Капкан

ГЛАВА 10

Кэш

Моя жизнь в Ки-Уэсте, означает, что я знаю недвижимость вдоль и поперек, даже если она мне не принадлежит. Я работал над всем, от реставрации исторических домов до современных кондоминиумов.

А Дин, бывший бойфренд, живет в маленьком коттедже с двумя спальнями, построенном компанией Winstone, что означает, что у него такой же люк в подвал и такие же широкие полости в стенах, как у Ремеди. Это было бы забавно, но я слишком нетерпелив.

Я хочу убить его прямо сейчас.

К тому времени, как садится солнце, я вскрываю замок его коттеджа и вхожу внутрь. Вечер тихий, и хотя паранойя гражданских означает, что у меня мало вариантов, я говорю себе, что мне нравится эта смена темпа.

Все боятся. Я их страшила, и мое правление простирается на весь город.

Во второй спальне, которую он превратил в свой кабинет, я перебираю ящики и картотечный шкаф. Школьные занятия. Эссе. Записи о посещаемости. Устаревшие учебники. Здесь пахнет несвежими книгами и чернилами.

На одной стене есть большое окно, выходящее на улицу, а на другой книжная полка, доверху забитая учебниками и папками. Однако в верхнем ящике стола под несколькими скрепками лежат смятые, красные, атласные стринги. Кровь бурлит в моих венах, сердцебиение учащается до небес.

Он насмехается надо мной? Он хочет страдать?

Я хватаю комок ткани вместе со скрепки и всем остальным, сминаю в кулаке и глубоко вдыхаю. Скорее кислый, чем свежий. Я расслабляюсь. Это не она. Но это означает, что он солгал Ремеди.

Он не тот воздерживающийся бывший парень, который заслуживает второго шанса. Он спал со всеми подряд. Но это не имеет значения.

Осмотрев мебель, я нахожу свободное место в шкафу главной спальни, и оставляю дверь приоткрытой, чтобы было видно. Если Дин будет придерживаться своего обычного графика с тех пор, как я начал наблюдать за ним, мне не придется долго ждать. И, как по по сигналу, он вваливается в дом, пропахший пивом и цветочными духами, сжимая в руке свой свитер-жилетку.

Он оттягивает ворот рубашки, расстегивает пуговицы, затем снимает одежду, швыряя каждую вещь на кровать. Выбритая грудь. Мускулистый, как будто он играет во взрослой спортивной лиге. Ухоженные волосы.

Он падает на кровать, и хотя отсюда почти ничего не видно, я смог увидеть его член в одной руке и телефон в другой, как будто он дрочит на порно. Но как бы сильно он ни напрягался, его член остается вялым.

Приемная мать № 7 была такой же. Если бы вы заставили ее выпить, она бы потеряла сознание. Поэтому я вставил трубку в ее бессознательный рот, вводя столько, сколько мог вместить ее желудок. Никто и глазом не моргнул, когда она умерла от алкогольного отравления. Они все одинаковые.

Он стонет и ворочается в своей постели, пока, наконец, не переворачивается на спину и не теряет сознание. Еще нет и семи часов, а этот ублюдок уже напился виски до чёртиков.

Это так он обращался с Ремеди? Напивается настолько, что даже трахнуть себя не может, и ожидая, что она не будет против?

Подкрадываясь через дверь шкафа, я нависаю над его бесчувственным телом. Затем провожу своим тесаком по его подбородоку, поворачивая его голову так, чтобы я мог осмотреть его.

Точеная челюсть. Голубые глаза. У него впалые щеки, будто у него есть ямочки.

Неудивительно, что Ремеди он нравился. Нельзя отрицать, что он привлекателен, хотя с изуродованным лицом у него было бы больше шарма.

Но я здесь не для того, чтобы его подправлять его. Тесак колет его кожу. Он отмахивается от него, как от обычной мухи, но лезвие вонзается ему в ладонь. Он широко раскрывает глаза, и смотрит на меня.

— Что за…

Я опускаюсь тесак на его запястье, отсекая ему руку. Кости застывают в форме когтей, пока Дин кричит, размахивая огрызком в воздухе, слишком потрясенный, чтобы сопротивляться.

