Каторжник император. Беньовский

Глава десятая

«Святой Пётр» продолжал путь на юг.

Прошли вдоль островов Кунашир и Итуруп, самых южных в Курильской гряде. В отличие от северных Курил, голых и почти бесплодных, эти два острова были покрыты густой растительностью. Девственная тайга вздымалась на горные склоны, спускалась в речные долины. Встречались непроходимые заросли курильского бамбука. Зелёный пояс тайги сменялся высоко в горах снегами и голыми скалами. Вулканические вершины курились спокойными струйками дыма. В подзорную трубу удалось разглядеть медведя, рыбачившего в устье реки. Оба острова были обитаемы. В нескольких прибрежных пунктах виднелись айнские хижины, дымились костры, а возле них копошились фигурки людей.

Из Охотского моря вышли в Кунаширский пролив, отделяющий Кунашир от самого северного из Японских островов, известного в ту пору под названием Эдзо или Мацумай. Своё нынешнее название — Хоккайдо — остров получил значительно позже.

Беньовский и Чурин посовещались относительно дальнейшего маршрута — идти ли вдоль западного побережья Японских островов, не выходя в океан, либо вдоль восточного. Посоветовавшись, решили выйти в океан и идти вдоль восточного побережья Японии. Понадеялись на то, что в этих широтах Тихий океан не столь бурный и коварный, как севернее, в районе Курильских и Алеутских островов. Чурин слышал от знакомых купцов, ходивших в Японию, что восточное побережье этой страны наиболее заселено, здесь сосредоточены основные города и удобные гавани. Это также послужило аргументом в пользу выбора второго маршрута.

— Сказывали те купцы, что все походы в Японию заканчивались без результата, — сказал Чурин, — Необщительный народ японцы. Торговать с нами не хотят. Встречают чужестранцев опасливо и стараются поскорее выпроводить восвояси.

— Политика у них такая — изолировать страну от всякого внешнего проникновения, — ответил Беньовский. — Для европейских кораблей открыт один только порт Нагасаки на юге страны. Да не для всех европейских, а только для одних голландских. Прикажи-ка, Чурин, поднять на корабле голландский флаг.

— Слушаюсь.

— Мы теперь голландское судно. Ходили к русским берегам для торговли и промысла. Теперь идём в Нагасаки. Понятно тебе?

— Теперь понимаю, зачем нам понадобился голландский флаг.

— Именно затем.

Остров Эдзо, или Мацумай, напоминал своим ландшафтом южные Курилы. Те же леса, горы, снежные вершины. В ту пору этот самый северный из Японских островов был всё ещё мало заселён и освоен. Основное его население составляли айны, коренные жители. Редкие японские поселения были сосредоточены на побережье.

За Мацумаем протянулись берега главного и самого большого японского острова — Хонсю, или Хондо. Здесь ландшафт был совсем другой. Леса сменились возделанными полями. Населённые пункты стали встречаться чаще. Попадались и значительные по своей величине города. В море, на пути галиота, постоянно стали встречаться рыбачьи парусники. Паруса были сделаны из полосок расщеплённого бамбука, искусно связанных между собой в полотнища. Иногда на таких полотнищах были намалёваны иероглифические знаки или изображения сказочных драконов. Рыбаки-японцы приветливо махали рукой команде «Святого Петра» и что-то непонятно кричали.

Беглецов удивили не виданные ими в северных морях летучие рыбы. Они целыми стайками выпрыгивали из воды, взмахивая крыльями-плавниками, проносились над волнами и ныряли в морскую пучину.

Вдруг небо стало хмуриться и налетел шторм. Надежда на спокойствие Тихого океана никак не оправдалась. Шторм был жестоким, яростным, судно швыряло, как лёгкую щепку, с одного гребня волн на другой. Опасаясь, как бы разбушевавшаяся стихия не выбросила галиот на берег или на прибрежные камни, Чурин увёл корабль подальше от береговой черты, в открытое море. Потом канцелярист Рюмин скажет в своих записках: «Июля 2-го сделался шторм, который, продолжаясь с неимоверной жестокостью, грозил нам опасностью потонуть в морских волнах». Временами казалось, что «Святой Пётр», сбитый водяным валом и накренившийся набок больше критического предела, уже не сможет обрести нормальное, вертикальное положение и пойдёт ко дну. Забившиеся в трюме и по каютам люди шептали слова молитвы и испуганно вздрагивали, когда волны, словно тяжёлый всесокрушающий таран, бились о борт судна. Но искусство опытного штурмана, уверенно державшего в руках штурвал, победило стихию. Чурин сделал, казалось бы, невозможное и вывел корабль из шторма, правда изрядно потрёпанный, с изодранными парусами. На ходу приступили к ремонту такелажа, починке парусов.

Седьмого справа по ходу судна показался остров с большим прибрежным селением на его берегу.

— Бросай якорь, — приказал Беньовский. — Кончились запасы пресной воды. Да и провиант пополнить надо бы.

