Каторжник император. Беньовский

Глава девятая

В своих записках Беньовский оставил пространное описание плавания на галиоте «Святой Пётр». Описание это отличается поразительной недостоверностью и нагромождением всяких вымыслов и небылиц и поэтому никак не может служить заслуживающим внимания источником. Со свойственным ему бахвальством Морис Август приписывает себе и своей распорядительности успех плавания на небольшом судне, избежавшем погибели во время четырёхмесячных скитаний по Тихому океану при слабом оснащении корабля необходимыми судовыми приборами. В действительности же главная заслуга в удачном плавании принадлежала не Беньовскому, а штурману Чурину, человеку опытному в морском деле. Экипажу благоприятствовали и условия плавания — галиоту не пришлось столкнуться с сильными штормами, которые могли оказаться гибельными для небольшого судна. Утверждение же Беньовского о том, что на «Святом Петре» полностью отсутствовали астрономические и математические инструменты, является явным преувеличением. Известно, что русские суда, военные и торговые, плававшие в северной части Тихого океана, неплохо обеспечивались необходимыми судовыми инструментами и приборами. Таково было непременное правило, продиктованное сложными метеорологическими и гидрогеографическими условиями плаваний в этом районе.

В книге Беньовского много противоречий. Одно и то же лицо в одном месте повествования названо капитаном, в другом рядовым матросом. Вот описываются чьи-то похороны, а через несколько десятков страниц покойный снова предстаёт перед читателем, но уже как благополучно здравствующее лицо. Мы видим полную путаницу в хронологии происходящего. События нескольких дней вдруг сливаются в одно. Абсолютно недостоверны описания Курильских и Алеутских островов, сделанные, по-видимому, по скудным сведениям большерецкой канцелярии и разбавленные фантазией самого автора. Масса небылиц содержится и в описании Японии и Ликейских островов. Утверждение Беньовского, что галиот якобы подходил к проливу, отделяющему Азию от Америки, — лишённый всякой логики вымысел. Он никак не согласуется с действительным маршрутом «Святого Петра».

О плавании галиота мы узнаем из более надёжных источников.

Это прежде всего записки канцеляриста Рюмина[35], вернувшегося в Россию после долгих скитаний. Записки эти были изданы и стали достоянием читателей. Изложенные в них факты и события совпадают со свидетельствами подштурмана Бочарова и других беглецов, также в конце концов возвратившихся в Россию. Так что мы имеем возможность воссоздать историю плавания «Святого Петра» на основании достоверных свидетельств очевидцев.

Итак, камчатский берег исчез из поля зрения, слившись с горизонтом. Галиот держал курс на юг. Уже в море Беньовский поднялся в штурманскую рубку. За штурвалом стоял Чурин.

— Выдержит ли галиот напор волн, коли выйдем в открытый океан? — спросил штурмана Морис Август.

— Всё зависит от погоды. С большим штормом «Святому Петру» трудно совладать в океане. Слишком низка осадка. Я бы не стал рисковать жизнью людей.

— И особенно жизнью супружницы, — сказал Беньовский с намёком.

Среди пассажиров галиота находилась и жена Чурина Степанида Фёдоровна с работной девкой Настасьей. Штурман понял намёк и сказал в своё оправдание:

— Не в бабе дело, однако. Полагаюсь на свой опыт. Океан шутить не любит...

— В опыте твоём не сомневаюсь. Что предлагаешь?

— Идти Охотским морем в виду Курильской гряды. На Курилах много удобных бухт, где можно встать на якорь, сделать починку, запастись водой.

— Добро. Пусть будет по-твоему. Идём к Курилам.

На третий день плавания показался один из островов Курильской гряды, Парамушир, довольно значительной протяжённости.

Штурман изменил курс с южного на юго-западный. Слева по ходу корабля оставались Курилы, их угрюмые, мрачные скалы упирались в небо своими остроконечными вершинами. Некоторые из вершин курились, извергая вулканические газы.

