Как мужик ведьму подкараулил. Народные рассказы и сказки о нечистой силе

ЛЕСОВОЙ[33]

О лесовом крестьяне говорят: "Было время, годов 20 или 30 тому назад, не проходило ни одной ночи, чтобы не похалестился[34] леший. Нельзя было выйти вечером или рано утром в лес на охоту: то поет песни, то лает собакой, то кричит птицей и перелещается (притворяется) всякими манерами, а то еще заведет куда-нибудь, что и не выберешься. Даже выйдешь на улицу вечером, и то непременно услышишь: где-нибудь уж он халестится. Или выйдешь, бывало, молотить, а он давно уж делает свое дело. А ныне совсем его даже не слыхать. Если и случится, то совсем редко и то перед каким-нибудь несчастием, а больше перед покойником — утопленником или удавленником.

А прежде сколько было колдунов — почти в редкой деревне не было, а ныне совсем почти не слыхать. А сколько прежде портили баб (кликуш), так и сказать страшно: бывало, в одной деревне вдруг завопят баб тридцать, а ныне и этого нет — все затихло.

А от того ныне этого нет, что лешим и всем чертям уж ныне делать стало нечего. Народ стал умнее чертей, перехитрит и дьяволов, да что говорить — творим во всем волю дьявола: друг друга обманываем, друг перед другом заносимся и гордимся; что возьмем, стараемся не отдать, и постоянно ругаемся и деремся. Совсем чертям стало делать нечего, и они лежат на покое. Прежде народ был гораздо честнее, а потому у них и было всего довольно, да и пугали черти для того, чтобы сбить их с праведного пути и поставить на грех. Появись-ка ныне колдун и испорти-ка бабу, — так ему и башку-то отвернут на дому, а прежде их боялись, как огня".

Лешие, по народному понятию, могут принимать различные виды. Произошли они, как понимает народ, из среды дьяволов, упавших с неба. Леших некоторые видели в образе человека и птицы.

Крестьяне деревни Жеброва Иван Мухин и Петр Александров рассказывали:

"Осенью в третьем году мы словили рыбу на Шенгафе с лучом (с огнем) — острогой. Вдруг явилась птица и залетала над самыми нашими головами, и крыльями своими угасила наш огонь. Мы снова зажгли, она опять угасила и несколько раз мы зажигали, а она все гасила. Мы видим, дело неладно — вышли из воды, стали творить молитву и креститься, тогда защекотала сорока, а потом черт захохотал и когда мы побежали домой, он вскричал: "А, догадался!"

Лешие, по поверию народа, живут в каждом лесу и переходят с места на место, сбивая с пути прохожих и проезжих, причем оказывают свои действия больше в таких местах, которые почему-либо в народе считаются нечистыми. (Народ считает нечистыми те места, где часто пугают черти людей, или на коих были прежде совершены убийства, или последовала скоропостижная смерть человека).

Когда собьются с пути, чтобы найти дорогу, некоторые снимают с себя всю одежду, перетрясут ее с молитвою и вновь одевают.

Кроме того лешие или черти вообще, как уверяют крестьяне, еще наводят страхи на людей, всякими манерами пугают: хохочут, кричат птицей, поют песни и прочее, но только от крика их, как убежден народ, не бывает, по местному названию, раю (эхо) и даже, случается, иногда сводят людей с ума.

В деревне Среднева Еликонида Григорьева рассказывала: "Однажды шла я домой поздно вечером из деревни Подгорнова и не дошла немного до своей деревни — вдруг защекотала сорока и после завизжал заяц. Я перекрестилась, — не знаю, что делать. Потом и загагайкал нечистый. Я добежала до своей деревни, а он все кричит разными голосами".

Деревни Среднева Авдотья Алексеева: "Раз пошли мы зимой в самую полночь с товаркой Марьей Васильевной к заутрене, и вдруг за нами с колокольцами едут? Мы стали дожидаться, а они ни взад, ни вперед — не догоняют нас. И когда мы дошли до крестов, где дороги расходятся в разные стороны, тогда нечистый загагайкал, защекотал сорокой, визжал зайцем и всяко перелетался — разным голосом. Мы прибежали к приходу, еще и огней ни у кого не было, едва-едва могли выпроситься в избу — у нас и языки не говорят".

Деревни Среднева Авдотья Алексеева и прочие крестьяне деревни Гузарева рассказывали: "У нас в деревне Гузареве была женщина Анна Дмитриевна, а у нее был ребенок годовой — все ревел и надоел ей и она стала бранить его нехорошею бранью: "Леший бы тебя унес!" Вдруг ночью в тот раз подходит к ее окошку другая женщина — соседка Марья Митревна, а это был сам нехороший, и говорит: "Давай ребенка, я повожусь — тебе надоело водиться". И она хотела было отдать, но ее остановила свекровь: "Отстань, не давай, что ты с ума, что ли, сошла, я сама повожуся". — "Господи, что это будет?"

Вдруг нехороший так застукал в стену, что чуть не разворотил всю избу; пошел прочь да и загагайкал: "А... га! га... га! до... га!

На другой день спросили Марью Митревну — не бывала ли она, но та сказала: "Что вы, с ума, что ли, сошли, почто я пойду к вам в полночь?" Крестьянин деревни Тюшляева Иван Кондратьев рассказывал что слышал в лесу, как леший кричит ребенком и ревет быком.

Деревни Барского Иван Андреев: "У меня есть шатровая мукомольная мельница. Не очень давно — года три, а много четыре тому назад — пошел я в самую глухую полночь ее посмотреть. Подхожу к ней, вдруг сделался в ей какой-то сильный шум, и она отстала молоть. Пришел в мельницу, поправил ее, а она все не мелет, так и оставил, запер и пошел домой. Вдруг мельница замолола, и нигде взялся черт и давай гагайкать разными голосами. И видимо было, что он пошел от мельницы. Я прибежал домой, затворил, благословясь, калитку и подумал: "Не черт ли это остановил мельницу-то?"

Оно так и вышло. Прихожу на другой день в мельницу — и оказывается, что вся мука из ларей рассыпана на пол".

Деревни Глубокова Федот Кириллов:

"Раз я косил на частом ляду недалеко от реки Великой с женой и свояченицей, и докосились до потемок. Вдруг кто-то звонил в лесу раз до трех. Бабы и говорят: "Видно, лошадей ищут". — "Полноте, дуры, — я говорю им, — это черт". Бабы до того у меня испугались, что даже заревели, а ему, видно, это было по мысли — стал подходить к нам ближе, а мы пошли тем временем ночевать в избушку — версты за две, и шли берегом реки.

Идем мы берегом, а черт очутился уж на другом берегу и идет им несколько поодаль от реки и так играет в дудку, хоть пляши, слышно версты за три. И все нас провожал, покуда мы не пришли в избушку. Я его дразню: "Славно — славно", — а он того шибче играет, а бабы у меня ревут во все горло и нейдут ни сзади ни спереди.

Когда мы пришли в избушку, я разбудил других ночевальников и те слушали, а черт, дойдя до Рароватки (речки, впадающей в реку Великую), поворотил в лес и пошел вверх по ней, поиграл еще немного и затянул песню, но только, у его слов не можно понять и нет раю".

Крестьянка деревни Глубокова Кира Васильева рассказывала, как муж одной крестьянки "соломонился" — сошел с ума. Звали его Дмитрием. Был он кучером в городе Грязовце и пришлось ему отвезти станового пристава до деревни Дьяконова (50 верст от Грязовца). Привез он станового на место, выпил водки примерно полсороковки, которую ему поднес становой, и поехал назад на прости. Отъехав больше 10 верст, дорогой заснул за деревней Зимняков, а когда проснулся, то увидел, что его вся тройка лежит на пласту. Он заругался скверно-матерно и начал (лошадей) махать кнутом, чтобы встали, но они не поднялись с места.

В этот самый раз настигает его неизвестный человек и говорит ему: "Погоди, подсоблю поднять лошадей". И когда неизвестный взялся за их, то лошади вдруг вскочили. Тогда Дмитрий сказал ему: "Садись, я тебя подвезу", и когда тот человек сел, то Дмитрий сказал: "Ты полежи, если не проспался, а я поправлю лошадьми".

Дмитрий задремал, и пробудившись, увидел, что лошади мчались, как вихрь, и сразу пробежали несколько верст. Тогда Дмитрий остановил незнакомца и, матюшая (ругал скверно-матерно), сказал: "Если ты будешь гнать так лошадей, то мне нельзя их будет показать хозяину".

Незнакомый человек в тот миг исчез неизвестно куда, а лошади остановились и не могли пошевелиться с места, так что Дмитрию пришлось притащить к хозяину один тарантас, а лошадей оставить в Грязовецком поле (не доезжая верст двух до Грязовца), которых потом привели другие служащие у Шорина.

Лошади подохли через одни сутки после того. Дмитрия хозяин за это прогнал, и он вскоре лишился рассудка.

Был он очень буйным, и жена, по научению добрых людей, вызвала было Дмитрия в Корнилиев монастырь (недалеко от Грязовца) и хотела отпеть молебен. Но в церковь его зазвать не могли, и он тут же скрылся и пропадал недели две, так его и не могли розыскать.

Когда розыскали, его увезли в деревню Канево, в дом матери, где он и жил сперва недель пять в темном потаенном месте (для того, чтобы поумнел), но он не изменился. Затем его взяли в сумасшедший дом.

Умершая Соломонида уверяла, что Дмитрий забыл Бога; к нему пристал на проезде нечистый дух в образе человека и загнал его лошадей, а также свел с ума и его.

Кто перейдет следы лешего и вообще нечистых духов, как человек, так и скот, то тот, по мнению крестьян, сейчас же впадает в тяжкую болезнь.

Так же заболевает и тот человек и скот, которого опахнет нечистым духом от дьявола. Для исцеления от этих болезней крестьяне всегда обращаются к местным знахарям и знахаркам, которые наговаривают на воду и ею окачивают, вспрыскивают больных и дают пить. "Фельдшера и доктора по этим делам ничего не знают", — говорят всегда крестьяне.

Для охранения от опахивания нечистым духом крестьяне всегда в первый раз утром отворяют, благословясь, калитку у дома и, благословясь, выходят, а другие еще ограждают себя крестным знамением.

В случаях пропажи человека или скота некоторые из крестьян оставляют в отводу хлеб с солью и икону Св. Николая Чудотворца и по ним узнают — жив или нет пропавший человек или скотина. Делают это так: отрезывают от целого каравая ломоть хлеба, кладут на него соли и берут его в левую руку, а в правую — икону Св. Николая Чудотворца. После заката солнца, на вечерней заре, выходят в отвод, через который прошел пропавший из дома, ставят икону на правую сторону и кладут три земных поклона, а хлеб с солью положат на левую сторону и тоже до трех раз кланяются, приговаривая при каждом поклоне: "Батюшко домовой господин, на тебе мой хлеб и соль — подай мне скотину (или человека)." А Св. Николая при земных поклонах ему просят: "Во двор введи или след скажи". После совершения этого обряда икона и хлеб с солью оставляются на ночь тут же на месте; на другой день (на утренней заре) осматривают хлеб, и если его нет, то крестьяне уверены, что его взял лесовой и пропавший жив, а если же хлеб окажется тут, то значит, пропавший не жив. При этом крестьяне, делавшие этот обряд, уверяли меня, что после совершения этого обряда пропавшая скотина непременно придет домой или будет вскоре найдена.

Здешний народ не полагает, что у леших есть жена и дети; лешие похищают девушек себе в жены и детей до их крещения. Также не ходит в народе никаких разговоров и о том, чему учит леший людей, им похищенных, и не становятся ли они знахарями и знахарками.

Вызвать лешего — в народе средства не оказывается.

ТОЛЬКО ПЫЛЬ ОТ КОПЫТ ВЗОБЬЕТСЯ

ЛЕШИЕ обитают в борах и лесах. Подобно всем представителям нечистой силы, лешие обладают способностью менять срой вид и рост. Если он идет лесом, то вровень с деревьями, собою весь темный, точно с головы до ног закутан в тулуп. При встрече с человеком принимает образ какого-нибудь знакомого или промышленного человека, например, купца, портного, сапожника, плотника и т.п., но никогда не перекидается в животину. Любимое занятие — "обходить" человека, сбивать с дороги, играть с бабами и утаскивать ребятишек, проклинаемых родителями или посылаемых только к лешему.

Повстречается он с кем на пути, непременно вступит с прохожим в разговор, пускается в шутки и идет до тех пор, пока спутник не очутится в непроходимом лесу или совершенно в незнакомом ему месте. Хорошо, если человек при встрече сейчас же сотворит молитву, — леший пропадет: в противном случае, какие бы молитвы после ни читал, ничто не подействует, и леший свое возьмет.

Опытный и бывалый человек может сразу признать лешего: у последнего нет правого уха, и он застегивает полушубок с левой стороны на правую. Тогда стоит только крикнуть:

— Овечья морда! Овечья шерсть, овечья шерсть! Не много слов в этом заклятии, но оно самое действительное, леший в ту же минуту кинется бежать, только пыль от копыт взовьется.

Велика еще в лесных уездах лешиная сила, но в тех уездах, где лес истреблен, так уж владычество лешего окончилось, остались только воспоминания, хотя вера еще в леших живет.

"В прежние времена, на памяти нашей, — толкуют лесные крестьяне, — тут рамени[35] стояли, волока по восьмидесяти и чуть не по сто верст тянулись, так лешим большая привола была. А как леса-то вырубили и все оголили, перевелись и лешие, пристанища им не стало. Вспомнишь про старое-то время, так и загрустуешь: настоящая, полная наша жизнь была при леших-то!

Жалеют крестьяне. При леших они свободно на свои потребы вывозили дерева из леса, потому лешие не любят сторожей-полесовщиков, и всегда от них мужиков на порубках укрывали.

"Зла они нам не делали, — говорят крестьяне. — Что с бабой побалуется или девку сцапает, так, чай, оттого вред не больно велик? Зато сколько деревня от леших добра получила!"