В каком именно пункте Японии бросил якорь галиот «Святой Пётр», плывший теперь под голландским флагом? На этот счёт и сам Беньовский, и канцелярист Рюмин дают невнятные свидетельства, сообщают нам явно искажённые географические названия и неточные указания долготы и широты. Из японских источников мы узнаем, что Беньовский посетил небольшой остров Танегасима, или Тасима, у южного берега острова Кюсю.

Под вечер галиот бросил якорь в виду прибрежного селения. Утром следующего дня, когда рассеялся туман, с верхней палубы хорошо просматривались строения, все деревянные, под соломенной или дощатой крышей. Среди них выделялось своими необычными формами и более внушительными размерами лишь единственное каменное сооружение с выгнутой остроконечной крышей, по-видимому храм. У причала теснились лодки, а на берегу столпился народ, взиравший с любопытством на иностранное судно. Какие-то люди, одетые почище других и вооружённые саблями, должно быть чиновники или полицейские, суетливо размахивали руками и делали энергичные жесты — мол, убирайтесь вон.

— Гонят нас. Требуют, чтобы мы шли в море, — сказал Чурин.

— Как бы не так, — ответил Беньовский и приказал спустить байдару и отправиться на берег Винбладу и Степанову. — Установите контакт с местными начальниками. Пригласите их на судно. И помните, вы голландцы, идёте в Нагасаки.

— На каком же языке мы станем общаться с японцами? — спросил Степанов. Ни он, ни швед Винблад, да и никто на судне голландского языка не знали.

— Образованные японцы могут знать латынь. Но вряд ли на этом островке такие знатоки найдутся.

— То-то и оно, — сказал, покачав сокрушённо головой, Степанов.

— У меня, кажется, есть неплохая идея, — сказал Беньовский и обратился к Чурину: — Не найдётся ли в вашей судовой команде человека, ходившего на промысел на Курилы и жившего среди айнов?

— Есть один такой, камчадал. Превосходно гутарит по-айнски.

— Возьмите на всякий случай сего камчадала в качестве толмача. А вдруг здесь найдутся японцы, жившие на Мацумае среди айнов?

Когда байдара подходила к берегу, толпа японцев ещё более засуетилась, заволновалась, замахала руками и загалдела. В нестройных возгласах: улавливалась явная угроза. Когда же нос байдары упёрся в причал, подбежали несколько дюжих парней, стараясь помешать непрошеным гостям выйти на берег. Степанов, а за ним Винблад и камчадал-толмач всё же выпрыгнули с байдары на причал и решительно направились к селению. Они шли, окружённые плотным кольцом японцев, которые не трогали их и не задирали, а лишь враждебно и угрожающе выкрикивали какие-то слова. Простолюдины были в коротких широкополых кофтах тёмных расцветок, босоногие или в деревянных сандалиях на высоких каблуках-подставках. Несколько человек выглядели побогаче — должно быть купцы или священнослужители. Они были облачены в тёмные узорчатые кимоно, перевязанные широким поясом. В кимоно одевались и женщины. Среди них выделялись две-три, как видно из богатого сословия, с набелёнными лицами. Их причёски представляли собой замысловатые, смазанные блестящим лаком сооружения, украшенные огромными шпильками-спицами с разноцветными набалдашниками. В толпе сновала, как водится, любопытная детвора, босоногая, крикливая.

Толпу внезапно угомонили два пожилых японца в шёлковых кимоно серо-стального цвета, должно быть местные должностные лица. Их знаками отличия служили изогнутые мечи за поясом с длинными рукоятками, обвитыми шнуром. У обоих японцев было выбрито темя, что придавало им глубокомысленный вид. Один из чиновников произнёс несколько слов спокойно и властно. Толпа моментально притихла и расступилась. Тот же чиновник сказал что-то с приветливой улыбкой прибывшим, очевидно, произнёс небольшую приветственную речь, и выразительным жестом пригласил их следовать за собой.

Они шли по чистой и опрятной улице селения. Их провожали любопытными взглядами жители, стоявшие в дверях домов. На лотках перед раскрытыми настежь лавками громоздились разные товары: рыба, фрукты, керамическая посуда. Они подошли к дому, который выглядел поболее и позажиточнее других. Перед домом был разбит маленький садик с карликовыми деревцами и водоёмом, в котором плавали золотые рыбки. Дорожки садика покрывал слой мелкого гравия. Старший из чиновников, видимо мэр или староста селения и хозяин дома, раздвинул створку двери, и японцы с гостями вошли внутри помещения. Они очутились в просторной комнате, совершенно пустой. Её пол был выстлан соломенными матами-циновками, стены оклеены светлой бумагой. Японцы оставили у порога сандалии и что-то сказали гостям. Те, по примеру хозяев, также разулись, оставляя обувь у входа. Хозяин подошёл к глухой стене и раздвинул её. Стена состояла из деревянных рам, обтянутых бумагой и свободно передвигавшихся в пазах балок.

