Каторжник император. Беньовский

Глава одиннадцатая

Привёл судно в Макао не Чурин, а штурманский помощник Бочаров. Штурман, как только «Святой Пётр» отчалил от берега Формозы, свалился в жестокой лихорадке. Когда галиот входил в Кантонскую бухту, Чурин метался в беспамятстве и никого не узнавал. Плоха была и штурманская жена Степанида Фёдоровна.

— Боюсь, наш штурман не жилец, — сообщил Беньовскому лекарь Мейдер. — На грани смерти ещё десятка полтора людей. К лихорадке прибавилась чёрная болезнь.

— Что ещё за чёрная болезнь?

— Цинга, иначе говоря. Черной болезнью зовут её камчадалы.

— С чего бы она?

— От недостатка свежей пищи. За четыре месяца плавания мы только дважды пополняли запасы провианта. В основном же довольствовались тухлой солониной, — оказал лекарь с нескрываемым упрёком.

— Немедленно распоряжусь, чтобы боцман закупил свежих продуктов, — ответил Беньовский, улавливая упрёк. — Проследите, доктор, чтобы все больные вдоволь получали всё свежее.

Морис Август выдал боцману на закупку продуктов несколько золотых монет. Золото имеет международное хождение, и не важно, чей портрет отчеканен на его поверхности — Марии-Терезии, Екатерины или французского Людовика. Золото охотно возьмут и купцы Макао. Голландский флаг, развевавшийся над галиотом, Беньовский приказал спустить. На здешнем рейде могли оказаться голландские корабли, и тогда обман с флагом легко бы раскрылся. Из сообщения лекаря Мориса Августа больше всего огорчила весть о тяжёлой болезни Чурина. Корабль без опытного штурмана теряет жизнеспособность. Пускаться в дальнейший путь, полагаясь только на штурманских помощников, Беньовский никогда бы не решился. Впереди был Индийский океан, бурный и штормистый. Для плавания по его водам маленький галиот был явно слаб. Остаётся один выход — продать судно вместе со всем снаряжением и вооружением, а заодно и запасами камчатской пушнины здесь, в Макао, а затем договориться с капитаном какого-либо большого, желательно французского, корабля, чтобы тот принял всех беглецов к себе на борт и доставил в один из портов Франции.

Беньовский решил начать с визита вежливости к местному португальскому губернатору. Но увы... не в таком же затрапезном обличье являться перед сановным администратором колонии, вероятно родовитым и титулованным грандом. Морис Август с тоской разглядывал обтрёпанные,-залатанные во многих местах брюки, давно не стиранную рубаху, пока не вспомнил, что прихватил из Большерецка парадную пару убиенного капитана Нилова. Вот и пригодилась. Он извлёк из сундука мундир с рейтузами, примерил. Мундир, пошитый из хорошего тонкого сукна, мало ношенный, только слегка тронутый молью, пришёлся ему почти впору, хотя и сидел несколько мешковато. С Ниловым они были одного роста, но покойный капитан был полнее, дороднее. Мундир украшал орден Святой Анны. «Пригодится и орден», — подумал Беньовский. Он вызвал матроса-вестового, приказал ему тщательно отутюжить парадную пару. Отобрал из запасов пушнины несколько соболиных шкурок в подарок губернатору.

Он вышел на берег в сопровождении вестового, который нёс пакет с подарками. Макао — типичный южнокитайский город с поверхностным налётом португальского влияния. Вдоль улиц тянутся вереницы китайских лавок и харчевен с вывесками-иероглифами. Дома в основном двухэтажные. Над лавками и харчевнями жилища их владельцев. Черепичные крыши изогнуты, как у буддийских пагод. Кажется, весь город пропитан Острыми, пряными запахами. На улицах перед лавками идёт бойкая торговля овощами, фруктами, дарами моря. Дары эти разнообразны — тут и рыба разных размеров, и огромные морские раки, и крабы, ощетинившиеся клешнями, и маленькие креветки, и кальмары. А у торговцев всякими безделушками, изделиями китайских мастеров великое разнообразие диковинных предметов от дешёвых бумажных фонариков до изящных фарфоровых сосудов прошлых царствований. В этот типично китайский город вклиниваются католические храмы вычурного иберийского стиля, тяжеловесные казармы и тюрьмы с зарешеченными окнами, особняки колониальных чиновников и офицеров местного гарнизона. Все европейские сооружения выглядят случайными островками в общей массе китайских построек, мало нарушающими восточный облик города.

Невдалеке от причала Беньовский встретил монаха-доминиканца в длинной сутане и заговорил с ним по-латыни, спросив, как пройти к дому губернатора. Монах обстоятельно и толково объяснил, с любопытством разглядывая его военный мундир. От доминиканца Морис узнал и имя губернатора — дом Сальданьи. Он происходит из весьма родовитой дворянской семьи, известной в Португалии.

Губернаторская резиденция, окружённая оградой и разными службами, напоминала старый португальский усадебный дом. Он был опоясан открытой верандой и имел внутренний дворик с водоёмом. Часовой у ворот беспрепятственно пропустил Мориса Августа и его вестового, никак не среагировав на их появление. В приёмном зале, украшенном большим портретом короля Жозе I[37], Беньовского встретил камердинер-китаец, велевший знаками обождать, пока он доложит господину.

Ждать дома Сальданьи пришлось долго. Узнав от камердинера, что пришёл какой-то важный незнакомый иностранец, должно быть с корабля, губернатор не спеша переоделся в парадный мундир, посмотрел на себя в зеркало, зачесал остатки некогда пышной шевелюры и только тогда вышел к гостю.

Губернатор Сальданьи любил принимать гостей с кораблей и старался блеснуть утончённым гостеприимством. Гости вносили разнообразие в монотонную жизнь далёкой, оторванной от родины колонии. Хозяин свободно владел латынью, с детства освоенной под руководством доминиканских монахов-наставников. Поэтому никаких трудностей в беседе с Морисом не возникло.

Беньовский назвался поляком, бароном и генералом польской королёвской армии. О службе у конфедератов, воевавших против короля Станислава, умолчал, чтобы не усложнять рассказ.

