни головешки…

С мая 1571 года опричная армия больше не выходит в поле как самостоятельная сила, то есть как воинство, отдельное от земского. Опричные воеводы всё еще служат по спискам, отдельным от земских. Но на должности в крепостных гарнизонах и действующей армии они ставятся вместе с земскими военачальниками. Раздельное командование исчезает. Фактически начинается демонтаж опричнины, и прежде всего «разбирают» ее военную организацию. Кое-кто из опричных воевод, виновных в майской катастрофе, взошел на плаху.

Царь понимал: одним нашествием крымцев дело не ограничится. Следует ждать второе. Хан увидел слабину в русской обороне. Значит, скоро он опять обрушится на Россию со всеми своими силами.

Девлет-Гирея ждали и готовились к новому вторжению. Иван IV готов был поступиться Астраханью и дать хану значительные «поминки», то есть фактически дань. Однако хан, почувствовавший запах победы, требовал помимо Астрахани еще и казанские земли, в противном случае угрожал разорить все Московское государство. А отдать Казань — невозможно, немыслимо.

Побережье Оки по приказу царя укреплялось.

Весной 1572 года в Коломне был проведен смотр полков. Опричные и земские отряды объединялись под общим командованием нелюбимого государем Михаила Ивановича Воротынского, одного из знатнейших Рюриковичей страны. Князь Воротынский отличился еще под Казанью в 1552 году, а полки начал водить и того раньше. Видимо, его назначение стало для Ивана Васильевича вынужденной мерой, зато для дела — наилучшим выбором.

Князь Воротынский являлся идеальным главнокомандующим оборонительной армии: опытный и храбрый человек, он отлично знал все особенности обороны «на берегу». Долгие годы Воротынский защищал юг России от набегов крымского хана. Последнее время вооруженные силы Московского государства все больше и больше переключались с южного, «степного» театра военных действий на Ливонский. Туда уходили лучшие силы, там были заняты лучшие полководцы. Юг оголялся, хотя на прокаленных солнцем пространствах «степного подбрюшья» России сохранялась смертельно опасная для державы возможность глубокого прорыва крымцев. А значит, следовало наладить сторожевую и караульную службу наилучшим образом: чтобы задолго узнавать о приближении вражеского войска, понимать его намерения, иметь представление о его численности. Придя с этими мыслями к Ивану IV, князь Воротынский получил высокое назначение: с 1 января 1571 года он «ведал» станицы и сторожи «и всякие государевы польские службы»[74]. Иными словами, ему подчинялись разведывательные и сторожевые отряды, работавшие в Диком поле.

Михаил Иванович собрал в столице людей, постоянно служивших на беспокойном юге и знавших особенности театра военных действий — «станичников» да «сторожей». Посовещавшись с ними, Воротынский выработал документ, который считают первым уставом пограничных войск России. Именовался он «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». По решению Думы документ вступил в силу 16 февраля 1571 года.

«Боярский приговор» четко регламентировал службу «сторож» и «станиц». Служилым людям были указаны точные сроки их дежурств, основные маршруты движения, способы оповещения основных сил на Оке, количество и качество коней, нормы выплат за пребывание на опасных участках. К 1572 году система сторож и станиц оказалась поколеблена. Всех способных носить оружие старались собрать на защиту Москвы. Несмотря на это дальние дозоры все-таки «сработали»: Воротынский заранее узнал о приближении неприятеля.

Князь получил «наказ» (инструкцию), подробно расписывавший, какие действия следует предпринимать по организации обороны.

Так, броды и «перелазы» на Оке следовало укрепить плетнями и «чесноком» — особыми устройствами из дерева и прутьев, затруднявшими действия вражеской конницы. Во время перехода крымцами Оки 900 вятчан с пищалями и луками должны были подойти на стругах и открыть по ним огонь с близкого расстояния. В том случае, если крымцев придется встречать не на берегу реки, Воротынскому указывали отыскать местность, которую удобно укрепить, где можно вырыть земляные ячейки для стрельцов, поставить «гуляй-город» — легкое укрепление из телег, перевозивших толстые деревянные щиты. Воеводе строго запрещали сходиться с татарами «на походе», зная, что даже слабые укрепления на порядок повышают боеспособность русских войск. Русский национальный стиль ведения боевых действий был в ту пору таков: в открытом поле русские ратники могли отступить, а в самых неказистых укреплениях они «перестоят» любой удар.

