Каторжник император. Беньовский

Глава двадцать первая

Фрегат «Орлеан» доставил чету Беньовских в Капстад. Их сопровождали Андреянов с женой-камчадалкой Агафьей и Уфтюжанинов. Поповский сын оставался при Морисе Августе в качестве телохранителя. Он оказался человеком способным к языкам и выучился довольно сносно болтать как по-французски, так и по-малагасийски. Иван тосковал по родине, по Камчатке и был обычно угрюм и неразговорчив. Алексей Андреянов, наоборот, казался весёлым, разбитным малым. Беньовский ценил его за исполнительность и лёгкий нрав. Агафья на первых порах раздражала Фредерику непонятливостью, нерасторопностью, но та постепенно усвоила, что от неё хочет госпожа. Фредерика приучила камчадалку к опрятности, выполнению всех обязанностей горничной и служанки, иногда поругивала её, чтобы та не забывала своего места в доме.

В Капстаде подвернулось голландское торговое судно, которое шло из Батавии в Амстердам. Капитан согласился принять Мориса Августа и его спутников в качестве пассажиров. Каюта Беньовским досталась далеко не самая лучшая, тесная и темноватая. Лучшие каюты были заняты высокопоставленными чиновниками и коммерсантами из Нидерландской Ост-Индской компании. Андреяновым и Уфтюжанинову пришлось довольствоваться нарами в трюме в обществе челядинцев богатых господ.

Фредерика выразила мужу недовольство:

— Куда ты спешишь, Морис? Мы могли бы остановиться на некоторое время в Капстаде и дождаться там другого судна.

— Что поделаешь? Приходится спешить и терпеть неудобства.

— Но почему?

— На это имеются серьёзные причины. Проклятый Дюма написал на меня донос министру. По этому доносу меня проверяли государственные контролёры. Один из них в чине генерала. Что они там напишут обо мне — не ведаю. Я должен прибыть в Париж раньше, чем придёт их заключение, и убедить министра в своей правоте.

— Это серьёзно, Морис?

— Очень серьёзно.

Всю дорогу через Атлантику Беньовский обдумывал оправдательные аргументы. Он готов поклясться на Библии, что никаких умышленных финансовых злоупотреблений не позволял. Возможно, имели место промахи и упущения. Он военный человек, а не финансист. Финансовые дела корпуса, всю бухгалтерию вёл казначей, который неожиданно умер от жёлтой лихорадки. Из-за своей болезни он оставил бухгалтерскую документацию запущенной. Основные претензии инспектирующих лиц к нему, Беньовскому, были связаны с непомерными расходами на привлечение местной рабочей силы. Господа Белькомб и Шевро даже подвергли сомнению реальность этих расходов. Он, Беньовский, должен толково объяснить, что без щедрых подарков и подачек старостам поселений привлечь туземных землекопов, лесорубов, носильщиков, проводников было бы просто невозможно. В такой своеобразной форме и осуществлялась оплата труда малагасийцев.

После долгих размышлений Морис Август принялся писать объяснение. В Капстаде он разжился большим запасом писчей бумаги и гусиных перьев. Беньовский исписал не один десяток страниц, перечёркивал написанное, переписывал заново, в нервном возбуждении грыз и бросал на пол перья. Прерывал работу только тогда, когда начинало штормить и писать было уже невозможно.

Торговый корабль сделал остановку в Гавре, где Беньовские и их спутники сошли на берег. Андреянов и Уфтюжанинов стащили на причал багаж. Вещей было много. Только гардероб Фредерики занимал два увесистых сундука. Последним вынесли окованный железом сундучок с личной казной и драгоценностями.

Нанять карету в Гаврском порту не составляло труда. Попалась какая-то громоздкая, огромных размеров не то карета, не то дилижанс, впряжённая в четвёрку рослых лошадей. На крышу взгромоздили сундуки. Уфтюжанинов сел на козлы рядом с кучером. Андреяновы забились в угол кареты, стараясь вести себя тихо и незаметно, будто их и не было.

Тронулись в путь. За окном расстилалась норманнская равнина, оживляемая дубравами и селениями, над которыми подымались непременные шпили старинных готических церквей. Иногда дубравы расступались и дорога выходила на берег Сены, широкой, многоводной, доступной для морских судов.

В Руане меняли лошадей. На постоялом дворе Беньовский заказал любимое своё блюдо — говяжью печёнку с гречневой кашей, по которому так соскучился на Мадагаскаре. Фредерика запросила холодной телятины в томатном соусе. И конечно, появился на столе графинчик доброго виноградного вина. Расторопные слуги, уловив в проезжих богатых и щедрых людей, были суетливы и услужливы.

За соседним столом сидел плотный немолодой господин в тёмном сюртуке и старательно обгладывал куриную косточку. Беньовскому он показался знакомым. Господин поднял голову и, уловив на себе пристальный взгляд полковника, старался припомнить, где же он его видел.

— Тысяча чертей, если вы не тот самый человек, с которым мы года два или три тому назад ехали в одном дилижансе из Лорьяна в Париж!

— А вы тот самый коммерсант Моро, мой попутчик, с которым мы тогда так мило беседовали.

— Если не ошибаюсь, вы ехали в Париж, чтобы поступить на французскую королевскую службу.

— Поступил и командую экспедиционным корпусом на Мадагаскаре. Намерен провести в Париже отпуск и подлечиться. Перебирайтесь, дружище Моро, за наш стол. Рад с вами потолковать.

Моро не заставил себя долго упрашивать.

— Знакомьтесь. Моя жена, баронесса Фредерика.

Коммерсант галантно поцеловал ручку мадам Беньовской.

— Ну и какова перспектива превращения Мадагаскара во французскую колонию? — поинтересовался Моро.

— Перспектива самая благоприятная. Да вот наткнулся на вражду и непонимание королевских чиновников, начиная с губернатора Дюма. Морской министр, вместо того чтобы прислать пополнение для экспедиционного корпуса и увеличить ассигнования на его содержание, изматывает меня проверками. Теперь мне придётся оправдываться перед министром. Кстати, что представляет собой этот Сартин?

— Что вы хотите от полицейского генерала? Усердный служака. Звёзд, как говорят, с неба не хватает. Трусоват. Вряд ли будет вам серьёзной опорой. Вам бы стоило познакомиться с мосье Тюрго.

— Но как это сделать?

— Попробуйте действовать через кого-нибудь из финансистов. Наши финансовые тузы, банкиры, промышленники возлагают большие надежды на Тюрго. Но королевское окружение и особенно австриячка его не любят.

— Помните, господин Моро, вы предсказывали, что во Франции появится свой Кромвель.

— Кромвель — это крайняя мера. Всякая революция — палка о двух концах, чреватая опасными последствиями. Если бы удалось избежать разгула черни, кровопролития и обновить режим с помощью смелых реформ... Если консерваторы во главе с австриячкой сумеют свалить Тюрго, трон рано или поздно зашатается. К сожалению, наш молодой Луи этого никак не понимает.

Показался кучер.

— Лошади готовы, ваша милость. Можем ехать, — сказал он Беньовскому.

— Выпей, голубчик, бутылочку бургундского за наше здоровье, — ответил ему Морис Август. — И пусть хозяин отнесёт её стоимость за мой счёт. И ещё попроси его накормить моих слуг. Не будем спешить.

