Иван IV Грозный: Царь-сирота

ПОКАЯНИЕ

Перед лицом старости русский государь своими руками уничтожил то, чем дорожил более всего на свете, помимо, разве что, спасения души… Горе его разлилось безгранично. Третий царевич, рожденный от чресел монарших, ушел из жизни!

Любимый наследник, взрослый мужчина, хотя и споривший с отцом, но все же принявший от него державную науку, взращенный в том духе, какой избрал для сына родитель, только что был надеждой и опорой отца, и вот нет его, нет, и никак не вернуть! Тупик, ненастье жизненное, боль неизбывная!

Любовь к первой супруге, доброе наставничество митрополита Макария и, может быть, до определенного времени еще и священника Сильвестра, взятие Полоцка, громада «опричного театра» — всё это в разное время так или иначе защищало Ивана Васильевича от ледяной тьмы сиротства, поселившейся у него внутри и подмораживавшей его душу. Быть может, воспитание сына-наследника, самого близкого человека на свете, было еще одной, последней плотиной, закрывавшей личность Ивана IV от ядовитых потоков глубинной скверны, от черноты вымороженного детства и отрочества. Теперь и ее не стало.

Остались вера в Бога и надежда на Его благую волю.

Но православный государь переживал, помимо личной трагедии, также трагедию «Божьих казней». Господь отобрал у него не только сына, но и ту «непобедимую хоругвь», на которую уповал царь, ведя наступление в Ливонии. Лишь изредка русское воинство могло «дать сдачи» наглому неприятелю, ибо уже потеряло способность в открытом бою одолеть силу его. Города русские падают перед вражеской мощью, воеводы гибнут, бегут или попадают в плен.

За что? На этот вопрос летописцы русские давали краткий, но емкий ответ: «По грехом нашим». Враг топчет Русскую землю, и царское воинство не может выбросить его вон, хотя к воеводам и простым ратникам применены самые строгие наказания? Значит, царь грешен. Значит, ему надо каяться и, как говаривали в древности, «встягнуться от греха», «переменить ум».

Один лишь Псков еще держится. На псковской твердыне, будто на тонкой нити, подвешена судьба всего царства Московского. Но пока не пал Псков, Господь дает России и ее монарху надежду, что еще не до конца покинул ее, наказывает, но не казнит.

Переживания Ивана Васильевича приняли эпические формы. Нужно покаяние! И не простое, домашнее, но огромное, блистающее, простирающее крыла над всей державой. Царь ошибся? Царь грешен? Но если царь примет на себя великое исправление, то, быть может, избавит Господь его землю от великих бед?

Весной 1582 года царь отправил в Константинополь, Александрию, Антиохию, Иерусалим и на Синайскую гору[118] «патриархом и архиепископом и архимандритом и игуменом с милостынею по сыне своем, по царевиче Иоанне Иоанновиче». Особую миссию по раздаче пожертвований, с тем чтобы православные иерархи и праведные иноки молились по душе царевича, возложили на Юрия Грека и купца Трифона Коробейникова. Размеры пожертвований потрясают воображение: на них можно было выстроить несколько каменных храмов.

Русским монастырям, у которых еще совсем недавно Иван Васильевич твердой рукой отбирал деньги и ценности на государственные дела, на войну, на обиход покойного сына, также достались великие вклады «по душе» несчастного отпрыска.

Царский двор облекся траурными одеяниями.

Тот же Антонио Поссевино, свидетель несчастья государева, доносит печальные подробности его: «Каждую ночь… под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался [Иван IV] с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, разостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой)… После смерти Ивана князь, отдаваясь слезам, одетый в полный траур, приказал тем послам, которые отправлялись вместе со мной к вашему святейшеству[119], не выдавать другой одежды, кроме черной, хотя и шелковой».