Мне нравится давать выбор. Варианты дают людям надежду, и я люблю наблюдать, как эта надежда распадается прежде, чем они умрут. Но когда я поднимаю тесак, на лезвии блестит кровь, и я понимаю, что Дин этого не заслуживает.

Он всхлипывает и воет, но я его не слышу. Я слышу лишь Ремеди.

«Ты же не думаешь, что я ненормальная?»

Я снова опускаю тесак, уже на другое запястье, расчленяя его. Кровь брызжет вокруг нас, и я опускаю клинок снова и снова.

Каждый взмах наполняет меня удовлетворением, которого я не испытывал уже очень, очень давно. И я говорю себе, что это соответствует моему плану.

Когда бывший парень Ремеди обнаружится мертвым, Ремеди станет одной из первых подозреваемых. Я даже могу помочь полиции, подтвердив, что видел их в разгар жаркого спора всего за несколько дней до его смерти.

Однако я не могу объяснить желание, переполняющее меня, когда я забираюсь на него сверху. Мой член наполняется кровью, когда я бросаю тесак и достаю свой перочинный нож. Он едва жив, возможно даже умер. Трудно сказать, но я всё равно приставил лезвие к его глазам, вырезая круги вокруг глаз, пока не попадаю в ту твердую, безошибочно узнаваемую костяную впадину.

Я вырвал ему глаз. Волокнистая красная ткань обвивается вокруг зрительного нерва, и быстрым движением ножа я перерезаю сосуды. Затем я проделываю то же самое с другим глазом. Я держу их в своих кожаных перчатках, любуясь ими в тени.

Сосуды и нервы, свисающими с каждого из них, выглядят как обрывки водорослей, украшающие пляж. Даже после смерти он никогда больше не взглянет на мое маленькое лекарство.

Кровь покрывает меня, теплая и влажная. Я спрыгиваю с кровати. Он изрублен, простыни под ним красные, плоть превратилась в кашицу. Его лицо больше похоже на красные комья грязи, чем на человеческий череп.

Но я хочу большего.

Используя тесак, я отрубил ему голову. Его кремово-белый спинной мозг торчит из мясистой плоти, но когда я поднимаю его голову за спутанные текстурированные волосы, я доволен собой. Так он выглядит намного лучше. Настоящий. Как тот долбанутый человек, которым он и является.

Я насвистываю мелодию, затем кладу голову на кровать, чтобы он мог наблюдать, как я избавляюсь от его тела. Я проверяю его телефон, мне просто любопытно, как он дрочит.

Экран заполняет сообщение с фотографией. Студентка в красном атласном белье позирует на своей кровати.

«Увидимся на занятиях» говорится в сообщении.

Я закатываю глаза. Это предсказуемо до невозможности. Если бы я не убил его, его бы в конце концов уволили за запрещенный роман. И он еще утверждал, что хочет быть с Ремеди?

Убить его — это практически услуга.

Надев маску, я покрываю остальную часть его тела грунтовкой, затем изоляционной пеной и запихиваю его в подвал. Я даже бросаю на него, его глазные яблоки.

Кровавый след покрывает наш путь от его спальни до шкафа. Но это не имеет значения. Мне все равно, узнает ли полиция. Может быть, будет лучше, если они найдут его раньше. С их протоколом пройдет, по крайней мере, несколько дней, прежде чем они даже подумают о проведении проверки состояния здоровья.

Я в последний раз убираю коттедж, наспех, но достаточно тщательно.

Затем я снова хватаю его за волосы, его веки закрыты, окровавленные и плоские. Я опустил его голову в толстый черный мешок для мусора. Несмотря на то, что это всего лишь голова, она тяжелее, чем можно было бы ожидать, как шар для боулинга, засунутый в спортивную сумку. Я кладу пакет для мусора в багажник своей спортивной машины и захлопываю его.

Приняв душ, я еду в съемный дом Ремеди. Я поправляю рукава, стоя на ее крыльце. Она открывает дверь, и у меня отвисает челюсть.