— Военная служба пришлась мне не по вкусу, — рассказывал Морис Август. — Я, знаете ли, человек миролюбивый, книжник, скорее склонный к странствованиям, научным исследованиям. Я перебрался в Россию и предпринял большое путешествие через всю Сибирь, чтобы потом написать книгу.

— Вижу у вас орден. Польский?

— Нет. Я отмечен королём Станиславом несколькими высокими наградами, но оставил их в Польше. А это русский орден Святой Анны, пожалованный мне императрицей Екатериной.

— За что такая награда?

— Оказал Российской академии наук одну небольшую услугу. Так, пустяки. Добрался до Камчатки. Занимался там коммерцией и пушным промыслом. Купил судно у одной купеческой компании и набрал русскую команду. Посетил Японию.

— Вы были, барон, в Японии? Это любопытно.

— Не хочу быть нескромным, дом Сальданьи. Но я оказался одним из первых европейцев, который смог ознакомиться с Японским архипелагом на всём его протяжении от северного острова Мацумай до самого южного, Кюсю.

— Как вам это удалось? Ведь японцы не очень-то гостеприимны. Они закрыли страну для европейцев, делая некоторое исключение только для голландцев. Мы, португальцы, и испанцы, и французы, и англичане не раз пытались в нарушение японских запретов проникнуть в эту загадочную страну. Но тщетно. Иногда такие попытки заканчивались печально для экипажей кораблей.

— Вы спрашиваете, как мне это удалось? На первых порах и мы сталкивались с настороженностью и недружелюбием. Но с помощью ласкового обращения и щедрых подарков удавалось растопить холодный лёд настороженности и предвзятости. Я внушал японцам, что не преследую никаких политических или коммерческих целей, не представляю какую-либо державу, а действую как частное лицо, движимое исключительно научной любознательностью.

— Ваша личность, барон, вызывает незаурядный интерес. Расскажите же подробнее о ваших впечатлениях. Мы так мало знаем о Японии.

Всё знакомство Беньовского с Японским архипелагом ограничилось коротким пребыванием галиота у одного из его южных островков. Сам он так и не получил возможности съехать на берег и наглядно представить себе облик японского поселения, быт японцев. Всё же будучи человеком наблюдательным, он смог почерпнуть некоторые впечатления из личного общения с японскими чиновниками, посещавшими корабль. Кое-что удержалось в его памяти и из рассказа Винблада и Степанова, которым удалось не только побывать на берегу, но даже посетить японский дом. Разбавляя эти скудные впечатления безудержной фантазией, Беньовский увлечённо и азартно рассказывал о стране, которую фактически не видел.

— Я напишу книгу о стране Ниппон, о её людях, — закончил Морис Август свой фантастический рассказ.

— Дай Бог вам удачи. Ваши любопытные открытия привлекут к вам внимание директоров торговых компаний. Я устрою, барон, в вашу честь большой приём. Приглашу директора здешней Британской Ост-Индской компании и директоров всех других национальностей. Приятные люди и мои большие друзья. Уверен, что вы заинтересуете их.

— Не знаю, как и благодарить вас, дом Сальданьи, за вашу любезность.

— Это я должен благодарить вас за столь интересный рассказ о загадочной для нас стране. Теперь позвольте и мне занять ваше внимание.

Губернатор пригласил Беньовского в соседнюю гостиную, где располагалась богатейшая коллекция китайских безделушек и диковинок, выставленных на полках специальных шкафчиков и витрин. Сальданьи был страстным коллекционером, скупавшим у китайских купцов-антикваров великолепные изделия из фарфора, слоновой кости, нефрита, лака, бронзы, полотнища-свитки с живописными произведениями знаменитых мастеров. Среди всего этого разнообразия были и весьма древние предметы эпохи династии Мин и даже более ранних времён.

— Посмотрите, любезный барон, на эту безделушку из слоновой кости, — сказал Сальданьи, протягивая Беньовскому светлый шар, украшенный рельефной резьбой. — Загляните в эти отверстия. И вы увидите внутри шара ещё один шар, а внутри того ещё один... Всего одиннадцать шаров один внутри другого. Шары, заметьте, цельные, не склеенные из кусочков.

— Уму непостижимо! — воскликнул Беньовский. — В чём секрет изготовления?

— Секрет до смешного прост. Он в умелом подборе инструмента и долготерпении мастера.

— Ваша коллекция, очевидно, стоит немалых денег, — сказал Беньовский, возвращая хозяину удивительный шар, казавшийся таким хрупким.

— Что поделаешь? В этом моя слабость — люблю красивые вещи. Я ведь занимаюсь и предпринимательством как компаньон Британской Ост-Индской компании. У Португалии с Англией тесные связи.

Подарок Сальданьи принял с шумным восхищением. Он долго разглядывал соболиные шкурки, встряхивал их, любуясь серебристыми переливами, поглаживал ворсистый мех. На корабль губернатор Беньовского не отпустил, а оставил ночевать в своём доме.

— Мой дом — ваш дом, любезный барон! — воскликнул Сальданьи за ужином, провозглашая очередной тост. Ужин был обильный, с португальскими и китайскими виноградными винами.

— Перебирайтесь-ка с корабля ко мне.

— Вы балуете меня, дорогой дом Сальданьи, — ответил Беньовский. С предложением губернатора он охотно согласился.

Утром Мориса Августа разбудили Винблад и Рюмин.

— Беда на корабле. Большая беда, — сказал Винблад.

— Что случилось, Адольф? Какая ещё беда? — спросил недовольно Беньовский. Могли бы и не беспокоить так рано. После сытного ужина с обильной выпивкой Морис Август ощущал тяжесть в голове и не хотел вставать.

Винблад и Рюмин, перебивая друг друга, поведали о том, что произошло. Боцман доставил на судно свежих бананов, всяких фруктов, креветок, парной свинины. После продолжительного питания недоброкачественными, несвежими продуктами обессиленные, изнурённые тяжёлым морским путешествием люди с жадностью, без всякой меры и разбора набросились на свежую пищу. Набросились и объелись. Такой нагрузки обессиленный организм, как правило, не выдерживал. Почти все поплатились резким ухудшением общего состояния. У многих началась рвота, понос. Тринадцать человек умерло в тот же день. Среди умерших оказались старик Турчанинов, штурман Максим Чурин, его жена Степанида Фёдоровна, штурманский ученик Филипп Зябликов, жена другого штурманского ученика Бочарова Прасковья Михайловна, капрал большерецкой регулярной команды Михайло Перевалов и ещё несколько матросов и работных. Ещё трое подавали слабые признаки жизни и, очевидно, были обречены. Свалился в тяжёлом состоянии бывший полковник артиллерии Асаф Батурин.

