Канарский грипп

Фрагмент 15 КООРДИНАТЫ НЕИЗВЕСТНЫ

Часть бетонной стены, увенчанной в целях маскировки чугунными кружевами, поплыла в сторону, и перед старым генералом там, за лобовым, ничем не пробиваемым стеклом машины, открылась милая дачная тропинка, окруженная уже вянущими золотыми шарами, сад с яблонями и вишнями и, поодаль, приятная для глаза темная рябь бревенчатого сруба.

Машина двинулась вперед, на узкую трескучую дорожку и неторопливо подвезла приезжих к крыльцу обыкновенной казенной дачи.

Выскочивший из дома молодой человек услужливо приоткрыл заднюю дверцу.

Старый генерал, одетый в штатское, поставил ногу на тропинку, выбрался из машины и с наслаждением вздохнул. Он уже не любил дороги и автомобили. Вслед за ним выбрался гость значительно моложе, лет сорока, тоже в штатском — да и в остальном внешне похожий на генерала.

Прежде чем войти в дом, старый генерал приостановился и с грустью посмотрел на сруб, на окна, на скаты крыш, на изящный конек. Он хотел построить себе именно такой дом: вековой сруб, замысловатые наличники, резьба по карнизам. Но младшие поколения навалились всей дивизией: им, а не ему, подавай крепостные стены, красный кирпич, как у Кремля, и чтоб обязательно с башенками.

Генералу понравилось, что крыльцо под ним заскрипело. Он поднялся на террасу, скромно обставленную простой, грубо сбитой мебелью, и вошел в небольшие сенцы. Дверь за ним плотно закрылась.

Он помедлил, привыкая к матовому, неживому свету в узком пластиковом пространстве.

— Вот сюда, бать, — напомнил ему сзади тот, что был моложе, и показал пальцем.

— Помню, — недовольно ответил генерал и без труда попал пальцами правой руки в узкую щель в стене, на уровне пояса.

Над щелью загорелся зеленый прямоугольничек.

Потом прозвучал нечеловеческий голос:

— Идентификация завершена.

Прямо перед лицом генерала раскрылась диафрагма, обнажая небольшой пульт. На этот раз младший по возрасту и званию смолчал. Генерал нажал на кнопку с изображением нуля — и лифт пошел вниз, в шахту, построенную по образцу ракетных. На нулевом уровне гостей встречали еще двое низших чинов, которые молчаливо вытянулись по стойке «смирно» и дали равнение, куда надо. Узкий коридор завершался, как сказочное распутье, еще тремя дверями на три стороны света. Генерал выбрал ближнюю. Ему пришлось не только приложить руку, но и продемонстрировать в окуляр радужную оболочку глаз.

После того, как загорелся второй зеленый огонек, послышалась короткая трель.

— Петр Иванович Никонов, — четко, по-военному проговорил генерал. Идентификация завершена. Старый генерал подумал, что когда-нибудь, если его постигнет неудача и если он еще не успеет вовремя умереть, к этой двери сможет подойти кто-то другой — с его отпечатками пальцев, с его радужной оболочкой, с его голосом. Вот это уже будет самый настоящий «Петр Иванович Никонов»! И в лучшем случае им представится сам Пауль Риттер…

Он вошел в небольшую комнату, три стены в которой занимали соты секретного архива. Здесь генерал повернулся налево. Он и его младший сын, полковник ГРУ, одновременно приложили свои ладони к выпуклостям на крышке одной из ячеек. Под ладонями вспыхнул яркий свет, мутно просветивший руки насквозь, — и затем послышался легкий щелчок.

Связь между поколениями не прервалась. Крышка ячейки превратилась в маленький столик, на который изнутри выдвинулся легкий несгораемый кейс с алюминиевым блеском.

— Бери, — сказал сыну старый генерал. Теперь в руках младшего и самого доверенного Никоненко оказался один из двух важнейших фрагментов досье Пауля Риттера, досье, некогда поделенного между двумя временно союзными организациями.

Оба перешли в другой, более просторный отсек нулевого уровня, имевший также более комфортный интерьер: несколько мягких вращающихся кресел окружали широкий стол, по углам ядовито зеленели в декоративных кадушках искусственные растения.

Никоненко-младший положил кейс на стол, нажал с двух сторон на незаметные сенсоры замка и отошел в сторону.