Кружевное платье облегает ее тело, а темный тонкий материал под ним едва прикрывает ее грудь и киску. Кружевные рукава спускаются до запястий, а подол платья свисает до бедер. Тем не менее, даже с кружевным покрытием, оно чертовски откровенное.

Намек на кожу между каждым кусочком кружева дразнит меня, вызывая слюноотделение. Ее кроваво-красные губы отличаются от ее обычной фиолетовой краски, но ей это идёт. На её ногах черные туфли на шпильках. Широкое кружевное колье прикрывает ее шею, и в кои-то веки я не злюсь, что она их прячет.

Это для ее матери, и, черт возьми, колье ей очень идет. Она — смесь дрянного гота и высококлассного эскорта, источающая секс в черном коктейльном платье. Готовая убивать.

— Привет, красавица. — говорю я.

Она приседает в реверансе, словно знает, как горячо выглядит, и от этого мой член становится еще тверже.

Блядь. Она — пушка, и мне не терпится разорвать ее на части.

Я открываю для нее пассажирскую дверь, и она скользит на сиденье.

— Ты знаешь "Пиратское бистро"? — спрашивает она, поджимая темно-красные губы.

Я киваю, затем направляюсь к берегу. Я одет в своем обычный стиль: закатанные рукава рубашки на пуговицах, отглаженные брюки, кожаный ремень и часы. Наряд, довольно типичный для мужчин моего роста в Ки-Уэст.

Но Ремеди? Она слишком нарядна для "Пиратского бистро", и мне это нравится. Она берет под контроль свою внешность, последний маленький укол в адрес своей матери.

Мамочка хочет двойное свидание, и ноет до тех пор, пока не добьется своего? Реакция Ремеди состоит в том, чтобы привести туда своего испорченного, садистского, шантажирующего босса-с-привилегиями, и при этом выглядеть так, как будто она принадлежит кварталу красных фонаре й.

Я смотрю на нее, и она краснеет, заправляя прядь волос за ухо. Мой член напрягается; это не похоже на нее — нервничать, и я хочу исследовать это.

Желание заставляет секунды течь медленнее, к тому же нам нужно пережить двойное свидание, чтобы мы могли перейти к хорошей части, в которой я смогу уничтожить ее.

Я сжимаю ее бедро, затем снова сосредотачиваюсь на дороге. Несмотря на то, что кафе расположено в здании, спроектированном так, чтобы выглядеть как старый, частично разрушенный портовый городок, оно расположено на воде. С приличной кухней и фантастическим видом, что делает его популярным местом для всех слоев общества, даже для двойного свидания четырех местных жителей.

Женщина с крашеными, каштановыми волосами и зелеными глазами останавливается перед нами, ее глаза загораются, когда она видит Ремеди. Возраст проявляется в морщинках вокруг ее глаз, кожа приобретает золотисто-коричневый оттенок, более глубокий, чем у Ремеди, и очевидно, что эта женщина — ее мать.

Когда они обнимаются, их контраст выразительней. Веселое кремовое платье с крупными, красными гибискусами, на фоне облегающего, черного, кружевного платья.

Ее мать поворачивается ко мне, ее улыбка становится шире, чем раньше. Я протягиваю ей руку, и она берет ее, лучезарно улыбаясь мне. Однако ее глаза останавливаются на моих, веснушки всегда привлекают людей.

Веснушки в глазах встречаются часто, но немногие из них такие темные, как у меня. Это застает ее врасплох, как будто во мне что-то не так. Она незаметно стряхивает это, и я одариваю ее своей отработанной улыбкой.

— Вы, должно быть, миссис Бассет. — говорю я.

— Пожалуйста, зовите меня Ким. А кто вы?

— Кэш. — Ремеди приподнимает плечи, глядя на меня.

Это движение говорит мне о том, что на самом деле она еще не сказала своей матери, что я ее босс. Ее мать, Ким, думает, что я парень Ремеди. Я не уверен, как к этому относиться.

— Кэш? Интересное имя. — говорит ее мать.

Она подмигивает своей дочери.