В апреле 1572 года Воротынскому, как уже говорилось, велели провести большой воинский смотр под Коломной. Там сосредоточилось ядро южной оборонительной армии. На смотр явился царь Иван Васильевич. Он увидел: вместо войска — горсть бойцов. И главное, столь сильное ранее дворянское ополчение сократилось в боях, походах от эпидемии, недавно обрушившейся на Московское царство, а также от массовых опричных репрессий. Царь повелел: «Мало ратных людей в сборе! Созывайте с крепостей. Пусть городки стоят пустые, было бы кого в поле вывести!» Воротынский мог ответить ему лишь одно: «Они уже здесь, великий государь…»

Хотя одной из причин недавнего страшного поражения был недостаток сил, отвлеченных борьбой за Ливонию, царь не собирался завершать тяжелую Ливонскую войну. Ивану IV казались недостаточными те приобретения, которые уже добыло русское оружие. Он решил, не считаясь с жертвами, довести до победного конца войну со многими противниками одновременно. Поэтому через полгода после Девлет-Гиреева погрома Иван Васильевич отправил в Карелию, против шведов, большую рать. Поход не принес удачи, а вот потери оказались значительными. Эта авантюрная политика весной 1572 года вновь поставила Россию на грань жизни и смерти.

Главным помощником Воротынскому определили князя Дмитрия Ивановича Хворостинина, опричника. Он вышел из знатного, но захудалого рода, происходящего от ярославских князей. Ни влиянием, ни богатством он с Воротынским сравниться не мог. Но государь высоко ценил его как дельного воеводу и преданного слугу, в то время как Воротынский много лет провел в опале. Иван IV опасался силы и аристократического своеволия Воротынского. К тому же Хворостинин придерживался тактического стиля, чуждого Михаилу Ивановичу. Они по-разному воевали.

Был ли князь Воротынский талантливым полководцем? Трудно сказать. Южные рубежи России он оборонял небезупречно. Когда приходило время «испить смертную чашу» в бою против татар, он одолевал неприятеля мужеством, стойкостью, опытом. Но талантом ли? Михаил Иванович Воротынский был честным, умным, бесстрашным человеком. В нем видна та разновидность воинской доблести, которая делала победителями спартанских гоплитов: лучше им было погибнуть, нежели опозориться, отступив, побросав щиты. Таков и Воротынский, медлительно-стойкий воевода. Не самый расторопный из наших «командармов» грозненской эпохи, он был самым твердым в прямом бою с татарами.

Хворостинин — совсем другое дело. Он предпочитал сложный, маневренный рисунок боя. Дмитрий Иванович придерживался атакующего стиля и всегда старался действовать на опережение неприятеля. Там, где Воротынский не поспевал за противником, Хворостинин предугадывал его шаги.

Теперь князь Воротынский оказался его начальником и не знал, как поведет себя Дмитрий Иванович, если татары навяжут вместо изощренных игр прямой и страшный бой насмерть. Выстоит ли? Бог весть.

Хворостинин тоже смотрел на Воротынского скептически. Для него Михаил Иванович, пусть и храбрый, пусть и заслуженный человек, а все же — «ленивая богатина». Немолод и неповоротлив.

Иван IV решил дополнить сильные стороны одного полководца сильными сторонами другого. Оригинальное, хотя и рискованное решение.

Когда закончился смотр, царь сказал Воротынскому: «Встанешь против татар сам, без меня. Дела ждут твоего государя в Новгороде».

Наконец, в июле 1572 года Девлет-Гирей появился на дальних подступах к Оке — пришел добивать Россию после погрома годовой давности. Князь Воротынский, узнав о приближении татар, отправляет гонцов к остальным воеводам — в Тарусу, Калугу, Каширу и Лопасню. Все эти города стояли на главном оборонительном рубеже — Оке. Князь велит им спешно выдвигаться к Сенькину броду — мелкому месту на Оке, расположенному там, где в нее впадает река Лопасня.

Воротынский надеялся, пусть и с ослабленной армией, не пропустить Девлет-Гирея дальше Оки. Не дать хану ворваться во внутренние области страны и устроить там новое разорение.

Сейчас всё решала скорость: русские полки держали оборону на огромном расстоянии друг от друга, поскольку не знали, где будут прорываться крымцы. Теперь это прояснилось. Требовалось спешить к общему сбору. Поодиночке они выстоять не могли.