Никоненко-старший поднял крышку кейса. В нем было два отделения: в правом лежали подлинные материалы по делу Пауля Риттера и немецкой секретной лаборатории на Канарских островах, в левой — их фотокопии. Сегодня генерал вынул правую папку.

— С чего начнем? — заметив некоторую неуверенность в движениях отца, спросил Никоненко-младший.

На столе перед каждым из кресел располагался маленький пульт. Генерал нажал одну из кнопок.

— Слушаю вас, Петр Иванович, — раздался бойкий голос кого-то из более низких чинов.

— Если наш специалист уже готов, пусть подойдет минут через двадцать, — проговорил генерал, подняв взгляд к потолку.

— Будет сделано, Петр Иванович.

— Начнем мы с Павшина, — опустил он глаза на сына. — Что у него?

По мановению руки Никоненко-полковника свет в отсеке немного ослаб и на стенном экране появилась видеокартинка: койка, вероятно, в палате некоего реанимационного отделения, на койке майор Павшин, облепленный датчиками и окруженный всякими мониторами. Лицо майора — само спокойствие. Только интуитивно можно догадаться, что он вроде как жив, а не мертв.

— Легкая кома, — прокомментировал Никоненко-младший. — Частичную потерю памяти нам гарантируют.

Генерал кивнул и поморщился:

— Дай эпизод «передачи».

Съемка велась с высоты голубиного полета, а точнее — с чердака соседнего дома.

…Майор Павшин направляется от машины к подъезду… ускоряет шаг. Темный микроавтобус неторопливо приближается следом. У самой двери майор вздрагивает… оседает… Крупный план: у него из шеи торчит короткий стерженек с пушистым хвостиком. Черная «Волга» срывается с места и, сделав необъяснимый вираж, бьет левой фарой в мусорный ящик. Из микроавтобуса выскакивают двое в респираторах, быстро подхватывают майора и погружают его в «Волгу», на заднее сиденье.

Один из тех двоих, обогнув машину, с трудом протискивается к рулю — видно, пришлось отпихивать потерявшего сознание водителя — и отгоняет «Волгу» за угол дома.

Из микроавтобуса появляется высокий блондин. Оглядевшись, он входит в подъезд.

Через четверть часа из подъезда выходят бывшая жена Александра Брянова, он сам, одетый с иголочки, нагруженный чемоданом и объемистой заплечной сумкой, а следом за ними — блондин.

Брянов довольно сдержанно прощается со своей бывшей женой — короткий поцелуй в щечку, — а затем блондин помогает ему сесть в микроавтобус.

Его увозят в Шереметьево, откуда спустя три часа он улетит в Италию…

Конечно, все было опасно и неопределенно. Ни разу за свою долгую жизнь генерал не проводил подобной операции — в которой одним из главных этапов была передача своего человека, притом «слепого агента», до конца не знающего своей роли, противнику при почти полной бесконтрольности дальнейших событий.

— Я так в войну на «второй фронт» не надеялся, как сейчас, — мрачно усмехнулся старый генерал. — Давай теперь перейдем к существу дела. Покажи еще раз картинку с «застольем».

Этот фрагмент съемок генерал изучал с предельным вниманием, чуть ли не каждую секунду останавливая кадр.

«Я впервые побывал в этом монументальном заведении очень давно, — с мягкой улыбкой говорил старичок Петр Евграфович Гладинский, зная, что живет на свете последние мгновения. — …Это было лето одна тысяча девятьсот тридцать шестого года от Рождества Христова, кажется, в самом конце июля или начале августа… Вам эти давние времена ни о чем не говорят?»

Генерал поднял руку. Лицо Гладинского застыло на экране.

«Мне ровесник», — с грустью подумал генерал.

Ровесников оставалось совсем мало. И этого, помнившего те давние времена, тоже не стало.

— Он не мог там быть в тридцать шестом, — сказал генерал сыну. — Сельскохозяйственная выставка открылась в тридцать девятом.

— Может, не помнит?.. Не помнил, то есть…

— Ресторан был построен после войны. Сталина уже не было. Я помню. И он, видать, тоже помнит… Здесь дело в другом. Он что-то хотел передать Брянову от себя. Тайно.

— Может быть, не Брянову, а Риттеру?

— Тысяча девятьсот тридцать шестой… Или это важная дата. Или же часть кода.

— Это, бать, интересная мысль, — признал младший Никоненко.