Чурин, оставив у штурвала помощника, направился в каюту Беньовского и, постучав в дверь, получил разрешение войти. Никто не решался входить к нему без стука.

— Разрешите доложить, господин главноначальствующий.

— Докладывай. Что там у тебя?

— Не нравятся мне Измайлов и Зябликов. Ведут себя как-то подозрительно. Заметил, шушукаются меж собой на палубе. Подхожу к ним, а они и смолкли. И посмотрели оба на меня с такой лютой злобой, что не по себе стало. Чувствую, матросов мутят. Ей-богу, зря вы их на судне задержали.

— Это уж позволь мне знать. Матросов, говоришь, мутят?

— Определённо. И боцман делился со мной своими подозрениями. Дважды видел обоих в матросском кубрике. О чём-то толковали с людьми. При появлении боцмана тотчас умолкали.

— Серьёзная новость. За Измайловым и Зябликовым следи.

— Уже наказал боцману и ещё кое-каким людишкам, чтоб следили. Есть среди них матрос Андреянов, человек надёжный и мне верный.

— А ты подучи своего верного пса вызвать Измайлова или Зябликова на откровенный разговор. Пусть Андреянов поплачется им, что, дескать, не нравится ему вся эта затея, что сожалеет он, пошто не остался на берегу.

— Хорошо придумано.

— Пообещай ему двадцать целковых, коль поможет вывести на чистую воду смутьянов.

И на следующий день матрос Андреянов поведал приватно штурману о своём разговоре с Измайловым. Матрос поступил так, как научил его Чурин, — пожаловался, что недоволен главноначальствующим, затеявшим недоброе дело и склонившим обманным путём людей к бегству. Затем он стал проклинать свою неосмотрительность — пошто он не решился остаться на берегу, как другие. Измайлов поверил в искренность Андреянова и предложил ему участвовать в захвате судна. Матрос ответил, что дело хорошее, но как его осуществить? Тогда штурманский ученик раскрыл ему свой план. Захват судна надо приурочить к тому дню, когда «Святой Пётр» бросит якорь у берегов одного из островов. Наверняка сам главноначальствующий и его ближайшие помощники отправятся на берег. Именно в это время надлежит внезапно напасть на тех доверенных людей Беньовского, кто останется на судне, и всех их перебить. После этого останется лишь отрубить якорь и возвращаться в Чевакинскую гавань. Андреянов сделал вид, что замысел Измайлова пришёлся ему по душе, и сказал, что готов участвовать в захвате судна, но хотел бы подумать, прежде чем дать окончательный ответ.

Чурин тотчас пересказал всё то, что сообщил ему матрос, Беньовскому. Тот остался доволен.

— Молодец Андреянов, — сказал Морис. — Пусть сегодня же даст свой ответ Измайлову, что согласен с его предложением. И пусть постарается выведать имена всех сообщников. Получит от меня свои двадцать целковых.

Тем временем галиот, миновав несколько островов, подошёл к скалистому острову, называемому курильцами Икоза. Русские же называли его просто Коза. Беньовский распорядился, чтобы экипаж занялся ремонтом такелажа, снарядил на берег команду матросов за пресной водой, приказал сшить из кусков цветной ткани английские и голландские флаги и вымпелы — на тот случай, если придётся прикрываться чужим флагом.

В тот самый момент, когда «Святой Пётр» бросал якорь в удобной бухте, Андреянов сообщил Чурину, что к Измайлову и Зябликову присоединились камчадал Паранчин с женой и человек десять матросов. Главное лицо среди них Измайлов, Зябликов у него правая рука. Среди матросов выделяется Софронов.

Чурин привёл Андреянова к Беньовскому. Матрос повторил свою информацию.

— Вот тебе двадцать целковых, — сказал Беньовский, протягивая Андреянову две десятирублёвые монеты. — Я держу своё слово.