Не такие водяные: от них крестьяне, кроме зла, ничего не увидят.

ЛЕШАГОН

ЛЕШИЕ могут принимать разные виды: человека, зверя, собаки и т.п. Из рассказов самих же крестьян оказывается, что многие видали леших. Однажды весной в воскресный день собралась кучка мужиков; седой старичок рассказал:

— Это было очень давно, вот мне восемьдесят годов, а я не помню, в деревне Пилюшин жил охотник, по имени Григорий. Про него говорили, что он знается с лешими, потому и охотится лучше прочих охотников. Осенью Григорий по целым дням жил в лесу. Вот однажды убил он белку, а собака, которая с ним ходила (у него были хорошие собаки), схватила белку и побежала в чащу. Григорий стал звать собаку, но та не ворочалась, и он в сердцах крикнул:

— Понеси тя леший!

Только что он это сказал, как собака его совсем скрылась. На другой день кликал, кликал собаку, напрасно — пошел домой.

Дома сходил к колдуну поворожить, а колдун и говорит ему:

— Ступай в лес, там его (лешего) увидишь недалеко от своей избушки, в которой ты стануешь.

Пришел Григорий в лес, закусил и пошел на обычную охоту. Вдруг видит: навстречу идет человек, а за ним бежит несколько собак, в том числе и Григориева. Григорий догадался, что это леший; стал он звать свою собаку:

— Лыско, Лыско!

Собака только обернулась, посмотрела на Григория и побежала за лешим. Григорий пошел вслед лешему.

Долго он шел за ним, наконец леший скрылся, а Григорий, утомившись, присел отдохнуть и невдалеке увидал избушку. Сильно удивился и промолвил:

— Годов двадцать здесь хожу, знаю здесь почти каждую деревину, а этой избушки никогда не видал. Зайду посмотрю.

Подходит, отворяет избушку, а там сидит молодая девица, которая сильно обрадовалась и говорит Григорию:

— Как ты сюда попал, добрый человек?

Григорий ответил:

— Леший унес мою собаку, сейчас видел его и собаку свою, просил, не отдает.

Девица сказала ему:

— Здесь ведь леший живет.

Григорий испугался маленько, а девушка добавила:

— Хошь ты проси, не проси собаки, все равно не отдаст, будет он тебе давать денег — тоже не бери, а попроси лучше меня.

Разговаривая таким образом, услышали щум: пришел сам леший и грозным голосом спросил Григория:

— Ты зачем пришел?

Григорий хоть и струсил сильно, но отвечал:

— Отдай мою собаку.

— Не отдам. Ты мне ее отдал и не получишь, а вот тебе за нее деньги.

Григорий отказался от денег, а попросил девицу. Леший отпустил девицу, так как ей кончился срок заклятия. Григорий воротился домой без собаки. Девица, которую он привел, оказалась дочерью московского купца. Григорий по просьбе девицы сам лично доставил ее к родителям и получил за это много денег. С тех пор Григорий сделался богачом. Соседи прозвали его "лешагоном", потому что он гонялся за лешим. Вот эти-то теперешние лешагоны — дальние родственники Григория и до сих пор живут хорошо, — закончил старик.

Я спросил:

— Неужели это правда?

— А то как неправда, — ответили мне многие голоса.

— Да полноте, старики, пустое толковать, ведь нет никакого лешего.

— Вот выдумал новости! — воскликнули все. — Разве ты не слыхал, как враниковский Ерема своими глазами высмотрел лешего, тоже в виде человека, да и ты, может быть, встречал его, да не к чему, он ведь хитрее тебя!

— Да вот хотя бы Ерема (он мне сват, не станет врать) рассказал, — начал тут другой крестьянин.

— Это было дело лонись (в прошлом году), он пахал поляну на своей кобыле, у которой был жеребеночек. Этот жеребенок постоянно подходил к матке и сосал ее, а Ерема торопился допахать к вечеру. Он отгонял жеребенка, наконец в сердцах ударил кнутом и закричал:

— Понеси тебя леший!

Жеребеночек отстал от матери, пошел на пожню, потом в лесок и скрылся, а Ерема не заметил, только, допахав поляну, увидел, что нет жеребенка, пошел искать его, но не мог найти и уехал домой. На другой день всей семьей ходили искать — не нашли. Ерема пошел в округу (деревня) к Ивану Ерасимову поворожить.

Тот ему сказал:

— Поди на росстань (место, где пересекаются дороги), сруби березу, встань на пень и скажи: "Эй, эй, эй, покажись не мал, не велик со среднего человека" (т.е. со взрослого обыкновенного). Не забудь прибавить это, а то он тебе покажется страшилищем и испугаешься, да еще сними с себя крест. А как выйдет, ты и скажи: "Отдай жеребенка". И через день найдешь его на том же месте.

Ерема, мой сватушка, не боится ни креста, ни перста, пришел на перекресток, срубил березу, встал на пень и зарыкал, что леший, а голосина у него здоровенный:

— Эй, эй, эй, выдь покажись со средственного человека!

Вдруг и в самом деле вышел человек и спросил:

— Чего те надоть?

— Отдай жеребенка, — едва мог проговорить Ерема. Хотя и не робок был, да все-таки испугался.

Человек скрылся, а Ерема пошел домой. На другой день, а это было уже дней через шесть, он нашел на том же месте своего жеребенка.

Третий мой сосед, который слывет в деревне за вруна, рассказал мне, как его водил леший.

Осенью мне пришлось ночью идти из Новолоку (деревня) со сходу домой, а ночь — хоть в глаза ткни. Иду уж на память, подхожу к своему полю, да и думаю: "У этих заворот (ворот) пошаливает и пугает". Только что подумал, слышу: догоняет. Обернулся — здоровается, по голосу слышу, наш Ванько. Я обрадовался и говорю:

— Где был, Ванько?

— Да ходил вот в Лешино, было небольшое дело.

Вот и пошли мы. Идем уж порядочно времени, своей деревни не видно, а ведь всего-то до нее две версты. Я и говорю:

— Кой черт мы с тобой, Ванька, долго идем?

— А вот и гумна видна, — сказал тот.

Идем. Слышу, у меня ноги промокли, и думаю: "Кой черт! Кажется, сапоги новые, и дорога сухая, неужели не там идем?"

Смотрю, кочки и чувствую, что идем болотом. Вижу, дело не ладно и давай читать воскресную молитву: "Да воскреснет Бог и разыдутся врази его", — по-староверски, в нашем приходе много раскольников.

Вдруг мой Ванька захлопал руками, захлопал — и скрылся, а я остался в болоте и не знаю, куда идти. На мое счастье, зазвонили в колокольню, я по звону и догадался, что завел "он" меня в жаравичное болото[36], с одну версту за деревню.

— Да ведь ты мастер врать, — сказал я ему.

— Вот мне с места не сойти, если вру.

— Да мне, старики, что-то плохо верится; пока сам не увижу лешего — не поверю.

Один мужик на это сказал:

— Вот что ты сделай. Ты часто ходишь в сузоком (лес) на озера удить рыбу. Ночью ты выйди из избушки, повались поперек дороги, лежи только до полночи, а с полночи леший проваливается сквозь землю. Леший обязательно пойдет этой тропинкой и разбудит тебя, и тут ты его можешь увидать.

Бывает, что лешие защекочивают до смерти заблудившихся. Похищенных женщин и детей леший учит на худые дела, например: во время пожара заставляет раздувать огонь, наставлять всех и каждого на худое — драки, ссоры, кражи. Леший со своими похищенными может ходить везде, только не может зайти в те деревни, где есть совсем черный петух, двуглазая собака (т.е. такая, у которой над глазами есть пятна вроде других глаз) и трешерстная кошка (три сорта шерсти полосами). Лешие напускают на стада волков и медведей. Пастухи в таком случае берут у знатоков отпуска и при этом обещают лешему корову или две, тогда при помощи лешего пасут целое лето. Обещанных коров обязательно съест волк или медведь.

Лешего можно вызывать. Для этого выходят в лес, снимают крест, обчерчиваются кругом, вызывают лешего, и он спрашивает, что нужно... Обчерчиваться нужно лучше, чтобы черта была видна кругом, а то леший может вытащить из черты и замучить. Когда придет леший и станешь с ним говорить, обязательно нужно запомнить первое слово, которое скажешь, и до тех пор, пока не вспомнишь его, он будет разговаривать с тобой до пения петухов. (Какие слова-приговоры нужно для вызова лешего, к сожалению, ни от кого не мог узнать).

ДОГОНЯЙ КАМЕНЩИКА СЕМЕНА, ДОГОНЯЙ!...

ЕХАЛ я с базара. Ну, правду надобно сказать, на селе малость я выпил. Дело было весною, перед севом, солнышко будто книзу опускается, но ярко светит, батюшко. Впереди меня ехал на гнедке кум Силантий. Уткнулся в лубок телеги и спит преспокойно, лошадка дорогу сама знает, трусит, чует, к дворам поспешает. Бежит ходко, весело — а я посиживаю в своей телеге, поглядываю по сторонам да радуюсь: рожь густая, высокая, мужички, значит, будут с хлебцем. Ничего, едем, все слава Богу. Минули поля, дорога пошла наволоком (поймою), тут, знаешь, разный маленький лесок, осинка, вязки, березничек.

Приметил: впереди человек с котомкою идет. Догнал его. Гляжу, знакомый, каменщик из Михалева.

— Мир дорогой, — говорю, — куда, Семен Иванович?

— До города, — отвечает, — подряд там взял, тороплюсь на работу.

— Так садись, подвезу до нашей деревни.

Сел ко мне на телегу Семен. Разговоры тотчас повели; я про базар рассказываю, а он про Питер, откуда всего с год вернулся. Пространно он рассказывал насчет питерских горничных, разных барышень и про веселье в трактирах. Такой забавник!

Наволоком до нашей деревни четыре версты, кумова лошадка вперед позабежала; я погоняю своего воронка, нахлестываю, чтобы догнать, — потому беспокоюсь о куме, уж очень захмелевши он был. Хлещу, а догнать не могу. Ну, думаю, ничего, гнедко знает дорогу и к перевозу свернет. А Семен знай себе городит, балясы точит.

Не видал я, как и солнышко закатилось, зорька вспыхнула, заалелась, излучинка речки нашей блеснула, значит, деревня близко. Точно: погодя выглянули бани, еще сажен полсотни — и мы будем на перевозе. Гнедка кумова видно, славно таково бежит. Семен про что-то чудное рассказывает, больно уж смешное: я так и покатываюсь со смеху, моченьки моей нету, даже живот закололо.

Что за притча?.. Гнедко пропал, и деревня не показывается. Я пуще своего воронка накаливаю, мчится, как стрела. На небе даже звездочки замелькали, ночь совсем надвинулась, а деревни все еще не видно. Что за оказия?

— Уж не проехали ли мы сверточек-то? — говорю.

— Нет, недалече осталось, — успокаивает Семен, — места ваши я хорошо знаю. А не промяться ли нам? У меня от долгого сидения ноги занемели.

— Что ж, — говорю, — мне самому охота промяться.

Слезли, идем за телегой, Семен за нуждою отстал, а я иду и думаю: не случилось чего с кумом? Как бы он на спуске-то к реке — заверток тут крутой — не выкувырнулся и не расшибся, сердечный! Помилуй Бог!

Думаю так и бреду. Да что это Семена долго нет? Оглянулся — не видать. Крикнул:

— Семен!

И слышу из леса по другую сторону реки; от нашей деревни, кто-то с хохотом откликнулся:

— Он!

Не успел я образумиться, крест на себя положить, как позади меня близехонько — как захлопает в ладоши и заржет! Не помню, как я в телеге очутился и погнал своего воронка, а за мной следом хлопает и со ржаком так кричит:

— Догоняй каменщика Семена, догоняй!

Сколько времени я плутал, по каким местам меня носило, не знаю, только помню, что толкало меня, кидало, словно бы из стороны в сторону, а после уж всякую память отшибло. Утром солнышко высоко так поднялось — проснулся я и не узнаю, в каком я месте: лежу на разметанном навозе и какая-то деревня неподалеку, но чужая.

Перекрестился, еле привстал и огляделся: батюшки, да ведь я это на Михеевом поле! Как я здесь очутился? Вспомнил — и бежать. Что с моим воронком? Где мои закупки? Вот он, Семен-то каменщик, каков! Леший это меня обошел! Добежал до наволоку, а там уж меня моя баба с ребятишками ищет.

ПРАВЕДНЫЙ ПОСОБИЛ[37]

ОТДАЛИ меня замуж в Исаеве в первое время и запропали у нас коровушки. Всей семьей искали по разным сторонам. Вот уже три дня бьемся — все нет коров.

Уже вечерело. Иду я дорогой, одна-одинешенька. А лесу раньше еще больше было. Страшно таково... Сердце так и ноет, и боюсь-то, и коров-то жалко. Неужели зверь свалил?..

Подхожу я к очапнице (отводу). А на столбах-то, растопырив ноги, стоит большущий мужик, уже седой, а лицо, кажется, доброе, усмехается. Я было испугалась, да думаю: "Бают, он ничего, хоть поспрашиваю, может, скажет..."

— Батюшко, пропусти, не обидь, полно шутить: отпусти мою скотинку.

Низко поклонилась ему. Он как загогочет, захохочет. Ишь, полюбилось, видно, ему, что кланяюсь, как спрыгнет прямо со столбов, да в лес, а сам все хохочет. Потом как загикает, засвищет, защелкает хлыстом! Чую, наши коровы-то, звонят колоколами и прямо идут скоро, скоро мне навстречу. И рада я, и страх меня взял. Чую: праведный в лесу так и заливается, так и заливается, только гул раздается, голосом-то водит, а слов не понять...

УМЕЕШЬ МОЛЧАТЬ — БУДЕШЬ ПОЛУЧАТЬ

ЖИЛ прежде в верстах десяти от нас богатый мужик. Всего вволю: и хлеба, и скотины. Имел он и немалые деньги и содержал кабак. Раз около полуночи являются в кабак два здоровенных молодца.

