Канарский грипп

Фрагмент 13 (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Перед Бряновым, в буквальном смысле на пороге его новой жизни, стояла Наталья.

После своей Антальи она выглядела великолепно. Ее южная кровь набрала силы и жара на чужих теплых берегах, глаза светились темными огоньками, импортный, бархатистый загар поглотил все морщинки, все улики прожитых ею тридцати пяти… Короткая стрижка ей очень шла: глаза казались бездоннее, брови ярче и острее, серьезный ее грузинский носик — хищнее и решительнее. Темный многоскладчатый плащик и темные сапожки тоже были очень хороши.

Они стояли и рассматривали друг друга и могли позволить себе какую угодно долгую паузу.

— Здравствуйте, Наталья Резоевна! — наконец приветствовал свою бывшую жену Брянов, очень искренне, но, как ему показалось, очень не по-своему заулыбавшись (уже потом он с усмешкой подумал, что, должно быть, Паулю Риттеру было очень приятно так неожиданно познакомиться с Натальей). — Какими судьбами?

— Здрасьте, здрасьте, — немного деловито и чуть-чуть фамильярно приветствовала его бывшая жена. — Вот так взяла и зашла вас проведать.

Брянову показалось: «проверить». Он с удовольствием приметил, что своим видом явно удивил Наталью и теперь она сопротивляется своим же непредвиденным и вообще немного неуправляемым чувствам.

— Выглядишь прекрасно, — так же искренне сказал Брянов.

— Ты тоже, я вижу, не в худшей форме, — сдерживая улыбку, ответила Наталья. — Пустишь?

— Как будто нет! — Брянов галантно отступил. — Заходи. Как раз к столу.

Наталья вступила в квартиру Брянова вполне самоотверженно.

И тут позади отца дал о себе знать, уже весь изготовившись к бою, Сан Саныч.

— Ну, здрасьте, здрасьте! — прямо-таки напал он на свою матушку.

Наталья невозмутимо смерила сына с ног до головы. В одежде Сан Саныча свитер и ковбойские сапоги не очень сочетались, но задачу имели общую — агрессивно-оборонительную.

— Я смотрю, вы тут неплохо живете, — приподняв острые бровки, оценила Наталья обмундирование обоих мужчин.

— А чего! — только и ждал, когда бы взвиться, Сан Саныч. — Живем, мать! Я теперь вообще где хочу, там и живу. У меня паспорт есть.

— Знаешь что, помолчи-ка! — вдруг прикрикнул на сына Брянов, между прочим — первый раз в жизни. — Встань в очередь!

— Чего?! — так и обомлел Брянов-младший.

— Ничего. Все — по плану. Сходи погуляй пока, а мы тут без тебя поговорим. У нас есть свои дела.

Он, командуя сыном, смотрел Наталье в глаза, а она смотрела в глаза ему. Она немного терялась, видя перед собой какого-то другого Брянова, и явно, судя по мужественной ее улыбке, пыталась найти опору в себе самой, в своих собственных достижениях…

— Бать…

— Чего «бать»? — бросил в сторону Брянов. — Ты что собирался делать?

— Ну ладно, бать…

Сын бестолково засуетился, потом протиснулся между родителями к вешалке, за курткой.

— А справку-то?! — спохватился он.

— Какую справку? — опешил Брянов.

— Ты что, бать, уже?.. Мы же проверяем твою эту… Дай мне листок и ручку… Я сейчас быстро… на кухне.

Наталья, слегка замерев, продолжала улыбаться, поглядывая то на одного, то на другого.

— Я сам тебе «справку» напишу, — решил Брянов. — Сбегай за бумагой.

За то краткое время, пока сын пропадал в комнате, Брянов поухаживал за Натальей: помог ей оставить на вешалке плащ, нашел тапочки… Темный деловой костюм тоже очень шел Наталье Резоевне.

— Ты выглядишь еще лучше, чем в день нашего знакомства, — немного замирая сердцем, признал Брянов.

— Ну, ты мог предусмотреть это заранее, — не замедлила подковырнуть его Наталья, искоса кольнув взглядом.

Сын нарочно загремел своими лихими сапожищами и так же демонстративно сунул отцу в руки лист бумаги и ручку.

Брянов присел в прихожей на обувной ящик, положил на него же листок и написал Сан Санычу следующее распоряжение:

«КУПИ ТОРТ („ПРАГУ“ ИЛИ КАКОЙ-НИБУДЬ НЕ ХУЖЕ) И ВОЗВРАЩАЙСЯ К ШЕСТИ. БАТЯ».

Сан Саныч прочел и выпучил глаза.

— Вполне достаточно, — заверил его Брянов. — А все детали выясним при встрече.

Сан Саныч наконец все понял — и всепонимающе ухмыльнулся. Он вышел за дверь, а потом просунул голову обратно:

— Бать, тебя можно на минутку?