— Премного благодарен.

— Иди, иди, братец. Ты заслужил своё.

Беньовский немедленно созвал весь свой штаб: Хрущова, Винблада, Батурина, Степанова, Панова, Чурина. Совещались недолго. Было принято решение арестовать всех смутьянов и примерно наказать. Провезти аресты было поручено Панову и Чурину. Штурман подобрал для этого вооружённую команду надёжных людей. Допрашивал арестованных сам Беньовский. Первым привели к нему Измайлова, державшегося дерзко и вызывающе.

— Так это ты с твоим дружком Зябликовым накляузничал на нас воеводе Нилову?

— Пытались только. И сожалеем, что нас не выслушали.

— Ты изменник и предатель, Измайлов. Изменил делу государя нашего Павла Петровича.

— Нет, это ты изменник и предатель, бусурманин нечестивый.

Лицо Беньовского перекосилось от злобы и побагровело, задвигались желваки на скулах. Но он сдержал себя и продолжал допрос.

— Что заставило тебя, Измайлов, подбивать команду на бунт?

— Искал истинных сынов отечества, коим и себя считаю. Да вот в одном ошибся.

— Прикажу-ка я, сын отечества, вздёрнуть тебя на рее.

— Это ты можешь. Законы для тебя, разбойник, не писаны.

— Я сам себе закон. Покайся, может, и прощу.

— В твоём прощении не нуждаюсь.

— Ишь храбрый какой! Пожалеешь.

Зябликов, в отличие от Измайлова, сразу же сломался. Попытался взвалить основную вину на него.

— Не мой сей замысел, — твердил он.

— Допустим, не твой — Измайлова. Что же заставило тебя стать его сообщником? — вопрошал Беньовский.

— Обида. Пошто умыкнули нас на судно, словно рабов каких?

— Вот и пеняй на себя, коль такой обидчивый.

Камчадал Паранчин на все вопросы Беньовского отвечал жалобами. Почему его и его жену оторвали от домашнего очага и забрали на судно? Из сбивчивого рассказа камчадала Морис Август узнал запутанную историю. Паранчин был работником у одного из большерецких купцов и находился у него в долговой кабале фактически на положении крепостного. Сей купец имел дела с Хрущовым. Ссыльный капитан гвардии в зимние месяцы довольно успешно промышлял охотой на соболя, искусно ловил ценного пушного зверька в сконструированные им самим ловушки. Пушнину он сбывал тому купцу, задолжавшему Петру Алексеевичу значительную сумму. Скупой, прижимистый, купец не очень-то спешил рассчитаться с Хрущовым. Когда же заговор Беньовского осуществился и заговорщики готовились покинуть Большерецк, Пётр Алексеевич, настроенный весьма решительно, пришёл к купцу за расчётом.

— Нет у меня денег в наличности, — хитрил купец.

— Рассчитывайся, купец, или найдём на тебя управу.

— Бери работника моего Алёшку с женой Лушкой. Людишки работящие. Будут у тебя в услужении.

Хрущов волей-неволей согласился и увёл Алексея Паранчина и его жену Лукерью. Так они оказались на судне. Сообщником Измайлова Паранчин стал из оскорблённого чувства бесправного человека. Он стремился обрести свободу и вернуться на родную землю. Примкнувшие к Измайлову и Зябликову матросы объясняли свой поступок просто: «Одумались. Хотели бы вернуться на родную землю».

Решал судьбу смутьянов Беньовский вместе со всем штабом.

— Измайлова, главного зачинщика, предать смерти. Вздёрнуть на рее. Чтоб другим было неповадно, — высказался Морис Август.

— Не слишком ли? — усомнился Степанов. Его поддержали Батурин и Винблад.

— Экипаж полезно припугнуть, — настаивал на своём Беньовский. — Измайлов дерзок, самоуверен.