Во второй комнате на циновках пола лежало несколько плоских шёлковых подушек, заменявших, как видно, мебель. В углу стояла фарфоровая ваза с букетом цветов да на стене висел какой-то пейзажный рисунок в рамочке. Вот и вся обстановка. Хозяин гостеприимным жестом пригласил гостей рассаживаться на подушки. Гости повиновались, ощущая неудобство от непривычной позы. За ними последовали и хозяева.

Японцы представились гостям, назвав свои трудновоспринимаемые для европейского слуха имена. Представились и прибывшие, коверкая свои имена на голландский лад, как было условлено ещё на корабле.

— Руси, спаньол? — спросил старший чиновник, всматриваясь в гостей испытующе.

— Нихт, ноу, — решительно ответил Степанов, замотав головой в знак отрицания. — Холландер, холландер мы. — Он несколько раз повторил единственное знакомое ему голландское слово — «холландер», то есть голландец.

— О, холландер, — подхватил японец и заулыбался.

Разговор никак не клеился. Винблад скверно владел латынью и попытался было произнести несколько фраз на языке древних римлян. Но его скромные знания этого языка оказались бесполезными. Японцы его не поняли. Перешли на язык жестов. Степанов попытался передать на этом красноречивом языке, что их голландский корабль торговал с русскими, скупал пушнину, а теперь идёт в Нагасаки.

— О, Нагасаки! — воскликнул японец и снова заулыбался.

Тут посланник Беньовского вспомнил о своём спутнике-камчадале.

— Айна, Мацумай, — заговорил Степанов, показывая на камчадала и делая широкий жест — нет ли, дескать, в селении человека, побывавшего на Мацумае и знающего язык тамошних айнов. Чиновники поняли его и, заулыбавшись, закивали головой. Есть такой человек. Хлопками в ладоши хозяин дома вызвал слугу и что-то коротко и властно приказал ему. Тот отвесил глубокий раболепный поклон и вышел.

Вошёл другой слуга с чёрным лакированным подносом, уставленным маленькими фарфоровыми чашечками с каким-то напитком и разнообразной едой. Все чашечки были разных размеров, разной формы и разной расцветки. Подавать гостям одинаковую посуду означало бы, по представлениям японцев, проявлять самый дурной вкус.

Пока отыскивался знаток айнского языка, хозяева потчевали гостей. Предложили выпить по чашечке сакэ, рисовой водки. Сакэ было слегка подогретое и имело специфический неприятный запах. Всё же выпили с удовольствием, закусили салатом из побегов молодого бамбука и креветок, сырой рыбой, приправленной редькой, рисовыми лепёшками. Жестами и улыбками поблагодарили хозяев и похвалили еду.

Тем временем первый слуга привёл купца, прежде промышлявшего на Мацумае. Долгое время он вёл торговлю с айнами и неплохо научился болтать по-айнски. Беседа через двух толмачей наладилась не сразу и с трудом. Купец владел диалектом южных айнов, а камчадал — северных. Эти два диалекта значительно отличались один от другого и по лексике, и по произношению. Всё же Степанов и Винблад сумели кое-как объяснить, что прибыли они на голландском судне. Они посетили русские берега для заготовки пушнины и торговли, а сейчас идут в Нагасаки, также для торговли.

— Это голландец? — спросил второй чиновный японец, указывая на толмача-камчадала, и в его вопросе Степанов и Винблад уловили нотки недоверия.

— Разве он похож на европейца? — ответил Степанов, взвешивая ответ, чтобы рассеять сомнения недоверчивых японцев. — Это камчадал, житель русской Камчатки. Большой земли, которая лежит к северу от Курильских островов.

Толмач-камчадал передал приблизительный смысл сказанного по-айнски. Толмач-купец пересказал его по-японски. Японцы закивали головой. Старший спросил:

— Почему на голландском судне оказался русский камчадал?

— Очень просто. Во время сильного шторма мы потеряли несколько человек экипажа. Пришлось на Камчатке нанять местных моряков. На европейских судах часто практикуется служба иностранцев.

Толмачи принялись за пересказ этих слов.

— Подозревают, черти, — шепнул Винблад Степанову.

Японцы предложили выпить по чашечке сакэ. Степанов решил, что самое время приглашать японских чиновников, оказавшихся начальником поселения и его помощником, в гости на корабль. Японцы переглянулись, о чём-то посовещались, и старший ответил согласием. Решили визит не откладывать. Старший чиновник пригласил всех в свою лодку, отчалившую от берега и направившуюся к «Святому Петру».

Принимал Беньовский гостей в своей каюте радушно, угощал и поил щедро. Из своих пригласил только Степанова, Винблада да толмача. Японцев одаривали подарками: шкурками песцов (соболей Морис Август пожалел), красным вином, безделушками из моржовой кости корякской работы. Японцы были тронуты подарками, хотя долго не решались их принять, истово кланялись в пояс и благодарили. Потом началась деловая беседа.