И, наконец, последнее, но самое главное: царь объявляет о прощении опальным, кои были умерщвлены по его приказам или же стараниями его слуг, получивших власть отбирать жизни по собственному выбору. В иноческие обители рассылаются многотысячные списки опальных. Государь щедро платит за поминальные молитвы по их душам. Крупнейшие обители получали пожертвования в размере одной-двух тысяч рублей, а возможно, и более того. Чтобы понять значительность подобного вклада, стоит перевести деньги на весовой металл, из которого они изготавливались: на производство двух тысяч рублей звонкой монетой при Иване IV шло 13,6 килограмма серебра. Если собрать воедино все известные выплаты подобного рода, наберется достаточно денег, чтобы построить новый город, возвести в нем храм, палаты и населить его горожанами.

Уже никак невозможно проявить милосердие к телам тех, кого считали изменниками, преступниками, но к душам — все еще можно. И царь дарует это милосердие…

Для нашего времени «амнистия мертвецам» выглядит несерьезным шагом: что можно изменить, когда изменить уже ничего нельзя? Но XVI век воспринимал подобные действия совсем иначе. В них видели часть царского покаяния, которую он решил не скрывать от подданных. Царь говорил Богу: «Теперь я вижу, что ошибся, убивая их всех. Теперь я вижу, что грешен. Я прощаю их! Я каюсь перед Тобой! Помилуй и Ты меня!»

Синодики опальных вызвали в исторической науке дискуссию. По поводу них высказывались разные мнения. Как минимум два из них, получившие к настоящему времени наибольшую известность, стоит привести в подробностях.

Р. Г. Скрынников склонен видеть в их появлении не только действие морального свойства, но и своего рода политическую акцию: «Будучи в состоянии глубокого душевного кризиса, царь совершил один из самых необычных в его жизни поступков. Он решил посмертно «простить» всех казненных по его приказу людей. Трудно сказать, тревожило ли его предчувствие близкой смерти, заботился ли он о спасении души, обремененной тяжкими грехами, или руководствовался трезвым расчетом и пытался разом примириться с духовенством и боярами, чтобы облегчить положение нового наследника — царевича Федора. Так или иначе, Грозный приказал составить Синодик опальных и велел учредить им поминание. На головы духовенства пролился серебряный дождь. Посмертная реабилитация опальных, самые имена которых находились многие годы под запретом, явилась актом не только морального, но и политического характера. Фактически царь признал совершенную бесполезность своей длительной борьбы с боярской крамолой. «Прощение» убиенных стало своего рода гарантией, что опалы и гонения больше не возобновятся».

Совершенно иначе смотрит на синодики современный историк А. А. Булычев. Но прежде чем будет приведена его интерпретация, стоит ознакомиться с типовым началом документа, который рассылался по монастырям для составления там синодиков: «Лета 7091-го[120] по государеву цареву и великого князя Ивана Васильевича всея Руси указу, выписаны из государевых книг имена и прозвания опальных людей разных городов: поминать их по государеве Цареве и великого князя грамоте на литиях и на литоргиях и на понахидах в церквах Божиях по вся дни. А которые в сем поминанье не имена писаны — прозвища, или в котором месте писано 10 или 20, или 50, ино бы тех поминали: «Ты, Господи, сам веси имена их».

В результате синодики получали странный вид. Туда записывали не только по крестильным именам, как и положено в нормальной богослужебной практике, но и по прозвищам (Истома, Смирной, Труха, Брех, Хозяин, Ширяй, Рудак, Утеш, Ворошило, Пятой), по нехристианским или же христианским, но не православным именам («татарин Янтуган Бахмет», «Роп немчин»), по родственной принадлежности или служебной («Василий Захаров з женою да три сына», «Третьяк Лукин, что был [князя] Черкасского», «в Ивановском Меньшом отделано 13 человек Исаковы жены Заборовского, да семь человек ручным отсечением скончавшихся»), по роду занятий («дьяк владычный», «Корыпан рыболов», «солт[ч?]инский архимарит»), по месту проживания («в селе Братошине псарей 20 человек», «пскович с женами и детьми на Медне 190 человек», «Сурянин Иванов»), а то и вовсе в виде цифры («в Губине Углу Малюта Скуратов с товарыщи отделал 30 и 9 человек», «26 человек ручным усечением живот свой скончаша»). И даже какая-то «ведунья-баба» Мария меж ними! По внешней видимости, допущена крайняя небрежность.