— Ну-ка, налей, брат, четвертную!

Я прямо из бочки и нацедил ему полную меру и говорю:

— Давай посудину-то.

Взял он четвертную за уши, поднес ко рту, не перекрестился — и за один дух высадил.

— Давай еще!

Я опять налил. Другой товарищ поднял и тоже махнул. Крякнули, утерлись левой полой и сказали, что деньги занесут в другой раз.

Я уж и не пристаю к ним. Смекнул, куда дело-то клонит: не простые люди!

На другой день в то же самое время явились мои гости и тяпнули уже сразу по полуведерной, а на прощанье сказали:

— Умеешь молчать — будешь получать.

Я уж и то слово об этом не пророню. На третью ночь по ведру хватили, подали по целой горсти серебра, не считая. Я тоже не считал, побоялся, да вижу, что с меня будет довольно. И повели речь:

— Ты, мы видим, мужик хороший, вот как будут у вас зимой пастуха нанимать, ты не соглашайся и будь спокоен.

Ладно, думаю. Настал Егорий. Пришел пастух. Я и говорю:

— Не надо мне нынче пастуха, я и без него обойдусь, сам стану своих коров наблюдать.

Вот я каждое утро и выпускаю коров. Как выйдут со двора, так чуть ли не бегом, все вместе, направляются в одну сторону, будто кто ли погоняет. Погуляют весь день неизвестно где, а вечером как раз в это время идут домой» Да такие стали сытые, на диво просто: молока стали вдвое больше давать, баба только руками хлопает, а никому ничего йе говорит, чтобы не попритчилось (т.е., чтобы не сглазить).

Вот уж время и к сенокосу подходит, хочется это мне узнать, где это коровы гуляют. В одно утро я и пошел за ними.

Идут прямо ходом, в стороны не глядят. Версты уж три прошли. Дошли и до барских лугов, которые были огорожены. Отвод сам собой отворился, коровы вошли, не бросились прямо на траву, а идут дальше. Забрались они в ложбину. Трава-пырей высокая, густая, а внизу — ручеек. Славное место. Вдруг подходит ко мне старичок с палкой. На плечах синий кафтан, на голове серенькая шапка с красной верхушкой. Спрашивает меня так неласково:

— Чьи это коровы?

Что делать? Я очень испугался. Сказать "не знаю чьи" — отберет, пожалуй, если праведный, а сказать "мои" — за потрав взыщут, не сторож ли барский, думаю... А он так-то пристально смотрит на меня и глаз не спускает. Я и говорю:

— Мои, добрый человек.

— А коли твои, так сам и паси. Не хотели дарового пастуха иметь, поищи лучше, я бы на тебя вечно проработал.

Вдруг он отделился от меня, сделался большущим-пребольшущим, наравне с лесом, ахнул, захлопал в ладоши... и коровы понеслись во весь дух к дому. А у меня волосы дыбом. Вот так, думаю, пастух!

СЛЫШУ НОЧЬЮ: КТО-ТО ВХОДИТ К НАМ...

В последний год перед набором рубили мы бревна в лесу. Ну и было нас в лесу немало. Осень, уж снег выпал. Товарищи ушли в лес раньше, а мы вдвоем с шурином, тоже был вместе со мной к призыву, пришли туда "за три дня после". Ночевать бы, да и негде. Чай, знаешь лесные избушки, без окошек, сырые, чадно, тесно. Нам места-то и нет. Пошли мы тут недалеко, с версту недалеко, на сеновал, да там и улеглись. Вдруг слышу, ночью кто-то входит к нам и ложится. Я думаю, что брат мой или кто другой, и снова засыпаю. А этот человек лег к нам в середке.

Ну и ладно. Как вдруг шурин закричит не своим голосом:

— С нами крестная сила, соловецкие угодники! — бормочу я, в страхе встаю, гляжу, а на том и лица нет.

— Что бы?

— Да кто-то приходил сюда и лег рядом со мной, да так меня сдавил, что я еле вырвался!

А уж рассвело совсем. Мы встали и посмотрели на следы. Ничьих нет, только и видны наши на пороше, которая была еще с вечера.

Пришли в избушку, спрашиваем брата.

— Нет, — говорит, — не был у вас.

Так и есть, некому больше, "он" и есть, некому больше.

В тот же год нас обоих и сдали в солдаты... Шурин там и помер.

А Я ПРАВЕДНЫЙ И ЕСТЬ!

БЫЛ у нас Аника, недавно еще помер. Большой мужик из всего Исаева. Он хорошо знался с нечистым, много знал заговоров. Скажет слово — и домовой покажется. Пойдет ли на охоту — нечистый со всех сторон погонит к нему птицу, знай стреляй. Перед смертью он хотел передать мне свои слова: парень-то я не болтушка, скромный, непьющий, жил с умом. Не посмел я взять эти тяжести на себя, а только без того ему не помереть, уж и не знаю, как он — передал, или нет, или на ветер пустил. Вот он и говорит:

— Али хочешь увидеть нечистого, пойдем в лес, я тебя поставлю на такое место: ты будешь смотреть промеж своих ног и увидишь праведного.

По одно лето много скота в лесу оставалось, не могли найти, так и положили, что праведный чем-то недоволен, да не знали, как угодить ему.

Съехал Аника в лес. Подошел к нему дед, пособляет дрова накладывать, а сам бормочет:

— Я голоден, я голоден!

Догадался Аника. Ну, конечно, как он знался с ним! Приехал Аника домой и рассказал все соседям. Вот и напекли целой деревней перепечи (ржаной каравай) толоконников, колобков, яиц, пожарили говядину и повесили со словами в лесу на дереве.

На другой день пошли около того места за грибами. Глядь, высокий мужик снимает гостинцы и кушает.

Некоторые бросились бежать, а другие признали Анику. Хоть и боязно было, а подошли.

— Что ты делаешь, ведь праведному кладено?!

— А я праведный и есть... — ухмыльнулся Аника.

ДА КУДА МЫ С ТОБОЙ ЗАШЛИ?

ОДИН из фабричных — дело было в Керехотском уезде, Федор Афанасьев возвращался из деревни с праздника (престольного) на фабрику. За деревней он сошел с товарищем, который работал за другим станком — оба были прядильщики. Идут, говаривают, о празднике вспоминают. В пути и вечер их застал.

Поторапливаются, чтобы засветло дойти. Не успели, пришлось ночи прихватить. А ночь темная-темная, осенняя, ни зги не видать. Но вот и огни впереди засверкали, вырезались большие окна фабричных корпусов, ярко освещенные электричеством. Шум станков и разных механизмов услышали. Вот и вся фабрика перед глазами. Подходят ко двору, к воротам. Шум так и бьет. Федор Афанасьев перекрестился и стал как вкопанный: стоят они на мельничной гати, прямо вода, справа шумит и ворочается мельничное колесо, слева бьет свет из избушки и никакой фабрики нет.

— Господи, Иисусе Христе, — вымолвил прядильщик.

— Павлов, да куда мы с тобой зашли? — повернулся к товарищу спутнику. Но того и след простыл. Как бы только Афанасьев шагнул, так и погиб бы в глубине речного омута.

ПРИСАЖИВАЙСЯ, ПОТАПЫЧ, ПОДВЕЗУ...

АНАНИЙ Потапов, крестьянин Тонкинской волости, Варнавинского уезда, шел в свою деревню ночью из волости, где только что отбыл наказание — двадцать розог за неуплату податей. Пора стояла зимняя, в пути его ночь захватила. Невесело было на сердце у мужика: спина побаливает, а дома — голодная семья. Идучи не спеша, раздумывает о своем житье-бытье.

— Здорово! — слышит голос.

Оглянулся. Видит, знакомый крестьянин, торговец из села Карпова едет.

— Присаживайся, Потапыч, я тебя подвезу.

Ночь стояла ясная, месячная, далеко и хорошо кругом видать. Ананий Потапов, присевши в сани, рассказывает карповскому про свое несчастное положение. Пожалел его торговый человек, хозяин лошади.

— Трудновато мужику жить, трудновато, — говорит, — земли мало, назьму нет, и хлебец перестал родиться. Жить нечем, а оброки, земские и мирские расходы подавай, пощады или снисхождения не дают.

В разговорах доехали до Ананьиной деревни, карповский приостановил лошадь.

— Слезай, Ананий Потапыч, вот твоя изба.

Пораспрощавшись, поблагодарил Потапыч и побрел к своей избенке. На деревне нигде огонька не видно, хотя время было еще не позднее.

"Эх, жизнь наша, — подумал мужик, — в аду, поди, легче, чем нам, грешным, на этом вольном свете".

Взобрался по сгнившим ступенькам на ветхое крылечко, повернул кольцо в двери — сени изнутри не заперты, и дверь со скрипом отворилась. Потапов шагнул через порог — и по самую шею очутился в воде. Глядит — он в проруби на реке Усте. Окунулся раз, но опомнившись и сотворив молитву, уцепился за края и кое-как выкарабкался на лед.

Оказалось, что карповский торговый человек завез его совершенно в противоположную сторону, верст за пятнадцать от деревни Анания. Ничего, благополучно домой вернулся и не похворал: два дня познобило и отпустило.

К ПЛАТЬЕ НАИЗНАНКУ

ВЕТЛУЖСКИЙ мещанин Игнатий П-в летней ночью возвращался домой с урочища Выхода, где у него был пчельник. Выйдя из леса, он направился тропою мимо озера Лопатнова, и тут ему вспомнилось, что в этом лесу пугает... Только он это подумал, как сзади, версты за три от себя, услышал страшный голос:

— Ого-го-го-о-о!

Через минуту тот же самый голос ближе, версты за две послышался, а через минуту совсем уж близехонько раздался, и вслед за тем голосом, в ночной теми и тишине, большой свист и шум послышался, точно бы сильная буря налетела: начало нагибать до земли сосны, ели, а другие деревья с корнем выворачивать. От страха П-в ударился бежать к перевозу — около версты расстояния от него было. Бежит и крестится, молитвы читает, какие знал и какие на ум приходили: понял, что это леший шумит. Видит, буря свернула в левую сторону, а страшные крики "О-го-го" гремят не смолкая. П-в добежал до перевоза, но парома нет. Он наскоро выворотил наизнанку все платье, какое на нем было, и пошел бродом через реку Ветлугу. Зная хорошо места, где отмели и перекаты, он ступал ногами смело, а за ним, не отставая ни секунды, неслось неистово: "О-го-го-о-о!"

Никого и ничего не было видно, а вблизи по сторонам П-ва со свистом летели в реку громадные камни, которые ударялись об воду и во всю реку от них вспенивало. Несчастья никакого с П-вым не случилось, отошел одним страхом, а когда перебрался на другую сторону, на реке все стихло.

ВДРУГ ПОДНЯЛАСЬ УЖАСНАЯ БУРЯ...

ЗАБРОСИВ якорь, бурлаки сошли с рогоженки (судна) и расположились ночевать в нагорной стороне, на правом берегу Ветлуги.

Ночь. Прохладно в лесу. Разложили костер, прилегли вокруг огня, а кошевар принялся варить кашицу. Бурлаки повеселели, завязался разговор. Кто-то упомянул, что на этом месте раньше был убит медной пуговицей разбойник-колдун — колдунов только и можно взять медной пуговицей, а ружейные пули, копья, сабли для них ровно нипочем.

Вдруг поднялась ужасная буря, пошел треск и лом по всему лесу. И вместе с тем раздалось грозное гоготанье. Буря неслась прямо на бурлаков. Скрыться невозможно, знали, что леший везде найдет. Принялись молиться, выворачивать одежду и бросать на огонь соль в том убеждении, что при огне и соли нечистая сила не может причинить никакого вреда. Б страхе им казалось, что весь лес повалило.

Буря обошла кругом бурлаков и затихла; но в реку чьи-то невидимые руки принялись бросать огромные камни. От падения этих камней вода из реки вместе с рыбою вскидывалась на самый берег, обдавая костер и людей. Хотелось ему погасить огонь-то.

Бурлаки и не спали всю ночь, опасаясь за свою жизнь, а на другое утро увидели, что ни одного деревца не повредило: стоят как стояли целехоньки, и ни один листочек не тронут.

В КРАСНОЙ РУБАШКЕ И КРАСНОМ КОЛПАКЕ

КРЕСТЬЯНИН Ветлужского уезда Тоншаевской волости, починка Кузьминского, Иван Васильев продал свою лошадь соседу Поликарпу Антонову. При сделке выпили полуштоф, но оказалось недостаточно, и они порешили ехать в питейный дом, находящийся в починке Полежаеве. Жена Ивана Васильева унимала не ехать в кабак, не пропивать деньги. Приятели не послушались разумных слов бабы, на своем настояли и поехали в розвальнях. Дело было зимой. Отъехали с версту от своего починка, увидели на распутье (перекрестке) человека в летнем кафтане нараспашку, в кожаных сапогах, широких шароварах, красной рубашке и красном колпаке. Иван Васильев живо сообразил, кто перед ним. Но желая себя проверить, спросил товарища:

— Поликарп, видишь ли кого на дороге-то?

— Да разве ты сам не видишь, Ванька, что это леший, — ответил ни сколько не боявшийся Поликарп Антонов. Сказал, подвинулся на передок и принялся настегивать свою кобылу.

Леший в два-три прыжка очутился около приятелей, ухватил сзади за поперечину розвальней и хотел к ним в компанию присесть. Антон не потерял присутствия духа, замахнулся кнутом и ударил лешего по спине, промолвил:

— Куда ты садишься, мать твою... так?!

Только ударил и загнул поматерно, как сам он и Иван Васильев вместе с лошадью и санями полетели в сторону, сажень на десять откинуло с дороги, — и прямо носами в глубокий снег уткнулись. Вылетели из саней, а лошадь, вывернувшись из оглоблей, лежит, как убитая, в снегу. Антонов выкарабкался, встал, хлестнул кобылу крест-накрест плетью, сам перекрестился и лошадь перекрестил:

— Бог с тобою, кобылка, — заговорил мягко, — Христос с тобой, кобылка. Встань, матушка.

