Как мужик ведьму подкараулил. Народные рассказы и сказки о нечистой силе

ДОМОВОЙ[30]

ДОМОВОГО считают духом добрым и называют хозяином дома, а также хозяином как над человеком, так и над скотом, и кроме того называют "батюшко домовой". Домовой ходит по всему дому, а местопребыванием предпочитает подполье. По народному убеждению, если он любит всю семью, то она будет жить богато и счастливо, а если же нет, то будет носить какую-то тяготу и не будет зажиточна. Если полюбит двор и скотину, то в доме будет большой приплод скота и он будет всегда здоров и сыт, а если же нет, то не будет приплода на дворе, скот будет постоянно нездоров и часто будет околевать, — по народному названию будет "ускотье". Если же не залюбит одну известную скотину, то отгоняет ее от корму и валяет даже с ног и всячески ее мучит, иногда да смерти.

Федот Кириллов деревни Глубокова рассказывал.

"У моего отца Кирилла Александрова домовой не залюбил бурого мерина и почти каждую ночь привязывал его к яслям хвостом; когда отвяжут, то закатит под ясли. Так побились-побились с этим мерином и продали.

У тестя моего Василия Сергеева был на дворе хлев, в который, если поставят корову или телушку, то за ногами у каждой будет виться из соломы жгут и навьется до того, что нельзя будет ходить. Так случалось постоянно, и отступились от хлева — не стали ставить никакую скотину. Должно быть, место в хлеве было не по домовому".

Кроме того, если домовой залюбит известную лошадь, то заплетет в гриве косы, которые, если выстригут, то вскоре заплетет новые. Так же случается и с женщинами, у которых домовой заплетает косы. Про этот случай мне рассказывал крестьянин деревни Тюшляева Иван Кондратьев следующее.

"Домовой любил мою умершую мать, по ночам во сне заплетал ей косу в волосах, особую от других, которую она делала сама. Если она косу эту отстрижет, то заболит голова и косу он скоро заплетет новую. Однажды спал я вместе с матерью и проснулся, ночь была месячная, и накинул на шею матери свою руку, и под руку попала кошка. Она сидела на затылке — на волосах и была не наша, а какая-то серая. На другой день я спросил у матери о чужой кошке, и она мне сказала: "Полно, дурак, это был домовой, заплетал у меня косу".

Домовые, если залюбят на дворе скотину, то дают корму по ночам.

Ходит поверье, что домовой одного дома, победивши домового другого дома, уносит корм в свой дом. Так, у одного мужичка стало пропадать в повети сено, и он об этом сказал соседу, который на это ему ответил, что надо узнать — не домовой ли из другого дома уносит сено, и научил мужика, как это сделать.

Мужик встал ночью с уздой в руках в тайное место и стал дожидаться прихода домового за сеном. Действительно, пришел небольшого роста человек и стал накладывать в вожжи сено; тогда мужик выскочил из засады и со скверными матерными словами стал хлестать уздою домового, который сейчас же исчез. И с тех пор сено не стало пропадать.

Домовой, как говорит народ, может принимать различные виды.

Домовой, по народному понятию, есть в каждом доме. Для того, чтобы было счастье хозяевам и скотине при переходе в новый дом, существует обычай зазывать домового с собою в новый дом: кланяются на место, где был старый дом, до трех раз и при каждом поклоне говорят: "Батюшка домовой, пойдем со мной, я в новый дом и ты со мной". А когда семья разделится на две, то вновь выделившийся хозяин зазывает из старого дома в свой новый своего домового: придет на двор, на то место, где стояла скотина, которая ему дана в надел, берет эту скотину и кланяется тому месту до трех раз и при каждом поклоне говорит: "Батюшко дворовой мой, иди со мной, ваш оставайся здесь".

Когда приведут на двор (вновь купленную) скотину, то во все четыре угла двора кланяются и при каждом поклоне говорят: "Батюшка домовой, прими мою скотинушку (называют, если лошадь — то лошадушка, а если корова — то коровушка), пой, корми, люби и жалуй".

Случается, домовой приходит ночью к спящему человеку и наваливается на грудь, так что тяжело становится дышать, — это к перемене жизни того человека. Небоязливые люди в то время его спрашивают: "К худу или к добру?", — и он отвечает то или другое. Это случается перед большим несчастием или счастием и перед смертью семейников дома.