Итак, по мнению А. А. Булычева, в вопросе поминания усопших Иван IV позволил исполнителям своего поручения феноменальную, нарочитую небрежность, которая многое объясняет в намерениях царя. «Трагическая гибель царевича, — пишет А. А. Булычев, — помимо естественных опасений за будущее династии… должна была устрашающе подействовать на российского самодержца и еще по одной причине. Все умершие насильственной смертью, по широко распространенному среди восточных славян предрассудку, попадали в зависимость от демонических сил, превращаясь в отверженных «заложных» покойников… Из-за запрета хоронить останки таких мертвецов на православных кладбищах, а также поминать их души за богослужением они обрекались за гробом на вечные страдания. Неудивительно, что «тиран Васильевич» пытался всеми доступными ему средствами спасти своего второго сына[121] от столь незавидной участи: десятки тысяч рублей он направил для поминовения души Ивана Ивановича «до скончания века» духовным корпорациям России и Христианского Востока. Позднее, в 1583–1584 годах, еще больше денег и «ценной рухляди» монарх пожертвовал «на помин» другой, весьма многочисленной категории «заложных» покойников — опальных подданных, уничтоженных по его повелению в годы массовых репрессий. Инициативу Грозного установить им полноценное литургическое поминовение необходимо рассматривать в контексте ранее предпринятой аналогичной акции, призванной избавить убиенного наследника престола от печальной судьбы нечистого усопшего и от связанных с ней загробных мучений».

А если так, то «небрежность» государевых дьяков, составлявших списки, становится понятной. Опальных и «погребали»-то самым пакостным образом: топили в реке, бросали прямо посреди поля… Иными словами, их считали «отверженными усопшими», заранее обреченными на загробные муки до скончания веков. Соответственно, их и при составлении поминальных списков все еще не рассматривали как людей, достойных полноценного литургического поминовения. Отношение к ним (как самого государя, так и царских приказных людей) оставалось таким, что названные списки заполнялись абы как, без разбора, с нарочитым хаотизмом и вопиющей анонимностью. В духе: на местах иноки как-нибудь сами разберутся, когда и как их поминать!

Изначально «Синодик опальных» играл роль «залога, при помощи которого монарх надеялся «выкупить» из лап демонов душу погибшего царевича», — полагает тот же Булычев. А для решения подобной задачи тщательность вовсе не нужна.

Лишь позднее, незадолго до смерти, царь, измученный душевно и телесно, решил проявить больше заботы об убиенных опальных, навести порядок по части их поминания, как минимум добавить на это средств из казны. Но Господь оставил ему на исполнение благой затеи совсем уже немного времени…

Напрашивается вывод: в душе Ивана Васильевича даже после страшной гибели сына не произошло по-настоящему сильных подвижек в сторону покаяния. Государь оставался жестокосердным прагматиком.

Кто из историков прав — Р. Г. Скрынников или А. А. Булычев? Или, быть может, в высказываниях обоих нет приближения к истине? Вопрос непростой.

Что касается позиции Скрынникова, то с «моральным» смыслом деяния Ивана Васильевича можно согласиться, с политическим же — нет. Монарх вовсе не объявлял каких-либо гарантий, «что опалы и гонения больше не возобновятся». Ничего подобного в списках опальных нет. Да и смысл правительской власти, понимаемый Иваном IV через апостольское слово — «царь не напрасно меч носит, а для устрашения злодеев и ободрения добродетельных», — не давал ему самому ни малейшей возможности навсегда гарантированно «разоружиться». Он не способен превратить свою державу в рай на земле, но обязан прикладывать старания к тому, чтобы она не стала адом. А поскольку в человеческом обществе не переводятся злодеи и не исчезает необходимость защищать от них слабых, покровительствовать обиженным, нельзя правителю отказываться от меча.