— Он тоже красивый. — я внутренне усмехаюсь.

На самом деле, я знаю, что она имеет в виду. Она не сводит с меня глаз и знает, что должна что-то сказать, чтобы отвлечься от того, как странно я выгляжу.

Мужчина с лохматыми седыми волосами и ярко-голубыми глазами протягивает мне руку перед Ремеди.

— Я Том. — говорит он.

Сначала мы пожимаем друг другу руки, затем он поворачивается к Ремеди, как будто я важнее дочери его подруги.

Гребаный идиот.

— Спасибо, что встретились с нами сегодня вечером.

Как только хостес проводит нас к нашему столику, мы заводим светскую беседу с помощью фальшивых взаимодействий. Независимо от того, насколько близка семья, такого рода взаимодействия всегда являются маской, показывающей, насколько эти люди близки к идеальной семье.

Нескольким моим приемным семьям нравилось так притворяться, когда я только приехал. Поначалу я думал, что семейные ужины означают тихие, счастливые вечера. Но это всегда фантазия.

Способ заставить кого-то чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы он мог избить вас за эти ошибки, как приемного сына, который отказался говорить.

Я сомневаюсь, что Ким прикасалась к Ремеди подобным образом, но я не могу выбросить это из головы. Я хочу убить Ким, чтобы доказать Ремеди, что ей не нужны эти фальшивые отношения в ее жизни. Но чем больше ее мать болтает об удивительных качествах Тома, тем громче и агрессивнее становится Ремеди, как будто ее выводит из себя даже само нахождение в одной помещении с Томом.

Это забавно, но ночь все равно сливается воедино. Чей-то голос прорывается сквозь тремор разговора.

— Кэш? — спрашивает Ремеди, дотрагиваясь до моего бедра под столом.

Я моргаю. О чем мы говорим?

— Напомни, чем ты занимаешься, Кэш? — спрашивает ее мать.

— Я разработчик. — говорю я.

— Ой! Том занимается бухгалтерией в Johnson Properties. — и тут вмешивается Ремеди.

— Кэш зарабатывает больше денег, чем Том.

— Ремми, милая. — говорит ее мать с предупреждающими нотками в голосе. — Будь вежливой.

Это те же самые два слова, которые Ремеди сказала мне перед тем, как я вывел Дина из ее съемного дома несколько ночей назад. Даже ее мать знает, что Ремеди готова убивать сегодня вечером. Но Том смеется и бьет меня кулаком по плечу.

— Все в порядке, Кимми. Вероятно, так оно и есть! Посмотри на эти часы.

Я успокаиваю его, демонстрируя их, не потому, что мне не все равно, а потому, что хочу, чтобы Ремеди поняла, как много я для нее делаю.

Я ненавижу это дерьмо.

— Приятель, это кровь? — спрашивает Том, тыча пальцем в ремешок моих часов. — Ты в порядке? Ты порезался, когда брился, или что-то в этом роде?

Я сосредоточиваю кругозор на этом. На ремешке из кожи аллигатора засохшая капля крови, размером меньше крупинки цемента.

Я стираю ее. Не помню, чтобы надевал эти часы во время недавнего убийства. Откуда она?

Ремеди улыбается мне, и тогда я вспоминаю. Это моя кровь. Тот раз, когда мы трахались у нее на кухне, и она до чертиков расцарапала мне спину.

— Что-то в этом роде. — говорю я Тому.

Их разговор продолжается, а я смотрю на темную воду, но ничего не вижу. Свет в ресторане слишком яркий.

Я не знаю, почему я здесь. Это для Ремеди? Чтобы увидеть ее мать и парня, после чего я мог бы убить и их тоже? Я продолжаю говорить себе, что я все еще здесь и погружаюсь в эту бездонную туристическую яму только для того, чтобы сделать Ремеди такой же одинокой, как я. Чтобы в конце-концов я мог заставить ее взять вину за мои преступления на себя.

Но я знаю правду. Она мне любопытна.