— Всего восемь человек экипажа чувствуют себя сносно, — сказал с тревогой Рюмин.

Беньовский выслушал сообщение о тяжких событиях на судне сдержанно. Поделился бедой с губернатором.

— Лишились штурмана. На судне тринадцать покойников, много тяжелобольных. И только восемь человек экипажа в строю. Мы не в состоянии продолжать путь.

— Полагайтесь на мою помощь, — внушительно сказал Сальданьи. — Я распоряжусь, чтобы портовые власти помогли с похоронами. А судно ваше надо посмотреть. Может быть, я куплю его. А путь в Европу продолжите на французском или голландском фрегате.

— Я бы предпочёл на французском.

— Тогда я вас познакомлю с де Сент-Илером, капитаном «Дофина», отплывающего во Францию.

Беньовский поблагодарил губернатора, обрадованный тем, что нашёлся покупатель, и поспешил на судно, сопровождаемый Винбладом и Рюминым. На галиоте царило уныние. Бочаров, оставшийся теперь за штурмана, бесцельно ходил по палубе, согбенный горем. Он потерял жену. У люка в грузовой трюм, куда снесли всех усопших, поповский сын Уфтюжанинов читал Псалтырь монотонным распевом, подражая дьячку. Некоторые больные выползли из людского трюма наверх и распростёрлись на палубе неподвижно. На их лицах читалось тупое, отрешённое отчаяние. Среди них Морис Август увидел Батурина, подошёл к нему, спросил:

— Плохо, старина?

Батурин ничего не ответил, а посмотрел на Беньовского укоризненно.

— Крепись, Батурин. Губернатор обещал прислать гарнизонного лекаря.

— Не лекарь мне нужен. Попа бы... — слабым голосом произнёс больной.

— Где же я попа возьму?

Беньовский пожелал спуститься в грузовой трюм. Напрасно Уфтюжанинов отговаривал его, пугая смрадным запахом. Смрадно в трюме было всегда, кажется, ещё с самого дня отплытия от берегов Камчатки. Смрад исходил от несвежей солонины, прогорклого масла. А теперь к нему добавился тяжёлый приторный запах морга, быстро разлагающихся при тропической жаре трупов. Беньовский всё же спустился в трюм, где ровной шеренгой лежали покойники, накрытые брезентом. Крайний слева был Турчанинов. Его можно было узнать по долговязой фигуре. Брезент оказался короток, и из-под него торчали голые жёлтые ступни бывшего царского камер-лакея. Сдерживая дыхание, Морис Август окинул взглядом шеренгу усопших, перекрестился ладонью и поспешно поднялся наверх.

Вскоре на галиоте появился толстый одутловатый китаец в сопровождении трёх других, поразительно тощих китайцев. Толстяк оказался главой частной похоронной конторы. Он протянул Беньовскому визитную карточку, на которой по-китайски, португальски и французски было написано: «Господин Чан. Похоронные услуги. Лучшая фирма в Макао». Морис Август предоставил господину Чану заниматься привычным ему делом. Толстый китаец принялся покрикивать на тощих китайцев, которые взялись перетаскивать усопших в большую лодку. Когда выносили Степаниду, Бочаров жалобно заголосил, совсем по-женски. Прежде чем покинуть судно, китайцы долго жгли в трюме ароматические свечи, заглушавшие дурной запах. Сопровождать похоронный кортеж на кладбище Беньовский поручил Рюмину и Уфтюжанинову.

— Будешь заместо попа. Почитаешь молитвы, — сказал он поповскому сыну.

Через несколько дней умерли ещё трое. Их также похоронили, прибегнув к услугам господина Чана. На судно пожаловал сам губернатор Сальданьи, и не один, а с англичанином из Британской Ост-Индской компании. Беньовский понял — гости пришли как покупатели, посмотреть товар, прицениться. Принимал он гостей в своей каюте без лишних свидетелей, поил русской водкой.

— Мы с моим коллегой мистером Дугласом заинтересовались вашим кораблём, — начал беседу Сальданьи. — Такое небольшое судно удобно для ближних прибрежных плаваний. Мы ведём широкие торговые операции с Кантоном и окрестными китайскими портами.

Губернатор умолчал, что и он сам, и его английский коллега не брезгует и контрабандой, доставляя китайским торговцам в обход государственных таможен разные товары, в особенности спиртные напитки и индийский опиум.

— Но бич нашей торговли — морское пиратство, — продолжал Сальданьи. — Пиратские джонки прячутся в проливах между прибрежными островками и внезапно нападают на наши торговые суда и грабят их. Мы располагаем сведениями о том, что некоторые высокопоставленные кантонские мандарины покровительствуют пиратам, снабжают их оружием.

— О да! Пираты — это наш бич, — сказал англичанин по-французски, уже предупреждённый о том, что Беньовский не владеет английским.

— Мой коллега, кажется, выражает согласие с моими словами, — сказал губернатор. — Вот почему мы заинтересованы в покупке корабля со всем его вооружением.

— Я готов продать и всё вооружение: пушки с ядрами, ружья, порох, свинец, — откликнулся Беньовский.

— Превосходно. А сейчас позвольте обозреть покупку.

Сальданьи вместе с англичанином Дугласом, сопровождаемые Беньовским, долго и дотошно осматривали судно, заглядывали в трюмы и каюты, камбуз и кубрик, поднимались в штурманскую рубку, знакомились со снаряжением и вооружением галиота. Судно покупателям понравилось. Вернулись в каюту и принялись договариваться о цене.

— За всё даём четыре тысячи пиастров, — предложил англичанин, которому, как видно, принадлежало решающее слово.