Положительно, никаких гарантий, что больше казней не случится, царь не давал и не мог дать. Более того, имен некоторых казненных в «Синодике опальных» нет. Либо царь не видел своей вины в их смерти, либо считал их несомненными злодеями, а потому не мог изменить своего к ним отношения.

Другое дело, что в последние годы царствования Иван Васильевич смягчился. За весь период 1582–1584 годов известно о казни лишь одного человека — воеводы князя В. И. Телятевского, который проштрафился, сдав Стефану Баторию Псков в 1579 году. Князь вернулся из плена и был наказан за поражение, случившееся несколько лет назад: по свидетельству польского шляхтича С. Немоевского, царь велел его утопить. Однако и это свидетельство сомнительно. Историк А. П. Павлов обнаружил упоминание князя В. И. Телятевского в ярославской писцовой книге 1620-х годов, и, следовательно, князь мог вернуться в Россию после смерти Ивана IV, но вряд ли служил далее: в разрядах и летописях имя Василия Ивановича больше не фигурирует. Конечно, Иван Васильевич наказывает своих подданных и в эти годы, но не отбирает у них жизни. Вместо смертной казни идут в ход угрозы казнить, избиения палками ратников, потерпевших поражение, и унизительные процедуры в отношении их воевод. Так, например, полководцам, которые не смогли из-за «великих снегов» довести русское войско до Казанской земли, где бунтовала тогда «черемиса», пришлось одеться в женское платье, крутить жернова и молоть муку. В былые-то времена — не сносить им головы!

А вот что касается мнения Булычева, тут всё сложнее.

Прежде всего, хотелось бы напомнить, в каких условиях составлялись списки убиенных в опале. Что тогда переживал сам государь Иван Васильевич и что в ту пору переживало государство Российское.

Закат блистательного царствования окрашен в мрачные тона.

Идут тяжелые переговоры со Стефаном Баторием, скоро начнутся еще более тяжелые — со шведами. Придется многое уступить, иначе войне не будет конца, а сил драться уже нет, и военная катастрофа не за горами. Царь смиренно стоит перед Богом на коленях, царь кается, царь являет милость к душам «избиенных» опальных… Но ведь это долгое дело — не на день, не на неделю и не на месяц. А гнев Божий все еще висит над страной дамокловым мечом.

Очевидно, Иван Васильевич торопил приказных людей своих: составляйте поминальные списки быстрее, еще быстрее! Не то положение, чтобы работать с прохладцей. Небо не потерпит промедления! Не знаете имен? Бог знает. Допустим, о ком-то известно, что убит в общем числе умерщвленных во время очередной масштабной расправы опричных времен. Что от той расправы осталось? Отчет карательной группы. Никаких имен! К тому же, думается, за давностью лет какие-то бумаги, где имена все же были, безнадежно затерялись, а память об опальных мертвецах улетучилась из голов «исполнителей». Всех по именам назвать невозможно…

Но нельзя исключать «анонимов» из списка, нельзя исключать и тех, от кого остались одни прозвища, ибо они — часть царского покаяния, часть чистосердечного раскаяния перед Богом. Как же забыть их? Как можно схалтурить перед лицом Высшего Судии? Пусть будут все, о ком есть хоть малейшее сведение и кто достоин милосердия, все, без изъятия! Пропустишь хоть одного, кого мог бы включить с именем ли, без имени ли, и не получишь прощения свыше…

Поэтому полнота составления в глазах царя была важнее точности.

Вот какова, думается, истинная подоплека пестроты и мнимой «небрежности» в поминальных списках «избиенных» опальных.