Мы дожили до конца ужина, и я даже вмешиваюсь раз или два, в основном для того, чтобы подтолкнуть Ремеди к более бунтарским действиям. Она не может перестать подкалывать Тома, и забавно наблюдать, как она пытается. Но к концу вечера ее настрой угасает, и я испытываю облегчение от того, что пришло время расстаться.

Мы вчетвером стоим в вестибюле, сбоку от нас возвышается искусно сделанное пластиковое воронье гнездо.

— Спасибо, что убедил ее придти. — говорит ее мать, протягивая руки, чтобы обнять меня.

Я напрягаюсь, но повторяю её движения. Когда я наконец сбежал в подростковом возрасте, я понял, что должен притворяться. Придется приспосабливаться. Придется играть роль нормального человека. А нормальные люди обнимают потенциальных родственников со стороны невесты. Это не значит, что я женюсь на ней. Но это именно то, на что претендует Ремеди.

Почему я терплю столько дерьма ради нее.

— Было приятно познакомиться. — говорю я. — Я буду честен. Она всегда хочет остаться дома. Настоящий домосед. Это первое свидание, на которое она позволила мне пригласить ее за последние недели.

Ее мать оживляется.

— Тогда нам следует делать это почаще!

Ремеди хлопает меня по плечу, чтобы заставить заткнуться, и я выдаю свою заученную улыбку. Мне нравится выводить ее. Я киваю в знак согласия ее матери, и у Ремеди отвисает челюсть. Мы обмениваемся последними объятиями, затем ее мать и ее парень уходят, оставляя Ремеди и меня одних в вестибюле.

— Я пока не хочу возвращаться домой. Ты хочешь остаться здесь на некоторое время? — спрашивает она, указывая на лестницу, ведущую на верхнюю палубу. — Я принесу нам выпить. Встретимся в холле.

Я не сомневаюсь в этом, и поднимаюсь по ступенькам в гостиную, нахожу свободное место вдоль перил, подальше от тех немногих людей, которые еще не ушли. Осталось всего несколько минут, прежде чем мы сможем сосредоточиться на моей части сделки.

Облокачиваясь на перила, я вглядываюсь в темноту.

— Привет. — говорит мужчина сбоку.

Его красный нос пульсирует между пухлыми щеками.

— Я тебя откуда-то знаю. — я поворачиваюсь в сторону воды.

— У меня такое лицо. — бормочу я.

— Это что, шрам? Эти глаза. Я бы узнал их где угодно.

Я отодвигаюсь, но мужчина придвигается ближе, таращась на меня, как пьяный кусок дерьма.

— Ты делал вентиляцию в моем доме в прошлом году, верно? На Coastal Way? Классная работа, чувак. Теперь летом мы не умираем от жары.

Вентиляция годовой давности? Дерьмо. Видел ли он меня во время одного из убийств?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — предупреждаю я. — Отойди.

— Ты хорошо выглядишь. — говорит он, похлопывая меня по рукам. — Весь нарядный. Стильный. Чистый. Сегодня у тебя свидание с девушкой или что? Она видела тебя в рабочей одежде? Ты выглядел грязным, черт возьми…

Я хватаю его за воротник рубашки, отрывая его ноги от земли. Мои клыки поблескивают на свету, и это заставляет его сглотнуть. Страх плывет в его глазах, как стая рыб без определенного направления.

Я не должен привлекать внимания к этому мудаку, но он вывел меня из себя. Он пьяный сукин сын, по которому все равно никто не будет скучать. Но здесь нет места, где можно легко спрятать тело. Даже если я выброшу его задницу в океан, кто-нибудь увидит.

— Ты меня не знаешь. — рычу я.

Мужчина сглатывает, и наконец-то молча кивает.

— Кэш? — зовет Ремеди.

Взгляд пьяного мужчины скользит к ней, стоящей позади меня, и я отпускаю его, позволяя ему упасть на землю. Я поворачиваюсь к ней лицом, в то время как пьяный мужчина поспешно уходит.

Ремеди поднимает два бокала. Мохито для нее и скотч для меня. Я хватаю его, благодаря ее, но пока не делаю ни глотка.

— Что случилось? — спрашивает она, и ее голос полон понимания.