— Без вооружения, — ответил Беньовский. — За пушки, ружья, боеприпасы добавляете ещё тысячу.

— Добавим пятьсот.

На большую уступку прижимистый англичанин не согласился. Ударили по рукам.

— У вас ещё есть пушнина, — напомнил губернатор.

— Готов продать и пушнину. Есть бобры, лисицы и соболя.

— Пушнина не по моей части, — сказал Сальданьи. — Шкурками, несомненно, заинтересуется мой коллега Дуглас.

Англичанин кивнул в знак согласия. Он не понимал латыни, на которой губернатор изъяснялся с Беньовским, но догадался, о чём идёт речь. Теперь гости тщательно исследовали пушнину, вскрыв несколько ящиков. Шкурки оказались самого высокого качества. Благодаря надёжной упаковке их не тронули ни влага, ни прожорливые насекомые. Так что дотошный англичанин не мог предъявить к товару никаких претензий. Снова вернулись в каюту и договорились о цене на пушнину — почём пойдёт одна шкурка бобра, чёрно-бурой лисицы, соболя.

Дуглас явно скупился, ссылаясь на цены мирового рынка, которые, по его словам, стремительно падали. Но всё же набежала внушительная сумма, намного превышающая цену корабля со всеми его снастями и пушками.

Присутствие гостей на корабле не ускользнуло от внимания Степанова, одного из немногих, кого болезнь не брала, Он видел, как гости, португалец и англичанин, по-хозяйски расхаживали по судну, с видом знатоков рассматривали и ощупывали его вооружение, снасти, заглядывали во все углы и закоулки. Не иначе как прицениваются к покупке. Своими подозрениями Степанов поделился с Винбладом и Хрущовым, который понемногу оправлялся от болезни. Все выразили возмущение — почему Беньовский продаёт судно без их ведома и согласия, очевидно, не без выгоды для себя.

Морис Август хотел было уехать вместе с Сальданьи и Дугласом, но Степанов и Винблад удержали его у трапа.

— Позвольте, барон, объясниться с вами, — сказал ему Степанов.

— Опять объясняться! Вы становитесь утомительны, — раздражённо буркнул Беньовский.

— Вы решили продать галиот?

— Да, решил и нашёл солидных покупателей. А что нам ещё остаётся? Судно без штурмана не судно. Или, может быть, вы, Степанов, или вы, Винблад, готовы встать за штурвал и вести галиот в Индийский океан? Я рассчитываю договориться с капитаном французского фрегата. Он доставит нас в Европу. Но это будет стоить денег, огромных денег. Вся выручка от продажи «Святого Петра» и пушнины едва-едва покроет расходы на содержание и экипировку наших пассажиров.

— Допустим, что так. Но ведь вы не единоличный владелец судна и пушнины. Почему вы не советуетесь с товарищами?

— Вы же давали клятву во всём повиноваться мне и полагаться на меня.

— Но всему же есть предел, — вспылил Винблад. — Откуда нам известно, что вы не распорядитесь вырученными от продажи деньгами себе на пользу?

— Вы обвиняете меня, Адольф, в непорядочности? Меня, барона, офицера! Такое оскорбление не стерпел бы ни один уважающий себя дворянин.

— Я сказал то, что сказал.

— Повторяю вам, вырученных от продажи судна и мехов денег едва хватит на переезд во Францию на французском фрегате. За галиот со всем снаряжением и вооружением нам заплатят четыре с половиной тысячи пиастров. За всю партию мехов, вывезенных с Камчатки, я рассчитываю получить с англичанина двадцать восемь тысяч. А расходы...

Беньовский бойко сыпал цифрами. Винблад перебил его:

— Почему я вам должен верить на слово, когда все расчёты вы вершите единолично и бесконтрольно?

— На корабле назрел взрыв негодования, — сказал Степанов. — Вы, главноначальствующий, за всё в ответе. С вас и спрос за те жизни, которые унесла болезнь.

— Не забывайтесь, Степанов! — резко перебил его Беньовский, срываясь на крик. — Сам сожалею, что болезнь лишила нас многих полезных людей.

— Не виной ли этому ваша нераспорядительность, нежелание заботиться о людях, которые месяцами не получали свежей пищи?

Разговор этот привёл к окончательной ссоре Беньовского со Степановым, да и с Винбладом. Выругавшись по-венгерски и по-польски, Морис Август спустился в лодку и приказал грести к берегу.

Вечером в доме губернатора состоялся званый приём в честь путешественника Мориса Августа Аладара де Бенёв. Собрался весь цвет местной колониальной знати, представители торговых компаний, в том числе уже знакомый Беньовскому мистер Дуглас и кавалер де Робиен, представлявший в Южном Китае интересы французской Индийской компании, специально приглашённый по этому случаю из Кантона. Были среди гостей и капитан французского фрегата де Сент-Илер, и епископ Макао Мителополис. Торжественный приём, главным виновником которого был он, поднял настроение Мориса Августа, испорченное объяснением на судне со Степановым и Винбладом. Губернатор настаивал, чтобы его гость пришёл на приём не один, а привёл бы с собой всех своих помощников, кого считает нужным. Беньовский отговорился тем, что все его помощники больны. Не брать же с собой своих недругов.

Морис Август был в центре внимания. Сальданьи представил его гостям как учёного и путешественника, отважного мореплавателя, сделавшего много ценных географических открытий, и первого из европейцев, так подробно ознакомившегося с Японией на всём её протяжении. При этих словах голландцы, находившиеся среди гостей, многозначительно переглянулись. Как это понять, господа? Голландия теряет свою торговую монополию в Японии, открывающей свои двери и для других иностранных держав? Или этому прыткому барону просто повезло, а политика Японии тут ни при чём?

Вышколенные лакеи в расшитых золотым галуном ливреях и напудренных париках, напоминающие важных сановников, приносили на тяжёлых серебряных подносах всякие яства и хрустальные бокалы с винами. Лакеев для такого приёма в губернаторском доме не хватило. И дом Сальданьи выбрал в гарнизонной роте самых стройных и красивых солдат, переодел их в ливреи и сам долго обучал тому, как должен вести себя ливрейный лакей на большом приёме, как подходить к гостям, приветливо улыбаться, подавать кушанья и напитки.