Кобылка встала. Проворно распрягли, завернули ее в оглобли и снова запрягли, выбрались из сугроба на дорогу и поехали дальше к Полетаеву.

Полюбопытствовали однако, оглянулись. Видят: леший стоит на том же месте, сам вырос с ветряную мельницу, а толщиной в сажень или больше, стоит и так-то хохочет, издевается над мужиками. Ни слова не промолвив, Антон Поликарпов нахлестывал кобылу, и скакали, не оглядываясь уже ни разу назад до самого кабака.

Ничего, благополучно добрались. Распили полуштоф или два, но домой показались уже утром: ночью побоялись ехать.

Причину этой "шутки" приятели объяснили себе так: когда они со двора выехали, жена Васильева бранила их и послала в дорожку: "Чтоб вас леший напугал". Рассказывая деревенским про такую диковинку, оба соседа божились и клялись, что это сущая правда.

ТОЛЬКО БЫЛО НЕМНОЖКО НАБОК

ДЕЛО было после Покрова. Ночи темные, что называется, ткни в глаз — не видно. Мужичонко пьяный отправился из соседней деревни домой и, конечно, в такую ночь и трезвому трудно без всяких леших, а пьяному и подавно. Однако мужики объясняют то, что мужик заблудился, действием нечистой силы, и сам он, по рассказам мужиков, об этом рассказал следующее:

— Пошел это я из деревни один, ну вестимо, дело праздничное, был выпивши. Ну да ведь ничего, думаю я себе, кто меня, старика, тронет. Дошел до Церношихи, речка такая, вдруг нагоняю своего сына: вот мой да и мой парень, только рыло немножко набок.

— Пойдем, — говорит, — тятька, вместе.

— Пойдем! — говорю.

Идем это, значит, рядышком, дорога все гладкая, мне и ни к чему, что тут ведь все лес. Да что-то уж больно долго мне показалось, надо бы быть полям, а мы все идем и не можем дойти. Меня и взяло сомнение, а парень стал забирать вперед.

— Да что это, Господи помилуй, не можем дойти-то мы? — говорю я.

Как сказал я это слово, Бога-то как помянул, он как захохочет, нани[38] в лесу все захохотало.

— Догадался! — говорит.

Ничего и не стало, а я стою в болоте по колено в воде, не смею и ступить. Ну и заревел[39] во весь голос. Дак в деревне, ладно, учуяли, да и пришли с огнем.

КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ

САМА-ТО уж я теперь стара, а мне бабушка-покойница рассказывала, что в ее время около нас стояли большие леса. В одном лесу жил караульный с женой, сам куда-то отлучился надолго, оставив ее беременной. Скоро она принесла девочку, а крестить ее некому.

Вдруг навернулся какой-то незнакомый старик, она его и позвала в божатки (крестный отец) и тут же окрестили. Прощаясь с женщиной, старик сказал, где живет и как его найти.

Девочка сделалась подростком и стала спрашивать мать:

— Где живет мой божатушко?

Мать отвечает:

— Он живет далеко и тебе его не найти.

Девочка настойчиво запросилась к нему, мать ей рассказала дорогу и отпустила. Шла девочка долго, попадается ей навстречу обоз, весь белый: лошади белые, телеги, кладь и извозчики — все белые. Она спрашивает:

— Откуда вы едете?

— Мы едем от твоего божатки с кладью.

И расстались. Приходит она наконец в большой лес и видит: стоит дом ее крестного отца; приближается к дому и видит, что дверь приперта человеческой ногой. Отворив дверь, входит в дом — никого нет. Бросается ей в глаза чан, полный кровью. Смотрит на печку — там подвешены голова и руки человеческие. Заглядывает в голбец — и видит там брюшину и кишки. Осматривает в печке — и замечает, что там жарятся в плошке женские титьки.

Вдруг входит крестный, девочка обращается к нему:

— Зравствуй, божатушко!

— Здорово, крестница!

— А я без тебя все высмотрела в доме.

— Ну и ладно, — говорит старик.

— А для чего это у тебя, божатушко, нога у двери?

Он отвечает:

— Это у меня золотой замочек.

— А голова и руки на печке?

— Это вялится говядина.

— А брюшина в голбце?

— Это солонина к лету.

— А кровь в чану?

— Это квасок.

— А титьки в печке зачем?

— А это жаркое мне на обед, — не хочешь ли и ты поесть?

Она согласилась. Он вынул из печки жаркое и стали есть, она осторожно, а он с жадностью хватать начал; окончив титьки, потом тут же за столом съел и свою крестницу. Гораздо любил молодое женское тело старый дедко лесовой.

СВАДЕБНЫЙ ПОЕЗД

РАЗ мою мамку позвали на свадьбу верст за десять, а время было позднее, идти неблизко, а семейные-то и говорят:

— Как ты, мамка пойдешь, — смотри не попадись на лесовую свадьбу.

— Ну так что и попадусь? Зато и нагляжусь.

Только она отошла версты три, вдруг слышит такой шум, гам и свист, она и догадалась, что едет лесовая свадьба. Гоготанье и галденье все ближе и ближе. Вдруг поднялся вихрь, и ее головой-то в канаву — чубурах! И стоит она на голове, платье все спустилось, а ноги голые кверху.

Хохот и гам усилились и стали затихать. Она встала на ноги, а они уже проехали — так ей и не удалось увидать свадьбу лесового дедушки — они только подшутили над ней. Она очень испугалась, и прибежавши на званую свадьбу, только и говорит:

— Нате-ко, посмотрите, есть ли у меня сердце-то.

Смотрят, а у ней сердце-то так и прядает.

НА РОДАХ ЛЕСОВИХИ

ОДНАЖДЫ нашей старухе-повитухе из Бузаковской (деревня) захотелось в гости: "Чтобы приехали по меня в гости — хоть с Перекладного ручья" (находится в большом лесу это урочище).

Вдруг подъезжают, входят, один кажется ей соседом.

— Сбирайся, — говорит, — наспех в гости.

Она собралась и поехала, да все упирается и бает:

— Да не поеду, да не поеду...

Приехали к Перекладному, довезли к хорошему дому. Она вошла в избу — лежит рожонка у порога. Она принялась и обабила ребенка. Рожонка взмолилась, что обабила:

— Спасибо, — говорит, — бабушка.

Стала собираться назад, а мужик-то лесовой набивается ей с деньгами — она взяла. Ну он взял да домой ее назад и отвез.

Все говорят, что как у них за это дело возьмешь деньги, так назад и не воротишься, — обратят в вечного и подневольного слугу.

ДЕДУШКА-ЛЕСОВОЙ

НАШ дедушка Петр и сосед Алексей Лысанов были в гостях в с. Кисове на празднике. Выпили там изрядно, а Лысанов славился как хороший охотник, знающий заговоры. Ну идя домой, дедушка Петр и говорит:

— Как бы мы еще хорошо погуляли — жалко что рано домой пошли.

А Алексей-то Лысанов и предлагает:

— Хочешь, зайдем к лесовому дедушке в гости?

— Ладно зайдем.

Они очутились в лесу у заброшенных угольных ям; видят, стоит хороший дом, в окнах свет. Входят они в дом в кухню и видят: сидит там старуха, а в углу стоят два жернова. Старуха сердито спрашивает:

— Что надо?

Не успели они ответить, как входит сам дедушка лесовой и говорит:

— Ну замолчи, это они пришли ко мне в гости.

— И обращается к ним:

— Ну, милости просим, садитесь.

Нанес пива и вина, начал их угощать, пирогов наставил. Вот они тут гулять, и начали пошумливать, и робость прошла, а дедко лесовой и говорит:

— Ну полно — теперь отправляйтесь, чтобы вас сейчас не было.

Они только спустились с крыльца — не стало ни дому, ничего. Те же ямы, которые и раньше видели. Так и пошли домой.

Пришел наш дедушка домой и рассказывает нам, где они были в гостях. Всему этому он очень дивился и убедился, что Лысанов знается с лесовым дедушком и что по милости его и ему, Петру, удалось побывать в гостях у лесового. А мы и говорим:

— Что же вы мало погостили?

— Да как гостить-то, когда он нас чуть не вытурил, а старуха-то его и сразу не пускала нас в дом, а он оказался добрым — не всегда же девуется над людьми.

ЦАРЬ ЗВЕРЕЙ

В селе у Старого Николы кабак-то находился на отставе, то есть неподалеку от села; в то время был сидельцем покойный Забродин. Вот однажды к нему кто-то входит в кабак, он думал, что поверенный.

— Давай, — говорит, — четверть вина.

Он подал ему, тот зараз и высадил всю четверть и деньги на стол положил. Потом и говорит:

— Пойдем, я тебе мелкую и крупную скотину покажу.

Они вышли за двери. Забродин и увидал множество белок, лисиц, куниц, зайцев, медведей, волков, каких-каких и нету зверей. А потом он как свистнет — и погнал всех зверей в лес.

Тут Забродин и догадался, что это был вольной; как известно ему подвластны все лесные звери.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ С ОХОТНИКАМИ

В одном доме жил дедушка Макар с женой Варварой. У них было два сына. Они занимались охотой. Однажды дедушка отправился со своими сыновьями на охоту и, проходив весь день до самого вечера, они набили порядочно кой-какого зверя. Наступила ночь. Они расположились ужинать.

Вдруг к ним на огонь выходит зверь. Дедушка Макар взял ружье и выстрелил в зверя. Зверь свалился. Охотники сняли со зверя шкуру и повесили ее на древесину, а туловину они отбросили далеко в сторону. Только что оно упало на землю, как вдруг вскочило на ноги и, словно живое, побежало в лес.

Сдивился такому чуду дедушка Макар и говорит своим сыновьям:

— Как это могло случиться: шкуру со зверя сняли, а туловино побежало?

— Нет, это что еще за диво, — отвечает ему старший сын, — вот у дедушки Герасима было, так действительно большое диво.

У дедушки Макара разгорелось любопытство и ему страсть как захотелось узнать, что это было за диво такое у дедушки Герасима. И он решил идти к нему немедленно.

"Хоть и далеко живет Герасим, — рассуждал он сам с собою, — а все-таки пойду к нему, узнаю, что это за диво такое у него было".

Дедушка Макар отправился в путь. Шел он два дня и только на третий дошел до Герасима. Зашел в дом. За столом сидит дед Герасим, бородка порядочная, а усиков нет.

— Вот, дедушко Герасим, — сказал Макар, — я до тебя пришел. — И он рассказал ему о случившемся. А дед Герасим и говорит ему:

— Вот, Макар, и у меня было диво. Я тоже сам охотник, этим занимаюсь. Ходили мы это в лес. Проходили день до вечера, как и вы. Стали ужин варить. Только что огонь разложили, — подходит к нам черт и говорит:

— Дядя Герасим, я есть хочу.

А я ему отвечаю:

— Чего есть? Мы что сварили, то сами выхлебали.

Черт все свое твердит: есть хочу.

— На вот, бери тогда собаку, — сказал ему.

Только ноги промелькнули собачьи — черт вмиг ее слопал. Опять за старое:

— Герасим, я есть хочу.

— Ну, тогда бери другую, — сказал я ему.

Сожрал черт и другую и снова твердит:

— Герасим, я есть хочу.

— На вот, бери сына, — ответил я.

Черт съел моего старшего сына, а потом убрал и младшего. И все-таки ему, окаянному, мало: знай, твердит свое: "Герасим, я есть хочу". Я подал ему ружье. Только сбрякнуло ружье — сожрал черт и его. Я остался один. Проходит с час времени. Вдруг поднялась сильная буря, и черт подкатил ко мне на тройке и говорит:

— Садись, дядя Герасим.

Я и думаю про себя: сесть — неладно, да и не сесть — тоже неладно. Взял и сел. Опять задул ветер, и поднялся сильнейший вихрь, деревья так и гнутся. Я одной рукой держался за шапку, а другой за телегу. Долго катал меня черт по лесу, а потом и говорит:

— Видишь, дядя Герасим, вон ту деревину?

— Вижу, — отвечаю я.

— Держись, — говорит, — за эту деревину. Если не удержишься, то не бывать тебе больше на родине.

И вот как только доехали до этого дерева, я и ухватился за него руками. Черт ускакал, а я остался висеть на дереве. Держаться было очень трудно, а спуститься вниз страшно. Да, к моему счастью, ночь была такая лунная да светлая. Я и давай глядеть да поглядывать. Глядел это я, глядел — да вдруг и увидал на печи свою старуху. Потом оглядел и своих сыновей — спят они со своими женами, как и всегда. Далее вглядываюсь — лежат у дверей и собаки, и ружье цело висит, как ни в чем не бывало, на стене. Я и закричал на свою старуху:

— Эй, старуха!

Старуха встала, осветила избу. Я от воренца отцепился, сел на лавке, сыновей разбудил и говорю:

— Что это со мной случилось?

— Не знаем, — отвечают сыновья, — как ты тут очутился. Вчерашнего дня мы пошли одной дорогой, а ты ушел другой и домой не являлся.

Я рассказал сыновьям о своем событии, что со мною случилось.

— Наверно, над тобой черт подшутил, — сказали сыновья.

БАБЫ, ЗАЛИВАЮСЬ!

ОДНА крестьянская женщина рассказывала про лесового такой случай.

Однажды она была в лесу и собирала грибы. Вдруг она была привлечена необыкновенным явлением. На суку елки стояла нарядная девушка. Женщина протянула было руку, чтобы снять эту девушку, но та спрыгнула на землю и спряталась в кусты.

Женщина начала ее отыскивать, но тут ей представилось, что она вдруг попала в какое-то болото и стоит в нем по горло. Тут она начала кричать и звать на помощь своих недалеко находившихся товарок, крича изо всех сил:

— Бабы, поратуйте, заливаюсь!

Товарки, сбежавшиеся на этот крик, были весьма удивлены: кричавшая женщина стояла на сухом берегу около елки и благим матом визжала:

— Бабы, поратуйте, заливаюсь!