Беньовский продолжал беседу с коммерсантом, направлявшимся по своим торговым делам из Парижа в Гавр.

— Народ связывает надежды на добрые перемены не столько с именем короля, сколько с Тюрго, — говорил Моро. — Третье сословие ожидает обещанной налоговой реформы, промышленники и торговцы хотели бы поощрительных мер правительства, которые позволили бы поднять производство и торговлю. Но все благие намерения Тюрго встречают яростное сопротивление аристократии, двора, австриячки.

— Вероятно, эти круги раздражает авторитет Тюрго среди третьего сословия?

— Можно сказать и так. Один из самых заядлых его недругов министр иностранных дел граф де Верженн[55], старый дипломат. При покойном короле он был послом в Турции и ещё в каких-то странах. Близок к Марии-Антуанетте. А во времена предыдущего царствования ему благоволила мадам Дюбарри.

— Какова её судьба?

— Из монастыря, где её заключение не было слишком строгим, Дюбарри давно выпустили. Живёт себе припеваючи в загородном замке Марли, принимает гостей, как в добрые старые времена. Сохраняет политическое влияние.

— Любопытно.

Беседа Беньовского с Моро продолжалась ещё долго. Коммерсант прекрасно ориентировался во всех сложных хитросплетениях и лабиринтах политической жизни Франции и помог Морису Августу представить её общую картину. Беньовский уловил главное — надежды на перемены общество связывает с партией реформ и её лидером Тюрго. Реформы встречают яростное сопротивление консервативных сил. Знаменем реакции стала властолюбивая Мария-Антуанетта, влияющая на слабохарактерного короля. Устоит ли Тюрго? Скорее всего, что не устоит. Ему, Морису Августу Беньовскому, выгодно представить себя жертвой недоверия и предубеждённости генерал-контролёра финансов и искать защиты у его врагов, например у графа де Верженна, влиятельного министра иностранных дел, близкого к королеве. Да и госпожу Дюбарри рано списывать со счетов. Не она ли подскажет ему, Беньовскому, надёжную дорогу к графу?

Свежие лошади резво бежали по дороге. Повеселевший после бутылки бургундского вина кучер напевал задорную песенку. За окном мелькали селения, замки, городки, церкви. Вновь и вновь дорога выходила к Сене. Выше Руана река становилась не такой широкой и многоводной.

Фредерика о чём-то расспрашивала мужа. Кажется, о судьбе мадам Дюбарри. Можно ли считать её уединение в замке Марли почётной ссылкой? Можно ли когда-нибудь увидеть эту женщину, о которой так много говорят во Франции? Морис Август плохо понимал, о чём спрашивала его жена, и отвечал ей невпопад, думая о своём. Он как бы мысленно делал предстоящие ходы в сложной шахматной игре. Игре, которая будет сталкивать его с непредвиденными ходами противника.

В Париже Беньовский решил остановиться в знакомом отеле «Белая лилия» невдалеке от Нотр-Дам. Администратор вспомнил старого постояльца.

— Давненько не наведывались к нам, — сказал он приветливо.

— Давненько. Странствовал по белу свету.

— Что угодно мосье?

— Первоклассный номер. Желательно трёхкомнатный.

— Есть такой номер на втором этаже. Его только что освободил принц Баденский.

— И недорогое помещение для моих слуг.

— Мишель, помоги перенести наверх вещи гостей.

Мишель, тот самый юноша, а теперь крепко сбитый рослый мужчина с усиками, гостиничный швейцар, помог Уфтюжанинову и Андреянову затащить на второй этаж тяжёлые сундуки.

Время было позднее, и официальные визиты пришлось отложить до утра. Супруги решили пройтись по вечернему Парижу. Для безопасности взяли с собой Уфтюжанинова, вооружённого шпагой и пистолетом. В Нотр-Дам начиналась вечерняя служба. Главный вход западного портала под окном-розеткой втягивал внутрь здания цепочку людей. На паперти толпились побирушки и канючили на разные голоса. Беньовские вошли в храм в тот самый момент, когда раздались первые величественные звуки большого органа и запели певчие. Звуки и голоса тонули в пространстве огромного храма и отзывались высоко под сводами. На алтаре мерцали свечи, и священнослужитель в епископской митре начал проповедь.

После богослужения Беньовский предложил Фредерике пройтись до кабачка, где когда-то собирались горластой и беспокойной стаей поляки-конфедераты. Кабачок легко отыскался по броской вывеске и причудливому фонарю над входом.

Из недр прокуренного зальца доносились звуки скрипки. Два пожилых скрипача исполняли задорную мелодию. Несколько подвыпивших посетителей нестройно подпевали. Скрипачей и поющих заглушал гвалт голосов. Люди о чём-то спорили, кого-то яростно ругали. Увидев вошедших, из-за стойки вышел им навстречу сам хозяин кабачка и спросил услужливо:

— Что желают господа, столик или отдельный кабинет?!

— Кабинет, — ответил Морис Август. — И шампанского с лёгкой закуской.

— Как вам будет угодно.

— Скажи, любезнейший, собираются ли здесь по-прежнему поляки? — спросил хозяина Морис Август, когда они вошли в тесную, как корабельная каюта, комнатёнку позади буфетной стойки.

— Почти все они разъехались, — ответил хозяин. — Говорят, король Станислав простил их и разрешил вернуться на родину. Остались два-три человека. Они на французской службе. Изредка заглядывают к нам по старой памяти.

— А почему так галдят?

— А теперь по всему Парижу галдят. Митингуют. Сторонники Тюрго спорят с консерваторами и ругают австриячку. Иногда дело доходит до драки.

— Вот как?

— Ещё забыл вам сказать... Иногда здесь появляется некий горемычный пан... запамятовал его фамилию. Его подобрал было один старый поляк, приближённый королевы Марии Лещинской, взял к себе на службу. А горемычный пан не оправдал доверия хозяина. Не то пропился, не то проворовался и был с позором изгнан из хорошего дома. Сейчас бедняга скитается по кабакам, рассказывает о своих военных подвигах и просит, чтобы ему поднесли стаканчик. Да никак он здесь!

— Пришли его ко мне.

— Стоит ли связываться с попрошайкой?

— Любопытно всё же.

Давно не бритый, опустившийся человек в поношенном сюртуке робко показался в дверях.

— Холера ясна! Пан Беньовский, ясновельможная пани! — воскликнул он, несколько осмелев. — Не вы ли приходили сюда?

— Что-то не припомню вас.

— Это и немудрено. Нас тогда было много. Я Лешек Копницкий. Служил когда-то поручиком у конфедератов. Сражался под Сандомиром, был ранен. А теперь от нашего конфедератского движения остались одни горькие воспоминания.

Лешек стал жаловаться на свою судьбу. Соратники его вернулись в Польшу, примирившись с королём Станиславом, русским ставленником. Он же, Лешек Копницкий, гордый и самолюбивый человек, не мог поступить так, как другие. Для него не существует Польши, пока ею правит этот Станислав. Уж лучше уехать на край света, в какую-нибудь колонию. Почему бы пану Беньовскому не воспользоваться его военным опытом и не предоставить ему должность в экспедиционном корпусе? Он, Копницкий, хорошо помнит, как пан барон предлагал бывшим конфедератам вступить в ряды корпуса. И очень сожалеет, что не откликнулся тогда на этот призыв. И Лешек снова напомнил, что сражался под Сандомиром и был ранен.