Большинство гостей свободно владело французским языком, и это облегчило Морису Августу возможность общаться с ними. Гости окружили Беньовского и атаковали его вопросами:

— Что вам показалось самым замечательным в Японии?

— Встречали ли вас японцы с недоверием?

— Красивы ли японские женщины?

— Что вы можете сказать о религиозности японцев?

Последний вопрос задал епископ.

Морис Август едва успевал отвечать.

— Вы спрашиваете, что самое замечательное в Японии? Всё. Решительно всё. Облик людей, их одежда, жилища, пища. Япония — страна великих чудес. Чтобы ответить на ваш вопрос, надо прочитать целую лекцию. Нет, одной лекции мало. Попробую рассказать о японских впечатлениях в своей будущей книге.

— Надеемся, это будет интереснейшая книга?

— Встречали ли нас японцы с недоверием? Да, поначалу так именно и встречали, пытались не пускать на берег. Но, убедившись, что мы частное судно, преследующее чисто научные цели, меняли своё отношение к нам, становились приветливы и добры. Красивы ли японские женщины? На чей вкус. На мой взгляд, попадаются среди них прехорошенькие. Ещё, кажется, вы спрашивали о религии.

— Да-да. Религиозны ли японцы? — повторил свой вопрос епископ Мителополис.

— В каждом японском поселении можно увидеть храм, который заметно отличается от других построек. Обычно это постройка с высокой изогнутой черепичной крышей. В храме японцы молятся своим идолам. По-видимому, любой японец религиозен, и эта его религиозность проявляется в убеждённом упрямстве, составляющем национальную черту характера.

Беньовский отвечал общими фразами, избегая конкретных деталей, которых он не знал да и не мог знать. Но незнание страны или самое беглое, поверхностное и случайное знакомство с ней он восполнял апломбом и самоуверенностью всезнайки. И на людей, вовсе не знакомых с загадочной Японией, это производило впечатление.

— Представьте, господа, японское должностное лицо. Пёстрый халат с широким кушаком, выбритое темя... В беседе с вами он учтив, улыбчив, утончённо вежлив.

— Вы владеете японским языком? — спросил один из голландцев.

— Не умудрил Бог.

— Как же вы объяснялись?

— Очень просто. В моём экипаже оказался знаток айнского языка. Айны, как известно, населяют как русские Курилы, так и Северную Японию. Почти в каждом японском населённом пункте, куда доводилось заходить, находился свой знаток айнского языка. Вот и общались с помощью двух толмачей.

Дуглас напористо оттеснил от Беньовского других гостей и, взяв под руку, отвёл в сторонку. Вообще этот англичанин из Британской Ост-Индской компании вёл себя здесь так, будто не губернатор Сальданьи, а он, мистер Дуглас, был хозяином вечера и всего Макао вместе с его лавками и китайцами.

— Дорогой барон, почему бы вам не поступить на службу в нашу компанию? — сказал проникновенно англичанин. — Ваши знания Восточной Азии, особенно Японии, для нас неоценимы. Нужным людям мы щедро платим.

— Польщён, мистер Дуглас, лестным предложением. Но...

— Какое ещё может быть «но»?

— Я уже сделал выбор. Хочу отдать себя под покровительство французского короля Людовика и послужить Франции.

— Жаль. У французов нет того размаха, как у нас, англичан. Впрочем, не буду вас переубеждать, коли выбор сделан. Потолкуйте с кавалером де Робиеном. У него есть влиятельные друзья в Париже.

Де Робиен, изысканно щеголеватый француз в пышном парике и нарядном камзоле, с вниманием выслушал Беньовского, поведавшего ему о своих намерениях поступить на французскую службу.

— Мудрое намерение, — сказал он, ласково обнимая Мориса Августа. — Франция — это лучшее место для применения своих способностей и сил одарённым и энергичным людям. А вы, я вижу, из таких. На земле много ничейных пространств, составляющих возможную сферу французских интересов. Почему бы не поднять на них наш королевский флаг? Возьмём для примера Мадагаскар, огромный остров у западного берега Африки. Остров несметных богатств. Пока что это около десятка мелких, соперничающих королевств. А вдруг эти королевства объединятся под сильной державной рукой одного правителя или нас опередят англичане? И мы, и они уже пытались зацепиться за этот остров, да только безуспешно. Нам нужны такие люди, как вы.

— Рад это слышать, мосье де Робиен. Почему бы не заняться Мадагаскаром?

— Я напишу рекомендательное письмо парижским друзьям. Оно откроет вам двери в кабинеты некоторых членов правительства. А ещё снабжу вас письмом к кавалеру Дерошу, губернатору острова Маврикий в Индийском океане. Он подробнее расскажет вам о Мадагаскаре и окажет вам необходимую помощь.

Де Робиен познакомил Беньовского с де Сент-Илером, капитаном французского фрегата «Дофин», стоявшего на рейде Макао.

— Рекомендую вам, капитан, барона Аладара де Бенёва. Он нуждается в вашей помощи.

— Ваша рекомендация для меня много значит, — ответил де Сент-Илер, огромный, плечистый старый морской волк с ручищами-кувалдами.

Беньовский изложил капитану свою просьбу — доставить в один из французских портов остатки его команды.

— Мы следуем в порт Лорьян на южном побережье Бретани.

— От Лорьяна до Парижа далеко?

— Не очень.

— Пусть будет Лорьян.

— Приезжайте завтра на фрегат. Договоримся.

Голландцы всё-таки улучили момент и завладели Морисом.

— Расскажите, барон, поподробнее, как вас принимали японцы, — настойчиво спросил главный представитель Нидерландской Ост-Индской компании ван Хове.

— Я уже говорил. Принимали сперва настороженно, потом дружелюбно.

— Вы не уловили намерений японских властей изменить внешнеполитический курс страны, открыть двери для всех иностранцев?

— Нет, не уловил. Мне не пришлось беседовать с высокими государственными деятелями. Я к этому сам не стремился.

— У вас были официальные полномочия от российских или каких-либо, других властей?

— Не было никаких полномочий. Я уже говорил, что совершал плавание на частном судне с чисто научными целями. Никаких политических переговоров с японцами не вёл. На вашу голландскую монополию никак не покушался.