Брянов вышел к нему, изобразив на лице строгий и нетерпеливый вопрос.

— Бать… ты только не забудь потом сказать, что матушка к нам приходила, а то у меня с ней проблемы начнутся. Она ж не поверит, что у меня уже маразм… К шести-то… не рано будет?

Сан Саныч ухмылялся до ушей. Брянов подмигнул сыну, без лишних слов хлопнул его по плечу — и вернулся. К «матушке».

Наталья уже гуляла по его дому, с интересом посматривая в разные стороны.

Попав в комнату, где осваивалась его бывшая жена, Брянов первым делом заметил, что его второй новый костюм, оставленный на диване, аккуратно расправлен. А еще он заметил, что вся комната пропахла ароматом новой, дорогой кожи — чемодан стоял в углу, — полиэтиленом дорогого магазина, пропахла новыми хорошими вещами, хорошим коньяком. И вообще — пропахла новой, очень свежей жизнью.

Наталья посмотрела на него через плечо.

— Садись. Давай по рюмочке, — не обращая на ее рефлексы никакого внимания, легко, по-семейному предложил Брянов, поставил третью рюмку и, не дожидаясь своей дамы, уселся за стол.

Наталья неторопливо присела.

— Я вижу, приманил парня, — с подчеркнутой обидой проговорила она, придерживая рюмку, пока Брянов наполнял ее коньяком. — Хватит…

— Ну, сказала — «приманил»! — вполне показательно обиделся и Брянов. — Он — уже здоровый мужик. Паспорт получил. Немного можно. Пусть приучается к благородным напиткам. Может, тогда реже будет по подворотням с дружками портвейн хлестать.

— Хоть буду теперь знать, что он не в подворотне ночует, — усмехнулась Наталья, и было похоже, что она усмехнулась над своим недавним планом сразу устроить обоим мужикам разгром.

— А что, уже бывало? — по-отцовски озаботился Брянов.

— Вполне возможно, — не совсем признала свои воспитательские ошибки Наталья и замечая, что проигрывает, энергично подняла рюмку. — За что пьем?

— За что? — не сразу собрался Брянов.

Он поглядел Наталье в глаза. Она смотрела, ожидая от него чего-то очень важного… «А ведь это сон!» — провидчески подумал Брянов. В самом деле это был сон — и его предстояло очень скоро, при пробуждении… при спасительном пробуждении — ЗАБЫТЬ. Всем — ЗАБЫТЬ. Должны были грянуть семьдесят пять каких-то омерзительных научных процентов всеобщего семейного беспамятства. Он так и хотел сказать: «за прекрасный сон» — однако сдержался и стал искать какой-нибудь другой повод, пооптимистичнее. «За прекрасный сон», — получилось бы с болью. Она и так уже стиснула его душу — эта ностальгическая боль заведомо предопределенной потери. И бывают же именно такие — предопределенные — потери, но знать заранее… эти семьдесят пять процентов… все равно как знать дату своей смерти, хотя бы и предопределенную восемью десятками лет счастливой жизни…

Надо было выпить за паспорт Сан Саныча.

— Ну, ты чего застыл? — иссякло терпение у Натальи, когда она заметила, что взгляд ее бывшего мужа стал туманным и сама она в этом тумане начала потихоньку пропадать. — За что пьем-то?

— За прекрасный сон! — хрипло и совсем негромко провозгласил Брянов.

— Не оригинально, но все-таки красиво, — оценила Наталья и пригубила рюмку. А Брянов опрокинул свой французский коньячок одним глотком. Потом, пока он терзал дольку лимона, Наталья с присущей ей сдержанностью окинула взглядом стол и протянула руку к лежавшей на другой стороне стола стопочке визиток. Между прочим, рядом с той стопочкой лежала и другая — зелененьких купюр, а рядом с зеленой стопочкой — синенькая книжица.

Наталья с любопытством восприняла главную менеджерскую должность человека, который был поименован на карточке как ALEXANDER BRJIANOV Ph.D., и аккуратно положила карточку на место.

— Я вижу, у тебя новый подъем, — еще раз улыбнулась она, не в силах сдержать в себе то, что нужно было сдерживать теперь изо всех сил. — Можно? — Она указала на синенькую книжицу.

— Без проблем, — пожал плечами Брянов, тоже не в силах сдерживаться — а именно сдерживать свое довольство, которое полагалось по-мужски сдержать — и вообще забыть…

И вдруг он с радостью осознал, что теперь имеет право хвалиться сколько угодно. Наталья полистала — и даже наморщила лоб. «Вот теперь надо пить за паспорт», — твердо решил Брянов.

— Брянов, ты это или не ты? — усомнилась Наталья, защищаясь скептической улыбкой. — Может, тебя подменили?