Начальник поселения взял слово. Смысл его речи был таков. Пусть чужестранцы не сочтут это за обиду. Ниппон бедная островная страна. Её окружают сильные соседи, у которых много боевых кораблей и много солдат. Поэтому правитель Ниппона, доблестный сёгун, резиденция которого находится в городе Эдо на большом острове Хонсю, распорядился закрыть страну для чужеземцев. Исключение сделано только для голландцев и китайцев. Они могут посещать порт Нагасаки на острове Кюсю в определённое время года. Поэтому появление чужеземного корабля, хотя бы и дружественного голландского, у берегов Ниппона надо рассматривать как нарушение японских законов. Должностным лицам, вступившим в контакт с чужеземцами, могут грозить серьёзные неприятности. Закон в стране Ниппон суров, но справедлив. Пусть же голландский корабль незамедлительно покинет эти воды и не создаёт почвы для нежелательных осложнений.

Толмачи долго и старательно пересказывали приблизительный смысл речи японского чиновника. Перевод был весьма далёк от первоисточника. Камчадал никак не мог уразуметь — кто таков «сёгун». Решил, что так, должно быть, называется главный бог у японцев. Основную суть этой речи Морис Август, со слов толмача-камчадала всё же уловил. Пребывание «Святого Петра» в японских водах нежелательно. Начальник поселения настоятельно рекомендовал, или скорее требовал от Беньовского, поднять якорь и идти своей дорогой.

Беньовский взял ответное слово. Он слышал от знакомых капитанов о жёстких японских законах касательно иностранцев. Он и его люди с уважением относятся к законам и обычаям страны Ниппон и не имеют ни малейших помыслов нарушать их. Только крайние обстоятельства — нужда в пресной воде — заставили экипаж бросить якорь в японских водах. Не будут ли уважаемые гости столь любезны, чтобы указать удобную гавань, где бы можно было запастись водой? Судно тот же час покинет берега Японии, как только пополнит свои запасы воды.

Опять взялись за дело толмачи, старались до седьмого пота, пересказывая приблизительный смысл речи Беньовского. Речью этой японские чиновники были, кажется, удовлетворены. Об этом можно было судить по их улыбкам и поклонам. Старший чиновник указал, что к северу от его поселения, на том же острове находится бухта. В неё впадает ручей с чистой родниковой водой. Пусть же корабль идёт туда. Действительно ли японцы проявляли заботу об экипаже галиота или просто хотели спровадить его подальше от своего селения? Прочесть ответ на сей вопрос на непроницаемых лицах гостей было никак невозможно.

Проводив японцев до трапа, Беньовский дал команду штурману подымать якорь и распустить паруса. Галиот взял курс на север и вскоре подошёл к бухте, на которую указывали японские чиновники. На некотором удалении от берега находилось селение, поменее предыдущего. Несколько десятков строений окружала невысокая каменная стена. Среди деревянных построек выделялись два-три сооружения из камня с высокими вогнутыми черепичными крышами. Очевидно, это были храмы. Справа от селения возвышались покрытые лесом горы.

По приближении к гавани судно встретили Две лодки. На одной из них находился чиновный японец со свитой. Чиновника можно было распознать по выбритому темени, скромному, но богатому кимоно из тёмной шёлковой ткани и кривому мечу за поясом. Чиновник, видимо глава местной сельской администрации, поднялся на корабль и, безошибочно уловив в Беньовском начальника, приветствовал его учтивыми поклонами. Беседы на получилось, так как в свите прибывшего важного японца толмача не оказалось. Но жестами он объяснил, что подчинённые ему жители готовы отбуксировать галиот поближе к берегу. Через некоторое время подошли ещё три лодки и, взяв судно на буксир, ввели его в гавань.

Галиот положил якорь, и Беньовский послал на байдаре за водой боцмана с двумя парами гребцов. Но едва байдара приблизилась к берегу, стоявшие на берегу японцы закричали и замахали руками, давая понять, чтобы никто из чужестранцев не смел выходить на берег. Напрасно боцман делал выразительные жесты, показывал на пустые бочки, которыми загрузили байдару, желая объяснить цель своей поездки на берег. Но толпа на берегу была неумолима. Люди продолжали кричать и махать руками. Некоторые делали страдальческие лица и проводили ребром ладони поперёк шеи. Должно быть, не столько угрожали боцману и его гребцам, сколько предугадывали свою страшную участь, если они допустят непрошеных гостей на берег. Им всем отрубят головы, как нарушителям закона, изменникам. Боцман не рискнул прорываться к ручью через возбуждённую толпу людей и повернул назад, на судно.

Вскоре после возвращения байдары к борту галиота пришвартовалась японская лодка. Японцы привезли несколько бочонков воды и мешки с рисом. Никакой платы за этот подарок не потребовали. Довольно странным было японское гостеприимство. Попытка самого Беньовского съехать на следующий день на берег окончилась неудачей. Вблизи берега его байдару окружили караульные люди с вооружённой охраной и заставили воротиться на судно. Сами же японцы охотно посещали галиот, с любопытством бродили по палубе, разглядывали и трогали пушки, жестами изъяснялись с членами команды, охотно принимали от них угощения. Приезжали и из отдалённых селений, чтобы побывать на корабле чужестранцев и воочию увидеть людей из чужой, неведомой страны.