Иногда домовой стонет в подполье, его спрашивают "К худу?" или "К добру?". Если к худу, то он тяжело простонет, а если к счастью, то перестанет стонать.

Кроме того, случается, что после смерти людей, особенно из любимых, он в подполье еще ревет ребяческим плачем.

НЕМЫТИК ЗАДАВИЛ

ДЕЛО случилось в нашей деревне на святках. У нашего родственника жила гостья из другой деревни. Вот по одну ночь она сделала примету: легла спать, не благословясь, на полати, одну ногу сунула в хомут, а в головы положила гребень, да так и уснула. Многие из спавших в избе слышали сквозь сон, что она сильно храпела. Поутру встали хозяева, а эта гостья мертвая лежит. Испугались, поехали за батюшком, привезли его, а батюшке что делать, когда она уж померла. А на шее-то у нее — знаки как пять пальцев, а на горле — опухоль. Ну и догадались, что ее немытик задавил.

ДОМОВИХА

Я жила со своим мужем; дело было в субботу. Я собралась в баню и ушла, муж остался дома. Привычка у меня была такая: как только приду в баню, дверь в предбанник сейчас открою и начинаю мыться.

Когда я ушла, муж заходит в спальню и видит, что я у сундука и выбираю белье. Он и слова не сказал мне, а пошел а баню. Приходит и видит, что я моюсь на полке, он так испугался, побледнел и побежал домой. И спрашивает у дочки:

— Где матка?

— Да что ты, тятя, ведь мама ушла в баню.

— Как ушла? Когда я пошел, так она оставалась у сундука и выбирала белье, а прихожу в баню — она там моется.

Конечно, я была в бане, а дома был мой двойник, или домовиха в моем образе.

После за чаем муж подробно все рассказал, как меня видел и прибавил:

— Ведь это не к добру, матка, ты часто хвораешь — как бы не умереть.

Но я слава Богу и теперь жива, а он только и пожил полгода после этого — да и помер.

СОСЕДКО

ОДНАЖДЫ крестьянин купил лошадь гнедой масти и ее невзлюбил соседко[31], и каждую ночь соседко ездил на лошади и мучил ее, почему лошадь каждое утро оказывалась потною. Желая увидать воочию соседка, на ночь хозяин пошел в конюшню и там затаился в яслях. Около полуночи явился в конюшню и домовой — в образе человека с длинным ременным арапником и начал гонять лошадь по конюшне ругаясь, что-де дурак хозяин не покупает лошадь белой масти, тогда бы он стал любить и холить лошадь.

После этого хозяин купил лошадь белой масти и опять пошел в конюшню на ночь наблюдать за домовым. Опять в полночь явился домовой в том же виде и начал хвалить хозяина, что он купил такую лошадь. Сбегал куда-то из конюшни и притащил лошади овес, сена и начал кормить лошадь: после этого лошадь сделалась до того хорошей, что начали завидовать ей все соседи.

НЕ УГОДИЛА

ПО словам женщин, домовой очень не любит, когда, принесши дрова, кто-либо из женщин бросает их с размаху на пол, вместо того, чтобы положить их потихоньку. Особенно не хорошо это для беременной женщины, не угодившей домовому, родится дитя, то домовой начинает ей за то, что она бросала дрова на пол со всего размаху, вместо того, чтобы положить их потише, мстить таким образом: когда эта женщина начнет класть к себе на постель своего уже подросшего несколько ребенка, домовой является к ней во сне и начинает ее дразнить и лезть к ней. Женщине представляется, что поблизости около нее находится какое-то полено, она схватывает это полено и бросает им в домового. В эту же самую минуту она бывает внезапно пробужена криком своего собственного ребенка, которого она, считая во сне за попавшееся полено, сбросила на пол.

ДВОРОВУШКО

БЫВАЛО, о святках у нас одна девка задумала погадать. Взяла хомут да ночью и ушла с хомутом-то, да зеркалом, да восковою свечкою не в жировую избу. Засветила там восковую свечку и поставила ее перед иконою, а сама надела себе на шею хомут, взяла зеркало и села на печной столб в хомут-то. Сидит, смотрится в зеркало, да и говорит:

— Дворовушко, батюшко, покажи ты мне, — говорит, — жениха, за которого я выйду замуж.