— Я уже слышал об этом, — перебил его Морис Август. — К сожалению, ничем вам помочь не могу. Не уверен, что вернусь к командованию корпусом. Его численность собираются сократить.

— Вам что-нибудь известно о судьбе Лихницкого, моего родственника? — вмешалась в разговор Фредерика.

— Пан Лихницкий по-прежнему командует гарнизоном на севере Франции и не тужит.

— Не стоило бы вам обратиться к нему за помощью? — сказал Беньовский.

— Пытался уже. Он теперь такой надменный и недоступный, словно генерал.

Морис Август так и не пригласил Копницкого к столу, а лишь велел служанке, подать поляку стакан вина. Потом выпроводил Лешека со словами:

— Желаю удачи. Вы уж извините нас, мы решили с женой провести вечер наедине, чтобы отметить наше возвращение в Париж.

Копницкий удалился огорчённый. Он так надеялся, что его пригласят к столу и щедро угостят. Судьба горемычного поляка мало тронула Беньовского.

Через служанку Морис Август пригласил двух скрипачей и попросил их сыграть что-нибудь венское. Музыканты заиграли весёлую мелодию Гайдна, композитора, известного далеко за пределами Австрии. Беньовский был в хорошем настроении и снизошёл до того, что разрешил Уфтюжанинову, сидевшему стражем у входа в отдельный кабинет, войти.

— Послушай, братец Иван, хорошую музыку.

Одарил Морис Август музыкантов не слишком-то щедро. Дал каждому по мелкой серебряной монете, а с Уфтюжаниновым завёл разговор.

— Скучаешь, Иван, по России?

— Говоря по правде, скучаю. По Камчатке нашей. По реке Большой. Не по той, что крокодилами кишит, а по нашей, камчатской. Вижу, как косяки кеты и горбуши идут нереститься в реки и ручьи. А ранней осенью сопки краснеют от брусники. Слышу, как в кустах белые куропатки, кудахчут.

— Да ты, братец, чего доброго, стихами заговоришь. Не грусти. Камчатка — это далёкое, пройденное. Мы с тобой ещё не такие дела будем вершить. На Мадагаскар ещё вернёмся. Малагасийцы ждут меня. Я им тайну одну открыл.

— Какую тайну?

— Великую тайну. Со временем всё узнаешь. Выпей-ка за наши с тобой успехи.

Засиделись в кабачке до полуночного часа. И хотя гостиница «Белая лилия» находилась неподалёку, Беньовский распорядился, чтобы Уфтюжанинов отыскал карету. Постоянно общаясь с офицерами и солдатами корпуса, Иван научился сносно болтать по-французски и поэтому поручение полковника выполнил без затруднений.

Утром Беньовский приказал Андреянову тщательно почистить и отутюжить форменный камзол, а Уфтюжанинову довести до зеркального блеска шпагу. Прихватив папку с пространной объяснительной запиской, он направился в морское министерство. К министру Сартину ему не удалось пробиться через плотный заслон из секретарей и помощников. После долгих и настойчивых просьб Беньовского принял один из помощников министра, оказавшийся тем самым, который провожал фрегат «Орлеан», отплывавший из Лорьяна с экспедиционным корпусом. Морис Август вспомнил, что чиновника звали Жуаньи.

Помощник министра принял Беньовского подчёркнуто сдержанно, сухо, сказал несколько общих, ничего не значащих фраз.

— Меня удивляет, почему генерал не смог принять меня и выслушать, — с чувством обиды сказал Беньовский. — Приезд командира экспедиционного корпуса с Мадагаскара не такое уж заурядное, как я полагаю, событие в жизни министерства. Разве мне нечего рассказать господину министру?

— К сожалению, генерал в ближайшие дни будет очень занят. И кроме того, он считает встречу с вами преждевременной.

— Но почему?

— Против вас выдвинуто губернатором Иль-де-Франса господином Дюма серьёзное обвинение.

— Необоснованное обвинение.

— Обоснованное или необоснованное — в этом должны были разобраться королевские комиссары. Их заключения мы ещё не получили. Поэтому господин Сартин ещё не готов выслушать вас и решить вашу судьбу.

— Надеюсь, что со мной поступят по справедливости. Моя работа на Мадагаскаре стоила мне здоровья, и я был вынужден отправиться во Францию для лечения.

— Вы самостоятельно приняли такое решение?

— Вовсе нет. Я поступил так с разрешения комиссаров, наделённых высокими полномочиями. Примите от меня эту папку с объяснительной запиской. В ней я разъясняю мотивы моих разногласий с господином Дюма, причины значительных расходов на привлечение туземной рабочей силы, вынужденную необычную форму её оплаты. У комиссаров сложилось впечатление, что практические результаты моей строительной деятельности не отвечают огромным, по их мнению, расходам. Я подробно показываю сложность и трудоёмкость работ в неблагоприятных тропических условиях. Возьмите, к примеру, прокладку дорог. Зыбкий болотистый грунт требует постоянной присыпки песком и камнем. Тропическая растительность стремительно наступает на прорубленные просеки. Если их периодически не чистить, они моментально зарастут. А это затраты средств и рабочей силы. Новые и новые расходы!

— Вы пишете об этом в объяснительной записке?

— Самым подробным образом.

Беньовский принялся с увлечением рассказывать о трудностях мадагаскарской экспедиции, о коварном климате и малярийных болотах, о походе против имеринцев, о жадных и корыстных вождях, которых всякий раз приходилось задабривать щедрыми подарками и денежными подачками, чтобы привлечь туземную рабочую силу. Дабы изобразить картины жизни и деятельности корпуса на Мадагаскаре более зримыми и впечатляющими, Морис Август не скупился на выдумку и безудержную фантазию. И он, кажется, заинтересовал помощника министра.

Господин Жуаньи слушал его, не перебивая.

— Оставьте вашу объяснительную записку, — сказал он. — Я познакомлюсь с ней и выскажу своё мнение министру.

Морису Августу показалось, что под впечатлением его рассказа помощник министра стал как-то мягче и, пожалуй, доброжелательнее. Попрощались они вполне миролюбиво.

— Поддерживайте связь с господином Обюссоном, одним из секретарей министра, — сказал напоследок Жуаньи. — Он первым знакомился с вашими отчётами и хорошо осведомлён о вашей деятельности. Если будут какие-либо важные для вас новости, Обюссон известит вас.

Через два дня Беньовский снова зашёл в морское министерство и познакомился с Обюссоном, человеком непримечательной внешности лет сорока. Секретарь оказался словоохотливым, улыбчивым и склонным к лести.

— Читал ваши отчёты, дорогой полковник, как увлекательный роман, — с пафосом произнёс Обюссон. — Рад встрече с героем далёкого Мадагаскара.

— Льстите. Какой я герой! — возразил Беньовский. — Усердно служил королю и Франции — только и всего.