Князь Воротынский располагал пятью полками — Большим, Правой руки, Передовым, Левой руки и Сторожевым. Общая численность армии составляла около 20–30 тысяч бойцов — конных дворян, стрельцов, казаков. Из них самой ценной боевой силы, дворянской конницы, насчитывалось лишь 14 тысяч. Да и стрельцов немного: всего порядка двух тысяч. Что же касается остальной массы, казачьей, то она ценилась в бою меньше всего. Как зеницу ока берегли ударный отряд хорошо обученных и вооруженных европейских наемников под командой Юрия Францбека (Фаренсбаха).

Но теперь и эта сила пребывала в рассеянии. Ее еще предстояло собрать в единый кулак. Армия занимала позиции на участке около 200 километров! Главный оборонительный рубеж определился теперь между Серпуховом и Сенькиным бродом. Чтобы добраться туда, самым дальним полкам требовалось двигаться скорым маршем не менее двух дней. В оперативном подчинении у Воротынского находилось только 1800 конников-дворян, а с этим против Девлет-Гирея не повоюешь.

Орда хана в 1572 году, по самым скромным подсчетам, состояла из 40–50 тысяч воинов. Вся сила Крымского ханства шла с Девлет-Гиреем, к ней прибавилось еще крупное войско ногайцев плюс отряды черкесов и беглых астраханских татар. Несколько знатных турок сопровождали ханский походный штаб.

Противостояние русских и татарских войск вылилось в то, что четыре века спустя станут называть «фронтовой операцией». Череда больших и малых боев, требующих четкой координации действий всех сил.

Русская цивилизация бросила последнюю горсть защитников на направление главного удара. Терять им было нечего. В случае разгрома — смерть. В случае отступления — смерть, поскольку татар больше некому останавливать…

Свет клином сошелся на православном воинстве, насмерть вставшем против Девлет-Гирея в обезлюдевших южных землях. Если бы они тогда дрогнули, если бы они тогда побежали, быть может, 1572 годом от Рождества Христова и закончилась бы история России. Еще одного удара, подобного прошлогоднему, вероятно, могло бы хватить для полного государственного крушения России. За ним последовали бы разделение страны на части и низведение ее остатков до роли третьего плана в политическом театре Восточной Европы.

26 июля 1572 года Девлет-Гирей появился на окском берегу. Его не интересовали Рязань, Владимир и Мещёра. Он хотел взять Москву и добить «русский улус».

Ханское воинство встретил Сторожевой полк князя Ивана Шуйского. Полк успел занять выгодную позицию и отбил первый приступ татар. Воротынский подошел со своими людьми ему на помощь. Крымцев счастливо отогнали от переправ через Оку. Они пытались перейти реку вброд, но попадали под огонь русских пушек и пищалей, несли потери и отступали.

Огромная масса татар не уходила с противоположного берега. Они ездили чуть далее дистанции лучного перестрела, оглядывали расположение русских сил. Вновь пробиться не пытались.

Наутро Воротынскому доложили: Девлет-Гирей остался у выгоднейших для наступления на Москву «перелазов» через Оку, а ногайцев отправил во главе с Теребердеем-мурзой в обход. 27 июля Теребердей-мурза, разгромив заслон из 200 русских дворян, перешел Оку неподалеку от Серпухова. Неся потери от «плетней» и «чеснока», ногайский военачальник велел выкопать их, разрушить частокол и лишь потом устремился в сторону Москвы. Ночью на 28 июля он обошел позиции Воротынского.

Князь выдвинул против ногайцев полк Правой руки. Но русский заслон не сумел сдержать наступление Теребердей-мурзы, пробивавшегося к Москве. У одного из полковых воевод, Федора Васильевича Шереметева, не выдержали нервы, и он бежал с поля боя, бросив оружие…

Теребердей-мурза вел за собой не столь много сил. В Москве тем временем готовился к осадному «сидению» воевода князь Юрий Иванович Токмаков. У него хватало ратников, чтобы отразить неожиданный набег ногайцев. Теребердей-мурза не отважился идти на Москву в одиночку. Прорыв его оказался частным успехом.

Однако вскоре по проторенной им дороге пошел сам Девлет-Гирей, обманувший в ночное время русские дозоры и прорвавшийся за Оку. Хан вел основные силы.