— Вам можно верить, барон?

— Уж это ваше дело — верить или не верить.

Был уже поздний час, когда гости разъехались. Слуги убирали посуду и осколки разбитых бокалов. Беньовский остался у Сальданьи в отведённых для него покоях. Голландцы уходили встревоженными. Ответы Мориса Августа не успокоили их. Не теряют ли голландские купцы свою торговую монополию в Японии?

Пока Беньовский проводил время на приёме, Степанов, Винблад и Хрущов совещались. Хотели привлечь к разговору и Мейдера, но лекарь, выслушав их негодующие речи, сказал:

— Вы уж сами, господа, без меня решайте, что делать. Я только врач.

Все трое с глубоким возмущением говорили о самоуправстве Беньовского, его высокомерии, нежелании советоваться с товарищами. Его решение продать галиот со всем снаряжением и вооружением, равно и запасы вывезенной с Камчатки пушнины, было воспринято как стремление распоряжаться общим имуществом самочинно и бесконтрольно, явно с корыстной целью.

— Пора положить этому конец, — сказал Степанов.

— Что вы предлагаете, Ипполит? — спросил его Хрущов.

— Заманить Мориса Августа на судно и арестовать. Вы, Хрущов, берёте на себя начальствование и даёте команду поднять якорь и распустить паруса.

— У нас же нет шкипера, — возразил Винблад.

— А штурманский помощник Бочаров?

— Он малоопытен. И до покойного Чурина ему далеко.

— Согласен с Адольфом, — сказал Хрущов. — У меня другое предложение. Составим письмо-жалобу, адресованное португальским властям Макао и китайскому губернатору Кантона. Напишем, что человек, называющий себя бароном де Бенёвом, на самом деле бывший каторжник, который увёз обманом людей с Камчатки. Напишем и о других его прегрешениях, о расправе над туземцами Формозы. И закончим письмо просьбой задержать Мориса Августа как беглого преступника. Напомним при этом, что у России с Португалией и Китаем были всегда добрые отношения.

— Мне больше по душе план Хрущова, — сказал Винблад.

Таким образом предложение Степанова об аресте Беньовского отпало...

— Но как мы доставим письмо по назначению? — спросил Степанов и сам же ответил: — Есть один неплохой путь. Через голландцев.

— При чём здесь голландцы?

— А вот при чём. Наше Плавание вдоль Японии не могло не вызвать настороженного внимания голландских представителей. Они ревниво встречают всякую попытку других европейцев проникнуть на Японские острова как угрозу своей торговой монополии. Голландцам мы должны внушить, что наш барон предпринимал в Японии такие шаги, которые идут во вред голландским интересам. В порядке ответной любезности голландцы передадут наше письмо кому следует.

Так и решили — составить послание, адресованное португальским и китайским властям, и передать его через голландских купцов.

— Кто пойдёт на переговоры с голландцами? — спросил Хрущов.

— Тот из нас, кто прилично владеет французским языком, — ответил Степанов. — Большая вероятность, что голландцы этот язык знают.

— Тогда не я, — сказал швед.

— Идти вам, Ипполит, — сказал Хрущов, — я во французском не силён.

Степанов молча согласился.

На следующий день приехали англичане из Британской Ост-Индской компании забирать пушнину. С ними приехал и Беньовский. Шкурки тщательно пересчитывали. Помешать англичанам Степанов и его друзья не решились. Получив от компанейских представителей расписку, Морис Август уехал на байдаре на французский корабль договариваться с капитаном де Сент-Илером. Выждав некоторое время, Степанов на другой лодке съехал на берег. Найти контору Нидерландской Ост-Индской компании удалось легко. Первый же встречный европеец показал ему на небольшое кирпичное, неоштукатуренное здание с окнами в частых оконных переплётах.

В конторе оказались те самые голландцы, которые донимали вопросами Беньовского на приёме у губернатора Сальданьи.

Встретили они Степанова с большим интересом и любопытством.

— О, господин с корабля «Санта Питер»! — воскликнул главный из голландцев, господин ван Хове. — Присаживайтесь. Не хотите ли холодного жасминного чая?

— Нет, благодарствую.

— Ваш корабль посетил Японию?

— Пришлось.

— И многие гавани посетили?

— Нет, только две. Во второй японцы не пустили нас на берег, пытались задержать судно. Японию мы, можно сказать, и не видели.

Голландцы с ухмылкой переглянулись.

— А ваш предводитель рассказывал нам совсем иное, — сказал другой голландец. — Вы будто бы исследовали всю Японию от северной её оконечности до южной.

— Видите ли, господа... Сказать, что это плод богатой фантазии барона де Бенёва, было бы недостаточно. Он одержим навязчивой идеей открыть Японию для русских и всех других иностранцев. Через начальника поселения он передал верховному правителю Японии послание, в котором излагал все преимущества, какие получит Япония от открытия её портов для всех иностранных кораблей. Тем самым де Бенёв хотел бы выслужиться перед русской императрицей и заслужить прощение.

— За что прощение? — спросил с любопытством ван Хове.

— За все прегрешения беглого каторжника, сосланного Екатериной на Камчатку.

— Что же вы хотите от нас?

— Содействия друзей. Разве Голландия и Россия не были всегда дружественными державами? Разве Пётр Великий не был желанным гостем в вашей стране? Разве он не постигал с помощью голландских мастеров кораблестроительное искусство?

— О да, кайзер Питер был большим другом голландцев.

— Передайте эти письма — одно здешнему губернатору, другое главному мандарину Кантона.

— О чём письма?

— Они не запечатаны. Можете ознакомиться с ними, если считаете нужным. И прошу вас не медлить. На судне назревает бунт. Де Бенёв сумел восстановить против себя весь экипаж.

— Скажите, господин...

— Степанов.

— Господин Степанофф, ваш предводитель действительно барон?

— Настоящий он барон или самозваный — один Господь Бог ведает. А то, что он беглый каторжник, это уж точно.

Когда Степанов покинул контору Нидерландской Ост-Индской компании, голландцы долго совещались. С письмами, написанными по-французски, конечно, ознакомились.