Сидит и все смотрит в зеркало... Вдруг лишь дворовушко-то сам и идет — страшный, мохнатый. Подошел в ней, да и схватил ее за шею, да и задавил.

Утром домашние-то ее встали, да и говорят:

— Где-ка, — говорят, — у нас девка-то, куда же она ушла? Ведь вчера она ложилась с нами спать, была дома.

Стали ее искать: на двор сходили — думают, не ушла ли зачем к коровам; в хлев сходили, на гумно — нигде нет, не могли нигде найти.

Тогда пошли в эту не в жировую избу-то, думают, не ушла-ли туда почто-либо. Пришли, а девка-то там сидит на печном столбе, сидит не шевелится, и хомут на шее, и зеркало в руках, а в переднем углу тлеет икона, от свечки-то она и загорелась.

— Что же, — говорят, — девка-то у нас сидит на печном столбе, да и в хомут, да и зеркало в руках, видно гадает? Да гадают-то ведь не утром, а ночью...

Подошли к ней, а она мертвая, и глаза выпучила. Дотронулись до нее потихоньку, а она лишь хряснула (упала) на пол.

Ну все тогда заревели, да и говорят:

— Видно, дворовушко ее задавил.

ПРО СТАРУЮ ДЕВУ

ЖИЛА у нас старая девка, незамужняя, звали ее Ольгой. Ну, и ходил к ней все дворовушка спать по ночам, и в каждую ночь все плел ей косу и говорил:

— Если ты будешь расплетать да чесать косу, то я тебя задавлю.

Ну она так и жила годов до 35; никогда не чесала, и не мыла головы, и косы не расплетала.

Потом она вздумала выйти замуж. Настал девишник. Девки-то пошли в баню, ну и ее увели с собой-то, незамужнюю-то старую девку, — невесту-то. Там в бане-то девки стали ее мыть: косу-то у нее и расплели, а долго не могли ее расчесать-то, дворовушко-то так запутал.

Ну, на другой день нужно было венчаться. Пришли к невесте, а она на постели лежит мертвая, вся черная; дворовушко-то ее и задавил.

ПОТРЕШЬ ВОЛОС -И...[32]

ОТЕЦ рассказывал. Возьмите, говорит, чистую расческу, налейте ведро воды, но чистое ведро воды, эту расческу бросьте в ведро. Через три дня будет волос от домового. Ну, что, мы посмотрели через три дня: там волос, правильно, седой, белый волос. А этот волос, говорит, потрешь в руках, свет потушится. Потрешь, говорит, волос, — ну, он и появится, домовой.

Ну, я, говорит, зашла домой, потерла волос — ничего что-то нет. А потом на второй день она ночью терла, домой зашла, видит: сидит старик такой, белый. Ну, он голый только, волосами обросший, белый такой, седой, борода длинная — ну, старый, старый, старичок такой. Я, говорит, зашла, ну, села сразу, напугалась так, ни слова не могу ничего вымолвить. А он посидел, говорит, и — раз! — я смотрю: его уже и нету. Раз! — и нету.

А потом утром рассказала отцу своему.

Он говорит:

— Ну, это на счастье увидела его. Счастливо жить будешь.

СТУК ДА ГРОМ

ЭТО дело было давно. У одних было две дочери и сын. К ним как-то пришел парень. Василием звали, а ее Дусей. Вот Дуся и Василий поженились и отделились от ее родителей в другой дом. У них родился ребенок. Как-то сам ушел в картишки играть, а она на печке лежала, а ребенок в зыбке рядом с печкой. Вдруг в двенадцать часов послышался стук — стучит и стучит, стучит и стучит... Стучит по-над полом. Она на следующий день говорит мужу:

— Ты вечор никуда не ходи.

А ей все говорят, что это домовой ей чудится, стучит: ведь муж-то кузнец... Однажды она опять осталась одна. Видит, кто-то вышел мохнатый — и такой верзила! Зыбку качает с ребенком. И хохочет, и хохочет! Лицо белое-белое, а сам весь чернущий. Вот так покачает зыбку и исчезнет, а ребенок не выпадает из зыбки. Позвала она сестру Гальку. Пришло время — он опять выходит...