— Пьяный мудак. — говорю я.

Больше об этом нечего сказать.

— Итак, я познакомился с твоей матерью, но как насчет твоего отца? Где он?

Я также могу убить ее биологического отца. Черт возьми, мне нужно поскорее кого-нибудь убить. Давление в моих костях нарастает. Ее взгляд останавливается на воде, плещущейся под нами.

— Мой настоящий отец умер, когда я была маленькой. — говорит она.

Я знаю это. В этой истории есть еще кое-что, но я могу сказать, что она не хочет делиться этим прямо сейчас.

— А твой отчим? — спрашиваю.

— Я не разговаривала с ним после развода.

Она смотрит на воду так, словно видит видения из своего прошлого, тонущего в темноте. И по какой-то причине, когда я вижу ее такой, мое сердце учащенно бьется, как будто я знаю, каково это. Но я ничего не делаю.

Ее боль — это ее боль, а моя — это моя боль.

Вы можете понять, как это больно, но вы никогда не сможете узнать, каково это на самом деле. Но я не могу удержаться и кладу руку ей на поясницу. Я хочу, чтобы она знала, что я все еще здесь ради нее.

— Ты можешь рассказать мне. — говорю я тихим голосом.

Она отказывается смотреть на меня.

— Ты все еще будешь хотеть меня? — спрашивает она, и ее голос доносится до океана внизу.

— Да.

Она выпивает половину своего мохито.

— Раньше он прикасался ко мне. Под моей пижамой. После того, как я приняла душ. Это всегда было нежно, понимаешь? Он заставлял меня чувствовать себя хорошо. Но я знала, что это неправильно, и чувствовала себя такой виноватой. Каждый раз, когда я просила его остановиться, он напоминал мне, что не причиняет мне боли. Он не был груб. Как будто у меня не было никакой силы. И он заставил меня сказать вслух, что это не больно. Потом он убедил меня сказать, что мне это тоже понравилось.

Моя голова раскалывается, вспышки света размывают границы моего зрения.

— И никто не знал? — спрашиваю я.

— Однажды я пыталась рассказать своей маме. Но она мне не поверила, и когда мой сводный брат Броуди подслушал, он сказал, что убьет меня, если я скажу, что его отец снова сделал что-нибудь подобное. И ты знаешь, Броуди тоже причинял мне боль, но я могла справиться с этой болью. Это было легче переварить. С этим легче разобраться. Но мой отчим? Он никогда не останавливался, пока не кончал. И я чувствовала, что не могу никому рассказать, понимаешь? Зачем пытаться устроить кому-то неприятности, если технически они никогда не причиняли тебе вреда?

Ярость закипает внутри меня, ощущение покалывания, от которого чешется кожа головы. Я буду первым, кто признает, что постоянно злоупотребляет своей властью над другими, включая Ремеди.

Я причинил Ремеди боль, точно так же, как это сделал ее сводный брат. И, честно говоря, меня не волнует, что ее отчим исказил ее чувство здоровой привязанности, потому что это случилось и со мной. Это дает нам понимание друг друга.

Мне не чужда такая гребаная "любовь".

Что меня больше всего бесит, так это то, что ее отчим использовал такие связи, как семейные, заставляя ее поверить, что все в порядке. Он использовал это, чтобы заглушить страсть внутри нее. И это убивает меня.

Ты не можешь выбрать свою семью. Они бросают тебя или уничтожают. А семья Ремеди? Они погубили ее. Вода плещется о каменный барьер, обрамляющий ресторан, а лунный свет освещает неспокойные волны. Слеза стекает по щеке Ремеди, исчезая в темноте.

Я обнимаю ее одной рукой, притягивая ближе к себе. От нее исходит сладкий запах, смешанный с океанской солью. Предполагается, что я подставлю ее или убью, но все, чего я хочу, — это уничтожить любого, кто когда-либо причинил ей боль. Я единственный, кто причиняет боль моему маленькому лекарству.

— Что было дальше? — спрашиваю я.

