Не ожидал?
Я тоже.
Что теперь будешь делать, любимый?
Гляжу на стриженого блондина, замечаю все — и как сглатывает нервно, и как кулаки сжал, аж костяшки побелели, и вот так головой покачивает, отрицает.
Вот и момент истины к нам подобрался. Я чувствую — нет, я знаю, что сейчас все решится.
Потому что по правилам, ты, любимый, не можешь не выполнить действие, которое тебе заказал партнер по игре.
Иначе — не стоит и затеваться. В этом смысл.
В играх есть правила. И их нужно выполнять.
Ты выбрал действие, а я сказала: “Разведись со мной, любимый!”
Я вижу как ты замер после этих слов — мой еще пока муж. Я тоже почти не дышу, сдавило все внутри — ни туда ни обратно воздух не движется.
Только чувствую, как снизу поднимается волна эмоций. От самых пяточек, по ногам вверх, вот шибанула по коленкам — и они меня почти не держат, затем зависла в животе — бедные бабочки, пакуют чемоданы: “Все, расходимся!”. А теперь волна там где солнышко живет, в центре, под ребрами, начала пробуксовывать, накапливаться, чтобы потом еще больше встрять мне поперек горла.
Потому что дальше — все.
Сейчас Олег скажет: “Трах-тибидах-тибидох! Алеся — я с тобой развожусь!”. И наша семья умрет.
А вместе с нашей семьей сейчас умирает и Лесёныш. Так меня звал только Олег и только в минуты особой близости и открытости. Секретное специальное слово — для внутреннего семейного пользования.
А нет семьи — нет и слов.
Смотрю на стриженного блондина. Жду.
Он смотрит на меня. Молчит.
Потом что-то пишет в телефоне.
Потом опять сидим, молчим, друг на друга смотрим.
Через пять минут мне приходит сообщение от Ямпольского: “Заявление о разводе подписано с двух сторон. Переходим к обсуждению условий иска о разделе имущества”.
Ну вот и все.
Уже все сделано, сказано, отвечено и почти прожито.
А то, что не сделано, не сказано, не отвечено — никогда прожито уже не будет.
И облегчения что-то нет совсем. Еще утром думала: вот сегодня свершится чудо, Ямпольский обо всем договорится и подпишет и я вздохну свободно.
Да — чудо свершилось.
Да — Ямпольский подписал.
Нет — мне не легче.
Разворачиваюсь и ухожу первая.
И пока за мной не закрылись створки лифта я чувствую на затылке взгляд уже совсем-совсем почти не мужа.
Недолгое облегчение мне принес внезапный аврал на работе. Первыми позвонили финансисты и потребовали последние отчеты, потому что у них что-то не сходилось.
Потом написала наша безопасность — у них готовы результаты разборок с моим скандальным видео и надо срочно обсудить и закончить.
Ну и когда я уже мчалась в офис, позвонил лично Палыч и сначала меня похвалил за новых клиентов — Эмма решила заказать у нас пакет консалтинговых IT-услуг. А потом шеф мне выписал выговор за то, что я забросила проект Батурина, а он ни с кем больше общаться не хочет.
Петр Петрович Батурин. Который — старший.
— Ты, Леся, не возражай, а приступай к проекту и поторопись-ка — шеф по телефону, конечно, не такой страшный, потому что мне не видно, как он глазами сурово хлопает и брови хмурит, но возражений моих он все равно не терпит, а продолжает настаивать — Завтра у тебя вторая встреча — да, со старшим Батуриным. И я предложил ему, что ты прям на объект приедешь, вот с утра и поезжай.
— Мне Тёма нужен — тогда он тоже с утра со мной.
— Бери-бери и без первичного списка работ и календарного плана на квартал вы оттуда не возвращайтесь.
Палычу спасибо за то, что загрузил. Все так советует психологи: нужно найти замену. И закрывать пустоту в сердце — работой, клиентами, авралами.
Может у кого-то так это и работает. Но мне легче становится не надолго, а потом опять возвращается ощущение потери, которую не вернуть.
В моей жизни теперь окончательно поселилось слово “никогда”. Я уже встречалась с ним и мне знаком его вкус. Поэтому так больно.
Хорошо помню, когда оно появилось впервые. Точно так было, когда я пару лет назад доставала с антресолей коробку со старыми новогодними игрушками, теми — что еще с детства.
Взобралась на стремянку, вытащила с антресолей коробку картонную — она легкая, держу одной рукой, подвоха не жду.
А дно у этой коробки составное — из четырех картонок, крестиком друг с другом схваченных. Вот это дно, оказывается, за столько лет прохудилось и распахнулось.
Игрушки летят сквозь дыру на дне коробки и разбиваются все, одна за другой. Они очень старые, настоящие стеклянные — долетают до пола и бьются.
И такое чувство щемящее в груди возникает только от одной мысли, что таких игрушек, из детства, у меня больше не будет. Никогда.
А еще понимаешь, что вроде ты и не просто игрушки разбила, а какой-то очень важный кусок своей жизни на черепки разнесла.
И теперь не склеишь. Ни игрушки, ни жизни кусок.
Да никто и стараться не будет склеивать.
Кончился век стеклянных игрушек и не нужно теперь заморачиваться, хранить их по особому — заворачивать каждую в салфетку, укладывать слоями в коробку и все это бережно, осторожно.
Новые игрушки теперь — из переработанного пластика. И они не бьются. Бросишь их — а они от пола отскакивают невредимые.
Вот и я сейчас как стеклянная новогодняя игрушка из детства — разбилась на мелкие кусочки и разлетелась по разным углам.