— Судя по всему, этот Бенёв отчаянный враль и хвастунишка.

— Вы думаете, Степанофф правду говорил?

— Конечно, что-то они там не поделили с Бенёвом и поэтому озлобились друг на друга. Но слова сегодняшнего гостя внушают мне больше доверия, чем бахвальство барона. Надо знать японцев, их стремление к изоляции, чтобы усомниться в справедливости того, что мы слышали вчера от Бенёва.

— Что будем делать с письмами?

— Кантонским властям посылать вряд ли стоит. Хлопот много, а результатов никаких не будет. Губернатору Сальданьи можно и передать. Чтоб немножко проучить и скомпрометировать в его глазах хвастунишку — нечего покушаться на наши интересы.

— На наше монопольное положение в Нагасаки.

— Вот именно.

Ван Хове, понимавший по-португальски, отправился к Сальданьи с письмом Степанова и его сообщников. Он передал губернатору содержание разговора с русским, ничего не прибавив от себя, и передал ему письмо. Губернатор не владел французским и поэтому попросил голландца пересказать его содержание.

— И что вы по сему поводу думаете? — испытующе спросил Сальданьи.

— Затрудняюсь что-либо сказать. За что, как говорится, купил, за то и продаю. Счёл своим долгом оповестить вас как главу власти в Макао.

— Вы правильно поступили. А всё-таки... Не могло здесь быть сведения личных счетов?

— Возможно. Этот господин, приходивший ко мне, был очень враждебно настроен против барона.

— Вот видите. За информацию, дорогой ван Хове, спасибо. Разберёмся.

Попрощавшись с голландцем, губернатор предался размышлениям над тем, что тот поведал ему. Он знал, что все компанейские голландцы болезненно-ревниво относятся к любому посягательству на их торговую монополию в Японии. Именно это могло вызвать у ван Хове и его коллег резкую неприязнь к барону Аладару де Бенёву, рассказывавшему здесь о своих странствиях и японских впечатлениях. А не их ли рук дело — вся эта затея с письмами? Простодушный дом Сальданьи проникся симпатией к барону-мореплавателю. Он и сам произвёл очень благоприятное впечатление, и его щедрые подарки растрогали губернатора, и, наконец, приятное оживление внёс барон и в жизнь колониального захолустья. Губернатор не придумал ничего другого, как откровенно рассказать Беньовскому о визите голландца и показать ему письмо. Так он и сделал, когда Морис Август вернулся с фрегата «Дофин», успешно договорившись обо всём с капитаном де Сент-Илером. Француз запросил за перевозку его команды при полном довольствии изрядную сумму и дал понять, что не намерен уступить ни одного су. Пришлось согласиться с его условиями. Всё же у Беньовского оставался ещё немалый куш из той суммы, которая была выручена от продажи судна и пушнины.

— Я не хотел бы, барон, придавать всей этой истории слишком большого значения, — сказал ему Сальданьи, рассказав о визите голландца и передавая письмо. — Я убеждён, что у вас на корабле есть недоброжелатели.

— Знаете, дом Сальданьи, я как раз сам собирался рассказать вам обо всём. Я был уверен, что появится что-нибудь подобное этому кляузному письму. На корабле назревает бунт.

— Бунт? С какой же целью?

— Завладеть городом, разграбить его склады, лавки и уйти с награбленным добром.

— Серьёзное обвинение. Оно обоснованно?

— Об этом мне сообщили надёжные люди, на которых я могу положиться.

— Кто же зачинщик бунта?

— Тот самый Степанов. Он проникся патологической неприязнью ко мне. Я, видите ли, католик, стало быть, схизмат, иноверец. Эта неприязнь усиливалась по мере того, как я стал пресекать пиратские намерения Степанова и его русских друзей.

— Почему он называет вас беглым каторжником?

— О, это забавная история. Покидая камчатский берег, я помог укрыться на борту корабля русским ссыльным: Степанову, Хрущову, Батурину, покойному Турчанинову, военнопленному шведу Винбладу. Все они были высланы императрицей Екатериной на Камчатку за разные серьёзные преступления. Поступил я так, руководствуясь чувством христианского милосердия и сострадания. Пожалел несчастных. С тех пор у Степанова вошло в привычку употреблять выражение «ах ты, беглый каторжник». Я не слишком обращал внимание, когда и меня сей Степанов так оскорбительно называл, хотя это он как раз и есть беглый каторжник.

Поверил ли дом Сальданьи Беньовскому? Может быть, и не поверил. Но решил, что будет надёжнее и спокойнее, если принять крутые меры — а вдруг и впрямь люди с корабля вооружатся и начнут грабить город. По приказу губернатора на борт «Святого Петра» была направлена рота солдат колониального гарнизона, и весь экипаж и пассажиры корабля были взяты под стражу и препровождены на берег. Вытаскивали из трюма и из кают даже тяжелобольных. Ослабевшего от продолжительной болезни Батурина солдаты вынесли на руках. Всех развезли по тюрьмам, которых в городе было несколько.

Беньовский не возражал против столь крутых мер. Он лишь упросил дома Сальданьи не направлять в тюрьму Ивана Рюмина с женой Любовью Саввишной. Ивана Морис Август оставил при себе секретарём и рассыльным, а его жену — служанкой. На галиоте, который теперь становился собственностью губернатора и его английского компаньона, хозяйничала португальская команда.

Несколько недель томились узники в тюремных камерах, полуголодные, искусанные кровожадными москитами. Два раза в день тюремщики приносили заключённым по чашке рисовой похлёбки и кружке несвежей воды. Люди страдали от тропической жары, затхлого спёртого воздуха камер, полчищ насекомых. На ночь приходилось укладываться на жёсткую соломенную циновку, брошенную на земляной пол. Других постелей в тюрьме не полагалось.

Перед губернатором Сальданьи вставал вопрос — а что дальше делать с заключёнными? Их содержание в тюрьме требовало какого-то минимального рациона питания, достаточного для того, чтобы они не умерли от голода. Но даже и такой скудный рацион ложился бременем на колониальный бюджет. Можно было ожидать массовой эпидемии и смертности среди русских узников. Не лучше ли поскорее избавиться от Беньовского и всей его команды, подтолкнув Мориса Августа к примирению с его бывшим экипажем?