— Чем-то мы вызвали у японцев подозрение, — сказал Беньовский Винбладу.

— Не поверили, что мы голландцы, — отозвался швед. — Помните, какое подозрение вызвал у того чиновника из большого селения наш камчадал?

— Думаю, дело не просто в подозрении. Доложили здешние чиновники о появлении чужеземного корабля вышестоящим властям. Те и прислали жёсткое указание — на берег не пускать, держать нас под строгим присмотром.

— Ещё, чего доброго, попытаются нас арестовать.

— Не исключено. Эх, жаль у здешнего начальника нет толмача. Я бы тогда кое-что втолковал этим азиатам. Убил бы сразу двух зайцев — и японцам внушил доверие, и русским большую свинью подложил. Человек я злопамятный, обид не забываю. С русскими у меня свои счёты. Припомню им и казанскую ссылку, и крепость, и дорогу через Сибирь, и Камчатку.

— Стоит ли? Христос учил прощать врагов наших.

— Стоит, дорогой Винблад. Или не будь я барон Морис Август Беньовский.

Винблад ещё не понимал, что задумал его спутник. А Морис, человек столь же высокомерный и заносчивый, сколь злопамятный и мстительный, решился из чувства мести на коварный шаг. Галиот вновь посетил глава местной администрации. Он появился на корабле с небольшой свитой. Жестами он показал Беньовскому — пусть матросы доставят в японскую лодку пустые бочонки. Морис понял — японец обещал наполнить их водой.

Беньовский пригласил гостя к себе в каюту, задаривал его подарками, поил водкой. Старался, как мог, жестами, словами втолковать ему — нужен толмач. Несколько раз Морис повторил имя купца из большого селения, побывавшего на Мацумае, повторял слова «айна», «Мацумай», привёл своего камчадала и, указывая на него, повторял те же слова. Показал наглядно с помощью языка жестов всю цепочку беседы. Он, Морис, говорит, толмач-камчадал передаёт его речь по-айнски, купец из большого селения переводит айнскую речь по-японски, большой японский господин понимает. Понадобилось всё искусство театра пантомимы, чтобы с помощью выразительных жестов и мимики разыграть сцену с толмачами. Японец не сразу, но понял, что от него хотел Беньовский. Заулыбался, закивал головой.

В тот же день начальник селения послал конного нарочного за купцом. На четвёртый день стоянки в бухте японцы привезли на судно все бочонки, наполненные водой, несколько мешков риса и куль соли. А вслед за тем приехал и местный администратор с купцом-толмачом. Беньовский пригласил на беседу толмача-камчадала и Степанова с Винбладом для солидности.

— Мы посетили русские владения, — начал Беньовский. — Я говорил со многими русскими чиновниками, военными, с главным воеводой камчатской земли...

Беньовский прервался и сказал толмачу:

— Переведи это.

Толмачи усердно перевели. Японский чиновник улыбчиво закивал головой.

— То, что я скажу вам далее, будет сказано мною из чувства признательности к вам, японцам, за радушный приём. Россия вынашивает недобрые намерения в отношении страны Ниппон.

— Но это неверно, — запальчиво перебил Беньовского Степанов.

— Молчите, Степанов. Я говорю то, что надо сказать в этой ситуации. Да, Россия агрессивная страна. Она утвердилась на Курильских островах, построила там военные форты, завезла туда пушки, снаряды. Следующим шагом должно быть покорение Мацумая, а потом и всех остальных японских островов. Об этом мне говорили сами русские.

— Кто говорил? Враки же всё это! — снова воскликнул Степанов.

Беньовский не счёл нужным ответить ему.

— Считаю своим долгом предупредить вас, — продолжал Беньовский. — И мой добрый совет — внимательно следите за передвижением русских по островам Дальнего Востока. И принимайте меры для защиты ваших северных окраин. Вот и всё, что я хотел вам сказать. Переведи это, мой хороший.

Толмачи принялись за дело. Чиновный японец сидел с непроницаемым лицом и не выражал никаких чувств.

— Вот письмо, адресованное вашему правительству в Эдо, — сказал Беньовский, протягивая японцу пакет, когда толмачи кончили свой пересказ. — В письме я изложил более подробно всё сказанное здесь мною. Я пользовался латынью. Надеюсь, в Японии найдутся знатоки этого языка.

Японец опять не выразил никаких чувств, но письмо взял. Попрощался с хозяином сдержанно. Как только Лодка с японцами отплыла от судна, Степанов, гневно сжимая кулаки, обратился к Морису:

— Хотел бы объясниться с вами, господин Беньовский.

— Ах, понимаю... Вы же патриот своей родины.