— Я категорически против казни Измайлова, — настойчиво произнёс штурман Чурин. — Слишком крутые меры вызовут недовольство экипажа, а может быть, и открытый бунт.

— Штурман дельно говорит, — согласился с Чуриным Винблад. — Зачем ожесточать людей?

Никто не согласился с Беньовским, и он был вынужден уступить.

— Считаясь с вашим мнением, господа, на казни не настаиваю, — сказал он. — Но примерно наказать Измайлова и его дружков считаю своим долгом. Моё решение таково — сечь принародно бунтовщиков кошками, а потом высадить на этом острове.

— Сей остров, похоже, необитаем, — заметил Чурин.

— Тем хуже для смутьянов.

И этот приговор был слишком жесток. Против него возражали все, особенно штурман, опасавшийся волнений среди экипажа. Но на этот раз Беньовский был непреклонен и настоял на своём.

— Не забывайте, что вы присягнули беспрекословно повиноваться мне, — резко произнёс Морис Август.

— Тогда зачем вы пригласили нас? — сказал недовольно Степанов.

— Не будем ссориться, господа. Я определил не самую тяжелейшую меру наказания.

Осуждённых вывели на палубу, где столпились все члены экипажа и пассажиры. Беньовский махнул рукой, и два дюжих матроса, одним из которых был Андреянов, выполнявшие обязанности палачей, подхватили под руки Измайлова, сорвали с него рубаху и повалили на скамью. Андреянов железной хваткой обхватил штурманского ученика за ноги, а его напарник методично и расчётливо стал наносить удары по обнажённой спине Измайлова витой из сыромятной кожи плетью. После каждого удара на спине наказуемого оставался багровый кровоточащий рубец. После десятка ударов вся спина Измайлова превратилась в сплошное кровавое пятно. Держался он мужественно и терпеливо, не издал ни одного стона, ни крика, а только до крови закусил губы. Терпеливость штурманского ученика ещё более выводила из себя Беньовского. Но, видя, что наказуемый не выдаёт своей боли, не взывает о милосердии, он на двадцатом ударе приказал прекратить экзекуцию. Двое матросов подхватили Измайлова и увели.

— Достойно держался. Жаль, что не с нами, — с сожалением сказал Степанов.

Вторым секли Зябликова. Он глухо вскрикивал после каждого удара, судорожно бился на скамье.

— Этот, хлипок. Хватило бы с него, — сказал Чурин, обращаясь к Беньовскому.

— Ладно, кончай! — крикнул палачам Беньовский.

Зябликов отделался десятью ударами.

Потом наказывали камчадала Паранчина, переносившего сечение довольно мужественно. Жену Паранчина Лукерью секли лишь для потехи. Задрав ей подол сарафана и оголив ягодицы и спину, палач нанёс ей несильный удар. Женщина заголосила и запричитала, путая русские и камчадальские слова. Отделалась она сравнительно легко — несколькими ударами.

Последним наказывали Софронова. Палачам уже наскучило представление, и секли они его вяло, без прежнего азарта. Да и жалели — всё же свой брат матрос. На этом Беньовский приказал экзекуцию прекратить, так что остальные сообщники Измайлова избежали сечения. В заговоре они играли роль второстепенную, и Морис решил, что достаточно будет припугнуть их назидательным зрелищем.

Высеченных оставили на попечение лекаря Мейдера. Необходимых лекарств, хотя бы мази, затягивающей раны, у него не оказалось. Немец осмотрел наказанных, покачал головой. Глубокомысленно произнёс: «О, майн гот!» — и велел промыть иссечённые спины тёплой водой. На этом лечение и закончилось.

29 мая «Святой Пётр» снялся с якоря и пустился в дальнейший путь. Но прежде чем поднять якорь, Беньовский приказал вывести на палубу наказанных бунтовщиков. Измайлов шёл покачиваясь, как тяжелобольной. Остальные держались относительно бодро.

