Измена. Верни мне мою жизнь.

Хорошо? Нет…

Глава 46

Сердце обливалось кровью.

Имею ли я право лишать ребёнка отца? А из Макара получился бы отличный папа. Не такой, как мой, что всё время был рядом, но постоянно «отсутствовал» в моей жизни. Нет. Макар стал бы замечательным отцом, потому что он знает цену ребёнку.

Цену, которую мы оба заплатили.

Мой отец не особо хотел детей и женился на маме, только когда она забеременела. Бабушка — бывшая аристократия, ребёнка вне брака не потерпела и вынудила сходить и расписаться. Мать, которая вечно стремилась к хорошей жизни, сразу вцепилась в свекровь и стала перенимать всю эту напускную и ненужную официальность: вечерние разговоры про поэтов, литературные вечера, идеальные фарфоровые кошки в серванте. А отец, он всегда смотрел на это с обречённостью приговорённого. Он хороший папа и всегда, больше остальных, помогал мне. К нему я приходила жаловаться на маму и бабушку, и хоть он никогда не вмешивался в воспитание, я была ему благодарна за саму возможность быть услышанной. По факту, оборачиваясь на своё детство, я всё сильнее понимаю, что мама вышла замуж за бабушку, и вот вдвоём они воспитывали меня. Отец работал, приносил деньги в семью, сделал карьеру, но к детям не имел отношения. Даже рождение сына не повлияло на него. Ему было безразлично.

И сейчас, глядя вслед уезжающей машине Макара, я давилась страхом, что всё испортила, что целенаправленно отняла у малыша право на полную семью.

Непроизвольно гладила живот, уговаривая нас обоих, что всё будет хорошо, хотя непонятно как.

Было больно.

За Макара, который не заслужил всего этого. Ведь в его брошенных в тот вечер словах была логика. Я косвенно виновата в том, что у нас всё развалилось. Но переступить грань от воспитанности к развязности весь брак было для меня нереально. На подкорке залипли слова бабушки, что мужчина ценит в женщине чистоту и непорочность. Хоть я и понимала, что такая информация давно устарела, но интуитивно следовала ей. Выходила замуж девственницей. И в первую брачную ночь ревела не от боли, а от осознания, что теперь чего-то чистого во мне нет. А значит, новый виток бабусиной логики, что никому не нужны порченые девицы, начал свою работу. И я пыталась сохранить хоть какую-то чистоту, не омрачать нашу личную жизнь с Макаром грязью разврата. И прятала, постоянно прятала свои желания. Чтобы оставаться «чистой».

Знала бы бабушка, как она заблуждалась.

Я покачала головой, ведь больно было и за себя тоже. За то, что столько лет я намеренно лишала себя мужского желания, восхищения… Я своими руками вырезала из жизни такую важную часть, как физическое единение, чтобы сохранить никому не нужные мудрости.

Не Макар был виноват в моей неспособности физически наслаждаться процессом, а я сама, что боялась стать ненужной, обычным приложением к мужу. Такой красивой фарфоровой кошкой, что после следов пятен навечно запрут в серванте.

За ребёнка было больно, потому что он или она не узнают, как это — жить в семье, где ты долгожданное сокровище. Макар, конечно, будет помогать. Сомневаюсь, что он купился на мою ложь, но всё равно он не будет настоящим отцом. Скорее всего, пропустит первый зубик и первый школьный звонок. Когда-то не успеет на выступление или награждение за участие в олимпиаде. Не увидит, как малыш впервые встанет на лёд, проплывёт или разобьёт коленку, свалившись с велосипеда, потому что научить его кататься папа не сможет.

Слёзы нахлынули мгновенно.

Живая картинка стояла перед глазами, и я не могла развидеть нашу будущую семью из двух человек. Слишком неправильно, что на детских рисунках не будет отца. Слишком всё обречено, чтобы я смогла поверить, что смогу это когда-нибудь исправить. Недоверие — слишком прочная материя, и каждый раз, когда Макар вовремя не успеет вернуться с работы, поедет в командировку или рано с утра соберётся в налоговую, я буду думать, что он уходит к другой. Более стройной, ведь меня разнесёт во время беременности, слишком игривой, потому что я не буду уделять много внимания мужу, слишком нормальной, потому что я изначально сломанная. И такая сломанная я очень боюсь, что надломлю своего ребёнка. Не скажу, как сильно люблю и горжусь, не проявлю больше терпения и поставлю в угол, не замечу первую ложь.

Я не справлюсь.

Макар прав, что не доверял мне даже мою собственную жизнь, потому что я слишком блаженная для современности. Неправильная в своих странных желаниях помогать брошенным, обиженным, потерянным. Бесхитростная для того, чтобы создать что-то своё. Рассеянная, чтобы работать и реализоваться как специалист. Да я совсем чуть-чуть проработала прошлый раз.

Крупная дрожь прокатилась по телу, заставила обхватить себя руками. Но холод и страхи окутывали изнутри всё. И меня трясло. Как в преддверии истерики.

Нельзя. Не в моём положении.

Я уговаривала себя, что всё проходит и это пройдёт, и не заметила, как вернулась к дому. Нелепо посмотрела на чужое жилище, которое не только было в каком-то не самом хорошем посёлке, но ещё и с соседями. Которые, скорее всего, будут осуждать моё решение. И значит, недолго нам осталось соседствовать.

Александр сидел на крыльце и что-то писал в толстом ежедневнике с прочной желтоватой бумагой. Карандаш плавно скользил, и я поняла, что это — не письмо, а рисунок. На звук шагов Алекс отвлёкся и, посмотрев на заплаканную меня, уточнил:

— У вас всё хорошо?

— Нет.