Началась та самая сложная маневренная игра, которую так любил Хворостинин и которую ненавидел Воротынский.

Михаил Иванович ринулся наперехват. 29 июля началась «гонка»: крымский хан быстро двигался к Москве, а на хвосте у него висел Воротынский.

Как раз к этому моменту подошел из-под Калуги Передовой полк во главе с двумя воеводами — князьями Андреем Хованским и Дмитрием Хворостининым. Он оказался в авангарде русской армии, преследующей Девлет-Гирея. В этой гонке Дмитрий Иванович чувствовал себя превосходно, как в родной стихии. В оперативном подчинении у него находилось лишь 950 ратников-дворян. Сорвать переправу он не мог — ни по численности подчиненных, ни по времени подхода. Но вцепиться в тылы Девлет-Гирея, как охотничий пес вцепляется в задние лапы медведя, он сумел.

Пробный удар Передового полка опрокинул арьергард крымцев, шедший во главе с «царевичами», и разгромил их обоз.

Девлет-Гирею стало ясно: его стремление к Москве бесцельно и опасно, покуда в тылу у него — неприятельское войско, решившее драться всерьез.

Пришло время разворачиваться против Хворостинина и Воротынского.

Сначала Девлет-Гирей направил 12 тысяч крымцев и ногайцев для контрудара по Сторожевому и Передовому полкам, которые шли по пятам его войска. Хворостинин отдал команду на быстрый отход. Потом остановил отступление. Потом опять принялся отходить и опять остановился. Два русских полка дразнили неприятеля, то сцепляясь с ним, то отводя легкие отряды назад. В конечном итоге Хворостинин навел врага на «гуляй-город», спешно развернутый Воротынским в чистом поле. «Гуляй-город» встретил неприятеля жестоким шквалом артиллерийского огня. Татарские всадники один за другим падали в ров, выкопанный незадолго до их появления. Неприятельская рать рассеялась. Таким образом, тактический успех, достигнутый крымцами ранее, сошел на нет. Оборонительная операция принесла русским полкам первые удачи.

А Хворостинин и Воротынский почувствовали, что могут совместными усилиями вести боевую работу как надо.

Девлет-Гирей, уже дошедший до реки Пахры, наконец развернул основные силы и пошел на русскую армию. В момент разворота он был менее чем в одном дне пути до Москвы. Столица вздохнула спокойно. Ее защитники успели отвести вражеский удар.

Итак, идти на русскую столицу татарам мешали основные силы армии Воротынского, расположившиеся близ села Молоди.

30 июля 1572 года, в среду, на расстоянии полусотни верст от Москвы началось генеральное сражение, в котором решалась судьба Московского царства. Обе стороны понимали: от их мужества зависит не только победа в единичном бою, само колесо истории может повернуться вспять, и вновь наступят времена Батыя. Вновь Русь раздробится на множество маленьких владений, только вместо князей ими будут управлять ханские баскаки.

Центром и основой русской позиции стал «гуляй-город» — подвижное укрепление из телег с поставленными на них толстыми деревянными щитами. Воротынский расположил его на всхолмии близ речки Рожай. На телегах «гуляй-города» князь приказал установить пушки и тяжелые пищали-гаковницы. Перед ним по распоряжению Михаила Ивановича вырыли окопы для стрельцов. За «гуляй-городом» и по флангам Воротынский расположил отряды дворянской кавалерии и казаков. Их берегли для контратак.

Подобную тактику старомосковские воеводы не раз применяли против татар, сильно превосходящих их по численности. «Гуляй-город» в случае опасности собирали воедино с необыкновенной быстротой. У Молодей в «гуляй-городе» и за ним засел целый полк, самый сильный во всей русской армии. Хворостинин был назначен командовать гарнизоном деревянной крепости.

Первый приступ татарский был отбит огнем из орудий и пищалей.

Но крымцы в течение многих часов, то устраивая передышки, то вновь тараня русские позиции, с остервенением продолжали штурмовать крепость. Атакующие несли колоссальные потери от огня государевых ратников, однако их решимость победить не ослабевала. Волна за волной татары накатывали на «гуляй-город», бились с чудовищным упорством. Когда силы защитников иссякали, Воротынский бросал в бой своих конников. Дворянская кавалерия била татар по флангам. Получив короткий удар, ошеломленные крымцы откатывались, устилая поле трупами.