— Насчет лета тоже не просто так. Я вижу по его глазам. Умный дед. Хитрый. Какую-то важную деталь он действительно не знал. Или действительно не помнил… На что-то намекал. Хотел подсказать Брянову. Или, как ты говоришь, этому Риттеру… Пускай дальше.

Генерал просмотрел фрагмент до конца, но больше никаких намеков не заметил.

— Похоже, наш парень много чего вспомнил, — прокомментировал Никоненко-младший страдания Брянова.

— Если бы вспомнил главное, то не плакал бы, а смеялся, как сам сатана, — сказал генерал, немало удивив своего сына. — Дай-ка еще раз последний кадр Гладинского.

…Старик, оставшись за столиком в одиночестве, неторопливо допивает чашечку кофе, потом достает из кармана пластиковый цилиндрик, кладет под язык белую таблетку… потом шепчет что-то себе под нос, торопливо крестится… и вдруг, закидывая назад голову, весь обмякает…

— Обычное коронарное средство, — прокомментировал Никоненко-младший. — Аналог валидола… Маскировка. Цианид внутри. Когда «союзники» нашли его в Бельгии, он охотно вызвался помочь нам. Он так и сказал: «Я опознаю Риттера под любой маской»…

— …в ресторане «Золотой колос», — глубокомысленно добавил генерал.

— Да. Он настаивал на этом месте встречи. У него был какой-то свой план… Он явно ждал дня, когда Риттер воскреснет из мертвых. И у него были основания, чтобы выйти из игры именно таким образом… так красиво.

Эта «игра» была самой необыкновенной «игрой» в трудовой биографии генерала Георгия Никоненко.

В тридцатых годах на одном из маленьких островов Канарского архипелага существовала секретная лаборатория, созданная немцами из тайного, полунаучного-полумистического общества Анненербе, занимавшегося исследованиями древних магических культов. В той лаборатории работал некто Пауль Риттер, выходец из России. Он открыл или создал какой-то чудовищный вирус, способный «записывать» человеческую память и внедрять ее в другой мозг. Английская разведка получила информацию об этой лаборатории, пыталась проникнуть в нее, похитить Риттера, к тому времени создавшего так называемый «штамм А» с записью своей памяти. Операция потерпела неудачу. Немногим позже союзниками было принято решение о бомбардировке. Видимо, новая информация о канарских исследованиях немцев сильно напугала их. Лаборатория была уничтожена. Хотя тело Пауля Риттера не было обнаружено в развалинах подземных сооружений, косвенные сведения указывали на то, что он погиб во время налета. Были также найдены образцы вируса, который, как подтвердили последующие эксперименты, мог попасть в организм и внедриться в мозг только с каплями влаги, попавшей в глаза. Англичане, бомбившие остров, разумеется, наглухо засекретили всю информацию.

В сорок пятом, за месяц до окончания войны, случилось событие, после которого руководители советской военной разведки должны были благодарно перекреститься… В ту пору молодой полковник Никоненко не перекрестился, но зато получил орден.

Корреспондент мальтийской военной газеты, аккредитованный тогда в Москве, был замечен однажды за довольно странным занятием. Он фотографировал в разных ракурсах бывшую помещичью усадьбу Лисовое, что находилась неподалеку от Москвы. Усадьба, ставшая детским домом, не входила в число важных стратегических объектов, а потому репортера не стали арестовывать на месте. За ним установили слежку.

Всего через два дня после необычных натурных съемок корреспондент уехал в Швейцарию. В Цюрихе его багаж был тайно обыскан. С обнаруженных пленок и фотографий были оперативно сняты копии и доставлены в Москву. Здесь полковник Никоненко с большим любопытством рассматривал виды Венеции, Гейдельберга, Берлина, какие-то южные экзотические пейзажи. С подмосковными картинками они складывались в таинственную мозаику.

На двух фотопортретах, как-то выпадавших из ряда, был изображен молодой брюнет довольно благополучного вида. Особенно заинтересовала полковника карандашная пометка, оставленная на обороте одного из цюрихских фотооригиналов: «PR». Выяснилось, что до революции Лисовое принадлежало некоему Теофилу Риттеру, белоэмигранту, который бежал из России вместе с семьей. Жизненный путь его сына, Пауля Риттера, был восстановлен советской разведкой с предельно возможной тщательностью: учеба в Гейдельбергском университете, работа в микробиологическом центре Берлина. Статьи в научных журналах. Внезапное исчезновение из научных кругов.