Кое-как стащили ее с места. Тут она только заметила, что вместо представлявшегося ей страшного болота она стоит на сухом берегу.

— Это тебе, кумушка, должно быть, домовой осетил, что тебе представилось болото, в котором ты заливалась. То-то значит не в добрый час попасть, — закончила свою речь кумушка, и все поскорее поспешили уйти из леса.

ЧЕРНАЯ ЖЕНЩИНА

ОДНАЖДЫ несколько женщин собирали ягоды в лесу. В самый полдень они только что расположились около одного болота, вблизи которого протекал ручеек, как одна из них увидала, что по самому болоту идет какая-то женщина, вся в черной одежде, низко накрывшись черным платком. Женщина, испугавшись этой незнакомой довольно странной фигуры, закутанной во все черное, поспешила скорее сообщить об этом своим товаркам. Все из них отлично видели, как незнакомка эта прошла болото, ничуть не утопая, и быстро скрылась в лесу. Женщины эти, порешившие, что это непременно шла лесовиха, поспешили скорее уйти из лесу.

Когда идешь из лесу, то, по мнению крестьянок, никак нельзя ходить с дороги вправо для своей естественной потребности, а непременно нужно сходить в левую сторону, иначе осетит того человека лесовой и уведет куда-либо в лес так, что он может заблудиться.

ГОСПОДИ, ДА КУДА Ж МЫ ЭТО ЕДЕМ?

ОДНАЖДЫ один крестьянин ехал по лесу с сыном своим на плохой лошаденке. Он отстал от своих товарищей и еле-еле плелся по дороге. Вдруг его нагоняет всадник на хорошей вороной лошади и говорит ему:

— Ты ведь, дядя, заблудился, поезжай за мной.

Мужик и в самом деле подумал, что он заблудился и, свернувши с настоящей дороги, поехал за этим незнакомцем. Так проехал мужик кое-как на своей плохой лошаденке с полверсты. Всадник, видя, что мужик все отстает на своей плохой кляче, говорит ему:

— Дядя, тебе тяжело ехать, сажай ко мне твоего сына.

— Нет, — говорит мужик, — как-нибудь доеду.

Всадник, проехавши еще немного, стал опять уговаривать мужика отдать к нему на лошадь своего сына. Мужик все не соглашается. Наконец всадник опять в третий раз стал просить у мужика сына, но мужик все стоит на своем.

Чем подвигались они дальше, тем дорога становилась все тяжелее и теснее, и наконец лошадь мужика совсем начала спотыкаться. Тут мужик не вытерпел и говорит:

— Господи, да куда ж мы это едем?

Не успел мужик проговорить эти слова, как всадник, дико захохотавши, засвистал, загикал каким-то нечеловеческим голосом — и помчался быстро по лесу прочь от мужика. Мужик с ужасом тут только заметил, что они ехали не по дороге, а все куда-то в сторону. Долго он отыскивал дорогу, призывая на помощь всех святых, наконец, после долгих поисков, кое-как попал на дорогу.

НЕ РУГАЙСЯ ЧЕРНЫМИ СЛОВАМИ

ЕХАЛ однажды одни мужик в свое село. На дороге его захватила ночь, в это же самое время пошел и порядочный снежок. Ехал, ехал этот мужик, смотрит, подъезжает к какому-то жилью. Спрашивает, какая это деревня. Ему отвечают: Молотино. Что за оказия, — думает мужик, — из Молотина выехал и опять туда же приехал". Поехал опять. Вот он ездил, ездил, смотрит, опять к каким-то заборам поъезжает. Справляется, куда приехал, оказывается опять в Молотино.

— Что за притча! — кричит мужик. Завернул он лошадь и опять поехал, и опять то же самое приехал на то же место. Тут он начал ругать свою лошадь с досады черным словом и начал ее бить.

Вдруг попадается ему навстречу какой-то человек на хорошей лошади и говорит:

— Ты заблудился, поезжай за мной.

Мужик согласился и начал понукать свою лошадь и опять ругаться на нее за то, что она не поспеет за незнакомцем ехать. Вдруг она совсем остановилась. Вылезши из саней узнать в чем дело, он и сам внезапно попал в какую-то яму и завяз в ней по самый пояс. Тут он начал кричать изо всех сил:

— Братцы, помогите, заливаюсь!

Но на его крик никто не откликнулся. Незнакомца, который его вез и след давно простыл.

На другой день проезжающие мимо мужика заметили, что близ копаней опять той же деревни Молотино стоит лошадь. Подбежавши к ней, они увидели, что лошадь, оказалось, завязла только передними ногами в грязь, а около нее стоял в конце самого копоня (сажалка для почки пеньки) человек без всяких признаков жизни. Привезши его домой, они начали его оттирать и приводить в чувство. Наконец он очнулся и пришел в сознание. Тут он рассказал, что его завел в это место нечистый дух лесовой за то, что он перед этим много ругался черным словом, рассердившись на свою лошадь.

Через три дня этот мужик помер, заказывая детям своим и внучатам никогда не ругаться черным словом, особенно в дороге.

ВОТ ТАК ПОДАРКИ!

ОТЕЦ моей невестки Татьяны работает в бревеннике на реке Березе, в Белозерском уезде, несколько недель прожил в стану[40].

Приехав домой на Рождественские праздники, он сильно захворал. Причину своей болезни приписывал гневу лешего. Чтобы задобрить последнего, он послал свою дочь, мою невестку, отвезти подарки лесному дедушке в те места, где он работал. Невестка отправилась вдвоем с теткою. Вечером приехали в бревенник, положили подарки на пенек, а сами забрались в стан для ночлега: до селения было далеко. Ночь была светлая.

Внезапно послышался сильный шум. Выглянули они из стана и увидели высокого старика в белой одежде, в лаптях и шляпе. Он взглянул на подарки, прошел дальше... И раздалось по лесу:

— Хо-хо-хо-хо-хо! Вот так подарки. Хо-хо-хо-хо-хо! Вот так подарки.

Женщины очень испугались. Через неделю больной скончался. Колдуньи после говорили, что он мог бы выздороветь, если бы в подарок было дано яйцо, а его-то и не было: были снесены пироги, хлеб и поломо. Если бы подарки понравились, дедушка молча бы принял их.

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

ОДНАЖДЫ потерялись у нас коровы. Соседи, шедшие с сенокоса, видели их за полем. Вся наша семья искала целую ночь, но безуспешно.

На другой день вечером пошла искать их моя тетушка Настасья. В лесу она встретила большую белую собаку, которая ласково посмотрела на нее и тут же бесследно исчезла.

Вернувшись в деревню, тетушка рассказала о своем приключении. Колдунья говорила, что моей тетушке показался леший в образе белой собаки; и что стоило только спросить у этой собаки: не видала ли она коров, — последние тотчас же явились бы налицо.

Только через шесть дней были они найдены соседями в восьми верстах от нашей деревни. Но в тот день, когда их нашли, мы наблюдали загадочное явление. Я с братом и невесткой был на сенокосе. В лесу, окружавшем пожню, раздавался треск сухих ветвей, как будто бы кто-нибудь бродил по нему.

Брат подумал: не коровы ли это ходят, и зашел в чащу: треск слышался, а никого не было видно. Долго мы это наблюдали. Вдруг на окраине пожни упало большое дерево, хотя было полное безветрие. Мы испугались. После колдунья, Ольга Сиверьянова, которую мы просили раньше отыскать нам коров, говорила, будто бы леший треском давал нам знать, что коровы уже возвращены благодаря ее ходатайству перед ним. Будто бы за это ходатайство она несколько поплатилась:

"Пришла я в лес к ручью, на утренней зоре, — говорила она, — кажется, сделала все как следует: выходя из дому, дверь затворила левой ногой, перекрестилась левой рукой, в лесу отыскала муравейник и разрыла его левой ногой. Только в одном ошиблась: вершину березки срезала правой рукой. И досталось же мне за это...

Я позвала его. Он откликнулся вдалеке, и скоро явился ко мне. Поговорила с ним: коров обещался возвратить. Мне уж пора бы и домой, но он не отпускает. Чтобы отделаться от него, надо было повторить первое его слово, и повторить с конца, а не с начала.

Я крепка на ухо: первого его слова, когда он начал говорить со мной, не расслышала. Очень испугалась и побежала в деревню, а он гнал меня вершиной березы до самого дому. Это было последнее мое свидание с лешим дедушкой. Больше ходить к нему не буду".

БЕЗ БОЖЬЕГО БЛАГОСЛОВЕНИЯ

МЕСТО, куда у нас носят подарки дедушке, называется Паго-Орга.

Когда-то в нашем приходе потерялась женщина: два с половиною года не могли ее найти.

Обратились за содействием к колдунье, знавшейся с лесным дедушкой, и через несколько времени потерявшаяся женщина была найдена на стоге ржи. Вот что она рассказала:

"Я собиралась в лес по ягоды; муж не советовал мне идти, но я настояла на своем и пошла; а он крикнул вслед в раздражении:

— Понеси тебя леший!

В лесу мне явился старик и приказал идти за ним. Я должна была повиноваться. Долго мы бродили по лесу и наконец пришли к огромному дому. В нем было много женщин, одетых в красное платье. Старик водил нас повсюду; бывали мы с ним и в нашей деревне, видели родных и знакомых, только они нас не могли видеть.

Я рвала свое платье и бросала лепестки в поле в знак того, что там проходила.

Питались мы тем, что было положенно без Божьего благословения: приходили в какой-нибудь дом, где люди ссорились и враждовали между собою, и ели за столом вместе с хозяевами.

Перед возвращением моим в свою семью дедушка сильно побил меня и бросил на стог ржи. Тут я очнувшись, увидала свою деревню и была спущена со стога родными".

ТВОЯ ЛИ, ГОСПОДИН, ДОЧЬ?

ПАРЕНЬ ходил на охоту. Значит, лесовал. Эдак перед вечером приходит к избушке и видит: в избушке сидит девка — эдакая хорошая да красивая. Стал парень у девки спрашивать:

— Как ты сюда попала?

— Леший, — говорит, — унес да мне от него никуды и не деваться.

— Ты, поди, есть хочешь? — спрашивает парень.

— Как не хочу, знаком хочу.

Парень подает ей кусок хлеба с солью.

— Нет, — говорит девка, — я так есть не могу, а ты подай мне кусочек наотмашь.

Парень так и сделал. Вот сидят да разговаривают. Парень добыл огошки, вынял котелок и давай варить кашу, наварил и сел хлебать. Похлебал и подал котелок девке, тоже наотмашь. Она поела и говорит:

— Ты лешего не бойся, он тебя не тронет, да и я еще не в его власти, два года я еще буду вольная.

После ужина девка и парень улеглись спать по разным углам. Вдруг поднялся свист, подул ветер, елки и сосны затрещали, и приходит леший — большущий-пребольшущий — и говорит парню:

— Зачем ты сюда пришел? Подай мне девку!

— Дак как? Не отдам. Зачем ты ее тиранишь?

Тут леший стал стращать парня, парень не струсил, достал тихонько ружье и в то время, как леший пополз в избушку, парень бац из ружья жеребьем (пулей) в черта — и попал ему прямо в глаз. Черт и заревел, да и как стал улепетывать, только лес затрещал.

Парень переночевал в избушке и наутро пошел домой и девку эту самую взял с собой. Приходят в деревню, девка и в избу-то боится зайти: так одичала в лесу-то?

Все-таки с парнем-то пришла и живет у него порядочно времени. Шибко приглянулась парню девка, и задумал он пожениться на ней. Пошел парень к отцу-попу вместе с девкой, рассказал, как он ее нашел, а девка-то и родителей не помнит, помнит только как жила в лесу.

Вот поп окрестил девку и повенчал ее с парнем. Пожил это парень дома с молодой женкой с полгода и около Миколы поехал в извозь в Москву на двух лошадях. Едет долго ли, коротко ли, только на волоку и случись с ним беда: одна лошадь пристала, не повезла воза. Делать нечего, парень выпряг лошадку покормить, а другую отправил с товарищами до постоялого двора.

Сидит парень на возу и слышит, эдак, в стороне, в лесу стонет человек. Пошел парень на стон — не христианская ли душа, думает, гибнет? Недалече от деревни нашел бабу с ребенком. Эта баба была проклинена родителями, когда была в тягости, и ребенка родила в лесу.

— Пожалуйста, — говорит баба, — добудь огошки,[41] добрый человек, обогрей, — говорит.

Вот парень добыл огошка, баба с ребенком обогрелись и говорит парню:

— Погоди немного, добрый молодец, леший придет тебе заплатит за все.

Вдруг откуда ни возьмись прибегает леший в человечьем образе. Баба на него и набросилась:

— Куда ты ходил? Вот не этот бы человек, — замерзла бы и с ребенком.

Тут черт начал расспрашивать парня, какая беда стряслась с ним.

— Да вот лошадка пристала, воза не везет.

— Погоди, — говорит, — немного, я достану тебе лошадку.

Прошло немного времени, леший и ведет с собой сивого жеребца, — худо-худо стоит рублей двести.

— Вот, — говорит, — молодец, этот конь тебе за услугу.

Стал леший накладывать на сивка хомут, да и разорвал хомут-то. Ушел опять и принес хомут богатейший. Хомут надел, стал натягивать супонь, да дугу-то сломал, — ведь он проворен, какая дуга устоит.

В третий раз уходит и приносит дугу матерую — толстую. Диву дался парень — не знает откуда леший так скоро все добывает.

Запрягли сивка, парень отдает свою лошаденку лешему, тот взял лошаденку за хвост, да как брякнет о деревину — и пар вон, и жить не будет.

Стал леший прощаться с парнем и наказывает:

— Ежели какое на тебя опять несчастье выйдет, помяни только меня — помогу.

И поехал наш парень догонять товарищей, догнал живо. Те дивятся:

— Где ты этакого коня добыл? — спрашивают.

— А выменял, — говорит парень.