Из дальнейшего разговора с Обюссоном у Мориса Августа сложилось впечатление, что секретарь — человек в министерстве достаточно влиятельный и осведомлённый, хорошо разбирающийся во всех тонкостях правительственной политики. Вот бы сблизиться с этим скромным на вид, незаметным канцеляристом! Не жаль и ценных подарков, если он охоч до них.

— Благодарен вам за то, что вы взяли на себя труд ознакомиться с моими пространными писаниями.

— Это моя прямая обязанность. А отчёты ваши и правда были интересны.

— Не согласитесь ли, мосье Обюссон, отобедать вместе, хотя бы в «Белой лилии», где я остановился с женой? Если Мадагаскар вызывает у вас такой интерес, порасскажу вам множество всяких занятных историй, которые вы не могли прочитать в моих отчётах.

Подумав, Обюссон согласился с приглашением.

Беньовский лез вон из кожи, чтобы угодить полезному чиновнику. Обед состоял из самых изысканных блюд. Слуги подавали устриц, салат из крабов, рагу из жареных перепелов, разнообразные вина. Морис Август и Фредерика занимали гостя рассказами. Беньовский припомнил, как огромный зубастый крокодил едва не сожрал зазевавшегося капрала. И плохо пришлось бы бедняге, если бы не меткий выстрел солдата, всадившего в чудовище смертельную пулю. Солдат считался растяпой и рохлей, не сумевшим усвоить элементарные строевые команды. Но подумайте, оказался отменно метким стрелком.

Морис Август постарался свести беседу к непринуждённой светской болтовне, не пытаясь вытягивать из Обюссона полезную информацию. Всему своё время. Сперва надо закрепить знакомство.

К концу застолья секретарь заметно захмелел и разоткровенничался о себе, о своей семье. Он из мелкопоместных дворян. Отцовское наследие по завещанию досталось старшему брату, человеку скупому, прижимистому. С ним вышел полный разлад. Он ни разу не протянул руку братской помощи младшему брату, когда тот попадал в затруднительное положение.

Он, Обюссон-младший, был вынужден служить и довольствоваться чиновным жалованьем. А ведь он обременён семьёй.

— Не отчаивайтесь, — утешил его Беньовский, — вы ещё молоды и сумеете сделать карьеру.

— Сделал бы... если бы носил титул виконта или графа.

— Мы с вами очень приятно провели время, дорогой Обюссон. Надеюсь, это наша не последняя встреча. Надеюсь также, что мы будем добрыми друзьями. Позвольте вам по этому случаю сделать маленький подарок.

Беньовский снял со своего пальца массивный золотой перстень с крупным алым рубином и протянул Обюссону.

— Работа индийских ювелиров. Вам тоже подойдёт.

Поколебавшись, секретарь морского министра принял подарок.

После этого обеда Беньовский ещё несколько раз встречался с Обюссоном, щедро поил и угощал его и выведал немало полезной информации. Министр Сартин, бывший генерал полиции, чувствует себя в морских делах неуверенно и самостоятельные решения принимает редко, всецело полагаясь на советы и рекомендации своего помощника Жуаньи. Можно с уверенностью сказать, что старый, опытный помощник оказывает на шефа огромное влияние и нередко подсказывает ему необходимые решения.

В отношении Мориса Августа Жуаньи настроен терпимо и вовсе не жаждет расправы над ним. По мнению помощника министра, ознакомившегося с отчётами Беньовского и письмом-доносом губернатора Иль-де-Франса Дюма, правда лежит где-то посередине между тем, что изложено в этих документах. Если за командиром экспедиционного корпуса и водятся грешки, то за кем они не водятся!

Самый непримиримый враг Беньовского — это генерал-контролёр финансов Тюрго. Он борется с расточительством, сокращает статьи государственных расходов. И он задался целью наказать в назидание другим одного-двух казнокрадов.

— Но почему выбор пал на меня? — перебил Обюссона Морис Август.

— Неужели вы не понимаете, полковник?

— Ей-богу, не понимаю.

— Если бы вы были французским графом или герцогом, за вас вступился бы весь высший свет страны. А вы венгр, и ваша судьба не будет волновать наших аристократов ни в какой степени.

— Понимаю вас. По мнению этого проклятого Тюрго, с венгерским бароном расправиться проще.

— Увы, но это так. Ищите влиятельного покровителя среди его врагов.

— Ваш совет мне нравится. Что вы скажете насчёт графа де Верженна?

— Министра иностранных дел? О, это очень влиятельный человек в кабинете. Ещё при старом Людовике был посланником в Кобленце и Трире, послом в Швеции и Турции. Ему благоволит за проавстрийские симпатии королева Мария-Антуанетта. Граф ярый противник Тюрго.

— Насколько де Верженн доступен?

— Как всякий большой политик, он доступен для каждого, кто может быть ему полезен.

За ценную информацию Обюссон был вознаграждён золотой табакеркой и ниткой жемчуга для супруги.

По вечерам Морис Август с Фредерикой иногда посещали театр Пале-Рояль, на сцене которого ещё недавно выступал в своих пьесах Жан-Батист Мольер[56]. Он умер незадолго до смерти старого Людовика. Его пьесы продолжали пользоваться у простого французского зрителя огромным успехом. Беньовские смотрели «Мещанина во дворянстве», остросатирическую комедию, высмеивавшую чванство самодовольного буржуа. Зал был переполнен.

В другой раз ставилась комедия Бомарше[57] «Севильский цирюльник», недавно написанная автором. Зал содрогался от гомерического хохота, когда пылкий граф Альмавива и его возлюбленная, проказница Розина, дурачили её опекуна, незадачливого доктора Бартоло, когда на сцене появлялась нелепая, долговязая фигура учителя пения, дона Базилио. Во время антракта публика, прогуливаясь по фойе, делилась впечатлениями. Кто-то доказывал, что Бомарше достойно продолжает традиции покойного Мольера. Другой, горячась, утверждал, что автор «Севильского цирюльника» выше, талантливее. С ними соглашались и не соглашались. Пышноволосый молодой человек, должно быть студент, стал выкрикивать, как на митинге:

— Не спорьте, господа! Оба драматурга велики. Оба — люди третьего сословия, сын драпировщика и сын часовщика. Оба не по вкусу сановным аристократам. Смелая правда кое-кому колет глаза. Разве не так?

«Севильский цирюльник» Беньовским понравился. При очередной встрече с Обюссоном Морис Август поделился впечатлениями о спектакле.

— Вы знаете, что за человек Бомарше? — неожиданно спросил его секретарь.

— По-моему, небесталанный драматург.

— И ещё ловкий делец. Взялся поставлять оружие североамериканским колониям, восставшим против англичан[58], и наживает на этом миллионы.

— Вот не подумал бы. Бомарше — и торговля оружием!

— Конечно, всё это делается с ведома министра иностранных дел. Чтобы не портить окончательно отношений с англичанами, нам выгоднее подрывать их позиции в Америке руками частных лиц.

— Хитрая вещь политика.

— Ещё бы.

— Постойте... Бомарше, выходит, близок к де Верженну?

— Близок.

— Не стоило бы познакомиться с этим Бомарше, чтобы через него войти к графу?

— Подумайте. Может быть, и стоит.