Когда дом Сальданьи оказывался в затруднительном положении, он всегда прибегал к помощи епископа Мителополиса, своего духовника, наставника и советчика. Епископ, ещё не старый, пышущий здоровьем человек, был влиятельнейшим лицом в Макао. Он всегда являлся по первому зову губернатора, облачённый в подпоясанную широким кожаным ремнём белоснежную сутану.

— Что стряслось, сын мой? — спросил он, перебирая чётки из слоновой кости.

— Нуждаюсь в вашем мудром совете, отец мой. Как поступить с этими бездельниками?

— Вы имеете в виду русских узников?

— Именно.

— Христос учил нас милосердию и всепрощению. Пусть этот де Бенёв примирится со своими людьми, а те дадут ему клятвенную подписку о своей покорности. И дело с концом.

— Вот и я так думаю.

— Разумно мыслите, по-христиански. В наших интересах поскорее выпроводить всю эту компанию за пределы колонии. Де Бенёв католик?

— Истинный католик. По рождению он венгр.

— Предоставьте его мне.

Епископ Мителополис имел с Беньовским продолжительную беседу, и не одну. Сперва сделал ему внушение. Почему барон забывает о своих христианских обязанностях, не посещает храма Божьего, не принимает святого причастия? Служитель церкви подавил Мориса Августа своей богословской эрудицией, приводя массу изречений из Священного Писания в защиту милосердия и всепрощения. Его недруги и так уже подверглись серьёзным нравственным и физическим испытаниям, их мятежный дух поколеблен. Почему бы ему, барону, первому не протянуть недругам руку примирения, например, обратиться к ним с письменным воззванием, спокойным и доброжелательным по тону?

Морис Август согласился с доводами епископа. Строптивые его сообщники получили своё, тюрьма стала для них хорошим уроком. Большинство членов экипажа, изнурённых тюремной обстановкой, морально сломлены. Теперь можно и протянуть руку примирения.

По совету епископа Беньовский написал увещевательное письмо, воздержавшись от брани и каких-либо резких выражений. «Я сим письмом напоминаю вам: образумьтесь, — писал он, — не давайте себя в обман людям, которых лукавство нам уже известно. Последнее есть, что я вам пишу. Если вы меня искренне любить и почитать будете, то вам клянусь перед Богом, что моя горячность к вам ежедневно доказана будет...»

Письмо было тщательно каллиграфически переписано во многих экземплярах Рюминым. Он же и посетил всех узников и вручил им письма. И здесь Беньовский оставался верен себе. Начинал он послание с перечисления всех своих пышных вымышленных титулов: «Барон Морис Август Аладар де Бенёв, его императорского величества обрист и его высочества принца Альберта Саксен-Тешенского действительный камергер и советник, его же высочайшего кабинета директор». Следует обратить внимание, что этот набор титулов расходится с теми, которыми Беньовский подписывал своё камчатское послание в Сенат. Никакого герцогства или княжества Саксен-Тешенского никогда не существовало, стало быть, фигура принца Альберта вымышлена, плод фантазии Мориса Августа. Сочиняя себе пышные титулы, Беньовский преследовал одну цель — предстать в глазах своих людей фигурой значительной, высокопоставленной, недосягаемой.

Вслед за первым письмом Беньовский обращается к узникам со вторым, более дружественным по тону.

«Любезные дети!

Вы знаете, что я усердно старался всегда для вашего удовольствия и что я до последнего определил вас защищать, а для вашего благополучия все старания приложить, в том вы уверены быть можете.

Правда есть, что с немалым оскорблением слушал я ваше роптание и противление против меня, но как я теперь уже уведомлен, что вы обмануты лестию и ложным обо мне предсказанием, и так я вас более не виню и дело сие понимать не хочу.

Имейте усердие ко мне! Я буду с Божиею помощью вам защитою, никакого оскорбления вам не будет. Пища и одежда вам будет честная, и ежели Бог, Всевышний владыка, нас в Европу принесёт, то я вам обещаюсь, что вы вольные будете и со всяким удовольствием, хотя во весь век вам, содержания что писавша рукою своею подтвердил».

Эти два письма помогли Морису Августу примириться с экипажем. Стремление вырваться из тюремного застенка, покончить с физическими и нравственными страданиями вынудило людей давать подписки о своей покорности Беньовскому. Единственным, кто решительно отказался давать такую подписку, оказался Степанов. Он заявил, что предпочитает заключение или даже смерть в тюремной камере покорности бывшему каторжнику и беглому преступнику.

Когда Беньовский и все его люди были уже на борту фрегата «Дофин», он вспомнил об Ипполите Степанове. По просьбе Мориса Августа его тоже выпустили из тюрьмы. Но за строптивость и неповиновение главноначальствующему на корабль не взяли и бросили в Макао. Беньовский сделал красивый жест, позаботясь о том, чтобы он стал известей всей команде. Он передал Степанову через Рюмина тысячу пиастров. «Я не хозяин этим деньгам. Это законная доля Ипполита», — объяснил он своим помощникам.

А дальнейшая судьба Ипполита Степанова была такова. С помощью голландцев из Нидерландской Ост-Индской компании добрался он до Батавии, главного центра компанейских владений в Юго-Восточной Азии. Пытался здесь устроить свою судьбу, найти службу и не сумел. Умер в нищете и одиночестве.

4 января 1772 года «Дофин» отплыл из Макао, держа курс на Порт-Луи на острове Маврикий, принадлежавшем в те времена Франции. Предстояло долгое плавание по Южно-Китайскому и Яванскому морям, Зондскому проливу, разъединявшему Яву и Суматру, и Индийскому океану. Теперь все беглецы оказались пассажирами французского фрегата, большого океанского корабля. Они получали сносное питание, но болезнь отступала медленно, унося новые жертвы. В пути умерли ещё четверо: Асаф Батурин, бывший полковник артиллерии, и трое работных людей купца Холодилова. Опять Иван Уфтюжанинов прочитал над усопшими Псалтырь. Тела их, зашитые в брезент, предали по морскому обычаю пучине океана.