Тем временем мальтийский корреспондент привел за собой «хвост» в Испанию. Разработка пиренейских связей мальтийца выявила главную цель, небольшую подводную лодку, таившуюся в бухте неподалеку от Гибралтара. Когда субмарина вышла в плавание — всего за несколько дней до падения Берлина, — в Москве было принято решение.

Субмарина, явно принадлежавшая немцам, была потоплена в районе Канарских островов. Трофеем подводной охоты сразу занялись, и, хотя союзные разведки не дремали, английский эсминец к пиршеству «морских стервятников» опоздал. Так в руках у русских оказалась важная часть исследовательских материалов, образцы вируса, как вначале полагали, того самого штамма А — формула и образцы вещества-«адаптора», видовые фотографии, которые были обозначены в материалах как «визуальные ключи-индукторы», а также какие-то разрозненные записки самого Пауля Риттера.

Русская акция в Атлантике вывела союзников из равновесия — и сначала в водах океана, а затем и в разных кабинетах произошло несколько раундов сложных и запутанных разбирательств, которые, по счастью, завершились согласием, частичным обменом информацией, касавшейся невероятных экспериментов, что проводились общим врагом, и договоренностью о постоянном взаимном контроле микробиологической среды на островке Охо-де-Инфьерно (в переводе на русский название островка звучало как «Глаз Преисподней»).

Оказалось, общий ряд образов, порождаемых вирусом, который попал к русским, отличается от того «зрительного ряда», который был выявлен как немцами, так и впоследствии учеными союзных держав. Испытуемые начинали вспоминать умиротворяющие картины морских побережий, лесных полян, светлых и просторных строений с колоннами и высокими окнами. По некоторым «городским картинам» можно было предположить, что «визионеры» попадали на прогулку по каналам Венеции. Тогда советская сторона с полным удовлетворением обозначила свой образец как «штамм Б», поскольку зараженные штаммом А, как в «кинохронике» общества Анненербе, так и в лабораториях союзников, описывали годы «своей» университетской учебы, интерьеры аудиторий, лабораторных помещений, сыпали научной терминологией, «вспоминали», как своих собственных, студенческих друзей Пауля Риттера, цитировали книги, которые он читал, и, между прочим, целые страницы «Божественной комедии» Данте. Появлялись казалось бы совершенно незначимые «картинки»:, пепельница с дымящимся на краю окурком, падающая на пол пробирка, пестрая бабочка в углу окна.

В конце шестидесятых годов у английской разведки появились сведения, что тайное общество Анненербе продолжает существовать и действовать в обновленном мире, причем одной из главных своих целей ставит поиск некоего «вируса-прототипа», или «вируса-протея», вскользь упомянутого Риттером только в своих личных записях. В материалах, касавшихся конкретных экспериментов, об этом вирусе никаких упоминаний не осталось, и потому вплоть до нового поворота событий обе стороны считали этот «вирус-протей» предметом чисто гипотетическим…

Проверить эти сведения не удалось: агент, передавший их, погиб в автомобильной катастрофе. Были выявлены некоторые лица, которые имели отношение к Анненербе, однако о поисках «протея» ничего выяснить не удалось, так что версия о дезинформации на три последующих десятилетия уравновесила опасения.

И вот страшный джинн появился вновь.

Один из местных рыбаков, крепкий семидесятилетний старик, зашел на островок, где, как казалось, уже не могло таиться никакой опасности, за пресной водой и вскоре обратился к врачу с жалобой на сильную головную боль и на то, что он во сне вдруг стал говорить на немецком языке, до смерти напугав жену. Она была родом из Парижа, где во времена оккупации ее изнасиловал немецкий солдат.

Спецслужбы превратились в растревоженные муравейники. Старика привезли на остров, попросили показать, откуда он брал воду. Он не скрыл: из неглубокого колодца, испокон века существовавшего в древних руинах. На этом месте более двух тысяч лет тому назад высадились самые отчаянные греческие мореплаватели и выстроили маленький храм, обозначавший край земных пределов. Расстояние между развалинами храма и остатками подземных лабораторий составляло около полутора километров. В источнике действительно был обнаружен вирус штамма А, остров был вновь объявлен запретной «зоной» и вновь, как уже случилось однажды, обследован во всех трех измерениях пространства.