— Выбросил ли ты, Измайлов, дурь из головы? — спросил, глядя на него в упор, Беньовский. — Поклянёшься ли на Священном Писании, что будешь впредь верно служить мне?

— Нет, такой клятвы я тебе не дам. Ибо ты мошенник и обманщик.

— Мало секли тебя! — прикрикнул на него срывающимся фальцетом Морис, побагровев от злобы.

— А ты? — обратился он к Зябликову.

— Готов поклясться на Библии. Буду служить тебе.

— Значит, впрок пошла порка.

— Вестимо. Заблуждался я. Послушался этого Измайлова.

— Слабак же ты, — сокрушённо сказал Измайлов.

— Тебя не спрашивают, — резко одёрнул его Беньовский. — Ты, Зябликов, молодец. Извлёк урок.

— Ия, батюшка, буду служить тебе верой и правдой. Помилуй дурака, — заговорил Софронов.

— И тебе, видать, ученье впрок пошло. Похвально. А вы, камчатские голубки, что скажете? — обратился Беньовский к Паранчиным.

— Твоя дорога не моя дорога. Зачем забрал нас на корабль? — с горечью сказал Алексей Паранчин. — Пошто моя перед людьми бил больно?

— Ты хотел сказать, не по пути нам с тобой. Значит, не по пути, — многозначительно сказал Беньовский. — А теперь слушайте моё решение. Штурманского ученика Измайлова и камчадала Паранчина с женой, как самых злостных и непокорных смутьянов, высадить на этом острове.

Общий возглас изумления раздался на палубе, где собрался весь экипаж. Высадка людей на необитаемом острове казалась многим смертным приговором. Рано или поздно несчастные были обречены на голодную смерть.

— Пошто?! — с неподдельным ужасом воскликнул Паранчин. — Худой остров. Люди нету, лесу нету. Одна камень.

— Ты же сам сказал, разошлись наши дороги. Продолжаю. Штурманского ученика Зябликова и матроса Софронова оставить на судне... Под твоим присмотром, штурман. Коли проявят себя с наилучшей стороны, о старых их прегрешениях забудем.

Измайлова и Алексея и Лукерью Паранчиных с нехитрыми их пожитками и небольшой котомкой с провиантом, выданным боцманом, погрузили в лодку. Произвести высадку осуждённых на берег угрюмого скалистого острова Беньовский поручил Панову вместе с четырьмя вооружёнными матросами. Измайлов проявлял сдержанность и не произнёс ни одного слова. Он вёл себя так, как будто гордился жестоким приговором. Паранчины же жалобно причитали.

Когда галиот, подняв паруса, тронулся в дальнейший путь, чета камчадалов в тоскливом отчаянии бегала по берегу, размахивая руками, и взывала к милосердию. Но на судне уже не слышали их жалоб и причитаний. «Святой Пётр» отдалялся от берега. Измайлов молчаливо следил за удаляющимся галиотом, пока тот не скрылся за горизонтом.

— Проклятый бусурманин, — выругался он и твёрдо сказал себе, что надо бороться за выживание. Камчадал внушал доверие, как человек выносливый и надёжный. С ним он и решил обсудить их нелёгкое положение.

— Мы даже не знаем, обитаем сей остров или безлюден, — сказал Измайлов. — Надо его обследовать, обойти всё побережье.

Паранчин согласился с ним. Быть может, встретится айнское стойбище или судьба пошлёт им корабль купцов-промышленников. Айны постоянно обитают на Южных Курилах, а русские сюда наезжают периодически, для промысла. Айны миролюбивые и отзывчивые люди. На их помощь можно положиться.

— Бородатый айна хороший человек, добрый. Моя встречал айна, — сказал Паранчин.

— Согласен с тобой, Алексей. И я встречал айнов.

Осмотрели свои припасы. Не щедро одарил их боцман, сунув кулёк муки, немного солонины, сахара. Хватит этого на несколько дней, не более. Спохватились, что нет у них ни котелка, ни сковороды, чтобы испечь хотя бы хлебные лепёшки. Нет даже огнива, чтобы высечь огонь и разжечь костёр.