Бились они, бились и перекочевали в другой дом. А в этом доме никто долго-долго не мог жить. А потом он, этот дом, сгорел.

ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!

ЗДЕСЬ жил учитель. Сейчас он учительствует в Сретенске. И была тоже здешняя старушка. Вот учитель с женой собрались куда-то и ее попросили:

— Ты, бабушка, у нас побудь эти ночи, сколько мы уж погостим, подомовничай.

Ну и она осталась. А старушке уж лет шестьдесят, наверно, было. И она, говорит, пришла, печку натопила, все честь по чести, и прилегла. На коечку прилегла, говорит. И вот появился свист! Вот так, говорит, засвистело, да так вот кругом просвистело — да ко мне! Ко мне, да на меня, говорит, — хы! — как дохнет! Но, такой запах — просто невозможный! Вот, говорит, невозможный запах. Я, говорит, встала, трубу закрыла, честь по чести, избу-то закрыла на замок и домой прихожу. А дома зять был да дочь. Они, говорит, прямо испугались: а это же было примерно в час ночи.

— Ты что, мама, что с тобой? Почему пришла-то?

— Да так, ребята. Что-то не заспалось мне, и я пришла.

Это она сама мне рассказывала.

— Никогда, — говорит, — в жизни ничего со мной не было, а тут вот пришлось!

Это же нужно — вот так встретить!

ПО СНЕГУ — ШАР

А вот у меня отец рассказывал. Так это с ним так случалося...

Раньше зимовья были в степях, с конями уезжали, жили весной, осенью со скотом жили там, в зимовьях-то.

И вот у нас отец весной уехали с конями, но где-то уж это в апреле. Он еще был холостой, не женатый, мой отец родной. И, говорит, вечером натопили это зимовье (или в марте: снег еще был в сиверах). Ну, начали тут друг другу: сказки рассказываем, да что — но, всю дребедень собрали. Трое их, три мужика, парни холостые: кто свистит, кто что. Но, набаловались, улеглись спать.

А с ними был помладше, Егор Михайлович, нашего Абакума брат. Они, эти двое, уж уснули — мой тятя и тот другой, Дмитрий Александрович, — уж уснули. А тот не спит, помоложе-то, и слышит: шагает к зимовью человек.. Он, это, пролежал. Потом маленько погодя второй шаг к зимовью. Он давай будить, говорит:

— Кто-то двое пришли к зимовью.

А они его еще изматерили по-матерски:

— Лежи и не ври тут, спи!

А он говорит:

— А вот слушайте.

И потом слушают — правда, по снегу шар, шар, как человек идет опять к зимовью. Они выскочили из зимовья, кругом обежали, поругалися:

— Кто тут? Где тут ходит?

Герои же. Опять легли. Только легли — в стеклину вот так пальцами застукало. Потом опять на улицу выскочили, кругом обежали — нет никого. Опять легли. Легли: но теперь они пусть ходят там, будем лежать... Дверь-то, говорит, как открылась! Аж в стену да обратно вот этак вот, у зимовья-то. Но, они эти шубенки, говорит, вот эдак схватили — и были да нет! И дверь открытой бросили. Убежали через речку и там потом костер разложили и до утра там у костра были.

Ну, а утром пришли, говорит, в зимовье-то: как что было, так все лежит. И что было, говорит, с нами?!

Ну, вот еще раньше говорили, что надо у хозяина попроситься. А они не попросились...

ПАЛЬЦЫ НА ШЕЕ

Я на себе испытала... Я его, конечно, не видела, только чувствовала. За руку поймала. Рука мягкая-мягкая...

Я родила Вовку в сорок первом году, в апреле, перед войной. Я родила, наверно, часов в одиннадцать, а где-то в двенадцать слышу: с печки спрыгнул кто-то и ко мне идет. Я крикнуть хочу и не могу. А потом как-то рукой его схватила... Рука моя — как в пух: мягкое что-то такое, пушистое! А я же никакой сроду ни молитвы, ничего не знаю. Лежу, думаю: "Господи!.." А мужик-то у меня с ребятишками на полу. Спал крепко, если он уснет, его не разбудишь. Он мне притащил палку:

— Если что тебе надо: попить или что еще — толкни меня. А то пока меня будишь и ребят разбудишь.