Однако ситуация уже успела выйти из-под контроля. Выяснилось, что владелец отеля в Лас-Пальмас незадолго до инцидента с рыбаком устроил в обход указаний властей несколько частных экскурсий на островок. Хуже того, искушение постоянно подзарабатывать на таких «десантах» возникло у него после первой же удачной «операции».

Некто Бадер, имевший мальтийский паспорт, на вечеринке в местном яхт-клубе представился археологом, жаждущим осмотреть развалины на Охо-де-Инфьерно. Ему, конечно, объяснили, что островок закрыт для посторонних, поскольку на нем якобы находится военный объект. И все же страстный археолог сумел вызвать к себе сочувствие, подкрепленное тремя тысячами долларов. Вероятно, он легко отдал бы и больше, но это вызвало бы явное подозрение.

Бадер высадился на остров поздней ночью, провел там около пяти часов и затем благополучно вернулся обратно. Эта экскурсия на белоснежной яхте прошла совершенно безнаказанно, и владелец отеля, также член яхт-клуба, подумал, что режим секретности, окутывающий островок со времен войны, — уже не более чем легенда, основанная на инертности провинциального мышления. На первых порах он оказался прав. Могло оказаться, что Бадеру вовсе не составляло труда проникнуть на остров менее демонстративным способом, и его акция имела целью скорое появление на острове посторонних людей, которые там основательно наследят, а заодно окажутся подопытными кроликами.

Спецслужбы союзников быстро вышли на след Бадера, и этот след привел прямо в «тайное подземелье», в котором скрывались гоблины и тролли из Анненербе. Подобрать ключи к их замкам оказалось очень непросто, а время не ждало.

И вот настал день, когда части архива Пауля Риттера почти одновременно поднялись на свет на Западе и на Востоке.

Стало ясно, что волшебная монета оказалась разрубленной не на два, а на три куска. Анненербе тоже владело некой важной информацией. По агентурным данным, оно искало штамм Б. Фрагменты памяти, скрытые в этом штамме, якобы открывали дорогу людям из Анненербе к «технологии» получения чистого вируса и «противоядия». Именно этими сведениями бывшие союзники, тщательно обдумав все аргументы «за» и «против», решили поделиться с Россией, с ГРУ и конкретно с тем человеком, с которым имели достаточно доверительные отношения в этом деле на протяжении почти шестидесяти лет.

Так началась разработка операции с использованием «слепого агента», которому полагалось постепенно стать «зрячим» и почти всевидящим. Союзники взяли на себя выполнение таких задач: утечка информации в Анненербе о носителе штамма Б на территории России, затем организация совместных наблюдений за передвижением носителя, силовая акция на завершающем этапе, с гарантией — разумеется, не абсолютной — спасения носителя. Российская сторона бралась за выявление возможных жертв вирусного заражения, подготовку «слепого агента» и за его очень рискованную передачу в руки людей из Анненербе.

Первый этап был завершен: передача агента состоялась.

Огромная «клякса» из человеческих лиц, охваченных ужасом и страданиями, тянущихся в разные стороны, будто отростки амебы…

Старый генерал, перебирая листки с записями Пауля Риттера, всегда подолгу разглядывал эту жутковатую картинку.

Прямо под «кляксой» съезжала вбок строчка на немецком: «Прототип всегда внизу! Помни!»

Остальные рукописные строки на этом листке были построены слева от «кляксы» ровной стихотворной колонкой — отрывками из Дантова «Ада», в которых описан Люцифер. Два перевода их, почерпнутые из разных изданий «Божественной комедии», прилагались отдельно, с комментариями, печатями ГРУ и датами, последняя из которых имела всего трехнедельную давность.

— Так что там был за храм, на этом острове? — задал вопрос генерал. — Что-то я запамятовал…

— Одни специалисты пишут, что он был посвящен Посейдону, а другие — Аиду. По преданию, на краю земель, которые были известны древним грекам, находился проход в подземное царство мертвых.

— А что там было раньше?

— Когда «раньше»? — удивился Никоненко-младший.

— Ну, уж не знаю когда… До греков. До потопа.

— Научные раскопки не велись. Данных нет.

— То-то и оно, что нет, — пробормотал Никоненко-старший, еще сильнее удивив сына.

Ему пришла в голову мысль, что некогда, много тысячелетий тому назад, все люди разом потеряли память: может быть, то древнее человечество попало под удар какого-то космического излучения или же произошла необычная эпидемия. И живым пришлось начинать осваивать эту землю заново, словно бы вернувшись из царства мертвых, из мира теней. Об этой катастрофе и думали потом как о потопе, поглотившем все живое.