Но Беньовский раздумал знакомиться с драматургом-дельцом и вспомнил о своей старой знакомой мадам Дюбарри. Разве не говорил проезжий коммерсант Моро во время их встречи на постоялом дворе в Руане, что прежняя королевская фаворитка когда-то благоволила преуспевающему дипломату, теперешнему министру иностранных дел графу де Верженну?

С помощью того же всеведущего Обюссона Морис Август узнал, что Мария Жанна Дюбарри теперь постоянно проживает в замке Марли-ле-Руа. Замок этот, окружённый живописным парком, был заложен Людовиком XIV. Впоследствии его правнук Людовик XV подарил его своей фаворитке. Марли находится на левом берегу Сены, в ближайших окрестностях Парижа. Образ жизни графини Дюбарри отнюдь не затворнический. По четвергам её дом открыт для гостей званых и незваных. Говорят, графиня покровительствует модным писателям, художникам.

В ближайший четверг Беньовский нанял карету и отправился в Марли-ле-Руа. Перед замком, окаймлённым рядами подстриженных декоративных кустов, стояло несколько карет и экипажей.

Представительный мажордом с клинообразной бородкой, похожий лицом на кардинала Ришелье, спросил входящего в вестибюль Мориса Августа:

— Как прикажете доложить?

— Барон де Бенёв, командир экспедиционного корпуса.

— Будет доложено, мосье.

Как и прежде, Дюбарри вышла ему навстречу нарядная, приветливая, в тяжёлом ожерелье из крупных жемчужин.

— Тронута, любезный барон, вашим вниманием. Не забыли, вспомнили Марию Жанну в трудную для неё минуту. Когда лишаешься друга и поддержки, внимание добрых людей особенно ценно.

— Мог ли я когда-нибудь забыть вас? Вы так много сделали для меня.

Морис Август пристально разглядывал Марию Жанну. Всё такая же стройная, моложавая, хотя возле уголков рта обозначились заметные морщинки, а под глазами легли тени. Их не скроет и тщательный грим. Сколько же ей лет? Кажется, двадцать девять.

Дюбарри также с интересом разглядывала Беньовского и высказала своё впечатление:

— А вы возмужали, барон. Загорели под тропическим солнцем. Накопили много впечатлений?

— Немало.

— Напишите книгу о Мадагаскаре. Я подыщу вам издателя. Моя слабость — помогать писателям, художникам.

— Книгу не осилю. Терпения не хватит. Ведь я по своей природе солдат, а не писатель. А вот порассказать вай смогу немало интересного. О том, например, как мы штурмовали крепость одного туземного вождя, охотились на крокодилов, как малагасийцы празднуют свою свадьбу.

— О, надеюсь, это всё очень занимательно.

— Хотел бы наведаться к вам неофициально, приватно. С Мадагаскара я привёз для вас неплохую вещицу.

— Надеюсь, это не крокодил? Очень боюсь этих тварей. В зверинце у покойного Луи плавали огромные индийские крокодилы. Когда король бывал не в духе, он говорил мне: «Вот прикажу бросить тебя в бассейн к этим чудовищам». А я отвечала: «Тогда у вас, сир, не будет вашей маленькой Марии Жанны». «Я же пошутил, дорогая», — успокаивал он меня. Король был так ко мне привязан.

— Сочувствую вам, графиня. Такая для вас потеря...

— Моё горе смягчается вниманием друзей. Вы слышали имя Жан-Батист Грёз?

— Писатель?

— Фи, барон, вы совсем отстали от жизни на вашем далёком Мадагаскаре. Грёз не писатель, а художник, и очень известный. Вы видите на стенах этой гостиной несколько превосходных портретов его работы. Жан, подойдите к нам.

Дюбарри познакомила Беньовского с модным художником, а сама отошла к другим гостям. Их собралось не столь много, как в прежние времена, — всего десятка полтора. Среди них оказались один писатель, один художник, три-четыре пожилых дворянина, которые когда-то были чем-то обязаны всесильной фаворитке, и ещё какие-то молодые люди, стремившиеся удовлетворить своё любопытство и тщеславие: подумайте, побывали в замке у самой Дюбарри!

Жан-Батист Грёз заговорил о современной французской живописи, похвалил художника Латура, писавшего парадные портреты королей и вельмож, упомянул пейзажиста Верне и потом пустился в рассуждения о своих художественных пристрастиях.

— Критики упрекают меня в сентиментальной чувствительности. Я поклонник женской красоты. Люблю писать портреты миловидных девушек, в которых угадывается доброта, добродетель, душевность. Взгляните хотя бы на эти мои работы.

Морису Августу показалось, что портреты Грёза, очевидно купленные хозяйкой замка у художника, слащавы и однообразны. Они как бы повторяли друг друга с незначительными вариациями. И ещё Беньовский подумал с иронией, что этот замок, конечно, самое подходящее место, чтобы напоминать здесь о женских добродетелях.

Ему наскучило слушать рассуждения Грёза. Живописью Морис Август не интересовался. Он отошёл от художника, делая вид, что рассматривает гобелены. Слуги обносили гостей вином, печеньем и фруктами.

Как только гости начали расходиться, Беньовский подошёл к Дюбарри.

— Я не получил, любезная графиня, вашего согласия на мой неофициальный визит.

— Приезжайте завтра. В полдень вы найдёте меня в парке. Догадываюсь, я вам очень нужна.

— Очень.

— До завтра, друг мой.

Мария Жанна протянула Беньовскому руку для поцелуя.

Фредерика привыкла к частым деловым отлучкам мужа и не стала допытываться, куда он собирается. Она сама намеревалась побродить по модным лавкам, а потом зайти в Нотр-Дам, чтобы послушать мессу и насладиться звуками органа. Дождавшись, когда Фредерика выйдет, Беньовский отомкнул сундук и вынул диадему, сверкающую крупными бриллиантами. Полюбовался ею и задал себе вопрос — будет ли поражена дорогим подарком Дюбарри? Король мог дарить своей фаворитке и не такие ценности. Но ведь он, Морис Август, не король, а простой смертный. Впрочем, не простой смертный, а Ампансакабе, верховный властитель Мадагаскара, признанный малагасийскими вождями. И он вправе дарить бывшей первой даме Франции подобный щедрый подарок.

Беньовский тут же поймал себя на мысли, что признание его в качестве Ампансакабе было пока только спектаклем. Последуют ли за этим спектаклем реальные результаты — один Бог ведает.

Диадема была заключена в узорчатый ларец из ароматного дерева, которое растёт только в тропиках, а ларец уложен в кожаный походный саквояж. Беньовский крикнул Уфтюжанинова.

— Поедешь со мной, Иван. Держи саквояж бережно и, упаси Боже, не урони.

— Будьте покойны.

И вот снова поездка в Марли.

Марию Жанну Беньовский отыскал в парке прогуливающейся по аллее в сопровождении компаньонки. Дюбарри была в лёгком домашнем платье из розового шёлка, подчёркивающем стройную фигуру.

— Вы пунктуальны, барон. Я так рада вас видеть! Софи, оставь нас вдвоём. Наши с бароном деловые разговоры вряд ли тебе будут интересны.

— Слушаюсь, мадам, — прощебетала компаньонка и удалилась.