Подозреваемый поежился.

— Трудно сказать. Сын пока признает…

— Ну, я-то тебя знаю лучше… — предупредила Наталья, — и дольше.

— Значит, надо проверить.

— Что проверить? — напряглась Наталья.

— Очень просто. Как Пенелопа проверила своего Одиссея. Он где-то странствовал, шатался лет двадцать… изменился так, что и родная мать не узнала бы. Вот Пенелопа и проверила — тот или не тот.

— Я не помню, как она проверяла, — поспешила признаться Наталья.

— Я напомню, — вызвался Одиссей Брянов. — Вроде бы у них в доме постель была устроена на столетнем пне. Это была их личная тайна.

Брянов подумал, что древняя интрига могла бы стать более интересной и современной, если бы Одиссей в своих путешествиях как-нибудь по пьянке проболтался бы об этой «личной тайне» кому-нибудь из случайных попутчиков.

— А у нас что было? — очень заинтересовалась Наталья.

И тогда Брянова охватила злодейская, совершенно не человеческая, совершенно демоническая радость.

— Так значит, не помнишь? — как само Возмездие, изрек он.

— Не помню, — не стала юлить Наталья.

Брянов встал из-за стола и потянул ее за руку к себе. И бывшая жена покорно поддалась, словно осознавая, что свой великий грех придется искупать любой жертвой, какая потребуется… даже если ее сейчас будут уводить из всей устроенной по ее плану жизни.

Ощутив Наталью перед собой на расстоянии вздоха, ощутив ее запах, почувствовав своей плотью движение ее тела, он обнаружил, что запросто мог бы стать самым опасным, самым безнаказанным маньяком-насильником, о котором жертвы забывали бы сразу после исчезновения страшного призрака из поля их видимости…

Может, так и действуют все призраки, о которых мы ведать не ведаем?

Он подтянул Наталью ближе к себе, вольно или невольно, но наслаждаясь страхом, замерцавшим в ее глазах, страхом, который она сама отказывалась в себе признавать.

— Вот о чем я тебя спрошу, — с вкрадчивостью удава прошипел Брянов, уже чувствуя губами тепло ее щеки, шеи, уже наполняясь ее ароматом, зная, что его уже не остановит ничто. — Скажи ты мне, Наталья, а с этим своим крокодилом Геной ты венчалась в церкви или нет?

— Ты с ума сошел, Сашка! — вся дернулась в никуда Наталья, оставшись тут же, в его руках.

Непонятно, что она имела в виду: то ли неотвратимое приближение бывшего мужа, то ли свой, неизвестный Брянову, воинственный атеизм, то ли именно то, что с крокодилами в церкви не венчаются.

Однако Брянов что хотел, то уже узнал.

— Нет, ты мне ответь, Наталья, — все ужасней надвигался он, — ты с ним хоть расписана?.. Или нет?

— Да какое твое дело?!

— Ну, значит, греха не будет, — утвердил Брянов. — А будет — тоже хорошо. Значит, потом напомнят — на Страшном Суде. Может, и раскаюсь, — но жалеть не стану.

— Кажется, вспомнила… — вдруг замерла Наталья, и темная бездна в ее глазах подернулась поволокой.

— Давно пора, — сказал Брянов и повалил ее на диван.

— Костюм! Костюм! — закричала Наталья.

Непонятно, какой костюм она имела в виду, за какой так испугалась: то ли за свой, роскошно-деловой, то ли за бряновский, новый, летний, на который они упали.

Она, как женщина аккуратная, конечно, уточнила бы — какой, но вдруг вспомнила — и забылась, и утонула вся в своем же судорожном вздохе и в своем собственном неудержимом стоне…

И он тоже вспомнил — вспомнил все свое, вспомнил всем собой, всем своим телом и всем своим дыханием — и ту горячую ямку над ее ключицей, жесткие и притом необыкновенно нежные губы, и жесткий пушок над верхней губой, и ее острые соски, и линии ребер, и края их, вздымавшиеся, как только она выгибалась в том своем неудержимом стоне, и легкую, легкую пустоту, что всегда открывалась ему внезапно, сразу впускала его всего, хотя мгновение назад была еще непреодолимым сгустком сопротивления, и охватывала его, стискивала пределами своей силы, простором, горячей параболой, мягкой силой вдруг расступавшихся бедер.

Он вспомнил ее всем собой, обхватил ее, отрывая от дивана, едва не повисая с нею в воздухе, — и с яростью сказал себе: «Никому не отдам!»

Непонятно, кому он, Брянов, не хотел ее отдать: то ли Паулю Риттеру, то ли всем этим злодейским экспериментаторам, то ли вообще абстрактному загробному беспамятству…

Однако смысл его яростного порыва мог быть понятным: в конце концов Александр Брянов боролся с судьбой.