Приехали в Москву, сдали кладь, нашли опять из Москвы клади везти домой. Подъехали к магазину наваливать товар. Купец — хозяин-то магазина — и признал у парня сивка-то:

— Мой, — говорит, — сивко, где ты его взял?

И стал у парня отбирать лошадь.

— Приведу, — говорит, — в свидетелев купцов и господ, все скажут, что сивко мой, подтвердят, значит.

Видит парень, дело плохо.

— Где-то мой приятель? — помянул парень лешего, а он тут, как тут. Подошел да и говорит купцу:

— Верно, — говорит, — твой сивко, да от кого ты его отбираешь-то? Ведь от своего зятя.

— Как мой зять, что ты врешь?

— Была, — говорит, — у тебя дочка да потерялась.

— Была, верно.

— Ну дак вот, этот самый молодец нашел ее в лесу, привез домой, да и поженился на ней. Дочка-то твоя жила у моего брата, а этот молодец выстрелил брату глаз, да я и то на него не сержусь. За его доброту предоставил ему твоего сивко, а ты отсулил его мне назад? Тому еще три года, да он мне не нужен был, потому доставить его было некому, приятеля такого не было, а самому мне не надо.

Купец этому не уверяется.

— Угодно ли, я вам докажу, — говорит леший.

— Пожалуйста, докажи, тогда поверю.

Леший скрылся и часа через три приводит купеческую дочь, а парня жену:

— Твоя ли, господин, дочь?

ЭКО ТЕБЯ ЛЕШИЙ НЁС!

ЗНАВАЛ я мужика тоже с Пельшины, такой дурной мужичонко, дурнее меня. Он-то и рассказывал, как нечистый носил.

На Пельшин-то Егорьев день пивной праздник. "Я, — говорит, — с Егорьева дня пировал долго, пировал, пировал да вижу, мужики-то берутся за соху. Стой, думаю, будет и мне пировать; да пуще баба ругается, поедом съела.

Встал я утром ранехонько, нашел немножко винца, опохмелился, да и говорю бабе:

— Баба, я седни пойду в кузницу, надо сошники товарить да начинать пахать.

— Дак что? Ступай, будет уж пировать-то. Смотри-ко, все пашут, а у тебя сошники еще не готовы. — И пошла, и пошла.

Я схватил скорее шапку да сошники и побежал, а она еще на дорогу-то напевает. До кузницы не шибко далеко, иду это я потихоньку, и всего-то версты с четыре; думаю: все равно день-то манить, а в голове-то не то чтобы шумит, а так неловко, ну знамо дело, с похмелья.

Вдруг, братец ты мой, нагоняет меня мужик на лошади, и мужик-то знакомый.

— Садись, — говорит, — паря, подвезу.

Я сел и поехали. Едем да разговариваем. Подъехали к кабаку, мужик остановил лошадь:

— Выходи, — говорит, — выпьем по стаканчику. Я привяжу, — говорит, — лошадь, да и иду за тобой.

Я вошел в кабак, выпил стаканчик, сижу дожидаюсь мужика, а его нет да и нет. Вышел из кабака, смотрю: ни мужика, ни лошади нет, их и след простыл. Ну, думаю себе, видно, неохота ему меня везти-то и обманул. И пошел я, братец ты мой, один; до кузницы недалеко, скоро дойду. Вот иду, смотрю: стоит солдат да и с ружьем.

— Куда ты, — говорит, — черт серый, лезешь или не видишь, что здесь караул.

Что, думаю, за оказия, какой такой караул.

— Да какой, — спрашиваю, — служба, караул-то тут?

— Дурак, видишь, застава. Да ты, приятель, откуда?

— А с Пельшины мы, — говорю, — будем.

— Никакой я Пельшины не слыхал, где это такая Пельшина?

— Да в Вологодской губернии.

— По кой это черт тебя сюды-то несет?

— В кузницу, я, служба, пошел, сошники наваривать.

— Давно ли из дома-то?

— А часа с три, не боле, будет.

— Ну, дак скоро эко тебя леший нес! Ведь ты пришел в Казань, верст триста за Москву, будет это Казань-то, — говорит солдат.

Вот-то, думаю, раз, и взаправду меня черт носил. А служивый хохочет, ему что? Не пахать и ладно, отстоял свои три часа, да и в казармы. А мне до Пельшины далеко. Расспросил я служивого, как мне пробраться домой и пошел. Думаю себе, хоть и не так скоро, как черт меня нес, а все-таки дойду.

Иду это я себе потихоньку, вдруг догоняет меня тройка, ямщик едет порожнем.

— Садись, — говорит, — подвезу.

Я сел, едем потихоньку, приехали в Москву, все, как следует, да прямо к трактиру. Приходим в комнату, все, как следует, трактир дак трактир и есть, как и у нас в Кадникове. Ямщик заказывает чаю, принес нам половой приборы.

Дайте-ко нам, — ямщик говорит, — полумерок водки. Принесли и водку, рюмки, все, как следует. Ямщик наливает рюмку.

— Пей, — говорит.

— Нет, брат, ты начинай.

Тот выпил, наливает другую. Я взял рюмку, хочу пить, да и перекрестился.

Как, братцы вы мои, перекрестился, так ни Москвы, ни трактира, ни ямщика и не стало, а сижу я на елке, и еловая шишка в руках. А деревня-то наша и видна с елки-то.

Дак вот какую штуку сыграл со мной леший. Да, скоро же он, ребята, и носит, а кажись, и ехали-то тихо.

Я ПОХЛЕЩУ ТЕБЯ ВЕРШИНАМИ БЕРЁЗ!

ОДИН мужик имел дурную привычку хлестать кнутом по сторонам, по кустам и деревьям, куда бы он ни ехал. Раз он пошел осенью в лес по грибы и заблудился... Утомился страшно, бродя по лесу целый день; сел на пенек отдохнуть. Свечерело. Видит мужик: невдалеке мерцает огонек. Пошел к нему. Огонек светился в избушке. Зашел в нее.

Здесь встретил он одинокую женщину, которая мучилась родами. Он помог ей разрешиться от бремени. Она попросила у него русского хлеба. Он дал ей кусочек.

В полночь послышался необыкновенный шум в лесу.

— Это мой муж идет, — говорит родильница. — Спрячься на печку.

Едва успел спрятаться мужик, как в избу вошел седой старик в белом балахоне, в лаптях и берестяной шапке. Взглянул он на печь и говорит:

— А, приятель, попался! Ты мне все глаза выхлестал: куда бы ни поехал, все хлещешь по мне кнутом... Слезай-ка с печи, я похлещу тебя вершинами берез, так не будешь впредь хлестать без нужды по чем попало!

Но жена хозяина вступилась за мужика:

— Не тронь его, он помог мне разродиться и дал русского хлеба.

— Ну, хорошо, что помог моей жене, а не то худо бы тебе было, — сказал старик.

Нетрудно догадаться, что это был леший, а жена его — русская девка, проклятая своею матерью.

ХА-ХА-ХА, КОГО ВЕДЁШЬ?

ПОШЛИ мы как-то раз косить с батьком (с мужем). Батько ушел вперед, а я осталась назади. Замужем-то я жила первый год: ни полей, ни лугов не знала. Батько так ли идет вперед ходко, что я не могу и догнать. Я уж бежала, бежала за ним, да мне уж толенько[42] стало. Я и рыкнула:

— Дожидайся!

А он мне сказал:

— Иди скорее-то!

Делать нечего уж мне: я так все поле за ним бегом и пробежала. Уж заосечье[43] пойдет, а он все бежит. Я уж, грешная, молиться стала ему, чтобы потихоньку шел-то. Вдруг кто-то в лесу спросил со смехом:

— Кого ведешь-то?

А он как схахатнет:

— Ха-ха-ха-ха, кого ведешь? Параню!

Как сказал это слово, так и сделался большой-пребольшой и пошел по лесу, а сам все хахает да ладонями хлопает. Я вижу, что меня леший обвел, и пошла к дому.

Иду, а сама все по сторонам гляжу, думаю, не увижу ли где батька. К деревне уже стала подходить... Погляжу, а батько уж луг докашивает.

ВИДНО, БЕРЕЗНЯК ЭТОТ — ЕГО...

РАЗ осенью я ходил по лыка вместе с Лаврушом с Мосиева (деревня). Дело это было около Покрова, подмерзло. Вот мы идем долбинкой (тропка), а время не рано, перед потемками. Вдруг слышим пенье, вот поет кто-то да и раз, я и говорю:

— Лавруш, слышишь?

— Слышу, — говорит, — кто-то поет.

Слов разобрать не можем, а голос слышим. Ну это так и оставили, мало ли кто поет. Прошли немножко, видим березняк, такой хороший.

— Давай, — говорю, — Лавруш, подерем этот лык.

Он отошел эдак в сторону от меня, срубил березу, дерет себе лыка, я тоже. Вдруг как закричит во все горло, я испугался, да к нему, ну бежать. Прибежал, спрашиваю:

— Что ты, Лавруш?

А он и слова выговорить не может, только молчит. Еле-еле пришел в себя и говорит:

— Пришла, — говорит, — ко мне девка, высокая, белая, косы распущены, дак как схватит меня рукой за галстук (шарф) — и галстук сорвала.

Я посмотрел, а у него на шее пятно большущее багровое, как будто пальцем придавлено.

— Ну, — говорю, Лавруш, — побежим скорее домой, это леший с нами шутит, чтобы чего худого не сделал, видно, березняк этот — его.

Тут мы с Лаврушей скорее домой, и лыка оставили. Истинная правда.

ЛЕШИЙ

ОДНА поповна, не спросясь ни отца, ни матери, пошла в лес гулять и пропала без вести. Прошло три года. В этом самом селе, где жили ее родители, был смелый охотник: каждый божий день ходил с собакой да с ружьем по дремучим лесам. Раз идет по лесу; вдруг собака его залаяла, и песья шерсть на ней щетиной встала. Смотрит охотник, а перед ним на лесной тропинке лежит колода, на колоде мужик сидит, лапоть ковыряет; подковырнет лапоть, да на месяц и погрозит: "Свети, свети, ясен месяц!" Дивно стало охотнику: отчего так, думает, собою мужик — еще молодец, а волосом как лунь сед? Только подумал это, а он словно мысль его угадал:

— Оттого, — говорит, — я и сед, что чертов дед!

Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой мужик, а леший; нацелился ружьем — бац! и угодил ему в самое брюхо.

Леший застонал, повалился было через колоду, да тотчас же привстал и потащился в чащу. Следом за ним побежала собака, а за собакою охотник пошел.

Шел-шел и добрел до горы; в той горе расщелина, в расщелине избушка стоит. Входит в избушку, смотрит: леший на лавке валяется — совсем издох, а возле него сидит девица да горько плачет:

— Кто теперь меня поить-кормить будет!

— Здравствуй, красная девица, — говорит ей охотник, — скажи: чья ты и откудова?

— Ах, добрый молодец! Я и сама не ведаю, словно я и вольного света не видала и отца с матерью не знавала.

— Ну, собирайся скорее! Я тебя выведу на святую Русь.

Взял ее с собою и повел из лесу; идет да по деревьям все метки кладет. А эта девица была лешим унесена, прожила у него целые три года, вся-то обносилась, оборвалась — как есть совсем голая! А стыда не ведает.

Пришли на село; охотник стал выспрашивать: не пропадала ли у кого девка? Выискался поп.

— Это, — говорит, — моя дочка!

Прибежала попадья:

— Дитятко ты мое милое! Где ты была столько времени? Не чаяла тебя и видеть больше!

А дочь смотрит, только глазами хлопает — ничего не понимает; да уж после стала помаленьку приходить в себя... Поп с попадьей выдали ее замуж за того охотника и наградили его всяким добром. Стали искать избушку, в которой она проживала у лешего; долго плутали по лесу, только не нашли.

ЯША НА СТОЛБАХ[44]

ЯША был Штормин. Вот со Столбов[45] его едва сняли.

Вот ушел по грибы и потерялся. Вот потерялся, потерялся... Вот его искали, искали... И вот что-то на четвертый или пятый день обнаружили, нашли вот на Столбах, на скале. Сидит наверху. Как он туда?! Вот. Но тот опять так рассказывал:

"...Попался, говорит, мне дед какой-то, дед, дескать, повел меня.

— Пойдем, я вот тебе покажу грибы...

И вот, говорит, шел я с ним. И он завел его на эту скалу, как-то залез он с ним, с этим дедом. И вот потом, говорит, вдруг этого деда не стало. Я, говорит, гляжу: кругом скала. Никак слезти-то не могу с этой со скалы. И вот его на пятые сутки сняли. Тоже облавы делали, но и это было: в трубу — в цело — ревели, значит, его, и вот потом нашли его. Нашли, так ведь едва сняли его оттуда с этой скалы! Пол-общества выходили снимать его".

ДЕДУШКИНЫ ЯГОДЫ

В деревне у нас бабка была. Соберет нас, бывало, и начнет рассказывать. О себе рассказывала, будто с ней было.

Собрались они за ягодами в лес с девками. Только зашли за деревья, к ним старичок и вышел с большущей бородой и зовет к себе. А девки все ему говорят:

— А мы боимся, дедушка!

— А я не дедушка, я молодой.

А одна — Кланькой ее звали — засмеялась и к нему:

— А я не боюсь тебя.

Взял Кланьку за руку и пошел с ней, а девки все за ними. А он им говорит:

— Вы идите своей дорогой, не ходите за нами.

— Ага, а Кланьку уведешь!

— Ну ладно, вы сами отстанете.

Идут дальше. Старик с Кланькой легко идут, а у нас грязь какая-то к ногам прилипает, а он пройдет и Кланьку ведет сухой ногой. Зашли к скалам. Он сказал:

— Садитесь, а то пристали.

И повел дальше ее одну. Потом пришел и говорит нам:

— Вот видите Кланьку. Она ягод принесет.

Потом смотрим, а он идет и ягод несет. А день был. Дал нам ягод, и у Кланьки полная корзина ягод. Он и говорит:

— Ладно, девки, пожалел я вас — больно смелы, отпущу я вас.