— Во-первых, примите, графиня, от меня этот маленький подарок, — сказал Беньовский и протянул Марии Жанне ларец из ароматного дерева.

— Что это?

— Достойная вас безделушка работы лучших арабских мастеров.

Дюбарри приняла из рук Беньовского ларец, раскрыла его и была поражена ярким сиянием ажурной диадемы из золота и крупных бриллиантов. На лице её отразились восторг и изумление.

— О, это очень дорогая вещь! Такие подарки мне делал король. Но это было давно.

— Разве я не могу сделать подарок даме моего сердца?

— Я стала дамой вашего сердца? Как в старых рыцарских романах? Забавно.

— Да, как в старых рыцарских романах. Их герои — странствующие рыцари, скитальцы и романтики вроде меня. Их дамой сердца могла быть замужняя женщина, королева, недоступная принцесса, предмет высокой платонической любви, поклонения. Речи не было о низменных плотских вожделениях. Мог ли я не поклоняться вам, моя добрая фея?

— Вы очень опасный бес-соблазнитель, — игриво произнесла Дюбарри и ласково потрепала Беньовского по щеке ладошкой. Беньовский пылко схватил Марию Жанну за руку, но ощутил, что его порыв никак не передался женщине. Рука её оставалась вялой, безжизненной. Она высвободила руку и сказала сухо, трезво:

— Закончим рыцарскую часть нашей беседы. Надеюсь, вы пришли ко мне не за тем, чтобы напоминать мне о странствующих рыцарях и их дамах сердца?

— Вы моя дама сердца, Мария Жанна!

— Ах, вы становитесь скучны, Морис. Я правильно вас назвала? Разрешите, буду с вами предельно откровенна. Вы деловой й расчётливый человек. Конечно, ждёте, что ваш щедрый подарок должен быть так же щедро оплачен мною.

— Господь с вами!

— Обождите, не перебивайте. Допускаю, что вы хотите меня. Я ещё не настолько стара, чтобы не нравиться мужчинам. Я знаю это. Но должна вас разочаровать. Судьбе было угодно, чтобы я прошла через королевскую постель и потом стала всесильной фавориткой короля Людовика. Да будет вам известно, что наложница и фаворитка — это далеко не одно и то же. Король быстро охладел ко мне как к женщине. Он был своеобразным человеком, ветреным и любвеобильным. Я же, чтобы сохранить влияние при дворе, обязана была хранить верность человеку, которому уже не принадлежала. Я никому не принадлежала. Я умертвила в себе женщину, стала холодной и бесстрастной, как эта мраморная статуя, которую вы видите на аллее.

— Бедная Мария Жанна! Мне жаль вас.

— Что поделаешь, Морис. Мне досталась горькая судьба. Я уже никому не буду принадлежать.

Дюбарри умолкла, вздохнув. Морис Август пристально разглядывал её лицо. Оно было почти без косметики и казалось каким-то рыхлым, несвежим, постаревшим.

— Поговорим теперь о деле, которое привело вас ко мне, — тоном приказа произнесла Мария Жанна после некоторых размышлений.

Морис Август, не вдаваясь в подробности, рассказал ей о своих злоключениях. Его недоброжелатели и завистники во главе с губернатором Иль-де-Франса господином Дюма оклеветали его, представив казнокрадом и мошенником. Руководители морского министерства, кажется, не очень поверили клевете. Но вот генерал-контролёр финансов Тюрго настаивает на привлечении его к судебной ответственности. Ему хочется сделать из командира экспедиционного корпуса козла отпущения в назидание другим. Он, Беньовский, как известно, венгр, австрийский подданный. Расправа над ним не вызовет в высших кругах такой реакции, как если бы на его месте оказался какой-нибудь аристократ-француз.

— Понимаю, — перебила его Дюбарри. — Вам понадобится влиятельный защитник против козней Тюрго. Вас могла бы поддержать королева Мария-Антуанетта, ваша соотечественница. Она терпеть не может Тюрго и настаивает, чтобы король уволил его в отставку.

— Но ведь вы с королевой далеко не друзья.

— Это мягко сказано. Мы враги, но мы и союзники, когда дело касается сохранения добрых старых устоев королевства, его ограждения от всяких реформаторских новшеств Тюрго. Это опасный человек. Он ищет популярности у третьего сословия, которое рвётся к анархии, революции. Уверяю, что королева заступится за вас.

— Но как я смогу добиться с вашей помощью заступничества её величества?

— Обратитесь к графу Шарлю де Верженну.

— Я уже слышал это имя. Он близок к Марии-Антуанетте?

— Это человек её партии и недруг Тюрго. Я напишу рекомендательное письмо к графу, и он примет вас в ближайшие дни.

— Как мне отблагодарить вас, Мария Жанна?

— Вы уже отблагодарили меня сполна. Какие у вас ещё просьбы ко мне?

— Понимаете... Допустим, министр иностранных дел и королева мне помогут. Но на французской службе меня вряд ли оставят, дабы замять раздутое губернатором Дюма и Тюрго дело, и предложат возвратиться на родину.

— Что ж? Поживите в Вене, пока парижские страсти не улягутся.

— Легко вам сказать — поживите в Вене. Для Австрийской империи я человек вне закона, беглец. Императрица Мария-Терезия распорядилась арестовать меня и судить за кое-какие шалости молодости, лишила меня отцовских имений. Я вовремя успел удрать в Польшу, чтобы не очутиться за решёткой.

— Как же вас угораздило заслужить немилость императрицы?

— Молод был, горяч. Увлёкся дуэлями, ссорился с соседями, оскорбил воинского начальника, который этого заслуживал.

— А вы, однако, большой шалун.

— Повзрослел, исправился. Разве не заслужил я прощения императрицы преданной службой королю Франции, который приходится зятем австрийской монархини? Я хотел бы вернуть милость Марии-Терезии и право вернуться в Австрию.

— Постарайтесь, чтобы де Верженн и королева замолвили за вас слово перед венским двором. Мария-Антуанетта могла бы написать письмо матери и брату с просьбой пересмотреть ваше дело и простить вас.

— Вы вселили в меня добрые надежды.

— Моё рекомендательное письмо министр иностранных дел получит не позже завтрашнего дня. Желаю вам удачи, барон.

И Мария Жанна поцеловала Беньовского в щёку. Поцелуй был холодным, бесстрастным.

Вскоре после поездки Беньовского в Марли и его встречи с графиней Дюбарри секретарь министра Обюссон наведался в «Белую лилию».

— Есть новости, — сказал он Морису Августу. — Пришло долгожданное заключение комиссаров Белькомба и Шевро.

— И что же написали про меня эти крючкотворы?

— Заключение выглядит лучше, чем мы ожидали. Комиссары характеризуют вас как энергичного, деятельного человека. Отмечены и недостатки в вашей работе. Господин Жуаньи истолковывает их как упущения в отчётности.

— Вот видите, Обюссон. Упущения — это ещё не значит умысел. Мне так не хватало опытного казначея. Надеюсь, мосье Жуаньи готов принять меня?

— Я приехал за вами.

— Ну вот, дорогой барон, гордиев узел разрублен, — такими словами Жуаньи встретил Беньовского. Держался помощник министра приветливо, доброжелательно. — Белькомб и Шевро наконец-таки прислали нам своё заключение.