Вечером 30 июля попытки штурмовать «гуляй-город» прекратились. Армия Воротынского стояла непоколебимо. Крымцы и их союзники понесли тяжелые потери. Погиб ногайский предводитель Теребердей-мурза, в плену оказались крупный полководец Дивей-мурза, а также некий «астраханский царевич», несколько мурз и трое «ширинских князей».

Для Девлет-Гирея битва в среду окончилась полной неудачей. В четверг и пятницу крымский зверь зализывал раны, не решаясь опять ударить на русские порядки.

В русском лагере не хватало воды и пищи, начался конский падеж. Полки стояли, не отступая ни на шаг, но трудно им приходилось. Обоз был брошен Воротынским во время погони за крымцами, а отпустить полки с позиции по соседним деревням за пищей не представлялось возможным. Нельзя распылять силы, когда их и без того совсем немного. Приходилось резать боевых коней и питаться их мясом, даже пить их кровь. Михаил Иванович твердо придерживался оборонительной тактики. В атаках на «гуляй-город» татары понемногу растрачивали численное превосходство, а открытое сражение сразу поставило бы московских воевод в проигрышное положение. В такой — патовой, по большому счету, — ситуации главнокомандующему оставалось молиться, призывая помощь Божью.

Штаден, участник событий, сообщает: «Мы захватили в плен главного военачальника крымского царя Дивей-мурзу и Хаз-Булата. Но никто не знал их языка. Мы [думали], что это был какой-нибудь мелкий мурза. На другой день в плен был взят татарин, бывший слуга Дивей-мурзы. Его спросили — как долго простоит [крымский] царь? Татарин отвечал: что же вы спрашиваете об этом меня! Спросите моего господина Дивей-мурзу, которого вы вчера захватили. Тогда было приказано всем привести своих полоняников. Татарин указал на Дивей-мурзу и сказал: «Вот он — Дивей-мурза!» Когда спросили Дивей-мурзу: «Ты ли Дивей-мурза?» — тот отвечал: «Нет! Я мурза невеликий!» И вскоре Дивей-мурза дерзко и нахально сказал князю Михаилу Воротынскому и всем воеводам: «Эх вы, мужичье! как вы, жалкие, осмелились тягаться с вашим господином, с крымским царем!» Они отвечали: «Ты [сам] в плену, а еще грозишься». На это Дивей-мурза возразил: «Если бы крымский царь был взят в полон вместо меня, я освободил бы его, а [вас], мужиков, всех согнал бы полоняниками в Крым!» Воеводы спросили: «Как бы ты это сделал?» Дивей-мурза отвечал: «Я выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в 5–6 дней». Ибо он хорошо знал, что русские забивали и ели своих лошадей, на которых они должны выезжать против врага. Русские пали тогда духом».

Но, видимо, ратникам Воротынского и Хворостинина хватило веры, чувства долга и твердости воли не отступить, хотя бы и перед лицом этой грозной опасности.

Последнюю попытку штурмовать «гуляй-город» крым-цы совершили 2 августа. Татары шли вперед с отчаянной храбростью, не боясь потерь и упорно преодолевая огневой шквал со стороны русских полков. Смельчаки прыгали на деревянные щиты, пытаясь повалить их, забраться внутрь, открыть дорогу для стремительной конной атаки. Бойцы Хворостинина во множестве отсекали им руки саблями и топорами. Обрубки падали на землю, под телеги. Татары из луков расстреливали амбразуры, выбивая русских пушкарей. Бой шел с невиданным ожесточением. Упорная оборона «гуляй-города» раз за разом приносила русским успех.

Крымцы использовали все резервы и уже не видели того, что происходит вокруг них. Они полностью вовлеклись в многочасовой штурм русской позиции. Между тем Воротынский повел большой отряд русской конницы в глубокий обход. Девлет-Гирей не заметил его маневра. Воротынский по низине зашел хану в тыл.

Пока совершался этот маневр, остатки русской пехоты под командой князя Хворостинина продолжали сдерживать натиск атакующих в «гуляй-городе». Князь действовал так, как действовал бы на его месте Воротынский…

Вечером, когда напор крымцев ослаб, Хворостинин открыл бешеный огонь из всех орудий и пошел на вылазку с отрядом немецких наемников. Тогда же Воротынский стремительно атаковал ханское воинство там, где его не ждали. Он действовал так, как на его месте действовал бы Хворостинин…

Хорошо рассчитанный удар с двух сторон ошеломил крымцев и отнял у них инициативу. Они бежали, оставив мысль о взятии «гуляй-города».