— Да, чёрт возьми... Мне может не нравиться Екатерина с её царедворцами. Я никогда не был в восторге от моей камчатской ссылки. Но есть ещё Россия, родина, какая бы она ни была.

— Слова, слова...

— Вам этого, вероятно, не понять.

— Где уж мне, какому-то там не то поляку, не то венгру. Бусурманину, как вы говорите.

— Вот именно. Зачем вы затеяли этот недостойный, лживый спектакль?

— Только для того, чтобы завоевать доверие недоверчивых японцев.

— Оправдана ли цена? Вы сеете недоверие японцев к русским, разжигаете их подозрительность. А нужны добрые, сердечные отношения между соседними державами. Сколько усилий затратили русские купцы и мореходы, плавая к берегам Японии и безуспешно добиваясь права вести торговлю в японских портах!

— Вы утомили меня, Степанов. Продолжим как-нибудь в другой раз наш приятный спор. А сейчас оставьте меня.

В японских источниках можно найти упоминание о клеветническом письме Мориса Августа на имя правительства сёгуна с предупреждением о мнимой русской угрозе. Акция Беньовского никак не способствовала развитию русско-японских отношений, а, наоборот, сеяла в Японии недоверие и подозрительность к русским. Последующие попытки русских купцов и мореплавателей открыть Японию для торговых и всяких других контактов неизменно наталкивались на глухую стену холодной настороженности. Можно с полным основанием сказать, что месть Беньовского в определённой мере достигла своей цели. Малоизвестный у нас исследователь истории русско-японских отношений С. И. Новаковский, знаток японских источников, издавший в 1918 году в Токио содержательную книгу «Япония и Россия», пишет: «Интересная, но вместе с тем и печальная страница русско-японских отношений принадлежит бежавшему из Камчатки графу Морису Августу Беньовскому». История эта, по словам автора, имела печальные последствия. Что касается упомянутого здесь графского титула, то впоследствии Морис Август с той же лёгкостью необыкновенной стал называть себя графом, как прежде называл себя бароном. Тщеславие самозваного графа-барона с годами росло.

На пятый день пребывания в бухте Беньовский приказал подымать якорь. Это вызвало замешательство среди японцев в лодках, окружавших судно. Несколько островитян ещё оставались на борту галиота. Они не спешили уходить, несмотря на предупреждения команды. При первой попытке поднять якорь все они засуетились, замахали руками, загалдели. Один из японцев, более почтенного вида, чем другие, вероятно, какое-то должностное лицо, подбежал к Беньовскому и стал показывать жестами, чтобы якорь не подымали.

— Похоже, пытаются убедить нас оставаться на прежнем месте и не выходить в море, — сказал Беньовский Чурину.

— Это что, арест? — с тревогой спросил штурман.

— Откуда я знаю. Вели-ка команде выпроводить поскорее всех гостей вон.

Японцев выпроводили с борта судна. Когда же попытались поднять якорь, японцы с лодок ухватились за якорный канат, чтобы помешать его поднять.

— Это мне совсем не нравится, — сказал Беньовский. — Определённо, японцы имеют против нас дурной умысел.

Он приказал дать из пушки холостой выстрел в острастку японцам. Выстрел откликнулся гулким эхом. Это произвело на всех находившихся в лодках ошеломляющее впечатление. Сперва они упали и притаились на дне лодок, а опомнившись, поспешно поплыли к берегу. «Святой Пётр» поднял якорь и вышел в море.

А японцы повели себя так потому, что мятежный корабль вызвал у них серьёзное подозрение, и они не очень-то поверили в его голландскую принадлежность. Тот самый купец, который, побывал на Мацумае и жил среди айнов, бывал и в Нагасаки и встречал там голландских моряков и торговцев. По своей манере держаться, по одежде и речи эти загадочные люди с корабля никак не напоминали тех голландцев из Нагасаки. Своими подозрениями наблюдательный купец поделился с начальником поселения, знатным самураем, которому подчинялись администраторы соседних, более мелких населённых пунктов. Тот послал уведомление с рекомендацией внимательно наблюдать за чужестранным судном и его командой начальнику поселения соседней бухты, куда галиот как раз и направился, чтобы запастись водой. Информация Беньовского о мнимых агрессивных планах русских только усилила подозрение японцев. Они восприняли предупреждение Мориса Августа по-своему. Этот человек с корабля определённо русский шпион. И предупреждение его сделано вовсе не от чистого сердца в знак признательности за гостеприимство, а с единственной целью припугнуть японцев. Вот и было принято решение задержать русский корабль, чтобы потом поступить с его экипажем по всей строгости закона. Предупредительный выстрел из пушки, вызвавший смятение среди японцев, помешал им осуществить это намерение.