Идут назад. Наши ноги вязнут опять, мы запинаемся — ягода рассыпается. А Кланька идет и ничего. Вывел он нас на тропинку и пошел назад, а у него волосы распущенные, и шерстка, и хвост собачий, и одежды нет... Они думали, что приснилось, а нет. Только у Кланьки есть ягода, а у нас нет, вся рассыпалась. Прибежали к матери и говорим с ней, а она:

— Вечно вас черт водит!

Пошли с ней на то место, а там никого нет, и старика нет. А нам чудилось ведь. Вот тебе святой крест!.. И все шли, и ноги вязли, а Кланька ничего, идет и смеется:

— А мне не больно, а мне не больно.

ДЕРЖИТЕ МЕНЯ!

БЫЛО это на Усть-Нариндоре. Там один парень пошел на рыбалку и припозднился, значит. Солнце село, и он поехал домой на велосипеде. А люди говорили, что на том месте нечистый водится, вот он людей и водит.

Поехал он домой да и заблудился, хотя недалеко от дома был. Бросил велосипед, плутал, плутал. Вдруг к нему старичок подходит, седой-седой, в рваной одежде, с бородой. И говорит:

— Пойдем со мной. Я тебя выведу.

Потом говорит парню:

— Одет ты как-то не по-христиански.

Да так парень переоделся, что вся одежда задом наперед оказалась.

И вот ходят они со старичком, ходят. Парень проголодался и просит старика дать поесть. А старик тем временем вывел его на дорогу, хотя парень ее не видит, показывает на конский помет и говорит:

— Бери, ешь румяные булочки.

Парень и напихал полные карманы. Так всю ночь и проблудили. А как заря стала заниматься, старик говорит:

— Як тебе каждый вечер приходить буду. Как услышишь, что бык мычит, знай — это я.

И когда этот парень очнулся, то увидел, что плутал совсем рядом с селом. Его нашли, привели домой. А он ничего не говорит, только плачет. А когда бык замычал, парень подбежал к матери и говорит ей:

— Держите, держите меня!

Бык еще несколько раз приходил. Только после того как парня заговорили, он перестал приходить.

ЯМИНА

БЫЛА я раз в поле. Не помню, что я делала. Вдруг передо мной, прямо перед моими глазами, возник мужик. Мужик-то такой огромный, что и представить-то невозможно! У мужика-то палка была здоровая, одет он был в белую рубаху и подпоясан красным кушаком.

Это в войну было.

Ну, такого верзилу я еще не видела. Поклонился он мне, а я ему не ответила. Он плюнул мне под ноги и ушел — как его и не было.

А на том месте, где он плюнул, яма огромная образовалась. Я теперь эту яму обхожу.

ХОЗЯЙСКАЯ ТРОПА

ВОТ старики рассказывают, что в лесу на тропе ложиться ночевать нельзя: будто кричит кто-то, свистит, и колокольчики звенят. Дорогой едешь, ночевать на тропе будешь ладиться — хозяин выгонит. Станешь на дороге ночевать — как кто идет, свистит! А то подбежит, головешки в костре все разобьет, разбросает. Убегай лучше. Вот насколько это правда?

Вот дедушка же рассказывал. Это в его быту. Тоже раньше еще, не было Советской власти, он еще молодой был. На охоту ходили. Что-то на ночлег остановились, ну и... Надо было попроситься у хозяина, а один говорит:

— Какие, — говорит, — ...тут хозяева! Я ни в кого не верю.

Ну, старики его поругали еще. Ладно.

...А перед этим один из них заблудился. На охоте. Они походили, постреляли и воротились ни с чем. Легли, значит, спать на этом на новом месте. Вот только легли — кто-то поет! Поет "малинушка-калинушка..." песню. То по-соловьиному свистит. Эти говорят:

— К нам идут. Наверно, этот (охотник-то) идет. Да опять же как он будет петь так всяко-то разно?!

А старики:

— Вот это не попросились ночевать да легли, где не надо.

Ну а потом ближе и ближе, все ближе. Старики давай отходить от дороги-то. Потом — раз! — пронеслась тройка вороных. Просвистело... аж ветер продул.

А насколько правда это, насколько правда — не знаю.

ПОЧЕМУ НА МОЕЙ ДОРОГЕ ЛЁГ?

ЭТО слыхал. Санча рассказывал. Там тропинка с мыска на мысок. На охоту ездили. Один лег на тропинку, другой за тропинку. Этот уснуть не может, пинает и пинает его кто-то:

— Почему на мою дорогу лег?!

Он бился, бился — никого нет просто. Он другого будит:

— Санча, ты спишь?

— Сплю. А что?

— Ты вот ложись на мое место, я что-то уснуть не могу. Вот сна нет и все. Я на твоем месте, может, усну.

— Но, давай ложись, мне все равно.

Лазарь захрапел, а у Александра сна нет, пинком пинает кто-то:

— Ты что на мою дорогу лег? Уходи! Ты на моей дороге лежишь.

А он потом и говорит:

— Лазарь, вставай, ты куда меня положил?

— Что?

— А вот кто-то запинал...

— А я, думаешь, из-за чего ушел?!

На чужую дорогу легли. На то место легли — никого не стало. Вот кто-то же ходил.

Вот они приехали и рассказывали:

— Вот, друг, нас напугал так напугал! Да еще, — говорят, — как больно пинал! "Почему на мою дорогу лег?!" А дорожка чиста, мы легли, огонек наклали. Вот это они рассказывали.

Раньше этих фокусов много было, а теперь на охоту почти и не ездят. На одну ночку уедут человека три, кабана покараулить.

СОБАКА С РАЗНЫМИ ГЛАЗАМИ

ВЬЮШКОВА была одна, бабуся. Это с ней по молодости было. Пришла она с поля и пошла за телятами. Навстречу кум. Она ему:

— Подвез бы ты меня до леса. Телят ищу.

— Садись, кума.

Она села и сорок дней проездила.

Пропала и пропала. Уж на мужика грешить стали, не убил ли: они с ним шибко худо жили.

И вот как-то одна бабушка молола гречиху на мельнице, видит: собака бегает, а глаза у нее разным огнем горят. И вроде в дом той бабы, которая потерялась-то, забежала.

Старуха к попу. Тот давай молебен служить, икону подымать. Потом сделал святую воду и избу эту окропил.

Когда дверь открыли, увидели: эта баба навзничь лежит. Потом отошла. Три дня не разговаривала, а потом рассказала.

— Я, — говорит, — у лесного и жила. Он водил меня. А потом собакой сделал и отпустил. Я прибежала, — говорит, — в деревню, к маме в кухню заскочила. А мама заругалась:

— Какую такую собаку черт привязал!

— Меня сковородником ударила. Она шибко ругалась и — еще в девках я была — как-то по-страшному, вроде "леший забери", меня ругала.

Вот лесной ее и водил.

БРАТ И СЕСТРА

А у нас еще вот, девчонки, какой случай был. Родня наша в Ботах. У нас моего отца мать с Ботов, ботовская, Вьюшкова была. И вот, значит, двоюродный брат моего отца женился, а ее из-за хребта взял, жену-то (там "захребет" в Ботах-то называется), из-за хребта она была.

А раньше не было этого, чтоб поженилися да стало плохо, между молодыми плохо что-то: и вот они разбегаться — не было этого. Уж как ни плохо — все равно жить надо, жили. И вот они с мужем что-то не поладили, стали плохо жить. Да вот еще тоже говорили, что разлаживали жизнь у молодых, если дружно живут. Такие худые люди были какие-то: вот на них что-то делают, они потом друг друга ненавидят.

И вот как они стали плохо-то жить, она стала думать, что я утоплюсь, или в лес уйду, заблужусь, или удушусь — жена его (а детей еще не было. А свекор, свекровка у нее были...)

И в сенокос. Мужики были на покосе, а она испекла хлеб. А у них, значит, вот дверь откроешь — и сразу амбар был. Она в амбар-то только дверь открыла да хотела шагнуть туда с калачами. Только шагнула в дверь-то — на вороном коне брат. приехал к ней. И говорит:

— Что, — говорит, — тебя, сестра, плохо держат? Садись, поедем со мной.

— А я, — говорит, — куда хлеб-то?

— Да толкай тут. — Она вот так сунула в амбар-то и вышла, и сразу очутилась на коне с ним. На коне и поехали. И вот где они ездят, а из Ботов ее никуда не увозил. Целый месяц она с ним проездила. Так она начнет как рассказывать — плачет.

Их не видели, а вот вихрь видели. Вихрь, говорит, завьет, землю-то завивает, вихрь пролетит. И вот она узнала: Максим Русин шел. У них елань там, в Ботах-то, а он этой еланью-то шел. А мы мимо его, говорит, на коне-то как пролетели, его фуражка слетела и покатилась, а он, говорит, за ней, да с матерщиной. А брат-то, говорит, так и захохотал на коне-то. И вот, говорит, куда ни возит — ночью окажусь в соломе. Только вздумаю куда идти — пути не знаю. А его нету, он, говорит, от меня уедет. Нету, одна. А днем-то вот только стоит вздумать, что рассветает, да я пойду — он тут. И опять, говорит, едем. И обедали в Ботах же, в одной избе обедали. Ребятишек много, и матери этих ребятишек посадят:

— О леший, черт, ешь!

Я, говорит, еще у дверей, а он уж за столом, брат-то. А его не видят, семья-то. Стало быть, не видят. И вот она говорит:

— Ребятишек за столом никогда не ругайте по-страшному.

Она приезжала, помню, сюда в гости и рассказывала.

А потом получилось вот что: они когда туда съездили, там ее нет — человек потерялся. Где она? Не стало. А раньше-то попы были. Церковь эта, Богу-то верили. Они сразу — попа, в церковь: стали молебен про нее служить, что потерялася. Они уж думают, что ее нет.

А он, брат-то, ее не стал любить.

— Фу, — говорит, — от тебя пахнет ладаном.

Меня, говорит, не стал любить-то. И вот, говорит, ела я белый хлеб. А в кармашке-то потом, когда он ее привез обратно, то у нее в кармашке конский шевяк был.

Он ее утром взял, а привез-то ночью в тот же час: в который час увез, в тот же час привез. И в сени затолкнул — и не стало никого. И она потом, говорит, в сенях-то шарится. Невестка выскочила: в сенях она.

— Ой, — говорит, — это Анна.

Свекровка сразу с иконы распятьичко, иконочку стащила и на ее надела, и занесла ее в избу-то. Она уже не помнила, ничего, без памяти была, а потом очнулась. Начала рассказывать, где была.

А брат дома совсем ничего не знает живет. Она рассказывала, что на вороном коне ездила с братом. А он куда? Брат никуда не ездил... Они же ее потеряли.

А вот, говорят, что думать тоже не надо, вот будет что-нибудь плохо, ну вот: я то сделаю над собой, да другое сделаю... От этого получилось ей. Тоже, говорят, нечистая сила вот эта раньше...

А потом они дожили, детей сколько народили, и дети выросли все. Жить мирно стали, он потом не стал ее притеснять.

НЕ У МЕСТА ТЫ ЗИМОВЬЮШКУ НАЧАЛ!

СВАТ мой с женой своей Александрушкой хорошо жили. Да надоело им на поле ездить. Решил зимовье срубить. Сват оклад уж обложил, глядь: собаки залаяли. И свистит кто-то. Пригляделся: идет незнакомый человек и спрашивает:

— Ты что здесь делаешь?

— Хочу зимовье срубить.

— Не у места ты зимовьюшку начал. — Сказал так да и как в воду канул.

Сват не стал здесь оставаться, ушел домой. А как вернулся, глядит: на оклад лесень упала. Не ушел бы — самого задавило!

ДВЕ КОШКИ

А это мужики лесникам рассказывают. Вот в лесу работают, они рассказывают. Мы, говорят, в зимовье сидим. Сварили суп с мясом. И Витька Есипов:

— Повернулся, гляжу — что за черт? Мужик так же одетый, все: в шубе, а такая шуба, она искрится вся, серебрится на луне, но шапки, говорит, нет, волосы не разобрал какие. Я, говорит, сразу протрезвел. Протрезвел сразу.

Он принес двух рысей, бросил здесь, не мерзлых, ничего как будто, кровь бежит, будто только вот убиты. А наутро, говорит, когда встали, этих рысей нет, а две кошки сидят, живые, все. Он положил, ничего не сказал и ушел.

Сидят две кошки, и, главно, цвет такой у них сероватый. И вот привез он кошку-то домой оттуда, а она три дня прожила, а потом пропала куда-то, и нет ее. Ну и найти никак не могли эту кошку. А другая... ее три дня не покормили, она задавилась сама, прямо в зимовье задавилась. Там печка закрывается, она в нее — раз! — головой и задавилась. А кошка... собак не боится нисколько, идет, а возле нее четыре собаки. Они на нее о-е-ей, на эту кошку, а она так повернулась, с презрением на них посмотрела, собаки сразу раз! — отошли. Ни одна, говорит, не тронула...

КАК ДЕВУШКУ "ВОДИЛО"[46]

Тетрино случай такой был, что вот из Архангельска девушку принесло, с гулянья.

Там гора Камарница. И вот пошли мужики и увидали эту девушку. И всяко ловили, никак поймать не могли. Потом пошли бабы морошку брать. Она у каждой берет из корзины морошку да хлеб у них ест. Все ходила. Ну, а потом стали все-таки отворачивать, и ее не стало. Поймал ее один старичок и спрашивает:

— Ты откуда?

— А я, — говорит, — из Архангельска. Я пошла в круг, на пляску, а меня мать прокляла: веди, говорит, тебя леший да больше назад и не приводи! Ну и вот, — говорит, — я из круга потерялась, и теперь сама не знаю, где хожу.

Ну и вот, к этому старику в руки далась, и ее, эту девушку, обратно в Архангельск не отправили, она осталась у старика.