В страшной сече легли родичи Девлет-Гирея, нашли свою смерть многие мурзы и прочая татарская знать.

Девлет-Гирей оказался на перепутье. С одной стороны, он все еще был силен и мог продолжать военные действия. С другой стороны, большие потери и неудачи подорвали боевой дух его войска.

Русская военная хитрость окончательно повернула ход операции к поражению татар. Безвестный дворянин вызвался на роль фальшивого «гонца». Татары схватили его с ложными бумагами «из Москвы». В грамотах говорилось: «Ждите подмоги. Из Новгорода идет большая рать». Гонца подвергли страшным пыткам, но он не выдал тайны. На самом деле никакими резервами русская сторона не располагала. Однако Девлет-Гирей этого мог и не знать. Хан, устрашенный, лишившийся задора, повелел орде отступать.

За год до того, после сожжения Москвы, Девлет-Гирей писал русскому царю, проявляя крайнее высокомерие: «…Ты не пришел и против нас не стал. Ты похваляешься, что, де, яз — Московский государь, и было бы в тебе срам и дородство, и ты бы пришел против нас и стоял!» И где была та сила и та гордость татарская в 1572 году, когда царские воеводы у Молодей резали крымскую рать? Пришлось гордому хану смириться с поражением.

Выставив заслон из трех тысяч конников, Девлет-Гирей устремился за Оку, домой. На «перелазе» также осталось еще две тысячи крымцев. Князь Воротынский, пребывавший в тревоге всю ночь, наутро 3 августа узнал об отступлении врага. Два неприятельских заслона были разбиты и большей частью уничтожены. Преследовать Девлет-Гирея за Окой Воротынский не решился. Сил у его армии не осталось: всякому напряжению есть предел.

Полки встали на свои прежние места. Они поредели. Но кто мог — все вышли на государеву службу. От Ивана IV из Новгорода вскоре прибыл Афанасий Нагой с наградным золотом. В качестве наградных «медалей» для командного состава в русской армии XVI века использовали золотые монеты иностранной чеканки. Их прикрепляли к головным уборам и носили с гордостью.

Тяжелая ратная страда закончилась. Девлет-Гирей более не смел вернуться на Русь.

Так была спасена страна.

Николай Михайлович Карамзин пишет: «Сей день принадлежит к числу великих дней воинской славы: россияне спасли Москву и честь; утвердили в нашем подданстве Астрахань и Казань; отомстили за пепел столицы и если не навсегда, то по крайней мере надолго уняли крымцев, наполнив их трупами недра земли…»

Успеха удалось добиться ценой больших потерь. Тот же Штаден рассказывает о примечательном факте: «Все тела, у которых были кресты на шее, были погребены у монастыря, что около Серпухова. А остальные были брошены на съедение птицам… Все русские служилые люди получили придачу к их поместьям, если были прострелены, посечены или ранены спереди. А у тех, которые были ранены сзади, убавливали поместий, и на долгое время они попадали в опалу…»

При Молодях победили не только талант князей Воротынского и Хворостинина и не только их мужество. Победило прежде всего русское упорство. Московские ратники, как говорили в те времена, «перестояли» орду Девлет-Гирея. Такие дела в пышных славословиях не нуждаются. Наверное, хватит двух слов: не пропустили!

У Молодей опричники и земцы бились в одном строю, одной смерти смотрели в глаза. И если возглавлял русское войско земец князь М. И. Воротынский, то самые сложные тактические задачи решал опричник князь Д. И. Хворостинин. Армия, жестко разделенная на опричные и земские полки, в 1571 году потерпела страшное поражение. Армия, собранная воедино, без различия служебной принадлежности, одержала спасительную для России победу.

Большинство историков грозненской эпохи сходятся на том, что главным поводом для отказа от опричнины стали военные события 1571–1572 годов; автору этих строк остается лишь присоединиться к сему здравому мнению: война породила опричные порядки, война же их и дискредитировала.

Триумф объединенных сил нашей страны у Молодей стал главным поводом к отмене опричнины.