Ещё при подходе к Японским островам среди экипажа и пассажиров корабля открылась повальная болезнь. Этому способствовали скученность в каютах и трюме, плохая пища, несвежая вода и всё усиливающаяся жара. Многие заболели лихорадкой, другие ощущали общую слабость и не могли подняться с постели. Мейдер обходил больных, говорил ободряющие слова, чувствуя своё полное бессилие перед наступающими болезнями. У него не было никаких лекарств, даже нужной в таких случаях хины. Единственное лечение, которым пользовался лекарь, было кровопускание. Он и практиковал свой универсальный метод, подходя то к одному, то к другому больному с ланцетом и тазиком. Но после кровопускания многим из больных становилось ещё хуже — от потери крови люди совсем ослабели. Когда покидали негостеприимные берега Японии, почти третья часть экипажа и пассажиров оказалась лежачими больными.

К югу от Японии протянулась цепь небольших гористых островов и островков с пышной растительностью. Это был архипелаг Рюкю, который русские называли Ликейскими островами. В ту пору они ещё не принадлежали Японии, а составляли королевство, находившееся в вассальной зависимости от Китая.

20 июля галиот подошёл к довольно значительному острову и стал на якорь в удобной бухте. Тотчас к судну подплыло множество лодок с местными жителями, приветствовавшими прибывших дружелюбными жестами и возгласами. Они предлагали мореплавателям картофель, фрукты, свежую рыбу. Свой остров жители называли Танао-Сима. Островитяне не только не препятствовали команде выйти на берег, но оказывали ей всяческие знаки внимания и гостеприимства. «Как бы уже с нами многое время жили», — замечает Рюмин. Они зазывали гостей в свои жилища — лёгкие хижины из бамбука, угощали фруктами, показывали своё немудрёное хозяйство. Жители острова занимались земледелием и рыболовством. Удобных для сельскохозяйственных угодий площадей было мало. Поэтому небольшие возделанные полоски земли ползли по крутым склонам гор и ущелий. Островитяне выращивали рис, сахарный тростник, батат, фруктовые деревья. Скота держали мало из-за недостатка пастбищ.

Лекарь Мейдер позаботился о том, чтобы запастись свежими фруктами для больных. Пополнили запасы питьевой воды. Произвели текущий ремонт такелажа. Десять дней простояли в бухте гостеприимного острова Танао-Сима.

По мере продвижения на юг жара становилась всё нестерпимее. Приближались тропики. Больных на судне становилось всё больше и больше. Уже не треть, а половина экипажа и пассажиров страдала лихорадкой, общей слабостью и тяжёлым нервным расстройством.

Судно приближалось к Северному тропику, когда на горизонте показалась большая земля. На ней вырисовывался горный хребет с высокими вершинами.

— Что за земля? — спросил Чурина Беньовский, поднявшийся к нему в штурманскую рубку.

— Если судить по карте, это Формоза, китайский остров, — ответил штурман. — Невдалеке и Китай, за проливом.

— Формоза? — переспросил Беньовский, вглядываясь в серую громаду хребта. — Читал где-то об этом острове. Помнится, испанцы и португальцы долго оспаривали друг у друга власть над этой землёй. Но хозяевами положения всё же остались китайцы. Кроме китайцев, живут здесь дикие туземные племена, очень воинственные.

— Надо бы, однако, послать лодку за водой.

— Отчего же не послать.

Беньовский хотел было поручить поездку на берег Степанову, да раздумал. Вспомнил о размолвке с ним. Размолвка оказалась серьёзной. Степанов всячески избегал Мориса Августа. О недостойной клевете Беньовского на русских, его стремлении запугать японцев мнимой русской агрессивностью Степанов рассказал Батурину и Хрущову. Те также выразили своё неодобрение Беньовскому и стали избегать его. Хрущов сказался больным и не выходил из каюты. Он в самом деле чувствовал недомогание. Морис сознавал, что на судне, у его ближайших сподвижников, зреет протест. Похоже, что Степанову, Батурину и Хрущову, составившим оппозиционную группировку, молчаливо сочувствовал Винблад.

Пусть отправляется на берег Панов. Дайте ему двух здоровых матросов, — распорядился Беньовский.

— Здоровых-то почти не осталось. Пожалуй, пошлю юнгу Попова и матроса Логинова. Эти ещё держатся.

Галиот положил якорь на недальнем расстоянии от берега. Панов с двумя членами команды съехал на берег. Слова Беньовского о воинственности здешних островитян заставили Чурина с опаской следить в подзорную трубу за лодкой. Как бы не приключилось какой-нибудь беды. Его опасения подтвердились. Едва Панов и два его спутника ступили на берег и прошли по островной земле несколько шагов, из чащи кустарника устремилась на них толпа смуглых полуголых людей, вооружённых луками. Полетела туча стрел.

Панов тотчас упал и остался лежать недвижим на прибрежном песке. Юнга Попов опустился на колено и пытался вытащить застрявшую в груди стрелу, но безуспешно. Логинов, распростёртый на земле, бился в предсмертной агонии. Туземцы подбежали к ним и добили раненых.

Чурин поспешил доложить Беньовскому о разыгравшейся на берегу трагедии. Выслушав штурмана, Морис Август отдал приказание:

— Нацелить пушки на берег.