Я лежу, боюсь пошевелиться. Потом разбудила его:

— Ложись со мной.

Он на меня матом:

— Да ты что?

— Ну, тогда стели мне на пол, я с тобой лягу.

Не лягу я одна.

Я так всю ночь пролежала с открытыми глазами. Лампу себе поставила, и он возле кровати лег.

А потом, назавтра, свекровь пришла, я ей и стала рассказывать: мама, мол, так и так... Она:

— Ах, ты... Что ж ты его не спросила, к добру или к худу.

Я говорю:

— А я испугалась. Мне не приходилось, я и не знала.

Она так на меня посмотрела, но и ничего мне не сказала. И, видимо, подсказала, чтоб убрали все зеркала. Дня три, наверное, прошло, я встала вижу: ни одного зеркала нет.

— Где ж зеркало-то у нас?

— Не знаем.

А потом (уж много времени прошло) я взглянула в зеркало-то: а у меня на шее, на этой стороне три и на этой два, пальцы-то...

ЧУТЬ НЕ ЗАДАВИЛ

МАЛЬЧИШКА у меня родился в сорок первом году. И после этого начало меня давить — хоть одна не спи. Однажды вот так задавил, задавил, задавил — мизинчиком не пошевелить. Ну, старухи стали говорить: ты, мол, спроси, к худому или к хорошему.

И вот мужа не было дома, он в командировке был, должен назавтра часов в двенадцать приехать. А у меня недавно мальчик родился. Ну, я довольная: мальчика хотели. И вот я здесь на коечке, около коечки на стульчике ребеночек лежит. Натопили жарко в избе. Бабушка у меня ночевала. Уснули. И слышу: два мужчины подходят. Слышу прямо чисто наяву: два мужчины (оба такие видные, при костюмах, рубашечки чистенькие) посмотрели, говорят:

— Мальчик... Мальчик маленький.

А у меня койка стояла вот так от стены, от заборки. И вот они оба туда (тесно так) втираются, чтоб встать в изголовье у меня, понимаете? В головах встали, вот стоят они оба, о чем-то шепчутся. А я уж чувствую: меня уже задавило, чувствую, что все, сейчас умру... А они шепчутся. Думаю: "Что же они хотят, убить меня или еще что?" И вот на ум-то пришло, что бабушка говорила, и я на уме-то: "К худому или к хорошему, к худому или к хорошему?" Сказать-то не могу. И вот один, вот, с этой стороны: ху-у-у — как дохнет! Вы понимаете? Жаром, как из каменки в бане! Даже вроде как вспотела я. А потом как до ног дошло, дак как заморозит! Все тело как закоробило — и отпустило. Я соскочила и говорю:

— Бабушка, бабушка, зажигай огонь. Я сон нехороший видела.

И бабушке сразу рассказала. Она говорит:

— Девка, что-то нехорошее... Что-то нехорошее. У тебя бы два мужика не было. У тебя, однако, два мужика будет.

— Да ты что, бабушка?

И, действительно, в этот год Сашу угнали, убили. Шесть лет прошло, за Николая вышла, тридцать лет с Николаем прожила — и все-таки нехорошо: вперед меня умер...

СПРОСИСЬ ХОЗЯИНА

РАНЬШЕ в Бодайбо наши ходили. И там приискатели, охотники ли зимовье построили.

Вот этот Стренчев и рассказывал.

Прихожу, говорит, остановился ночевать в этом зимовье. Сходил воды принес, затопил печку. Но, прежде всего, попросился, что, хозяин, пусти меня ночевать! — это как обычай.

Сварил чай, попил, покурил... И вот, сколь уж время было — не знаю... Подул ветер, зашумело все и — залетал... Дверь распахнулась, залетал...

— Ага, у тебя человек! Давить будем!

А этот говорит:

— Нет, не будешь. Он у меня выпросился, — это хозяин-то, домовой.

И вот они сцепились. Возились, возились — хозяин все-таки того выбросил. И тот засвистел, ветер зашумел... Я, говорит, уж не в себе, думаю: "Ежели бы не попросился, то значит все — отработал бы!"

Он видеть их не видел, а только слышал возню их, разговор.