— Могу я ознакомиться с этим документом?

— Заключение находится у министра. Так что придётся вам поверить мне на слово. Серьёзных претензий с нашей стороны к вам нет. Вы помогли французам зацепиться за Мадагаскар и создать предпосылки для превращения острова в благоприятном будущем во французскую колонию. Ваши заслуги не будут забыты. Комиссары отмечают ваши упущения в финансовой отчётности, большие людские потери.

— Они вызваны тяжёлыми тропическими условиями, лихорадкой.

— Понимаю, это не ваша вина.

— Если серьёзных претензий, как вы говорите, господин Жуаньи, ко мне нет, могу я возвратиться на Мадагаскар и приступить к своим обязанностям командира экспедиционного корпуса?

— К сожалению, нет.

— Но почему?

— Сейчас объясню вам. По представлению Тюрго его величество резко сократил ассигнования на содержание наших войск на Мадагаскаре. Вы опытный военачальник, полковник, вы ведь не согласитесь после корпуса командовать ротой.

— Я мог бы отправиться в качестве губернатора французских владений на этом острове.

— Это бы означало наши официальные претензии на господство над Мадагаскаром. Приходится считаться со сложной международной обстановкой. Вы знаете, что Франция поддерживает в пику англичанам североамериканских повстанцев. Англичане плетут против нас всякие козни.

— Можно ли понять ваши слова так, что в моих услугах министерство более не нуждается?

— Никакого решения на этот счёт ещё не принято. Так что наберитесь терпения, дорогой барон.

— Могу я по крайней мере рассчитывать, что мои усилия на благо Франции будут должным образом отмечены и оценены?

— Что вы имеете в виду?

— Очередное воинское звание, например. Мне известно, что офицеры колониальных гарнизонов пользуются у вас преимуществами в продвижении по службе в сравнении с теми, кто служит в метрополии.

— Подумаем.

— В течение нескольких месяцев я не получал жалованья.

— Получите сполна всё, что вам причитается.

— Министр меня примет?

— Непременно примет, когда мы придём к решению относительно вашей дальнейшей судьбы.

А ещё через пару дней за Морисом Августом заехал в служебной карете молодой чиновник из министерства иностранных дел. Беньовского пожелал видеть сам граф Шарль Гравье де Верженн.

Граф в пышном напудренном парике с орденской звездой на парадном камзоле напоминал вельможу, сошедшего с портрета художника Латура. Держался он с подчёркнутой светской холодной учтивостью.

— Одна моя старая приятельница, полковник, рекомендовала вас как нуждающегося в моём сочувствии, — начал свою речь де Верженн.

— Признателен вашему сиятельству за то, что нашли время принять меня и выслушать.

— Насколько я осведомлён, вы побывали на Мадагаскаре.

— Так точно, граф. Прокладывал дорогу для будущей колонизации этого богатого и обширного острова.

— Похвально.

Министр задал Беньовскому несколько общих, ничего не значащих вопросов о природе, жителях, богатствах Мадагаскара. Морис Август коротко отвечал, понимая, что де Верженн не был расположен выслушивать его пространные рассказы.

— И чем я могу быть вам полезен, полковник?

— Я оказался в затруднительном положении, ваше сиятельство. Моя скромная деятельность во славу Франции и его величества короля Людовика была положительно оценена морским министерством. Со стороны руководителей министерства ко мне нет никаких претензий. Благодаря действиям моего экспедиционного корпуса Франция укрепилась на Мадагаскаре, а со временем эти позиции помогут овладеть всем островом. Расширились возможности для французских торговых операций. Об этом я подробно писал в своих отчётах.

— Это же превосходно, барон! Я вижу, вы славно потрудились. Что же вас волнует?

— Волнует недоброжелательность генерал-контролёра финансов. Господин Тюрго заметил лишь упущения в моей финансовой отчётности и даже злоупотребления, которых в действительности не было. Он настаивает на моём привлечении к суду.

— С господином Тюрго у нас непростые отношения. Он слишком радикален и частенько раздражает королевскую чету своими несвоевременными прожектами.

— Извините, ваше сиятельство, если я осмелюсь высказать своё суждение. Я не политик, а только солдат. И возможно, моё суждение не покажется вам слишком весомым. Мосье Тюрго охвачен духом вольтерьянства, слишком печётся о третьем сословии, наверное, больше, чем об интересах короны, а верные слуги короля ему не по душе. Мне кажется, что Тюрго очень опасный человек.

Беньовский знал, что консервативно настроенный министр иностранных дел думает именно так и подобное высказывание о Тюрго будет графу приятно.

— Вы правы, мой друг, — поощрительно сказал де Верженн. — Очень метко заметили, что интересы горлопанов из третьего сословия для Тюрго более значимы, чем интересы короны. Мы не раз указывали на это его величеству. Убеждён, что дни Тюрго как члена правительства сочтены. Мы не дадим вас на расправу этому вольнодумцу и вольтерьянцу. Если король к моим словам не прислушается, попрошу королеву заступиться за вас.

— Я так признателен вашему сиятельству. И ещё хотел бы нижайше попросить вас, граф, коль вы так добры ко мне...

— О чём?

— О прощении со стороны венских монархов и о даровании мне права возвратиться на родину.

— Чем вы провинились? Надеюсь, не политикой?

— Никакой политики. Так... грехи молодости, дуэли, ссоры по причине моего дурного, задиристого характера. Всё это в прошлом. Но я жестоко поплатился, оказавшись вне закона, потеряв наследственные отцовские имения в Трансильвании.

— Обещаю вам сделать запрос нашему послу в Вене. Если вам не предъявлялось никаких серьёзных политических обвинений, дело поправимое. Посол поддерживает близкие отношения с канцлером Кауницем и воспользуется его содействием. Её величество королева Мария-Антуанетта регулярно переписывается с матерью и братом Иосифом и могла бы походатайствовать за вас. Я попрошу её об этом.

Выходил Морис Август от министра иностранных дел обнадеженным, окрылённым. Он понимал, что ему помогла неприязнь консерватора де Верженна к реформатору Тюрго, которого консервативные силы давно пытались скомпрометировать в глазах короля и свалить. Велась большая политическая игра, и в этой игре он, Морис Август Беньовский, становился хотя и не козырной, но всё же картой в руках противников Тюрго.

Проходили дни, недели, Морис Август всё ещё числился на французской военной службе. Иногда по вечерам они с Фредерикой отправлялись в театр. Однажды Беньовский собрался было навестить богатого финансиста Шарля Бове, жившего в районе площади Вогезов, но по здравом размышлении раздумал это делать. Когда-то Бове оказал ему услугу и помог поступить на французскую службу и отправиться на Мадагаскар во главе экспедиционного корпуса. Теперь же финансист, как рассказывал всеведущий Обюссон, был близок к Тюрго, поддерживая его реформаторские планы, и не ладил с морским министром. Вряд ли возобновление контактов со старым знакомым, Бове, принесло бы какие-либо выгоды. Теперь Беньовский ждал помощи от противников Тюрго.