Послать карательную экспедицию на берег Беньовский всё же не решился без ведома и одобрения главных своих сподвижников. Он пригласил на совещание Винблада, Чурина, Хрущова, Батурина и Степанова, хотя с тремя последними был в размолвке. Хрущов, отговорившись серьёзным недомоганием, на совещание не пришёл. План Беньовского примерно наказать туземцев одобрил один только штурман, вознегодовавший на островитян за убийство членов экипажа.

— Зачем проливать кровь и ожесточать этих детей природы? — вздохнул Батурин.

— Око за око... Мы вправе пролить кровь негодяев.

— Сами виноваты в случившемся. Послали людей на берег безоружными. Один-два предупредительных выстрела в воздух — и трагедии не было бы, — сказал Степанов.

— Что вы предлагаете? — спросил Беньовский.

— От карательных акций воздержаться. Тела убитых вызволить. Оружие применять только в случае нападения на наших Людей, — ответил Степанов.

— А вы что думаете, Батурин?

— Со Степановым согласен. Можно дать из пушки один предупредительный холостой выстрел.

— Оправдываете дикарей?

— Не думаю, чтобы те, кого вы называете дикарями, были от природы кровожадными. Они такие же свободолюбивые люди, как и мы. Не раз пытались отнять у них свободу и испанцы, и португальцы, и голландцы, и китайцы. Мы для них новые завоеватели. Жалко, конечно, наших товарищей. Но бессмысленными жестокостями их не вернёшь.

— Вам бы только спорить и возражать, — недовольно произнёс Беньовский. — А что думает на этот счёт наш Адольф? Вы, как всегда, помалкиваете.

— Не хотел бы я высказывать своего мнения. Затрудняюсь, — ответил Винблад. Вообще-то швед не одобрял план расправы с туземцами и в душе соглашался со Степановым и Батуриным. Но человек нерешительный, он не хотел разногласий с Беньовским. Вот и ответил уклончиво, никак не высказав своей позиции.

— Подведём же итоги нашей дискуссии, — произнёс Беньовский. — Моё предложение послать на берег карательную экспедицию поддержали двое. Я имею в виду себя и штурмана Чурина. Против этого предложения также двое. Адольф Винблад воздержался от какого-либо мнения. Итак, два против двух. Но, господа... Мой голос главноначальствующего имеет больший вес. Стало быть, моё предложение проходит.

— Опять вы решаете дело единолично! — запальчиво воскликнул Степанов. — Был бы здесь Хрущов, он поддержал бы нас.

— Не будем тревожить больного. Дискуссию закрываю. Вы свободны, господа, — сказал под конец Беньовский.

Впоследствии в своих пресловутых мемуарах он напишет, что лишь по решительному настоянию спутников согласился учинить расправу над туземцами острова Формоза. Очередная ложь. Инициатором расправы был сам Морис Август Беньовский. И это было в его характере, мстительном и злопамятном.

Командовать карательной экспедицией вызвался Чурин. Он высадился на берег во главе вооружённого отряда из десяти человек. Предварительно дважды выстрелили из корабельной пушки по прибрежным зарослям, где могли укрываться в засаде туземцы. Стреляли не холостыми зарядами, а боевыми ядрами. Тела убитых перенесли в лодку беспрепятственно. Когда же отряд удалился от берега, из дальних зарослей на него обрушился град стрел. Но никто не пострадал. Выстрелы корабельной пушки заставили туземцев отступить от берега на значительное расстояние, и поэтому их стрелы не долетали до чуринского отряда.

Чурин приказал отряду остановиться и не стрелять, желая выманить аборигенов из засады и вызвать на открытый бой. Это удалось сделать. Когда же десятка три туземцев выскочили из засады и с воинственными криками устремились вперёд, отряд Чурина дал прицельный залп из ружей. Один из туземцев остался лежать бездыханным, другие, подхватив раненых, бросились обратно в укрытие. Более они не показывались, видимо отступив вглубь острова.

Отряд продвинулся по тропе до небольшого селения. Жители спешно его покидали при приближении чужестранцев. Старики, женщины с детьми карабкались по склону, надеясь укрыться в горах. Селение сожгли. Бамбуковые хижины запылали как факелы.

Чурин докладывал Беньовскому о результатах карательной экспедиции — туземцы потеряли одного убитого, несколько ранено, сожжено туземное селение, которое, очевидно, и было гнездом разбойных негодяев. Панова, Попова и Логинова похоронили по морскому обычаю — зашили тела в брезент, привязали к ногам колосники для тяжести и бросили за борт.

10 сентября галиот вошёл в Кантонскую бухту и встал на рейде Чен-Чеу. Здесь легко установили контакт с китайскими властями, приветливо встретившими беглецов. Власти предоставили лоцмана, который и провёл судно в португальские владения. 12 сентября «Святой Пётр» бросил якорь в гавани Макао, где в то время стояло на рейде до двадцати судов под флагами разных стран. Миновало четыре месяца тяжёлого, изнурительного плавания.