— Дело поправимое. Сейчас будет огниво. А ты, Алексей, собери выкидника.

Измайлов отыскал среди обломков скал два небольших красноватых кремня. С силой постучал одним камнем о другой, высекая искры. Подумал, что кремни вполне годятся в качестве кресала. Осталось лишь найти подходящий трут — сухой воспламеняющийся от искры материал. Для этого вполне годился мох или лишайник, высушенный весенним солнцем, который покрывал скалы. Вскоре нашёлся и трут, и Измайлов высек огонь. Сперва щепотка сухого мха слабо тлела, испуская дымок, но постепенно мох разгорелся. Паранчин тем временем натаскал выкидника, сучья и обломки древесных стволов, занесённых сюда, на голый остров, морским течением. Дерево было белёсым, гладким, отшлифованным волнами и пропитанным солью. Вскоре запылал весёлым трескучим огнём большой костёр.

Паранчин сам предложил отправиться вместе с женой на поиски айнского стойбища или русских промышленников и, если потребуется, обойти для этого весь остров. Он видел, что Измайлов после перенесённого наказания кошками совсем разболелся и ослаб. Вряд ли он выдержит продолжительный переход по скалистому дикому берегу. Значит, судьбе угодно, чтобы поиски взял на себя он, камчадал Паранчин с женой, такой же выносливой, а Измайлов оставался бы у костра и ждал их возвращения. Штурманский ученик пытался было возражать и настаивать на своём. Коли отправляться на поиски, так всем вместе. Но Паранчин твердил своё:

— Куда твоя ходи, Измайлов. Совсем худой, больной...

И Измайлов вынужден был согласиться. Он ходил, пошатываясь от слабости, испытывая сильное головокружение. Нестерпимо ныла иссечённая плетью спина. В таком болезненном состоянии далеко не уйдёшь.

Провиант поделили. Себе Измайлов оставил лишь небольшой кусок солонины, а всё остальное отдал Паранчиным. Алексей натаскал ему выкидника для костра и мха для постели, устроенной в углублении скалы, похожем на небольшую пещеру. Хоть и плоховатое жильё, но кое-как защищает от дождя и ветра. Расстались сердечно.

— Желаю тебе удачи, Алексей, — напутствовал Измайлов Паранчина.

Камчадалы удалялись по прибрежной кромке, пока не скрылись за скалистым мысом.

Итак, Измайлов остался один. В первые дни он питался солониной, экономно расходуя еду. Ходил только к ручью, который неподалёку впадал в море. Вода в ручье была с привкусом и имела неприятный сернистый запах. Но приходилось её пить за неимением другой. Хорошо, что у Измайлова осталась железная кружка. Когда солонина кончилась, он был вынужден выходить на промысел. За эти дни он несколько поокреп, головокружение почти прекратилось, хотя спина по-прежнему болела. Во время отлива, когда море отступало далеко от берега и обнажало каменистое дно, Измайлов выходил на поиски пищи, собирая съедобные водоросли, пахнувшие йодом, ракушки. Однажды ему посчастливилось поймать небольшого осьминога, заблудившегося среди камней. Кроваво-красные щупальца осьминога судорожно извивались, норовя обвить руку человека, ухватившего мёртвой хваткой моллюска за голову. Осьминога он испёк в горячей золе и съел с огромным аппетитом. В дальнейшем Измайлову изредка приходилось ловить этих головоногих чудовищ, и они были хорошим добавком в еде. Как-то он столкнулся лицом к лицу с молодым тюленем, и пожалел, что у него нет никакого оружия, хотя бы копья. Зверь, вероятно, отбился от своего лежбища, находившегося где-то неподалёку. В течение нескольких минут он смотрел на человека большими умными круглыми глазами, в которых мелькнули испуг и тревога. Потом стремительно повернулся к воде и заковылял на своих коротких ластах.