Размышления генерала были прерваны появлением того, кого он вслух назвал «специалистом», — седого человека лет шестидесяти, имевшего породистый профессорский вид.

Генерал сам поднялся ему навстречу и первым протянул руку.

— Здравствуйте, товарищ господин главный врач, — деланно по-стариковски проскрипел он с улыбкой.

— Здравствуйте, Петр Иванович, — в тон ему ответил «специалист». — Никак доктора вызывали? Как здоровьице-то?

— Ну, уж как видите. Покой, как говорят, нам только снится.

— Ну и слава Богу, что он нам снится, а не мы ему… Доложиться?

— Доложитесь, Николай Федорович, — кивнул генерал, приглашая доктора присесть. — Что-нибудь новенькое там, в вашем имении, прояснилось?

— Если у нас что-то еще и прояснится, то — очень старенькое. Скажу сразу, что никакими сногсшибательными откровениями наших подопечных я обрадовать вас не могу. Картина довольно стабильная. Никакого поглощения собственной памяти не наблюдается, хотя практически каждый день все пациенты вспоминают какие-то новые детали. Практически у всех сохраняется адекватное поведение… Только один, главбух Матвеевский, с ужасом вспоминает семинары по патологической анатомии. Сами понимаете: трупы, вскрытие… Приходится давать седативные средства, снотворное… а то прямо кричит во сне, знаете ли… С другой стороны, очень доволен, что свободно читает на немецком. Представьте себе, заказал Гете в оригинале и теперь часами декламирует «Фауста». Произношение, я вам доложу, отменное, можете убедиться.

Он заметил, что взгляд генерала посуровел, извинился и продолжил по существу:

— Итак, Петр Иванович, группа наших туристов, побывавшая на острове, поступила к нам в полном составе. Семь человек. Первый важный факт: еще раз подтвердилось, что вирус, проникнув в мозг, полностью «оседает» в нервных клетках. По-видимому, в коре больших полушарий. Выделить его из носителя в первоначальной форме практически невозможно. Это означает, что вашего подопечного скорее всего не станут шинковать сразу…

— Это радует, — кивнул генерал.

— Насколько мне известно, союзники нашим основным «ключом» выловили четверых. Не знаю, как у них, но у нас еще ни один не вспомнил никакой конкретной информации… короче говоря, как и раньше — никаких технологических секретов. Возможно, самому Риттеру был известен некий блокирующий фактор, сведения о котором он оставил в тайне. Пациенты пересказывают некоторые методики работы с биоматериалом, но эти методики описаны во всех учебниках… к тому же они давно устарели. Рискую только предположить, — «профессор» пожал плечами, — что Риттер совершил это открытие в трансе и сам потом ничего толком не помнил. Конечно, неправдоподобно…

— Неправдоподобно, — согласился генерал. — Обстановка в Лисовом тоже не будит в них никаких воспоминаний?

— Вы знаете, Петр Иванович, каждый, как только попадал туда, в первый же день признавался, что место знакомое, что здесь он уже когда-то побывал. Дежа вю, как принято называть в медицине… Но нельзя пока сказать, что это место может послужить катализатором. Пожалуй, только одна Пашкова вспомнила старый дом в подробностях. Даже показала, как был перестроен флигель и где поставлены внутри новые стены. Кстати, именно она лучше остальных помнит планировку подземных сооружений на Канарах… Очень хорошо помнит неудачный десант англичан, их попытку похищения Риттера…

— Эта самая… как ее?.. «Мисс»?..

— Да, московская красавица.

— Давайте на нее посмотрим… А ты не ухмыляйся, — приказал он сыну, — я тебя к ней все равно не подпущу. Будешь дома сидеть, с женой и детьми.

— Какой фрагмент вас интересует, Петр Иванович? — решил уточнить «профессор». — У нас уже пятнадцать часов записей ее опросов.

— Давайте самое интересное.

— Тогда, наверно, путешествие по подземелью…

На экране появляется бывшая «Мисс Москва».

На ней — спортивный костюм. Роскошные волосы — строго заколоты.

На столе перед ней расстелена фотокопия плана или, возможно, часть плана, «любезно предоставленная» союзниками.

Бывшая «Мисс Москва» водит по плану карандашом.