Иногда Морис Август наведывался в морское министерство, встречался с Обюссоном и Жуаньи, деликатно, но настойчиво напоминая о желательности получить очередное воинское звание и какую-либо королевскую награду за свои заслуги, недополученное за многие месяцы жалованье. Но бюрократическая машина крутилась медленно, со скрипом. Жуаньи советовал ему набраться терпения и ждать.

Быстрее сработало ведомство графа де Верженна. Мориса Августа посетил всё тот же молодой чиновник из министерства иностранных дел и сообщил, что в решении его дела приняли участие канцлер Кауниц и соправитель императрицы Марии-Терезии, её сын Иосиф. О его содействии попросила королева Франции Мария-Антуанетта. Чиновник посоветовал Беньовскому справляться о дальнейшем ходе дела в австрийском посольстве.

В посольстве Австрии Беньовского приняли любезно. Посол проявил интерес к его службе на Мадагаскаре и сказал напоследок:

— Мне очень лестно, что мой соотечественник геройски послужил королю Франции, близкому родственнику нашей императрицы. Надеюсь, что все ваши недоразумения с австрийскими властями в ближайшее время разрешатся и вы ещё славно послужите своей родине.

— Непременно послужу, — ответил польщённый Морис Август.

Через несколько недель после этой встречи с послом рассыльный принёс Беньовскому с супругой приглашение посетить австрийское посольство. В торжественной обстановке, в присутствии советника и всех посольских секретарей посол зачитал перед супругами депешу из Вены, подписанную канцлером Кауницем.

«Её величество, императрица Мария-Терезия, руководствуясь чувствами христианского всепрощения и гуманности, нашла возможным простить венгерского дворянина Мориса Августа де Бенёва, принимая во внимание верную и достойную службу оного дворянина царственному брату ея величества, королю Франции Людовику XVI. Оному де Бенёву возвращаются все гражданские права и разрешено в любое время возвратиться в пределы Священной Римской империи со всеми членами семьи. Её величество также соизволила пересмотреть свой прежний указ о лишении дворянина де Бенёва родительского наследства в виде имений и земельных угодий, считаясь при этом с имущественными интересами и других наследников».

Вслед за чтением депеши последовали поздравления. Принесли шампанское и венгерский токай. Престарелый посол произнёс прочувствованную речь, восхваляя доброту и справедливость державной матушки Марии-Терезии. Фредерика даже прослезилась и сказала мужу так, чтобы слышали все — и посол, и советник, и секретари:

— Пообещай, Морис, этим добрым людям, что ты не будешь, как в молодости, предаваться шалостям, драться на дуэли и испытывать долготерпение нашей императрицы.

— Именно об этом я и хотел попросить нашего соотечественника, — сказал шутливо посол.

Теперь оставалось только ждать решения морского министерства и утверждения его королём. Наконец наступил день, когда за Морисом Августом заехал Обюссон.

— Я за вами, мосье. Вас ждёт министр.

В кабинете генерала Сартина, кроме него самого, находились его помощник Жуаньи и ещё какие-то высокопоставленные чиновники министерства. Министр был торжествен, как на большом приёме.

— Дорогой барон, его величество поручил мне вручить вам за заслуги перед Францией и престолом высокую награду — орден Святого Людовика. Подойдите же ко мне и примите награду и наше общее поздравление.

— Тронут и польщён вниманием его величества.

— Это ещё не всё. По нашему представлению король утвердил вас в очередном воинском звании. Вы теперь не полковник, а бригадир. Мы учли ваши воинские подвиги и трудные условия службы в тропиках.

— Благодарю вас, мой генерал.

— Сегодня же вы получите причитающееся вам жалованье. Наш главный казначей распорядится на сей счёт. — Министр указал на одного из присутствовавших в кабинете чиновников. — И ещё могу вас порадовать тем, что вам назначена пожизненная пенсия в четыре тысячи ливров в год.

Далее министр пустился в пространные рассуждения о том, что грустно расставаться с таким усердным и исполнительным служакой, каким был бригадир Беньовский.

— Я ведь не просил об отставке, мой генерал, — ответил на его рассуждения Морис Август. — Если вы считаете меня усердным и исполнительным служакой, почему бы вам не воспользоваться моими услугами и впредь?

— Мы вынуждены считаться с соображениями большой политики, — с сожалением сказал Сартин. — В настоящее время обстановка в мире складывается не столь благоприятно для Франции, чтобы мы могли расширять наше присутствие на Мадагаскаре. Да и политика экономии заставляет нас свернуть деятельность экспедиционного корпуса. Поверьте, мы отказываемся от ваших дальнейших услуг с болью в сердце.

«Решили избавиться по-хорошему, выпроводить, как говорится, с почётом, позолотив горькую пилюлю, — подумал Беньовский. — И на том спасибо. До судебной расправы дело не дошло. Получил из рук министра орден Святого Людовика, звание бригадира и высокую пожизненную пенсию. Не так уж и плохо!» Морис Август ещё раз поблагодарил Сартина и вновь подчеркнул, что тронут и польщён королевскими милостями.

Прощаясь с Беньовским, министр спросил его, нет ли у новоиспечённого бригадира каких-либо претензий, пожеланий или просьб к морскому министерству. Морис Август ответил, что претензий нет и быть не может. Ведь министерство всегда относилось к нему доброжелательно и справедливо. А вот небольшая просьба есть. С ним в Париже находятся капрал и солдат из его экспедиционного корпуса, телохранитель и денщик. Оба российские подданные, бежавшие с ним с Камчатки, близкие ему люди. Он, Беньовский, просит министра посодействовать в увольнении обоих с французской военной службы и в выплате им недополученного жалованья.

— Нет никакой проблемы, — ответил Сартин. — Решим всё своей властью и сию же минуту.

Когда Беньовский покинул кабинет морского министра, Сартин сказал своим помощникам:

— Словно гора с плеч свалилась, господа. Сколько головной боли доставил нам этот Беньовский своими неуёмными прожектами, требованиями, конфликтами с губернатором Дюма. Слава Богу, мы избавились от него. И ради этого стоило расщедриться и на Святого Людовика, и на бригадирское звание.

— И закрыть глаза на некоторые его грешки, — добавил Жуаньи.

Прежде чем покинуть Францию, Беньовский устроил прощальный банкет в зале отеля «Белая лилия». Пригласил Жуаньи, Обюссона и главного казначея из морского министерства, столоначальника из министерства иностранных дел, ведавшего сношениями с Австрией, австрийского посла с советником, модного художника Жана-Батиста Грёза и ещё нескольких известных парижан, с которыми судьба случайно сводила Мориса Августа.

Незадолго до этого Беньовские побывали в парижской студии Грёза. Морис Август позволил жене выбрать по своему вкусу один из его женских портретов и расщедрился на покупку. Пусть останется память о Париже.

Гости приглашались на банкет с жёнами. Только Обюссон пришёл один, извинившись, что супруга его пребывает в интересном положении и поэтому не может его сопровождать. Фредерика вышла к гостям в дорогом алмазном колье, купленном у араба Валида. Морис Август был в новом парадном камзоле, сшитом у лучшего портного. Камзол украшала звезда ордена Святого Людовика. Банкет продемонстрировал щедрый размах хозяина и обошёлся ему во внушительную сумму. Это было прощание с Парижем, с французской службой.