Кроме того, схема, предложенная А. А. Булычевым, при всей ее научной изощренности никак не объясняет суть «мистической сделки» между Иваном Грозным и нечистой силой. Почему поминание нескольких тысяч «заложных» покойников, хотя бы «небрежное», хаотизированное должно было «выкупить» у демонов душу другого «заложного» покойника, не имеющего отношения к сей большой группе, а именно царевича Ивана Ивановича? Гипотеза экзотическая, смелая, но неясно, как предлагаемый механизм «выкупа» работает «на практике». Разве что царь земной уповал на милосердное отношение Царя Небесного к душе усопшего царевича, когда Он увидит милосердное отношение правителя к душам погубленных им людей… Но ведь тут демоны и прочие «темные силы» ни при чем. И нет никакого выкупа, есть одно лишь покаяние.

Ну а теперь вопрос чисто технический, но важный: действительно ли богослужебная практика в Московском царстве XVI столетия на все сто процентов табуировала использование прозвищ в синодиках и анонимное поминание больших групп? Иными словами, действительно ли появление подобных вещей в поминальных списках столь уж необычно, является редчайшим исключением и вызвано особым отношением к опальным?

Отвечая на него, автор этих строк со вниманием просмотрел хорошо знакомые специалистам поминальные списки нескольких знаменитых соборов: Софийского в Новгороде Великом, Успенского в Ростове, а также Архангельского и Успенского в Московском Кремле. В них обнаруживается немало случаев той же самой «небрежности», что и в «Синодике опальных» Ивана Грозного. Вот, например, прозвища вместо имен: «Злоба Иванов сын Наумов», «Истома Гаврилов сын Неплюев», «Судок Андреев сын Огарев», «Будиха Иванов сын Кинешевский», «Нечай Иванов сын Барыков», «Лучанин Епишев», «Несмеян Ржевский», «Шарап Ширяев сын Срезнев», «Ерш Байдиков», «Скрып Иванов сын Толтанов», «Рюма Иванов сын Апраксин» и так далее… Достаточно? А вот перечисление анонимов, поданных большой группой, — список «избиенных на Белёве от безбожного царя Махмета», заканчивающееся словами: «И их товарищем, избиенным от Махмета». Даже число погибших «товарищей» не приведено! Вот еще один пример аналогичного типа: «Под городом под Коловерью избиенным Тимофею Васильеву сыну Лыкову и его дружине». Образцов подобного рода не столь много, как в «Синодике опальных» (да, соборные синодики заметно «чище»). Но эти самые образцы не являются такой уж уникальной редкостью, какой должны быть при идеальном подходе, то есть при обязательном требовании поминать усопших исключительно по крестильным именам.

Очевидно, в XVI веке духовенство спокойно относилось к упованию на то, что Господь сам разберется, кого поминают. Ну не ведают люди имени своего боевого товарища, а в поминание вставить его желают. Ничего, обозначим погибшего хоть как-то. Бог-то все равно поймет, для кого милость Его призывают, ведь Он всеведущ! В сущности, это позиция, соединяющая крепкую веру с разумным житейским практицизмом.

А потому «бреши» в стройном ряду крестильных имен, помещаемых в синодик, становились то шире, то уже, в зависимости от практической осведомленности лиц, подающих список, но до конца не исчезали никогда. И никакой особенной «пренебрежительной» позиции в отношении убиенных опальных, следовательно, в списках государя Ивана Васильевича нет.

Видна огромная перемена умонастроения царя. Гордыня и суровость сменились раскаянием и покаянием. Дорого грешник заплатил за «перемену ума», но подобный поворот иначе как спасительным назвать невозможно. Кающийся грешник — нечто органичное для православия, абсолютно правильное в самой основе своей. Кающийся в грехах царь — царь, сквозь душевную глухоту услышавший Бога.

Нельзя не радоваться этой перемене. Слабость человеческая явлена Богу и отдана на милость Его. Есть в этом отчетливый знак следования евангельскому завету.