ПРАВА ПОЛА ПОДТЫКНУТА

ВОТ, хочешь верь, хочешь нет. У моей прабабушки такой случай произошел. Она ехала со стариком, старик пьяный был, и вот выбежал человек в сером кафтане, — домотканый шерстяной кафтан (такие у нас раньше делали), правая пола подтыкнута (это уже главный признак лешего, что у него подтыкнута правая пола), — и поравнялся с передовым оленем. А у того колокольчик был подвязан, и он также передразнивает колокольчик и бежит рядом. Старуха (ну, тогда она была не старуха, а молодуха) гонит оленя, прямо страшно как! А он все бежит рядом, он резвый, сильный. От Варзуги до Колонихи добежал, пониже Колонихи курья есть — и там пропал. Там шляповатка — лесина такая, без сучьев, только с вершинкой, у нас считается, где она шляповатка, тут он и живет, — так до этой шляповатки добежал и не стало его!

НЕ ХОДИ, ЧЕРТ ЗА ЧЕРТУ!

В Умбе рассказывал старик: в сорок четвертом году ходил судьбу свою узнавать на оленьей шкуре. А надо было очертить всю шкуру; черт чего бы ни спросил, все бы рассказал. А он шкуру-то очертил: "Не ходи, черт, за черту! Не ходи, черт, за черту!" А хвоста-то не очертил, перенес палец-то через хвост! А черт пришел, тоже в сером кафтане; выходит из лесу и кричит громко так, страшно:

— Ты чего тут делаешь!

И сгреб шкуру за хвост-то и поволок в лес. Он поспел захватиться только за края шкуры. Ну, а потом закрестился, и ничего не стало.

Так он из лесу километров шесть брел по целине и нигде никакого следу не видал.

ИЗБУ ПЕРЕКОСИЛО

А Крутов-то рассказывал, — мы к нему приехали за солью. Как раз под Новый год дело было. А там как раз нанимали у хозяев избу на вечеринку. И вот, выбежали на крыльцо, и вот: "Идут, идут!" А тут из-за леса вышел человек и подошел ближе, и такого большого роста, тоже в сером кафтане, и они все забежали в печной угол, залезли кто. куда, передавить друг друга можно! А он зашел в избу, и в большой угол, и как треснет! И ничего не стало. И избу перекосило на этот угол, и больше в этой избе никто жить не мог.

ВСПОМНИШЬ. МЕНЯ НА КРАТЕРЕ ВУЛКАНА!

ЭТО вот Иван Капитонович вам может рассказать, были у него? Сейчас-то, пожалуй, его и не застать, он рыбачит в Колонихе. С ним с самим такое было, после войны. Иван Капитонович ушел заготовлять ягель в лесу, и подошел кто-то, как человек, разговаривал, помогал работать и исчез за мгновение, ничего не осталось, растаял. А к его брату, Николаю, погиб который, — это еще до войны, — тоже в лесу подошел очень высокий, в два-три роста человеческих, и пересекал дорогу. Коля шел по болоту, а тот с юга на север, ему навстречу. Он напугался, не мог убежать. А шел он только еще в лес. Ну, тот пошел рядом да и спрашивает:

— Где живете, сколько людей в деревне?

Сам весь в белом, форма как военная и лента через плечо. Когда складывал дрова, у него кряжи были толстые, Коля мог их только подкатить. Тот и говорит:

— Что, парень, не можешь?

И возьмет, да и несколько кряжей поднял наверх. Ну он, Коля, не сказал и спасибо, пошел домой. А тот за ним, все расспрашивает, что за деревня, да сколько людей живет. Вот деревня уж почти видна. И он его остановил немного. Коля-то рассказывал:

— Руку мне положил на плечо, я сразу: бух! Настолько тяжелая рука, что сразу на сыру землю сел. А вода была, я так на воду и сел.

И сказал:

— Ну, ладно, вспомнишь меня на кратере вулкана! — И растаял...

Коля и побежал домой, а дороги нет, глина. Тут женщины были:

— Что ты, Коля, весь в глине, не от медведя ли бежишь?

Ну, зима пришла, замерзло. Надо за дровами ехать. Он боится, дожидает брата. Ну, думает, если кряжи эти будут там, значит, верно... Подъехали, а Иван и спрашивает:

— Ты это с кем кряжи поднимал? Неужели один?

— Один, — говорит...

Ну и скоро война, там его и убили. Уж неизвестно, вспоминал того перед смертью или нет...

А как все узнали: он Ефиму Коворнину сказал об этом, тот человек начитанный.

А теперь брат его встретился, тоже вот!

Раньше пугало часто где. Вот ручей был Кипркурский, так пока старики крест не поставили, так если позже двенадцати часов едут, полны сани насадятся кого-то, что олени и не могут тащить. Теперь крест уж упал, а не пугает.

А тоже бывает, когда на дорогах зимних ставят чум. Вот раз всю ночь пропугало. Вот уже вроде подъедут, полны сани, на оленях. По саням поколачивает, брезентом хлопает... Выйдут — ветра ни грамма, олени спят! Да так и не дали им спать.

Собрали чум и поехали. Вот, говорят, на дороге нельзя чум ставить.

СТРАШНЫЕ ПОХОРОНЫ

МЕНЯ самого пугало на Прилуке. К жене ходил, два километра. Против Кузомени остров есть Великий, она рыбачила там, на Прилуке. В тридцать восьмом году это было. А я тот раз собрался идти, а у нас женщины сидели, а так темно было, осень, очень темно было. Я вышел на улицу: настолько темно, что я запнулся за козел, вернулся назад. Женщины говорят:

— Неужто пойдешь? Не боязно?

— А кого бояться?

А сам вдруг и подумал, что страшно. Это хуже нет, когда так, вразрез мысли.

Ну, пошел. Метров триста отошел, у нас там березники и пожня Клочиха, и такой страх напал, что шаг шагну и не могу больше. А потом мне лучше стало, и пошел, иду и иду спокойно. Уже я много места прошел, уже с полкилометра осталось до них, до Прилуки. Березник такой частый, руками раздвигаешь, тут полянка, а я руками раздвигаю, и вдруг: полна полянка, видом все как монахи, их много фигур, больше десяти, и несут гроб на колышках; сзади одна женщина, очень сильно ревет; покойник с таким носом длинным. Как ступит, так руками и падает на гроб она. А другие никто не ревут, а поют молитву вполголоса. Идут все в унылом таком виде, часть по бокам идут, не несут, и несколько впереди идут. В мою сторону ни один не взглянул. А я так остановился, руками раздвинул ветки, и так стою. И они прошли в сторону севера. И я стоял так, пока они не прошли, только спины едва-едва видны, и я побежал напролом, вперед. Мне отец говорил, что если что такое, так все равно беги вперед, а то покажется, как гонятся.

И я добежал до окон, и вся рубаха так, как выжми. И я зашел в дом, и мне говорят:

— Что с тобой?

Я изменился в лице.

— На медведя, — говорю, — нарвался!

Не сказал, что видел. И больше я по этой дорожке не ходил.

А вот крышки гробовой они не несли, не помню. И лицо было у него открыто, у этого мертвеца. Как мне показалось, человек он был большой, рослый, лет пятидесяти. А женщина маленькая, лет сорока...

На Прилуке, там часто пугало, на осенях, семгу когда ловили: ночью все лодки черти перегонят на ту сторону, а людей нет никого. Хорошо, — подтянут, не спустят в море!

ОТПУСТИТЕ К ДЕДУШКЕ!

В прошлом году или сей год, летом, парень в Кашкаранцах ушел за грибами и двенадцать дней ходил. Искали везде и не могли найти. Его связисты нашли, так его как ветерком шатало. А домой привели, так он, как вечер, просится:

— Отпустите к дедушке, я у дедушки спал, так хорошо да тепло так...

Живет теперь. В интернате учится. Маремьяна Устеновна рассказывала, она знает, была в Варзуге.

Ягоды когда копаешь, так все в наклонку да в наклонку. Так овертишься.

БЕЛАЯ ВАЖЕНКА

А тут опять мужик был, старик; жонка-то (его) жива ли, в Сосновке?

Вот олени бегут, и белая важенка. У него такая своя была.

— Важенка-то наша!

И побежал за важенкой, за бугорок забежал, да и до сей поры нет. Так и пропал мужик.

КАРМАКУЛИХА

ВОТ тоже нынче говорят: заблудилась да заблудилась.

Мужик с жонкой идет, а он ее звал Кармакулиха. Ну, он ее и зовет:

— Кармакулиха, поступывай, поступывай!

А она и приустала, а он идет вперед и покрикивает:

— Кармакулиха, поступывай да поступывай!

Ну, она и шла, и шла на голос. И надо уж тому месту, где деревня, а все нет. К морю уж начала подходить, а все еще нету моря, и идет все на голос мужа. А тут чихнула и перекрестилась:

— Яко с нами Бог! — говорит.

И очутилась: ничего нет, и сама не в том месте. Не видела ни Пялицы-реки, ни Чернавки-реки, очутилась на Истопки-горе, нынче фактория, между Чапамой, между Пялицей, — а как перешла две реки, и мужа нигде не нашла, и вышла к морю.

КУСТ БЕРЕЗОВЫЙ

ДЕДУШКА Михайло поехал в Тегору, а ветер пал. Обратно-то запряг такого оленя, чтобы сам тянул, смиренного. Ну, олень тянул, тянул и в сторону вернул. Он схлопнул оленя на дорогу — тот в другую сторону. Он вышел, выдернул оленя на дорогу да взглянул вперед, а там куст березовый, и в кусту женская голова, и волосы длинные по ветру развеваются. Ну, он и хлопнулся в обморок на сани. Так пролежал, очнулся — олень тянет по дороге... Что такое? Огляделся: олень по другой дороге тянет в лес, по лесной дороге. Ну, он отвернул оленя в домашнюю сторону. Отвернул, подъехал немного, едет старик навстречу, на двух оленях, хромой старик, сосед, рядом жили со стариком. И задержали олени, засбегались в кучу. Тот старик стал оленей по рожкам батожком. Дедушка его спросил:

— Ты куда?

А тот оленей по рогам батожком, отвернул и поехал по дороге. Ну, приехал домой, пошел к тому старику, у старухи спрашивает:

— Куда твой старик поехал?

— Что ты, — говорит, — куда он, к черту, поехал? У Изосимка в карты играет!

Ну, он пришел домой, да и заболел, забредил, без сознания сколько времени был.

КУМ

РАНЬШЕ ведь в деревне были мешочные зыбки: прутья загнут, мешочек вошьют, да и ребенка положат.

Сенокос пришел, ребенка оставить не с кем было. Пошли и ребенка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь поля разведены там. Привязали к лесине, сами косить стали. Заревет — так мать покормит да покачает, и опять косят.

Вот до вечера докосили, она и говорит мужику:

— Я пойду за коровами (они в лесу были), а ты у меня ребенка не забудь, неси, — говорит.

Ну, а мужик покосил, покосил. Ребенок спит. Он и позабыл его в лесу, и оставил у лесинки. Прибежала жонка с коровами.

— Где ребенок?

— Ой, забыл!

Она и побежала. Так бежала, что гора первая, потом мох, потом осота (которой косили). Видит: человек сидит, зыбку качает. Так зыбку качает — во все стороны ходит. Она и забоялась пойти. И говорит:

— Если дедушко качаешь, будь мне отец родной, а если бабушка качаешь, так будь мамушка мне!

А он все качает, приговаривает:

— Мать тебя оставила, отец позабыл!

А она все стоит, он не отвечает ей ничего.

— А если, — говорит, — в средних годах мужичок, так будь мне брателко, а если молодая женщина, будь мне молодица.

А он все качает, приговаривает.

— А если, — говорит, — молодая девица, будь мне сестрица, а молодой молодец, будь мне куманек!

Он говорит:

— Поди, возьми. А, куму нажил! Ха-ха-ха, куму нажил!

Она взяла ребенка.

И с той поры у нее коровы никогда в лесу не спали. Как вечер приходит, он все гонял их домой:

— Кумины коровы, идите домой!

Коровы скачут домой, хвосты заворотят! Кто идет в сенокос, так слышат:

— Кумины коровы, идите домой!

Это у нас в деревне будто было, в Цаваньге, там поля-то большие были.

Раньше-то верили: потому и "водило". А теперь ни во что не верят. И не "водит".

ПОРТНОЙ

В одном городе жил портной мастер, работы у него было много, все начальство того города отдавало ему работу, не глядя на то, что он был пьяница, а глядели на то, что был он человек работящий, да к тому же в этом городе, кроме его, портных мастеров не водилось. В одно время за этим портным мастером прислал городничий (для него была работа). Вот портной отправился к городничему, да сперва еще зашел в кабак, выпить порядочную каруселю, да стал продолжать путь.

Дело было уже к вечеру; вдруг навстречу портному попадается городничий.

— Должно быть, — подумал портной, — городничий наш прогуливается.

Подумал он это, подошел к городничему да и кланяется. Городничий знал его и говорит:

— Здорово! Пойдем ко мне: я к тебе нужду имею.

Вот и пошли. Приходят в дом городничего.

— Ну, — говорит городничий портному, — вот тебе сукно: крои мне шинель; ты мою мерку знаешь, — а сам и пошел в другую комнату.

Портной, оставшись один, стал кроить; скроил шинель да себе жилетку выкроил, да прибрать-то ее не успел, как вошел городничий! Увидал он жилетку, да и говорит, усмехнувшись:

— Не забыл ты брат, себя, выкроил на жилеточку, ну да я и не сержусь; на вот, выпей-ка водочки. Портной поклонился, взял рюмку, перекрестился да и хотел пить, ан глядь — вместо городничего дома стоит он посреди дремучего леса, перед ним стоит пень вместо городничего, а в руках вместо рюмки, держит он еловую шишку; и холод сильно пронял портного. Осмотрелся он и не видит на себе сюртука, а что-то держит под мышкою. Развернул, смотрит, — а это его сюртук, и разрезан он в куски! Только и целого, что жилетка выкроена.

Портной перекрестился и пошел по лесу наудачу; пришел, наконец, домой, и оказалось, что он семь верст был от дому, за городом, в помещичьем лесу, а завел его туда леший-лесовик.