«Вот на этом углу всегда стоял охранник, — сосредоточенно и в то же время немного растерянно докладывает она. — Высокий. Как неживой… Здесь была такая выпуклая железная дверь. Там интересный такой замок. Мы вдвоем с ассистентом одновременно просовывали в две щели такие металлические пластинки с дырочками…»

Она показывает рукой, как это делалось.

— Остальные этого лабиринта не помнят? — уточнил генерал.

— Видите ли, каждый из наших как бы невольно выбирает из воспоминаний Риттера то, что соответствует его собственным проблемам или, если хотите, даже мечтам.

— Ну, и каким мечтам этой красотки соответствуют эти прогулки по бункерам?.. — усмехнулся генерал. — Ну, похищение я как-нибудь смогу объяснить…

— Комплексы подсознания, — ответил «профессор». — Похоже, что первыми проявляются те картины, которые связаны с глубинными комплексами. Родители воспитывали эту девушку в довольно строгих правилах, в общем, по-советски… а потом перед ней вдруг разверзлись невероятные искушения… мир потребления, так сказать… появились поклонники, сами знаете какие… Она, конечно, адаптировалась. Но теперь бродит во сне по лабиринтам, кто-то ее там похищает. Тут можно провести любопытное психоаналитическое исследование. Может, найдет она выход там, на плане, выберется сама и сообщит нам что-нибудь интересное… У нас ведь еще артист есть, если помните. Известный, между прочим. Сабанский. Вот уж громовержец! Если б он всерьез воспринимал то, что нам описывает, пришлось бы писать параноидальный бред. Вспоминает картины Брейгеля, гравюры в каких-то древних книгах… В Гейдельберге он был, в библиотеке.

— Может, и в самом деле был?

— Был. В тридцать восьмом году. Двух лет от роду. Помнит огромные красные полотнища со свастикой, офицеров вермахта на улице и автомобили тех лет. Сам подъезжал к библиотеке на автомобиле и сидел, между прочим, за рулем. Помнит серебряную фигурку на капоте «ланчия-фамагусты» тридцать шестого года выпуска…

— Помнят, черти, что им самим приятно, — возмутился генерал. — Ничего по делу… когда Родину спасать надо, мать их!

— Берите шире, товарищ генерал, — заметил полковник. — Спасаем целиком все человечество.

— Вы-то его спасаете, а вот товарищ Риттер в лице господина Сабанского занимается тем, что хоронит ваше человечество, — доложил «профессор». — Он сплошь картины конца света вспоминает. Поглядите…

На мобильном пульте «профессор» набрал цифровой код фрагмента, и на экране появился артист Сабанский в роскошном стеганом халате. Он восседал в кресле между двух пальм в круглых кадках. Съемка велась в госпитальной рекреации.

— Сразу видно профессионала, — дал комментарий полковник. — Человек умеет подготовить легенду.

— Сошел бы и за хозяина усадьбы, — добавил генерал. — Жаль, породой не вышел да и внешне не похож. А то могли бы предъявлять… как этот… как его?

— Ключ-индуктор, — напомнил «профессор».

Сабанский держался в полном соответствии с жанром, говорил неторопливо, внушительно, рокочущим сценическим баском.

«…Да, огромная картина, во всю стену. — Он делает всеобъемлющий жест. — Темная вся, в стиле Доре. Представьте себе, даже цвета никакого не помню. Хотя все точно: холст, масло. Багет с бревно шириной… И вот там, в этой тьме, огромная толпа обнаженных тел… Как бы освещенные луной. Но луны тоже никакой не видно. И вот все они идут не то чтобы строем… но такой длинной, плотной вереницей… вброд через реку, а за рекой становятся как бы прозрачными, темными тенями на фоне одной высокой горы… Гора беловатая, как бы вся меловая… наверно известняк… и вот люди на ее фоне становятся черными, но прозрачными тенями и дальше такой же вереницей движутся в гору по тропе… она почти неразличима… незаметна… И дальше все сливаются в один темный поток… А на вершине горы — жерло вулкана… Огонь и черное небо…»

Генерал взял листок из досье Риттера — тот самый, со страшной «кляксой» — и протянул его «профессору»:

— Я думаю, что вашим подопечным пора показать это.

«Профессор» взял листок, нахмурился.

— Вы полагаете, что это может оказаться ключом? — спросил он.

— Я полагаю, что всем придется пройти по этой дороге, о которой говорит Сабанский, — мрачно поделился своими опасениями генерал. — И чем скорее по ней пройдем, тем лучше.