Шли день за днём, а камчадалы не возвращались. Измайлов не на шутку встревожился, но дал себе слово во что бы то ни стало выжить и дождаться людей. Ведь только опустивший руки, безвольный человек идёт сам навстречу своей погибели. Были бы пресная вода и съедобные дары моря.

Измайлов уже настолько окреп, что собирал выкидник и стаскивал к своему жилью. Вход в пещеру он заложил вертикально поставленными лесинами, оставив лишь небольшой лаз. Щели между лесинами законопатил мхом. Из камней соорудил очаг. Во время одного из походов за пищей он добил дубиной выброшенного на берег раненого тюленя и несколько дней питался печёным тюленьим мясом. Поправившись совсем, Измайлов забирался на прибрежные скалы и собирал там птичьи яйца. В расщелинах скал и на берегу ручья росла скудная травянистая растительность. Здесь можно было найти съедобные коренья. Вот так и жил штурманский ученик на острове одиноким робинзоном.

Какова же была дальнейшая судьба Алексея Паранчина и его жены Лукерьи? Они шли по прибрежной кромке. Путь был трудным, изнурительным. Берег был покрыт крупной и острой галькой. Постоянно попадались на пути и большие валуны. Прыгая с камня на камень, обходя валуны, медленно продвигались вперёд. Часто путь преграждала вдававшаяся в море острым мысом скала, и тогда приходилось карабкаться вверх, чтобы преодолеть мыс.

На третий день пути, когда съестные припасы подходили к концу, путники, совсем измученные тяжёлой дорогой, вышли к небольшой бухте. Их радости не было предела, когда они увидели в бухте небольшой промысловый корабль. На берегу горели костры и суетились какие-то люди. Это оказались русские промышленники купца Протодьяконова, запасавшиеся водой.

Встретили они Паранчиных радушно, накормили. Выслушали сбивчивый рассказ Алексея, посочувствовали их беде. Паранчин стал настаивать, чтобы промышленники немедленно отправились за Измайловым. Но предводитель промысловой артели, крепкий рыжебородый человек в жилетке из нерпичьего меха, сказал ему:

— Выручим твоего Измайлова. Непременно выручим. Но сию минуту это невозможно.

— Как невозможно?! — воскликнул Паранчин. — Один он, совсем один. Совсем плохой.

— Понимаем. Но мы спешим на промысел. Тебя с бабой возьмём на судно. Будете нам помогать. А Измайлова прихватим на обратном пути.

— Прихватите?

— Непременно прихватим. Даю тебе слово.

Вскоре в бухте появилось другое промысловое судно, купеческого сына Никонова. Промышленники отправились на промысел морского зверя, котика и сивуча. Промысел затянулся надолго. Не раз оба судёнышка попадали в шторм, укрывались в укромных бухтах в ожидании попутного ветра. Поэтому Измайлова забрали только в июне 1772 года. Нашли его живым и здоровым, вполне приспособившимся к одинокой суровой жизни. Все эти месяцы Измайлов питался морской капустой, моллюсками и кореньями. Иногда перепадали птичьи яйца.

В Большерецке тем временем работала следственная комиссия, допрашивавшая многих свидетелей с целью выяснения всех обстоятельств мятежа Беньовского. Допросили и вернувшихся после долгих скитаний Измайлова и Паранчина. Оба показали, что взяты были на галиот «Святой Пётр» насильно и много претерпели от самого Беньовского и его главных сообщников за своё горячее стремление возвратиться в отечество. Измайлов показал следователям иссечённую плетьми спину.

Впоследствии подштурман Измайлов благодаря опыту, приобретённому в плаваниях в восточных морях, участвовал в путешествиях знаменитого Григория Шелехова[36], купца-предпринимателя, одного из первых исследователей Курильских островов и Аляски, и сослужил ему полезную службу.