— Я рассказала Дженне. И хотя моя мама мне не поверила, Дженна поверила, и она помогла убедить мою маму. Это было так глупо. Как моя мать могла поверить моей лучшей подруге, но не мне? Как будто она мне не доверяла. Черт возьми. — она обхватывает себя рукой за живот. — Меня до сих пор тошнит даже от одной мысли об этом.

Я сжимаю стакан скотча так крепко, что он чуть ли не трескается у меня в руке. Я бы позволил стеклу разрезать мои вены, но мне нужно услышать историю Ремеди. Мне нужно, чтобы она доверяла мне, и это включает в себя слушать ее.

Таким образом, я тоже смогу уничтожить ее. Но дело не только в этом. Я хочу впитать в себя каждую кровавую подробность, чтобы я мог убить их всех.

— Кто-то вроде него заслуживает смерти. — говорю я, гнев сквозит в каждом моем слове.

Ремеди поворачивается ко мне, ее глаза широко раскрыты. Наверное, это странно; люди редко говорят о том, что они хотят видеть кто-то мертвым. Или, возможно, ее смущает, что мне не все равно, хотя я злоупотребляю своей властью, точно так же, как ее отчим и брат. Но я не прячусь за ложными заявлениями вроде "семья". Ремеди точно знает, кем она является для меня: жертвой шантажа.

— Что ты имеешь в виду? — шепчет Ремеди.

— Твой отчим прятался за этими ложными представлениями об уважении. Семья. Родство. Можно было бы подумать, что такие люди будут сопротивляться, но они этого не делают. — я качаю головой. — Они жалкие. Гребаные трусы. Они сделают все, чтобы выжить.

Секунду она ерзает, проводя пальцами по стенкам своего стакана, смачивая кончики пальцев конденсатом.

— Но разве ты не сделал то же самое с Дженной? — спрашивает она, ее слова звучат тихо.

Я встречаюсь с ней взглядом. Хочу, чтобы она поняла каждое слово, которое я собираюсь сказать.

— Я использую людей, Ремеди. — говорю я. — Я не собираюсь лгать об этом. И я всегда откровенен, когда дело доходит до использования людей, я даю каждому выбор, точно так же, как я сделал это с тобой.

— Какой выбор ты дал Дженне?

— Ты можешь спросить ее.

Она хмурит брови, внезапно испытывая разочарование.

— Но ты отшлепал ее. И она не такая, как я. Она не может справиться с подобными вещами.

— Я сделала гораздо хуже, чем просто отшлепал тебя.

Она прерывисто выдыхает, чувство вины наполняет ее напряжением. Вот почему она ненавидит хотеть меня, из-за того, что это значит, когда речь заходит о ее лучшей подруге.

— Разве тебе не хотелось бы убить его? — спрашиваю я.

Ее веки трепещут, удивленная моей прямолинейной честностью. Хотя она не согласна со мной на словах, я вижу желание, мерцающее в ее глазах. Я прижимаю стакан со скотчем к губам.

— Эй. — говорит она, протягивая руку за стаканом. — Не пей это. Я видела, как бармен облизал его край или что-то в этом роде.

Она забирает у меня стакан, выбрасывает его через перила, содержимое выплескивается приглушенное волнами. С блеском в глазах она наклоняет ко мне голову.

— Я все равно могу приготовить тебе напиток получше у себя дома.

Я знаю правду. Она подсыпала что-то в мой напиток. И теперь она пересмотрела это решение. Окончательно.

— У меня есть идея получше. — говорю я, и веду ее обратно к своей машине, снова открывая для нее пассажирскую дверь.

Я обхожу машину и похлопываю по багажнику, забираясь на водительское сиденье. Безглазая голова Дина все еще там. Даже после смерти он не может увидеть Ремеди или прикоснуться к ней, и это доставляет мне удовольствие.

Мы едем вдоль побережья мимо основной части острова, пока не добираемся до грунтовой дороги посреди деревьев.

Через некоторое время дорога переходит с грунтовой на асфальтовую, открывая вид на что-то похожее на уединенную парковку без каких-либо линий, обозначающих места. Это заброшенный проект компании Winstone, заброшенный после урагана.

Здесь нас никто не найдет.